Россия на Западе: странные сближения

Эпизод пятый. Логово Коха

Эриху Коху в жизни везло. Негодяям, как ни печально, тоже сопутствует удача. Он выходил сухим из воды не только тогда, когда его хотели скомпрометировать; но даже тогда, когда его хотели убить. Верховные нацисты уже давно были на том свете, а он жил. Хитрый Кох, изворотливый Кох много лет топтал землю даже после вынесения ему смертного приговора.

В начале тридцатых в Кенигсберге жила еврейская девушка по имени Ханна Арендт. Дом ее семьи стоял на Бузольт-штрассе, ныне улице Ермака. В 1933 году, после прихода Гитлера к власти, пережив арест и запугивание, Ханна покинула сначала Германию, а потом и Европу. После войны она стала всемирно известным историком: одна из главных ее работ, посвященная иерусалимскому процессу над архитектором холокоста Адольфом Эйхманом, называется «Банальность зла». Это книга о заурядности человека, который стоял у истоков чудовищного геноцида. Похожую книгу Арендт могла бы написать и о Кохе, которого судили за три года до Эйхмана, в 1958 году, в Варшаве. Он тоже был исключительно обыкновенным и гораздо больше походил на тихого счетовода или бухгалтера, чем на исчадье ада. Но именно этот гауляйтер НСДАП, гитлеровский обер-президент провинции, обладатель партийного билета под номером 90 и прочая, прочая, деловито выпестовал нацизм в Восточной Пруссии, где росла и училась Ханна.

Когда мы говорим о немецком прошлом Калининградской области, мы должны отдавать себе отчет, что это прошлое было разным. В том числе оно включает в себя тринадцать лет Третьего рейха со всеми вехами его мрачной истории. Ночь длинных ножей, Хрустальная ночь, нападение на Польшу и СССР, уничтожение советских военнопленных и евреев, концлагеря, рабский труд – все это происходило и здесь. По улицам Калининграда когда-то ходил фюрер. Нынешняя площадь Победы при нацистах называлась Адольф-Гитлер-плац. Стадион «Балтика» носил имя его наместника Эриха Коха.

Кох происходил из небогатой рабочей семьи, тянул солдатскую лямку во время Первой мировой, а после нее работал на железной дороге, все больше и больше проникаясь реваншистскими настроениями. В конце концов они и привели его в ряды национал-социалистов. Будущий сатрап был невысокого роста, отчего, кажется, комплексовал, и преодолевал неуверенность, подражая Гитлеру. Он отпустил усики а-ля фюрер, а в спорах с соратниками сражал их наповал цитатами из «Майн кампф», которую выучил чуть ли не наизусть. В 1926 году состоялось личное знакомство с партийным вождем, который отметил ретивого партайгеноссе многолетним благоволением. Впервые оно проявилось 1 октября 1928 года в назначении Коха гауляйтером, то есть руководителем регионального отделения НСДАП, в Восточной Пруссии.

Версальский мир восстановил независимую Польшу, которой страны-победительницы прирезали кусок бывшей Померании с выходом к морю. Таким образом, Восточная Пруссия вновь оказалась лишена сухопутной границы с остальной Германией. Это делало политическую борьбу в эксклавной части страны особенно важной. Если бы позиции нацистской партии там оказались слабы, то отделенная провинция, пользуясь обособленным географическим положением, могла бы не признать результаты нацистского переворота, последовавшего за поджогом Рейхстага в январе 1933-го. В этом случае вероятным становилось провозглашение ее независимости или, чего доброго, присоединение к Польше. Однако Кох постарался на славу. Коммунисты, социал-демократы и масоны были убиты, изгнаны, запуганы или распиханы по тюрьмам. В центре восточнопрусской столицы прошло классическое нацистское сожжение «вредных» книг: в костер бросали сочинения Маркса и Энгельса, Джека Лондона, Эриха Марии Ремарка, Генриха Манна, Генриха Гейне, Эрнеста Хемингуэя, Максима Горького. В Кенигсберге НСДАП установила такую же надежную диктатуру, как и в Берлине.

Правда, в 1934 году верноподданный гауляйтер, получивший должность государственного обер-президента области, чуть не погиб во время Ночи длинных ножей.

До поры Гитлер был вынужден действовать с оглядкой на харизматичного лидера штурмовиков СА – военизированной нацистской гвардии – Эрнста Рема, который имел амбиции возглавить обновленную армию Германии. Однако военные категорически отказывались признавать Рема, что придавало непрочность и самому режиму Гитлера. После года пребывания у власти фюрер окончательно убедился, что Боливар не вынесет двоих, и решил отделаться от опасного конкурента. Он сделал выбор в пользу альянса с рейхсвером.

Инструментом расправы с неугодными стала личная охрана фюрера Schutzstaffel, более известная под аббревиатурой СС. За три дня с 30 июня по 2 июля 1934 года все руководители СА во главе с Ремом, а также другие влиятельные оппозиционеры, всего от ста пятидесяти до двухсот человек, были убиты в разных концах Германии. Народу объявили, что фюрер крайними мерами подавил злодейский путч штурмовиков.

Часть этих событий развернулась и в Восточной Пруссии, где руководителем «Черного ордена» служил Эрих фон дем Бах-Зелевский. Здесь начинался кровавый путь этого нациста, который позже приведет его на пост высшего фюрера СС в Белоруссии и Центральной России. Пользуясь открывшимися возможностями, во время Ночи длинных ножей Бах решил устранить двух людей, которые казались неблагонадежными лично ему. Одним из них стал знаменитый немецкий наездник и кавалерист, офицер рейхсвера и одновременно член СС Антон Фрайхерр фон Хоберг, владелец поместья в местном Дульцене (ныне это территория Польши на самой границе с Калининградской областью, возле Багратионовска).

На одном из эсэсовских совещаний Хоберг услышал от группенфюрера Курта Виттье, что части СС могут использоваться против рейхсвера. Это не соответствовало видам офицеров, которые в целом поддерживали Гитлера и стояли за постепенное сближение армии с НСДАП. Прусский аристократ передал эту информацию своему единомышленнику генерал-майору Вальтеру фон Рейхенау, который неосторожно обрушился на шефа СС Генриха Гиммлера, открыв имя источника своих сведений. В результате Бах начал считать Хоберга предателем и в Ночь длинных ножей отправил двух убийц для его устранения. Ветеран кавалерии был застрелен в своем усадебном доме.

Другой жертвой Бах-Зелевский назначил Коха, к которому подбирался уже давно. Он обвинял обер-президента в коррупции, покровительстве сомнительным личностям, левацких настроениях. Но, похоже, главное было не в этом. Восточнопрусский губернатор пытался подмять под себя спецслужбы, в то время как Бах ориентировался на инструкции главы СС Гиммлера или в крайнем случае, как глава местного гестапо, на премьер-министра Пруссии Геринга. Суматоха, возникшая в связи с делом Рема, позволяла одному пауку в банке сожрать другого под благовидным предлогом. Однако в этот-то момент Кох впервые проявил свою завидную непотопляемость. Напрасно боевики Баха искали его в Кенигсберге; чуя опасность, обер-президент немедленно выехал… в Берлин, чтобы засвидетельствовать Гитлеру свою безоговорочную лояльность. Это его спасло. Но Кох не забыл пережитого потрясения и не собирался лебезить перед враждебным руководителем СС; ему не составило труда узнать, что обе сестры Баха… замужем за евреями. Конечно, они уже покинули Германию, но разве родство с «биологическими врагами немецкого народа» не предосудительно для высокопоставленного фюрера СС? Именно такие намеки гауляйтер рассыпал в докладах наверх по партийной линии, и в результате его аппаратных интриг Баха перевели в Силезию.

В 1938 году, в ночь с 8 на 9 ноября, в Кенигсберге произошел варварский еврейский погром, подготовленный местными властями во главе с Кохом. Множество людей было избито и покалечено; под звуки нацистского гимна «Хорст Вессель» толпа сожгла синагогу на острове Ломзе и разгромила еврейский детский приют, выгнав детей в пижамах на холод. Пока что евреев целенаправленно и массово не уничтожали: вся эта дикость имела целью сделать их жизнь в Германии невыносимой и принудить к эмиграции. Аба Дуннер, сын кенигсбергского раввина Иосифа Дуннера, вспоминал, что в Хрустальную ночь нациствующие молодчики вломились к ним в дом и забрали отца в тюрьму. Спустя месяц его отпустили. «Он шел по улицам Кенигсберга без бороды, ее сбрили тюремщики. Отец подошел к киоску, чтобы купить сигареты, и продавец, поглядев на него, закричал:

К началу Второй мировой войны стараниями Коха Кенигсберг окончательно превратился в надежнейший оплот гитлеровского учения. Именно отсюда, по словам нацистских пропагандистов, исходил национальный, а значит, и национал-социалистический дух немцев. От констатации этого фюрер протянул логическую ниточку к нетерпимости положения, при котором Восточная Пруссия, историческое сердце государства, не имеет прямой связи с остальным рейхом. Одно из воинственных требований, которое Гитлер предъявил полякам, – создание экстерриториального шоссе, которое соединило бы две части его государства. Вторым был возврат Германии приморского Данцига, который после Первой мировой де-юре имел статус вольного города, но состоял в таможенном союзе с Польшей и де-факто принадлежал ей. Все эти спорные вопросы, однако, были только поводом к будущей войне, которым фюрер цинично воспользовался. В сентябре 1939 года Польша была разгромлена: часть ее территорий перешла в состав Восточной Пруссии, под начало Коха. Спустя два года его провинция стала одним из плацдармов для нападения на СССР.

Немецкий историк Фриц Гаузе довольно флегматично описал жизнь восточнопрусской столицы в первые годы войны: спокойную, размеренную и благополучную.

Германский хронист и житель королевского города бесстрастно вспоминает, как толпы горожан сбегались посмотреть на Янтарную комнату, украденную из Екатерининского дворца в Пушкине и выставленную на всеобщее обозрение в Королевском замке.

Тем временем у Коха появилась новая работа: с 1941 по 1944 годы он успешно совмещал должность обер-президента с обязанностями… рейхскомиссара Украины. Первоначально министр оккупированных восточных территорий Альфред Розенберг планировал назначить Коха главой другого рейхскомиссариата – Московия. Мотивировка его кандидатуры ярко характеризует как репутацию партайгеноссе, так и нацистские планы относительно жителей России:

Однако под давлением Геринга, в задачи которого входило выкачивание зерна из черноземных территорий, Коха отправили на Украину. Там заслуженный палач развернулся в полную силу. Своего номинального шефа Розенберга, который хотел использовать украинских националистов против Москвы, рейхскомиссар ни во что не ставил и поощрял режим самого крайнего террора. Геринговский выдвиженец четко обозначил свое кредо по отношению к коренным жителям оккупированных земель:

Министр восточных территорий попытался добиться отставки строптивого подчиненного, но Кох вновь показал зубы. Поводом к конфликту послужили массовые убийства сельского населения на Волыни. Розенбергу доложили, что Кох собрался устроить в районе Цуманьских лесов свои охотничьи угодья для отдыха и встречи высоких гостей. Местное население хотели было переселить, чтобы не путалось под ногами, но это представляло известные трудности, и людей просто перестреляли. В результате не хватило рабочих рук для заготовки дров, и Розенберг сунулся было к фюреру с компроматом на зарвавшегося чиновника. Но Кох дернул за свои ниточки, и ситуация предстала перед Гитлером в совершенно ином свете. Цумань была преподнесена ему в образе партизанского форпоста, грозившего подорвать немецкий тыл, и только союз ответственного рейхскомиссара с органами СС сорвал вражеские планы коварных «жидобольшевиков». Розенберг вынужден был извиниться перед подчиненным, что знаменовало очередную аппаратную победу Коха.

Впрочем, какие бы победы ни одерживали одни нацисты над другими в придворных интригах, но у рейха в целом дела шли все хуже. Владения Коха стремительно сокращались. Те, кого гитлеровский наместник называл биологически малоценными унтерменшами, внезапно нанесли высшей расе череду болезненных поражений. Осенью 1944 года Красная Армия вышла к границам рейха.

Еще раньше, в конце августа 1944 года, союзники нанесли авиаудар по Кенигсбергу. Эта бомбардировка была одним из первых в истории случаев применения напалма: королевская авиация в пух и прах разнесла половину жилой застройки города. «Пока тысячи людей отчаянно пытались выбраться из пламени, я… смотрел на языки огня над пылающим городом, – вспоминал местный житель еврейского происхождения Михаэль Вик. – Теперь уже никого нельзя было спасти. Туча дыма все отчетливей вырисовывалась на фоне предрассветного неба и своими размерами походила на грибы будущих атомных взрывов. О борьбе с огнем даже силами профессиональных пожарных нечего было и думать. Любое приближение ближе чем на двадцать метров было немыслимо из-за убийственной жары. Спасатели занялись тушением отдельных зданий на окраинах, а исторический Кенигсберг пришлось оставить на произвол судьбы». Эти события для примерно трехсот шестидесяти тысяч местных жителей означали, что с посещением интересных выставок покончено.

16 октября войска 3-го Белорусского фронта генерала Ивана Даниловича Черняховского начали наступление на территорию противника. Провинция Коха оказалась не готова к приходу Красной Армии. По признанию немецких историков Курта Диккерта и Хорста Гроссмана, «…раскаты грома привели в испуг всю Восточную Пруссию… Ничего из того, что могло быть подготовлено по приказу гауляйтера Коха, не было сделано… Он позаботился только о самом себе… Всюду господствовало паническое настроение и дикая неразбериха». Первая полоса вражеской обороны была достаточно быстро прорвана, не оказавшись непреодолимым препятствием: хорошо обученные танкисты и пехотинцы уничтожали бетонные пулеметные гнезда огнем по амбразурам, подрывали их взрывчаткой, выжигали огнеметами.

17 октября утром артиллерийский разведчик Иван Блескин из 184-й стрелковой дивизии получил задание разведать брод пограничной реки Шервинта, разделявшей Советскую Литву и Восточную Пруссию. Он должен был скрытно перейти на немецкий берег и разминировать там участок для атаки красноармейцев. Блескину удалось невредимым добраться до цели. Через двадцать минут к нему прорвались еще два солдата, после чего боевое трио обезвредило вражеские мины и подало сигнал своим. При шквальной артиллерийской поддержке советские войска форсировали Шервинту и отчаянно ворвались в неприятельский городок Ширвиндт. «Русские, постоянно вводя в бой свежие силы, в кровопролитных рукопашных схватках, атаковали дом за домом, – сообщают Диккерт и Гроссман. – Число защитников таяло на глазах».

Блескин вспоминал, что особенно ожесточенный бой завязался на западной окраине города, возле молокозавода. Его взвод в составе боевых групп корректировал огонь артиллерии. Забежав в один из подъездов близлежащего жилого здания, офицер внезапно столкнулся с бойцом вермахта. «Схватка была мгновенной. Личным оружием воспользоваться не успели. Я упредил фашиста в ударе кулаком, и он, оглушенный, осел на пол». Потом Блескин нашел комнату, из которой была видна оборонительная позиция врага, и через полевой телефон сообщил ее координаты. К вечеру враг оставил Ширвиндт. Так был взят первый город Германии в Великой Отечественной[17].

18 октября Гитлер отдал нервозный приказ о формировании фольксштурма – ополчения из подростков и возрастных мужчин, ранее не подлежавших призыву. Кох отреагировал на действия Берлина бравурно, сообщая, что народ в едином порыве поддерживает фюрера. На самом деле избытка в добровольцах не наблюдалось: людей загоняли под ружье силой и быстро бросали в бой, пытаясь любой ценой остановить красноармейский потоп. Но тщетно: применение сбитых наспех батальонов закончилось обескураживающе и закономерно. Фольксштурм понес очень тяжелые потери при крайне умеренных результатах.

Однако, кроме этой инвалидной команды, немцы перебросили в Восточную Пруссию полноценные резервы – танковые дивизии – с других участков фронта. Черняховский, закрепившись в приграничных районах, взял паузу. Началась подготовка к масштабной Восточно-Прусской операции.

Эта операция потребовала координированных усилий сразу трех фронтов и в какой-то степени повторила, но с гораздо большим успехом, замысел царского генштаба в 1914 году. Силы 2-го Белорусского под командованием Константина Константиновича Рокоссовского должны были ударить по Восточной Пруссии с юга, из освобожденной Польши. Их задача заключалась в том, чтобы стремительным маршем прорваться к Балтийскому морю и отрезать провинцию от остальной Германии. Третий Белорусский Черняховского синхронно начинал наступление с востока, действуя на Кенигсберг и далее на Земланд. Вспомогательная роль отводилась 1-му Прибалтийскому фронту Ивана Христофоровича Баграмяна, который должен был овладеть самым восточным портом области – Мемелем, нынешней Клайпедой, а также содействовать Черняховскому.

Операция началась 13 января 1945 года. Блестяще действовали войска Рокоссовского: сминая оборону противника, они неуклонно и неумолимо мчались к Балтике, которой достигли в конце января. Восточная Пруссия, цитадель германской воинственности, оказалась в сухопутной блокаде. Отныне ее снабжение было возможно только по морю, через Пиллау. 28 января советские войска овладели и Мемелем. Наконец в тех же числах силы Черняховского, преодолевая упорное сопротивление вермахта, вышли к предместьям Кенигсберга, полностью окружили город и отрезали его от группировки противника на Земландском полуострове и порта Пиллау. К югу от города в Хайлигенбайльском котле варилась 4-я армия вермахта, прижатая к заливу Фришес-Гафф.

Таким образом, немецкие войска в Восточной Пруссии оказались умело рассечены на три части. Сил для штурма Кенигсберга пока не было, и Красная Армия приступила к ликвидации других группировок противника. В марте удалось разобраться с 4-й армией. Ее оборона была прорвана во многих местах, иногда при помощи солдатской смекалки. Так, гвардии капитан Боровченко обшил несколько немецких тракторов фанерой, установил на деревянные настилы сорокапятимиллиметровые пушки и в конце концов добился сходства сельскохозяйственных машин с танками. У немцев, никак не ожидавших танковой атаки, появление этих советских франкенштейнов на поле боя вызвало панику и привело к их бегству с позиций. Впрочем, более традиционные методы тоже работали. К концу марта весь южный берег Фришес-Гаффа, ныне Калининградского залива, оказался в наших руках.

А вот на Земландском полуострове немцы держались. Более того, 19 февраля начался внезапный удар противника с двух сторон, изнутри и снаружи окружения, по позициям советской 39-й армии. Вермахту удалось прорвать блокаду Кенигсберга и пробить коридор, соединяющий столицу области с Пиллау. Под вражеским контролем оказались шоссе и железнодорожная ветка. Вопрос о взятии Кенигсберга теперь мог решить только штурм, к которому советские войска вели планомерную подготовку.

Кого мы можем разглядеть среди советских бойцов, пришедших покончить с нацизмом в эту историческую область? Здесь много знакомых лиц. В 43-й армии 3-го Белорусского воюет командир тяжелого танка КВ с ясно различимой надписью «За Зою». Это младший брат знаменитой Зои Космодемьянской Александр. Увы, он погибнет в последние дни войны на Земландском полуострове.

В газете того же фронта под названием «Красногвардейская правда» трудится подполковник, сочиняющий последние главы поэмы, которую многие красноармейцы знают наизусть. Скоро появятся строки:

Это Александр Твардовский. Его замечательный «Василий Теркин» будет закончен в Тапиау, нынешнем Гвардейске.

В 50-й армии старшим лейтенантом служит Владимир Бушин, в будущем один из главных литературных критиков Советского Союза, о котором Сергей Михалков скажет: «Попал к Бушину на суд, адвокаты не спасут». Пока что он посылает в армейскую газету одно из первых своих стихотворений:

Редактор неожиданно отвечает: «Тов. Бушин, стихотворение Ваше получил. Оно настолько хорошо, что у некоторых товарищей в редакции возникло сомнение: действительно ли Вами написана эта вещь?…Прошу прислать другие Ваши стихи и указать Ваше воинское звание. Прошу не обижаться, если сомнение товарищей окажется неосновательным. К нам поступает много стихов известных поэтов, под которыми стоят подписи, не имеющие никакого отношения к этим стихам».

Автору лестно, что он заподозрен в плагиате… Он отправляет еще один текст – на этот раз по-военному суровый: про «логово Коха», разгром которого близок.

Готовит свой самолет к атаке на Кенигсберг летчик Владимир Гуляев, будущий актер, обаятельный милиционер-таксист Володя из «Бриллиантовой руки». Его «пассажир», Юрий Никулин, тоже неподалеку – в Курляндии, на территорию Восточной Пруссии он попадет уже вскоре после Победы, о чем напишет в мемуарах:

Но это потом. Сейчас все ждут сигнала к штурму.

Несмотря на то что столица Восточной Пруссии не пала с наскока, близость Красной Армии деморализовала жителей города. Среди местного населения распространились панические слухи, что всех их убьют или отправят в Сибирь: начались самоубийства. Поведение Коха только усиливало опасения. По вечерам он выступал по радио, но говорил одно и то же. Шептались, что в эфир ставят пластинку, а сам гитлеровский наместник давно бежал. На самом деле это было не так. Гауляйтер лихорадочно пытался управлять своим разваливающимся владением. Он на чем свет стоит ругал коменданта крепости генерала Отто Ляша, утверждая, что он оправдывает свою фамилию: «ляш» (Lasch) по-немецки «вялый, безвольный». И Коху было отчего нервничать.

На землях Украины и юга России он прославился невиданными жестокостями и расправами, за которые шли спросить и с него, и с других сопричастных. Но и в Восточной Пруссии все годы войны совершались многочисленные преступления против человечности. Советские военнопленные целенаправленно содержались в ужасающих условиях, что предсказуемо приводило к огромной смертности. Так, возле нынешнего поселка Долгоруково Калининградской области частично располагался лагерь IA Штаблак. В позднейшем отчете СМЕРШа приведена ужасающая картина медленного истязания и в конечном счете уничтожения людей по национальному признаку:

Отчет говорит, что военнопленных косили тиф, туберкулез, дизентерия. Никакой медицинской помощи им не оказывалось: в больных эпидемическими заболеваниями нацисты видели живое покамест биологическое оружие. Их осознанно размещали в бараках со здоровыми, чтобы заразить и таким образом уничтожить других.

Потрясающее свидетельство о страданиях советских военнопленных оставил еврейский житель Кенигсберга Михаэль Вик, тогда мальчик, а в будущем знаменитый скрипач, который в нацистском обществе сам находился на положении парии.

Однажды утром из окна своего дома он увидел двух изможденных русских солдат, которые под вооруженным конвоем должны были вывозить городской мусор. Пленные пытались найти в баках какие-то остатки еды, но надсмотрщики со страшной бранью не давали им это сделать.

Увы, вскоре конвоиры раскрыли благородную хитрость Виков.

Одна из самых ужасных страниц истории Восточной Пруссии – Пальмникенская бойня, произошедшая в ночь с 31 января на 1 февраля 1945 года. Советские войска, отрезающие Восточную Пруссию от остальной Германии, приближались к концлагерю Штуттгоф возле Данцига. В связи с этим лагерное руководство погнало несколько тысяч заключенных-евреев в поселок Пальмникен (ныне Янтарное), намереваясь замуровать их в одной из штолен янтарной шахты «Анна», а после затопить ее. Но это неминуемо сказалось бы на качестве питьевой воды в поселке, и от первоначального плана пришлось отказаться. Кроме того, убивать женщин и детей противился командир местного фольксштурма Ганс Фейерабенд. Его спешно отправили на фронт, а ополченцев заменили подростками из гитлерюгенда, которых предварительно накачали шнапсом. Несчастных, которые в это время ютились в местных фабричных мастерских, вновь выгнали на улицу, уверяя, что их на судах перевезут в Швецию. Колонна двигалась вдоль берега, как вдруг конвоиры, солдаты СС и коллаборационисты, отсекли группу из примерно пятисот человек и стали стрелять в них. Но патронов не хватало, поэтому ослабевших узников забивали прикладами или загоняли в ледяное море. Шедшие впереди поняли, что их ждет, и попытались оказать сопротивление, но тщетно. Спаслось только тринадцать человек.

Насилию и пыткам на территории Восточной Пруссии подвергались также принудительно угнанные советские граждане. Секретарь военного суда Екатерина Тутурова рассказала о процессе над местным бауэром, мучившим своих подневольных работников:

Во время перерыва к Туторовой подошли две женщины остарбайтера, которые внезапно попросили… покормить бауэра. «Я говорю: “Так он ведь так издевался над вами, а вы заботитесь о том, чтобы его покормить”. Они говорят: “Да, конечно он издевался и всего претерпели мы, но все-таки он человек”. И вот они принесли ему миску каши и кусок хлеба. Он встал с этой миской около окна, а окно выходило в большой парк. И вот он ел эту кашу и смотрел в этот парк. А когда после этого продолжилось заседание суда, он встал на колени, и стал просить у всех прощения, за то, что он себя так вел, издевался и так далее, а русские женщины его пожалели».

Накануне советского штурма Кенигсберга местное нацистское руководство решилось на последнее злодеяние. Перед наступающими советскими войсками в столицу Восточной Пруссии согнали сотни немецких военнопленных и остарбайтеров. Их держали под открытым небом и практически не кормили. Вид несчастных умирающих деморализующе воздействовал на жителей города: они не могли не думать, что произойдет, если Красная армия возьмет Кенигсберг и увидит соотечественников, уморенных за считанные дни до ее прихода. В результате было принято решение массово расстрелять людей и спрятать их останки.

Один из членов расстрельной команды член НСДАП Отто Машон, уроженец Велау (ныне Знаменск) рассказывал, что партийное руководство дало убийцам такую инструкцию:

Согласно показаниям Машона, только в одном лагере Мительтрахгайм (на нынешней Пролетарской улице Калининграда) было убито 150 человек советских военнопленных и женщин с детьми. Всего же в последние дни нацистского Кенигсберга было истреблено не менее 1700 советских людей. Их трупы тайно закапывали специальные бригады из фольксштурмистов.

Однако скрыть свои преступления нацистам не удалось: вскоре Кенигсберг пал.

К сожалению, 18 февраля 1945 года осколком снаряда был смертельно ранен Черняховский. Гибель молодого и очень популярного в войсках генерала стала большой потерей для армии. Характерна запись в дневнике Бушина: «Ах, какого мужика не уберегли!..» Фигура комфронта внушала уважение и в стане союзников. Черчилль написал Сталину:

Начальник Генерального штаба маршал Василевский находился в Большом театре, когда его срочно вызвали к телефону. Звонил Верховный, сообщивший о смерти командующего 3-м Белорусским. Теперь Александру Михайловичу предстояло сменить его.

Именно Василевский готовил войска к овладению столицей Восточной Пруссии. В этот период советская разведка неоднократно проникала в город и смогла досконально изучить его, итогом чего стало создание уникального макета Кенигсберга, где были нанесены все оборонительные сооружения противника. В марте комфронта ознакомился с этим шедевром, на котором проходила отработка взаимодействия всех родов войск накануне штурма. Сегодня макет находится в Калининградском областном историко-художественном музее.

Столицу Восточной Пруссии окружала кольцевая система укреплений, так называемая «ночная перина»: двенадцать больших и три малых форта, находившихся друг от друга на расстоянии от двух до четырех километров. Таким образом, между соседними сооружениями была возможность взаимной огневой поддержки, так называемая огневая связь. Хотя к 1945 году форты частично устарели – все они строились еще в XIX веке, – но все же сохраняли свое значение и могли создать немало проблем нашим наступающим силам. Этим пользовалась нацистская пропаганда. На стенах кенигсбергских домов красовалась надпись: «Слабая русская крепость Севастополь держалась 250 дней. А Кенигсберг не будет сдан никогда».

Германской обороной командовал генерал Отто Ляш, тот самый, который никак не мог найти общий язык с Кохом. Это был опытный военный, ветеран еще Первой мировой, который с приходом Гитлера и преобразованием рейхсвера в вермахт вернулся на службу. Он сражался и в Польше, и во Франции, и на Восточном фронте: в Прибалтике, на Украине, под Ленинградом. Нацистское командование ценило Ляша: так, 10 сентября 1944 года он получил Рыцарский крест Железного креста с дубовыми листьями. Но, несмотря на «ночную перину», этого орденоносца обуревали невеселые мысли. Он видел, что русские накапливают резервы вооружений, в то время как свое положение расценивал как уязвимое и ослабленное. 2 апреля в Кенигсберг приезжал командующий Земландской группировкой вермахта генерал Фридрих Вильгельм Мюллер. Гость произнес патетическую речь о том, что скоро начнется широкое наступление, в результате которого русские будут изгнаны из Восточной Пруссии. Реалиста Ляша, указавшего на абсурдность такого шапкозакидательства, Мюллер пообещал скоро заменить, заручившись поддержкой фюрера. Главу кенигсбергской крепости действительно скоро заменили, но отнюдь не Мюллер с Гитлером.

Все началось 6 апреля.

Самое эпичное описание штурма нам оставил, пожалуй, сам Ляш, впервые за всю войну ощутивший полное бессилие:

Для прорыва «ночной перины» Василевский организовал подавляющее преимущество над противником по всем видам вооружений. Особую роль играла тяжелая артиллерия. Старые, еще царские, трехсотпятимиллиметровые гаубицы и современные мортиры БР-5 методично били по немецким укреплениям, позволяя советским пехотинцам прорываться внутрь и подавлять живую силу противника. Кроме того, комфронта грамотно выбрал направление главного удара – с юга, где оборона немцев была слабее, чем на севере, в районе соединения Кенигсбергского гарнизона с Земландской группировкой. Впрочем, когда немцы стали судорожно перебрасывать резервы на юг, Красная Армия ударила и с севера.

Уже в первый день операции 11-я гвардейская армия под командованием генерала Кузьмы Галицкого, а также 43-я (там Космодемьянский) и 50-я (там Бушин) прорвали оборону и вошли на улицы города. Взяла реванш и 39-я армия; коридор между столицей и Пиллау был вновь перерезан, и Кенигсберг опять оказался в полной блокаде.

Наибольшую известность получили бои за Пятый форт, названный в честь мужа королевы Луизы Фридриха Вильгельма III. Твердыня сопротивлялась четыре дня: несмотря на то что советские бойцы сумели проникнуть внутрь и вели бой во внутренних помещениях, немцы уперлись и удерживали значительную часть укрепления. Только применение мортиры БР-5 привело к тому, что немцы выбросили белый флаг.

Пятнадцать советских бойцов удостоились звания Героев Советского Союза за участие в этом бою. Среди них – Владимир Константинович Полупанов, который позже стал генералом, прожил очень долгую жизнь и скончался в 2018 году. Сохранилось его письмо, отправленное из Восточной Пруссии домой родным; сегодня оно представлено в калининградском музее «Форт № 5», и его невозможно читать без содрогания…

В ночь с 8 на 9 апреля Ляш по приказу командования предпринял отчаянную попытку прорыва и отступления к Пиллау. Она была обречена на неудачу. Не в силах сопротивляться, генерал принял роковое решение сдаваться на милость победителю. Он делал это на свой страх и риск, тайно, без санкции Гитлера или Коха, который на этот раз действительно покинул город.

9 апреля немецкий командующий устно приказал своему другу полковнику Гефкеру вместе с двумя офицерами перейти линию фронта и, попав в расположение советских войск, предложить прекращение огня (это был эвфемизм, которым Ляш пытался прикрыть позорное слово «капитуляция»). Гефкер дошел до порядков 11-й гвардейской стрелковой дивизии и передал предложение. Узнав об этом, маршал Василевский приказал комдиву генералу Цыганову немедленно согласиться на контакт и принудить вражеский гарнизон к сдаче. На переговоры в бункер Ляша отправили начальника штаба дивизии подполковника Петра Яновского. Тот недавно, прямо на фронте, сыграл свадьбу. Уходя в логово врага, он отдал жене пистолет. Жена сказала: «Если не вернешься, я из него застрелюсь».

Общение Яновского и Ляша в бункере командующего вермахта шло тяжело. Немецкий генерал до последнего пытался отгрызть максимально почетные условия капитуляции. В разгар переговоров в укрытие генерала пытались ворваться эсэсовцы, узнавшие о планах главы гарнизона сдаться. Жизни советских парламентеров, как, впрочем, и самого Ляша, повисли на волоске. Но солдаты и офицеры немецкой армии уже не горели желанием умирать за проигранное дело фюрера. Эсэсовцев обезвредили, а деморализованный Ляш своим войскам приказал сложить оружие. Гитлер в отчаянии приговорил его к смертной казни, но привести ее в исполнение будет уже не в его власти.

Штурм города, отлично продуманный и подготовленный, занял всего четыре дня: с 6 по 9 апреля. Десятого числа пало последнее укрепление Кенигсберга: башня Дона, получившая свое название в честь прусского героя Наполеоновских войн и знаменитого фортификатора Фридриха Карла Эмиля цу Дона-Шлобитена. Над ней вознеслось красное знамя, которое теперь поднимают ежегодно: чтобы помнили.

Одна из проблем, с которыми столкнулось советское руководство в Восточной Пруссии, – гнев и жажда мести военнослужащих немецкому гражданскому населению. Гоня врага на запад, Красная Армия видела выжженную землю, трупы зверски убитых стариков, изнасилованных женщин, детей, чьи головы разбивали о дверной косяк, кого закапывали живьем или сжигали в сарае. «Если мы с укоризненным видом показывали на тела жестоко убитых, – вспоминал Михаэль Вик, – русские пожимали плечами и возбужденно говорили о матери, об отце, сестре или брате, которые тоже погибли, и рассказывали… о своей разрушенной родине и обо всем ужасном, что там произошло». Оправдывать совершенные преступления нельзя, и в первую очередь их не собиралось оправдывать само командование Красной Армии. На этот счет были изданы категорические приказы, которые требовали искоренить насилие любыми мерами, включая расстрелы.

Эти приказы диктовались внутренней логикой, которая коренным образом отличалась от внутренней логики нацистов. Во-первых, военной целью Советского Союза был не захват жизненного пространства, а разгром Третьего рейха. Сталин, в отличие от Гитлера, не ставил своей задачей сокращение числа немцев и превращение их в рабов. Во-вторых, у Красной Армии не было и тени недооценки врага, свойственной гитлеровцам до окончания Сталинградской битвы. Бесконтрольное насилие могло лишь увеличить сопротивление противника, который получал дополнительный стимул сражаться до конца. Тем более что Геббельс, естественно, был готов немедленно уцепиться за любые факты бесчинств со стороны Красной Армии. Собственно, это он и делал. Наиболее громкая пропагандистская кампания была развернута нацистским министром пропаганды по поводу событий в восточнопрусском Неммерсдорфе (ныне поселок Маяковское).

21 октября 1944 года Неммерсдорф ненадолго оказался в руках советских войск, но затем был отбит немецкой контратакой. Ведомство Геббельса сообщило немецкому населению, что все гражданские мужчины поселка были немедленно расстреляны, женщины от восьми до восьмидесяти лет – изнасилованы и зверски убиты, а некоторые – живыми распяты на дверях своих домов. Нацистское министерство пропаганды отдало газетам распоряжение писать, что Красная Армия получила прямой приказ на физическое уничтожение всех немцев и в случае поражения Германия превратится «в одно большое кладбище». В реальности первые немецкие отчеты о произошедшем в Неммерсдорфе, которые уже могут носить на себе печать предвзятости, фиксируют установленное изнасилование только одной (и предположительно второй) женщины и смерть двадцати шести гражданских. Часть из них, судя по всему, погибло от шальных пуль и осколков: не стоит забывать, что за поселок шел ожесточенный бой. Остальные, по всей видимости, были убиты при неясных до сих пор обстоятельствах. Единственным более или менее достоверным остается свидетельство Герды Мешулат, которая во время обстрела со стороны отступивших немецких войск оказалась в бомбоубежище еще с десятью товарищами по несчастью. Позже в бункер спустились красноармейцы, поначалу не вызывавшие опасений. Их командир вел себя дружелюбно и даже играл с детьми. Однако затем появился старший офицер, который вступил в спор с первым и другими солдатами. Прятавшихся вывели на поверхность, где стояли солдаты с оружием на изготовку; в этот момент Герда споткнулась и от волнения потеряла сознание. Потом сквозь небытие она услышала выстрелы…

Немецкий военный Бернард Фиш, который участвовал в боях за Неммерсдорф, всю жизнь мучился вопросом, что же произошло в этом маленьком восточнопрусском поселке. Он выдвинул версию, что случившееся было нацистской инсценировкой, призванной мобилизовать немецкое население на смертельную борьбу против «диких большевиков» и «степных подонков». Другие историки полагают: убийства гражданских имели место, однако практически не подлежит сомнению, что нацисты увеличили их число, добавили фантасмагорические подробности, сфабриковали фальшивые фотографии и хронику, а возможно, и надругались над трупами, чтобы сделать картину как можно более ужасающей. Главный русскоязычный знаток этой темы Игорь Петров пишет:

Раскрыть эту историческую тайну будет очень трудно; в первую очередь потому, что свидетельство Герды Мешулат – единственное и проверить его детали, во всяком случае пока, не представляется возможным.

Как бы то ни было, Геббельсу удалось посеять панику. Население Восточной Пруссии в ужасе бросилось к берегу Балтики, чтобы морем перебраться в западную часть Германии. Собственно, этим же путем вскоре пришлось спасаться и нацистским войскам. Трагичность ситуации заключалась в том, что часть беженцев вывозилась на кораблях кригсмарине, которые были абсолютно законными военными целями, и гражданские люди, таким образом, становились заложниками военных действий.

В январе-феврале советская подводная лодка С-13 под командованием капитана III ранга Александра Ивановича Маринеско потопила в Балтийском море два крупных военных транспорта: «Вильгельм Густлофф» и «Штойбен». Первый был знаменитым лайнером, спущенным на воду в 1937 году и названным в честь руководителя швейцарского отделения НСДАП. Густлофф был убежденным нацистом и антисемитом, который на волне принятия Нюрнбергских законов о расе и крови принялся за активную пропаганду зловещих «Протоколов сионских мудрецов», сфабрикованного текста, якобы доказывающего существование еврейского заговора для захвата мирового господства. 4 февраля 1936 года еврейский студент Давид Франкфуртер застрелил Густлоффа в Давосе. Третий рейх превратил убитого политика в святого и мученика нацизма; сам факт его гибели от руки еврея послужил в пропаганде Геббельса доказательством того, что «Протоколы» вовсе не врут. Густлофф стал одним из знамен холокоста. В его честь был назван филиал Бухенвальда, где широко использовался рабский труд заключенных. И наконец, его имя было присвоено крупному пассажирскому лайнеру, который изначально планировалось назвать «Адольф Гитлер». Сам фюрер принял участие в торжественной церемонии спуска судна на воду. На этом корабле находилась его личная комфортабельная каюта.

Первоначально «Густлофф» принадлежал нацистскому обществу «Сила через радость», которое занималось организацией досуга населения. На лайнере проводились дешевые круизы для рабочих Германии. Вместе с тем корабль выполнял и пропагандистские миссии. В 1937 году во время выборов в Рейхстаг он послужил плавучим избирательным участком для тех немцев, которые проживали в Великобритании. Позже – перевез из Испании германских добровольцев из легиона «Кондор», принимавших участие в Гражданской войне на стороне генерала Франко. Европейская, особенно британская, пресса много и благосклонно писала об этом суперкорабле, призванном символизировать мощь и благополучие рейха.

С началом Второй мировой войны лайнер был реквизирован государством и превращен в плавучий госпиталь, но в этом качестве он просуществовал недолго. В 1941 году корабль стал плавучей казармой для школы подводников в Готенхафене. В связи с продвижением советских войск в Восточной Пруссии глава германского ВМФ Карл Дениц разработал операцию «Ганнибал» – массовую эвакуацию войск и населения морем. «Густлофф» должен был вывезти бригаду 2-го дивизиона школы подводников в составе девятисот четырнадцати военнослужащих, а также триста семьдесят три флотских зенитчицы, членов НСДАП и их семьи, а также некоторое количество беженцев. В реальности число гражданских лиц на борту составило, по официальной информации, около четырех тысяч человек, а по современным оценкам – в два раза больше. Вести лайнер в Киль должен был шестидесятитрехлетний ветеран торгового флота Фридрих Петерсен. Главным военным на борту оказался корветтен-капитан Вильгельм Цан, командир курсантов-подводников.

Цан был довольно известным человеком в подводном флоте. В начале Второй мировой войны он командовал подлодкой U-56, которая 30 октября 1939 года, прорвавшись сквозь плотное охранение, возле Оркнейских островов атаковала флагман британского королевского флота линкор «Нельсон». Позже сложилось представление (возможно, неверное), что в момент атаки на борту находились Уинстон Черчилль, первый морской лорд сэр Дадли Паунд и адмирал сэр Чарльз Форбс. По мнению Цана, две его торпеды попали в цель, но их взрыватели не сработали. Правда, британцы не заметили ни подлодки, ни торпед, однако вряд ли офицер мог так бесстыдно врать себе же в ущерб.

Этот эпизод психологически подавил Цана, и после ряда неудач командование сочло необходимым перевести его на преподавательскую работу. Тем не менее его можно назвать опытным и знающим морским офицером.

Важным для судьбы «Вильгельма Густлоффа» стал выбор фарватера, которым лайнер собирался пойти на запад. Имелась возможность следовать по мелководью вдоль берега, однако там существовала угроза мин, выставленных английскими самолетами. Петерсен и Цан совместно приняли решение идти глубоководным фарватером номер 58. В позднейшем отчете корветтен-капитан написал, что он не имел информации о наличии в этом районе советских подводных лодок. Таким образом, Маринеско оказался там, где его не ждали.

30 января «Густлофф» вышел в свой последний рейс с эскортом из миноносца «Леве» и торпедолова Тf 19. Последний почти сразу же сообщил о разрыве сварного шва и течи; ему разрешили вернуться в Готенхафен. Через некоторое время «Леве» отстал из-за сильного волнения на море. Цан, демонстрируя понимание обстановки, настаивал на том, чтобы лайнер развил скорость до шестнадцати узлов. Но выяснилось, что эта скорость недоступна для переполненного корабля, который к тому же не полностью «оправился» от последствий британской бомбардировки в 1943 году. Со своими габаритами он не мог выполнить и противолодочный зигзаг. Зато, словно помогая противнику, корабль на некоторое время включил ходовые огни, опасаясь столкнуться с шедшими навстречу немецкими тральщиками. В этот момент он и был замечен советской подводной лодкой.

Ее капитан Александр Маринеско был уроженцем южной солнечной Одессы. Его никогда не тянуло в военный флот: он с детства мечтал стать капитаном дальнего плавания. Но эпоха ограничивала возможность выбора: по комсомольской линии молодого моряка мобилизовали в подплав Балтики и всю Великую Отечественную он прослужил командиром разных субмарин. Подлодки Балтийского флота, покидая базы в Кронштадте и Ленинграде, попадали в смертельную опасность: плотная минная блокада Финского залива изначально делала их шансы на возвращение невысокими. Маринеско свои субмарины сберег и продемонстрировал дарование хорошего моряка; так, в 1942 году его М-96 высадила на побережье Нарвского залива десант. Десантирование прошло успешно, и роль Александра Ивановича в этом была велика. Представление к ордену Красного Знамени сообщает, что «выполняя специальное задание КБФ, тов. Маринеско проявил настойчивость и решительность… Скрытно провел подлодку в район, занятый противником, вышел на дистанцию до берега 2 кабельтова, высадил людей и в последующем принял их на борт ПЛ, а когда в силу сложившейся обстановки ночью унесло шлюпки с важной аппаратурой, командир, помня, что операция должна быть скрытной, разыскал в темноте ночи шлюпки и поднял на борт».

Члены экипажа любили и уважали Маринеско. Командование тоже его ценило, однако было одно большое «но». Александр Иванович тяготился военной дисциплиной; собранный и деловитый на борту, он преображался, едва его корабль возвращался в порт. Напряженная работа сменялась безудержным загулом с выпивкой, драками и любовными похождениями. В начале января 1945 года новая лодка Маринеско С-13 стояла в Турку, на территории Финляндии, которая еще несколько месяцев назад была противником СССР. И тут капитан опять сорвался: он самовольно покинул корабль и несколько суток провел в обществе какой-то красивой финки. Это было вопиющее нарушение устава, и командиру грозил трибунал. Однако нехватка кадров заставила повременить с наказанием: Александра Ивановича отправили в море с суровым напутствием – добиться успеха.

Увидев «Густлофф», командир С-13 начал его преследование. Он шел в надводном положении параллельным курсом, стремясь обойти лайнер и занять удобную позицию для атаки. Для этого лодке пришлось развить предельную скорость более девятнадцати узлов. Известный историк флота Виктор Доценко полагает, что маневрирование субмарины было выполнено безукоризненно. Оказавшись наконец впереди вражеского корабля, Маринеско повернул лодку перпендикулярно левому борту противника и дал залп тремя торпедами. Все три поразили цель. Спустя час она погрузилась на дно Балтики.

Сразу после событий шведская, а потом английская пресса писали о гибели трех тысяч семисот подводников, которыми якобы можно было бы укомплектовать семьдесят немецких подводных лодок. Эта лестная, но сильно преувеличенная версия результатов потопления «Густлоффа» стала известна советскому командованию, была принята за истину и позже нашла отражение в наградном листе Маринеско. Отдельная трагедия Александра Ивановича состояла в том, что, похоже, он сам до конца жизни верил, будто уничтожил цвет гитлеровского подводного флота. Тем обиднее для командира С-13 было то, что звезду Героя Советского Союза ему, с учетом январского загула, заменили еще одним орденом Красного Знамени.

Реальность выглядит иначе, нежели хлесткие строки иностранных газет военного времени. На «Густлоффе» погибло примерно шестьсот пятьдесят военнослужащих-комбатантов, четыреста шесть моряков и двести пятьдесят зенитчиц противника, что само по себе выглядит внушительно. Пусть эти солдаты и не были уникальными, незаменимыми профессионалами, как твердила пропаганда, но вряд ли кто-то позволил бы им сидеть без дела весной 1945 года: их вполне можно представить стреляющими в советских солдат во время штурма Берлина.

Однако главный успех Маринеско лежит не в военной, а в политической плоскости. Он потопил один из ярких символов Третьего рейха, корабль, известный всей Европе, названный в честь иконы национал-социализма, с личной каютой Гитлера на борту. Особую пикантность ситуации придает то, что это произошло 30 января, в годовщину прихода фюрера к власти. Залпы советской подлодки в этот день будто утверждали неотвратимость падения нацизма.

Отдавая дань памяти мирным немецким жителям, погибшим во время потопления «Густлоффа», мы хотели бы отметить важный нюанс. Количество спасательных средств на лайнере изначально было рассчитано только на тысячу девятьсот человек. Разрешая взойти на борт как минимум вдвое, а возможно, и вчетверо большему числу пассажиров, организаторы переброски заранее соглашались с тем, что в случае катастрофы большинство из них умрет. После атаки С-13 (напомним, вполне законной) единственная возможность минимизировать число жертв состояла в том, чтобы как можно быстрее отправить сигнал бедствия и уповать на то, что стремительно прибывшие спасатели оперативно выловят людей из ледяной воды. Этого сделано не было. Хотя основной передатчик на лайнере вышел из строя, а запасной мог отправлять сообщения только на две тысячи метров, «Леве» довольно быстро переправил SOS в эфир. Проблема заключалась в том, что для рейса была выделена запасная частота 2-й учебной дивизии школы подводников, которую не слушали большие военные корабли, находившиеся неподалеку. Они приняли сигнал по цепочке слишком поздно. Цан пишет в отчете, что отдавал миноносцу приказ стрелять сигнальными ракетами, но почему-то не произошло и этого. Таким образом, организовать полноценную спасательную операцию немцы не смогли по внутренним причинам. Кроме того, согласно рапорту корветтен-капитана, были проблемы и на самом лайнере. Из-за сильного обледенения шлюпбалок спуск на воду спасательных лодок представлял огромные трудности. В этих условиях выживали не испуганные и слабые, а сильные и умелые, то есть как раз моряки и военные, процент которых среди выживших просто поражает (из тысячи двухсот пятидесяти спасшихся пятьсот восемь человек составляют подводники, сто двадцать три – зенитчицы и восемьдесят три – члены экипажа). Так, капитан Петерсен и военный начальник Цан, поняв, что корабль скоро уйдет на дно, сели в командирский катер и покинули тонущий лайнер. Простые люди так поступить не могли. Несет ли за все это ответственность Маринеско? Очевидно, что нет.

В ночь с 9 на 10 февраля С-13 одержала еще одну победу. На этот раз субмарина атаковала транспорт «Штойбен», вышедший из порта Пиллау. Хотя он перевозил преимущественно раненых военных, однако имел на борту зенитное вооружение, был окрашен в трехцветный зимний камуфляж, шел в сопровождении сильного эскорта из двух миноносцев и опять же представлял собой легитимную военную цель. Маринеско преследовал его в течение четырех часов, что стало самой длительной охотой советского подплава в годы Второй мировой войны. Первые два часа наша подлодка не видела противника, а только слышала благодаря шумопеленгаторной станции. Наконец враг был обнаружен визуально: в ночных условиях советский командир ошибочно принял его за легкий крейсер «Эмден». Несмотря на эту неточность, далее Маринеско проявил себя как большой мастер военно-морского искусства.

Атака на «Штойбен» была лишена того благоприятного стечения обстоятельств, которые имелись в случае с «Густлоффом». На этот раз приходилось учитывать мощное охранение и противолодочные маневры кораблей противника. Маринеско всплыл и начал искать позицию для атаки, но погода сыграла за немцев: тучи разошлись, появилась луна и в ее свете С-13 могла быть легко обнаружена. Советский капитан ушел в темную часть горизонта, обогнал «Штойбен» и приготовился стрелять из носовых аппаратов, но вновь помешало препятствие: борт транспорта неожиданно заслонил один из миноносцев. Тогда С-13 сделала резкий поворот от германского конвоя и дала залп двумя торпедами из кормовых аппаратов. Несмотря на большое расстояние в 12–15 кабельтовых, обе или как минимум одна попали точно в цель. «Штойбен» затонул за каких-то пятнадцать минут, причем немецкие моряки даже не поняли, что причиной этого была атака подлодки. Долгое время в Германии считалось, что лайнер подорвался на мине.

Зимний поход С-13 сделал Маринеско советским рекордсменом по тоннажу потопленных кораблей противника: на его подтвержденном счету оказалось около сорока тысяч тонн (более двадцати пяти тысяч тонн – первая цель и более четырнадцати тысяч – вторая). По возвращении капитан был тепло встречен командиром дивизиона: про потопление «Густлоффа» уже было известно из зарубежной прессы, что производило сильное и крайне выгодное впечатление. О трибунале никто и не вспоминал. Однако то, что победы были оценены всего лишь орденом Красного Знамени, который у Маринеско уже был – причем за куда более скромные достижения, – судя по всему, уязвило и расстроило подводника.

В следующем, последнем военном походе С-13, проходившем с 20 апреля по 23 мая 1945 года, Маринеско ни разу не вышел на позицию для атаки. Справедливости ради отметим, что сам он был несколько раз атакован и осторожно, но умело уклонялся от боя. Считается, что причиной пассивности была обида Александра Ивановича на командование. Строго говоря, прямых доказательств этому нет. С такой же вероятностью можно предположить, что Маринеско, похоронивший за годы Великой Отечественной множество товарищей-подводников и умершего от ран отца, просто не хотел рисковать экипажем. Война явно заканчивалась (а 9 мая и закончилась), окончательная судьба ее решалась на суше.

Как бы то ни было, командование такой подход не оценило. Негативную характеристику командир C-13 воспринял как придирку, разразился новый скандал, после которого Александра Ивановича понизили в звании и фактически выгнали с подлодки. Недовольство Маринеско стал топить в алкоголе, и это привело к его окончательному увольнению с флота.

Дальнейшая судьба моряка полна трагических перипетий. Вредные привычки не довели Александра Ивановича до добра. Он побывал в заключении, прозябал в нищете, хотя умудрялся помогать престарелой маме и детям, в конце концов заболел раком пищевода, сожравшим боевого офицера за считаные месяцы. Успешный поход Маринеско в течение долгих лет был, по сути, предан забвению. Только на исходе его жизни благодаря писателям Александру Крону и Сергею Смирнову, раскопавшим эту историю, об атаках на «Густлофф» и «Штойбен» стало известно всему Советскому Союзу. Многие ветераны флота и представители интеллигенции стали ходатайствовать о присвоении командиру С-13 звания Героя Советского Союза. Однако прошения не находили отклика. Лишь через двадцать семь лет после смерти Маринеско, в 1990 году, на волне перестройки ему наконец была присуждена звезда Героя.

Некоторые авторы, например крупный современный историк флота Мирослав Морозов, считают это решение политическим, а самого Маринеско, ввиду его разгильдяйства, недостойным столь высокой награды. У нас другое мнение. Если оценивать достижения подводника только по реальным военным заслугам, то звания Героя он достоин вполне. Сам же Мирослав Эдуардович признает, что в годы войны эту награду могли дать и за несколько меньшие успехи. Что касается нарушений дисциплины, то спорить не о чем: командование справедливо наказывало Александра Ивановича, и его посмертное награждение «за мужество и героизм» отнюдь не становится индульгенцией за все прочее. Однако мы считаем, что потомки, более чем современники-командиры, могут проявить милосердие к боевому офицеру, провоевавшему всю Великую Отечественную от первого до последнего дня. Особенно с учетом того, что судьба и так очень жестоко наказала командира С-13.

Сегодня память о Маринеско увековечена в разных городах бывшего СССР, в том числе и в Калининграде. В 1990 году его именем здесь была названа набережная. Спустя одиннадцать лет на Нижнем пруду знаменитому капитану III ранга поставили памятник: на нем Александр Иванович смотрит в перископ, готовясь к очередной атаке на противника.

Но вернемся в 1945 год. После взятия Кенигсберга целью советских войск в Восточной Пруссии оставалась группировка противника, отрезанная на Земландском полуострове и прижатая к морю. Центром нацистской обороны стал Пиллау. Сюда перебрался бежавший Кох. Гитлеру он сообщил, что предатель Ляш сдал Кенигсберг в его отсутствие. Сам он по-прежнему в строю и будет сопротивляться до последнего.

На Земланде немцы сражались, надо признать, отчаянно. 22 апреля тут едва не погиб Василевский: его «Виллис» попал под осколки вражеских снарядов. И все же шаг за шагом Красная Армия занимала вражеский оплот. 25 апреля Пиллау был взят.

В современном Балтийске до сих пор живет легенда о том, что здесь существовала тайная гитлеровская база подлодок, на которых кое-кто из нацистов сумел бежать в Латинскую Америку. Отчасти этот миф питается сюжетом знаменитого романа Леонида Платова «Секретный фарватер», согласно которому в Пиллау была стоянка таинственной субмарины «Летучий голландец», выполнявшей личные поручения Гитлера.

После падения Пиллау остатки немецких войск отступили на косу Фрише-Нерунг, не оставляя надежд эвакуироваться морем. Чтобы исключить их спасение, советское командование решило высадить на косе десант. Кровопролитные бои с упорным противником продлились вплоть до 9 мая 1945 года, когда остатки Земландской группировки, двадцать две тысячи человек, все-таки капитулировали.

Советские бойцы вспоминали, как после объявления о конце войны люди принялись на радостях палить в воздух трассирующими пулями, осветительными ракетами, просто из винтовок и автоматов. Ликовали все, от офицеров на командных пунктах до раненых в госпиталях. Весь следующий день в войсках шло полустихийное празднование: импровизированные парады под звуки военных оркестров, митинги, салюты, обеды из рыбы, заглушенной на месте.

В этой радостной суматохе мало кто вспоминал про Эриха Коха, который вновь ускользнул от справедливого возмездия: ледокол «Восточная Пруссия» вывез нациста в Копенгаген. Оттуда он отправился во Фленсбург, где после самоубийства Гитлера собралось новое правительство агонизирующего рейха. Кох упрашивал адмирала Деница вывезти его на подлодке, но получил отказ и растворился среди беженцев. Несколько лет палач прожил под именем Рольфа Бергера, играя роль заурядного фермера. Но в 1949 году его все же опознали. Англия выдала одиозного пленника Польше, и там бывший наместник Гитлера наконец-то предстал перед судом.

Впрочем, Кох в который уже раз попытался ускользнуть от наказания. Учтя, что он оказался в социалистическом государстве, бывший обер-президент вещал о приверженности идеям Маркса и Энгельса, уверял, что нацисты никогда не считали его вполне своим, и приписывал себе ни много ни мало решающую роль в заключении пакта Молотова – Риббентропа! Естественно, в ход шли проклятья по адресу Гитлера, Гиммлера и бывшего шефа Розенберга, который якобы бесстыдно клеветал на него Нюрнбергскому трибуналу. Все эти красноречивые эскапады, однако, не помогли: суд приговорил сатрапа и расиста к смертной казни. И все же запредельное везение не оставило Коха. Приговор не был приведен в исполнение ввиду… слабого здоровья заключенного. Слабое здоровье не помешало экс-гауляйтеру прожить в тюрьме аж до 1986 года.

Еще находясь на свободе, Кох узнал об участи владений, которыми он когда-то управлял. Послевоенная судьба Восточной Пруссии была окончательно решена на Потсдамской конференции. Две трети региона отошли Польше, а северная часть вместе с Кенигсбергом – Советскому Союзу, который приступил к переименованиям старых немецких топонимов новыми русскими.

Относительно того, как теперь будет называться столица области, шли споры. Первоначально в Кремле склонялись к варианту Балтийск. Однако 3 июня 1946 года скончался Михаил Калинин, человек, который в течение десятилетий возглавлял главный институт советской власти, Верховный Совет СССР. Сталин предложил дать новому крупному городу страны имя почившего соратника.

Когда-то, еще в 1933 году, вождь написал на Калинина забавную эпиграмму:

Можно пошутить: раз Калинин писал тексты заумнее Канта, то и город, где жил основоположник немецкой классической философии, можно смело называть именем Михаила Ивановича.

А что в реальности? Имел ли Калинин какое-то отношение к Кенигсбергу? Надежно установлено, что в самом городе он никогда не бывал. Но надо принять во внимание и ряд других соображений. Формально, согласно Конституции, Михаил Иванович был главой государства, которого на Западе называли советским президентом. Разумеется, его политическое влияние не стоит переоценивать, оно не было определяющим, и вместе с тем в годы войны этот человек в потертом пиджаке, выходец из простых рабочих, оставался символом и лицом власти, ведущим борьбу против нацистских захватчиков.

Судить о реальной роли Калинина в отечественной истории на самом деле очень непросто. Его современной научной биографии попросту нет. Лакированные тексты советского периода не могут удовлетворить взыскательных читателей так же, как и псевдоразоблачительные статьи времен перестройки. Тем не менее очевидно, что на советском политическом небосклоне Михаил Иванович был яркой фигурой, и вовсе не благодаря интрижкам, действительным или мнимым, с балеринами Большого театра. За годы «президентства» Калинин принял в своем кабинете восемь миллионов человек. Во время войны он довольно энергично, несмотря на возраст и болезнь, вел агитацию, разъезжал по всей стране, выступал на фронте. Это он в радиообращениях с 1942 по 1944 год поздравлял советских граждан с Новым годом, ободряя их обещанием неминуемой победы. Именно он традиционно вручал государственные награды, в том числе героям Восточно-Прусской операции Василевскому и Черняховскому. Именно его подпись стоит под указами об учреждении медалей за взятие и освобождение городов, в том числе «За взятие Кенигсберга».

Таким образом, это не был какой-то малоизвестный чиновник, о котором рядовые фронтовики и вообще граждане не имели понятия. Он отчетливо ассоциировался с властью, которая вела тяжелейшую борьбу с врагом и привела страну к победе. Присвоение имени Калинина столице новой области РСФСР можно оценить только в этом контексте.

Кстати, глава Верховного Совета в речах уделял внимание и Восточной Пруссии. Присоединение части старой германской провинции к СССР «всероссийский староста» трактовал как исправление исторической несправедливости, напоминая о несчастной судьбе пруссов. «Мы, – говорил он летом 1945 года, – вероятно, получим Кенигсберг с прилегающим к нему районом, то есть область, которую немецкие псы-рыцари захватили в Средние века и закрепляли за собой… посредством огня и железа, путем поголовного истребления… туземного населения».

Итак, 4 июля 1946 года Кенигсберг был официально переименован в Калининград.

Так закончилась история Восточной Пруссии и началась история Калининградской области.

Сегодня мы здесь дома.