Разыскивается невиновный

1

— Слышите? — насторожился Огурчинский. — Самолет!

Антон напряг слух. В самом деле, словно большая муха гудела за окном.

— Пойдемте. — Он сунул бумаги и красную тетрадь в папку. — Еще успеем договорить.

— Вроде бы уже не о чем, — буркнул Юрий.

Они вышли во двор.

Самолет подлетал не с той стороны, откуда бы следовало. Антон ждал вертолет из Шартауза и очень надеялся, что на борту его будет Шамара, «отловленный» в песках милицией.

«Ан‑2», сбрасывая высоту, сделал круг над такыром. Антон, Кадыр, Сапар и Юрий, задрав головы, сопровождали его взглядом. Айна не вышла: после нервного припадка, последовавшего за очной ставкой, она скрылась у себя в домике, сказав, что хочет уснуть. Говорить с ней все равно было бесполезно. А вот с Огурчинским... Дерганый очкарик преподнес следователю новый сюрприз: стоило девушке уйти из радиорубки, он попросил запротоколировать его отказ от прежних показаний.

— На Йылан-кыре я ночью был, но никого не видел, — заявил он. — Ни с кем я не дрался, никого с обрыва не сбрасывал. И к обрыву даже не подходил. Ничего об обстоятельствах смерти Михальникова не знаю.

— Зачем же голову мне морочил? — Антон испытывал странное облегчение.

— Жалко было Айну. Вот и напридумывал. Это во-первых. А во-вторых... — Он помялся и с неохотой закончил: — Во-вторых, хотел доказать сам себе, что... В общем, убедиться, что ради человека, который... ну, дорог тебе, могу пожертвовать собой.

— А когда узнал, что был Шамара... — начал было Антон, но Юрий перебил:

— То-то и оно! Зачем я вместо него в тюрьму полезу? На кой это мне?!

— Но ведь не исключено, что Дурдыева...

— Исключено! Исключено! — опять не слишком вежливо перебил его Огурчинский. — Все как на ладони, товарищ Мегрэ! Только поймайте — он сам теперь скажет, красавчик... Хотел за Айну спрятаться...

На том и закончили. Жудягин записал отказ Огурчинского от прежних показаний и, протянув на подпись протокол, упрекнул:

— Откровенность — так до конца. Почему вы спрятали от меня дневник? Если вы ни при чем, чего же бояться?

— А я и не боюсь, — пожал плечами актинометрист. — Но дневник — это личное...

— Не забывайте, что я веду следствие, — сухо заметил Антон. — Любая мелочь бывает важна. А мне очень нужно знать, что было до того, как...

Огурчинский смотрел себе под ноги. Он колебался.

— Юрий, ты можешь помочь следствию, — твердо сказал Антон, переходя на «ты». — Сам говорил, что справедливость должна торжествовать, будь последовательным.

— Хорошо, — Юрий кивнул. — Я сейчас...

Отсутствовал он долго. Когда на стол перед Жудягиным легла общая тетрадь в красной обложке, Антон, не раскрывая ее, спросил:

— Сам-то что думаешь о происшедшем той ночью?

Губы Огурчинского превратились в ниточку.

— Неважно, что я думаю. Я топить никого не намерен. Это ваша работа — искать и доказывать...

«И Шамара мне то же говорил», — вспомнил Антон.

В эту секунду Юрий и услышал звук подлетающего самолета.

2

Направляясь к приземлившемуся и тотчас исчезнувшему в клубах белой пыли «Ан‑2», Жудягин отчетливо осознавал, как мало продвинулось следствие после очной ставки. По существу, он очутился у разбитого корыта: показания Айны, явно бравшей на себя чужую вину, и отказ Юрия от показаний не развеяли тумана. А побег Шамары... Что ж, на этот счет в голове Антона бродили противоречивые мысли.

Пыльное облако еще не осело, когда дверца в боку самолета открылась. Спрыгнувший на землю летчик повесил на борт лесенку, и тотчас на фоне темной дыры появилась пышноволосая головка.

«Это еще кто?» — изумился Антон, на ходу пытаясь разглядеть стройную женщину в белой блузке и брюках. В руке у нее был чемоданчик, похожий на большой «дипломат». Следом за ней из брюха самолета выпрыгнули еще двое: плотный милиционер в выгоревшей добела форменной рубашке и небольшого роста лысоватый человек в джинсах и темных очках. Последним появился второй пилот.

— Смотри! Наш гость вернулся! — крикнул за спиной Антона Сапар.

Жудягин обернулся и жестом приказал Кадыру, Юрию и Сапару остановиться.

— Подождите здесь! Это кто, Князев? — спросил он, чуть понизив голос.

— Он самый, — нехотя ответил Юрий.

Еще раз показав поднятой ладонью: за мной, мол, пока не ходите, — капитан милиции Жудягин направился навстречу прилетевшим.

— Здравствуйте, — блондинка без улыбки протянула ему узкую ладонь, — Ларина Римма Николаевна. Следователь республиканской прокуратуры. Буду продолжать следствие...

— Жудягин Антон Петрович, очень приятно.

— Бельченко, — представился лейтенант милиции. — Сопровождаю. Побуду тут вместо радиста, как вы просили.

— А моя фамилия Князев, — приветливо проговорил лысоватый молодой человек.

— Да уж знаю, — усмехнулся Жудягин.

— Вот как? — с иронией покрутил головой Князев.

Они приблизились к ожидавшей их троице, и Антон представил Лариной Юрия, Сапара и Кадыра.

— Очень мило... У вас, гляжу, по-семейному, — обронила Римма Николаевна, когда они с Жудягиным чуть впереди остальных направились к метеостанции.

— Там еще кто-то остался? — Она указала глазами на домики.

— Радистка Дурдыева... А другой радист, ее муж, сегодня сбежал, — спокойно, как о незначащем, сообщил Антон.

Ларина резко обернулась, но шаг не замедлила.

— Сбежал?! Это, простите, как же так?

— Да так уж.

— Не надо сейчас, на ходу, — быстро проговорила она, и больше уже до самой станции разговор не возобновлялся.

Поручив Кульджанову разместить Князева и Бельченко в комнате Михальникова, Жудягин пригласил Ларину в свой «кабинет» — комнатку за радиорубкой.

— Вот пожалуйста, здесь все. — Сунув под мышку красную тетрадку, он положил перед Риммой Николаевной пачку с протоколами. — Мне с вами побыть или...

— Давайте-ка, Антон Петрович, я попробую сначала сама. Почерк у вас вроде бы разборчивый. А если будут вопросы... Да, — она строго нахмурила нитки бровей, — один вопрос уже есть: как случилось, что радист сбежал?

Объяснение Жудягина ее не удовлетворило.

— Будем надеяться на расторопность ваших коллег из Шартауза, — сказала она кисло. — Так, значит, одна начинаю, хорошо?

Жудягин кивнул и вышел во двор. Дневник Огурчинского он решил пока не показывать. Быть может, писанина Юрия не стоит того, чтобы тратить на нее драгоценное время следователя аж из республиканской прокуратуры. Надо сначала взглянуть самому.

3

Во дворе было пусто. Понурая фигура Огурчинского маячила на метеоплощадке. Из юрты доносился голос что-то горячо рассказывающего Сапара. Подойдя, Жудягин отвернул полог, закрывающий вход, и заглянул внутрь.

— Заходи, товарищ Антон Петрович! — без особой приветливости сказал Сапар.

Трое — сам хозяин, Борис Князев и Бельченко — сидели на кошме в глубине юрты. Лица их блестели от пота. Перед каждым стоял маленький фаянсовый чайник, в руках лейтенанта и Князева были оранжевые пиалы. Сапар перевернул свою донышком вверх.

— Беседуем, — проговорил Бельченко, отдуваясь. — Надо бы мне, товарищ капитан, с радисткой станцию посмотреть. Не возражаете?

— Сапар, сходите с ним к Айне, — Антон сел, взял чистую пиалу, сполоснул ее. — Будете еще пить, Борис?

— За компанию мы на все способные, — улыбнулся Князев и взялся за чайник.

— Так мы пошли... — Бельченко одним глотком допил остывший чай и встал. — Не привыкли по-нашему сидеть? — подмигнул он Князеву. — Вы разулись бы, пожалейте ноги.

— Ай, зачем новые ботинки купил? — сокрушенно покрутил головой Сапар и выбрался вслед за лейтенантом из юрты.

«Да, не по сезону», — подумал Антон, бросая взгляд на черные, измазанные глиной туфли на резине.

— Как, товарищ капитан, — тихо спросил Князев, конфиденциально наклонясь к Жудягину, — многое уже прояснилось?

— Следователям, как правило, вопросов не задают. — Антон снял запотевшие от чая очки и положил их рядом, на красную тетрадку.

— Вы тоже следователь? — искренне удивился Князев. — А Римма Николаевна?

— Начала милиция, продолжит прокуратура, — пояснил без энтузиазма Жудягин.

— Да, дело серьезное, — сочувственно поддакнул Борис. — К этому, в общем-то, и шло.

— К этому? К чему же?

Князев остро глянул.

— К трагедии. Я сердцем чуял. Как ни берегся Вадим Петрович, а не уберегся. Хотите, о нем расскажу? Не как следователю — просто как человеку. Судьба-то, знаете ли, поучительная.

— Годится. — Антон кивнул и надел очки. — Неофициальная беседа, так сказать... Слушаю.

Развязность, ерничанье, легкомысленный тон — куда все только делось, стоило Борису Князеву произнести первые фразы. Хмурясь и нервно покусывая губы, он рассказал Антону историю зря загубленной жизни. Героем ее был человек с нечистой совестью, который добровольно обрек себя на жалкое существование в подполье.

...В конце 1942 года два бежавших из фашистского плена красноармейца, два приятеля, одновременно призванные военкоматом города Сызрани, были посланы белорусскими партизанами в расположение соседнего отряда, чтобы предупредить о готовящейся против него карательной операции. Шли они через лес. Когда до пункта назначения оставалось около пятнадцати километров, один из друзей — это был Григорий Князев, отец Бориса, — наткнулся лыжей на скрытый сугробом пень, упал и сломал ногу. Обмороженный, простуженный Вадим Михальников не бросил товарища — весь оставшийся путь тащил его на себе. В результате они опоздали: судя по всему, застигнутый врасплох отряд принял бой и отошел неизвестно куда. А может, был уничтожен немцами. До конца войны Григорий и Вадим успели повоевать и в партизанах, и в рядах армии. А на поверхность история вышла уже в начале пятидесятых годов. Григорий Князев был арестован, а Вадим Михальников, узнав об этом, тотчас скрылся. Следствие длилось около двух лет. Когда были уточнены все обстоятельства, выяснилось, что успеть они тогда и не смогли бы, даже если бы ничего не произошло в пути. Карательная акция гитлеровцев, по неизвестным причинам, началась на полсуток раньше намеченного срока. Отца Бориса, как и Вадима Петровича, оправдали. Но сам Михальников об этом не знал. Боясь возмездия, он скрывался в Каракумах больше двадцати лет, работая на пустынных метеостанциях и не подавая о себе вестей.

— Папаша страшно переживал за него, — тихо закончил Борис. — Когда увидел по телевизору документальный фильм, где промелькнул Михальников, он сказал мне: «Найди Вадима, сынок, сними с его души грех. Он мне жизнь спас. Пусть будет тебе за отца, мой век уже кончился...»

— Он болен? — спросил Антон.

— Подозревают рак пищевода. Я его оставил в больнице.

— И приехали в Бабали... — задумчиво проговорил Антон, наливая потемневший до цвета охры чай в пиалу.

— И я приехал в Бабали... — печальным эхом отозвался Борис.

— И началась история номер два, так?

— К сожалению, еще более печальная. — Князев потер залысину, сморщился. — Меня больно поразила обстановочка, в какой он здесь жил. Сама атмосфера. Конечно, он был человек замкнутый, угрюмый. И по возрасту им не подходил... Но так люто ненавидеть его, ей-богу, было не за что. А его ненавидели все... Даже Сапар...

Он бросил внимательный взгляд на Жудягина и продолжал:

— Когда я ехал сюда, то думал: не подработать ли и мне в Каракумах? Из института ушел, специальности нет. Заработать бы на машину — и домой. Но присмотрелся я к здешним товарищам и аж содрогнулся. Одичали от одиночества, от этого беспросветного однообразия, от скуки... И, извините, без баб. Я целый вечер уговаривал Вадима Петровича поскорей сматывать отсюда удочки, да он не согласился. Знаете, когда он от меня узнал, что напрасно в песках себя схоронил, ему все безразлично стало... Да‑а...

— За что они его так не любили?

— Да всяк за свое. Этот патлатый Раскольников — за прямоту. Вадим Петрович резал ему в глаза все, что о нем думал. Правду не скрывал.

— Почему же Раскольников?

— Вспомните Достоевского, товарищ капитан. — Князев хмыкнул. — Юра Огурчинский себя считает яркой индивидуальностью, он на все готов, чтоб другие признали его личностью. Для него главное — самоутверждение. Комплекс неполноценности его сожрал. А начальник — солью на рану.

— Хорошо, предположим. А девушка? Айна?

— Она боялась за шустрика своего. Знаете... — Борис поколебался. Похоже, ему не совсем было удобно говорить, но он все-таки заставил себя: — Знаете, на что она решилась, когда ее муж меня провожать отправился? Дать начальнику взятку натурой, собой то есть. Сговорились с ним ночью встретиться на кыре... Я случайно узнал — ахнул. Только представьте себе, как должна она была после этого всего ненавидеть Михальникова!

— И вы сказали Шамаре об их рандеву?

— Сказал. Уже на вокзале. Не сказать было бы предательством.

— Верно, — кивнул Жудягин. — А пораньше сказать, так кто бы вас тогда отвез к поезду, правда?

Князев отвел глаза.

— Не слишком, конечно... — промямлил он. — Но и вы меня поймите, Антон Петрович. Не мог я здесь оставаться, не мог! И не только потому, что почувствовал себя плохо. Невыносимо было морально. Я не удивился, когда узнал... Тут, конечно, у Шамары была не только ревность. Михальников мешал ему, он...

— Вы уверены, что с ним расправился Шамара? — перебил Антон.

— Не знаю. — Борис нахмурился и опустил голову. — Но мог... Как мог любой... из этих.

— Еще поговорим, — бросил Жудягин Борису через плечо и вышел. Свет больно резанул глаза, заставил зажмуриться.

Бельченко сидел на лавочке под навесом. Ему было жарко — рубашку расстегнул почти до пояса, рукава закатал.

— Лейтенант, — негромко обратился к нему Антон, подсаживаясь. — Вспомните, за чаем у вас не было ни с кем разговоров о деле... Ну, короче, об убийстве?

— Что вы, товарищ капитан! — Бельченко, похоже, обиделся. — Ни словечка! Я не допустил бы, если бы кто начал. Службу, как-никак, знаю.

— Это и хорошо. — Антон встал, потянулся.

— Товарищ капитан! — Голова и плечи Кадыра Кульджанова торчали из окна радиорубки. — Вас товарищ следователь просит! Товарищ Ларина зовет!

«Итак, будь готов, Антон, к бабьим фокусам», — мысленно сказал себе Жудягин и, поправив очки, побрел к домику.

4

— Невероятная духота, — подняв на него спокойные глаза, пожаловалась Римма Николаевна. — И окна настежь, и к вечеру будто бы идет, а невыносимо...

Щеки молодой женщины густо розовели, ко лбу прилипла светлая челка, придававшая тонкому лицу несколько легкомысленный вид. «Сколько ей, интересно? Лет двадцать восемь? — прикинул Антон. — То есть работает от силы лет пять-шесть, значит. Наука еще в памяти крепка. И наверняка — приезжая».

— Через два часа, не раньше, станет прохладней, — отозвался он вежливо и снова подумал: точно, не в Средней Азии родилась. Кожа совсем свежая, не подсушенная солнцем, как у местных русских.

На столе перед Лариной аккуратной стопкой были сложены его протоколы. Рядом — стопка протоколов Текебая. Хвостики закладок сказали Антону, что следователь уже просмотрела бумаги.

— Антон Петрович, вы только не обижайтесь на меня... — Голос Риммы Николаевны был сверхъестественно ровным. — Я бегло изучила дело, повторяю — бегло, и, откровенно скажу, не пришла в восторг от предварительного следствия. У каждого, разумеется, свой стиль, но... Вы отнеслись к этому делу, как мне показалось, не то чтобы неряшливо, а как-то... — она закусила нижнюю губу, подбирая слово, — по-домашнему, что ли...

«Все-таки даже неприятное следует говорить более эмоционально, — подумал Антон. — Хоть бы возмутилась. А то ведь — говорящий робот...».

— Возможно, возможно, — вслух произнес он. — Тогда уж давайте поконкретней... В смысле замечаний.

— Да, пожалуйста. Начнем с осмотров места происшествия. Хорошо, если бы вы смогли устно уточнить протокольные неясности...

Минут сорок они голова к голове вчитывались в листки, исписанные крупным почерком Чарыева и стелющейся, неровной скорописью Жудягина. Придирок у Лариной была тьма, и формально она оказывалась права в девяти случаях из десяти. Однако ее педантичность попахивала эрудицией зубрилы-отличника, знающего, как надо. На многое, что Ларина считала упущением, Антон во время следственных действий шел сознательно. Опыт, считал он, учит отделять шелуху от ядра, важное от ненужного, но спорить желания не было: хладнокровно, насколько мог, пояснял, добавлял, уточнял. Римма Николаевна делала свои пометки в большом блокноте, записывая то, что представлялось ей наиболее существенным. Четверть часа ушло у них на уточнение некоторых деталей запланированного на завтра следственного эксперимента на кыре и повторного изучения следов. Но для более конкретного разговора следовало дождаться возвращения инспектора Чарыева.

Наконец они покончили с протоколами, и Ларина, придавив стопку узкой ладонью, сказала, все с тем же спокойным интересом глядя в глаза Антону:

— Знаете, я не хочу, Антон Петрович, именно сейчас выслушивать ваше мнение о происшедшем. Не хочется попадать под ваше влияние. — Она улыбнулась одними губами. — Когда проведу допросы и составлю свое мнение, мы и обменяемся мыслями, не возражаете?

— Резон есть, — кивнул Жудягин. — А я пока что почитаю это. — Он показал на красную тетрадку. — Записки Юрия Огурчинского, — ответил на немой вопрос Лариной, — что-то вроде дневника.

— Пожалуйста, — равнодушно кивнула Римма Николаевна и, откинув голову, задумалась. — Нет, я все же сначала допрошу... Князев, Сапаркулиев... Эта девочка... Последним — Огурчинский. А главный-то... — Она недобро усмехнулась. — Как вы неосмотрительно все же... Допустить побег — и чей!..

— Может, и поймали уже, — пробормотал Жудягин, поднимаясь с табурета. — Позову-ка я вашего радиста, запросим Шартауз. Кстати, насчет экспертизы непонятно, отчего такая волынка, давно пора прислать...

— Так, пожалуйста, Князева ко мне, хорошо? — Ларина опять улыбнулась, и опять улыбка ее была столь кратковременна, что в нее не верилось.

Направив Бориса Князева к Лариной и написав для радиста Бельченко тексты двух радиограмм, Жудягин устроился с тетрадкой под навесом возле колодца.

Сначала Антону казалось, что занятие он себе выбрал зряшное — описания каракумской природы и самокопания Юрия Огурчинского были довольно-таки утомительным чтением. Но когда Жудягин подошел к страницам, где описывались события недели, предшествующей гибели Михальникова, он понял, что ошибается. Отношения жителей метеостанции, их ссоры и беседы, приезд и отъезд Бориса Князева... Нет, далеко не все было ясно из дневника, какие-то важные эпизоды были наверняка упущены Юрием, и совсем уж в густом тумане исчезал последний вечер жизни Вадима Петровича Михальникова... Но ведь можно восполнить эти пробелы, расспросить поподробнее, зацепившись за детали...

5

Выглядела Ларина усталой, под серыми глазами пролегли тени. Усталой и, что было очевидно, неудовлетворенной. Она не стала скрывать этого.

— Я к вам претензии предъявляла — дескать, четкости в ваших протоколах нет, — сказала она. — Но у меня, признаться, получается не лучше...

Римма Николаевна показала на свою папку с надписью «Дело...» и вздохнула.

Антон решил пока что помалкивать. Он видел, что молодая женщина чувствует себя не очень-то удобно перед ним — увальнем-милиционером, которого она чуть не высмеяла.

— Да, прежде чем о результатах допросов... — Ларина мимолетно улыбнулась. — Могу вас обрадовать: получили радиограмму, Шамара задержан в песках. Самое любопытное, что он направлялся на мотоцикле назад, к метеостанции...

— Одумался, видимо, — обронил Антон.

— Или испугался. Его сюда сопровождает проводник с собакой — их высадили с вертолета. Вот-вот должны прибыть, так что...

Она сделала неопределенный жест и снова вздохнула.

— Вот такие повороты, Антон Петрович!

Заметив, как сразу насторожился коллега-следователь, она замялась, румянец на щеках стал гуще.

— На мой взгляд, эта шутовская чехарда с самооговорами нас с вами не должна смущать, Антон Петрович, — произнесла она так подчеркнуто бесстрастно, что очевидно было, как она волнуется. — Поведение влюбленного неврастеника Огурчинского вполне объяснимо. Сначала он не думал брать на себя убийство, хотя и не скрывал своей антипатии к Михальникову. Потом, когда девушка признается, он, красуясь перед собой да и перед нею, делает благородный жест — сочиняет историю о том, как жестоко он отплатил начальнику за Айну. И сразу же раскаивается — зачем наговорил на себя?..

— Не сразу, — уточнил Жудягин. — Только после очной ставки. Когда узнал, что Шамара причастен...

— Да, да, конечно. — Римма Николаевна закусила уголок губы, подумала. — Если б Юрий знал, что Шамара приезжал ночью, он не наплел бы... Хотя, знаете... Сбрасывать со счетов его показания мы тоже не имеем права. Как, впрочем, и показания Айны. Она, видите, опять берет на себя. Она, мол, сопротивлялась, столкнула и так далее...

— Самооговор, — буркнул Жудягин.

— Не скажите! — Ларина встала, машинально оправила кофточку, не сводя взгляда с лица Антона. — Думаю, что эта милая девушка по меньшей мере — соучастница... Если не главное действующее лицо. Хотя это вряд ли. В том же, что они с мужем сговорились, сомнения нет.

— Убить сговорились? — не выдержал Жудягин.

Римма Николаевна поморщилась.

— Нет, разумеется... Что показывать на следствии — вот о чем. Наиболее вероятной мне представляется такая картина: Шамара появляется на кыре как раз в момент домогательств Михальникова. В состоянии аффекта он сбрасывает начальника станции с обрыва, приказывает Айне спрятаться в глиняном лабиринте, а сам заметает следы и возвращается в пески, имитируя поломку мотоцикла. В случае разоблачения есть запасной вариант: Айна должна все взять на себя, она ведь — жертва, она столкнула насильника на камни в порядке самообороны. Короче, суд ее может оправдать, а вот Владимиру Шамаре грозит серьезный срок...

— Уж слишком нелогично ее поведение, — заметил Антон. — Зарывала труп в песок, пряталась. Будто нарочно на себя тень бросала.

— Так она — живой человек! Издерганная, запуганная обстоятельствами туркменская девчонка! От ужаса, от переживаний сдали нервы — только и всего. Представьте, как она после всего происшедшего сидела одна в темноте...

— Улики говорят против Владимира Шамары — это верно, — сказал он, помедлив. — Но улики уликами, а...

— Что — «улики уликами»? — повторила Ларина.

— Мотивы недостаточны, — пробормотал, словно про себя, Жудягин. — Я скорей бы поверил в случайность: Айна толкнула Михальникова, тот сорвался с обрыва... А чтобы Шамара, как бы он ни был разгневан, пошел на убийство — не верю. Пусть тут и ревность, и месть, и желание освободиться от Михальникова... Все равно — мало этого, мало! Парень он расчетливый, это не Огурчинский... Да и не это главное. Чтобы сознательно решиться на убийство, надо самому перестать быть человеком. Это же такой моральный барьер... Рецидивист, подонок способен его переступить. А эти люди — обыкновенные, наши, с нормальной психикой... Ну да, Шамара не святой, и браконьер он, и жадноват. Но убить... Не могу поверить и не хочу...

— Разумеется, вы ближе знакомы с Владимиром Шамарой, — самолюбиво парировала Римма Николаевна, — зато я исхожу из логики самих фактов. Проанализируйте его поведение. Организация ложного алиби — раз, готовность свалить преступление на жену — два, побег.

— Побег-то меня как раз и убеждает в том, что Шамара не убийца, — возразил Антон несколько резче, чем хотел бы. — Идиотизм этого поступка похлеще самооговора Айны... или того же Огурчинского. В его причастность, кстати, я тоже абсолютно не верю.

— Почему «тоже»? Я не сказала, что не верю, — сухо поправила его Ларина. — И эта версия остается.

Жудягин взмахнул рукой, и очки чуть не слетели с кончика вспотевшего носа.

— Версия!.. Разумеется, остается эта версия. Но опять-таки как маловероятная, основанная на случайности: нечаянно столкнул, и только-то. А вот умышленно — не такой он человек, каким бы психом он нам ни казался... И он бы не смог переступить грань, за которой...

— Извините меня, Антон Петрович. — Лицо Лариной пылало. — Вы не хуже, а лучше меня, конечно же, знаете, что преступниками становятся порой такие как будто бы благополучные люди, что диву даешься. Так что не будем толочь воду в ступе, и рассуждения о «гранях» и «барьерах» давайте оставим. Будем исследовать факты, пока что только факты. Да, кстати, неужели нет здесь другого места для работы? Я, извините, в такой духотище уже не в силах...

Решительным движением она подвинула к себе папку, раскрыла и стала быстро складывать в нее бумаги. Затем открыла чемоданчик, положила папку рядом с диктофоном. Жудягин понял, что обмен мнениями временно окончен, и предложил:

— Можно перебраться в комнату, где жил Михальников. Если вас не коробит...

— Не коробит, — будто бы и в шутку повторила Ларина. — Я ведь работник прокуратуры, а не чувствительная дамочка, не забывайте.

«Ох и самолюбие, — подумал Антон. — Нелегко ей, бедняжке, живется». И он невольно посмотрел на длинную шею Лариной. Благо, та не перехватила его взгляда.

— А когда результаты экспертизы-то будут? — вслух вспомнил Антон, следуя за Риммой Николаевной через радиостанцию к выходу.

— Из Шартауза ответили, что ее передали нам по радио еще утром, — бросила Ларина. — Повторную обещали дать, когда разыщут эксперта — он то ли в гостях, то ли на похоронах... Да ведь у вас тут все по-семейному, — усмехнулась она и вышла на крыльцо.

Их появление на крыльце радиостанции не осталось незамеченным: тотчас откинулся полог, и из темноты юрты вынырнула нескладная фигура лейтенанта Кульджанова. Блеснул на секунду и скрылся желтый череп Сапара.

— Я нужен, товарищ капитан? — поправляя фуражку, спросил Кадыр.

— Устройте товарища следователя прокуратуры в комнате... В той, у начальника, — сказал Антон. — Попросите Сапара прибрать там немножко...

— Слушаю, товарищ капитан. — Кадыр тряхнул головой и, обернувшись к юрте, крикнул что-то по-туркменски.

— Якши! — донеслось из юрты.

Римма Николаевна с Кадыром направилась к заднему крыльцу. За ними, пристраивая на ходу тюбетейку и что-то бормоча под нос, засеменил босой Сапар.

«Надо бы с Айной поговорить», — вспомнил Жудягин. Однако сразу же направиться к домику Шамары ему показалось неудобным. Он переждал, пока Римма Николаевна не скрылась за дверью, пересек дворик и приоткрыл дверь.

— Можно? — спросил он вполголоса с порога.

— Входите, — послышался из глубины комнаты тихий голос Айны.

Глаза не сразу привыкли к полутьме. Антон сощурился, сделал шаг назад и шире приоткрыл входную дверь. Сразу посветлело. Девушка сидела, скрестив ноги по-восточному, на кошме почти рядом с дверью. Увидев следователя, она не шевельнулась — напряженно смотрела на него снизу вверх — и только.

— Мне с вами надо поговорить, Айна, — смущенно проговорил Жудягин и, шагнув, присел в метре от оцепеневшей девушки. — Нет, не пугайтесь, не о той ночи... Это не допрос, следствие теперь ведет республиканская прокуратура... О другом.

— О чем? — едва услышал он.

— О вашей жизни... Той, которая была до всего, что произошло... Мне нужно кое-что уточнить, очень это нужно — и для вас, и для Володи. Вы мне расскажете, ладно?

— О чем? — так же тихо повторила она.

— Лучше я буду спрашивать, хорошо?

— Хорошо, — эхом отозвалась Айна.

Антон вынул из портфеля диктофон.

— Пусть он вас не смущает. Запись не для протокола.

6

Слабый треск мотоцикла первым услышал Сапар Сапаркулиев. Он возился на кухне. Едва различив далекий звук, Сапар замер, словно стойку сделал, и в течение нескольких секунд прислушивался. Отшвырнув щепку, огляделся и во весь голос крикнул:

— Э, слушай! Эй, Володькин мотоцикл едет!

Вскоре во дворе были все — все, кроме Юрия Огурчинского. Ларина присела на ступеньку крыльца, Айна замерла на пороге, остальные — Антон, Сапар, Бельченко, Князев, Кадыр — стояли кучкой возле юрты. Отсюда хорошо проглядывалась вся восточная часть такыра.

Когда на горизонте обозначилось розоватое в лучах заката облачко пыли, во дворе показался и Юрий. Он остался возле домика и, подергивая носом, старательно протирал очки подолом майки.

Мотоцикл выскочил из-за барханов внезапно. Справа от него ровными скачками неслась темноголовая овчарка.

Володя сбросил газ и, перебирая по земле ногами, на самых малых оборотах завел машину во двор метеостанции. Глаза и рот темными пятнами выделялись на лице, покрытом белесой пеленой пыли. Выключил мотор. С заднего сиденья неспешно сполз блондинистый парень в милицейской форме.

— Джуди, сидеть! — прикрикнул он на собаку. Прочертив по лбу потной ладонью черные полосы, он поправил фуражку и направился к Жудягину.

— Товарищ капитан, задержанный Владимир Шамара по вашему требованию доставлен, — хрипловатым тенором отрапортовал он и, улыбнувшись, совсем по-мальчишески добавил: — Он сам уже возвращался, мне только сопроводить оставалось.

— Спасибо, товарищ Алексеев. — Антон счел нужным крепко пожать руку молоденькому сержанту и повернулся к Володе. — Пойдемте, Шамара, — сказал просто. — Видите, на том крыльце вас ждут. Следователь республиканской прокуратуры.

— Да?! Отлично.

Глаза Володи блеснули. Он вынул из заднего кармана мятый платок, тщательно вытер лицо, шею. Сунул его опять в карман и заложил руки за спину. Легким шагом он направился мимо молчащих людей — даже не взглянул на них — к Лариной. Айна при его приближении исчезла в дверях. Римма Николаевна стояла на крыльце в непринужденной позе, с любопытством всматриваясь в Шамару.

— Антон Петрович, зайдите, пожалуйста, — сказала она и скрылась в домике. Жудягин вошел вслед за Шамарой в чисто вымытую комнату, в которой стараниями Сапара и Кадыра трудно было узнать «логово», некогда возмутившее Текебая. — Садитесь, Шамара. Меня зовут Римма Николаевна, я следователь республиканской прокуратуры.

— Спасибо, уже знаю. — Голос Володи звучал твердо, без малейших признаков прежней истеричности. — Честно, я рад, что вы взяли дело, потому что...

— Почему недоговариваете?

— Договорю. Вам я скажу всю правду. А вот ему... — Володя метнул свирепый взгляд на Антона. — Этот милицейский товарищ людям верить не привык...

— Не стоит нас противопоставлять, — перебила Ларина. — У нас с ним общее дело, и разницы практически нет.

Антон мог поклясться, что различил в голосе этой милой блондинки торжествующие нотки.

— Я сбросил начальника с обрыва, я все сейчас расскажу. — Он опять зло зыркнул на Жудягина. — Но при нем — не буду!

Жудягин и Ларина переглянулись. Антон поправил очки и кивнул.

— Займусь-ка я еще одним делом...

Вышел и аккуратно прикрыл за собою дверь.

7

Текебай Чарыев появился на метеостанции примерно через полчаса после начала допроса Шамары. Антон не предполагал, что так обрадуется появлению инспектора. Прервав разговор с Сапаром, у которого он уточнял кое-какие подробности, коих не было в дневнике Огурчинского, Жудягин поспешил навстречу Текебаю и по лицу инспектора угрозыска тотчас определил: скитания по пескам не были напрасными. Хоть и серьезничал Чарыев, хоть и хмурил брови, подруливая к следователю, даже в наступающих сумерках заметно было, что он удовлетворен трудным днем.

— С добычей, охотник?

Чарыев лихо хлопнул по ладони Антона.

— Кое-что есть!

Антон взгромоздился в коляску, и они, перебрасываясь незначащими репликами, медленно въехали на территорию станции.

— Салам, Кадыр! Хорошая у тебя машина!

Текебай хлопнул по боку мотоцикла и подмигнул заулыбавшемуся Кульджанову. Поздоровавшись за руку с Сапаром и Андреем Алексеевым, инспектор бросил внимательный взгляд на стоящего возле юрты Князева, кивнул ему и по знаку Антона пошел за ним в радиорубку. Бельченко в наушниках сидел на месте радиста и выстукивал позывные. Текебай не выказал удивления, увидев его. Пожал ему руку и прошел за Антоном в заднюю комнатку.

— Может, ты начнешь? — предложил Текебай, едва они опустились на табуреты друг против друга.

— Могу.

Рассказ следователя о событиях минувшего дня был довольно продолжительным, потому как порассказать было о чем. Чарыев слушал внимательнейше: поставив локти на стол и обхватив ладонями щеки, он щурил на Антона и без того неширокие черные глазки, в которых время от времени загорался и гас огонек интереса. Комментировать услышанное, однако, не стал. Когда следователь закончил, Текебай покивал задумчиво и сказал:

— У меня короче.

Действительно, очень лаконичным получился его рассказ о погоне за «братом». А главное, главное-то пока не было известно и самому Чарыеву: «брата» он довез до Арвазы полуживым. На последних километрах перед поселком пришлось пересадить его в свою коляску, а второй мотоцикл взять на буксир. Врач арвазской больницы определил тяжелый тепловой удар и до завтрашнего утра не разрешил беспокоить «брата». Распорядившись об охране больного и дав задание участковому проконтролировать возвращение пассажиров, улетевших сегодняшним авиарейсом Арваза — Керв, Текебай без приключений добрался до метеостанции. Завтра утром он снова съездит в Арвазу, чтобы встретиться с пилотами. Впрочем, их расспросят и в Керве — об этом он уже позаботился.

— Такие дела, — заключил он. — Чует мое сердце: «брат» замешан крепко. А что он брат Айны, я не сомневаюсь: та же фамилия, из тех же краев, кара-тепинский.

— Брат братом... — пробормотал Жудягин. На его длинном носу повисла прозрачная капелька пота, но он не замечал.

— Что-то прояснилось? — с интересом спросил Чарыев.

— А? — вздрогнул Антон. — М‑м... Как тебе сказать... Хочешь, покажу тебе нечто интересное? Я вот специально закладки сделал...

Он выложил перед инспектором тетрадь в красной обложке.

...Когда в комнату заглянул Кадыр Кульджанов, он увидел, что следователь Жудягин чертит на листе бумаги какие-то ломаные линии, а инспектор Чарыев пытается вырвать из его пальцев карандаш, чтобы поправить чертеж, но товарищ капитан сопротивляется и продолжает чертить.

— В масштабе, в масштабе надо!

— Погоди ты, Теке, дай...

Кульджанову стало неловко, что он подсмотрел такое.

— Разрешите! Вас товарищ следователь прокуратуры Ларина просит к себе, — извиняющимся тоном проговорил Кадыр. — И вас, товарищ Чарыев, тоже просит товарищ следователь прокуратуры.

— Закончился допрос, что ли? — недовольно спросил Антон.

— Закончился, товарищ капитан. Шамара взят под стражу... То есть... — Кадыр смешался. — Паренек с собакой охранять будет.

— Ну-ну... — Текебай кинул многозначительный взгляд на Антона. — Идем, если зовут... Чего уж...

8

Показания Владимира Шамары, записанные на магнитную пленку следователем республиканской прокуратуры младшим советником юстиции Р. Н. Лариной (в сокращении).

«Ларина: Заявление, которое вы сделали прямо с дороги, сводится, как я поняла, к следующему: вы утверждаете, что собственноручно столкнули Михальникова с обрыва, так?

Шамара: Нет, сбросил. Проволок его до самого края и — вниз.

Ларина: «Столкнул», «сбросил»... Разве не одно и то же?

Шамара: Разница большая. Если бы он стоял на ногах — тогда бы сказал, что столкнул. А Старый... то есть Михальников, лежал... Вернее, полулежал, к стене притулился. И подбородок на грудь.

Ларина: Но он был жив?

Шамара: Нет. Убитый он был. Вся голова в крови. Я и замарал об него рукав.

Ларина: Вы с уверенностью утверждаете, что Михальников был мертв? (Пауза.) Хорошо, поставлю вопрос иначе. Почему вы решили, Шамара, что начальник станции был мертв?

Шамара: Я как увидел его в луче фонарика, то подумал, что он спит по пьянке. Кровь я сразу не заметил. Подбежал к нему — и кулаком его по скуле. А он — брык на бок. Как мешок. И ни звука тебе. Я с запалу ногой его двинул — и почувствовал тогда, что он не дрогнул, хоть ударил я сильно. Я на колени стал, поднимаю его за плечи, а голова назад свешивается. Сердце стал слушать, пульс попробовал — вроде бьется, да только оказалось, что мой пульс, а не его. Сначала я и думать забыл, что в крови его мажусь, не до того было. Перепугался, не пойму — холодный он или теплый, щупаю и не соображу. Фонариком в глаза свечу — на свет не реагирует. Вот я и понял, что мертвый.

Ларина: Но зачем же сбрасывать труп со скалы? Вам-то нечего было бояться.

Шамара: Я перепугался... На кого еще подумают, как не на меня? Никто бы не поверил, что я нашел его мертвым. Весь в крови. Подумали бы: примчался ночью счеты сводить за жену... Никто бы мне не поверил, ей-богу. А так, если сбросить, то вроде бы он сам разбился. По пьянке свалился и голову расшиб. Я и сбросил...

Ларина: После чего вы стали заметать следы?

Шамара: Да, рубахой... Я видел, что там следов Айны много, да и я натоптал... Думал, чисто замел. Так разве ж ночью углядишь? Милиция все нашла, что ей надо было...

Ларина: А как вы сами себе объяснили факт гибели Михальникова? Что вы подумали, вернее — кого заподозрили?

Шамара: Я подумал одно: Старый лез к Айне, а та шмякнула его башкой об стенку. Или камнем... Он концы и отдал. Ни на кого другого я тогда не подумал.

Ларина: А сейчас что думаете? (Пауза.)

Шамара: Не знаю, что думать. Когда жена на себя показала, уверился, что она. А сейчас... не знаю. Знаю, не я, это точно.

Ларина: Вы ее, значит, не видели на кыре?

Шамара: Нет.

Ларина: А после вы успели переговорить?

Шамара: Перестучались через стенку. Она-то видела, как я Старого сбросил. Про себя ничего не сказала. Я и уверился, что это она...

Ларина: Разве Юрий Огурчинский не мог толкнуть Михальникова на стенку? Или как-нибудь еще разбить ему голову?

Шамара: Мог, наверное. Только ведь Юрик хиляк. И пьяный был.

Ларина: А Сапар Сапаркулиев?

Шамара: Он бы себя сразу выдал. Весь на виду. Да и не стал бы он убивать. Он — мужик добрый. И справедливый.

Ларина: Как вы объясняете поломку мотоцикла?

Шамара: Ума не приложу. Зацепил — так не похоже, проводка-то внутри. Может, когда я на вокзале отходил за билетом, какая-нибудь шпана постаралась.

Ларина: А Князев?

Шамара: Может, и Борис. Хотя мы рядом почти все время были. Только если он, зачем ему это было, непонятно.

Ларина: Вы с ним мирно расстались на вокзале?

Шамара: Не очень. Я ему даже двинул по зубам, когда он смеяться стал... Насчет свидания Айны на кыре с начальником... Он-то мне и сказал, что они там...

Ларина: Откуда он узнал?

Шамара: Узнал вот... Я и влип. Да черт с ними... Если б заранее предвидеть, чем обернется...

Ларина: Что вы еще можете добавить о ночном происшествии на кыре?

Шамара: Ничего больше... вроде бы.

Ларина: Вот бумага и ручка. Напишите обо всем. Поподробнее: начиная от поездки на железнодорожную станцию и кончая вашим бегством из Бабали.

Шамара: Не думайте, я все равно не напишу, что убил Михальникова. За чужое платить не собираюсь.

Ларина: Пишите только то, что считаете нужным».

Щелчок. Римма Николаевна выключила диктофон. Некоторое время все трое молчали.

— Видимо, Шамара решил ухватиться за меньшее из зол, — первая заговорила Ларина. — Теперь будет стоять на том, что с обрыва он сбросил труп. Впрочем, что ему остается? Парень не простак.

— Всякое бывает, — неожиданно для себя брякнул Жудягин и смутился.

Текебай укоризненно взглянул на него и покачал головой.

— Разумеется, — усмехнулась Римма Николаевна и легким движением пальцев поправила локон. — Есть еще и Сапар, и Юра, и Айна... Но главная версия есть главная версия. Со всеми ее уликами и мотивами.

— Римма Николаевна, вы не против, если я вечером поговорю с Шамарой? — сказал Антон. — И тоже, как и вы, тет-а-тет.

— Ради бога... — Она улыбнулась, но по тому, как сузились серые глаза, заметно было, что следователя прокуратуры слова коллеги задели. — Но вы его уже допрашивали, и не раз. И, по-моему, он не склонен откровенничать с вами.

— Я не буду допрашивать, я кое-что уточню. Без протокола. Только на пленку. Не возражаете?

В ответ было пожатие плеч.

Мигнула и ярко вспыхнула лампочка под потолком: Сапар завел нынче движок на час раньше обычного. И тотчас на крыльце раздались тяжелые шаги. Вошел Бельченко. В руке у него был клочок бумаги.

— Разрешите?

— Вы уже вошли, — заметила Ларина. — Что, радиограмма?

— Данные экспертизы. — Бельченко положил листок на стол. — Эксперт говорит, что уже передавали их сюда. Утром. Кто-то их принял, у них есть подтверждение.

— Кто работал утром? — хмуря брови, повернулась Римма Николаевна к Жудягину.

— Утром?.. Кажется... да, точно: в шесть утра дежурила девушка.

— Почему же она... — начала было Ларина, но недоговорила. Взяла радиограмму, быстро пробежала глазами текст.

— Вот так штука, — пробормотала она озадаченно. — Взгляните-ка!

Жудягин и Чарыев, голова к голове, вцепились взглядами в текст. Павлина Геннадьевна, судмедэксперт из Шартауза, сообщала, что исследование пятен крови на одежде Шамары подтвердило подозрения: группа та же, что у Михальникова. Но совсем не это было неожиданностью. Экспертиза показала, что начальник метеостанции умер вовсе не от того, что его сбросили с обрыва на камни. Смерть наступила несколько раньше, и ее причиной была тяжелая травма черепа с последующим кровоизлиянием в мозг. Экспертиза на металлизацию дала положительный результат: удар был нанесен металлическим предметом.

— Выходит, Шамара знал, что говорить! — воскликнул Текебай.

— Понятно и то, почему Айна утром не показала вам, Антон Петрович, эту радиограмму, — подхватила Ларина. — Сразу бы обнаружилось, что ее признание — выдумка. До конца выгораживала мужа. Святая простота!

Жудягин помалкивал. По его лицу нельзя было понять, удивила его радиограмма эксперта или он уже готов был услышать нечто подобное.

— Так что ж, Антон Петрович, — голос Риммы Николаевны звучал устало, — опять на круги свои возвращается наше с вами следствие. Все теперь неясно...

— Кроме того, что Айна вряд ли... — начал было и не закончил фразу Текебай.

— Отчего же?.. И она могла... И Сапар. И Юрий. И Шамара. Эх! — Римма Николаевна досадливо взмахнула тонкими пальцами. — Завтра утром, Текебай Чарыевич, начнем с повторного исследования площадки на кыре. Проведем следственный эксперимент и...

— Я могу идти? — подал голос Бельченко.

— Идите... — Ларина провела ладонью по лбу, посмотрела на пальцы, брезгливо поморщилась. — Тут, на станции этой, есть что-нибудь... — Она замялась. — Баня, что ли?.. Или душ?..

— Что-то похожее... — подал наконец голос Антон. — Я скажу сейчас, Сапар быстренько сообразит...

И он, сутулясь, пошел к двери. Открыв ее, уже с порога сделал глазами знак Текебаю: смотри, мол!

— Если можно, задержитесь на минуту, — сухо сказала Ларина инспектору, увидев, что и тот намеревается уйти. — Давайте вместе поизучаем ваши бумаги. Протоколы осмотров, трассологические выводы. Отпечатков-то много вы зафиксировали, может, вместе подумаем?

— С великим удовольствием, — нехотя ответил Чарыев.

Только сейчас он вдруг почувствовал, как сильно устал за этот длинный-предлинный день...

9

Очень быстро стемнело.

Постороннему человеку — будь он сейчас в Бабали — картина вечерней жизни метеостанции показалась бы идиллической. Тихое оханье и плеск доносились из деревянной будки с баком на крыше. Там смывала с себя усталость и каракумскую пыль следователь республиканской прокуратуры Римма Николаевна Ларина. Рядом с душем на перевернутом ящике сидела Айна с мохнатым полотенцем и простыней. Смуглое лицо девушки в сумерках различить было трудно, и лишь две золотистые полосы на длинном фиолетовом платье проглядывали в темноте. На кухне гремел алюминиевыми мисками Сапар, завершая приготовления к ужину. Глухой треск раздался из-за его юрты: это Юрий Огурчинский и Андрей Алексеев, обходясь без топоров, отламывали от стволов саксаула кусок за куском. Поодаль, уткнув черную морду в лапы, лежала Джуди. Она не сводила блестящих глаз с хозяина, и уши ее вздрагивали при каждом ударе. На крыльце Князев и Бельченко сражались в шахматы: лейтенант — углубленно, целиком уйдя в игру, и совсем иначе Борис — рассеянно, словно нехотя переставлял фигуры, то и дело поглядывая по сторонам. Из юрты доносились пиканье, треск, обрывки музыки: там, откинув полог и разлегшись на кошмах, инспектор Чарыев забавлялся транзистором. Но вот он нашел, что хотел: глухо зачастили струны дутара, и пронзительный голос знаменитого туркменского бахши завибрировал в темноте.

Отсутствовали во дворе лишь Жудягин с Шамарой. Но и они были недалеко — полулежали на гребешке бархана в нескольких шагах от колодца.

Трудно далось Антону начало разговора: слишком сильное предубеждение испытывал к нему Шамара. Жудягин физически, кожей ощущал жгучую неприязнь, которая проступала в каждом жесте и взгляде радиста, в его коротких, продавленных сквозь зубы фразах, в упорном нежелании менять тон разговора с официального на доверительный. Узнал же от него Антон приблизительно то, что и предполагал услышать. Впрочем, к тому времени, как Сапар позвал всех на ужин, Шамара сам разговорился... Беседу пришлось прервать. Но продолжать ее было уже не столь важно.

Они сели за стол последними, когда Сапар заканчивал рассыпать по мискам свое коронное блюдо — тушенку с рисом, которое он называл торжественно: «пылов». Увядшие помидоры, посыпанные крупной солью, были нарезаны маленькими дольками. Сапар сегодня постарался.

Душ благотворно подействовал на Римму Николаевну — она смотрелась сейчас моложе Айны. Быть может, еще и оттого, что собрала пучком влажные волосы на затылке: теперь золотистые пряди не заслоняли лицо и шею, казавшиеся в ярком электрическом свете особенно нежными.

Сначала ужинали без разговоров. Смотрели в основном в свои миски, обмениваясь изредка негромкими репликами типа: «соль, пожалуйста» или: «спасибо, хватит». Слышны были лишь постукивание ложек о миски да плотное шуршание ночных бабочек, вьющихся вокруг лампочки. Неожиданно Борис Князев весело рассмеялся и положил ложку на стол.

— Хотите анекдот? — спросил он и обвел ужинающих взглядом, словно испрашивая всеобщего разрешения.

— Валяйте, — сказал Текебай с ноткой недоумения. Остальные промолчали.

— Есть! Так вот: приходит мальчик из школы зареванный. — Борис сделал паузу, чтоб дать время уяснить ситуацию, и бодро продолжал: — Отец спрашивает: «Двойка?» «Да», — говорит сын. Отец давай его ругать: кретин, дурак, шизофреник... И постучал по столу — вот так...

Князев громко постучал костяшками пальцев по столу и снова сделал выжидающую паузу. Глаза всех, кроме Айны, были устремлены на него.

— А мальчик поднял голову, озирается и говорит: «Папа, стучат!».

Ларина чуть усмехнулась, остальные ждали продолжения.

— А отец, — Князев состроил дурацкую гримасу, — отвечает: «Сиди! Сам открою!».

И опять улыбнулась только Римма Николаевна.

— Забавный анекдот, — сказал Жудягин, опять принимаясь за еду.

— Очень смешной, — громко подтвердил инспектор Чарыев и растянул жесткие губы в подобие улыбки.

Зато с лица Бориса Князева веселость сползла мигом. Он сощурился.

— Да, народ у нас сегодня не юморной, — со вздохом проговорил он и покрутил головой. — Оно, конечно, и понятно, но нельзя же так... уныло...

— Не обижайтесь, Борис, — мягко сказала Ларина. — Наверное, и в самом деле шутки никому в голову не лезут.

— Увы! — Борис развел руками. — Будем питаться без шуток.

— Сейчас костер наладим, — мечтательно вздохнул Бельченко. — Жалко спать ложиться, вечером только и жить.

— Костер? Как чудесно! — оживилась Ларина. — Извините, Сапар, я пойду к себе. Чай выпью потом, хорошо?

— Когда хочешь, товарищ следователь! — воскликнул Сапар, выставляя на стол чайники и пиалушки. — А мы и сейчас, и потом. Правда, Володя?

— Правда, — не сразу отозвался Шамара.

После ужина все разбрелись кто куда. Алексеев, Бельченко и Кульджанов занялись костром. Разложили его посредине двора. Сапар великодушно разрешил: «Ай, пусть горит, завтра двор убирать буду, давно хотел уборку-муборку делать...». Саксаул запылал жарко. Антон прилег на старом одеяле. Рядом сели Текебай и Бельченко. Через некоторое время к ним присоединился Князев. Человек он, видать, был незлопамятный: его плосковатое лицо лучилось приветливостью и добродушием.

Где-то за юртой препирались. Юрий выговаривал Андрею Алексееву: «Я же говорил, что мало будет. Саксаул как порох...» — «А почему же шашлыки на нем жарят?» — «А потому, что угли у него долго не остывают, а сам он горит быстро...».

Послышался сухой треск: хранители огня продолжали ломать саксаул.

— Где Володя и Айна? — озабоченно спросил Текебай.

— У себя, видно, в домике, — лениво отозвался Антон.

— А как же... — Чарыев оборвал себя, подумав, что сейчас, пожалуй, не имеет никакого значения, о чем говорит или договаривается Шамара с супругой.

— Позову-ка я нашу королеву, — сказал Антон, поднимаясь. — Обидно, если не полюбуется на такую красотищу.

Костер с треском выплюнул сноп красных искр.

— Салют победы! — воскликнул Текебай и засмеялся.

Через открытое окно Жудягин увидел, что Римма Николаевна сидит за столом, уткнувшись в бумаги. Изящно вычерченные дуги бровей сошлись над тонким переносьем, нижняя губа была по обыкновению закушена. На станции уже приметили эту привычку следователя прокуратуры.

Антон хотел было подойти к окну, но передумал. Поднялся на крыльцо, постучал и, услышав разрешение, вошел в комнату.

— Проходите, Антон Петрович! — Римма Николаевна подбородком указала на табурет. — Садитесь. Если хотите, мы вместе...

— Простите, Римма Николаевна, что перебиваю вас, — приглушив голос, но с предельной для себя твердостью сказал Жудягин. — Я вас очень прошу посидеть у костра. Недолго, хотя бы с полчасика. Сейчас, — он с нажимом произнес это слово, — сейчас это очень нужно...

— Кому? — Она удивленно взмахнула ресницами.

— Нужно... Для дела... Вам, мне, Чарыеву... И другим... Поверьте мне — нужно.

— Странно несколько, но... Что ж, я могу и у костра... Вы, может быть, намекнете мне или — нельзя?

— Я лучше еще раз попрошу вас — теперь уже о другом. Пожалуйста, что бы вы ни услышали от меня у костра, не подавайте вида, что удивлены. Ни словом, ни жестом.

— Тысяча и одна ночь... — пробормотала Ларина. — Вы с причудами, Антон Петрович. Вы романтик, да?

Но очевидно было, что серьезность, с какой говорил Антон, произвела на нее впечатление. Она быстро сложила бумаги в чемоданчик, поправила узел волос на затылке.

— Идемте.

Когда они подошли к костру, на земле было расстелено еще одно суконное одеяло. Но Сапара поблизости не было — вероятно, опять вернулся в юрту, к Кадыру. Они и сейчас все еще гоняли чаи.

— Антон Петрович самый галантерейный из нас, — прозвенел веселый голос Бориса Князева. — И прав он тысячу раз: такой красотищей пренебрегать нельзя. Чудо!

— И верно, красота, — вздохнула Ларина, опускаясь на колени. — Ой, какой жар!

Она отшатнулась, закрывая лицо, и отодвинулась от огня еще на полметра.

— Надо бы платочком голову покрыть, — сочувственно пробасил Бельченко. — Не дай бог — искра в ваши волосы...

— Это — как пожар Эрмитажа, — подхватил Князев. — Невосполнимые ценности... Такие волосы только на картинах и увидишь...

— Благодарю, — сухо обронила Ларина.

Жудягин прислушался: голоса Юрия и Андрея звучали приглушенно. Наверное, они отправились к дровяному складу — вернее, к куче саксаульных стволов, сваленных сразу за метеостанцией.

— Многое в этой жизни непонятно, — задумчиво проговорил Князев и легонько вздохнул. — В жару люди пьют раскаленный чай... Целый день пеклись на солнцепеке, а стоило светилу зайти, так сразу стали поджариваться у костра...

Никто не поддержал Бориса, однако молчание его не смутило.

— А вам, товарищи следователи, разгадыватели тайн, знатоки человеческих душ... Неужели вам в жизни и в людях все понятно и ясно? Не поверю, хоть убейте, не поверю.

И он добродушно рассмеялся.

Жудягин солидно гмыкнул и опустился на одеяло рядом с Князевым.

— Нет, Князев, — сказал он серьезно. — Далеко не все нам ясно. Кое-что очень хотелось бы прояснить, признаюсь честно. И знаете, что именно? Есть одно такое «почему». Или «зачем» — как угодно. Оно меня мучит. Может, вы-то и ответите на него?

— Я-а? — несколько растерянно протянул Борис. — Давайте попробую.

— За что вы убили Михальникова, Князев? — тихо, но очень отчетливо проговорил Антон.

Он заметил, как вздрогнула всем телом Римма Николаевна. Но главное — она смолчала. Не дожидаясь ответа от ошеломленного, потерявшего дар речи Бориса, Жудягин громче и еще жестче заговорил:

— Только не устраивайте нам цирк, Князев! Не поможет! Завтра утром в Арвазе вас опознает брат Айны, ваш сообщник. Вас опознают летчики и пассажиры рейса Арваза — Керв, продавцы обувного магазина в Керве. А ваши шикарные штиблеты, которыми вы наследили в ту ночь на кыре, найдут согласно нашей радиограмме где-нибудь в мусорной куче в том же Керве, Князев! Я знаю, что вы не успели сменить одежду, — значит, брызги крови Михальникова на ней остались, экспертиза найдет их легко. Вы попались, Князев, осознайте это и поторопитесь с чистосердечным признанием, суд учтет его, знайте!.. Но сначала ответьте на мой вопрос: за что вы все-таки убили друга вашего отца?

— Берете на пушку... — Князев осекся, закашлялся. — Я не убивал его... — Голос его от волнения сел.

— Вы были на кыре в ту ночь! Ваше алиби — липа, об этом нечего и говорить. Зачем, если не расправиться с человеком, вы пробрались на кыр? Отвечайте!

— Я хотел... Я не успел сказать ему... То, о чем просил отец, понимаете...

Борис шумно проглотил воздух и умолк.

— Вот что, Князев, — как-то совсем уж буднично сказала Ларина, — наверное, лучше будет, если мы поговорим у меня... — она усмехнулась, — в кабинете.

Она легко поднялась с одеяла.

— Пойдемте, Текебай Чарыевич, Антон Петрович... Вместе и допросим...

Бельченко, который не проронил от изумления ни слова, расширившимися глазами смотрел, как неспешно удалялись к домику четверо.

— Что случилось? — спросил у него, подходя к костру, Алексеев.

— Сознался, гад! — шумно выдохнул лейтенант. — Князев этот... Ай да Антон Петрович!

Он умолк, заметив, что за спиной Андрея маячит тощая фигура Юрия.

«Вроде бы паренек не слышал, — с облегчением подумал Бельченко. — А то ведь нехорошо...»

10

— Нет смысла запираться, Князев. Завтра мы припрем вас фактами к стене. Откровенность — единственное, что вам может помочь.

Тихо стучал мотор, яркий свет заливал комнату. Допрос вел Жудягин — об этом его попросила Ларина. Сама она сидела на застеленной суконным одеялом кровати, нога на ногу, пристроив на колене открытый блокнот. Пока что ни одной записи она не сделала. Текебай со скучающим видом примостился на подоконнике.

— Мне нечего утаивать, — бросил Князев, не отрывая глаз от стола.

— Повторяю вопрос: как вы оказались на аэродроме в Арвазе?

— Не знаю никакой Арвазы. Доехал до самого Ашхабада поездом. Спросите у проводницы.

— Где ваш портфель?

— Забыл в вагоне. Наверное, в том, где играл ночью в карты.

— Номер вагона?

— Понятия не имею. Где-то в середине состава.

— Проводника этого вагона помните?

— Нет. Был увлечен игрой, не оглядывался.

Жудягин хрустнул пальцами, поморщился.

— Хорошо. Вы настаиваете, что не были ночью на кыре, что не знаете мотоциклиста — брата Айны и не улетали из Арвазы. Завтра вы сами откажетесь от своих слов. Поговорим о другом.

Князев поднял голову, вздохнул:

— Лучше о другом.

— Зачем вам понадобилось симулировать приступ аппендицита? Когда вы умывались, я видел шрам — аппендицит у вас вырезан. Зачем же понадобился санитарный самолет?

Римма Николаевна что-то черкнула в блокноте. Борис достал платок, вытер глубокую залысину.

— Заболел живот со страшной силой. Человек я мнительный, подумал, что отравление.

— Но почему же вы протестовали, когда узнали, что самолет вызовут из Шартауза? Это же много быстрее, чем из Ашхабада?

Зрачки Князева забегали.

— Какие врачи в этой дыре? Угробили бы.

— А не потому ли, что Шартауз далеко от границы, а столица республики — с нею рядом? — жестко спросил Антон.

Князев вскочил. В глазах заметался страх.

— Что вы мне тут... лепите?!

Вид у него был жалкий. Вопрос следователя ударил, что называется, «под дых».

— Сядь! — строго крикнул у него за спиной Текебай и, наклонясь корпусом вперед, стукнул Князева ладонью по плечу. Тот послушно сел.

— У вас видели оружие. Пистолет. Куда вы его дели? Выбросили? Спрятали? Отвечайте!

Металлу в голосе Жудягина позавидовал бы и генеральный прокурор. Римма Николаевна откашлялась и покрутила головой.

— Н-не могу... — выдавил Князев, борясь с комком, заткнувшим горло. — Завтра... С‑сейчас... н‑не могу...

— Давайте, Антон Петрович, в самом деле отложим. — Римма Николаевна захлопнула блокнот и встала с кровати. — Текебай Чарыевич, сделайте одолжение: устройте подследственного на ночь... соответственно. И возвращайтесь, пожалуйста, поговорим.

— Будет сделано.

Текебай сполз с подоконника, крепко взял Бориса за локоть.

— Пойдем, Синдбад, подумаешь на досуге.

Когда за окном захрустели, удаляясь, шаги, Ларина сказала с несколько ироничной уважительностью:

— Однако вы большой мастер эффектов, Антон Петрович! Не могла такого подумать о вас.

Антон засмеялся и снял очки.

— Эффект, дорогая Римма Николаевна, рассчитан был не на вас, конечно. Неожиданность — важный фактор. Вы обратили внимание: он ведь сразу проговорился.

— Да, заметила: когда пояснил, зачем вернулся на кыр. Что-то невнятное насчет отца, который просил сказать... Так, кажется?

Близоруко щурясь, Антон закивал:

— Сейчас все станет внятным, я расскажу. Вы потом почитайте дневник Огурчинского — его тоже надо приобщить к делу.

— Непременно. Я, признаться, до сих пор не пришла в себя от изумления. Поворот, которого никто не ожидал.

— У меня-то подозрение брезжило давно, — усмехнулся Антон и надел очки. — Как всегда, важнее всего — мотивы, Римма Николаевна... Мотивы!

Ларина подошла к окну. Двор был исполосован желтым: ни в одной комнате не спали.

— Где же наш инспектор? — произнесла она нетерпеливо, и тотчас издалека отозвался Текебай:

— Иду, все в порядке, иду!

Конечно же, он заметил ее в освещенном окне. Однако иллюзия, будто он еще ее и услышал, была настолько полной, что оба следователя рассмеялись. Антон понял: лед сломан, теперь работать им будет много легче.

Вошел Чарыев и занял свое место на подоконнике.

— Мало ли еще кто захочет послушать, — пояснил он.

— Что ж, излагайте, Антон Петрович, — мягко сказала Ларина, кладя блокнот на стол.

11

— Предупреждаю, я буду несколько многословен, — начал Антон, откашлявшись, — но в этой истории не менее важна ее предыстория. Признаться, меня она интересовала с самого начала следствия, но подобрался я к ней по-настоящему близко только сегодня.

Он сделал паузу и покосился на Ларину. На лице молодой женщины была написана готовность терпеливо слушать — и только.

— Записки Юрия Огурчинского осветили мне многое, что было непонятным. Достаточно откровенные разговоры с Шамарой, Айной и Сапаром о событиях недели, которая предшествовала гибели Михальникова, позволили мне заполнить существенные пробелы. Точку же поставил сегодняшний рейд Текебая Чарыевича по пустыне.

— Спасибо, — весело отозвался с подоконника Текебай.

— Пожалуйста, — серьезно ответил Антон. — Однако скажу тебе честно: ты привез мне именно ту информацию, какую я ожидал.

— Интуиция? — с интересом спросила Ларина.

— Вот уж нет. Скорее, логика. Но — по порядку. И, если можно, не сбивайте меня с мысли. Лучше уточните потом.

Он откашлялся, поправил очки и продолжал:

— Чтобы понять, кто и за что мог убить начальника метеостанции, я решил прокрутить время вспять — до того момента, когда явственно проклюнулись зернышки первопричин. Мне хотелось понять, какой был, как говорят сейчас, нравственный климат коллектива метеостанции. Другими словами, надо было хорошенько разобраться во взаимоотношениях бабалийских пустынников и сделать свои выводы уже как следователю, ведущему дело об убийстве. И вот, прочитав дневник и поговорив с людьми, я пришел к выводу, что в Бабали не случилось бы никаких ЧП, если б к тому не было сильного толчка извне. Именно таким толчком и был приезд на метеостанцию Бориса Князева.

Он немного помолчал. Ни звука не проронили и слушатели.

— Да, Михальникова на станции не любили все — каждый по-своему и за свое. Супруги Шамара — за то, что он, по их мнению, не по праву, вернее, не по работе получает зарплату начальника. Кроме того, Володе он мешал. Своим молчаливым, угрожающим неодобрением он мешал ему вершить мелкие махинации с каракулевыми шкурками. Шамара покупал их у чабанов за бесценок и переправлял родне на Украину.

— Вот как! — подала голос Римма Николаевна. — Ой, простите.

— Именно так. К тому же есть за ним и браконьерские грешки, так что Шамара постоянно чувствовал пушок на рыльце. Зависимость от Михальникова его раздражала и, пожалуй, пугала. Не терпел начальника и Юрий Огурчинский. Ему, не считаясь с юношеским самолюбием, Вадим Петрович высказывал горькие истины. Порой он откровенно «заводил» паренька. А тот, как я понял, страдает в острой форме комплексом неполноценности.

Наконец, Сапар. Его больное место — семья. В сорок лет он так ею и не обзавелся. Оказывается, Михальников трижды выпроваживал со станции женщин, прибивавшихся к доверчивому кумли. Две из них были то ли бродяги, то ли аферистки, а одна, казашка, последняя, была больна эпилепсией. Сапар лояльно относился к начальнику, но только до тех пор, пока дело не касалось матримониальных вопросов. Знаете, я поразился, с каким гневом отзывался Сапар о своем начальнике, когда рассказывал мне о его притязаниях на Айну.

— Точно! Как чайник кипел! — пробормотал Текебай.

— Не перебивай. Так вот, Михальникова не любили на станции. Он и не давал, впрочем, поводов хорошо к нему относиться: жил анахоретом, работал еле-еле, да и возрастом слишком отличался от своих радистов. И все же сосуществовать они могли бы годы и годы, если б не получил Вадим Петрович примерно две недели назад таинственное письмо. Первое письмо, которое он, на памяти бабалийцев, когда-либо получал! О чем в нем сообщалось, мы все знаем. Как будто ничего существенного в нем нет. Но оно произвело на Михальникова такое же впечатление, как получение «черной метки» на стивенсонского пирата. Он пришел в смятение и собрался срочно уезжать из Бабали. Навсегда. Вывод сделать легко: либо он от кого-то скрывался и его нашли, либо где-то что-то произошло, и ему надо быть там, и немедленно. Видя, что Шамара потребительски относится к Айне, и понимая, что девушка, которую он спасал, будет несчастной, Михальников предлагает ей уехать с ним. Он удочерит ее, спасет от мести брата. Но, — Антон значительно поднял палец, — все понимают его превратно. Юрий видит в нем старого сластолюбца, Шамара считает его предложение взяткой за должность, а Сапар понимает одно лишь: у Володи, его кумира, старик уводит жену, то есть разрушает самое святое для Сапара — семью. Все негодуют и уже каждое слово и движение начальника истолковывают однозначно — как проявление подлой натуры. В такой-то момент на станции появляется Борис Князев.

— Это — ключевой момент. Письмо написал Михальникову отец Бориса, случайно узнавший местонахождение своего старого приятеля. Вадим Михальников больше двадцати лет прячется от правосудия в Каракумах. Он боится кары за преступление, которого он... не совершал. Обвинение с Михальникова снято, но он не знает об этом. И вот Борис едет в Каракумы, чтобы обрадовать его известием... Так, по крайней мере, представил мне дело Борис. На самом же деле все далеко не так.

Как ведет себя Борис? Крайне нагло. Он шантажирует Михальникова, принуждает сделать нечто, крайне для того неприемлемое. Вадим Петрович сопротивляется. Больше того, в ответ на требование Князева вызвать санитарный самолет он вызывает радиограммой милицию. Вывод напрашивается: видимо, предложение Князева пахло так скверно, что Михальников не побоялся пойти на такой шаг.

— Подожди-ка! — сказал вдруг Текебай и, перегнувшись через подоконник, прислушался. — Нет, никого. Показалось...

— Показалось — перекрестись, — недовольно пробормотал Антон.

— Перекрестись? — Текебай хохотнул. — Аллах мне не простит!

— Не будем балагурить, — подала голос Ларина.

— Итак, — Антон прочистил горло, — Князев почувствовал, что пахнет жареным. Он просчитался. Если появится милиция и Михальников сообщит ей о предложении Князева, он пропал. Значит, Михальников должен умолкнуть. Но убрать его надо так, чтобы на самого Князева не пало и тени подозрения. На кого угодно — только не на него. Тем более что обстановка благоприятная. Вот он и подогревает страсти, настраивает бабалийцев против начальника. Тем самым играет роль катализатора. Ему важно было разжечь людей, а уж потом...

И снова Жудягин сделал многозначительную паузу.

— А потом подпоил метеорологов и поехал на железнодорожную станцию с Шамарой. Наверняка он уже продумал, как обеспечить себе алиби. Скорей всего намеревался вернуться ночью к метеостанции на какой-либо попутке, заплатив шоферу, чтоб тот с дороги свернул к Бабали. Но ему подфартило: на вокзале он встретил брата Айны. Князев его знал в лицо, поскольку однажды видел, когда возвращался с Юрием с озера. План созрел тотчас: оторвав у Шамары на мотоцикле электропроводку, Князев садится в поезд, соскакивает с него через сотню-другую метров и возвращается на вокзал. Там он подговаривает брата Айны либо похитить с метеостанции девушку, либо отомстить ее покровителям. Вместе они едут на мотоцикле в Бабали. Шамара же возится с испорченным мотоциклом и страшно нервничает: ведь Борис сообщил ему, что Михальников знает, где ночью будет прятаться Айна.

— Детективный роман! — восхитился Текебай.

Ларина тихонько рассмеялась, но Антона это не смутило.

— Тем временем, — продолжал он бесстрастно, — Михальников находит Айну, пытается уговорить ее уехать, она вырывается и прячется в гроте. Начальник станции, возбужденный от выпитого, бродит в поисках девушки по кыру, пока не появляется Князев. Убив Михальникова — вероятно, он раскроил ему голову рукояткой пистолета, — Князев возвращается к ожидающему его в песках брату Айны и сообщает, что начальника станции кто-то убил и что Айны нет. Теперь, дескать, им надо спасаться, чтоб не быть замешанными в «мокром деле». На мотоцикле они добираются до Арвазы, прячутся до светла за оградой могильника, а затем Дурдыев, то есть брат Айны, идет в аэропорт и покупает билет на самолет до Керва. Но улетает не он, а Князев. В Керве Борис оказывается за час до прибытия поезда. За этот час он успевает купить новые туфли, свои где-то прячет, скорей всего, в мусорной куче, и, дождавшись поезда, покупает виноградную кисть, которой угощает проводницу своего вагона. Потому-то она его хорошо и помнит. И благополучно приезжает в Ашхабад. Алиби — не придерешься: прибыл тем же поездом, каким уехал. Дурдыев же пытается подальше уехать от Арвазы, но от нашего бравого инспектора уголовного розыска не скроешься...

— Ай, спасибо, дорогой! — саркастически воскликнул Текебай.

— Тебе спасибо, — бросил через плечо Антон. — Ну а дальше вам все известно. Найдя труп Михальникова и перепачкавшись в крови, Шамара теряет голову от страха, сбрасывает мертвое тело с обрыва, заметает следы и не слишком умело пытается состряпать себе алиби. Когда его разоблачают, Айна, считая, что во всем виновата она, оговаривает себя. Потом на такое же самопожертвование, чтоб спасти Айну и тем самым утвердить себя в своих глазах, идет Огурчинский... И так далее. Вот так я вижу канву событий, которые здесь произошли. Теперь спрашивайте.

— Что же все-таки предлагал ему Князев? — задумчиво проговорила Ларина. — Чтобы убить человека только из-за боязни разоблачения, надо иметь нешуточный повод.

— Могу лишь догадываться, исходя из того материала, который собрал. Думаю, Князев подбивал Михальникова угнать санитарный «АН‑2» за кордон.

— И зачем?

— Мы не знаем, что было в его тяжелом, как свидетельствует Юрий, портфеле. Возможно, золото, валюта. Наверняка — пистолет. Мы ведь пока не знаем, что за фигура Князев. Возможно, его разыскивают. В той же Куйбышевской области. Судя по паспорту, он приехал оттуда.

— Ну, документ может быть и липой, — вставил Чарыев.

— Завтра сделаем запрос, — негромко заметила Ларина. — Не исключено, что он...

Она закусила губу и неожиданно рассмеялась.

— Простите, Антон Петрович, — она с трудом сдерживала улыбку, — вы говорили очень убедительно, логично, но... Еще раз прошу простить, но очень уж попахивает литературой ваша история, просто не верится.

— Бомбардируйте мою версию, пожалуйста, — великодушно разрешил Антон. — Это только версия.

— Куда же он в таком случае пристроил свой драгоценный портфель? — поинтересовалась Ларина. — Не выбросил же на бархане?

— Мог сдать в камеру хранения в Керве, — предположил Теке.

— Мне кажется, — покачал головой Антон, — содержимое порфеля он мог отправить из Керва по почте. Время у него было. А вот куда отправил — надо искать.

— Это несложно, — заметила Римма Николаевна. — Не так уж много в тот день было посылок. Другое смущает: в вашей интерпретации Князев до того сверхопытный и хитроумный преступник, что диву даешься.

— Товарищ следователь республиканской прокуратуры, — сухо отпарировал Жудягин, — у вас будет время убедиться, прав я или нет. Завтра...

— Бог мой, завтра — это уже сегодня! — воскликнула, перебив его, Ларина. — Четвертый час, давайте хоть часа три отдохнем. Составим план оперативных мероприятий — и спать. Договорились?

Текебай и Антон пробыли в ее «кабинете» еще сорок минут. Все трое устали до изнеможения, глаза слипались. Чарыев ушел спать в юрту к Сапару, Антон улегся, как и прошлой ночью, на раскладушке во дворе и уснул, едва голова коснулась подушки, уснул богатырским сном человека, прожившего день не зря.

12

В восемь все были на ногах. А в половине девятого, когда устраивались завтракать, на западе раздалось далекое жужжание автомобильного мотора, и минут через десять на такыре появился пылящий легковой вездеход «уазик».

Это был сюрприз инспектора Чарыева: вчера он договорился с арвазинским участковым, что тот обеспечит следователю транспорт.

Напоив шофера чаем, Текебай Чарыев и Римма Николаевна сели в машину. С собой они взяли и Бориса Князева — для опознания и для очной ставки с братом Айны. Два часа до Арвазы, два — назад, три-четыре часа — в поселке... Раньше шести-семи вечера ждать их оттуда не стоило. И Антон Жудягин порадовался этому. Сегодня он мог распоряжаться своим временем сам. Без дерганья.

Замечание Лариной о «слишком литературном» аромате его версии больно укололо Антона. Факты были на его стороне. Все они логично увязывались в одну непрерывную и как будто бы прочную цепочку. Но Антон работал следователем не первый год. Он знал — пусть даже не из личного опыта, — как важно, распутывая нити преступления, не поддаться магии блестящих, но изначально заданных построений. Он знал, что порой одни и те же факты можно выстроить в иной логической последовательности, найти меж ними иные причинные связи. И как бы ни был уверен следователь в своей правоте, он обязан сомневаться в сделанных им выводах до тех пор, пока не останется ни малейшего повода для самопроверки.

А ведь есть к чему придраться, есть. Что будет, спрашивал он себя, если неопознанный след не совпадет с отпечатком пропавших ботинок Бориса Князева? И если на его одежде не обнаружатся следы крови Михальникова? Положим, в крови Борис мог и не испачкаться. Но следы? Других доказательств, что он побывал ночью на кыре, нет. Да и найдут ли ботинки, кто знает?

Вот почему первую половину дня Жудягин решил посвятить самому тщательному изучению площадки кыра.

Около трех часов, изнемогая от зноя, провозился Антон на кыре. Только дважды он позволил себе сделать перерыв, чтобы чуть охолонуть в тени грота и прополоскать горло теплой водой. Нового он узнал мало. Хотя кое-какие мелочи позволили прийти к определенным выводам, прямых улик против кого-либо из подозреваемых он не нашел.

13

Голый по пояс Сапар нещадно пылил во дворе самодельной метлой. На метеоплощадке маячила фигура Огурчинского, склонившегося над приборами. Алексеев и Бельченко, укрывшись от солнца под колодезным навесом, играли в шашки. Айна и Володя готовили обед: муж вскрывал консервным ножом банки с тушенкой, жена промывала рис.

— Семейный обед нам сегодня делают. — Сапар заулыбался и махнул метлой в сторону кухни. — Хорошо, да?

— Да, — сказал Антон, — хорошо.

«До чего любит Шамару, — подумал он с завистью. — Меня бы так кто-нибудь...».

Умывшись, Антон взял раскладушку, отнес ее в комнатку за радиорубкой и улегся, подложив под голову свернутое одеяло. Было душновато, зато полутьма комнаты его устраивала. Он любил сумрак, при ярком свете думалось хуже. Антон закрыл глаза.

«Кем же должен быть этот Князев? Откуда у него хватка, как у матерого диверсанта? Когда успел он досконально изучить расписания самолетов и поездов? Вряд ли он предполагал заранее, что они ему пригодятся. Но если план его продуман заранее, если догадка Антона верна, то этот лысеющий молодой человек — социально опасный тип, хладнокровный и опытный преступник. Следовательно, он должен быть известен правоохранительным органам: новичок, дилетант вряд ли способен на столь изощренное, столь хорошо продуманное преступление. Похож ли Князев...».

Он задремал, так и не ответив себе на вопрос, похож Борис Князев на закоренелого преступника или не похож. А задремав, проспал почти до трех часов — сказалось ночное бдение. Разбудил его голос Бельченко:

— Товарищ капитан, вас на разговор!

Антон вскочил с крякнувшей раскладушки, недоуменно моргая на ухмыляющегося в дверях радиста.

— Из Арвазы. Вас просят Римма Николаевна...

Теперь он понял. Прошел на радиостанцию, сел рядом с Бельченко. Тот положил руку на ключ, постучал. Вероятно, просил обождать.

— Вот текст, товарищ капитан.

«Ваша версия в основном подтвердилась. Доставленная рейсовым самолетом обувь из Керва индентифицирована по снимкам. Мотоциклист подтвердил ваши предположения. Работу продолжим в Шартаузе. Через полчаса вылетаем к вам, подготовьтесь к вылету в Шартауз. Детали обговорим при посадке в Бабали. Ларина».

Жудягин еще раз пробежал глазами строчки радиограммы. «К чему такая спешка — сегодня лететь в Шартауз? — подумал он. — Видно, поскорее хочет взять под стражу

Князева и Шамару, чтоб спокойнее было. Не хочет рисковать».

— Ответа ждут, — нетерпеливо напомнил Бельченко.

— Передайте: «Считаю полезным задержаться в Бабали еще на сутки. Если не возражаете. Жудягин».

Радист постучал ключом и тотчас принял ответ.

«Возражаю», — прочитал он и хитровато глянул на Антона.

— Передайте: «Через полчаса будем готовы».

Жудягин с досадой захлопнул дверь радиостанции. Разумеется, теперь, как и положено, следствие перешло в руки прокуратуры. Но барышне все же стоило бы считаться и с ним. Ее-то вклад минимальный, убийцу нашел все-таки он, Жудягин. Можно было бы и посоветоваться, прежде чем так сразу решать.

Он внезапно взглянул на себя со стороны и испытал острое чувство неловкости. «Перестань корчить из себя гения, — приказал он себе. — Заело самолюбие, только и всего. Может, и лучше продолжить работу в Шартаузе, кто знает?»

Он направился к кухне. Владимир Шамара помешивал булькающий в казане рис. Айны поблизости не было.

— Володя, собирайтесь, — мрачновато сказал Жудягин. — Сейчас будет самолет, полетим в Шартауз.

Шамара кивнул и закрыл казан крышкой. Казалось, он ничуть не удивился. Вытер руки полотенцем и неторопко двинулся к домику. Антон нашел в юрте сержанта Алексеева, предупредил его о скором вылете и пошел собираться сам. Укладывая в своей комнате за радиостанцией рубашку, диктофон и бумаги в бокастый портфель, он расслышал возбужденный голос Сапара, но не понял, что именно тот лопотал.

Заметив, что следователь появился на крыльце, Сапар нелепо взмахнул тонкими руками и зашагал навстречу. Черные глаза его пылали под лохматыми ресницами, напрягшийся рот был полуоткрыт.

— Зачем Володьку в тюрьму берешь?! — выкрикнул он на ходу. — Нехорошо делаешь!

Все, кроме Бельченко, были во дворе. Айна уткнулась Володе в плечо и плакала. Он рассеянно гладил ее непокрытые косы и постукивал носком туфли по чемоданчику, прислоненному к стене. Лицо его было по-прежнему невозмутимым. Юрий Огурчинский сидел на крыльце и молча наблюдал за Сапаром. Кадыр Кульджанов горбился рядом с ним. В нескольких шагах от них Андрей Алексеев, став на колено, возился с ошейником собаки и время от времени бросал любопытные взгляды то на Жудягина, то на Шамару. Похоже, все чего-то ждали.

— Что раскричался, Сапар? — спокойно спросил Антон, жестом останавливая разбежавшегося кумли. — Не в тюрьму, а для следствия. Спрашивать его будем, понятно?

— Ничего не понятно! Зачем молодую семью портишь? Зачем Айнушку несчастной делаешь? Сам упал начальник, пьяный был!.. Не надо Володьку в тюрьму сажать!

— Успокойся же! — прикрикнул следователь и протянул руку, чтобы взять Сапара за плечо, но тот отпрянул. — Семья семьей, а дело — делом. Если не виноват, отпустим, не бойся...

— Зачем семью портишь?! — еще громче крикнул Сапар и дико оглянулся на Володю с Айной. — У них дети будут, они хотят молодую семью делать...

— Я же тебе говорю...

— Меня в тюрьму сажай! Я бил начальника! Я Юрку бить хотел! Я за Айнушку всех буду бить! Не трогайте Володьку... Меня в Шартауз...

Согнувшись, Сапар закрыл коричневыми ладонями лицо и заплакал. Подбежавший Кульджанов обхватил его за пояс и, что-то приговаривая по-туркменски, повел к колодцу. Сапар не сопротивлялся, но рук от лица не отнимал.

Четыре пары глаз смотрели на Жудягина. Даже Айна оторвалась от мужнина плеча. Нет, им нечего было ждать: следователь сказал, что хотел, но напряжение все не спадало.

Внезапно Джуди вскочила и навострила уши.

— Наверное, летят, — громко сказал сержант Алексеев. Звук его голоса сбросил с Антона оцепенение. Через минуту он явственно услышал жужжание приближающегося к метеостанции самолета.

— Товарищ следователь, разрешите обратиться, — раздался за спиной смущенный голос Кульджанова. — Где мне быть? Можно вернуться в поселок? Участок большой...

Самолет описывал круг над Бабали.

— Да, лейтенант. Можете сегодня вернуться, здесь останется Бельченко. Пока не пришлют радистов. Только... — Антон помедлил, ему жаль было гонять старательного участкового за десятки километров по жарким пескам, но... служба есть служба. — Только ежедневно контролируйте Бабали. Будьте в курсе.

— По радио? — с надеждой спросил Кадыр. — Ай, из поселка можно!..

— Можно. Но до окончания следствия приезжайте сюда через день. Вы отвечаете, не Бельченко, ясно?

— Ясно, товарищ капитан! — распрямился Кадыр.

Облачко пыли побежало по такыру: самолет садился на глинистый аэродром.

— Счастливо оставаться! — сказал Антон с несколько натужным оптимизмом. — За мной! Только те, кто улетает.

Быстрым и ровным шагом, не оглядываясь, следователь Антон Петрович Жудягин направился к пыльной завесе, за которой тарахтел «АН‑2». Не хотелось ему быть свидетелем расставания Айны и Сапара с Володей. Но то, что старались не увидеть глаза, услышали уши...

14

...Когда самолет набрал высоту, Римма Николаевна открыла глаза и, слабо улыбнувшись Антону, протянула тоненькую папку. В ней оказались фотоснимки неопознанных следов на кыре и белый картон с четким отпечатком рифленых подошв. Сомневаться не приходилось: следы были оставлены одной и той же обувью. То есть, как нетрудно было понять, модными туфлями Бориса Князева. К картону было подколото донесение угрозыска города Керва. В нем сообщалось, что туфли обнаружены в одном из арыков близ городского аэропорта.

«Вот и все», — подумал Жудягин, возвращая папку Лариной. А та уже перематывала пленку в диктофоне.

— Послушайте! — Она попыталась перекричать гул мотора. — Вы ясновидящий!..

Аппарат с наушниками лег на колени к Жудягину. Антон нажал на кнопку «воспроизв.». В ушах зазвучал голос Риммы Николаевны:

«— Вы утверждаете, Дурдыев, что на этой фотокарточке именно тот человек?

— Это тот человек, — с легким туркменским акцентом ответил хрипловатый голос.

— Вы его видели раньше?

— Видел недавно. Один раз, в песках. С ним был другой, худой. Тоже русский.

— А на вокзале вы сразу его узнали?

— Он подошел, тогда я узнал. Издалека не узнал.

— Дурдыев, вспомните поточнее, что именно он сказал вам на вокзале.

— Он сказал, что сестра ждет меня на кыре. Хочет поговорить, чтобы я уехал домой.

— А как вы отнеслись к этому?

— Я сказал, что убью ее.

— Вы и в самом деле хотели ее убить?

— Не знаю... (Пауза.) Нет, я очень сердился. Не убил бы. Он мне сказал: не надо убивать. Надо украсть Айну и увезти в Кара-Тепе. Он может мне помочь. За шестьсот рублей.

— И вы согласились?

— Сказал, что убью. А потом согласился. У чабанов деньги есть, они дали бы. И мы сразу поехали.

— О чем вы говорили в пути?

— Я ничего не говорил. Он сказал, что сам посмотрит, где она, а потом позовет меня.

— Еще о чем говорил?

— Больше не говорили. Пока не приехали.

— Где вы остановили мотоцикл?

— Триста шагов от кыра. Или четыреста. Он пошел, а я ждал. Мотор заглушил.

— Как долго ждали?

— Ай, совсем недолго ждал. Пять минут, пожалуй.

— Вспомните, Дурдыев, хорошенько. Пять минут или больше? (Пауза.)

— Нет, совсем не больше. Немного ждал, потом услышал, как он бежит. Пять минут, да...

— А что он сообщил?

— Тихо кричал мне, шепотом. Начальника, сказал, кто-то убил. Нам убегать надо, чтоб на нас милиция не подумала.

— А вы не заподозрили Князева в том, что это он убил начальника метеостанции?

— Тогда не заподозрил, испугался. Сейчас заподозрил. Только очень мало он был на кыре, как успел? Наверное, знал, где сидит.

— Почему вы не поехали назад, к железной дороге, а направились в Арвазу?

— Он спросил: когда поезд? Я сказал, что завтра в пятнадцать сорок. Он сказал, в аэропорт спешить надо...»

Щелчок. Запись прервалась. Антон понял, что кончилась пленка. Он хотел было перевернуть кассету, но Ларина жестом показала — не надо, мол, успеется — и кивнула на иллюминатор. Жудягин поправил очки и вытянул шею: да, внизу уже плыли зеленые прямоугольники шартаузских дворов, купола мазаров, бурые стрелки арыков... Вот и аэропорт...

«Вот и все», — опять сказал себе Антон Жудягин. Но удовлетворения, какое всегда приходит после удачного завершения дела, на этот раз не было и в помине. Странно, почему бы?

Ларина зажмурилась и придавила пальцами горло: самолет круто пошел на посадку.

15

Два дня пролетели для Жудягина в повседневной суете — не дела, а так... Групповое хулиганство в местном рыбхозе, которое ему всучили тотчас после возвращения из Бабали, отнимало все время, дома Антон только ночевал. Но домой и не стремился: жена с сынишкой гостила у родных в Прибалтике. Минули среда, четверг, а он так и не выкроил часа, чтоб забежать в областную прокуратуру, где обосновалась Ларина. Единственное, что Антон за эти дни успел — пустынная станция не шла из ума, — так это заглянуть в областной метеоцентр и попросить связать его по радио с Бельченко. Тот сообщил, что ему на смену уже приехали две молодые радистки и что он передает им станцию. На запрос, как ведут себя старожилы Бабали, Бельченко отстучал, что все почти без перемен. Антон попросил расшифровать это «почти», и тогда радист сообщил, что Юрий и Айна ни с кем не общаются, «как каменюки стали», а Сапар «как скаженный»: ловит и куда-то таскает змей, ничего не ест, одни глаза остались. Что-то бормочет, но что — понять трудно. А девушки приехали хорошие, одна, между прочим, с Украины.

В пятницу Антон дал себе слово, что, несмотря на занятость делом передравшихся коптильщиков рыбы, он непременно заскочит к Римме Николаевне, чтоб узнать, как продвигается следствие. Его несколько уязвляло, что она ни разу не позвонила — хотя бы посоветовалась, черт побери!..

Утром на работе Антона ждало письмо без обратного адреса. Вскрыл конверт Жудягин лишь около полудня — с утра допрашивал свидетелей.

«Уважаемый Антон Петрович!» — прочитал он и сразу вспомнил: да это же почерк Юрия Огурчинского! Разбросанный, небрежный, с разновеликими буквами. Интересно, отчего вдруг вздумал этот дерганый паренек написать следователю почти тотчас после его отъезда.

«Да, уважаемый... — читал он. — Это я понял не сразу, сначала я вас ненавидел. Но все-таки вы не машина, а человек, даже на такой работе, как ваша. Поэтому я и пишу вам сейчас...»

«Не может он сразу быка за рога, — с неудовольствием отметил Антон. — Тоже мне, литератор».

«...Человек, которого я убил, был плохим человеком...»

— Что?! — вслух произнес Антон и почесал нос. — Он опять за свое? Шизик!

«...Об этом мы уже говорили с вами. Избавиться от него хотели все, а выпал жребий — мне!»

— Давай, давай, — пробормотал Жудягин. — Гм... Жребий...

«...Все, что я написал в своем признании, от которого потом отказался, чистая правда. Исключая последний эпизод: я не сбрасывал Михальникова с обрыва. Я придумал это, чтобы выгородить Айну. Я ведь был уверен, что это она столкнула его на камни. Но тогда мне самому не было известно, что я убийца. И только когда Айна показала мне радиограмму с данными экспертизы, я понял, отчего умер Старый. Он умер от моего удара в висок фонариком-«жучком». Его я спрятал в песке под большим флюгером в ту ночь, когда вы встретили меня во дворе... Айна же, по моему совету, не показала вам радиограмму. Она боялась за Володю, а я — за себя».

Антон отложил письмо и потянулся к телефонной трубке. Но раздумал и продолжил чтение.

«...Когда я понял, кто подлинный убийца, мне стало немного жалко вас, Антон Петрович. Точно так же, как вам было жалко всех нас — я это замечал, не думайте! Хотя вы и цеплялись ко всем. Всех втравили, всех заморочили! Сейчас даже Сапар кричит, что он убил. Про себя я твердо решил, что только ради спасения Айны смогу выложить вам правду. А вы ухватились за Князева. Красота! Мерзкий тип, всем гадил, такого не жалко. Пока вы будете его выспрашивать, я, глядишь, и скроюсь от вашего недремлющего ока. Так я, в сущности, уже и поступил. Через полчаса улетает мой самолет, а письмо вы получите только завтра. Вы знаете, какое множество поездов уходит с московских вокзалов. Вы сейчас читаете мое письмо, а я сажусь в один из них, чтобы уехать... Куда? Не спрашивайте. Этого я вам как раз и не скажу, хоть вы и уважаемый мною Антон Петрович! Наши с вами цели прямо противоположны: я — волк, вы — охотник. Страна у нас большая, авось найду себе местечко поукромнее.

Так-то вот. А зачем я, дурень, пишу вам, зачем себя разоблачаю? Ну, во-первых, охота порисоваться перед вами и самим собой. А во-вторых, честно скажу, хоть с кем-то надо быть и откровенным. Вас мне обманывать больше не хочется, и, говоря правду, я чувствую огромное облегчение. Меня даже не терзают угрызения совести: Старому — туда и дорога, а Князев — как-нибудь выпутается. Вернее сказать, вы его, невиновного, не сумеете посадить, это было бы слишком... Тем более что рано или поздно вы все равно нашли бы фонарик и установили мою вину.

Прощайте, Антон Петрович! Надеюсь, больше не встретимся, мне это как-то ни к чему, перебьюсь. Жалко Айну.

Ваш Юрий Огурчинский».

Рука Антона опять потянулась к телефону и опять опустилась. Он снял очки, тщательно вытер платком лицо. Покрутил головой, подумал. Заглянул в телефонный справочник, набрал номер.

— Аннамухамед, ты? — спросил он в трубку. — Вчера московский вовремя улетел? На полчаса... Так... Спасибо.

Да, в Москве Юрий мог сесть в поезд, не дожидаясь сегодняшнего утра. Жаль.

— Дурень!

Антон в сердцах стукнул ладонью по столу. Звякнула пробка в графине — точь-в-точь, как при землетрясении балла в три-четыре. Лицо Жудягина покраснело, он наливался злостью. Отшвырнув стул, Антон вышел из кабинета и спустился на второй этаж к экспертам. На лестничной площадке он чуть было не столкнулся с Павлиной Геннадьевной Синельниковой, открывавшей дверь.

— Ой, Антон Петрович! — обрадованно воскликнула судмедэксперт, и ямочки на ее полных щеках углубились улыбкой. — Не к нам ли?

— К вам. У кого из ваших Бабали?

— Пойдемте, я с удовольствием покажу...

— Скажите, Павлина Геннадьевна, — сказал Антон, пробежав глазами копию медэкспертизы. — А не мог умереть он от этого вот... — Антон ткнул пальцем в один из абзацев, — удара в висок?

Полные щеки возмущенно колыхнулись.

— Вы нам не доверяете? Нет, конечно. Тут же ясно написано: раздроблены затылочные...

— А висок? — нетерпеливо перебил Антон.

— Что — висок? Сильная ссадина, разрыв поверхностных тканей...

— Значит, не мог?

Синельникова всплеснула руками:

— Антон Петрович!

— Удар в висок был нанесен карманным фонариком... Знаете, такие — «жик-жик»... — Он показал, как делается это «жик-жик».

— Тем более. Масса незначительная... Да и зачем это вам, Антон Петрович?

— Спасибо. Как-нибудь потом.

Выйдя из управления, Жудягин направился к чахлому скверику, бледно зеленевшему в соседнем квартале. Антон помнил, что возни с рыбхозовцами у него невпроворот, но... махнул рукой на все. Войдя в сквер, он мешком опустился на скамейку. Снял очки, положил рядом с собой. Сдавил виски ладонями.

16

...Снова и снова вспоминались ему перипетии бабалийского дела — признания, самооговоры, попытки самопожертвования, искусная и неуклюжая ложь... Все, все без исключения работники метеостанции пытались помешать ему, Жудягину, установить истину и, как могли, мутили воду. И каждый был убежден, что он обманывает следователя во имя какой-то иной, высшей справедливости. Но что руководило ими? Стремление любой ценой спасти свою шкуру, подставить под удар вместо себя другого? Да нет же, как раз напротив! Айна, уверенная, что ее муж убил начальника из чувства ревности, испытывала комплекс вины за случившееся. Оттого она посчитала справедливым закрыть собою любимого человека. Стоило ей, однако, узнать, что Володя не виноват, она не стала скрывать правду. А Огурчинский? Он оговорил себя, потому что не мог допустить мысли, что пострадает девушка, ставшая жертвой обстоятельств. Он-то был уверен, что Айна столкнула Михальникова с обрыва, защищая свою честь. И Сапар умолчал о ночном приезде Володи. Из-за привязанности к молодой семье, которая была для него воплощением счастья, недоступного ему самому. Даже струсивший и потерявший от страха голову Шамара и тот ведь поначалу хотел скрыть следы преступления Айны и оттого наломал дров, обратив улики против себя.

Никто не боролся за себя. В том числе и погибший Михальников. Его намерение спасти Айну от Володи, которому, как он считал, она нужна была лишь в качестве временного удобства, разве не говорит оно о добром сердце?

Все — альтруисты. Все жаждали справедливости. У каждого была своя маленькая правда.

Однако кто из бабалийцев был способен платить за обретенную правду столь несоизмеримой ценой — жизнью человека? Об этом не стоило и раздумывать. Ни Айна, ни Юрий, ни Сапар на такое не пошли бы никогда, они неспособны убить. А Шамара? Да, как личность он сильнее любого из них. Да, он жадноват, он потребитель, и это скверно. Но во всем остальном Шамара — обыкновенный, очень неглупый парень, который воспитывался в нашем гуманном обществе и который не мог не впитать его мораль. Умышленное убийство — шаг за грань человеческого. Совершить его способен либо клинический псих, либо закоренелый преступник, недочеловек, для которого чужая жизнь — копейка.

Значит, остается Князев. Впрочем, его вина уже почти доказана им, Жудягиным. Хитроумное алиби Князева провалилось. Умышленное, тщательно подготовленное убийство. И мотивы — пусть гипотетические, основанные на догадках, но вполне веские для того, чтобы преступник решился устранить от себя угрозу ценой чужой жизни. Но кто же он, этот Князев? Пока что следствию приходится априори, без доказательств, считать его способным на такое. А если он другой? Если он и вправду обыкновенный студент-недоучка, не находящий себе места в жизни? Если его прошлое вовсе не дает оснований предполагать, что он способен на столь тяжкое преступление?

Тогда опять, по словам Лариной, все возвращается на круги своя. Любой из бабалийцев мог раздробить череп Михальникова, вовсе не желая его убить. Юрий пишет о фонарике, которым он ударил Старого в висок. Но Юрий мог умолчать о других ударах — скажем, как стукнул его затылком о стенку. Или не придать им значения. Или забыть о них: сам-то был нетрезв. Володя, Сапар, Айна, Борис — каждый из них мог совершить то же: нечаянно убить и не подозревать о том. Ведь поначалу все были уверены, что причиной смерти начальника было падение с обрыва. Эта уверенность гипнотизировала их, да и следствие тоже. Правда, потом стало ясно...

Стоп! Ясно стало следствию. Кроме того, Айне — она прочитала утреннюю радиограмму экспертов. Наверняка она сообщила об этом мужу. Еще кому? Юрию Огурчинскому — недаром парень казнит себя подозрением, нет, уверенностью, что он убийца. Еще кому?

Жудягин тряхнул головой. Ничего себе — опытный следователь! Увлекся сам, увлек Текебая и совсем еще неопытную юристку... А Огурчинский — в Москве, даже не в Москве уже, а дальше... А в Бабали в это время...

Он нащупал рукой очки и поднялся со скамейки. Неосознанная тревога щемила грудь Антона, мысли торопились, сшибались и путались. Он зажмурился, надел очки и быстро зашагал к областной прокуратуре.

17

— Римма Николаевна, — сказал Антон с порога, входя в кабинет. — Простите, что без предупреждения. Но вы прочтите...

Ларина не без удивления взглянула на раскрасневшегося Жудягина.

— Что ж вы даже не поинтересуетесь, как у меня дела? — спросила она, беря письмо у Антона.

— Да-да... Но чуть позже. Прочтите!

Пока Ларина вчитывалась в послание Огурчинского, Антон стоял у окна и внимательно разглядывал двор прокуратуры. Однако спроси его, что он там увидел, не ответил бы: Жудягина неотступно терзала какая-то смутная, все время убегающая от него мысль. Или догадка?.. Или... Или...

— Надо же!

Письмо скользнуло по стеклу прокурорского стола. Ларина подавила зевок.

— Комплексующий истерик. Можно, конечно, еще разок взглянуть на экспертизу...

— Только что взглянул, — перебил Антон. — Огурчинский ни при чем. Оцарапал — да, возможно, оглушил, но не больше. Это что касается фонарика.

— Так-так... — Ларина постучала наманикюренными ноготками по стеклу. — Не объявлять же всесоюзный розыск? Он, конечно, свидетель, но...

— И думать нечего. Не разрешат, слишком дорогое удовольствие.

— Да и законом не предусмотрено. Шут с ним, Антон Петрович, найдется.

— А как жить?

— Что — «как жить»? Кому?

— Ему.

— Ну, знаете, — Римма Николаевна дернула плечиком. — Комплекс вины, разумеется, не мед. Однако ему скорее психиатр нужен, чем следователь.

Деликатно прошелестел телефон. Ларина сняла трубку.

— Да, уже знаю... Спасибо. Откуда? — Она рассмеялась. — Как говорят дети, от верблюда.

Опустив трубку на рычаг, она иронически кивнула на нее:

— Тоже мне, новость сообщили из Бабали: Огурчинский куда-то исчез. Через метеорологов нам передали. Так что же, Антон Петрович, интересно вам или нет, как у меня с вашим Князевым? Сегодня еще одну очную ставку провела... С Шамарой... Вы не слушаете?

Он слушал, но не слышал: напряженно думал, искривив и без того некрасивое лицо.

— Помогите отпроситься у моего начальства, — сказал он наконец, и в голосе его прозвучало нечто, что заставило Ларину вскинуть светловолосую голову. — На один день в Бабали. Мне тут одно дело подвесили, самому просить неудобно. Скажите, что позарез надо, а вы поехать не можете. Пожалуйста!

— Попрошу, — растерянно пробормотала Ларина.

С транспортом Жудягину повезло необыкновенно. Он уж было вознамерился добираться до Бабали машиной, на что ушел бы как минимум световой день. Однако в последний момент позвонил, нимало не надеясь на удачу, в аэропорт. И надо же: грузовой вертолет трубоукладчиков, совершавший свои рейсы ранним утром, на этот раз задержался с вылетом на несколько часов. И летел он не куда-нибудь, а в Арвазу — над Бабали! Антон примостился на какой-то массивной железке, и уже к четырнадцати тридцати работяга-«стрекоза» начала снижение над знакомым такыром.

Всего час продолжался полет, но Антон измучился вконец. Подобно человеку, который мчит в такси, опаздывая на поезд, он ощущал в груди неприятный холодок — смесь нетерпения и тревоги. Не покинуло его это чувство и когда вертолет, покачиваясь, коснулся земли метрах в тридцати от метеостанции.

— Спасибо! — крикнул Антон и махнул пилотам. Открыв дверцу, он зажмурился от ударившей в лицо жаркой пыли и спрыгнул на песок. Мотор вертолета застучал чаще, шасси оторвались от земли. Обратный рейс в Шартауз намечался часа через два, и Жудягин надеялся, что их ему хватит, чтобы выяснить в Бабали то, что мучило его с утра.

Еще в воздухе он разглядел на метеоплощадке две женские фигурки, в одной из них по длинному фиолетовому платью узнал Айну. Сейчас, когда пыль рассеялась, Антон увидел, что ошибся: из-за низкого штакетника на него с пугливым любопытством глазела незнакомая русская девушка с рыжеватыми кудряшками и в очках. Издалека спутать ее с Айной было нетрудно: полная фигура, тот же рост, туркменское платье из «кетени». Рядом, игриво подбоченясь, стояла ее подруга в голубых шортах и красной футболочке. Ее длинные волосы цвета спелой соломы занавешивали пол-лица, глаза смотрели на Антона с прищуром.

Жудягин начал без церемоний:

— Здравствуйте! Следователь Жудягин. Где остальные?

Полная девушка открыла было рот, чтобы ответить, но желтоволосая остановила ее жестом.

— Люся, — протягивая Антону руку, произнесла она с наигранной жеманностью. — А ее зовут Рита. Будем знакомы.

Она прыснула.

Ничего не оставалось, как пожать тонкие Люсины пальцы. «Девица — ой-ой, — подумал Жудягин, — что ее-то в Каракумы занесло?».

— Очень приятно. — Голос его звучал подчеркнуто строго. — Теперь вы ответите мне, где Айна, Сапар, Бельченко?

— Сейчас, сейчас, — заторопилась Рита, и Антон увидел, что ее глаза расширены вовсе не от испуга, все дело в толстых линзах.

— Николай... ну, Бельченко — он сейчас спит... Вон в той юрте! — И она показала на нее пальцем, будто бы в округе были еще какие-то другие юрты.

— Айнушка вышивает, не иначе, — встряла Люся и вдруг захохотала. — А этот придурошный опять куда-то за змеями умелся...

— Сами сегодня обед готовили, — добавила Рита и смутилась. — Повар... Это же... его должность.

— Давно он ушел?! Куда ушел?

— После завтрака... Кажется...

Тон, каким спрашивал следователь, заставил посерьезнеть даже желтоволосую хохотушку.

Кивнув, Жудягин быстро зашагал к домику, где жила семья Шамары.

Айна сидела на кошме с вышивкой в руках. Реакция на его появление в комнате была такой, какую он и ожидал: вздрогнув, она втянула голову в плечи, сжалась. И снова — этот взгляд затравленного зверька.

— Здравствуйте, Айна. Пока ничего не могу сказать о Володе, — с места в карьер начал Антон. — Следствие еще не закончено, так что... — Он пожал плечами. — Где сейчас Сапар, Айна?

Ответила она не вдруг: с минуту, не меньше, смотрела в напряжении на следователя. Антон ждал, стоя у двери.

— Ушел... К «святому месту», — еле слышно проговорила Айна наконец.

— Дорогу знаете?

Она кивнула.

— Покажите мне. Володин мотоцикл в порядке?

— Кажется... — ответ прозвучал неуверенно.

— Собирайтесь. Едем сейчас.

Разбуженный девушками Бельченко встретил его у порога.

— Антон Петрович! — Он был искренне рад. — Ну как там? Когда я домой-то?

— Погоди, Николай... Успеется. Что с Сапаром? Идем-ка под навес.

Они уселись под тентом в столовой, и Бельченко немногословно рассказал о Сапаре. По его словам, тот окончательно свихнулся: бормочет несуразицу, ругает милицию, часто плачет. Дважды приходил к нему, Бельченко, с требованием, чтобы Шамару отпустили к Айне, а его, Сапара, посадили в тюрьму. В общем, несет всякую чушь, почти не работает — ломать саксаул для кухни, варить, убирать двор приходится девушкам. Весь вчерашний день Сапар угробил на змей: ловил их и таскал с собой в мешке — штук пять, не меньше поймал. А сегодня утречком ушел с ними куда-то. Айна говорит, что на «святое место» собирался, там кумли от всех болезней лечатся. И вот нет до сих пор. Может, заночует, а может...

— У кого ключи от мотоцикла Шамары? — перебил Антон.

— У меня, конечно. Съездить хотите?

— Мотоцикл на ходу?

— Проверял. Вчера вечером кружок по такыру сделал. А то скучно.

— Дайте ключи, Бельченко. Поеду с Айной.

— Слушаюсь, — радист не сумел подавить ухмылку.

— Не так уж весело, Николай...

18

— Опять Узбой! — в сердцах воскликнул Антон и заглушил мотор.

Айна виновато вздохнула. Подняв подол длинного платья, она осторожно сползла с заднего сиденья и подошла к краю обрыва.

— Осторожно, может осыпаться! — сказал Жудягин, откидывая подножку мотоцикла.

Внизу, затуманенная льдинками соли, посвечивала малахитом неподвижная река. По существу, это была уже не река, а узкое соленое болото, где вода давно превратилась в тяжелую, нетекучую рапу — перенасыщенный солями раствор. Но берега густо обросли темным кустарником — даже такая влага была живительной для непривередливой каракумской флоры.

Антон оглянулся на девушку.

— Куда теперь, влево или вправо?

— Кажется, влево...

— Кажется!.. — раздраженно передразнил Антон.

Они уже третий раз выезжали к обрыву. Где-то поблизости, по словам Айны, должен быть сухой участок Узбоя. И склон там пологий. «Святое место» Аман-баба — на той стороне, совсем рядышком с берегом. Но попробуй переправься!..

Сегодня чувствовалось приближение осени. Разумеется, о прохладе не могло быть и речи, и все же послеполуденное солнце палило не столь яростно. Тем не менее рубашка Антона была хоть выжми, а красное платье Айны от плеч до лопаток стало бордовым.

Они отъехали от берега и продвинулись вдоль Узбоя метров на триста к востоку. Жудягин неплохо водил мотоцикл, у него были и права, однако до лихости Текебая или Шамары ему было далеко. Лавируя меж барханов, Антон для равновесия все время держал ноги растопыренными и потому быстро уставал. За всю дорогу они не обменялись и десятком фраз. Предчувствие, что сегодня случится нечто нехорошее, томило Антона.

На этот раз девушка оказалась права: вскоре за круглым, ослепительно белевшим на солнце солончаком — шором — прибрежные кусты стали редеть, пока не исчезли совсем. Это могло означать только одно: где-то здесь Узбой переметен песками и практически исчезает. Снова появится он где-нибудь за десяток километров отсюда: недаром на картах Каракумов его русло обозначено обрывками пунктира.

Победившие древнюю реку барханы сгладили, подровняли ее берега, и Антон без приключений пересек достаточно пологую для мотоцикла долину и снова повернул на запад. Скоро впереди показалась плоская крыша глиняного строения, за ней метрах в двадцати — другая.

— Аман-баба! — проговорила Айна, но Жудягину и без того было ясно, что они у цели.

Калитка в низенькой изгороди, оцепившей домик с фасада, была закрыта и прикручена проволокой. Антон перешагнул через ограду, подошел к двери и увидел, что она закрыта на палочку. Значит, внутри никого нет. Или там кто-то заперт, что маловероятно. Жудягин выдернул палочку из дверной петли, толкнул дверь. В лицо пахнуло затхлой прохладой. Свет пробивался в комнатку через два узких оконных проема, пробитых почти под потолком. Сапара здесь не было. Груда ватных одеял в углу, десяток пиал и чайников пылились на полках, ветхая кошма, почерневшее от копоти ведро, кумган, ржавый топор... Луженый кувшин для пожертвований. Антон заглянул в него: пуст. Похоже, люди в домик не заглядывали давненько.

— Сапар! — услышал Антон приглушенный стенами голос Айны.

Больно ударившись головой о притолоку и едва подхватив прыгнувшие с носа очки, Антон выскочил во двор. Айна, прижимая руки к груди, бежала ко второй мазанке.

...Сапар стоял на коленях, навалившись грудью на косяк, и во весь рот улыбался. Но когда Антон приблизился, он понял, что это не улыбка, а гримаса боли.

— Что с тобой, Сапар? — крикнул на ходу Антон.

Айна, подхватив Сапара под мышки, ставила его на ноги, но безуспешно: колени сгибались, и он обвисал, будто тряпичная кукла. Когда Жудягин взял его на руки и понес внутрь дома, Сапар слабо дернулся и крикнул в лицо следователю не своим, почти женским голосом:

— Зачем долго не ехал?!

Только опуская Сапара на расстеленное Айной одеяло, Жудягин понял, как жестоко тот исхудал. Всплыло давно забытое ощущение, что он укладывает в кроватку ребенка.

— Пить хочешь? — спросил Антон.

Мохнатые ресницы дрогнули.

— Не хочу пить, Антон Петрович, не хочу жить... Ай, зачем жить Сапару?

— Ты заболел? — тихо спросила Айна, присаживаясь на корточки. Обтянутая желтой кожей голова повернулась к ней так резко, что с узкой макушки слетела тюбетейка.

— Айнушка, я хотел хорошо тебе делать. Я охранял тебя, Володя просил: охраняй, Сапар, жену!..

— Успокойся, Сапар, о чем ты?..

— Зачем Володя бросил его вниз? Дурак!

Айна подняла глаза на Жудягина.

— Ему надо на станцию, он больной...

Голос Айны звучал умоляюще. Антон и сам решил немедля везти Сапара в Бабали, но ему нужна была еще хотя бы минута, чтобы услышать то, в чем они так был уверен.

— Скажи, Сапар, ты где прятался, когда начальник обижал Айну?

— На стенке. Слушал. Айна закричала — я по стенке слез. Я побежал — прямо с начальником столкнулся... Я упал, он ногой меня ударил. Он Айнушку звал, кричал.

— И чем же ты его ударил по голове? — волнуясь, спросил Антон.

Айна вздрогнула и закусила палец.

— Железка такой... Тяжелый... Монтировка называется. Я на крышу кухни бросил, кровь была, боялся. Зачем так сильно дрался, шайтан?! Ай, Сапар во всем виноват! Если бы Сапар не дрался, Вадим Петрович домой ушел. Тогда бы его Володька не убил...

— Антон Петрович! — Голос Айны дрожал. — Его надо скорее...

— Молчи, Айнушка! — крикнул Сапар, и его запавшие черные глаза сверкнули. — Володька — глупый йигит, зачем бросил начальника вниз? Драться людям надо — за жену надо, за семью надо, за детей надо. Убивать людей нельзя, всем жить надо... Сапар виноват, что Володька в тюрьму сядет. Зачем монтировкой дрался? Зачем с кыра ушел? Володьку не подождал?! Никогда бы он не бросил, если б я спать не захотел... Я бы сказал: зачем его бросать вниз, итак башка разбитая, до утра спать будет на кыре. Завяжем башку — пусть лежит...

Запальчивость, с какой говорил Сапар, очень не нравилась Антону: в ней чувствовалось не просто возбуждение, но и болезненность. Да и страдальческая гримаса, сопровождавшая рассказ, говорила о том, что кумли мучит не только душевный, но физический недуг.

«Да, а почему он на ногах-то не стоял?» — мелькнуло в голове у Антона, и, протянув руку, он несильно сдавил левое колено Сапара.

— У-уй! — пронзительно взвыл тот. Судорога передернула иссохшее тело.

— Спокойно, Сапар!..

Антон осторожно закатал штанину и содрогнулся: нога посинела и вспухла от лодыжки до колена. Две темные точки не оставляли сомнений: нога Сапара пострадала от укуса змеи.

— Сапар, дорогой! — Айна заплакала. — Почему ты не лечился? Тебя же десять раз кусала змея... Ты Володю лечил...

Антон помнил, что при змеином укусе надо разрезать и высосать ранку, но сейчас делать это было уже поздно.

— На станции есть сыворотка? Противоядие? — быстро спросил он, тряхнув Айну за плечи.

— Есть...

— Надо ехать!

Сапар протестующе поднял тонкую руку:

— Не хочу ехать. Змея наказала Сапара. Сапар виноват. Володьку в тюрьму посадил. Айнушка без мужа будет...

— Не посадят Володю в тюрьму, слышишь?! — крикнул Антон. — Он не убивал начальника!.. Говорю тебе: не убивал!..

Угольные глаза Сапара вспыхнули радостью.

— Не врешь, Антон Петрович? Не убивал Володька?

— Нет же! Начальник сам упал с кыра. Айна, помоги!

Они вынесли Сапара наружу. Пока Жудягин бегал к мотоциклу, Айна вытащила одно из одеял, сложила его вчетверо. Закрепив его на заднем сиденье куском веревки, которую Айна нашла в мазанке, они усадили Сапара.

— Тебе придется пешком, — сказал Жудягин. — Смотри, чтоб не свалился...

Девушка кивнула. Слезы беспрерывно, как из родника, катились из ее глаз, прочерчивая на запыленном лице светлые полоски.

— Поехали! Держись, Сапар!

От Бабали до Аман-баба по спидометру было всего восемь километров. Значит, фактически на километр-полтора меньше: на обратном пути они не будут петлять в поисках переправы через Узбой. То есть что-то около шести. Выдержит ли их Сапар?

На всякий случай Антон приторочил его к себе, использовав свой брючный ремень и остаток веревки. Но ехать быстро было, конечно же, нельзя: Айна не поспевала, падала, без сил садилась на песок. Приходилось ждать. Сапар старался не стонать, но когда мотоцикл подпрыгивал на скрытых песками корнях, из горла кумли вырывался сдавленный клекот. Больше всего Антон боялся, что его пассажир потеряет сознание: так он хоть держался за ручку, а когда обвиснет — не езда.

Потрескавшиеся от зноя площадки такыров Жудягин проходил на болышой скорости и потом поджидал Айну, давая Сапару отдых. Вода в канистре стала горячей и почти не утоляла жажду. Время от времени Айна поливала ею тюбетейку и ногу Сапара, зная, что и горячая вода, испаряясь, охлаждает тело.

Последнюю сотню метров по такыру Жудягин промчал как гонщик. Отставшая Айна уже не торопилась. Она упала ничком на барханчик и лежала, глядя, как навстречу следователю бегут Бельченко и обе новенькие девицы...

Она уткнулась лицом в песок и заплакала.

19

Пока Бельченко вызывал из Шартауза санитарный самолет, Жудягин отыскал аптечку, где хранились ампулы с противоядием. Вскрыл коробку с одноразовыми шприцами и сделал укол укушенному эфой — это он понял, когда услышал, что «маленькая змея ходит боком». Успокоило это его мало — укус эфы опасен для человека, хотя, может, и не так, как яд гюрзы или кобры. Больше, чем на уколы, он рассчитывал на иммунитет, который должен был выработаться у Сапара за долгие годы общения со змеями. Айна же сказала, что его много раз кусали каракумские гады — и ничего, жив... Может, и сейчас обойдется. Если бы Сапар вовремя принял меры...

Неожиданно Антону пришла в голову мысль, что Сапар не случайно не захотел спасать себя от гибели. Больше того, подчиняясь психике, и организм его не оказал сопротивления яду. Если так, то с сывороткой Антон опоздал: люди, перестав сопротивляться болезни, умирают неминуемо. Но сейчас, услышав, что Шамару не посадят в тюрьму, Сапар как будто воспрянул духом!..

Кое-как сложив медикаменты в аптечку, Жудягин уселся на кошму рядом с Сапаром. Скрипнула дверь: вошла Айна. Она успела умыться и все же сейчас казалась старше лет на десять. Антон жестом велел ей сесть у порога и, наклонившись к лицу Сапара, тихо спросил:

— Ты хочешь, чтобы Володю отпустили? Чтобы он и Айна жили счастливой семьей?

— Хочу, Антон Петрович, — печально сказал Сапар.

— Тогда ты должен сделать одно: рассказать мне, Айне и Бельченко... — Антон сделал знак девушке: сбегай за ним, быстро! И повторил: — Рассказать нам троим, как было на кыре. О чем тебя Володя просил и как ты его просьбу выполнял. А я буду записывать. Якши?

— Якши, — сказал Сапар и засмеялся.

В комнату вошли Бельченко и Айна. Они не проронили ни звука, сразу же присели рядышком на пороге.

...Когда шасси светло-желтого «АН‑2» с красным крестом на брюхе упруго коснулись такыра, протокол допроса Сапара Сапаркулиева был заполнен и подписан. Монтировка, а вернее, ломик, загнутый на тупом конце — им открывали ящики с продуктами, — была обнаружена именно там, где и указал Сапар: на крыше кухни.

Только в самолете, в воздухе, Антон вспомнил, что так и не откопал на метеоплощадке Юрин фонарик...

20

Спасти Сапара не удалось: он умер в шартаузской больнице в тот же вечер от остановки сердца. Потеряв сознание в санитарной машине по дороге из аэропорта, он так и не пришел в себя. Врачи «скорой помощи», для которых пациент, укушенный змеей, был отнюдь не в диковинку, удивлялись, что Сапар протянул долго: сердечный спазм, по их мнению, должен был убить его значительно раньше. Видимо, все-таки сказался иммунитет — даже вопреки нежеланию Сапара бороться за жизнь защитные силы организма сопротивлялись до последнего. Около восьми вечера дежурный врач-реаниматор вышел в коридор к Жудягину и сообщил, что ждать больше нечего...

Антон еще раз позвонил из ординаторской в прокуратуру — он это делал уже четырежды, — но Лариной по-прежнему не было на месте. Сдав халат гардеробщице, Антон вышел в больничный дворик и, обойдя главный корпус с торца, отыскал скамейку — малозаметную, укрытую ветвями молоденьких туй. По аллеям бродили отужинавшие больные, и Антону не хотелось, чтобы кто-либо мельтешил у него перед глазами. Домой его не тянуло.

Что ж, следствие завершено. Формально оно продолжается, и еще какое-то время Римма Николаевна будет заполнять необходимые бумаги, но в сущности в деле об убийстве начальника метеостанции Бабали уже поставлена точка. Искать убийцу больше не надо: им был Сапар Сапаркулиев. Был. Теперь нет и его. Он ушел от правосудия. Вот и дело прекратится тоже само собой.

21

...В вестибюле областной прокуратуры было прохладно и тихо. Рыжеусый вахтер, кивнув Жудягину, спросил:

— К товарищу Лариной?

— Как догадались? — на ходу спросил Антон.

— А никого больше нет. Только она. Рано еще.

Поднявшись на второй этаж, Жудягин без стука вошел в кабинет с табличкой «С. Джуманиязов». Римма Николаевна, склонив набок белокурую, тщательно причесанную голову, что-то быстро писала.

— Наконец-то! — искренне обрадовалась она. — Здравствуйте, Антон Петрович! Надеюсь, с новостями?

— Да, есть... Здравствуйте.

Он сел за узенький столик, приставленный под прямым углом к большому, министерскому, сверкающему полировкой. Шартаузский прокурор обставил кабинет с размахом — блестящие составные шкафы уходили под потолок, гнутые стулья были обиты гобеленом. Девичья фигурка Лариной плохо вписывалась в это казенное великолепие.

— У меня тоже есть интересное. — Она вынула из пачки какой-то протокол, заглянула в него и протянула Антону. — Хотите прочитать? А я пока допишу. Князев заговорил. И знаете, кажется, откровенно.

Хочет ли он знать, как «раскололся» Князев? Нет, сейчас эти бумажки не вызывали у Антона Жудягина ни малейшего интереса. Но он все-таки стал читать протокол допроса.

В принципе ничего нового Князев следствию не сообщил. Его ответы, хоть и были пространны до болтливости, содержали не слишком много информации, в них больше было слезливых эмоций. Неудачник, а вернее, лодырь, которого вышибли за прогулы из двух вузов. Мелкий и опять-таки неудачливый шантажист, которого точно раскусил Михальников. Прожектер, помышлявший сделать крупный бизнес в Каракумах: сначала на змеином яде, собранном в серпентариях, а затем на сталактитах из оникса в заповедных пещерах. Вот для чего ему нужен был напарник. Оказывается, до появления в Бабали он уже около месяца путешествовал по республике: побывал на Сарыкамыше у рыбаков, заколачивающих, по слухам, жуткие деньги. Попробовал пристроиться к бригаде шабашников, строивших кошары в западных песках. Попытал счастья в змеепитомнике. Всюду была работа — хорошо оплачиваемая, но до отвращения тяжелая, и это не устраивало Князева. Приезд в Бабали был последним шансом Бориса разбогатеть без усилий. Узнав от отца о Михальникове, которого они оба увидели в телефильме, Борис вначале и не помышлял о вымогательстве. Только потом, так и не найдя легких заработков, он отважился на шантаж. Когда же провалилась и эта попытка, Князев решил вернуться в Сызрань и вернулся бы, если б не увидел на вокзале брата Айны. Мысль сорвать с него куш мелькнула сразу, а когда Шамара ударил Князева, захотелось еще и отомстить. Все остальное произошло точно так, как рассказывал брат Айны: подговорив его похитить девушку со станции, Князев увидел на месте убитого Михальникова и, испугавшись, что подозрение падет на него, состряпал ловкое алиби, которое, увы, было опровергнуто следствием. Почему не признался раньше? Был убежден, что ему не поверят: все улики говорили против него. Только в камере он осознал, как сильно может повредить ему запирательство. Ведь он-то не совершил никакого преступления — пусть все выяснится наконец, пусть кончится эта мука... Он готов признать, что вел себя в Бабали неправильно, недостойно, но...

Дочитывать Антон не стал — ему стало скучно. Он отложил протокол, даже не заглянув в последние две страницы, что от Лариной не укрылось. Губы ее самолюбиво поджались.

— Кстати, — сказала она с некоторым злорадством, — злополучный портфель все-таки нашелся. Князев, видимо, перепутал вагоны. Но в портфеле... — она выдержала паузу, — ничего интересного нет. Так, вещички, бутылка дрянного виски... Вас это, кажется, не слишком волнует, Антон Петрович? Странно.

Вместо ответа Жудягин протянул ей листки показаний Сапара и докладную записку о его смерти. Встал, подошел к распахнутому окну. Внизу, под старой шелковицей, голопузый малыш ползал на коленях, подбирая опавший тутовник. Земля под деревом была в синих и красных пятнах от раздавленных ягод, да и сам мальчишка перепачкался от щек до пяток.

— Вот это да... — услышал Антон за спиной. — Кто бы мог подумать?.. Бог ты мой!..

Он вернулся к столу, сел. Римма Николаевна подняла на него глаза. В них были изумление и, пожалуй, испуг.

— Какой поворот...

— Да, поворот.

Они помолчали.

— Он был самый лучший из них, — тихо сказала Ларина. — Единственный, кто был бескорыстен и честен до конца.

— Сапар?

— Кто же еще?

— Да, конечно... — Антон отвел взгляд. — Но думать теперь нужно не о нем. Сапар мертв, а другой остался... Живой...

— Чуть яснее, пожалуйста.

— Я говорю о Юрии Огурчинском.

— Да, еще этот Юрий... — Ларина тряхнула светлыми кудрями. — Розыск не объявят. Нет оснований.

— Значит, я его должен найти.

— Должны? Кому? И зачем?

Антон снял очки, подышал на стекла. Усмехнулся уголком рта и, щуря близорукие, беспомощные глаза, пробормотал:

— Кажется, вы еще не успели об этом подумать...