Роман в формате хэппи-энд

=====

Отправлено: 19 апреля 13:17

От: Сергей Ростовцев

Кому: Марина Елагина

Тема: о вчерашнем

=====

Марина!

Честно говоря, после того, что произошло вчера, сам не знаю, зачем пишу. Наверное, для того, чтобы попросить прощения. Хотя и понимаю: случись все еще раз, я поступил бы точно так же.

Началось все с того, что два дня назад я столкнулся возле кассы с Федякиной, и она шепнула мне по секрету, что приближается день рождения вашего сына, что все будут вас поздравлять и она советует мне сделать то же самое. Я возразил, что наше назойливое внимание вряд ли вам понравится и, более того, может поставить в неловкое положение. Федякина же заявила, что если я такой идеалист — это мое дело, она лично не считает себя Львом Толстым или Барбарой Картрайд, а журнальные гонорары для нее — источник пропитания, и она обязательно использует повод для того, чтобы сделать редактору что–нибудь приятное. И вообще, так принято.

Дело, конечно, не в Федякиной. Накануне я твердо решил к вам в редакцию больше не приходить. И рассказов больше не писать. И вообще, никак не напоминать вам о своем существовании — как я понимаю, этим я только усложняю вашу жизнь. Но тут, дернул черт, решил еще разок взглянуть в ваши глаза — напоследок.

У метро я остановился, чтобы купить цветы. Шел вдоль пышного ряда однообразных роз, хризантем, гвоздик, калов и чувствовал, что все это не то, совсем не то! Что вся эта настойчивая, самоуверенная, гордая красота не имеет ничего общего с моим отношением к вам. Но мне повезло: в самом конце цветочного ряда бабушка–пенсионерка продавала пучок первых подснежников. Таких трогательных и нежных рядом с сочными оранжерейными собратьями. Таких робких… Мне показалось, вы поймете то, что я имел в виду.

Как только я вошел в помещение редакции, которое напоминает спортивный зал, разгороженный на клетушки книжными полками и столами, и издали увидел ваши глаза, я понял — что–то не так. При моем появлении в ваших глазах почему–то мелькнуло смущение, даже испуг. Вы непроизвольно обернулись через плечо, и я заметил на вашем столе редакционное ведро с огромным букетом роз — высоких, роскошных, вызывающих, в количестве никак не меньше тридцати, а то и пятидесяти.

Потерпите немного, вы скоро поймете, почему я так подробно описываю то, что вы и сами видели собственными глазами.

Я огляделся по сторонам и на пороге начальственного кабинета увидел нашего мастдая, а рядом с ним — невысокого, приятного на вид и очень уверенного в себе мужчину. Почему–то я сразу понял, что это ваш родственник, о котором рассказывала Федякина, и человек, подаривший вам эти цветы.

Они стояли, оглядывая редакцию как два хозяина жизни — глядя немного свысока на два десятка работающих компьютеров и столько же согнутых журналистских спин. Причем наш дородный мастдай рядом с вашим родственником стал как–то ниже ростом, будто бы сжался. В его позе и движениях читалось что–то приниженное. Очевидно, ваш родственник преуспел в бизнесе существенно больше мастдая и по негласной табели о рангах богатых людей находился на много ступенек выше него. Мастдай что–то оживленно рассказывал профилю приятного на вид невысокого человека.

У меня отчего–то сразу очень испортилось настроение.

Может быть оттого, что я представлял вашего родственника совсем другим… Уж не знаю каким. Может быть, ярко выраженным жлобом, с мясистой шеей и золотой цепью на ней. А может быть, наоборот — артистичным барином, великодушным и щедрым. А он оказался ни тем и ни другим… Он оказался нормальным человеком. С лицом неглупым и волевым. С чуткими, наблюдательными и терпеливыми глазами лесного охотника. Он оказался из тех людей, которых я никогда не понимал, но которые всегда вызывали во мне уважение…

А может быть, дело было в мгновенном напряжении глаз, в чуть побелевших скулах вашего родственника, от взгляда которого не укрылась моя растерянность и ваше смущение. Может быть, дело в коротком болезненном уколе ревности, который он при этом почувствовал, уколе уязвленного собственнического чувства.

Если бы можно было развернуться и уйти, я бы так и сделал. Но повернуть назад на полдороге к вашему столу было невозможно. Я подошел и, забыв отдать вам мои робкие подснежники, сказал не помню какие слова.

Вы смутились еще больше. И, не поднимая глаза, пояснили: «У моего сына сегодня день рождения». Хотя по принесенным цветам можно было догадаться, что я в курсе.

Мужчина рядом с мастдаем наблюдал за нами с нарастающим недоумением. Мастдай, проследивший глазами его пристальный взгляд, с готовностью сказал что–то насмешливое; ваш родственник чуть порозовел, невнимательно кивнул и вразвалку зашагал к нам.

Приблизившись, он демонстративно опустился в кресло между нами и принялся с нарочитой бесцеремонностью и любопытством меня разглядывать.

Это было не просто невежливо. Это был вызов. Он обозначал свои права на вас.

Вы смутились еще больше.

Ситуация начинала меня злить.

«Этой мой троюродный брат», — чуть слышно проговорили вы и опустили голову… Сказать что–нибудь обо мне вы отчего–то забыли… Вам было стыдно за вашего родственника.

Ваш брат пошевелился, пристально следя за вами и за мной.

А мне вдруг как–то разом ясно представились ваши отношения. В которых один заявляет права, а другой вынужден уступать. В которых унизительная зависимость соседствует с тиранией собственника. Отношения, которые отравляет навязчивая подозрительность и болезненная ревнивость. Мне вдруг разом стало понятно ваше уклончивое поведение последних недель.

Вы подняли на меня глаза и видимо прочитали в моем взгляде недоуменный вопрос: «Почему!? Почему!?». Ваши глаза опять опустились. Вам нечего было ответить.

От него не ускользнул этот молчаливый диалог. В его глазах на мгновение вспыхнул и тут же был подавлен недобрый огонек.

Он криво усмехнулся и насмешливо принялся изучать меня с ног до головы, мои всесезонные ботинки, джинсы и легкую не по погоде куртку.

«А вы кто же такой? — насмешливо поинтересовался он. — Писатель?»

Вы покраснели, но ничего не решились сказать.

Но самое удивительное, что я тоже смутился.

Отчего–то мне вдруг представилось, каким идиотом я должен выглядеть в его глазах — человек, пишущий за копеечные гонорары однодневные рассказики в бульварный женский журнальчик. Коллега Федякиной. Неудачник, охваченный манией убогого сочинительства.

Мне вдруг почудилось, что он чертовски прав. И то, что я делаю в вашем журнале, в вашей редакции, вообще рядом с вами — полнейшая нелепость, глупость, проявление упрямства и эгоизма. Раздумья, мучительные сомненья последних недель вдруг разом нахлынули на меня и привиделись в совершенно ином, постыдном свете.

Ваш родственник открыто хамил мне и имел на это право. А я не имел никакого права ему ответить. Потому что был кругом виноват.

Я почувствовал, что земля поплыла у меня из–под ног.

В такие минуты я плохо владею собой. Я знаю за собой эту слабость… Рассудок как будто отключается. Сказывается безотцовщина, детство, проведенное в беспокойных Лиговских дворах. В такие минуты мне становится абсолютно все равно, сколько человек передо мной — два или десять, и каковы будут последствия драки.

И только ваше присутствие заставило меня овладеть собой…

Я понял, что нужно как можно скорее уходить.

«Я зайду как–нибудь в другой раз…» — сказал я. Вы поспешно кивнули. И опять его страшно задело взаимопонимание, которое между нами существовало, то, что мы с полуслова поняли друг друга.

«Вы, кажется, принесли цветы», — напомнил он и с усмешкой кивнул на пучок подснежников, который все еще находился в моих руках. А потом небрежно посмотрел на свои розы.

Это было уже слишком. Он наверняка посчитал, что я пожалел денег на дорогие цветы.

Я почувствовал, что горячая волна накатывает на голову, а сердце холодеет …

Я поймал себя на том, что чувствую какую–то шальную легкость в ногах и пустоту под ложечкой, и, как всегда перед дракой, непроизвольно прикидываю, нет ли в нагрудном кармане пиджака бьющихся предметов.

Блуждающими глазами я огляделся вокруг и заметил стоящую на вашем столе недопитую чашку кофе.

«О, кофеёк! — каким–то неестественным козлиным голосом воскликнул я. — Люблю кофеёк!». Я сделал развязный шаг к вашему столу, подхватил чашку, отхлебнул остывшей жидкости и с лицом абсолютно невинным размашистым движением метнул чашку обратно на стол — так, что часть кофе выплеснулась через край точнехонько на брюки вашему родственнику.

Он вскочил на ноги.

Я принял боевую стойку.

Собственно, зачем я вам все это пересказываю? Вы все это видели своими глазами.

Я чувствовал, что мы оба стремительно обрушиваемся в бездонную пропасть. Перед моим мысленным взором уже проносилось то, что должно было случиться через минуту: летающие стулья, звон стекол, охранник, вбегающий с перекошенным лицом и перетаскивающий с поясницы на живот резиновую дубинку и наручники, визг и топот, заломленные руки и забрызганные кровью стены.

Но, слава Бога, в это время входная дверь распахнулась, и в редакцию, споткнувшись, ворвался подросток — как я догадался, ваш сын. Его чудная белокурая головка с синими глазами жадно огляделась по сторонам, он нетерпеливо скользнул глазами по фигуре мастдая, по спинам сотрудников, по вашему лицу, по цветам, по мне и, наконец, увидел вашего брата. Его лицо просияло, и он побежал к нему.

Ваш брат отступил на шаг и торопливо отряхнул брюки. А я замер на месте, как каменное изваяние.

Потому что ваш сын не просто бежал. Он продвигался вперед короткими рывками, и с каждым шагом его голова делала непроизвольное движение подбородком вперед — как будто хотела помочь не очень послушным ногам преодолеть следующие полметра пространства. Невольная гримаса усилия раз за разом проступала на его лице, а руки сами собой судорожно взмахивали в воздухе.

Ваш сын болел детским церебральным параличом.

Я немного знаком с этой болезнью. Ваш мальчишка был молодцом — очевидно у него от рождения была средняя форма заболевания, но он проделал колоссальный путь по борьбе с болезнью. На полдороге он перешел на торопливый шаг и, хотя внимательный глаз наверняка заметил бы некоторую принужденность его походки, к нам приближался вполне здоровый ребенок. На лице его светилась гордость за себя — он, видимо, хотел похвастать перед родственником тем, как он бегает.

Не знаю, зачем я описываю это так подробно. Вы при всем этом сами присутствовали.

Он остановился перед вашим братом, глядя на него сияющими глазами и не замечая вокруг никого другого. Он был очарователен, ваш сын, с лицом вдохновенным и открытым, Брат ободряюще потрепал мальчишку по плечу — молодец! — и тот просиял.

Я понял: перед ним стоял не просто родственник. Перед ним стоял взрослый человек, в которого мальчишка был влюблен, и на которого хотел походить. И в самом деле, чем не пример для подражания? Чем не идеал нашего времени? Уверенный в себе, богатый, способный постоять за себя и своих близких и даже поработать ради них локтями.

Ваш брат запустил руку во внутренний карман пиджака и протянул на ладони приготовленный подарок — новенький мобильный телефон.

Руки мальчишки жадно схватили красивую вещицу — это был подарок, о котором он втайне мечтал, но даже боялся себе в этом признаться.

Вы покраснели, отвернулись и покачали головой. Вы, конечно, были рады за сына, но думали о том, что дорогие подарки портят детей…

А я не мог оторвать глаз от вашего брата. Его лицо вдруг переменилось, как–то оттаяло, помягчало. Он снисходительно смотрел на мальчишку, на торопливые руки, вертящие телефончик, пробующие кнопки, расстегивающие чехол… Он смотрел не свысока, а терпеливо и ласково, как умный взрослый смотрит на порывистого ребенка. Он смотрел с определенной долей сочувствия к его недугу, но без частой в таких случаях жалости. Он смотрел по–товарищески, с верой в мальчишку, в его силы, в его способность все преодолеть. Смотрел так, как смотрел бы отец. И не просто отец, а лучший из отцов. И за это я в одно мгновение все ему простил.

Ваш родственник вспомнил обо мне. И посмотрел на меня прежними глазами — высокомерными и враждебными.

Я развернулся и ушел, ни с кем не попрощавшись. Просто развернулся и ушел.

Вы наверное все еще недоумеваете, зачем я вам все это пишу?..

Марина, то, что я узнал о вас, вашем сыне, вашей жизни многое мне объяснило. Ваше отношение ко мне, вашу нерешительность и сомнения. Но если вы, Марина, считаете, что ваши обстоятельства могут повлиять на мое отношение к вам, могут послужить препятствием, или не дай Бог, испугать меня, то вы глубоко ошибаетесь. Вы могли так думать только оттого, что недостаточно меня знаете.

Марина, мы с вами уже не дети. Мы хорошо понимаем, что с нами происходит. Я очень хорошо к вам отношусь, Марина. Очень! Я не выражаюсь определеннее только для того, чтобы не ставить вас в неловкое положение. И если бы вы посчитали возможным опираться в этой жизни на меня, а не на кого–нибудь еще, то — поверьте — я был бы счастливейшим из смертных и всю свою жизнь положил бы на то, чтобы вы не пожалели.

Вот! Собственно, для того, чтобы сказать вам эти несколько важных для меня слов, я и исписал несколько страниц мелким шрифтом.

Если сочтете возможным что–то мне ответить, я буду очень вам признателен.

С наилучшими пожеланиями,

Ростовцев Сергей Александрович

«Ростовцев и партнеры»

Тел.\факс: 78 302 9100

=====

Отправлено: 20 апреля 16:51

От: Сергей Ростовцев

Кому: Марина Елагина

Тема: не волнуйтесь!

=====

Марина!

Вы не отвечаете на мое послание. И, наверное, правы. Ситуация зашла слишком далеко.

Не хмурьте брови — я пишу лишь для того, чтобы проститься. Я уезжаю.

Нашей фирме потребовался доброволец, чтобы на несколько месяцев уехать в глухую деревню архангельской области сопровождать одного голландского специалиста и я вызвался быть этим добровольцем. Воспользовался, так сказать, поводом.

Будем считать, что этот специалист послан нам свыше.

Как издревле принято на Руси, прошу вас меня простить, если что не так, и не поминать лихом.

Долго сомневался… Но все же в конце концов решил отправить еще один рассказик, который, честно говоря, был уже давно написан. Точнее, начат был давно, а закончен недавно…

С наилучшими пожеланиями,

Ростовцев Сергей Александрович

«Ростовцев и партнеры»

Тел.\факс: 78 302 9100

Красивая любовь

— А эта рыженькая сегодня в клубе… Ничего, милая, — говорил Вадим, глядя, как Полина поздно вечером смывает перед зеркалом макияж. — А интересно, какая она в любви? Как поведет она себя в постели?

Полина с трудом вспоминала, кого имеет в виду Вадим, и пожимала плечами. Ах, да, была милая мордашка. И правда, свеженькая…

— Знаешь, — продолжал Вадим, — мне иногда хочется взять вот такую невинную девочку к нам в постель… И научить всему… Ввести, так сказать, в прекрасный мир Эроса, мир любви… Бережно, как ребенка… Если хочешь, поделиться с ней нашим счастьем.

Полина снисходительно улыбалась. Фантазии, фантазии… Они с Вадимом очень сильно любили друг друга. К моменту знакомства оба успели многое пережить, но даже не подозревали, что в жизни, а не в кино, существует такая любовь. Что страсть может охватить человека, как тайфун, и что счастье может быть таким полным.

Кроме того, Полина понимала, что Вадим говорит о молоденькой девчонке не всерьез, а отдавая дань обычаям их среды — мира художников, артистов, музыкантов. Большинство людей этого мира жили так же, как все люди, но среди них было принято говорить о необычных отношениях, странных наклонностях, другой ориентации, свободе любви и нравов.

Мир богемы был их миром. Вадим занимался организацией гастролей артистов из других городов — аренда залов, гостиницы, реклама. Антреприза, или, говоря современным языком, шоубизнес. Конечно, известные артисты работали с крупными шоуменами, но и Вадиму хватало работы. Полина тоже… переводила… писала акварели… Жизнь протекала в блестящей суете — приемы, презентации, вернисажи… Они, красивые, обаятельные, охваченные любовью, везде оказывались желанны, везде в центре внимания.

Одно смущало Полину — ее дочь.

Дочь почти с младенчества жила у бабушки в маленьком поселке на краю области. И ребенку лучше, чем в богемном мире, и бабушке веселее. Вадим легко принял существование ребенка, а когда они как–то весной приехали на выходные познакомиться, сразу подружился с ней.

— Надо бы ее взять к нам… — заметила тогда Полина.

— Зачем? — удивился Вадим. — Ей на воздухе так хорошо! Кругом добрые хрюшки, знакомые козы. Свой братец–кролик. То есть, конечно, если ты хочешь, я не против. Очаровательная девчушка, я в нее просто влюбился! Но как она будет с нами? Ведь моя работа — это сплошное тусование. Каждый вечер или мы в гостях до утра, или у нас компания…

В словах Вадим была своя правда. В мастерской под крышей, которую Полина получила от художественного фонда и которую они с Вадимом переделали под стильный салон, целыми днями терся разнообразный народ.

— Но ведь там и школы нормальной нет, — сказала Полина.

— Школы нет, — согласился Вадим. Но согласился так, будто это был аргумент не в ее, а в его пользу. И заговорил о другом.

Разговор оставил неприятный осадок, было в нем что–то невысказанное, скрытое, но осадок этот вскоре забылся.

«В общем, он прав, — думала Полина. — С бабушкой ребенку лучше. А в школу еще через год. Тогда и решим».

И их опять закружил блестящий водоворот. Летом вслед за бомондом они переместились на юг, к морю. Новый год встречали шумной компанией в Париже. В марте катались на лыжах в Альпах, сначала с пражской труппой современного балета, потом с шотландскими музыкантами, потом с москвичами из своих.

Год пролетел незаметно.

В начале лета Полина снова завела разговор о ребенке. О том, что в сентябре девочка пойдет в первый класс, и будет лучше если она пойдет в школу в большом городе, а не в поселке.

Вадим выслушал ее слова с нетерпеливой скукой.

— Я уже сказал — как хочешь. Дело твое. Но мое мнение ты знаешь — твоей Ане с нами будет только хуже.

— Но не может же она вечно жить у бабушки!

— Почему!? — выразительно удивился Вадим. — Что плохого в деревне? К тому же наш образ жизни…

— Но мы могли бы его немного поменять…

— Как хочешь! Как хочешь! — Вадим поджал губы и спрятал за спину руки. — В конце концов, это твоя мастерская… Но учти: девочка — это твое личное дело! Только твое!

Разговор на том и оборвался — в дверь позвонили гости. А потом еще одни и еще. Но весь вечер, глядя на Вадима, на то, как он, стильный и нарочито загадочный, с серьгой в ухе и с волосами, стянутыми в хвост на затылке, переходит с бокалом вина от одного к другому, говорит, курит, артистично щуря глаза от дыма, Полина чувствовала незнакомое до этого раздражение. И во всех его словах и жестах ей почему–то чудилась поза и фальшь, и она не могла понять, почему раньше она не придавала значения его самолюбованию и эгоизму.

А через неделю Полина случайно увидела, как Вадим, прощаясь в машине, жадно целовал в шею одну общую знакомую, молодую актрису. И была неожиданно поражена. Долго ходила по улицам, не зная, как прийти домой и как они посмотрят друг другу в глаза. «Что здесь такого? — пыталась убедить она себя. — Даже если между ними что–то и приключилось — это не имеет значения в нашей среде. Все равно он никого не сможет любить так, как меня. А может, у них и вообще ничего не было. Шутливый флирт — часть нашей жизни!»

За ужином она спросила:

— Ну и как она в постели? — Вадим сделал удивленные глаза. — Та, из «Ситроена»?

По тому, как внезапно метнулся его взгляд, Полина поняла, что ее подозрения не беспочвенны. Но Вадим тут же взял себя в руки. И рассмеялся.

— Неужели ты ревнуешь?.. — пошутил он. — Это было бы смешно.

Больше об этом не вспоминали. И еще несколько дней жили так, будто ничего не произошло. Но из отношений прямо на глазах уходило что–то очень важное. Доверие… Искренность… Интерес… Без чего все остальное теряло смысл.

А как–то вечером он, будто случайно вспомнив, сказал:

— Ты помнишь Муратова? Ну, этот… Закончил «Гнесиных». Теперь занимается цветными металлами. Неправдоподобно богатый человек! Второй месяц охмуряю его ради денег на фестиваль «Белые ночи балета»…

— Такой с перстнями и тяжелым взглядом, — припомнила Полина.

— Ну, почему же с тяжелым… Он бывает очень мил. Так вот. Он видел тебя в театре и теперь просто без ума. Сейчас он живет с одной молодой актрисой… ты ее знаешь… Короче, Муратов предлагает нам пожить недельку в его загородном доме. Ну, ты понимаешь… Вчетвером… — Полина вздрогнула. А Вадим поспешно продолжал: — У него дом — что–то невообразимое. Эрмитаж меркнет… Бассейны, фонтаны. Настоящий Модильяни на стенах. Я такого еще не видел…

Полина долго молчала.

— Ты что же, ради денег на фестиваль хочешь меня под него подложить? — наконец спросила она.

— С чего ты взяла! — шумно возмутился Вадим. — И как ты вообще могла такое подумать! Просто мне показалось, что тебе будет интересно. Новые ощущения. В конце концов, если тебя это шокирует… Можно просто погостить…

— А может, ты вообще думаешь сплавить меня ему? — не слушая его возражения, продолжала Полина — А самому заняться молодой актрисой? Устроить, так сказать обмен? — И, не дожидаясь ответа, она ушла в другую комнату.

На следующий день, когда Вадима не было, она собрала вещи и уехала. Ничего не объяснив и не оставив записки.

…К материнскому дому Полина подходила вечером. Люди по огородам окучивали картошку. И сразу увидела дочку, которая хворостинкой загоняла гусей с улицы во двор.

— Здравствуй, Аня! — позвала она.

— Здравствуйте, тетя.

Полина вздрогнула и почувствовала, как у нее закололо сердце.

— Какая же я тетя? — проговорила она. — Я твоя мама. Ты забыла?

— Мама? У меня не мама, у меня Тося, — сказала девочка и указала на капавшуюся в огороде бабушку.

Полина справилась с собой и улыбнулась.

— Нет, у тебя есть мама. По крайней мере, теперь. Твоя мама — это я.

Девочка посмотрела на нее недоверчиво и удивленно проговорила:

— Мама… — потом вслушалась в произнесенное слово и проговорила еще раз, теперь с удивлением и удовольствием: — Ма–ма!

Полина подошла, присела перед ней на корточки и крепко прижала девочку к себе. Ощущая на своей щеке легкое детское дыхание, такое нежное и доверчивое.

И вдруг почувствовала, что это крохотное, почти незнакомое существо — самое важное, что есть в ее жизни! Смысл этой жизни и ее цель. А все остальное — картины, карьера, любовь, друзья — это неважно, это второстепенное. Это нужно лишь для того, чтобы ее дочь выросла достойным человеком!

=====

Отправлено: 22 апреля 15:18

От: Сергей Ростовцев

Кому: Марина Елагина

Тема: Простите и прощайте!

=====

Марина!

Пишу вам еще раз вовсе не для того, чтобы искать повод остаться или продолжить наши отношения.

Через два часа уходит мой поезд, вещи уже упакованы, но я не могу уехать, не написав вам еще об одном.

Вчера меня разыскала Федякина. Вы знаете, в свое время я не позволил этой даме посвящать меня в сладкие редакционные сплетни. Но вчера Федякина едва ли не на коленях упросила меня прочитать недавно написанную ею повесть. Перед тем, как отнести повесть в толстый журнал, Федякина непременно хотела узнать мнение коллеги, услышать, так сказать, товарищеские советы.

Повесть была ужасна. Я с трудом разбирал суть за патетическими заклинаниями и сентиментальными вздохами.

Но, прочитав десяток страниц, я понял, что Федякина навязала мне свой труд неспроста.

Были в той повести брат и сестра, она — из очень благополучной профессорской семьи, красавица и душа компании, а он — провинциальный мальчик, которого мама растила в одиночку, с трудом сводя концы с концами. Каждое год обеспеченные питерские родственники приглашали мальчика провести летние месяцы у них в Комарово, в академическом дачном поселке. Там, на фоне общих игр, на фоне юношеских романов и обид и разворачивается начало повести Федякиной.

К сестре тянулись все — подруги, мальчишки, даже взрослые, а брат был болезненно самолюбив и мнителен. Его сторонились девчонки и избегали товарищи — в своем городке он был чемпионом по боксу и любил, чтобы его побаивались. Сестра по–родственному любила брата. Жалела его. Понимая, что он такой ершистый и упрямый от гордости, от сознания их с мамой неблагополучия. Но и сердилась на него. Потому что ребята из ее дачной компании вовсе не были снобами и запросто приняли бы брата в свою компанию, если бы он не был таким задиристым и не смотрел с презрительной усмешкой на хорошо одетых мальчиков и девочек, рассуждающих о Марселе Прусте и Фрейде.

Кроме того, брат был влюблен в свою сестру. Или считал, что влюблен в нее. Потому что ему все время хотелось, чтобы ее внимание принадлежало только ему. И это тоже часто сердило героиню Федякиной: хочешь ухаживать — ухаживай наравне с другими, но распугивать ее друзей своими тренированными кулаками — это, простите, дикость.

А в последнее лето он, уже с пробившимися усиками и кривоватой ухмылочкой блатного знания жизни, вообще взялся преследовать ее: подкарауливать, когда их не видели взрослые, настаивать, прижимать в углах… Ухаживать на уличный манер… Она пыталась противиться, он не унимался, она была вынуждена пожаловаться родителям… Состоялись какие–то переговоры по телефону, и он уехал в свой родной городок.

Прошли годы, и брат с сестрой выросли. Брат попал в армию. А потом завербовался старателем в Якутию — мыть золото. А сестра поступила в университет, и вскоре в ее жизни появился юноша, ставший впоследствии ее мужем.

Это был не юноша, а мечта. Красивый, романтичный, порывистый. К тому же блестящий спортсмен — чемпионом по фехтованию. Как и героиня повести, он учился журналистике, но большую часть времени посвящал спорту, разъезжая по соревнованиям и завоевывая новые и новые призы. Они сразу отметили друг друга и сразу друг другу понравились. Ее, правда, немного смущала некоторая склонность нового знакомого к авантюризму. Но это порой только красит мужчину!

Они полюбили друг друга, и между ними завязался страстный красивый роман, который меньше чем через год закончился счастливой свадьбой. Спортобщество выделило им квартиру и машину, победы на соревнованиях приносили деньги, она сопровождала мужа на заграничные турниры — началась жизнь, где каждый день напоминал праздник.

Я пытаюсь изложить события, описанные Федякиной, простым человеческим языком. В повести же умиленные трели сменялись гневными обличительными пассажами. Но дело не в этом. Дело в том, что Федякина, как я понял, описывала историю вашей жизни.

Постепенно спортивная карьера героя повести сошла на нет, они с женой закончили институт и стали начинающими журналистами — она в экономической газете, он в спортивной редакции известной радиостанции. Денег и там и там платили мало, жить стало тяжелее, но они не унывали — все еще впереди, и они очень сильно любят друг друга.

А потом родился их ребенок, их Мишка. И родился больным. После чего жизнь из пленительной сказки превратилась в каждодневную борьбу.

У ребенка был шанс вырасти более или менее полноценным человеком, но для этого его нужно было лечить, а для этого требовались врачи, массажисты, логопеды, группы лечебной гимнастики, педагоги. А для всего этого — деньги, деньги, деньги.

В этой ситуации героиня проявила необыкновенную стойкость и мужество. Ежедневные заботы, беготня по врачам, сверхурочная работа, казалось, придавали ей еще больше сил.

А вот ее муж неожиданно пал духом. Его то охватывала судорожная беспорядочная деятельность, то, наоборот, полное оцепенение и депрессия.

У него появились новые приятели — люди странные, какого–то авантюрного склада. Каждую неделю он приносил домой какую–нибудь новую идею, призванную изменить их положение, — одну другой безумнее и рискованнее.

В конце концов под влиянием одного из новых приятелей муж героини загорелся почти маниакальной идеей — уехать в Соединенные Штаты. Да–да! Именно в Штаты. В этой богатой стране все их проблемы найдут свое решение и их ребенку тамошняя первоклассная медицина непременно поможет!

Через некоторое время он ни о чем другом не мог ни думать, ни говорить. Они поедут в Штаты, и там все станет хорошо. Там самые лучшие в мире врачи и самые хорошие лекарства. Там их малышу обеспечат нужное лечение и уход. Он найдет хорошую работу и будет получать много денег. Ведь еще когда он выступал в соревнованиях, к нему проявляли интерес американские менеджеры. И языком он владеет — научился в заграничных поездках.

Постепенно он и ее убедил в том, что это их единственный шанс. Они вместе решили, что он поедет вперед, авангардом, чтобы взять на себя все трудности первого времени — обустройство, поиски работы, жилья, обзаведение нужными знакомствами… А как только устроится, пришлет им деньги, и они приедут вслед за ним. Все казалось простым и ясным — ведь они так сильно любили друг друга.

Приятель устроил гостевую визу… Они собрали денег на авиабилет… Оба плакали в аэропорту — им еще никогда не приходилось расставаться надолго… Это были слезы грусти и надежды.

Он улетел в чужой неведомый мир. А героиня с сыном стали ждать писем и звонков из–за океана… Неделя побежала за неделей…

Но в Америке все оказалось намного сложнее, чем представлялось отсюда. Языка, которого хватало для объяснений с портье в гостинице, было совсем недостаточно, чтобы жить в стране — общаться, читать газеты, искать работу… Да и работу было найти крайне сложно — специалистов во всех областях хватало, новые не были нужны, тем более без знания языка.

Сначала он работал уборщиком в универсаме. Потом грузчиком. Потом водителем такси.

Они рассчитывали, что через два, максимум три месяца он устроится и позовет их к себе. Но и через полгода об это не могло быть и речи. А через год у него случился приступ аппендицита и пришлось продавать машину, чтобы выслать ему денег на лечение.

Через полтора года он сообщил, что, наконец, нашел надежных ребят, и вместе с ними затевает бизнес, который должен решить все их проблемы. Он вкладывает в общий котел скопленные деньги до последнего доллара — дело верное, выигрыш окупит все!

А потом надежные ребята оказались проходимцами, и он опять остался без работы и без денег.

Когда истекли три года, она путем унижений и лести умолила включить ее в группу обмена журналистов, которая ехала на недельную стажировку в Америку. Поехала, естественно, одна, без ребенка. Впрочем, вдвоем с ребенком американцы бы их ни в коем случае не пустили. Группа ехала на юг Америки, — чтобы на два дня слетать из Атланты в Нью — Йорк, ей пришлось продать бабушкин кулон с аметистом, который она берегла на черный день.

Она нашла его изменившимся и каким–то странным. Жил он в ужасной комнате с окнами на грохочущую железную дорогу, в комнате, больше напоминающей выгороженные кусок бани или бассейна, со стенами в дешевой плитке и с занавеской, отделяющей унитаз и раковину. Из мебели был только потрепанный пружинный матрац и учебная парта со скамейкой. Муж был возбужден и даже истеричен и почему–то избегал смотреть ей в глаза. Он с надрывом говорил, что в России никто даже понятия не имеет, что такое настоящие проблемы. И как людям приходится бороться за жизнь. Он жаловался, что живет адовой жизнью, работает как проклятый и экономит на всем.

По его словам получалось, что он делает все возможное, чтобы они могли приехать к нему, но нужно еще подождать. Сколько? По крайней мере год. Он, наконец, вышел на настоящих людей, а не каких–нибудь прощелыг. С этими людьми абсолютно точно можно иметь дело. Нужно только подождать. Год, от силы два… И тогда… «Но ведь Мишке будет уже семь… Может быть, тебе просто вернуться назад?» — осторожно предложила она. «Чтобы все прожитые здесь годы и страдания пошли псу под хвост!?» — горячо воскликнул он.

Вечером он предложил ей покурить марихуаны… Наутро она заметила на подоконнике чьи–то шпильки… Стало противно…

Проплакав все оставшиеся в Америке дни, она поняла, что больше надеяться не на кого. Что надеяться можно только на себя.

А между тем, ее троюродный брат не терял времени даром. Несколько лет он проработал на приисках Якутии, потом, с наступлением перемен, перебрался в Москву и занялся бизнесом.

Он оказался очень удачливым бизнесменом — открывшиеся возможности дикого рынка оказались его стихией. И очень скоро он стал богатым человеком, главой сети успешных компаний.

Много лет они с сестрой не виделись, а когда вновь встретились на каком–то семейном торжестве — очередной свадьбе, или, наоборот, на похоронах — она с трудом узнала его.

Внешне он изменился мало: остался подтянутым и спортивным. Разве что был очень тщательно, по–европейски одет. Стрижку он носил короткую, а в висках серебрилась ранняя седина, но это ему даже шло. Говорил он негромко, но так, что все вокруг внимательно прислушивались.

Короче, он стал уверенным в себе человеком, состоявшимся человеком. Но главное, он чудесным образом избавился от угрюмости и скрытности юношеского возраста, став открытым и внутренне свободным, как это часто случается с людьми, жизнь которых удалась.

Они поговорили — легко и по–дружески… Он расспросил ее о родителях, о сыне, о муже — тот был уже в Америке… Они вспомнили годы детства… Посмеялись и растрогались. О последнем лете, не сговариваясь, не вспоминали, но по его лицу она поняла: брату было стыдно за свое тогдашнее поведение. Договорились перезваниваться и не терять друг друга из виду… А сердобольные тетушки на ухо рассказали ей, что его семенная жизнь не сложилась. Что, уже будучи взрослым человеком, он женился на очень красивой девушке, фотомодели или что–то тому подобное. Состоялась пышная свадьба, медовый месяц молодые провели в Ницце, и в положенный срок у них родилась дочка. Но через несколько лет выяснилось, что в их семенной жизни в избытке было гостей, автомобилей, путешествий, нарядов, драгоценностей, мехов, но не было главного: теплоты и любви. Так что через некоторое время жена с дочкой оказались живущими в Лондоне, где для них была куплена квартира, а он — одиноко живущим в Москве.

Между тем время перемен, которое одних возносило на верх жизни, других опускало вниз. Обеспеченная профессорская семья ее родителей в новых условиях превратилась в семью пожилых пенсионеров. А потом как–то нелепо и ужасно умер ее папа — на больничной койне, от пустячной инфекции, из–за равнодушия и халатности персонала. Последний источник помощи иссяк.

И когда в следующий раз нужно было оплачивать очередной курс лечения, героиня взяла и позвонила своему троюродному брату. Позвонила попросить денег.

Он подумал–подумал и согласился. А через некоторое время она попросила денег на массаж. А потом на оплату частного санатория.

А потом он сообщил, что едет в Питер в командировку и хочет заглянуть в гости… И заглянул… И потом еще раз… И еще… А потом остался ночевать…

По тому, как все происходило, героиня женским чутьем угадала, что брат не забывал ее все эти годы, оставался к ней неравнодушным… И что для него начавшиеся теперь отношения много значат…

Она не спала много ночей подряд, все думала, плакала, мысленно разговаривала сама с собой, с ним… И постепенно в ее сердце пустила зерно вера в возможность другой жизни… В которой бы все было определено и надежно. Героиня почувствовала, что и сама могла бы полюбить этого человека. Пусть не той страстной любовью молодости, которой она когда–то любила мужа, но благодарной и преданной любовью жены или возлюбленной.

Но оказалось, что все это не нужно… Не нужно никому.

Когда он время от времени приезжал, и они оставались наедине, брат нарочитым образом менялся… Вдруг вновь становился скучным, а иногда даже угрюмым и раздражительным… Хмуро думал о чем–то своем, молчал… Если она пыталась что–то рассказать — слышал со скукой, демонстративно зевал. Если транслировали футбол или бокс, садился к телевизору.

Он давал понять, что ему не нужны ее тепло и ее любовь. Потому что он в них не верит, не хочет верить. Как будто до сих пор не может простить ей то, что когда–то давно она, первая красавица и всеобщая любимица, не разглядела будущие черты в тогдашнем болезненно честолюбивом подростке и отвергла его. Не может простить и мстит за это, ей самой, а заодно и всему ее тогдашнему благополучному, счастливому миру, семье, родственникам, академическому дачному поселку, подругам и товарищам, красивым и удобным вещам, гамакам, цветочным беседкам, умным книгам, беззаботным играм… Мстит тем, что держит ее на дистанции, заставляя жить жизнью этакой матросской жены в чужом порту, женщиной, к которой время от времени заглядывают переночевать.

Поначалу она плакала ночами. Бунтовала. Пыталась что–то изменить… А потом привыкла.

Потому что денег теперь хватало на все, что нужно. Для нее завели специальную банковскую карточку, сумма на которой пополнялась по мере расходования. Она могла покупать все, что захочет, и тратить столько, сколько нужно. Это разом решало многие проблемы в ее жизни. Впрочем, карточкой она старалась не злоупотреблять, и деньги брала только для сына.

А брат три–четыре раза в месяц наведывался по делам в Питер, и тогда ночевал у нее. Приходил, как правило поздно… А утром уходил… Иногда просил сопровождать его во время ужина, если партнеры шли в ресторан с женами. Но это случалось редко, и со временем все реже и реже… Если Мишка еще не спал, когда он приходил, то они вместе играли — в шахматы или в компьютер.

И это было самым главным: то, что к Мишке он относился почти как отец. Она чувствовала: крепкая связь между сыном и братом перестала со временем зависеть от ее отношений с родственником, и что бы ни случилось, брат никогда не оставит Мишку. Как бы ни складывались ее с ним отношения — родственный долг и сострадание будут сильнее. И Мишка в свою очередь в троюродном дяде души не чаял!

И она поняла, что это ее крест. Что любовь в ее жизни уже была, и теперь суждено быть чему–то другому: долгу, самопожертвованию, тихим радостям материнства…

Так, по крайней мере, излагает эту историю Федякина.

Марина! Повесть Федякиной — это полная глупость. Я бы не стал вам ее пересказывать. Но Федякина помогла мне увидеть многие вещи в совершенно ином свете.

Я разыскал приятеля, детского врача и расспросил его о страшной болезни вашего сына. Оказалось, что я о ней почти ничего не знал! А теперь знаю. Знаю, каких усилий стоит родителям бороться с болезнью и вырастить из больного ребенка полноценного человека. Теперь я представляю, сколько в наше время стоят имеющиеся за границей лекарства. И массаж. И какие чудодейственные вещи можно в наши дни купить за деньги. За большие деньги.

Зачем я вам все это пишу?..

Я пишу вам все это для того, чтобы сказать: я преклоняюсь перед вами. Преклоняюсь не только потому, что представляю, чего стоил для вас прогресс вашего ребенка. Но и потому, что при этом вы нашли в себе силы не обозлиться и не затаить обиду на весь свет и на Провидение. Но Провидение, которое среди сотен тысяч здоровых детей выбрало именно вашего ребенка, чтобы отметить его недугом… Нашли силы остаться такой, какая вы есть — светлой и искренней.

И еще…

Если когда–нибудь чем–нибудь я смогу быть вам полезен — только дайте знать. Я сделаю все возможное и невозможное. Как писал классик, если вам когда–нибудь понадобиться моя жизнь — приходите и берите ее.

Всегда ваш,

Сергей

=====

Отправлено: 25 апреля 09:58

От: Сергей Ростовцев

Кому: Марина Елагина

Тема: Конечно! Все будет хорошо!

=====

Марина!

Мы уже в Архангельске. Тут весна еще только начинается. Двина еще не вскрылась. Хотя даже смельчаки уже не отваживаются переезжать или переходить реку по льду.

Мы прямо сейчас уезжаем в далекий райцентр. Машина уже ждет внизу, поэтому пишу коротко, извините. Попросил ребят в Архангельске дать мне возможность подключиться к Интернету и снять электронную почту — перед долгой электронной изоляцией. И неожиданно обнаружил ваше письмо…

Вы пишете, что, получив мое последнее послание, сразу же бросились мне звонить, но я уже уехал.

В пересказанной мной истории есть, конечно, что–то из вашей жизни, но в целом это совсем не то, не то… Да, вы были замужем, и ваш муж живет сейчас в Америке. Но все было совсем не так, как написала Федякина. Да, он бывший спортсмен, и вы были какое–то время влюблены друг в друга, но любовь прошла, и оказалось, что вы разные люди. И ваш троюродный брат… Он, конечно, принимает участие в судьбе вашего сына, относится к нему почти как отец, и вы за это признательны брату, но ваши с ним отношения совсем–совсем не такие, как себе представляет Федякина.

Хорошо, Марина, хорошо. Не волнуйтесь, я вам верю. Верю, как себе.

После моего письма и отъезда не находите себе места… Вы не спали всю ночь, плакали… Не надо, Марина, прошу вас, не плачьте! Мир недостоин ваших слез.

И простите меня! Черт дернул меня пересказывать вам разные глупости!

Уверяю вас, я никуда не исчезну из вашей жизни, если вы этого не хотите… Тем более вот так, при таких обстоятельствах. Я никуда не денусь, обещаю. Я буду писать вам из райцентра письма и посылать их авиапочтой. Буду писать рассказы в ваш журнал. Обещаю! А через несколько месяцев закончится моя командировка, и я вернусь. И все опять будет по–старому: мы будем переписываться по несколько раз на день, обсуждать и править рассказы, может быть, даже готовить вместе радиопередачи.

Все вообще будет хорошо! Обещаю!

Бережно целую,

Ваш Сергей