30. Здравствуй, Юрка!

Я медленно обернулся, боясь, что ничего не увижу, но, увидев, отшатнулся, словно к лицу поднесли зажженную спичку. Он стоял и щурился, хитренько посмеиваясь, совсем как в Гренландии, когда я увидал его в салоне неожиданно возникшей на льду «Харьковчанки». Да, сомневаться не приходилось — то был мой земной аналог, Анохин-второй, воссозданный вновь неизвестно для какой цели. И он явно наслаждался моим замешательством — не отражение, не Алиса, выглянувшая из зазеркалья, а я сам, раздвоившийся, как на снегу в Антарктиде. Он был мной до конца, до самых глубин сознания, и я это знал не хуже его.

— Ну, что уставился? — спросил он. — Думаешь, встретил призрака в этом царстве теней? Можешь пощупать. Настоящий.

Шок мой прошел, как и в прежних наших встречах.

— Не притворяйся, — сказал я. — Ты отлично знаешь, что я думаю, и я знаю, что ты это знаешь. К тому же я заблудился, что ты тоже, наверное, знаешь.

Он не ответил — я был прав: знал он все и все понимал отлично. Именно потому и возник, что потребовался контакт. Мне или им? Я вгляделся в него повнимательнее. Как в зеркало? Нет, пожалуй. В зеркале я был бы иной. Что-то новое появилось в облике моего повторения.

— А ты постарел, Юрка, — сказал я.

— Как и ты. Три года прошло.

Почему три? Для меня — три, а для него — десять. Скоро юбилей может справлять вместе с Бойлом.

— Три, — повторил он.

Пришлось объяснить упрямцу, в чем разница. Он слушал равнодушно, словно все знал заранее.

— Азбука, — зевнул он. — На Земле — три года, здесь — десять. Почему? Честно, не знаю. Но сейчас я в ином качестве — опять твой дубль. Значит, и для меня — три.

— А в своем качестве ты существуешь? Или роль связного пожизненна?

— Балда, — отрезал он. — Связной я не всегда и не по своей воле. А что я делаю в Городе в настоящее время, не знаю. Не помню.

— Десять лет прожил и все забыл?

— На какие-то часы или минуты — да. Не спрашивай об этих годах — не вспомню. Да и не для того мы встретились. Не для взаимных воспоминаний.

— А для чего?

— Подумай, — улыбнулся он дружески и доброжелательно. Так улыбаюсь я приятному собеседнику или обрадовавшей встрече.

— И думать нечего. Я заблудился, а ты выведешь.

— Эгоист, как всегда. О друзьях забыл?

— Ничуть. У тебя не постная физиономия. Значит, они где-то рядом.

— Это вторая часть задачи. Не плачь — выведу. Только сначала поговорим. — Лицо его напряглось, словно он приложил к уху микрофон невидимой телефонной трубки.

— Внимаешь приказу?

Он не ответил.

— Это «они» так считают?

Он нахмурился.

— Не повторяй прежних догадок. Я знаю то, что мне нужно знать в настоящую минуту. А теперь слушай. Помнишь, что говорил на парижском конгрессе американский фантаст? Не помнишь — напомню. — Он процитировал: «Мне радостно думать, что где-то в далях Вселенной, может быть, живет и движется частица нашей жизни, пусть смоделированная, пусть синтезированная, но созданная для великой цели — сближения двух пока еще далеких друг от друга цивилизаций, основы которого были заложены еще здесь, на Земле».

— А что последовало? — спросил я, не скрывая иронии.

— Наивный вопрос. Вы видели. Они все-таки создали мир по земным образцам, высшую форму белковой жизни, сиречь гомо сапиенс. Разве Город с его окрестностями не благодатный слепок с Земли и землян, с их буднями и праздниками, мечтами и надеждами?

— Ты спрашиваешь как моя копия или как их связной?

— Не разделяй, — поморщился он.

— Тогда единственно возможный ответ: нет! Не благодатный слепок.

— Погоди, — перебил он меня, — я еще не закончил. Людям этого мира было дано все для дальнейшей разумной эволюции — земная природа, земные жилища, земной транспорт, земная техника и — самое главное — земная пища в неограниченном объеме с неограниченным воспроизводством.

Мне надоела эта подсказанная извне преамбула. Ограниченная мысль технически сверхвооруженных копиистов нашего мира действительно не понимала, что она недодумала.

— А что же дал этот созидательный опыт, товарищ связной? — Я поднял брошенную мне перчатку. — Каждому по потребностям? Кучка подлецов в серых мундирах по-своему поняла этот принцип. Потребности у них — будь здоров! А народу — дырка от бублика: боятся вздохнуть в этой уродской утопии. Ваши сверхмудрецы создали модель капиталистической цивилизации в ее наихудшем, диктаторском варианте. Воспроизведена техника, кстати, не во всем умно и последовательно. Воспроизведена природа — тоже не очень грамотно. Воспроизведено общество, социальной структуры которого модельеры так и не поняли.

— Я знаю, — сказал он грустно.

— Сам допер или запрограммировали?

Он не принял шутки. Он был не мной, а связным пославших его ко мне.

— Они уже осознали, что в чем-то ошиблись, — продолжал он, как лента магнитофона, — но в чем, как и когда, они не знают. Эксперимент не удался, но остановить его уже нельзя. Это как цепная реакция: не вмешаться, не задержать, не повернуть.

— Повернуть можно, — сказал я.

— Как?

Что я мог подсказать без Зернова? Мы еще не сделали всех необходимых выводов. Единственное, что я мог взять на себя, — это совет не мешать людям. Любое вмешательство извне неминуемо приведет к новым ошибкам. Человек не научит пчелу строить соты, и никакая суперпчела не построит идеального человеческого общества.

— Рано советовать, — сказал я. — Если нас и пригласили как экспертов, то мы еще мало знаем, чтобы дать разумный совет.

— Ты готов его дать.

— А ты знаешь какой?

— Конечно.

— Так о чем же разговаривать? Кому и зачем нужна эта встреча?

Он обиженно нахмурился — снова Юрка Анохин, дубль, двойник, человек. И как похож на меня — и в радости, и в обиде. Но, честное слово, я не хотел его обижать.

— Ты меня не понял, старик. Кому вообще нужны наши советы? «Облакам» или их созданиям? Если об этом просят твои хозяева, скажи: не вмешивайтесь! Люди сами найдут отправную точку прогресса. И советы им не нужны. С нами или без нас (я невольно повторил Зернова), а они свое дело сделают. Подождите.

— Как долго?

— Я не пророк. Революцию не предсказывают — ее делают.

— Кто делает?

— Ты явно глупеешь, Юрка, когда перестаешь быть мной. Люди, сами люди, дружок, делают революцию. Обыкновенные люди. Встретишься на улице — не обернешься.

Я замолчал. Он, двойник, конечно, понял меня. Он, связной, посланец другой цивилизации, еще раздумывал. Может быть, мои ответы через него снимали чьи-то рецепторы. Могли ли «они» понять, что не вожаки, а массы куют победу, что матч выигрывает не центрфорвард, забивший решающий гол, а вся команда, девяносто минут готовившая этот гол.

— Эксперимент давно уже вышел из-под контроля экспериментаторов, — помолчав, прибавил я. — Он продолжается сам по себе. Как ты сказал? Цепная реакция? Что ж, верная мысль. Теперь нужно ждать взрыва.

— Когда?

— Скоро.

— И тогда вы уйдете.

Он вздохнул: это был не вопрос, а вывод.

— Ты думаешь?

— Знаю, — повторил он. — Когда ты перестанешь спрашивать меня о субзнании?

Значит, скоро домой. Теперь и я вздохнул. Радость и горе стали рядом, вместе заглядывая в будущее. Радость встречи с Землей, с родным небом, близким и любимым, и делом, которому ты служил. И горечь расставания с людьми, которых ты тоже успел полюбить, и делом их, которое тоже стало твоим. Что связывает бойцов, снова встречающихся в День Победы? Воспоминания? Поиски прошлого? Или память о погибших друзьях? Нет, пожалуй, счастье самой победы, добытой вместе, в одном строю. Я не могу, не хочу уйти раньше.

— Только нам не встретиться в этот день, — грустно улыбнулся он, — ни завтра, ни спустя годы. Да я бы и не узнал тебя.

Мне вспомнилась вдруг случайная встреча на улице — даже не встреча, а какой-то кинопроход: взглянули друг на друга в толпе и разошлись, не вспомнив, не узнав.

— Это был ты?

— Возможно… — Он пожал плечами. — Сейчас я не знаю, чем занимаюсь в Городе, как зовусь, где живу.

— Но ведь ты знаешь Город? — настаивал я.

— В данную минуту только через тебя. Таким, каким его знаешь ты. А вообще, вероятно, даже лучше. Но сейчас не помню, не спрашивай. И не спрашивай о заводе: я знаю его таким, каким его увидел и понял ты. А мое личное бытие началось, как и в прежних встречах, в гуще красного киселя. В первичной материи жизни, как говорит Зернов. Я еще разок хлебну этой кашки, если все же придется встретиться.

— Вероятно, уже в последний раз.

— Возможно.

— Гренландский вариант?

— Кто знает?

— А сейчас?

— Иди вперед, не пугайся туманов — пройдешь. Тебя давно ждут.

— А ты?

— Сам знаешь. Связной перестает быть связным, когда отпадает в нем надобность. Иди и не спрашивай.

Я послушался. Не прощаясь и не оглядываясь, шагнул в темную извилину широкой трубы, чувствуя шестым, или седьмым, или Бог знает каким чувством на себе его пытливый, внимательный взгляд: не дубля — товарища. Но и это ощущение исчезло. Туман вокруг густел, обтекая, подобно холодному резиновому клею. Нечто вроде тончайшей, нерастворяющейся среды не позволяло ему коснуться кожи. Я шел вслепую, ничего впереди не видя и не стараясь оглянуться назад. Я даже помогал себе, разгребая руками этот захлестывающий малиновый кисель, пока не ударил в глаза дневной свет и не прозвучало в ушах полурадостное-полутревожное восклицание:

— Юрка! Наконец-то!

Загрузка...