Рэмбо 2

1

Траутмэн вышел из помещения и взглянул на небо. Солнце уже склонялось к закату. Лишь теперь Траутмэн почувствовал, как устали от напряжения глаза. Перед этим он несколько часов безрезультатно продежурил у молчавшей радиостанции, потом долго мерял шагами ангар.

Ждать. Ему оставалось только ждать.

И молить судьбу.

Он все еще продолжал надеяться. После той аварии с парашютом ни один человек не смог бы уцелеть. Кроме Рэмбо.

Но тогда какого черта он не выходит на связь? Никогда еще он не желал от всей души, чтобы рация оказалась неисправной. Дай Бог, чтобы она сломалась. Дай Бог, чтобы он молчал только поэтому.

К нему подошел Мэрдок.

— Есть что-нибудь? — спросил его Траутмэн. Мэрдок покачал головой.

Не по мне это, — начал Траутмэн.

— О чем это вы?

Да не могу я отсиживаться в кустах. Полечу сегодня за ним вместе с пилотами.

— Не вижу необходимости.

Может, вы и не видите, но иначе я не могу.

В таком случае я вам запрещаю.

На каком основании? — вскинулся Траутмэн.

— Риск слишком велик. Полет будет опасный, всякое может случиться. Не хватало только офицеру вашего ранга лезть под пули. Вы в свое время достаточно понюхали пороху и имеете полное право не рисковать собой. Как мне собой распоряжаться — мое дело.

— Нет, полковник, это не только ваше личное дело, но и мое тоже. Я не позволю вьетнамцам ухлопать полковника американской армии. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но само ваше присутствие на базе не является обязательным. Вам просто пошли навстречу. Ну, конечно, — он развел руками, — вас пригласили, чтобы найти управу на вашего «сынка», как вы его называете. Но здесь вы, как и любой из группы, находитесь под моей командой. И повторяю, я не допущу, чтобы вы рисковали собой. Я вообще не уверен, что дам Эриксону добро на вылет.

— Вы что же… Хотите свернуть операцию?

Есть у меня такое желание. Чем дальше, тем меньше мне все это нравится.

Но вы дали слово! Вы пообещали Рэмбо, что через тридцать шесть часов его будет ждать самолет.

— Ну кому я обещал? Подумаешь, Рэмбо. Скорее всего его и в живых-то давно нет. На что вы рассчитываете?

Вы дали слово мне, — отрезал Траутмэн. — И клянусь честью, я заставлю вас его сдержать.

Мэрдок внимательно вглядывался в лицо Траутмэна. Вы это серьезно?

— Абсолютно.

Вот оно что. Вижу, куда вы клоните. Ну что ж, мне, разумеется, ни к чему, чтобы по возвращении начальство занималось проверкой ваших рапортов. Ладно. Раз вы настаиваете, чтобы я довел эту авантюру до конца и отправил за ним самолет, черт с вами. Хотите продырявить собственную шкуру? Валяйте! Летите с ними вместе. Мое дело сторона. Хотя, знаете, полковник…

— Я вас слушаю.

Надо отдать вам должное. Вы честны со своими людьми.

2

Рэмбо спасался от духоты, стоя за открытой дверью в кабину. Собственно, это была и не дверь, а откидываемый полог ткани, сквозь прореху в которой он наблюдал за поверхностью реки с игравшими на ней отблесками закатного солнца. На корме исправно рокотал старенький навесной мотор. Иногда мимо них проплывали небольшие лодчонки с гребцами в островерхих соломенных шляпах. Сампаны побольше, на дизельном ходу, такие, как этот, попадались редко. На берегу показалась деревушка. На мелководье плескались дочерна загорелые голые ребятишки, ветер далеко разносил их голоса. Деревню опять сменили непроходимые леса. Если бы не шум двигателя, наверняка точно такая же картина предстала бы глазам тех, кто проплывал мимо здешних берегов сто или пятьсот лет тому назад.

Войны начинались и заканчивались. Режимы, идеологии приходили и уходили. Оставалась лишь эта земля и эти люди.

Людям, если вдуматься, ни к чему игры в политику. Им нужно только одно — чтобы их оставили в покое.

Он оторвался от своих размышлений, посмотрел на уютно прикорнувшую девушку. Безмятежное, спокойное лицо казалось детским. И прекрасным.

Но вот она пошевелилась, открыла глаза и улыбнулась, заметив его взгляд.

Не спите? — спросила она. Потом. Когда все кончится. По-моему, это не кончится никогда.

— Ты, наверное, права.

Двое контрабандистов, развалившихся возле больших плетеных корзин, спьяну протирали глаза, встревоженные звуком чужой речи.

Коу предложила:

— Поедим еще?

— Давай, если хочешь.

Она достала свернутые пальмовые листья, положила палочки. Одни одновременно потянулись за остатками риса, стукнувшись палочками.

— Прошу вас, — сказала она, уступая ему. Он покраснел.

— Извини, я тут совсем одичал.

— Знаю. Я шучу. Он улыбнулся.

Как вы сюда попали? — спросила она.

— Долгая история.

Она продолжала настаивать: Время у нас есть.

— Все равно не хватит, чтобы все объяснить. Он тряхнул головой.

А ты-то сама почему работаешь на цэрэушников? На цэрэушников?

Ну да. Мы же работаем на разведку.

А-а-а, — она в задумчивости облизнула палочки. — Меня завербовали в университете перед тем, как взяли Сайгон. Я подписала договор.

— На договоры они мастера.

Ему вспомнилась каменоломня, нестерпимый зной, ноющая боль во всем теле.

— Брат служил в армии коммунистов. Хотел бежать в Америку. Ему нужны были документы. В общем, они все устроили. Переправили его туда, а я осталась работать здесь, на них. Брат и мой сын, они оба сейчас в Америке.

— Твой сын?

Коу опустила глаза.

Да. Его зовут Нгуен. Ему уже двенадцать. Я не видела его восемь лет. Большой вырос, наверно. Может, не такой большой, как американские мальчики, но он сильный.

Конечно. Думаю, в Штатах он здорово окреп. Питание там не то, что здесь. А его отец? Она едва заметно пожала плечами.

— На войне погиб.

Он уже знал эту непоколебимую стойкость, с которой вьетнамцы переносили свое горе. Да, смерть она повидала и научилась принимать ее.

— Извини. Она молчала.

Он вспоминал своих соотечественников. Многие из них не видели ничего ужасного в том, чтобы убить вьетнамца. Вот когда убивают американца, другое дело. («Да что там эти узкоглазые, они и жизнь-то ценить не умеют. Вон в каких тараканьих щелях живут. Жизнь у них ничего не стоит»).

— Я думаю о нем по ночам, — сказала она дрогнувшим голосом. — Много долгих ночей.

Он заговорил о другом, понимая ее состояние и давая ей возможность овладеть собой.

— А в каком городе живет Нгуен? Она просияла и с гордостью ответила:

— В Калифорнии. Хантингтон Бич.

— Там красота. Серфингом, наверно, занимается.

— Серфинг? Что это?

— Это когда скользишь на гребне волны, а сам стоишь на доске.

— Летишь по волнам?

— Объяснить трудно. Лучше посмотреть. Девчонки по твоему сыну сохнут, уж точно.

Коу негодующе воскликнула: — Он хороший мальчик!

— Нисколько не сомневаюсь, — рассмеялся Рэмбо.

— Там он в безопасности, это главное. У нас нельзя жить спокойно. Здесь кругом смерть. Здесь убили его отца. А я хочу просто… — Коу отложила палочки. Глаза ее наполнились горечью.

— Чего ты хочешь?

— Просто хочу жить.

Рискует собой каждую минуту, и все для того, чтобы сын в безопасности рос в Америке. Какая женщина!

— А вы? Чего вы хотите для себя?

— Только одного. Уцелеть. Выжить.

— Это совсем не то же самое, что жить.

— Ты права. Я не живу уже давно.

— А у нас повсюду война. Здесь не так-то легко выжить.

— Для этого нужно…

— Да?

— Нужно самому слиться с войной. Она с удивлением смотрела на него.

— Вот почему они выбрали тебя. Ты настоящий боец.

— Просто это единственное, что я умею делать. И потом, я очень удобен.

— Как это понять?

— Объяснить тебе, что это значит?

— Нет, не надо. Я попробую догадаться сама. Это, как если бы… несколько человек попали в катастрофу на машине, а погиб только один из всех. Тот, о котором никто не вспомнит.

— В самую точку угодила.

Ее шею охватывал тонкий ремешок из кожи. Когда она наклонялась вперед, медальон на нем слегка покачивался. Он протянул руку и коснулся крошечной фигурки. Маленький золотой Будда.

— Он приносит мне удачу, — сказала она, переводя взгляд с его пальцев, держащих медальон, на лицо. — А что вам приносит удачу?

Он выпустил фигурку из рук и взялся за рукоятку ножа. Бросил взгляд в сторону контрабандистов. Она поняла его.

Услышав встревоженные возгласы на палубе, он одним прыжком подскочил к двери и отбросил матерчатый полог. Совсем рядом нарастал звук мощного двигателя, заглушавший слабенькое жужжание их мотора.

Испуганная Коу тут же метнулась к Рэмбо.

— Военные! Речной патруль!

Он напрягся. Пьяные контрабандисты, чертыхаясь и кляня все на свете, пытались подняться на ноги.

Рэмбо бросился к деревянному коробу, прикрытому брезентом, и скорчился за ним, натягивая на себя плотную ткань. И в ту же секунду на него обрушилась гора чего-то тяжелого. Он понял: Коу набрасывала поверх брезента хлам, которого тут было с избытком.

Рэмбо стиснул нож.

Вынул пистолет. Снял предохранитель.

Он затаил дыхание, боясь ненароком пошевелить брезентовое полотно.

4

Коу чем могла завалила деревянный короб. В дело пошел велосипедный насос, гитара с оборванными струнами, валик от старой стиральной машины. Сердце выпрыгивало у нее из груди. Патрульный катер подошел совсем близко. Тонкие железные листы, из которых были сложены стены их укрытия, дребезжали от его рева.

Она потянулась за своим автоматом, но в эту минуту чья-то сильная рука отбросила полотнище над входом. Перед ней вырос Кин.

Он обвел тесную клетушку налитыми кровью глазами и шагнул к рундуку. Распахнул его, вынул реактивную установку и принялся вставлять в ствол снаряд.

Коу остановила его единственной фразой, брошенной по-вьетнамски.

— Попробуй только — своими руками пристрелю! Кин выпучил глаза.

— Каким местом ты думаешь, женщина?

Но постепенно до него дошло, что гранатомет может лишь ухудшить их положение. Смирив свою заносчивость и нехотя признавая ее правоту, он буркнул:

— Что ты предлагаешь?

— Вот что.

Она достала из глубокого кармана брюк пачку северовьетнамских купюр и сунула ему.

— Действуй. У тебя это хорошо получается.

Кин туго соображал, но комплимент пришелся ему по вкусу. Он расплылся в улыбке.

— А что? Пойдет.

И, пригнувшись, вышел из кабины.

Коу тоже выглянула на палубу и тотчас зажмурилась от ярких бликов заходящего солнца, отраженных водой. Большое патрульное судно угрожающе нависало над их лодкой. Поднятые им волны захлестывали сампан, накренившийся набок. Чтобы не упасть, Коу оперлась о стенку кабины. Она бросила притворный, наивно-испуганный взгляд на людей, стоявших на борту катера.

Оглушительный рев внезапно прекратился, но наступившая тишина казалась еще более угрожающей.

Шестеро солдат на катере были в форме Северо-вьетнамского флота. Еще один возился на носу, разворачивая пулемет в сторону цели, не оставлявшей никаких сомнений. Солдаты держали автоматы Калашникова. Коренастый, сурового вида капитан поднес к губам рупор, и над водой разнесся грубый, с нотками металла голос, привыкший отдавать команды:

— Эй, на борту! Не двигаться! Все на палубу! Приготовиться к приему патруля на борт!

Флибустьеры Кина неуклюже строились на палубе, вид у них был самый дурацкий. Изможденная женщина совала проснувшемуся ребенку отвислую грудь.

Кин обвел свою лодку приглашающим жестом. Бусы на его груди звякнули.

— Нам скрывать нечего. Добро пожаловать. Выпить хотите?

Капитан пошевелил ноздрями, точно принюхиваясь. Вынул из кобуры пистолет, постучал стволом по ладони левой руки.

Спрыгнув в накренившуюся лодку, он покачнулся, едва не потеряв равновесие, но устоял на ногах и быстро выпрямился, словно боясь показаться смешным. Он окинул сампан подозрительно беглым взглядом, задержал его на девушке, стоявшей у входа в кабину и почтительно приветствовавшей его.

Капитан отстранил ее и шагнул внутрь. Кин не отставал от него.

— Не хотите взглянуть на часы? Отличные часы. Американские.

Коу заглянула внутрь, не желая пропустить ни единого слова.

Небрежно разворошив ногой хлам, капитан спросил: Какие часы? Марки «Бюлова».

— Давай сюда.

Он бросил на пол пустую бутылку, одну из тех, которыми был завален брезент, прикрывавший Рэмбо.

— Как там насчет выпить?

Кин открыл шкафчик и вынул непочатую бутылку «Катти Сарк».

Виски — что надо.

И где только берешь?

Перепадает иной раз.

А говоришь, скрывать нечего.

Так я разве скрываю?

Я смотрю, у тебя тут винтовки.

Эти что ли? Нам тоже приходится иной раз постоять за себя. Кого только не встретишь тут на реке! Вы даже представить себе не можете, какие головорезы попадаются.

Отчего же. Очень даже представляю.

Вот-вот. Вы с ними чуть не каждый день сталкиваетесь. Опасная у вас служба.

Что поделаешь? Кто-то должен защищать народные интересы. Но зато уж, будьте уверены, с нарушителями я расправляюсь как надо! Они у меня получают на всю катушку.

— Да, служба тяжелая. И платят мало. Люди не понимают, что наш флот охраняет их мирную жизнь.

Капитан катера постучал ногой по рундуку, в котором лежал гранатомет.

— Во флоте мы не привыкли ждать наград за свою службу.

— Тогда примите вот это в знак благодарности за то, что вы честно выполняете свой долг.

С этими словами Кин вынул толстую пачку денег и протянул их капитану.

Тот с готовностью взял пачку и, послюнявив палец, принялся считать купюры.

— Невелика благодарность.

Но Кин уже доставал вторую пачку.

Простите, капитан, затерялась в карманах. Теперь вижу, что вы действительно цените, как мы о вас заботимся. Дам вам один совет. Будьте поосторожнее: в этих местах стали появляться контрабандисты. Опасный народ.

Кин сплюнул на пол.

Подонки! Чтоб им света не взвидеть! Чтоб их матери прокляли тот день, когда произвели их на свет! — расходился он.

Капитан еще раз пнул ногой рундук и направился к выходу.

— Ну, ладно. Может, встретимся еще.

— С превеликим удовольствием, — отозвался Кин. Коу вовремя отпрянула от двери. Капитан бросил насупленный взгляд на протрезвевших молодчиков Кина и возвратился на катер.

Коу с облегчением следила, как там готовятся к отплытию. Раздались краткие команды, снова загудел мощный двигатель, и катер тронулся с места.

Проводив взглядом скрывшееся в излучине реки судно и дождавшись, когда шум двигателя окончательно затихнет вдали, она вошла в кабину.

— Как вы там, Рэмбо?

Груда хлама пришла в движение. Со звоном посыпались пустые банки и бутылки. Рэмбо распрямился. В одной руке был нож, в другой пистолет.

5

Непроглядный мрак ночи обступал их со всех сторон. Прошел дождь, и деревья, с которых капала вода, казались живыми. Вода хлюпала под ногами. Цепляясь за осклизлые корни деревьев, они взбирались по скалистому откосу берега. Выбравшись наверх, присели, чтобы их силуэты, освещенные луной, не выделялись на фоне темных гор. Теперь им предстоял спуск в долину.

Когда они вышли из лодки, Коу предупредила Кина: Подождешь нас здесь. Оставшуюся часть денег получишь на обратном пути.

И хотя Кин рисковал нарваться на очередной патруль, алчность пересилила страх.

Можно ли положиться на него? — раздумывал Рэмбо, в темноте спускаясь по склону. Вполне возможно, Кин не захочет дожидаться своих пассажиров, рассудив, что риск не стоит этих денег. Мы вернемся сюда, а лодки нет. Что тогда?

Тогда придется поискать другой способ пройти по реке. Только и всего, ответил он себе.

И все же, если бы Кин не был настроен дождаться их, продолжал раздумывать Рэмбо, он наверняка постарался бы завладеть всеми деньгами еще на судне, а их самих убить. Двое против восьми! Кин с полным основанием мог надеяться на то, что шансы у него есть. Но тогда можно было бы и не отправляться в плавание, а сразу разделаться с ними еще в той хижине. На берегу. Стал бы он тащить своих пассажиров в такую даль, чтобы потом бросить здесь, лишившись половины вознаграждения.

Теперь Рэмбо был почти уверен, что Кин дождется их.

Спуск закончился, они вступили в долину. Под ногами что-то перекатывалось. Он наступил на то, что показалось ему обломком сучка, раздался хруст.

Он замер на месте. Что это? Мины-ловушки? Но тогда нас давно бы не было в живых.

Он сделал еще шаг и снова остановился. Они стояли на огромной куче сухих веток, трещавших и рассыпавшихся под ногами. Он хотел обойти эту кучу, но она показалась ему бесконечной. Повсюду что-то хрустело и перекатывалось под ногами.

Сюда, на самое дно ущелья, лунный свет едва просачивался. В его скудных проблесках Рэмбо рассмотрел белесые, шаровидные предметы. И множество длинных, скрюченных, напоминавших ветки деревьев. Но тоже белесых. Что это может быть?

Что? Волна горечи закипела в нем.

Кости. Человеческие кости. Груда черепов. Стебли вьющихся растений опутывали переломанные ребра, побеги торчали из пустых глазниц.

Он склонился над этими останками и различил зубы. Вот оно что! У местного населения, чей убогий рацион составляла скудная и однообразная растительная пища, зубы, как правило, выпадали задолго до наступления старости. Большинство взрослых людей здесь не разжевывали пищу, а перетирали ее беззубыми деснами.

Скелеты и черепа, довольно крупные, с сохранившимися зубами, не принадлежали местным жителям. Американцы!

Боже праведный! Вот как они поступали с пленными. Не давали себе труда закапывать умерших…

Он с трудом проглотил подступивший к горлу комок.

Трупы сбрасывали в ущелье, и тропический лес принимал их в свое ненасытное чрево. Животные и птицы рвали тела на части. Стервятники обгладывали кости. Насекомые довершали страшную работу лесных могильщиков. Да, они все предусмотрели. Опасности распространения инфекции в этой глуши почти никакой. Смрад разлагающихся останков никогда не поднимется из глубокой теснины.

Он посмотрел на Коу. На побелевшем лице девушки застыло выражение безграничного ужаса.

Он похлопал ее по плечу и показал на противоположный склон ущелья.

Она подавила глубокий вздох и кивнула.

Стараясь производить как можно меньше шума, они осторожно ступали по страшному настилу, покрывавшему землю. Кости ломались с сухим треском. Потревоженные крысы выскакивали из-под ног и бросались прочь. Те секунды, которые занял переход по чудовищному склепу, показались им вечностью.

Наконец они достигли противоположного склона и снова начали подъем. Он не испытывал облегчения, когда ущелье осталось позади. Его мучили недобрые предчувствия. Не потому, что приближался лагерь, а вместе с ним приближалась опасность встречи с врагом. Другая мысль не давала ему покоя: на дне расселины он не почувствовал смрада гниющей плоти. Значит, останки пролежали там очень долго. По словам Коу, два месяца тому назад в лагере уже никого не было.

Вероятно, он пуст и теперь. Скорее всего, пленных он там не обнаружит.

6

Они взобрались на следующую вершину, и едва Рэмбо успел наклониться и нырнуть в заросли кустарника, как девушка схватила его за руку, испуганно глядя вперед.

Он понял. Сердце его сжалось.

Рэмбо припал к земле, вдыхая полной грудью дурманящий аромат прелых листьев, и пополз. Раздвинул ветки подлеска.

И увидел лагерь, затерявшийся во мраке горного ущелья, длинного и широкого.

Ему не приходилось раньше смотреть на лагерь с высоты, но он сразу узнал его. Полгода, проведенные здесь, запомнятся ему навсегда. Ночные кошмары, которые возвращали его в этот ад на земле, погружали страшные воспоминания еще глубже в его подсознание. Зловонная выгребная яма, дыба, на которой его пытали, бамбуковые клетки, столь маленькие и тесные, что в них невозможно было не только стоять, но даже сидеть.

Он вновь ощутил невыносимую боль в постоянно согнутых, поджатых под себя коленях, прострел в шее от того, что был вынужден сидеть, скорчившись, с прижатым к груди подбородком.

Когда ему казалось, что безумие вот-вот охватит его, он повторял: «Ты доджен выжить. Сломаться? Лишиться рассудка и с воплями, звериным воем впасть в беспамятство? Нет! Ты выдержишь все до конца. Сейчас возьмешь себя в руки только на одну короткую секунду. Так. И еще на одну секунду. Вспомни, как проводил выходные в лесу. Дома, в Аризоне. Вспомни каждую мелочь. Как ставил палатку. И как разводил костер. И как готовил походный ужин. Открывал банку мясных консервов. Наполнял котелок ее содержимым, с наслаждением пробуя пряную жирную подливку. Теперь вспомни, как подбрасывало твой старенький „форд“ на ухабистых лесных дорогах, когда ты выжимал сто десять. Облако дорожной пыли оседало позади, а ты кричал во весь голос, что жизнь хороша!».

Потом его осенило: как ни играй сам с собой в прятки, это ничего не меняло. Ты по-прежнему корчился в клетке или мучился на дыбе. Руки связаны над головой, плечи вывернуты, адская боль разрывает тело.

Вот когда помогал тот вьетнамец, что спас тебе жизнь в самом первом бою. Ты возвращался к его словам и понимал, что не стоит думать об Аризоне. И о «форде» в лесу. Прошлое ничего не значило.

Настоящее ничего не значило.

Все лишено смысла.

Все, кроме пути дзэн.

Ибо этот мир не реален.

И эта клетка. И яма. И дыба. Не реальны.

Их нет. Они иллюзия.

Боли нет. Потому что у него нет тела.

Один лишь мозг реален. И глядя на шишковатые стебли бамбука (которых все равно не существовало) и москита на стебле (москита тоже не было), на крылышки москита (раз не было москита, не было и крылышек), он представлял себя соринкой в глазу Бога. Бог был реальностью.

Так он выжил.

И теперь, глядя издалека на этот лагерь, он вспомнил все и содрогнулся. Если рассуждать логически, то следуя пути дзэн, он должен до конца воспринимать жизнь, как заблуждение. Он должен убедить себя, что лагерь тоже не существует. Но это было свыше его сил. Потому, наверное, что учение дзэн воспринималось им не как философия, а как руководство к действию, как защита от ужасов войны. Если нет лагеря, то нет и пленных. Нет американских парней, которых истязают в лагере. Все его существо воспротивилось подобной мысли.

Думай, не думай, а Коу права: лагерь, погруженный в кромешную тьму, выглядел покинутым.

Подходы к лагерю охраняли сторожевые вышки. Собственно, вышками назвать эти сооружения было трудно, потому что наблюдательные пункты часовых находились на верхушках деревьев, окружавших лагерь. Пышные зеленые кроны делали часовых невидимыми для постороннего взгляда. Строители этого лагеря умело использовали природные особенности местности. На ближних подступах путь к лагерю преграждали деревянные будки часовых. Между ними тянулись два ряда колючей проволоки.

Вход в лагерь был как раз под тем утесом, на вершине которого залег Рэмбо. Входом служили высокие деревянные ворота рядом с будкой охранника. И здесь тоже инженерная мысль устроителей лагеря шла по пути наименьшего сопротивления: вместо задней стены будку прикрывал могучий ствол дерева. Пыльная дорога вела от входа к трем деревянным баракам, расположенным буквой V. Рэмбо находился сейчас ближе к основанию V-образной фигуры, противоположный конец которой упирался в глубокую выбоину в отвесной скале.

Этот лагерь смерти не имел ничего общего с представлением американцев о концентрационных лагерях. Видимо, из опыта Второй мировой войны американцы представляли себе концлагерь как голое, открытое, ярко освещенное пространство.

Этот лагерь, зажатый в теснине, даже в солнечный день утопал во мраке.

Рэмбо знал по себе, что память выкидывает с человеком разные шутки. Например, бывает, что, возвратясь после долгого отсутствия, ты с трудом узнаешь место, о котором вспоминал в мечтах. Не потому, что оно так изменилось. Просто образ, созданный твоей памятью, не соответствует действительности. Это уже было с Рэмбо, когда он вернулся из Вьетнама домой, в Боуви, в Аризону. Воспоминания о родном городе, о доме поддерживали его дух в лагере. Он расцвечивал эти картины яркими красками своей фантазии, всматривался в них, пока мельчайшие детали не вырастали до гигантских размеров. А, возвратившись, с удивлением заметил, как неказист и невзрачен его родной город. Ему, такому, каким он стал теперь, не было места в этом городе. Нигде ему не было места.

А лагерь, открывшийся его взгляду, был в точности таким же, каким он видел его в последний раз. Все в этом мире меняется. Только ад остается прежним. Его постоянный кошмар теперь был перед ним наяву. И он оставался таким же, как всегда.

Рэмбо встрепенулся. Жажда действия переполняла его.

Коу, растянувшись в траве позади него, прошептала:

— Я же говорила вам, никого тут нет.

Он перевел изучающий взгляд с одной вышки на другую. Часовых не видно.

— Подползем поближе? — предложила она и рванулась вперед.

Рэмбо удержал ее и в ответ на ее вопросительный взгляд указал на растянутую перед ними паутину проволоки, покрытую искрящимися капельками влаги. Он повернул голову влево, и только тогда она заметила мину, прикрепленную к дереву. Если бы она по неосторожности задела проволоку, от них в одну секунду ничего бы не осталось.

Она отпрянула назад.

А Рэмбо не сводил с лагеря напряженного взгляда. В будке часового у ворот на мгновение вспыхнула искорка и тут же исчезла в темноте. Сигарета!

Инстинктом солдата он ощущал опасность, исходившую от этой будки.

Коу тоже заметила вспышку и обернулась к нему, изумленно приоткрыв рот, словно хотела что-то сказать.

Он приложил палец к ее губам.

Ибо в это время ночную тишину нарушило громкое фырчание двигателя. Во мраке зарослей мелькнул свет фар. Рэмбо впился взглядом в светящуюся точку.

К входу подъехал мотороллер, на котором сидела молодая женщина в яркой одежде. У пропускного пункта мотороллер резко затормозил, фыркнул еще раз и остановился.

Гулкое лесное эхо многократно усиливало звуки, доносившиеся снизу. Женский голос звучал игриво, с вызовом. Мужской — раздраженно и сердито.

Коу пояснила:

— Эта девушка — проститутка из деревни. Говорит, там дела у нее не идут.

Здесь, на вершине горы, они могли обменяться несколькими словами, не опасаясь быть услышанными. Но Рэмбо снова знаком приказал ей молчать. Ему не требовались объяснения. Даже, если бы он разобрал не каждое слово, произнесенное внизу, того, что он понял, было достаточно.

Часовому предлагали сделку. Весьма выгодную сделку.

Солдат разговаривал нехотя, своим тоном давая понять, что еще подумает, соглашаться ему или нет.

Наконец солдат открыл ворота и пропустил женщину с мотороллером.

— Смотри мне, — сказал он. — Через полчаса.

И он грубо объяснил, что именно намеревается проделать с ней через полчаса.

А мотороллер уже ехал в направлении бараков.

Глядя туда, Рэмбо почувствовал резь в желудке.

Одним движением он сбросил со спины оба колчана и осторожно, любовно, разложил на земле находившиеся в колчанах предметы. Они показались Коу столь необычными, что она не удержалась от вопроса.

— Что это? — прошептала она.

7

Лук. Стрелы.

Мастерски стрелять из лука он научился в ранней юности. Недаром ведь в нем текла индейская кровь. И, хотя в родном поселке его матери охотники давно пользовались ружьями, мужчины-навахо были отличными стрелками из лука. Старик индеец открыл ему великую мудрость. Он учил, что для охотника важнее всего не физическая сила. Даже не мастерство и терпение. Самое главное — уметь сосредоточить свои мысли. Рэмбо навсегда запомнил преподанный ему урок. Дряхлый, немощный старик, который и передвигался-то с трудом, опираясь на палку, отвел тетиву, столь тугую, что крепкому подростку это оказалось не под силу, и попал точно в цель, отстоявшую ярдов на тридцать. Рэмбо глазам своим не поверил, а старик сказал: «Стрелу посылает дух, а не тело. Если дух силен, тело обязательно подчинится его приказу. Отличный стрелок это все равно, что колдун у нас или священник, по твоей отцовской вере. Если хочешь метко стрелять, первым делом научись отключать свой мозг от всего окружающего, полностью погружаться в себя».

В ту пору Рэмбо был еще слишком юн, чтобы понять смысл этих слов. Но они запечатлелись в его памяти. Стрелы Рэмбо тогда гораздо чаще летели мимо цели, чем попадали в нее. «Ты слишком горяч и нетерпелив, — внушал ему старик. — Ты слишком стараешься. Волнуешься. А ты попробуй посылать стрелу одной лишь силой своего духа».

Прошло несколько месяцев. У него ничего не выходило. Уверившись, что хорошего стрелка из него никогда не получится, он решил прекратить свои тренировки. К этому выстрелу он не готовился. Он просто не думал о нем. Попытался еще раз, чтобы поскорее отделаться и забыть о позорной неудаче. Не размышляя, оттянул тетиву, мельком взглянул на цель и послал стрелу. Стрела попала точно в десятку.

И тут с ним словно что-то случилось. На короткую долю секунды он всем своим существом слился с луком и стрелой, летящей к цели. Он выстрелил так легко, будто всю жизнь только этим и занимался. И когда стрела неслась, со свистом рассекая воздух, он ощутил блаженное состояние, близкое к молитвенному экстазу верующего. Он уже знал, что стрела попадет в точку.

В это мгновение Рэмбо понял, что означало наставление его старого учителя.

С того дня он стал настоящим стрелком, безгранично преданным своему оружию. Он стрелял вдохновенно, полностью отдаваясь бесконечному мигу радости, заключенному в полете стрелы.

Он рылся в книгах, выискивая все, что можно о луке и стрелах. Автор одной книги, по всей видимости, сам заядлый стрелок, причислил изобретение лука наряду с открытием огня и развитием языка слов к трем главнейшим достижениям цивилизации. Рэмбо готов был согласиться с этим: ведь именно лук помог первобытным охотникам выжить в борьбе с силами природы.

Лук просуществовал сотню тысяч лет, не меньше, чем само человечество. Задолго до того, как появились копье и стрелы, он был главным оружием человека. И лишь к семнадцатому веку огнестрельное оружие стало вытеснять лук. Классический тип лука, из которого учился стрелять он сам, представлял собой большую деревянную дугу, пружинившую, когда натягивалась прикрепленная к ней тетива. Им пользовались лучники еще со времен нормандского завоевания Англии и битвы при Гастингсе в 1066 году.

Он с удивлением узнал о совершенно иных конструкциях лука и не жалел времени, собирая сведения о них. Позднее знать все о луке стало частью его ремесла. В наше время получили распространение такие типы лука, которые были известны еще ассирийцам за две тысячи лет до нашей эры. Это был так называемый обратный лук, верхний и нижний концы которого изгибались при натягивании в противоположную от стрелка сторону.

В отличие от обычного такой лук имел дугу, состоящую из трех разборных частей, что облегчало переноску и хранение лука. Но главное преимущество заключалось в том, что жесткая средняя часть дуги изготавливалась из особо прочного материала, к примеру, металла, тогда как оба гибких ее конца могли быть сделаны из дерева или стекловолокна. Такая конструкция лука позволяла максимально сконцентрировать энергию выстрела, многократно увеличивая точность попадания.

Обратный лук представлялся Рэмбо самым совершенным оружием, когда-либо изготовленным рукой человека. Он овладел всеми тонкостями стрельбы из него, как до этого освоил обычный лук. За те годы, что он провел во Вьетнаме, мир сильно изменился: «Техника становится все сложнее и сложнее», — сказал он тогда Мэрдоку в «Волчьем Логове». Не составляла исключения и стрельба из лука. Появившиеся в ней усовершенствования стали таким же шагом вперед, каким был обратный лук в сравнении с прежним.

Новый тип лука назывался составным, поскольку его дуга, как и дуга обратного лука, была из трех частей. Но на этом сходство заканчивалось. Верхний и нижний концы дуги имели пазы с укрепленными в них эксцентрическими дисками. Пропущенная через диски-колесики тонкая струна тянулась от одного конца лука к другому, огибая тетиву.

Лук тем самым имел как бы три тетивы, хотя стрелок пользовался лишь одной. Собирая заново разобранный на части лук, нужно было всего-навсего вставить оба съемных наконечника дуги в пазы на ее средней части и подкрутить винтики. При этом очень важно было добиться равной плотности прилегания обоих концов дуги к ее средней части, а потому повернуть верхний винт ровно на такое же число оборотов, что и нижний — и ни одним оборотом больше. Стоило собрать дугу и привести ее в нормальное положение, как диски на ее концах автоматически растягивали тетиву вместе с двумя рядами струн.

Для чего еще нужны были колесики? Действуя наподобие системы шкивов, они уменьшали затраты усилий, которые приходилось делать стрелку, натягивая лук. Но и здесь были свои тонкости: задача стрелка облегчалась далеко не при всех условиях. При обычном натяжении тетивы на расстояние от двадцати семи до тридцати дюймов стрелок прикладывал усилие порядка шестидесяти фунтов. Однако при натяжении менее двадцати семи дюймов, требующего от стрелка особенно большого напряжения, усилия требовалось меньше ровно вполовину — от шестидесяти фунтов до тридцати.

Но и это еще не все. Концентрируя мощность толчка, испытываемого стрелой, подобный лук снижал и силу противодействия этому толчку. И, если при пользовании обычным или даже обратным луком стрела, к которой была приложена сила в шестьдесят фунтов, на долю мгновения замирала в воздухе, как бы сопротивляясь столь мощному выбросу энергии, то новая конструкция лука позволяла использовать энергию выстрела на все сто процентов. Стрела, на которую воздействовала сила, равная тридцати фунтам, не оказывая сопротивления толчку, плавно и точно летела к цели.

Он не забыл иронии Мэрдока по поводу стрел и копья. Но в его руках составной лук превращался в страшное оружие. Лук, изготовленный для Рэмбо, требовал от стрелка для натяжения тетивы усилия, равного ста фунтам. То, что делал Рэмбо, удавалось немногим. Его стрела, пролетавшая до двухсот футов со скоростью пятьдесят футов в секунду, на месте укладывала любого противника. Да что там противника! С таким луком для Рэмбо не представляло трудности убить наповал гигантского медведя.

Лук Рэмбо имел свои секреты. Как и на лезвие ножа, на лук было нанесено черное, несмываемое гальваническое покрытие для того, чтобы случайный отблеск не выдал его ночью. Средняя часть лука была изготовлена из магниевого сплава, по своей прочности не уступавшего алюминию, но еще более легкого. Концы лука были из обугленного стекловолокна с сердцевиной из кленового дерева. Лук в разобранном виде свободно вкладывался в один из колчанов, которые Рэмбо носил на спине: длина средней его части достигала двадцати одного дюйма, оба конца были короче дюймов на восемнадцать.

Коу изумленно взирала на манипуляции Рэмбо. Когда он собрал лук, соединив середину дуги с обоими концами и прикрутил винтики при помощи отвертки, что была в лезвии ножа, Коу не сдержала возгласа восхищения. Даже ночью лук, почти слившийся с чернотой зарослей, производил грандиозное впечатление.

Из второго колчана он извлек стрелы, также разборные. Полная длина их составляла тридцать дюймов.

— Лучше винтовки, — коротко пояснил он. — Выстрела не слышно.

— Неужели у вас нет другого оружия? — спросила потрясенная Коу.

Шум в лагере заставил его резко повернуть голову. Часовой на вышке справа что-то сказал охраннику, стоявшему в воротах. Еще один солдат показался из барака в центре лагеря. Он приветствовал подъехавшую к нему девушку неприличным жестом.

Рэмбо резко пригнулся и проскочил под проводом мины. Позади раздался тревожный шепот Коу:

— Как? Вы хотите пойти туда? Где же ваш фотоаппарат?

— Пропал.

Но у нас есть приказ. Я думала… что вам запрещено входить на территорию лагеря. Вы должны только снимать.

Нечем снимать.

Тогда просто наблюдайте. Потом расскажете. Нет. — Рэмбо покачал головой. — Я должен выяснить все на месте.

— А как же… Она осеклась:

— Как же приказы?

Приказы! Рэмбо хорошо знал, что это такое. Его приучили: что бы ни случилось, а приказ выполняй. Без дисциплины, без полного подчинения приказу любая операция обречена на провал.

В ушах у него снова прозвучал голос Траутмэна, муштровавшего их, необстрелянных новичков, в Форт Брэге: «Разум — ваше главное оружие. Помните об этом. Но дисциплина превыше всего. В нашем деле шальные головы не нужны. И что вы там себе думаете насчет моего приказа — меня не интересует. Если я приказываю всем справить нужду, это значит: справить нужду. Тут же. Не сходя с места. Кто начнет снимать штаны, пробежит у меня десять кругов. И потом еще десять, пока не вобьет в свою дурную башку, что я приказал справить нужду, а не штаны снимать. Всем ясно? Основа специальных операций — точность исполнения замысла. Каждый из вас только винтик в сложной машине. Можете проявлять инициативу, но только в рамках поставленной вам задачи. Можете думать самостоятельно, но не забывайте, что вы лишь винтики, от точности которых зависит работа всех остальных частей огромного механизма. Зависят жизни других людей».

В своей жизни Рэмбо боялся только одного: подвести своего названого отца или, вернее, своего единственного настоящего отца, благодаря которому появился на свет несгибаемый боец Рэмбо.

Как поступить сейчас?

Влепил бы ему сейчас Траутмэн десять кругов за нарушение приказа?

Неужто единственный человек, которого он любил, мнением которого дорожил, теперь осудит его?

Но ведь там, мучаются пленные! Полгода, проведенные в этом аду, показались Рэмбо вечностью. А они томятся там еще больше.

И он шепотом сказал Коу на ухо:

— Раз я остался без фотоаппарата…

Пот выступил у него на лбу, когда он твердо закончил:… приказы потеряли силу. Есть люди, которых нужно спасать.

Он решительно шагнул вперед, зная, что совершает непоправимое, что навлекает на себя гнев отца, поступает вопреки его воле. Он упрямо сжал лук и колчан со стрелами и начал спускаться по склону.

8

Он двигался медленно. Очень медленно. Часто останавливался и осматривал почву, кустарник. Не тянутся ли провода мин-ловушек?

Когда спуск закончился и они достигли низины, им снова пришлось распластаться на земле и подбираться ближе ползком.

Вопль, вырвавшийся из лагеря, повис над долиной, усиленный эхом. Рэмбо замер, вглядываясь в темноту. Пот градом катился по его лицу. Чуть позади, в зарослях папоротника, притаилась Коу.

Был ли это крик заключенного? Как узнаешь? Люди любой национальности — американцы ли, вьетнамцы — кричат одинаково.

Но часовые продолжали переговариваться, словно ровным счетом ничего не произошло. Тот, что находился наверху, в башне, сказал охраннику у ворот:

— Он мне совал свое вино. Хорошо, что я не выпил.

— Вот и я тоже, — поддакнул тот. — Я его как-то попробовал, так потом раскаялся: изо всех дырок газ шел.

Видимо, это показалось им очень смешным, потому что они зашлись от хохота.

— Он сам, как выпьет, так орет во сне. Снится какая-нибудь мерзость. Опять небось эти здоровые пауки.

— Надо поймать одного и подбросить ему в койку. Они надрывались от смеха.

Крик повторился, на этот раз не такой пронзительный, переходящий в тяжкий стон. Он доносился справа, из бараков.

Рэмбо знаком приказал Коу оставаться на месте. Он посмотрел на сторожевую вышку, что находилась слева. Часовой развалился, положив ноги на невысокие, в половину человеческого роста, стенки башни.

Здесь, слева, он и решил проникнуть в лагерь. Он крался вдоль колючей проволоки, прячась в кустарнике, пока не добрался до участка, расположенного прямо под сторожевой башней. По счастью, все башни здесь были обращены внутрь территории лагеря, охрана держалась лицом к лагерю. Они стерегли заключенных, пресекая всякую возможность побега, но никому и в голову не приходило, что кто-то может проникнуть в этот каменный мешок извне.

Держась под прикрытием могучего дерева, Рэмбо достал нож и перерезал проволоку зубчатой стороной лезвия. Проскользнув в дыру, снова упал на землю и пополз ко второму ряду колючей изгороди. Повезло. Проволока внутреннего ограждения не была натянута, а свободно повисала вокруг креплений. Не пуская нож в ход, он растянул проволоку и пролез в получившееся отверстие.

Рэмбо помнил, что бараки должны быть справа от него. Бесшумной тенью он метнулся туда. Но еще не подойдя к ним, почувствовал: что-то не так. Помещение имело нежилой вид. Хлопали открытые двери. В бамбуковых стенах зияли незаделанные проломы.

Но главное — барак встретил его мертвой тишиной. Если бы здесь спали заключенные, он должен был услышать какие-то звуки: сопение, храп, поскрипывание коек, бормотание во сне, или, скорее, в кошмаре.

Он подошел к чернеющему пролому и, стивнув зубы, заглянул внутрь. Там не было ничего, кроме паутины и высокой, густой травы, прораставшей сквозь дыры в дощатом полу.

Коу не ошиблась. Крайняя степень запустения говорила о том, что лагерь давно не использовали по своему прямому назначению. Судя по всему, солдаты возвратились сюда недавно.

Но с какой целью?

И если тут все-таки есть заключенные, то где они их прячут?

Рэмбо вжался в стену барака: мимо проходил охранник. Он терпеливо подождал, пока тот отойдет на безопасное расстояние, а затем в два прыжка преодолел расстояние до следующего барака. Осторожно, чуть приподнимая голову над выступом окна, заглянул внутрь. На койках, прикрытые москитными сетками, спали солдаты. Их винтовки были свалены на полу возле двери. Один из спящих протяжно застонал. Затем прихлопнул невидимое насекомое у себя на лице, перевернулся на другой бок и снова начал стонать.

Еще одна перебежка в темноте — и Рэмбо припал к окну следующего барака. Удивительно, но оттуда лился свет и слышалась музыка. Надтреснутая, старая пластинка крутилась на патефоне. Вьетнамская рок-группа нестройными голосами исполняла шлягер «Твист-н-шаут» в переводе с английского.

Рэмбо не собирался рисковать, заглядывая в окно. Он заметил щель между землей и деревянным настилом барака. Щель была около двух футов шириной. Рэмбо, сжавшись, нырнул в черный провал и, пробираясь сквозь завалы грязи и паутины, не думая о змеях, которые наверняка водились тут, дополз до того места, где дырка в полу позволяла ему наблюдать за тем, что происходит в комнате. Он лежал на спине и приглядывался.

Отсюда ему была видна лишь часть комнаты. Он видел спину охранника, открывавшего маленький холодильник, чтобы достать банку кока-колы. Сержант!

Банка чуть запотела, китайские иероглифы украшали этикетку, но Рэмбо не ошибся: это кока-кола.

И еще в одном он не мог ошибиться. Лицо этого человека! Пальцы Рэмбо до боли сжали лук. Ненависть обожгла его. Он задыхался. Сержант — тощий, долговязый, со щелочками глаз, выдававших звериную жестокость, с вечной глумливой, словно приклеенной, ухмылкой — тот самый Тай, что пытал его и грозился живьем содрать с него кожу. Тот самый, чей нож оставил рваные шрамы на его теле.

Нет, он не ошибся. Слишком часто он видел перед собой это ненавистное лицо наяву. Потом оно снова являлось ему в ночных кошмарах. Временами, когда у него не доставало сил поддерживать суровую внутреннюю дисциплину, предписываемую путем дзэн и он срывался, теряя над собой контроль, — здесь в лагере, в американском городке, в тюремном карьере — он мечтал только об одном. О том, чтобы расквитаться с этим человеком.

Прошло столько времени, а Тай все еще торчит в этой дыре. Его никуда не перевели. Почему? Ответ на этот вопрос принес ему удовлетворение.

Ты, должно быть, в черном списке, Тай. Да еще в каком! Здорово провинился, если в качестве наказания тебе продлили службу в этом аду.

Ну, будь уверен, я тебе добавлю.

Тай откупорил банку и принялся жадно пить. Пена стекала по его губам на пол. Капли падали на лицо Рэмбо. Он услышал обиженный женский голос.

— Хоть бы мне оставил.

Шлюха из деревни, что прикатила на мотороллере. Сержант опрокинул в себя остатки и швырнул женщине пустую банку.

— Хватит с тебя.

Он повалил женщину на койку и начал расстегивать ремень.

В комнате погас свет.

Лишь старая пластинка продолжала хрипеть. «Твист-н-шаут».

9

В бараках с правой стороны лагеря заключенных тоже не было. Там Рэмбо видел спящих солдат и в отделанном перегородкой закутке, должно быть, командира.

Но если здесь нет заключенных, какого черта в лагере торчат солдаты?

Он присмотрелся к подножию отвесной скалы, подступавшей к лагерю с торца. Он еще раньше заметил темневшее там углубление пещеры.

И сразу все понял.

Подкравшись к пещере, нащупал бамбуковые решетки, закрывавшие входной проем. А в мрачной сырой глубине… Пять американцев!

О, Господи, до чего ужасный у них вид!

Живые трупы. Мертвецы, восставшие из могил. Скелеты, обтянутые кожей в язвах и струпьях. Глубоко запавшие глаза казались несоразмерно огромными на изможденных лицах. Одежда, как ни странно, не болталась на исхудалых телах, а была им тесна. Куртки и штаны вьетнамских крестьян несуразно обтягивали долговязых американцев.

Один из них бредил в жару. Приступ малярии.

Другой скорчился, забившись в угол и поджав под себя колени.

Крысы шныряли по каменному полу пещеры, но пленники не обращали на них внимания.

Да, я знал, что им тут тяжко. Но я не думал, что они дошли до такого.

Даже после своих шестинедельных скитаний в джунглях он выглядел лучше.

Первое потрясение сменилось радостью. Он все-таки нашел пленных и может доказать, что их держат в этом лагере!

Он занес было нож, чтобы перерезать веревки, которыми были привязаны бамбуковые решетки. Скорее! Сейчас я освобожу вас!

Пленные в упор смотрели на него воспаленными, полубезумными глазами и… не видели.

А может быть, еще хуже, они принимали его за одного из своих мучителей и покорно, бездумно, ждали очередных пыток, не имея сил сопротивляться.

Освободить их сейчас крайне рискованно. Кто-то начнет стонать, бредить. Самостоятельно передвигаться они не могут.

Нас всех перестреляют, думал Рэмбо. А если я снова попаду в этот лагерь? Второй круг этого ада я уже не вынесу. Но что-то надо сделать!

Ему приказано: обнаружить пленников. Вернуться назад к тому месту, где его подберет самолет. Рассказать обо всем Мэр доку.

Освобождать пленных будет группа «Дельта».

Они живы! Я видел их.

А как докажешь? Он вспомнил, что фотоаппарата у него нет.

Просто расскажу.

Поверят ли они тебе на слово? Траутмэн — да. А Мэрдок? А тот комитет, который планировал эту операцию?

Кто я для них? Бывший заключенный. Преступник.

Но я должен привезти что-нибудь с собой. Показать им что-нибудь.

И тут он услышал стон.

Совсем рядом.

Но не за решеткой.

10

Он обернулся, готовый к нападению. Поднял нож перед собой.

Но увидел такое, отчего кровь застыла в жилах, и нож опустился.

Пленный висел на бамбуковом кресте. Широко разведенные руки привязаны над головой. Изощренная, продуманная пытка обрекала его на медленную, мучительную смерть. Если бы руки его были расставлены в стороны, через несколько часов он просто задохнулся бы от сильного давления массы тела на грудную клетку. С поднятыми руками давление на грудь уменьшалось. Он мог дышать.

Мучаться он будет Долго. Легко умереть ему не суждено.

Пленный был мертвенно бледен. Кожа на запястьях, перетянутых ремнями, содрана. По рукам сочилась кровь.

Шрамы от этих порезов останутся надолго. Это Рэмбо знал по собственному опыту.

Счет, по которому заплатит сержант Тай, растет.

Человек, висевший на кресте, уже не шевелился. Но когда Рэмбо прикоснулся к худой шее, прощупывая пульс, веки пленного дрогнули. Взгляд с усилием сосредоточился на Рэмбо. Под левым глазом у американца расплывался огромный кровоподтек.

— Что… — прошептал он потрескавшимися губами. Рэмбо поднес руку к губам пленного, другой рукой перерезал ремни, связывавшие его. Еще секунда — и тот соскользнул вниз. Рэмбо подхватил его.

— Американец? — прошептал пленный у него под ухом.

— Тс-с-с! — осадил его Рэмбо. — Молчи.

Он взвалил обессиленного американца себе на плечи и побежал, пригибаясь как можно ниже.

— Там… другие, — пробормотал пленный.

Рэмбо мысленно ответил ему: не бойся. Даю тебе слово, их спасут.

Внезапно черноту ночи прорезал яркий луч прожектора и выхватил из темноты фигуру Рэмбо с его ношей. Выбора у него не было. Он опустил пленного на землю, мгновенно вставил стрелу в свой лук и выстрелил.

Стрелы Рэмбо были такими же необычными, как и его лук. Наконечники, изготовленные не из дерева, которое покоробилось бы в этом влажном климате, и не из стекловолокна, которое могло разбиться, а из сверхпрочного алюминиевого сплава, имели такое же черное покрытие, как и все оружие Рэмбо. Острая, как бритва, зазубренная нарезка наконечника увеличивала проникающую способность стрелы, не уступавшей по своей убойной силе пуле.

Лучник — в философии дзэн самый загадочный и мистический образ. Тугой лук, растянуть который не всегда под силу богатырям, поддается легкому, едва уловимому движению рук монаха, не отличающегося физической мощью. Лук послушен направленной воле духа, подчиняющей себе грубую материю. Действительность иллюзорна. Памятуя об этом, монах посылал разящую стрелу в цель, столь же нереальную, как и весь этот мир. И стрела, словно заговоренная, летела точно в цель.

Часовой на вышке скрючился, не успев охнуть, когда стрела с острым зазубренным наконечником вонзилась ему в грудь.

Луч прожектора прекратил свое движение и замер на кусте папоротника.

Рэмбо торопливо подхватил американца и понесся к колючей изгороди.

В это время часовой, расхаживающий по лагерю, заметил, что прожектор метнулся куда-то в сторону. Он присмотрелся к зарослям папоротника, на которые переметнулся луч света, и затем поднял глаза вверх, стараясь понять, что происходит на башне.

В мгновение ока Рэмбо метнул свой нож. Часовой еще успел бы вскрикнуть от внезапно пронзившей его боли, если бы нож, метивший точно в горло, не перерезал голосовые связки. Часовой, закатив глаза, упал на землю.

Рэмбо вытащил нож из тела. Обтер окровавленное лезвие о траву.

Проволока возникла перед ним внезапно. Он перерезал ее своим лезвием-вилкой и, сгибаясь в три погибели, рванулся к лесу.

Прожектор на другой башне все-таки нащупал беглецов. О черт!

Вновь положив на землю впавшего в забытье американца, Рэмбо вложил стрелу в свой лук, и тетива, натянутая с силой в сотню фунтов, мощным рывком отправила стрелу в смертоносный полет.

Прожектор на башне опрокинулся, луч свет уперся в небо. Рэмбо понял, что стрела достигла цели. Необычное положение фонаря скоро привлечет остальную охрану. Он дал себе пять секунд на то, чтобы убраться на безопасное расстояние.

11

Коу притаилась в кустарнике, тщетно пытаясь разглядеть, что творится в лагере. Сердце ее бешено колотилось. Ей представлялось, что она прождала часа два, хотя Рэмбо оставил ее здесь всего пятнадцать минут назад.

После того, как женщина из деревни скрылась в бараке, лагерь снова затих и погрузился в кромешную тьму. Все было по-прежнему спокойно, хотя она знала, что там, в самом логове врага, делает свое дело Рэмбо.

Она вздрогнула и закусила губу, когда луч прожектора высветил бараки. Луч замер, соскользнув в густой папоротник, и она затаила дыхание. Но вот с противоположной стороны зажегся еще один прожектор. Не успела она испугаться, как его луч уперся в небо.

Испуганные крики огласили чащу.

На руку девушки, прижавшейся к земле, опустился тяжелый солдатский сапог. Коу вскрикнула от боли: к ней приблизилось лицо вьетнамского солдата, нацелившего автомат прямо на нее.

Пальцы на спусковом крючке напряглись.

Вдруг раздался свист, и в шею солдата впилась стрела. Он не успел сделать ни шага — стрела пригвоздила его к дереву. Разжавшиеся руки выпустили автомат. Солдат дернулся, кровь хлынула из артерии.

Внезапно рядом с ней оказался Рэмбо. Обмякшее тело лежало у него на плече.

Рэмбо жестом указал на горный перевал, через который они пришли сюда. Он мог бы и не напоминать ей: Коу уже поспешила туда.

Позади них, в лагере, раздался свист, крики солдат.

Не помня себя от ужаса, она отчаянно карабкалась по склону, цепляясь за корни деревьев.

Невзирая на панику, охватившую ее, она отметила: Рэмбо даже с тяжелой ношей на плечах держался впереди нее.

12

Запомните, полковник, вы сами напросились, — произнес сзади стоящий Мэрдок. — Я отговаривал вас. Торопитесь на собственные, извините меня, похороны.

Траутмэн даже не дал себе труда обернуться. Он засунул свой пистолет в кобуру и вышел из ангара.

Эриксон и Дойл стягивали с самолета маскировочное покрытие. Первым в самолет вскочил Эриксон, за ним Дойл. Мощные двигатели начали разогреваться, гудение усиливалось, переходя в рев.

Усевшись рядом с пилотами, Траутмэн сказал:

— Заждались, ребята. Через час будем на месте. Дойл жевал резинку, от него разило марихуаной.

— Почему бы вам не посмотреть правде в глаза? Парень у вас классный. Супермен в общем. Но он наверняка давно гниет в том лесу. Мы летим на этот пикник только чтобы вы успокоились.

— Сам успокойся, — оборвал его Эриксон и повернулся к Траутмэну. — Извините, мой товарищ не блещет хорошими манерами. Он просто боится, что мы зря потратим топливо.

Время мы сейчас тратим зря, это точно, — ответил Траутмэн. — Поднимай свое чертово корыто в воздух, а не то я сам сяду за штурвал.

— Ну ладно вам, — примирительно сказал Дойл, — потерпеть не можете.

Эриксон сосредоточился на приборах. Самолет оторвался от земли.

— Старый добрый Вьетнам, — не унимался Дойл. — Вот уж действительно праздник, который всегда с тобой.

13

Американец открыл глаза, перевел недоуменный взгляд на Коу. Рэмбо, прошедший основательную медицинскую подготовку, проверил его пульс.

Они решили сделать остановку лишь после того, как шум погони затих вдали.

Это не сон? — слабо проговорил американец. — Неужели это не сон?

— Будь уверен, — отозвался Рэмбо, позволивший расслабиться мышцам на короткое время перед тем, как снова взвалить свою ношу.

Американец облизнул потрескавшиеся губы. Он с трудом подбирал слова.

Вы, ребята, не подумайте… Я все время с кем-нибудь разговариваю. То с девушкой своей, то с матерью. И с отцом тоже.

Не бери в голову. Помолчи лучше.

— Сколько же им лет-то теперь? Сознание его медленно прояснялось. — Может, родителей и в живых нет. Но вы… вы… живые? Вы не снитесь мне? Вы отвезете меня домой?

Господи ты, Боже мой, подумал Рэмбо. Где он, дом?

— А куда же еще? — сказал он вслух и добавил: Как тебя зовут?

— Бэнкс. Лейтенант ВВС.

Американец попытался сесть. В глазах его стояли слезы.

— Это чудо, — прошептал он. — Спасибо.

14

Тяжело дыша, они преодолевали последние километры джунглей. Едва ли не скатывались по каменистому спуску берега. Сампан ждал их, покачиваясь на воде.

Кин смотрел на них, не скрывая удивления.

Ну, чего ждешь? — хрипло бросил ему Рэмбо. — Давай заводи мотор. Поехали!

— Деньги! — потребовал Кин. Коу протянул ему пачку.

— Так-то лучше.

Кин вскочил в лодку и принялся будить своих людей. Мотор заработал, лодка ожила и отчалила от берега. Матросы, еще плохо соображавшие, покосились на Бэнкса.

Американец поднял голову.

— Везение вам вышло, ребята. Пришли вовремя.

— Почему?

Лодка легко скользила по воде, на которой играли лунные блики.

Бэнкс продолжал объяснять:

— Хорошо, что вы пришли именно сегодня. Нас часто увозят из лагеря. То дороги строить, то урожай собирать. Всего неделю, как привезли обратно.

Так вы тут всего неделю? — изумился Рэмбо. Ну да, гори он синим пламенем.

— А когда вы были в лагере до этого? — вмешалась Коу.

Бэнкс наморщил лоб, вспоминая.

— Кажется, год назад. Ого! Какой же год сейчас? Коу назвала ему год.

— Нет, этого не может быть! Столько времени прошло!

— Лагерь пустовал все это время? Бэнкс кивком подтвердил.

Коу бросила встревоженный взгляд на Рэмбо.

— Я понимаю, о чем ты думаешь, — ответил Рэмбо на ее безмолвный вопрос.

Что-нибудь случилось? Что-то не так? — спросил Бэнкс.

— Нет, беспокоиться не о чем, — уверенно сказал Рэмбо.

Тебе не о чем, подумал Рэмбо.

Нам-то как раз есть о чем беспокоиться.

— Покурить найдется?

Бэнкс лихорадочно блестел глазами.

— Не курю, — ответил Рэмбо. Чтобы не молчать, он спросил:

— За что тебя на этом кресте?

— Да как вам сказать… Я поймал кобру…

— Змею? — выдохнула Коу.

— Змею, конечно. — Бэнкс покашлял. — Не так уж страшно, если правильно схватить ее. Ну я ее и подбросил им. Я и раньше такое вытворял…

Он, казалось, начинал бредить.

Рэмбо силился представить себе эту картину.

— Ох, они там и наложили в штаны. Кобру-то я в барак охранникам подсунул. Они потом из меня душу вытрясли. Живого места не оставили. Но вы бы посмотрели, как они носились по этому лагерю!

Нелегко им с тобой было, — заметил Рэмбо.

Да уж, — довольно подтвердил Бэнкс и с восхищением взглянул на Коу. — Вам спасибо, мисс. Только не обижайтесь, но вы, мисс, такая девушка, такая девушка… Знаете, я ведь женщины не видел с тех пор, как…

Коу ласково прикоснулась к его впалой, заросшей щеке.

Не надо говорить. Отдохните.

— А что вы делаете в воскресенье?

Девушка напряглась, точно натянутая струна. Бросила взгляд на Рэмбо. Он видел, как ее всю передернуло.

Она встала, чтобы скрыть волнение.

— Я принесу вам поесть, Бэнкс. Чего-нибудь вкусного. — Она сжала губы, подавляя вспышку негодования. — Только ешьте медленно. А то заболеете.

Рэмбо улыбнулся. Ему нравилось, как она держалась.

Рев мощного двигателя прервал его размышления. Сердце подскочило в груди. Он сжал в руке пистолет. Луч прожектора упал на их лодку.