Рембрандт

Навстречу славе

Наконец-то доктор Тюлп дал знать о себе. Он спрашивал: будет ли господин ван Рейн в ближайшую пятницу вечером у себя дома? Молодой – уже знакомый – посланец добавил:

– У его милости важное предложение.

– Я жду его, – ответил Рембрандт. – Прошу, стаканчик вина.

– Вина нет, – сказала Лисбет, – но есть отличное пиво.

– Благодарю. – Посланец снял шляпу, чтобы откланяться. – Меня ждут в таверне.

С тем он и ушел.

Рембрандт был разгневан.

– Что же это такое, Лисбет? – прошептал он, сдерживая себя. – Нет вина? Или нет денег?

– Бол не принес вина.

– При чем тут Бол? Он же не слуга!

Лисбет вдруг вспыхнула:

– И я не служанка! Не мое дело следить за погребом.

– А ежели бы приехал сам доктор?

– Я бы и ему предложила пива. Что тут такого?

Рембрандт бросился в комнату, служившую ему мастерской. И, кажется, повалил табуретку – грохот раздался на весь дом.

Лисбет заторопилась туда же. Рембрандт уже сидел, уставившись на этюд с повешенным… И не замечал сестру. Она постояла в дверях, постояла и – ушла к себе наверх. Небольшая вспышка, слава богу, окончилась. И она и он чувствовали себя виноватыми. Лисбет плакала в подушку, а Рембрандт, позабыв о только что происшедшем, разглядывал этюд, где труп был изображен головою влево и свет шел откуда-то слева, с верхнего угла. Темно-коричневый фон с золотистым отливом подчеркивал мертвенную бледность натуры.

Рембрандт взял лист бумаги и карандашом изобразил положение трупа, соответствующее этюду. У головы усадил некоего доктора, предположительно Тюлпа, а справа и слева от него – десять безликих фигур.

Этот набросок художник небрежно откинул в сторону и взялся за новый. Вот труп лежит, упершись головою в левый край, а пятки выставив напоказ. У ног сидит доктор Тюлп в шляпе, а остальные – десять докторов – по правую руку от него. Скальпель Тюлпа острием направлен в левое колено…

И этот набросок полетел вслед за первым…

Тут в дверях показалась Лисбет с платочком в руке.

– Я была не права, – произнесла она тихо.

Рембрандт словно впервые увидел ее. Долго смотрел на сестру. А потом сказал:

– О чем ты, Лисбет?

– Я виновата, – проговорила она.

Он пытался вспомнить: о чем это она? И вспомнил.

– Ладно, Лисбет! Я позабыл уже. Нет вина? Так оно будет! Разве ты ходишь в служанках? Тут дело похуже: куда усадить доктора Тюлпа?

Лисбет постояла еще немного и, когда убедилась, что он снова забыл о ней и о злосчастном вине, незаметно удалилась в свою комнату.

Нет, этих молодых коллег Тюлпа надо посадить по ту сторону трупа, а самого Тюлпа против них… Сказано – сделано. Набросок готов и ровно через минуту брошен наземь.

Рембрандт берет один из этюдов, на котором труп изображен с уходящими влево ногами, а голова – в тени, в сумраке. При этом место Тюлпа здесь, в голове, то есть на переднем плане (сидит вполоборота), а другие – у ног (чтобы лучше наблюдать за скальпелем Тюлпа, занесенным над грудью)…

Явился Бол. Поздоровался с учителем, собрал с пола наброски, внимательно рассмотрел их и положил на высокую скамью.

– Порви их, – сказал Рембрандт.

– Жалко, – сказал Бол. – Пусть полежат.

– А я говорю – порви!

Бол исполнил приказание учителя.

– Они не так уж плохи, – сказал он.

Рембрандт принялся за новый набросок. На этот раз делал его сангиной.

– Милый Фердинанд, – сказал за ужином Рембрандт, – мы с Лисбет чуть не поссорились нынче.

Бол поднял глаза на Лисбет.

– Да, – подтвердила она, улыбаясь.

– Надеюсь, все обошлось, учитель.

– Да. Потому что был виноват я.

– Это как сказать, – возразила Лисбет.

– Вот что, – мягко сказал Рембрандт, попивая пиво с видимым наслаждением, – у мастера Ластмана всегда имелся запас пива и вина. Я полагаю, что и в этом мы должны последовать его примеру.

Большеглазый Бол не очень понимал, о чем речь. Он шмыгнул носом, отчего нос показался еще крупнее, чем был на самом деле.

– Я объясню, в чем дело, – сказала Лисбет. – Нынче является молодой человек от доктора Тюлпа, чтобы сообщить, что доктор собирается к нам.

– Ого! – Фердинанд Бол захлопал в ладоши. – Это называется «наша взяла».

Рембрандт укоризненно покачал головой.

– Верно, наша взяла! – сказала Лисбет.

– Я не люблю загадывать. – Рембрандт строго взглянул на ученика. – Доктор едет, чтобы поговорить. Но мы не знаем, о чем. То есть мы не знаем, с чем приедет. Он может сказать «да». Но может сказать и «нет».

– А труп? – вопросил Бол.

– Труп ни при чем. Мне могут сказать, что дали возможность порисовать. Так сказать, сделали одолжение. Я должен быть только благодарен, потому что такое удается редко.

– А картина? – воскликнула Лисбет.

– Картина своим чередом. Это отдельный вопрос.

– И все-таки у меня хорошее предчувствие, – сказал Бол.

Бывали порой минуты, когда Рембрандт был безотчетливо весел. Лисбет давно не видела его таким, как сейчас, во всяком случае, после смерти отца…

Амстердам. Рейксмузеум. Март, 1984 год.

— Доктор ван Тил, вы по своей профессии и должности занимаетесь голландской живописью пятнадцатого – девятнадцатого веков. В центре вашего внимания, разумеется, Рембрандт ван Рейн. Какая, по-вашему, самая удивительная черта в характере Рембрандта?

– Удивляет его целеустремленность, несгибаемость в работе, требовательность к себе. Наверное, лучше об этом скажет вам директор Исторического музея господин Боб Хаак, автор замечательной монографии о Рембрандте…

– Господин Хаак, значит, Рембрандт есть сплав таланта и трудолюбия?

– Несомненно. До того как была написана картина об анатомии доктора Тюлпа, мы будет употреблять слово «талант», но после картины – слова «замечательный талант», а позже – «гений»… «Анатомия доктора Тюлпа» находится в Гааге, Эта удивительная вещь написана молодым художником из Лейдена в Амстердаме. После нее двери лучших домов Амстердама были открыты для него. Пришла завидная слава. Я напомню слова французского живописца и писателя Эжена Фромантена: «Рембрандт не только пишет с помощью света, но и рисует только самим светом». Сказано очень точно примерно сто лет тому назад…

Из разговоров в Гааге. Март – апрель, 1984 год.

— Портрет матери, портрет старика, автопортрет, «Апостол Павел в темнице» – это работы большого мастера.

– Но ведь был и Халс в Харлеме. Можно спорить, что выше – картины Халса или молодого «дотюлповского» Рембрандта…

– Автопортрет говорит сам за себя…

– А групповые портреты Халса?

– В автопортрете, писанном в двадцать три года, уже заложен автор «Анатомии доктора Тюлпа».

– Молодой человек уверенно смотрит в будущее…

– Нет, он пока глядит только вперед. До будущего здесь еще далеко.

– Это его навестил Гюйгенс в Лейдене?

– Да, его. Надо уточнить дату. Гюйгенс почувствовал силу настоящего мастера. Это он, несомненно, посоветовал Тюлпу выбрать Рембрандта. Но Тюлп и сам думал своей головой…

– Да, «Анатомия» – вещь удивительная.

– Она не свалилась сама собой. К ней вела трудная дорога.

– Верно, не сама собой… Но художник шел своей дорогой очень уверенно…

Из разговора на улице. Амстердам. Апрель, 1984 год.

— Скажите, пожалуйста…

– К вашим услугам.

– Эта улица носит имя Тюлпа?

– Да, эта. А недалеко отсюда – площадь тоже его имени.

– Тюлп… Доктор, профессор?

– Тот самый… Которого Рембрандт изобразил…

– Благодарю вас!

Из разговора в кафе на Хаарлеммерстраат. Лейден, 1984 год.

— И все-таки надо отдать должное мастеру Сваненбюргу. Если бы не он, возможно, Лейден не стал бы родиной прекрасных картин и офортов Рембрандта.

– Как сказать. Когда гений начинает свое поступательное движение – остановить его немыслимо. Только смерть может возвести непреодолимую преграду.

– И тем не менее, малоизвестные миру Сваненбюрги делают большое дело. Разве мало научить юношу отлично тереть краски?

– Верно, это важно.

– А отбеливать масла?

– Тоже дело.

– На мой взгляд, Сваненбюрги играют большую роль: они дают толчок, а сами часто остаются в тени.

– Но надо суметь воспользоваться этим толчком…

Доктор Тюлп приехал в прекрасном экипаже, запряженном парой лошадей. Он был одет в новый камзол, на нем были новые башмаки. Воротник блистал голубизной. Доктор снял перчатки, небрежно бросил их на стул.

Рембрандт встретил его с подобающей учтивостью. Ученики мастера – Бол, Фабрициус, ван Флит, де Конинк – находились в мастерской, готовые выполнить распоряжения учителя.

– Господин ван Рейн, – прямо с порога начал доктор Тюлп, – я к вам с деловым предложением.

– Милости прошу, господин Тюлп. Я жду вас и готов служить чем смогу.

Доктор снял шляпу и отдал ее Лисбет, которая появилась в эту самую минуту.

– Это моя сестра, доктор.

– Очень приятно. Я даже улавливаю сходство.

– Мои родные решили, что в большом городе на первых порах Лисбет окажет мне большую помощь.

Доктор обратился к Лисбет:

– Должен сказать, что ваша помощь, то есть помощь домашних, неоценима, хотя и не всегда видна простому глазу. Куда прикажете?

– Сюда, ваша милость, в столовую.

– А может, сначала в мастерскую? Мне хотелось бы взглянуть на ваши работы.

– Я весь обложен трупами, – пошутил художник.

– Думаю, что это на пользу делу, господин ван Рейн. – И доктор многозначительно улыбнулся.

Рембрандт представил доктору своих учеников. Гость для каждого нашел приличествующее слово. Потом начал исследовать стены, увешанные картинами, этюдами, офортами, разными набросками. Особенный интерес проявил доктор к этюдам, на которых был изображен труп в самых разных ракурсах и при разном освещении.

– Вы, я вижу, даром не теряли время, господин ван Рейн.

– Ваша милость, я пытался извлечь всю выгоду из неожиданной возможности. Последние этюды я делал, плотно повязав нос. Мне кажется, что я дышал одними ушами.

Доктор сказал:

– Кстати, господин ван Рейн, труп оставлен еще на три дня. Учитывая вашу просьбу… Теперь мы можем обратиться к предмету нашего разговора…

– Пожалуйста сюда, ваша милость.

Доктора усадили в кресло, специально купленное вчера. Лисбет достала бокалы венецианского стекла.

– Вам вина, ваша светлость? – сказал Рембрандт, демонстрируя бутылку французского.

– Пожалуй, по бокалу. Именно белого. Вся эта чумная эпидемия забила мне голову. Вино придаст бодрости.

Подали фрукты.

– Может, чего-либо мясного, ваша милость?

– Нет, нет, господин ван Рейн. Вполне достаточно фруктов.

Художник уселся напротив доктора, довольный тем, как все красиво расставила Лисбет. Прямо как у Ластмана.

– Я прибыл к вам, – начал доктор, – с официальным предложением. Гильдия хирургов просит написать групповой портрет. В этом пакете двести флоринов. Это первый взнос. Окончательную стоимость должны назначить вы сами. Мы со своей стороны заранее согласны.

Рембрандт взглянул на Лисбет: та чуть не подпрыгнула на радостях. Художник вспомнил, как вел себя в подобных случаях Питер Ластман. И попытался чуточку подражать ему…

– Ну что ж, ваша милость, я очень польщен заказом. Прошу заверить гильдию, что сделаю все, чтобы достойно запечатлеть на холсте почтенных граждан во главе с вами. Благодарю за доверие и за это… – Рембрандт прикрыл пакет ладонью.

– Господин ван Рейн, я верю в вас. Полностью доверяю вам. Надеюсь, что и гильдия будет довольна. Правда, мои коллеги – не бог весть какие знатоки искусства, но достойны уважения.

– Ваша милость, а сколько будет персонажей?

– Вместе со мною – восемь. – Доктор щелкнул пальцами. – И девятый – труп. Но с него взятки небольшие.

Рембрандт рассмеялся:

– Значит, восемь, а девятый Адрианс? В хорошую компанию он попал.

– Покойник был здоровяк, – сказал доктор, – и в лечениях не нуждался.

– Ваша милость, еще раз благодарю вас за доверие. Я просил бы предупредить ваших коллег, что буду писать столько времени, сколько это нужно. Пусть не взыщут в случае чего и наберутся терпения. Это моя нижайшая просьба и к вам…

Старичок на стене аж заерзал, вспомнив о той поре, когда писалась «Анатомия». Он говорит своему двойнику на кушетке:

– Здорово ты их помучил. И они тоже тебя порядком изводили.

– Меня? – удивляется тот, который на кушетке. – И не бывало! Я заставлял их позировать, я не давал им времени для того, чтобы отдышаться. Можно сказать, я попил их кровушки.

– На это ты был мастер.

– Я был мастак работать. А не просто был мастер. Не всякий мастер – мастак.

– Пожалуй. – И старичок на стене противно хихикнул.