Российское крестьянство в революции и гражданской войне

Глава 2. Рождение нового режима

Октябрьская революция в России созрела и победила в экстремальных условиях войны, развала экономики, паралича власти демократического Временного правительства, стремления народа к миру, крестьянства — к земле.

В марксистской теории, положенной в основу практической деятельности партии большевиков, взявшей власть 25 октября 1917 г., отношения рабочего класса и крестьянства строились как отношения ведущего и ведомого. Считалось, что рабочий класс должен быть гегемоном, воспитателем своего младшего брата политически менее развитого, неорганизованного, социально и духовно задавленного крестьянства, преобразователем условий и уклада его жизни, сознания, психологии.

В основе всей практической деятельности РКП(б) лежало ленинское понимание социально-классовой структуры российского крестьянства, представление о нем как о классе капиталистического общества. Поскольку революция считалась пролетарской, то ее опорой в деревне должна была быть, по понятиям коммунистов, беднота, т.е. пролетарские, полупролетарские и мелкие крестьянские хозяйства, живущие полностью или отчасти работой по найму. В крестьянстве эти слои составляли большинство и после решительной расправы с помещиками и зажиточными крестьянами они должны были быть, по расчетам большевиков, на стороне пролетарского переворота. Хотя среди мелкого крестьянства предвиделись неизбежные колебания в сторону свободной торговли, т.е. в сторону буржуазии[157].

Другой массовый слой сельского населения, с которым пролетариат должен был установить союзнические отношения, отвоевав его у буржуазии, Ленин относил к среднему крестьянству. В капиталистическом обществе это земледельцы, имевшие участок земли (на общинном праве, праве собственности или аренды), который давал им некоторый излишек продукции, способный в лучшие годы превращаться в капитал. При капитализме эти крестьяне часто прибегали к найму рабочей силы. В условиях Советской власти социальные признаки среднего крестьянства изменились. Оно не становилось собственником или арендатором национализированной земли, а лишь получало право пользования и обработки ее собственным трудом. В новых условиях средним крестьянином Ленин называл того, кто владел некоторыми средствами производства, не продавал своей рабочей силы и не эксплуатировал наемный труд[158]. В таком понимании средним становилось абсолютное большинство крестьян. В начале переходного периода от капитализма к социализму у этого слоя крестьянства, считал Ленин, преобладали колебания в сторону буржуазии. Источник колебаний он видел в мелкотоварном характере их производства, мелкобуржуазной психологии, миросозерцании и настроении собственника. Поэтому рабочий класс не мог сразу поставить задачу “привлечь этот слой на свою сторону, а должен ограничиться задачей нейтрализовать его, т.е. сделать нейтральным в борьбе между пролетариатом и буржуазией”[159]. Чтобы не допустить перехода средних слоев на сторону буржуазии, власть Советов должна была добиваться соглашения с ними, делать им уступки в практических вопросах социалистического строительства. Соглашение с ними — основа политики их нейтрализации. Теоретически суть методов нейтрализации состояла в убеждении, воспитании, организации, соглашении и удовлетворении их требований. Но в случаях перехода колеблющихся на сторону “классовых врагов диктатуры пролетариата”, для пресечения их враждебных действий Ленин не исключал возможность применения к ним принуждения[160]. Основой для достижения соглашения со средними слоями Ленин считал борьбу Советской власти против помещиков и буржуазии. К последней Ленин относил и состоятельное крестьянство, кулаков.

В упрочении власти Советов огромное значение имел политический блок большевиков с левыми эсерами, представлявшими интересы общинного крестьянства. Ленин считал, что блок этих партий “может быть “честной коалицией”, честным союзом, поскольку “коренного расхождения интересов наемных рабочих с интересами трудящихся и эксплуатируемых крестьян нет”[161]. Однако практика первых месяцев революции показала различное понимание целей и методов социального преобразования общества коммунистами и левыми эсерами.

Левые эсеры вошли в революцию во многом с идейным багажом народничества. Они стали наследниками аграрной программы эсеров с ее разрушительным требованием уравнительного раздела земли. В отличие от коммунистов они не признавали классового принципа в решении социальных задач, заявляя себя противниками диктатуры, централизации, ограничения свобод, применения насилия к трудящимся. Левые эсеры не отрицали расслоения крестьянства, но считали, что его верхние (кулацкие) и низшие (пролетарские, люмпенские) слои не играют определяющей роли в жизни деревни. Решающая роль, по их понятиям, принадлежала трудящемуся крестьянству, не эксплуатирующему наемного труда. В этом плане они чувствовали реальность лучше большевиков. Левые эсеры, не признавая гегемонии пролетариата, считали крестьянство основой класса трудящихся и движущей силой социального обновления общества. В Советах они видели организацию, способную осуществить их аграрную программу. Вся их практическая деятельность была подчинена борьбе с большевиками за влияние на крестьянство.

Левые эсеры оформились как политическая партия лишь во второй половине ноября 1917 г. Только после того, как выявилась безнадежность создания однородного социалистического правительства, они вошли в Совнарком (8 декабря 1917 г.). Коммунисты, не имевшие крестьянского большинства на съездах, к левым эсерам относились с осторожностью и терпимостью.

Наиболее сложными проблемами в отношениях новой власти и среднего крестьянства стали хлебная монополия с ее запретом частной торговли и изъятием излишков хлеба и мобилизация крестьян в Красную Армию.

Задолго до Октябрьской революции Ленин много внимания уделял выявлению позиций кулачества. В его понимании кулаки — это крестьяне, ведущие хозяйство с применением наемного труда, т.е. эксплуататоры. Для Ленина и большевиков они представлялись лишь одной из разновидностей капиталистов и рассматривались ими как враги социалистической революции. В марксистской теории ликвидация кулачества считалась исторической задачей социалистической революции, но допускались многовариантные компромиссы в определении сроков и способов ее осуществления. Ф. Энгельс полагал, что отнять у кулаков всю собственность нельзя, поскольку такие крестьяне работают на земле и создают часть своего достатка собственным трудом. Теоретически это положение разделял и В.И. Ленин. Но практика революции была далека от теории.

Термин “кулак” широко представлен в источниках по истории этого периода. Но необходимо помнить, что скрытая за ним историческая реальность не всегда доступна адекватной расшифровке, что зачастую мы имеем дело лишь с идеологемой и политическим жупелом, настойчиво навязываемыми большевиками в оправдание своей антикрестьянской политики.

В России крестьянское предпринимательство в агросфере наибольшее развитие получило на окраинах, где меньше давили крепостнические пережитки. В Прибалтике, на юге Украины, Северном Кавказе, в Заволжье, Сибири сразу проявилась враждебность кулаков к Советской власти. В Центральной России к Октябрьской революции кулаки еще не разорвали общинной пуповины. По образу жизни, труда, психологии они оставались крестьянами, ведущими за собой деревню.

Первые аграрные законы Советской власти (Декрет о земле и Основной закон о социализации земли) стали симбиозом двух утопий: крестьянской — с требованием всеобщего уравнения, и пролетарской — с задачей социалистического преобразования сельского хозяйства на основе государственной и коллективной собственности. Законы не ставили непосредственной задачи экспроприации кулачества, но предусматривали ограничение его собственности. Во-первых, сам уравнительный принцип распределения позволял изымать у кулаков земли сверх определенной крестьянскими съездами нормы. Во-вторых, если земля сдавалась кулаками в аренду и обрабатывалась наемным трудом, она передавалась нуждающимся крестьянам. И лишь в одном случае допускалась экспроприация всей их собственности — при сопротивлении власти, т. е. в порядке карательной меры. В идеале главной задачей Советской власти в отношении кулаков было лишь ограничение их эксплуататорских стремлений, установление контроля над ними, подчинение их пролетарским законам, т. е. лишение их возможности выступать против власти Советов и оказывать идейное и политическое воздействие на деревню. Но уравнительность землепользования, запрещение аренды и использования наемного труда ограничивали крупного крестьянина в его правах собственности на средства производства и хлеб, подрывали основы товарности его хозяйства. Подрыв материального благосостояния зажиточного крестьянства породил его политическую враждебность к Советской власти. С весны 1918 г. меры экономического принуждения, применяемые к этой категории крестьян, как единственных владельцев товарного хлеба, дополненные ограничениями гражданских прав, толкнули их в лагерь ярых противников новой власти. Практика 1918 г. в отношении крестьян дала наибольшие расхождения с теорией, став одной из причин разрыва политического блока большевиков и левых эсеров и создания крестьянского фронта гражданской войны.

В отношениях Советской власти и крестьянства наибольшие трудности пришлось преодолеть, решая проблему регулирования производства и перераспределения продуктов крестьянского труда. В условиях развала экономики страны Ленин и партия большевиков непоколебимо стояли за государственную монополию на хлеб, введенную еще в марте 1917 г. Временным правительством, за обязательность твердых цен на хлеб, его учета, контроля и централизованного распределения. Принятие в конце весны 1918 г. экстраординарных мер сохранения государственной монополии на хлеб вызвали серьезный конфликт новой власти с крестьянами как производителями хлеба. В таких условиях РКП(б) перешла к форсированию раскола крестьянства, чтобы через выделение и организацию бедноты упрочить свои позиции в деревне.

Чтобы провести отмену частной собственности на землю и передать ее в пользование крестьянам, новой власти надо было овладеть крестьянскими организациями: Советами, земельными комитетами, волостными земствами. В них большевики и левые эсеры не имели большинства. Губернские и многие уездные организации крестьян оставались в руках правых эсеров, отрицавших правомочность Второго съезда Советов на издание законов. Это право они признавали только за всенародно избранным Учредительным Собранием.

Выборы в Учредительное Собрание состоялись 12-14 ноября 1917 г. Победу на них одержали эсеры (54% депутатов).

Открытию Собрания предшествовали Чрезвычайный, а затем II Всероссийский съезды крестьян (ноябрь-декабрь 1917 г.), которые высказались за власть Советов, одобрив декреты Второго Всероссийского съезда Советов. Вместе с тем они настаивали, чтобы Декрет о земле был утвержден Учредительным собранием. Выступая за созыв Учредительного собрания, II Всероссийский съезд крестьянских Советов тем не менее подчеркнул, что будет решительно бороться против попыток вступить в борьбу с Советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, рассматривая это как посягательство на завоевания революции. Правоэсеровскому исполкому крестьянских Советов было выражено недоверие. Новый избранный исполнительный комитет крестьянских Советов влился во Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов, избранный Вторым съездом Советов. Правые эсеры, уйдя с крестьянского съезда, обратились к крестьянам от имени старого исполкома с призывом организовать сопротивление власти Советов, не осуществлять ее декретов и требовать созыва Учредительного собрания[162].

С арены Всероссийских съездов борьба за крестьянство была перенесена на губернские и уездные съезды, волостные и сельские сходы и собрания. Поскольку выборы в Учредительное собрание дали правым эсерам значительный перевес перед всеми другими партиями, они рассчитывали, что крестьянство поддержит их в борьбе против Советов за передачу власти всесословным органам, созданным Учредительным собранием. И действительно в ноябре-декабре девять губернских — Владимирский, Воронежский, Курский, Московский, Петроградский, Самарский, Саратовский, Тверской, Ярославский и некоторые уездные — Орловский, Усманский и другие съезды крестьян, созванные правоэсеровскими исполкомами, осудили Октябрьскую революцию и выразили недоверие Советскому правительству. Острая политическая борьба за крестьянство шла на шести губернских съездах: Воронежском, Московском, Нижегородском, Самарском, Тверском и Ярославском. Здесь дело дошло до раскола: левые делегаты ушли со съездов. По призыву большевиков и левых эсеров делегаты бедноты присоединялись к съездам рабочих и солдат. Когда не было надежд на раскол общекрестьянских или всесословных съездов, большевики и левые эсеры созывали съезды бедноты и средних крестьян. Такие съезды были организованы в Воронежской, Вятской, Владимирской, Нижегородской, Тверской, Саратовской губерниях. Решающую роль на этих съездах и в установлении Советской власти в уездах играли солдаты, вернувшиеся с фронта[163].

Поскольку Декрет о земле уже осуществлялся, многие крестьяне перестали признавать за Учредительным собранием право на власть и требовали от него утвердить декреты Советской власти. В противном случае, подчеркивалось в резолюциях многих крестьянских съездов, Учредительное собрание должно быть распущено.

На волостных и сельских собраниях, отражавших непосредственно волю крестьян, расстановка сил выглядела следующим образом (данные по 415 волостям): 53,5% волостей высказались за власть Советов, 30% настаивали на передаче власти Учредительному собранию, в 16,5% волостей население колебалось, не определив своей позиции[164].

Собравшееся 5 января 1918 г. Учредительное собрание отказалось признать власть Советов, большевики и левые эсеры покинули заседание. В зале осталось менее 200 депутатов. Несмотря на отсутствие кворума (объявленный кворум — 400 депутатов) в ночь на 6 января 1918 г. оставшиеся депутаты приняли десять пунктов закона о земле, которые по существу повторяли Декрет о земле. Крестьянская утопия и в Учредительном Собрании обретала форму закона.

6 января 1918 г. декретом Советского правительства Учредительное собрание было распущено.

Одиннадцать губернских съездов крестьян — Вятский, Олонецкий, Орловский, Пензенский, Пермский, Московский, Тамбовский, Тверской, Саратовский, Самарский и Симбирский, состоявшиеся в январе, одобрили роспуск Учредительного собрания. Но в восьми волостях Николаевского и Новоузенского уездов Самарской губернии правым эсерам удалось организовать восстания крестьян. В Пермской губернии попытки эсеров поднять восстания не нашли поддержки крестьян. 78 уездных съездов, состоявшихся в январе, из них 32 в центрально-земледельческом и 19 в промышленном районах, одобрили действия советского правительства и роспуск Учредительного собрания[165]. На некоторых съездах заслушивалось по два доклада: один от блока большевиков и левых эсеров, другой — от правых эсеров. Около 70% крестьянских делегатов голосовали за власть Советов. Треть крестьянства оставалась индифферентной к форме власти, колебалась или резко отрицательно относилась к классовым организациям, оставаясь сторонницей демократически избранных всесословных органов.

В январе 1918 г. состоялся III Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Он слился с III Всероссийским съездом крестьянских депутатов, съездом земельных комитетов и продовольственным съездом. Объединенный съезд избрал единый многопартийный Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет. Советы стали органами государственной власти.

Губернские и уездные Советы и исполкомы вначале создавались как многопартийные органы, но большинство мест в них имел блок большевиков и левых эсеров. Правые эсеры были единично представлены лишь в 54 уездных Советах.

В этот период правые эсеры не смогли организовать массы на защиту Учредительного собрания. Но с его роспуском они не смирились и не отказались от надежды поднять народ против власти большевиков под знаменем Учредительного собрания.

В волостях установление Советской власти в основном завершилось к апрелю 1918 г. К этому времени, по данным 3655 волостей Европейской части России, земства были распущены или влились в Советы на правах хозяйственных отделов в 87,4% волостей[166].

Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа, принятая III Всероссийским съездом Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов в январе 1918 г., провозгласила, что в составе органов власти не должно быть места эксплуататорам. Указания ЦК РСДРП(б) и инструкции Народного комиссариата внутренних дел (НКВД) ориентировали местных партийных и советских работников при создании крестьянских Советов исходить прежде всего из интересов бедноты[167]. Но эти указания редко реализовывались на местах. Лишь инструкция Новгородского губисполкома предписывала не допускать к выборам в органы власти кулаков и прочие эксплуататорские элементы[168]. В декабре 1917 г. на Пензенском губернском съезде Советов большевики пытались провести линию на выделение и организацию бедноты, однако они не были поддержаны левыми эсерами. В разделении крестьянства “кроется большая опасность”, говорил левый эсер Десятский. В крестьянские Советы должно организовываться все трудовое крестьянство[169]. Этот принцип всеобщего представительства стал основополагающим в создании первых волостных Советов. И в волостях Центральной России большинство Советов было избрано всем крестьянством[170], к выборам не допускались только помещики и капиталисты. Утверждение некоторых историков о том, что кулаки якобы не принимали активного участия в первых выборах Советов, так как являлись сторонниками земств, не подтверждается данными анкет волостных советов Центральной России. Роспуском Учредительного собрания и решениями III Всероссийского съезда Советов судьба земств, служивших организационной опорой эсеров, была предопределена. Поэтому в январе 1918 г. ЦК партии правых эсеров скорректировал тактику в отношении Советов. В обращении, опубликованном в местных газетах, эсеры призывали “стремиться получить в Советах преобладание путем энергичной агитации за перевыборы Советов и отзыва большевистских депутатов”. “Будучи в меньшинстве в Советах, должны не покидать их, а вести разоблачительную работу”[171].

Установка большевиков на недопущение кулаков в Советы довольно успешно реализовывалась в фабрично-заводских волостях. Например, в фабричных волостях Владимирской губернии 79,6% Советов были в основном бедняцко-середняцкими. В сельскохозяйственных же волостях Владимирской и Ярославской губерний процент бедняцко-середняцких Советов был значительно ниже — соответственно 22 и 25,6,%. В торгово-промысловых волостях этих губерний бедняцко-середняцкими являлись 31,5 и 35,5 % волостных Советов[172].

По данным 320 волостей Севера и Северо-Запада, всем населением было избрано 55% Советов, 42% при участии только трудящегося населения, а 3% создано кулаками[173]. На Урале насчитывалось 3 тыс. Советов, и большинство из них включали в свой состав кулаков[174]. В апреле 1918 г. на Уфимской губернской конференции коммунистов в докладах говорилось, что “в деревне дело обстоит не вполне надежно”, нередко имеется “только видимость Советской власти, а по существу хозяйничают старые заправилы — кулаки, крупные землевладельцы — помещики и пр. или же Советы находятся под влиянием левых эсеров. Влияние же большевиков на деревню в то время было еще чрезвычайно слабо; была значительная оторванность партии от низов”[175]. Первый состав волостных и сельских Советов по всей стране был общекрестьянским. Это были органы общинного самоуправления с преобладанием в них бедняцко-середняцких слоев деревни.

О соотношении политических сил в деревне дают представление анкеты волостных Советов. По данным этих анкет в 1077 волостях центральных губерний к весне 1918 г. партийные организации большевиков имелись в 9,7%, левых эсеров — в 2,2% волостей[176]. В 504 волостях Севера и Северо-Запада большевиков в Советах было 19%, сочувствующих им 11%, левых эсеров — 3,6%, сочувствующих им — 2,4%. других партий — 1,1%, беспартийных — 61,9%[177]. Преобладание беспартийных, но сочувствующих Советской власти — характерная черта крестьянских Советов, отражавшая слабую политизацию деревни. Большевиков в Советах представляли солдаты, рабочие, крестьянская беднота, левых эсеров — солдаты, мелкие и средние крестьяне, частично бывшие сотрудники земств. Кулаки в Советах чаще всего заявляли о своей беспартийности.

Левые эсеры быстро набирали силу в аграрных губерниях, где борьба в деревне не приняла еще крайних форм. Характерно, что там, где рано началась и остро проходила борьба бедноты и кулаков за власть, — Самарская, Саратовская, Московская, Нижегородская, Владимирская губернии — зимой 1917-1918 гг. левоэсеровские организации не получили большого развития. Здесь борьба за крестьянство шла между большевиками и правыми эсерами. В Самарской и Саратовской губерниях, отличавшихся высоким удельным весом зажиточного крестьянства, правым эсерам удалось сохранить свои организации и областное объединение с центром в г. Саратове и ряд волостных организаций, не смирившихся с потерей власти. В то же время в этом районе возникают 86 организаций РКП(б)[178]. С возвращением домой солдат во всех губерниях началось оформление ячеек большевиков. В ряде мест создание партячеек обосновывалось тем, что без них не может быть правильной работы Советов[179]. Зимой 1918 г. крестьяне Владимирской губернии организовали 13 сельских ячеек РКП(б)[180]. В Нижегородской губернии демобилизованные солдаты создали более 15 организаций коммунистов[181].

Состояние доступных нам источников не дает возможности выявить динамику роста в деревнях левоэсеровских ячеек в эти месяцы. Но в губернских и уездных советских газетах того времени часто встречались призывы к их созданию. Левоэсеровские, как и большевистские, эмиссары, инструкторы, комиссары и агитаторы, приезжавшие из Москвы, Петрограда, губернских центров, помогали организационному сплочению своих сторонников в деревнях и уездных городах. В органах власти левые эсеры и большевики вели совместную работу на основе декретов Советской власти. Через Крестьянский отдел ВЦИК и крестьянские секции губисполкомов левые эсеры готовили инструкторов для проведения социализации земли. Здесь же ходоки из деревень получали инструкции, литературу. Советская власть оказывала той и другой партиям финансовую поддержку. Так, в первые месяцы ВЦИК выделил левым эсерам на агитационно-пропагандистские цели 250 тыс. руб.[182] Большинство земельных, многие продовольственные и военные отделы исполкомов возглавляли левые эсеры.

Первоочередной задачей новых органов власти в деревне становится разрушение прежней системы общественно-экономических отношений, ликвидация всех видов частной собственности на землю.

Уже к апрелю 1918 г. в губерниях Центральной России было конфисковано 79,6% имений[183]. Помещики не оказали организованного сопротивления экспроприации их собственности. Союз земельных собственников вынужден был признать, что фактическое положение дел не позволяет игнорировать Декрет о земле. Он рекомендовал помещикам настаивать на составлении подробной описи имущества и оформлении ее по юридическим правилам. При благоприятных условиях эта мера должна была помочь собственникам доказать размер убытков, причиненных во время конфискации. Юридический отдел союза разъяснял помещикам, что по смыслу Декрета о земле и Инструкции земельным комитетам, конфискации не подлежали дома, усадьбы, личные вещи. Собственник мог настаивать и на сохранении за ним участка пахотной земли для обработки собственным трудом. Совет союза рекомендовал бывшим землевладельцам не покидать своих усадеб[184]. Союз надеялся на скорую реставрацию старой власти и стремился сохранить в деревне свои силы. Однако, опасаясь за жизнь, большинство помещиков и членов их семей покидали имения. Но весной в связи с усилением голода многие из них вернулись в деревню, пытались заняться земледельческим трудом. Летом местные Советы стали выселять помещиков. Этот процесс усилился в период комбедов, а завершился в 20-е годы.

Центральная власть не определяла размеры владений, подлежащих конфискации, оставляя решение этого вопроса на усмотрение самих крестьян. Нормы конфискуемых владений определялись съездами Советов и были различными даже в пределах одного уезда. По решению съездов, на учет брались и крупные владения крестьян. Этот вопрос достаточно изучен в литературе 70-х годов. Спорным остается лишь объем ущерба, нанесенного сельскому хозяйству погромами. Количество разгромленных имений было значительно выше, чем это отражено в трудах историков. Так, П.Н. Першин считал, что было разгромлено не более 10% имений. Однако, как показывают данные анкет, в 6 губерниях — Рязанской, Пензенской, Саратовской, Смоленской, Тверской и Новгородской — из 1204 имений пострадало 401, т. е. 33,3%. Особым размахом погромы отличались в губерниях со значительными остатками крепостнических пережитков. В Симбирской губернии, например, было уничтожено около 60% имений. В то же время в Тамбовской губернии, где эсерами были приняты своевременные меры по передаче имений в ведение земельных комитетов, разгромы не имели массового характера.

В феврале 1918 г. был опубликован подготовленный левыми эсерами “Основной закон о социализации земли” — второй после Декрета о земле законодательный акт, имевший важнейшее значение для аграрных преобразований первых лет. Он по существу заложил фундамент новых земельных отношений в стране. Закон исходил из факта ликвидации помещичьего землевладения. Первостепенное внимание в нем уделялось вопросам практического использования земли, ставшей общенародным достоянием. Этим законом определялись правила пользования и распоряжения землей. Закрепляя идею большевиков о создании крупных государственных хозяйств, на чем настаивал Ленин, и отдавая преимущество коллективным формам ведения хозяйств перед индивидуальными, закон вместе с тем не навязывал немедленного перехода к ним. Идя навстречу желаниям крестьян, закон вводил уравнительное землепользование.

По “Основному закону о социализации земли” в раздел пускались не только бывшие помещичьи, купеческие, монастырские, церковные земли, но и надельные, купчие, отрубные и хуторские земли крестьян, что подрывало товаропроизводящие хозяйства. Право пользования землей предоставлялось только лицам, обрабатывающим ее личным трудом. Использование наемного труда допускалось лишь для нетрудоспособных, или при обработке площадей запасного фонда и государственных земель. Всего в европейской части в раздел было передано 15,5 млн дес. земли. Но по губерниям и районам земля сельскохозяйственного значения распределялась неравномерно: в Среднем Поволжье и Прикамье на 6 губерний было 8 млн дес., в 4 губерниях черноземного центра — 3 млн, в 11 губерниях промышленного района — 3,3 млн дес. В Северном районе крестьяне 7 губерний получили 1,2 млн дес. В восточных губерниях (Поволжье и Прикамье) наделы увеличились таким образом на 50%, в южных — на 80, в центральных — на 15, а в северных — на 8%[185].

Начавшись весной 1918 г., уравнение земли проходило вплоть до сплошной коллективизации, но наиболее активно — в 1918-1919 гг. Уравнение проводилось не по высшему и даже не по среднему хозяйству, а по низшему, потребляющему, что предопределило в скором времени немалые трудности в получении хлеба из деревни. Весной 1918 г. средняя прибавка земли составила лишь 1-2,2 дес. на душу. Как первый, так и последующие разделы проводились в основном по числу едоков, что отвечало бедняцкому пониманию равенства. В ходе весеннего раздела состоятельные хозяйства лишались части своих земель, инвентаря, скота и это было одной из причин резкого обострения борьбы в деревне.

Беднота, получив землю, не могла создать рационального хозяйства, поскольку не имела нужных для этого средств производства. К началу весеннего сева деревне не хватало 350% сельскохозяйственных орудий по сравнению с тем, что требовалось до войны. Крестьяне нуждались в 3,5 млн пахотных орудий, каждое третье хозяйство не имело инвентаря и рабочего скота[186]. Революционная власть пыталась помочь деревне, но все, что она могла немедленно сделать — издать Декрет о монопольном распоряжении государства сельскохозяйственными орудиями и машинами, перевести некоторые заводы с военного производства на изготовление инвентаря, организовать общественное использование конфискованного инвентаря помещиков через прокатные пункты и др. Но это было лишь каплей в море народной нужды. А главное — государство не имело хлебных резервов и не могло обеспечить бедноту посевным материалом. Семена были у зажиточных крестьян и середняков. Весной хлеб стал главным объектом борьбы. Проблема его учета и перераспределения стала одной из основных задач новой власти.

10,5 млн безземельных и малоземельных крестьян (из 15 млн крестьянских дворов), даже получив землю, не могли создать товарного хозяйства, поскольку не имели, или почти не имели, инвентаря, скота, семян, да и прибавка земли не была существенной. Без помощи государства беднота не могла засеять полученную землю. Многие миллионы крестьян становились государственными иждивенцами, освобождавшимися от налогов, поставок хлеба, получавшими помощь на льготных условиях. Поскольку государство не имело никаких резервов для снабжения малоимущих, поощрялась их инициатива в уравнении богатых и состоятельных крестьян с беднотой в нормах пользования землей, скотом, инвентарем, в изъятии всех прочих “излишков”, что с неизбежностью вело к обострению социальной борьбы.

Весной 1918 г. перед деревней не стояла задача организации новой экономики. Но жизнь втягивала крестьянские Советы в решение неотложных экономических проблем. Требовались деньги на содержание работников Советов, больниц, школ, милиции, Красной гвардии, приобретение хлеба и инвентаря. Советы получили от земств тяжелое наследство в виде налоговых недоимок, долгов. На требования местных Советов о субсидировании Совнарком разъяснял 19 ноября 1917 г., что они должны сами обеспечивать себя денежными средствами, вводя местные налоги[187]. 20 января 1918 г. Совнарком издает “Проект единовременного поимущественного налога”, по которому обложению подлежали крестьяне, имеющие более двух рабочих лошадей и более 25 дес. земли[188]. Практическому осуществлению этого налога должна была предшествовать работа сельских и волостных Советов по учету и оценке имущества жителей. Крестьянское хозяйство, как объект налогового обложения, было новым и непонятным для сельских жителей явлением, к которому их органы власти не были готовы.

В январе 1918 г. Ленин ориентировал Советы на изъятие денег у кулаков, рассматривая наличие таковых как свидетельство эксплуатации народного труда[189]. 14 февраля Народный комиссариат внутренних дел (НКВД) циркулярно предписывал изыскивать средства “на месте путем беспощадного обложения имущих классов”[190]. Но большинство Советов не было к этому готово, практикуя традиционное обложение земли и сбор земских налогов. Однако Наркомзем и Наркомфин были принципиальными противниками взимания поземельных налогов, так как “Основной закон о социализации земли” отменял выкуп за землю и арендную плату. Разъяснениями, данными в апреле и июне, эти налоги были отменены[191]. Советы перестали собирать налоги для государственных нужд. Дискуссии об объекте налогового обложения велись в центральных органах до конца октября 1918 г. До осени каждый Совет по-своему добывал средства для местных нужд. Категории облагаемых жителей и суммы налогов находились в прямой зависимости от социального состава Совета. По данным 1003 волостных Советов 17 губерний Европейской России (Владимирская, Вологодская, Воронежская, Калужская, Костромская, Курская, Московская, Новгородская, Орловская, Пензенская, Рязанская, Саратовская, Смоленская, Тамбовская, Тверская, Тульская, Ярославская) 343 Совета (34,2%) получали средства подесятинным и подушным сбором[192], хотя они были запрещены Советской властью. Практикуемый Советами принцип уравнительности нередко на местах оборачивался против бедноты и середняков Так Чудиновский сельский Совет Орловского уезда Вятской губернии обложил одинаковым налогом как малоземельных, так и состоятельных крестьян. Разобравшись в сути такого уравнения, беднота запротестовала[193]. А в Михайловской волости Новоладожского уезда 25 голосами против 21 и при 7 воздержавшихся был принят налог не с десятины, а с души (надела), что также ущемляло бедноту. Если платить за десятину, жаловались бедняки в НКВД, “то приходится со всех поровну, а если с души, то у кулаков в одной душе находится 8-10 десятин, а у крестьянина от 3 до 5, и получается, что за неравный надел земли платить одинаково, что кулакам выгодно”[194].

Небольшая часть Советов (9,2%) старались получить средства, не задевая интересов крестьян: от продажи леса, имущества помещичьих имений, скота, инвентаря.

203 Совета (20,2%) практиковали обложение “сельской буржуазии” (кулаков, торговцев, владельцев промыслов). Но зажиточное крестьянство конечно не мирилось с такой практикой и обычно добивалось перевыборов неугодных Советов. Так, после того, как Совет с. Ризадеево Ардатовского уезда Нижегородской губернии обложил кулаков налогом, они его разогнали. Вместо Совета избрали старосту[195]. Похожее случилось и в Бельской волости Глазовского уезда Вятской губернии. Здесь 29 марта волостной совет решил обложить чрезвычайным налогом лиц, нажившихся на войне. 3 апреля волостное собрание под нажимом кулаков отменило решение Совета[196].

Налоговое обложение только зажиточных крестьян наиболее часто практиковали волостные Советы промышленных губерний. Так, из 100 волостных Советов Владимирской губернии (губерния с развитой промышленностью) к такому обложению прибегли 30 Советов, в то время как в аграрной Рязанской губернии из 100 Советов кулаков обложили лишь 13, а в аграрной Пензенской — 7. Вообще в аграрных губерниях волостные Советы чаще всего получали средства путем обложения всего населения: в Пензенской губернии так поступали 46% Советов, в Рязанской — 23%, в Вологодской — 48% (106 из 220 Советов)[197]. В то же время во взаимоотношениях с зажиточными слоями деревни большинство крестьянских Советов не выходили за привычные рамки общинной жизни. Налоговая деятельность волостных Советов не подрывала финансовой основы крепких крестьянских хозяйств

Советская власть подтвердила монополию государства на хлеб, введенную еще Временным правительством в марте 1917 г. Основой государственной монополии были учет и контроль, изъятие хлеба по твердым ценам, запрещение его свободной продажи. Но в начале 1918 г. хлебная монополия существовала только на бумаге. Государство не имело работоспособного продовольственного аппарата. Владельцы хлеба не признавали решений съездов и исполкомов Советов об ограничении свободной продажи и мерах контроля, отвечая на попытки учета и реквизиции излишков прекращением подвоза хлеба в города и на сельские базары. Хлеб стал сильнейшим средством давления на органы власти. Незаинтересованность крестьян в продаже хлеба государству, стремление обменять его на товары, неуклонный рост спроса и сокращение предложения усиливали спекуляцию хлебом. Неспособность государственных органов обеспечить население хлебом породила особое явление, так называемое мешочничество (индивидуальная добыча хлеба, покупка его по рыночным ценам).

Продовольственные съезды и съезды Советов, состоявшиеся в начале 1918 г., высказались за хлебную монополию, сохранение твердых цен, усиление борьбы с мешочничеством, спекулянтами, захватом грузов в пути, с сепаратизмом местных Советов и отдельных организаций. Вместе с тем практические работники считали необходимым предоставить крупным продовольственным организациям право на самостоятельные заготовки продуктов в указанных центром местностях и объемах[198]. Весной все большее число продовольственных комитетов, не справляясь со своими обязанностями, стали настаивать на привлечении к хлебозаготовкам кооперативных организаций и оставшегося частного торгового аппарата. В этом они видели реальную возможность борьбы со спекуляцией.

Кооперативный съезд, прошедший в феврале, высказался против централизации продовольственного дела и системы государственного регулирования[199], хотя в 1917 г. кооператоры были рьяными защитниками хлебной монополии. Теперь меньшевики и эсеры, которые составляли большинство в кооперативах, заявляли, что для осуществления монополии в стране нет социальных и политических условий, что учет миллионов мелких хозяйчиков — утопия. Имея большинство в продорганах (в Московском областном продкоме из 2 тысяч служащих только 25 были коммунистами[200]), они не прилагали усилий к сохранению монополии, выдвигая лозунг свободной торговли.

К весеннему севу государству удалось получить лишь 18% необходимых семян[201]. Их пришлось брать с боем. Так, в Воронежской губернии, где имелось 7 млн пудов хлебных излишков, из них 3 млн обмолоченных, крестьяне скармливали хлеб скоту, изводили на самогон, но не давали заготовителям[202]. В Бобровском уезде три дня шло сражение заготовителей с крестьянами, не дававшими вывозить хлеб с ссыпных пунктов на железнодорожную станцию. В результате боя было много убитых и раненых[203]. Курская губерния из 16,7 млн пудов излишков за четыре месяца 1918 г. поставила по нарядам центра только 116 вагонов[204] (116 тыс. пудов), в то время как спекулянты и мешочники вывезли из губернии 14 млн пудов хлеба.

А в это время в потребляющих губерниях на почве голода вспыхивали эпидемии и росла социальная напряженность. В г. Бельске (Смоленская губ.) голодной толпой был расстрелян уездный Совет. В Смоленской губернии толпы крестьян по 300-400 человек производили насилия над продовольственными работниками. В голодающей Калужской губернии крестьяне получали не более 2-3 фунтов хлеба в месяц. Во многих местах к весне были съедены семена и поля остались незасеянными. Петроградская губерния за четыре месяца получила лишь 245 вагонов хлеба. В Псковской губернии к весне 50% детей опухли от голода. В поисках хлеба одна деревня нередко обыскивала другую, что приводило к кровопролитным столкновениям[205].

Обеспечение населения хлебом и семенами являлось важнейшей функцией волостных Советов. Именно они были наиболее массовым звеном аппарата, осуществлявшего хлебную монополию государства. Результативность их продовольственной деятельности зависела не только от наличия хлеба в волости, но и от социального состава самих Советов. Но, как показывает анализ волостных документов тех лет, состав Советов часто сам определялся обеспеченностью населения хлебом. В 200 волостях четырех губерний промышленного района — Владимирской, Нижегородской, Тверской и Ярославской, наибольшую активность в проведении государственной политики проявляли Советы с высоким процентом рабочих в составе населения волости. Так, во Владимирской губернии 80% волостных Советов признавали монополию на хлеб, в Ярославской — 50, Нижегородской — 43, Тверской — 22,6%[206]. В среднем 49% волостных Советов промышленных губерний поддерживали продовольственную политику Советской власти. Но результативность их работы была невелика. На состоявшемся в марте 1918 г. Осташковском уездном съезде Тверской губернии делегаты 7 волостей говорили, что в деревне сильно влияние кулаков, из-за чего деревня не идет навстречу местным Советам: развита спекуляция, учет и реквизиции хлеба не проводятся, продукты распределяются “несправедливо, всем”. Сообщалось также, что Новинский волостной Совет сам поддерживает спекуляцию, а в Павлихинской волости голодная бессознательная масса, подстрекаемая кулаками, попами, помещиками, избила членов Совета, пытавшихся провести учет хлебных излишков. И лишь Пашутинский волостной Совет, поддерживаемый беднотой и крестьянами среднего достатка, произвел реквизицию хлеба у кулаков, и распределил его среди неимущих[207].

Голод побуждал бедноту создавать свои организации. Агитатор Поляков сообщал во ВЦИК, что волостной Совет Константиновской волости Кашинского уезда состоит сплошь из зажиточных мужиков. Волости грозит голод, но крестьяне прячут хлеб, боясь не только реквизиции, но и его переписи. Приближение голода заставило солдат организовать свою секцию при Совете, на которую, как писал агитатор, “можно надеяться”[208]. В губернии получили распространение “комитеты голодных”, проявлявшие инициативу в учете и реквизиции хлеба. Такие же комитеты действовали во Владимирской, Воронежской, Калужской, Костромской, Тамбовской, Тульской, Рязанской губерниях. По данным 75 волостей Тверской губернии, провести учет удалось лишь в 3% волостей, реквизиции — в 66%[209]. В среднем 31,6% волостных Советов четырех промышленных губерний провели учет хлеба. Из 180 Советов Тверской и Нижегородской губерний, давших сведения, реквизиции осуществили 54,8%[210]. В Ярославской и Владимирской губерниях реквизиции не проводились ввиду отсутствия излишков, но в 42% волостей (46 — в Ярославской и 36 — во Владимирской) были установлены нормы потребления[211].

Власть оказывала некоторую помощь голодающим губерниям. Так, Владимирский губисполком получил деньгами 4,5 млн руб. и более 300 вагонов семенного овса, 70 вагонов картофеля. Чтобы засеять все поля, отдел снабжения губисполкома открыл в Меленковском и Муромском уездах ссыпные пункты, послав туда мануфактуру для обмена и агентов для закупки картофеля[212]. Помощь государства имела немаловажное значение в прекращении выступлений голодающего населения. Однако основным источником обеспечения семенами были внутренние ресурсы, которые приходилось добывать в нелегкой борьбе. В с. Андрейково Больше-Мурашкинской волости Княгининского уезда Нижегородской губернии беднота для борьбы с кулаками создала партийную ячейку и при ней организовала вооруженный отряд. Согласно версии сельских коммунистов, кулаки стали натравливать на них голодающих жителей, в связи с чем пришлось обратиться за помощью в уездный Совет[213]. В конце марта члены бедняцкой организации села Гридна И. Федотов и А. Ширшин просили Нижегородский губернский Совет помочь в борьбе с кулаками, которые не давали произвести учет хлеба[214]. Нижегородский губисполком послал в уезды реквизиционные отряды. Один из них под командой коммуниста Павлова был направлен в Княгининский уезд. Беднота активно помогала отряду в учете хлеба, что привело к резкому обострению борьбы в деревнях. “Кулаки с неимущими крестьянами, — говорилось на заседании губисполкома при обсуждении итогов работы отряда, — устраивают между собой схватки”[215]. Согласно официальным документам, 6 марта, ночью, в зажиточном селе Б. Мурашкино 200 “кулаков, торговцев и подкупленных ими лиц”, окружив отряд, устроили над ним расправу. Руководитель отряда был убит. Губисполком наложил на кулаков контрибуцию в 600 тыс. руб. и направил в село усиленный отряд для реквизиции хлеба[216].

18 марта на заседании Нижнегородского губисполкома был заслушан доклад председателя Сергачского уездного исполкома Романова. Раскрывая трудности реквизиции хлеба, он рассказал, как кулаки подкупали голодающих хлебными подачками, за что беднота защищала их как благодетелей, оказывая вооруженное сопротивление учету[217]. Аналогичным было положение и в других уездах. В Татаро-Маклаковской волости Васильсурского уезда кулаки, сидевшие в Совете, сжигали декреты Советской власти. Террором они подавили бедноту, расстреляв весной 41 человека и выгнав из села 10 семей[218]. В марте произошли вооруженные выступления крестьян, противившихся учету хлеба, в селах Воскресенском, Левихе, Капустихе, Хвощевке, Шарголи и др. В Воскресенском крестьянами был разогнан уездный Совет[219]. Сообщая в Наркомат внутренних дел о разгорающейся на почве голода борьбе в деревне, Нижегородский губисполком отмечал усиление кулаков и неорганизованность бедноты. Неспособность местных Советов добыть хлеб подрывает их авторитет, в настроениях масс заметен сдвиг вправо и рост неприязни к Советской власти[220], заключал губисполком.

В губерниях, располагавших хлебными запасами, волостные Советы отвергали хлебную монополию и твердые цены, поднимали нормы потребления. Так, в 131 волости Вятской губернии, имевших излишки хлеба, попытки реквизиции были отмечены лишь в 35,1% волостей[221]. Наиболее активно против хлебной монополии выступали волостные Советы четырех южных, самых хлебных уездов губернии, где излишки хлеба имелись у 50% крестьян и определялись в 5,5 млн пудов. В Уржумском уезде твердые цены на хлеб признавали лишь 3 волостных Совета, остальные 18 категорически отвергли их, повысив стоимость пуда зерна до 20 руб. В Малмыжском уезде из девяти Советов, по которым выявлены сведения, только два провели учет и реквизицию излишков. Уездный Совет не мог наладить снабжение шести голодающих волостей, в то время, как мешочники вывезли из уезда около 300 тыс. пудов хлеба. В Яранском уезде лишь 3 из 11 волостных Советов проводили продовольственную политику центра. Уезд, традиционно и ежегодно поставлявший на рынок 1,5 млн пудов товарного хлеба, руководство Совета потребовало перевести из производящих в потребляющие[222].

Для поволжских губерний 1917 год был неурожайным. В начале 1918 г. хлеб здесь можно было достать лишь с применением вооруженной силы. На это решился лишь Саратовский губисполком, проведя реквизиции в 59,7% волостей[223]. За счет внутренних ресурсов губернии было удовлетворено большинство нуждающихся, привозной хлеб распределялся лишь в 14% волостей.

В Пензенской губернии излишки были в 4 из 12 уездов. Меры к учету приняли лишь 22,5% волостных Советов, но в 7,5% волостей он не дал результатов.[224]

Московский журнал “Продовольственное дело” писал, что в Пензенской губернии хлеб задерживают кулаки, стремящиеся во что бы то ни стало добиться отмены хлебной монополии, чтобы “наживать барыши на имеющемся у них и захваченном в помещичьих экономиях хлебе”[225]. Поскольку большинство уездов были голодающими, правительство ассигновало Пензенской губернии 8 млн руб. для закупки хлеба. Но купленный в Сибири хлеб не был доставлен из-за мятежа Дутова. Чтобы ослабить голод и помочь пензенской бедноте семенами, в марте-апреле из Тамбовской губернии в Пензенскую было направлено 100 вагонов зерна[226].

Государство пыталось получить хлеб в обмен на товары. Это был единственный способ избежать обострения ситуации. В апреле для расширения товарообмена с деревней Совнарком отпустил Наркомату продовольствия товаров первой необходимости на 1162 млн руб. За эти товары власти рассчитывали получить 230 тыс. вагонов (230 млн пудов) продовольствия. Однако товарообмен дал лишь 6,7% от ожидаемого. Советы не сумели организовать обмен товаров на хлеб. К тому же большая часть товаров попала в руки противников Советской власти, поскольку была направлена в наиболее хлебные районы страны, вскоре захваченные контрреволюционными силами.

Позицию волостных Советов в вопросе о хлебе в конечном счете определял середняк, как наиболее массовый представитель в Советах. Но, имея излишки хлеба, он тоже хотел извлечь максимальную прибыль из своего достатка. Поэтому в хлебородных губерниях середняк вместе с кулаком боролся против твердых цен, учета и реквизиций. В потребляющих губерниях средний крестьянин весной хлеба не имел. И здесь он был заинтересован в учете и перераспределении кулацких излишков. Но, располагая некоторыми средствами для покупки хлеба на рынке, он легко поддавался агитации в защиту свободной торговли и самостоятельных заготовок. В потребляющих губерниях средние крестьяне составляли основную массу мешочников.

В волостных Советах середняки выступали сторонниками мирного, традиционно общинного решения проблемы обеспечения хлебом голодающих: путем пожертвований, самообложения, закупки в других губерниях и пр. Так, в Смоленской губернии волостные сходы (Цуриковская волость и др.) выносили постановления, в которых было записано, чтобы каждая деревня сама кормила своих голодающих. “Прокорм за плату, — писали “Известия Смоленского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов” 21 июня 1918 г., анализируя положение в деревне, — кто берет по твердым ценам, а у кого совести меньше, — берет с бедняков и подороже”. Княгининский волостной Совет Нижегородской губернии также постановил, чтобы каждое общество само заботилось о своих нуждающихся согражданах и оказывало им продовольственную помощь. В то же время Совет принял наказ ходатайствовать перед уездным съездом об уничтожении всех продовольственных органов, проводящих хлебную монополию, установлении свободной торговли, повышении твердых цен[227].

Традиционные методы борьбы с голодом, в частности самообложение в пользу нуждающихся односельчан, активно пропагандировались эсеровской печатью. Газета удмуртских эсеров “Виль-Синь”, призывая к гражданскому миру в деревне, рекомендовала кулакам добровольно обеспечивать бедноту хлебом, чтобы у нее не было стремления отобрать его бесплатно или по твердым ценам. Одновременно газета призывала кулаков создавать свои боевые дружины[228]. Однако добровольные пожертвования хлеба не получили массового распространения. В Саратовской губернии, например, лишь в 10 волостях беднота получила помощь от зажиточных односельчан[229].

В начале марта Московский областной продовольственный комитет, курировавший деятельность продкомов 13 губерний, направил всем Советам телеграмму, предлагая собрать деньги на закупку хлеба и семян. Каждый едок должен был внести не менее 5 руб.[230] Волостные Советы Московской, Смоленской, Костромской. Вологодской губерний развернули широкую кампанию по сбору денег для закупки хлеба в производящих местах. Но и здесь богатые крестьяне, имевшие средства и вносившие сотни рублей, были в выигрыше. Бедняк же денег не имел. Перед Советами встал вопрос об организации продовольственных фондов для помощи голодающим. Там, где руководящую роль играли пролетарские слои деревни, фонды создавали за счет контрибуций, собранных с местной буржуазии. Середняцкие же Советы призывали вносить добровольные пожертвования на закупку хлеба для голодающих. В Нижегородской губернии 22 волостных Совета из 105 средства для продовольственных фондов получали за счет обложения зажиточных крестьян и кулаков, 13 — собирали деньги со всего населения[231]. Обложения зажиточно-кулацких хозяйств чаще всего практиковались в промышленных уездах губернии — Павловском, Балахнинском, Воскресенском. Там зимой позиции бедноты в Советах еще были достаточно прочными. Иногда кулаки сами предлагали услуги для покупки хлеба голодающим, но на своих условиях: допустить свободную торговлю, разогнать волостной или даже уездный Совет. Так было, например, в Керенской волости Пензенской губернии. За обещание добыть хлеб местные купцы потребовали разогнать уездный совет и вернуть ранее собранные с них деньги[232].

Губернские продорганы и съезды Советов устанавливали нормы потребления, и требовали сдавать излишки по твердым ценам, даже превышавшим государственные порой в пять и более раз. Но и по этим завышенным ценам владельцы не хотели отдавать хлеб, поскольку на рынке он стоил значительно дороже и спрос на него намного превышал предложение. Владельцы хлеба не допускали к своим амбарам учетные комиссии, разгоняли Советы, пытавшиеся учесть их излишки, оказывали вооруженное сопротивление сельской Красной гвардии и реквизиционным отрядам. На этой почве весной участились вооруженные столкновения.

Эти явления не были новыми или характерными только для 1918 г. Они начались еще в 1916 г. осенью, когда царский министр А.А. Риттих вынужден был ввести продразверстку и реквизиции хлеба. Кадет А.И. Шингарев, первый министр продовольствия Временного правительства, при поддержке “всей демократии” в марте 1917 г. ввел монополию государства на хлеб. С.Н. Прокопович, последний министр продовольствия Временного правительства, использовал воинские части для ее осуществления. Большевики сохранили монополию государства на хлеб и вначале полагались на инициативу местных органов власти в ее проведении. Способы добычи хлеба волостными Советами зимой-весной 1918 г. были весьма разнообразными. Учет и реквизиция хлебных излишков стали революционно-большевистской мерой борьбы с голодом. Но к ней прибегали не более трети волостных Советов.

В марте-мае 1918 г. губернские продовольственные органы и съезды Советов Астраханской, Вятской, Казанской, Курской, Нижегородской, Орловской, Пензенской, Самарской, Саратовской, Симбирской, Тамбовской губерний, а также десятки уездных Советов, уступая давлению крестьянства, либо отменяли твердые цены, либо запрещали вывоз хлеба из губерний, либо прямо разрешали свободную торговлю им. С точки зрения большевиков, вышеназванные Советы капитулировали перед мелкобуржуазной стихией, сдавали позиции буржуазии. Но это не усилило притока хлеба в города и на сельские базары. Через рынок крестьяне диктовали свои условия, вслед за свободной торговлей требуя роспуска неугодных им Советов. О том, к чему привела отмена твердых цен на хлеб, можно судить на примере Спасского уезда Казанской губернии. Инструктор Володин сообщал во ВЦИК, что цена пуда ржаной муки в деревне дошла до 70-80 руб. На рынке хлеба не было вообще. “Бедняки тщетно пытаются понизить цену, так как 4-й крестьянский съезд Казанской губернии разрешил вольную продажу хлеба... Отдел продовольствия в руках тех, кто и раньше руководил им, но ничего не придумал, кроме вольных цен и прекращения закупки хлеба. Кроме того, огромная часть излишка хлеба выкачена уже мешочниками. Мешочники едут огромными массами и остановить их нет возможности”[233]. Аналогичным положение было и в других губерниях, имевших хлеб. В Тамбовскую губернию еженедельно прибывало до 50 тыс. мешочников[234]. Чрезвычайный уполномоченный по хлебозаготовкам на юге страны А.С. Якубов телеграфировал в Наркомпрод: “Тысячи ходоков от волостей, уездов с удостоверениями Советов и продкомов на право закупки хлеба направляются на Северный Кавказ, вывозится с Кавказа хлеб главным образом мешочниками. Пробовали реквизировать несколько десятков вагонов и никак не отделаемся. Сотни ходоков каждый день устраивают перед домом дебош. Нет сил при таких условиях работать”[235]. Член коллегии Наркомпрода Д.З. Мануильский, курировавший организацию продовольственной работы в Курской и Орловской губерниях, сообщал в мае 1918 г., что на Московско-Курской железной дороге мешочничество приняло размеры катастрофы, взрывающей хлебную монополию[236]. Мешочники подкупали железнодорожников, нанимали матросов и солдат для охраны, вступали в бой с реквизиционными отрядами.

Мешочничество было порождено мировой войной, разрухой, неспособностью буржуазного, а затем созданного на его основе советского продовольственного аппарата обеспечить население хлебом. В Калужской губернии 40% населения, не надеясь на централизованную доставку хлеба, добывало его собственными силами[237]. Борьба с мешочничеством, развернутая Наркомпродом, не давала практических результатов, лишь обострив положение в потребляющих губерниях. Так, 21 июля комиссар Ярославского военного округа М.В. Фрунзе, председатель губисполкома Климохин и председатель горсовета Степанов телеграфировали Ленину, что в Иваново-Вознесенской губернии голод, населению целый месяц не выдавалось ни фунта хлеба. “Рабочие изнурены до последней возможности. До сих пор держались мешочничеством. Преследования и уничтожение последнего, в связи (с) отсутствием всякой поддержки от продорганов создает (волнение в) рабочей среде”[238].

Кроме продовольственного, острейшими политическими проблемами жизни страны того времени были еще два вопроса: Брестский мир и создание регулярной армии.

Вся “демократия”, оскорбленная в своих лучших патриотических и революционных чувствах, развернула ожесточенную борьбу против условий Брестского мира. Правая часть “демократии” отвергала мирную передышку как предательство союзников, ущемление национальных интересов и потерю революционных завоеваний. Левая часть “демократии” не приняла курс на мирное сосуществование с капиталистическими государствами, оценив его как политику капитуляции перед империализмом и предательство мировой революции. Стремясь разжечь ее пламя, левые эсеры звали народ на восстание против Брестского мира. Б. Камков — один из лидеров левых эсеров, заявлял: “Мировая революция придет путем нашего восстания против германского империализма. Наше восстание — несомненный импульс к революции мировой”[239]. Эти же мотивы лежали в основе неприятия Брестского мира и левыми коммунистами.

Протестуя против Брестского мира, левые эсеры в марте 1918 г. вышли из Советского правительства (Совнаркома), но остались во ВЦИКе и местных Советах. В вопросе о мире левые эсеры разошлись с трудящимися массами крестьянства, которые воевать не хотели. На III съезде левых эсеров (июнь 1918 г.) одиннадцать делегатов от крестьян Архангельской, Вологодской, Воронежской, Московской, Новгородской, Пензенской, Смоленской, Тамбовской губерний, Елецкого уезда Орловской губернии, от крестьян-татар и башкиров Урало-Волжского района, заявили о признании мира, отнесясь к нему как к необходимому злу[240]. Призывы к восстанию против Брестского мира не встречали поддержки в деревне. “Не надо себя обманывать напрасными надеждами, — говорил представитель Архангельской и Вологодской губерний Зитта. — Массы сознают неприемлемость договора, но отвергать его вряд ли будут, вряд ли поднимутся против него”[241]. Вместе с тем, крестьянство прифронтовых уездов Псковской, Воронежской, Курской, Витебской, Орловской губерний видели в немцах врага и выражали готовность защищать свою землю.

Борьба левых эсеров против мира за “революционную войну” стоила им потери 19% голосов на Всероссийском съезде Советов: на III съезде в январе 1918 г. они имели 39% делегатов, а на IV съезде в марте уже 20%. О падении влияния левых эсеров поступали сообщения и с мест. Так, в Псковской губернии под влиянием и руководством левых эсеров прошли три губернских съезда крестьян. Но на 4-м съезде, в апреле, их резолюция против Брестского мира была отвергнута большинством делегатов. Партия левых эсеров, сообщал губком коммунистов в ЦК РКП(б), “на этот раз разошлась с крестьянством. Подобный разрыв объясняется, безусловно, занятой левыми эсерами позицией по отношению к Брестскому миру”[242].

В апреле орган левых эсеров газета “Знамя труда” отмечала, что влияние партии в широких народных массах резко упало. В вопросе о мире, писала газета 9 апреля, левые эсеры разошлись с крестьянством, в результате партия теряет их голоса. С. Рудаков в статье “Итоги и перспективы” признавал, что теперь большинства трудового крестьянства за левыми эсерами нет. Он считал это естественным результатом выхода из Совнаркома и ошибочной позиции руководства партии в вопросе о Брестском мире, что не только подрывает дело революции, но и “губит будущее нашей партии, как партии массовой”[243]. Нежелание и неумение руководства партии считаться с действительностью, писал Рудаков, приведет к потере влияния на трудящихся, так как “питать массы фразеологией нельзя; необходима такая работа, которая давала бы возможность реально ощущать социально-экономические завоевания революции”, что возможно только при условии совместной работы с большевиками и такой же ответственности за политику в целом.

Борьба руководства левых эсеров против Брестского мира и выход из Совнаркома не встретили единодушной поддержки в партии. Некоторыми наиболее дальновидными ее членами, способными разобраться в сложной обстановке, позиция руководства была оценена как “красивая поза” и “глубоко ошибочный шаг”. Так, М.А. Натансон, старейший член партии эсеров и один из организаторов партии левых эсеров, писал, что, борясь против мира и объявляя большевиков изменниками социальной революции, левые эсеры логически приходят “к необходимости борьбы с большевиками, т. е. фактически к борьбе с Советами”[244]. На апрельском съезде партии он отмечал, что громадное большинство народа за заключение мира, что “народ желал спасти хоть часть того, что возможно”, чтобы “в этой части России начать осуществление завоеваний революции”[245].

В таких условиях Советская власть начала воссоздавать армию, стараясь как можно меньше затрагивать интересы крестьянства. Избежать конфликтов помогал добровольческий принцип формирования армии. Когда крестьяне воочию видели врага или возникала очевидная угроза возвращения помещиков, они добровольно брались за оружие. К.Б. Вербицкий, проводивший агитационную работу на границе Донской области и Воронежской губернии, в докладе во Всероссийскую коллегию по организаций Красной Армии отметил характерные для прифронтовых мест настроения крестьян. Сначала крестьяне и солдаты, только что вернувшиеся домой, относились к вступлению в Красную Армию отрицательно, писал он. Это настроение “сменялось выжидательным, когда они стали узнавать о поведении немцев в завоеванных местах. Оно становилось лихорадочным, когда слухи о зверствах немцев усилились и когда неприятель приближался к границам и создавал непосредственную опасность”. Крестьяне, засеявшие землю помещиков и немецких колонистов, умоляли дать им оружие и сколько-нибудь организовать их[246]. На 10 апреля в Курской губернии, по уездам которой проходила демаркационная линия, в Красную Армию записалось 7543 добровольца, а в Воронежской губернии, где крестьянам приходилось защищаться от казаков Краснова, на 20 апреля было зарегистрировано 8503 добровольца[247].

Когда в конце марта уральское казачество вторглось в Николаевский и Новоузенский уезды, беднота Самарской губернии стала создавать волостные и сельские дружины, из которых за короткое время только в Николаевском уезде было создано четыре полка. По 200-600 добровольцев выделили села Липовка, Горяиновка, Хлебное, Н.Захарьино, Сулак, Семеновка и др., 2600 бойцов дал Новоузенский уезд. Для борьбы с казаками в уездах была создана “Особая армия” в 4500 человек[248]. Но как только опасность проходила, добровольцы возвращались в деревни. В тыловых же губерниях беднота и вовсе отказывалась браться за оружие.

Большим препятствием на пути формирования армии, наряду со слабой работой военных отделов Советов, технической неподготовленностью, отсутствием средств, обмундирования, был голод. Из Тверской, Псковской, Новгородской, Нижегородской, Московской, Тамбовской губерний сообщали, что добровольцы не получая пайка, уходят из армии.

В апреле 1918 г. Высший военный совет разработал план комплектования армии в миллион человек. В тех условиях такую армию на основе добровольчества создать было невозможно. Поэтому, не отказываясь от добровольческого принципа, Советская власть предприняла меры к подготовке перехода к всеобщей воинской повинности. 8 апреля Совнаркомом был принят декрет о создании военных комиссариатов (военкоматов), которые должны были заниматься вербовкой добровольцев, учетом годного к военной службе населения, его обучением, спортивной подготовкой и политическим просвещением[249]. 22 апреля 1918 г. ВЦИК по докладу Л.Д. Троцкого принял декрет “Об обязательном обучении военному искусству”. Подчеркивая классовый принцип создаваемой армии, декрет вводил обязательное военное обучение для трудящихся 18-40 лет[250]. Декрет закладывал основы регулярной армии.

Реализация советских военных декретов встретила большие трудности в деревне. Хотя декрет о создании военкоматов не подлежал обсуждению, на сельских сходах звучали требования его отмены. Агитатор М. Михайлов, работавший в апреле-мае по созданию волостных военных комиссариатов в Сычевском уезде Смоленской губернии, сообщал в Москву, что на почве продовольственной разрухи и агитации кулаков и правых эсеров волостные сходы крестьян не желают исполнять декрет о создании военкоматов[251]. Агитатор Самородов писал из Муромского уезда Владимирской губернии, что в Загоринской и Клинской волостях против создания военкоматов на собраниях активно выступали кулаки, обвиняя Советскую власть и Красную Армию в организации голода. Бедствующие крестьяне, поддавшись им, отказались создавать военные комиссариаты[252]. Военный комиссар Новгородской губернии доносил в Москву, что продовольственный кризис заставил прекратить прием в Красную Армию, а из-за отсутствия подготовленных кадров и отказа населения задерживается формирование волостных комиссариатов[253]. Такие же сообщения поступали из Вологодской, Костромской, Калужской, Московской, Орловской, Пермской губерний[254]. В итоге в апреле-мае военные комиссариаты были созданы лишь в 14 губерниях и 50 уездах[255]. Строительство военного аппарата в волостях и учет призывных возрастов еще и не начинались.

Руководство окружными, губернскими и уездными военными комиссариатами коммунисты делили с левыми эсерами. К лету левые эсеры занимали посты военных комиссаров и руководителей в Тверской, Тульской, Калужской, Костромской, Курской, Ярославской, Казанской, Симбирской, Пермской, Новгородской и других губерниях. В Московском военном округе левый эсер Полянский был заместителем командующего коммуниста Н.И. Муралова. Много левых эсеров было на постах уездных военных комиссаров. Например, в Костромской губернии они возглавляли 11 из 12 уездных военкоматов, в Тульской —6 ит.д.[256]

Если губернские и уездные Советы завершили формирование военкоматов в июне-июле, то в волостях этот процесс шел трудно, и растянулся на все лето. Среди причин медленного создания волостных военных комиссариатов следует назвать общую слабость организационных связей между звеньями советского аппарата, несвоевременное поступление декретов в волости, их сокрытие и искажение волостными Советами, плохую осведомленность населения, отсутствие подготовленных кадров, отрицательное отношение левых эсеров и др. В докладе исполкома Совета Старорусского уезда Новгородской губернии об итогах военного строительства, представленном в НКВД в начале июня 1918 г., отмечалось, что многие волостные Советы проявляют полнейшее непонимание декрета о создании волостных военных комиссариатов. Декрет был разослан в конце мая с предписанием организовать военкоматы в спешном порядке. Однако они были созданы лишь в трех из 26 волостей. В Городецкой волости при обсуждении этого вопроса возникли беспорядки. В результате были убиты два советских работника, а волость отказалась создавать военный комиссариат. Некоторые сходы принимали ультимативные постановления о роспуске Красной Армии. В противном случае, писалось в их решениях, лица, находящиеся в армии и советских учреждениях, будут лишены земельного надела и усадьбы, а власть Советов будет ликвидирована силой[257]. Обсудив создавшееся положение в волостях, уездный исполком постановил принять соответствующие меры. Аресты кулаков, восстановление разогнанных Советов, вооружение бедноты и организация военкоматов проводились отрядами красноармейцев[258]. Тем не менее к концу июня в Новгородской губернии волвоенкоматы были созданы лишь в 55-60% волостей[259].

30 мая 1918 г. президиум ВЦИК рассмотрел вопрос об отказе волостных Советов создавать военные комиссариаты. 8 июня ВЦИК специальным предписанием всем Советам еще раз настоятельно потребовал немедленной организации окружных, губернских, уездных и волостных военкоматов[260].

Неразрывность задач организации военной подготовки страны и борьбы с голодом была очевидной. Но именно в организационных вопросах Советы всех уровней больше всего отставали.

Новая власть, легко справившись с задачами ликвидации остатков крепостнических отношений, наносила серьезный удар по товаропроизводящим хозяйствам крестьян, создав экономические, социальные и политические трудности в отношениях с деревней. Состоятельное крестьянство проявляло большую активность в защите своих экономических интересов и ведущей роли в органах власти. Социальная напряженность в деревне усилилась к концу весны, когда вопрос о хлебе приобрел политический характер.

В апреле-мае 1918 г. истекали полномочия волостных Советов первого созыва (они избирались на три месяца). Их перевыборы проходили в сложной обстановке.

Правые эсеры весной попытались восстановить свои партийные организации и повести за собой крестьянство. Их лидеры из Московского губернского и областного комитетов предприняли объезд уездов[261]. Однако результаты были неутешительными: организации распались, связей не было, массы отошли от правых эсеров. В апреле прекратили существование Уральское областное бюро и Пермский губернский комитет правых эсеров[262]. Удалось сохранить лишь Поволжское объединение, которое стало их опорой в борьбе с большевиками и властью Советов. Потеря поддержки масс заставила лидеров правых эсеров искать иные возможности для продолжения борьбы. И они находят их в сплочении всех противобольшевистских партий и группировок. Не исключают они и помощь со стороны Антанты. “Высадка союзных войск, — писал их орган “Земля и воля” 7 апреля 1918 г., — может быть нам полезна, дав силы для организации собственной армии и для начального периода военных действий”. В мае VIII Совет партии правых эсеров принял решение о вооруженной борьбе с властью Советов, призвав своих членов не ограничиваться заговорами, а стремиться к организации массового антисоветского движения[263].

Во всех губерниях правые эсеры усилили агитацию за свободную торговлю и созыв Учредительного собрания. В Можайском уезде Московской губернии, отказавшись от работы в уездном Совете, они пошли в деревню. Результаты их деятельности были незначительны, хотя отдельные волости поддержали правоэсеровские резолюции. Так в Карачаровской волости на собрании 22 апреля при голосовании резолюций о текущем моменте 35 голосами против 31 была принята резолюция правых — за власть Учредительного собрания[264]. В Дмитровском уезде стараниями правых эсеров некоторые селения подали заявления о том, что они против Советской власти[265]. В Верейском уезде перевыборная кампания также сопровождалась усилением эсеровской агитации. Здесь уездный Совет 13 мая постановил выслать офицеров и арестовать агитаторов за Учредительное собрание[266]. 24 мая вопрос о положении в волостях вновь рассматривался уездным исполкомом. Было решено направить в волости контрольную комиссию с широкими полномочиями по реорганизации Советов. 27 мая на уездном съезде представителей волостных Советов “кулаки и несознательные элементы” выдвинули требование созыва Учредительного собрания. Тогда исполком с группой делегатов из бедняков и середняков покинул заседание и в другом помещении закончил сьезд[267], за что Вышегородское и Смолинское волостные собрания выразили уездному исполкому недоверие, потребовав свободной торговли и роспуска реквизиционных отрядов. 28 мая Верейский уездный исполком отменил решения этих собраний, а председателя Вышегородского волостного Совета за неисполнение приказов Советской власти постановил арестовать[268].

28-30 мая вопрос о положении волостных Советов в связи с продовольственным кризисом обсуждался пленумом Московского уездного Совета. В докладах с мест отмечалось, что на почве голода растет недоверие и озлобление против Советской власти, этим “пользуются темные личности в целях контрреволюционной пропаганды. В подобных условиях работа волостных Советов сильно затруднена и не может протекать вполне продуктивно”[269]. Анализируя состояние Советской власти в деревне, “Известия Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Москвы и Московской губернии” 30 мая 1918 г. констатировали: “Большинство в Советах составляют зажиточные мужики”. За обещания кулаков и торговцев достать хлеб голодающие крестьяне соглашались на любые условия. А они были везде одинаковы: роспуск бедняцких Советов, передача руководства местной властью зажиточным слоям деревни.

Типичным для этого периода можно считать положение в Нижегородской губернии, где перевыборы Советов показали серьезный сдвиг вправо. Как констатировал губисполком в сообщении в НКВД, новый состав 82% волостных Советов не стоял на советской платформе[270]. Председатель Нижегородского губкома РКП(б), анализируя положение в губернии, писал: “Когда учет и контроль начали затрагивать мелкую собственность... мелкая буржуазия, испугавшись, отхлынула от нас”[271]. В мае шесть уездных съездов (50%) — Ардатовский, Арзамасский, Балахнинский, Воскресенский, Княгининский, Лукояновский — высказались против хлебной монополии[272]. 22 мая губернский продовольственный съезд отменил твердые цены на хлеб и разрешил его свободный ввоз из производящих губерний[273].

В Костромской губернии многие волостные Советы Буйского уезда, состоявшие из бедноты, были разогнаны, их члены избиты и заменены зажиточными крестьянами[274]. “Темные и голодные массы поддаются провокационным слухам, — сообщал Белореченский волисполком Костромскому уездному исполкому, — в волости ведется сильная агитация к низвержению Советской власти”. На волостном съезде крестьяне объединились вокруг помещика Трухина, агитировавшего идти походом на Кострому — требовать продовольствия и в удобном случае “свергнуть существующий порядок”. Несогласные с резолюцией помещика члены исполкома сложили полномочия[275]. В ряде сел Советы были разгромлены[276]. На почве голода антисоветское движение активизировалось во всех уездах Костромской губернии. Скрывая хлеб от учета, имущие крестьяне требовали свободной торговли и роспуска Советов. Об этом говорили на Кологривском уездном съезде (июнь) делегаты от Георгиевской, Матвеевской, Халбужской, Николо-Поломской, Николо-Шитовской, Вожеровской и других волостей[277]. Агитация против Советов за Учредительное собрание велась также в Ветлужском, Кинешемском уездах[278]. 16 апреля Варнавинский уездный Совет, обсудив вопрос об усилении подпольной агитации против Советской власти, объявил уезд на военном положении[279]. 17 мая многочисленная толпа голодающих из окрестных деревень пришла в г. Макарьев громить уездный Совет. Проявив большую выдержку и такт, работники Совета разъяснили крестьянам причины отсутствия хлеба и меры, принимаемые для его доставки. Этого оказалось достаточно, чтобы крестьяне спокойно разошлись по домам[280].

Разъяснениями большевиков был сорван задуманный правыми эсерами поход голодных крестьян губернии на Кострому. Наркомпрод оказал губернии посильную продовольственную помощь[281], но ее было недостаточно для обеспечения голодающих; за обещания достать хлеб крестьяне выбирали в Советы зажиточных односельчан, что вполне соответствовало традициям общинной деревни.

Из Новгородской губернии сообщали, что контрреволюционные элементы, пользуясь голодом, стараются подорвать Советскую власть. В апреле в губернии некие “темные личности”, “преимущественно из бывшего офицерства, саботирующего чиновничества, недовольного духовенства и просто хулиганов, погромщиков” усилили агитацию среди голодающих, подстрекая их к разгрому Советов, требуя свободной торговли[282]. И действительно несколько раз голодные толпы собирались вокруг Новгорода, угрожая разгромом. Город объявлялся на осадном положении. В Крестцах голодные люди разогнали уездный Совет. Тысяча человек из Костьковской волости пришли в уездный город Демьянск требовать хлеба. Некоторые волостные Советы за обещания имущих крестьян добыть хлеб высказались за Учредительное собрание. Новгородский губернский исполком сообщал в Москву, что голод резко изменил настроение населения. Несознательные элементы и кулаки винят в голоде только Советскую власть, стараясь подорвать к ней доверие населения[283]. Назревал кризис доверия крестьян к власти Советов. Перевыборы волостных Советов усилили позиции правых эсеров.

В большинстве губерний коммунисты и левые эсеры не смогли развернуть разъяснительной работы во время перевыборной кампании, а главное — они не могли обеспечить хлебом и семенами нуждающихся. Голод стал причиной разгромов Советов и самосудов над их членами в Вятской, Тверской, Рязанской, Смоленской, Псковской, Пензенской, Тульской, Тамбовской, Орловской, Курской, Казанской, Самарской губерниях. Укрепив свои позиции в низовых органах власти, кулаки 10 мая сорвали съезд Советов в Медынском уезде Калужской губернии[284]. В Тульской губернии были парализованы государственные заготовки хлеба. Здесь в феврале крестьяне Новосильского уезда разгромили продовольственный отряд, реквизировавший хлеб, убив продовольственного комиссара губернии Бундурина. В мае - начале июня в уездных городах — Крапивне, Епифани, Богородицке, Белеве произошли восстания[285]. ВЦИК направил в Тульскую губернию в качестве чрезвычайного комиссара по борьбе с контрреволюцией B.Л. Панюшкина. В его распоряжение были выделены две роты пехоты, эскадрон кавалерии, авиационный отряд и бронеотряд[286].

В потребляющих губерниях в марте-мае на почве голода произошло более 120 выступлений[287]. Втянутые в движение массы не были враждебны Советской власти. Своими выступлениями они протестовали против недостаточно энергичных и результативных действий местных властей по преодолению голода. Но Ленин видел в выступлении голодных масс только одно — происки враждебных Советской власти сил: “...восстание контрреволюционеров в связи с голодом и в использовании голода стало на очередь дня... Перед нами оживление гражданской войны, перед нами поднимающая голову контрреволюция...”[288].

Какую позицию заняли левые эсеры в кризисной ситуации? Они не требовали отмены хлебной монополии, как правые эсеры, но протестовали против применения к хлебовладельцам мер принуждения, против реквизиции хлеба у мешочников и спекулянтов, что с одобрением принималось и голодающими, и владельцами хлеба. Вместе с тем, возглавляя многие продовольственные отделы Советов, они не старались наладить практическую заготовку хлеба и снабжение им населения. Наоборот, их деятельность усиливала хаос, дезорганизацию, местничество, сепаратизм. Примером может служить Елецкий уезд Орловской губернии, где левые эсеры играли руководящую роль в органах власти. Уезд, наиболее хлебный в Орловской губернии, решил отделиться от губернии. Уездный продком отказался выполнять наряды на хлеб и другие распоряжения центра, стал проводить сепаратный обмен хлеба на промышленные товары. В мае на уездном съезде две трети делегатов были представлены кулаками[289]. “Надо говорить истину, — писала левоэсеровская “Елецкая газета”, — святую истину, что у власти стоит кулачество”[290].

Тамбовский губисполком в мае сообщал в НКВД, что в губернии назревает восстание, что верх берут кулаки, “борьба между ними и беднотой доходит до перестрелки и убийств”[291].

14 мая фракция коммунистов Тамбовского уездного исполкома, обсудив вопрос “О Советах на местах”, отметила, что кулаки силой захватили руководство во многих сельских и волостных Советах[292]. Подобное положение наблюдалось в Советах Кирсановского, Спасского, Козловского, Моршанского и других уездов.

В Воронежской губернии на Бобровском уездном съезде продовольственная деятельность исполкома получила неудовлетворительную оценку. Изъятие хлеба, говорилось в резолюции съезда, “должно производиться только средствами Совета без участия назначенных из центра лиц и реквизиционных отрядов”. В связи с этим 21 мая исполком уездного Совета заявил, что дальнейшая работа невозможна, и сложил полномочия[293].

Псковский губком в апреле сообщал в ЦК РКП(б), что в губернии в последнее время появилось много агитаторов из партии левых эсеров, которые “ведут на местах политику захвата Советов в свои руки и тем желают столкнуть центр...”[294].

Похожая картина была и на Урале. Из Пермской губернии сообщали, что положение волостных Советов неустойчивое, в них “сплошь и рядом преобладают кулацкие элементы, имеющие хлеб”, причем в волостные Советы они проходят, называясь большевиками и левыми эсерами[295]. Крестьяне-собственники с оружием в руках отстаивали свои позиции, борьба с ними шла по всей губернии. За весну число левоэсеровских организаций в губернии выросло до 150-200, в них состояло не менее 9500 членов[296]. В апреле на губернском съезде Советов левые эсеры получили большинство и пытались использовать его для борьбы против политики Совнаркома, что вызвало серьезный конфликт с большевиками[297]. В Уфимской губернии позиции левых эсеров в апреле также были прочными, в губисполкоме им принадлежало большинство[298]. К апрелю организации левых эсеров имелись во всех 29 уездах Вятской. Уфимской и Пермской губерний. В уездных Советах региона в марте им принадлежало от 30 до 44% мест[299]. К июню их позиции еще более усилились. Председатель Глазовского уездного исполкома И. Шубин сообщал в середине мая 1918 г. в Вятский губисполком, что волостные исполкомы меняются чуть ли не каждый месяц. Кулаки требуют, чтобы Советы работали как земства и везде стремятся к власти. Они срывают собрания волостных Советов, производят насилия над преданными делу хорошими работниками, пускают в ход демагогию, просят выбирать их, обещая служить чуть ли не даром. Из того, что удалось выяснить в Святицкой и других волостях, председатель уездного исполкома делал вывод о необходимости крутых мер: “Сытого словами не разжалобишь, голодному с пустыми руками и казной тоже не поможешь. Единственное спасение России — в организации бедноты и передаче всей власти ей. Кулачество деревенское должно быть зажато в тиски, иначе эта сытая братия сведет на нет все завоевания революции”[300]. Летом в уезде было отмечено 80 крестьянских выступлений[301]. В конце мая вопрос об организации борьбы с хлебодержателями в масштабе губернии был поставлен уфимскими коммунистами, созвавшими первый в стране губернский съезд батраков и бедноты. Левые эсеры из губисполкома выступили против выделения и организации бедноты[302].

Во время весенних перевыборов возросло влияние крестьян-собственников и в Советах поволжских губерний. Беднота и средние крестьяне Пензенской губернии сохранили свои позиции лишь в 14,6% Советов[303]. Соответственно усилилось влияние левых эсеров, выросли их организации в деревнях. Только в Чембарском уезде к лету насчитывалось 1506 левых эсеров, из них в деревне — 1206 человек[304].

Весенние перевыборы показали повсеместные колебания крестьянства, сдвиг настроений вправо, поддержку лозунга свободной торговли. Однако усилия правых эсеров придать протесту измученных голодом масс “характер организованного политического выступления во имя завоеваний февральской революции” и оформить стремление крестьян к свободной торговле в антисоветское движение под лозунгом “Власть Учредительному собранию!”, не получили ощутимой поддержки ни среди голодающих крестьян северного района, ни в центре страны. В Орловской губернии правоэсеровский лозунг был поддержан только 4 волостными Советами из 420, и лишь в Мценском уезде образовался блок правых и левых эсеров[305]. Показательны анкеты волостных Советов центральной России, заполненные в апреле-июне 1918 г. Из 1002 анкет в 81,6% выражено позитивное отношение к Советской власти. 78,1% вынесли резолюции о доверии, сочувствии, готовности подчиняться ее распоряжениям. 13,4% волостных Советов отмечали негативное отношение крестьян к местной власти. И только 1,5% поддержали правоэсеровский лозунг с требованием созыва Учредительного собрания[306].

Сложнее была обстановка в Поволжье и Приуралье, где правые эсеры развернули энергичную подготовку к свержению власти Советов. “Агитация против рабоче-крестьянского правительства, — писал в мае 1918 г. Н.И. Подвойский в докладе Высшей военной инспекции (ВВИ), — ведется сумевшими достаточно сорганизоваться собственническими слоями населения на почве борьбы за Учредительное собрание. Этот лозунг здесь пользуется огромной популярностью. Нигде за время революции ни один лозунг не охватил так глубоко массы, как это имеет место в областях, являющихся ареной чехословацкой трагедии. (Напомним, что здесь в начале 1918 г. крестьянские выступления в защиту Учредительного собрания были подавлены вооруженной силой — Т.О.). Даже рабочие, сохранившие свой заработок, поддаются под его влияние (так в тексте. — Т.О.), не говоря уже о безработных, железнодорожниках и крестьянах”[307]. Председатель ВВИ отмечал слабую работу Советов, их оторванность от масс. “Советы не прислушиваются к чаяниям народных масс, они не только не способны посвятить массы в их работу, разъяснить им смысл этой работы, но они даже не считают нужным к этому стремиться”[308].

И, тем не менее, в большинстве губерний в деревнях не было сильной оппозиции Советской власти. Правая часть “демократии” не могла собственными силами перевести колебания крестьян в вооруженную борьбу с Советской властью. В то же время стало очевидным, что все недовольные группируются вокруг партии левых эсеров, которая стала для них удобным политическим прикрытием: оставаясь советской партией, она боролась против внешней и внутренней политики правительства. Изменение социального лица партии было признано многими делегатами III съезда (июнь) левых эсеров. Партия, “пухнет” не потому, отмечали они, что ее принципы признаются верными, а потому, что, оставаясь советской, она отрицательно относится к большевикам и их продовольственной политике, чем привлекает всех недовольных. За их счет в Калужской губернии ряды левых эсеров выросли до 1 тыс. человек, в Рязанской — до 3 тыс. человек и т.д.[309] С апреля по июнь партия увеличилась более чем на 17,3 тыс. членов[310].

Весной проблема методов добычи хлеба была в центре внимания Советской власти и общественности. Правая часть “демократии” требовала свободной торговли и допуска к хлебозаготовкам частноторговых организаций и кооперативов. Но большинство работников продкомов потребляющих губерний считали, что отмена хлебной монополии не спасет от голода. Об этом 25 марта было заявлено на съезде продовольственных управ Северной области. Настаивая на централизации заготовок и распределения, съезд вместе с тем высказался за привлечение к этим операциям частного торгового аппарата и кооперации на комиссионных началах, использования их опыта под советским контролем[311]. 3 апреля продовольственный вопрос обсуждался на пленарном заседании Московского губернского Совета. Губернский комиссар по продовольствию Денисов отстаивал право самостоятельной закупки хлеба для голодающих губерний, в частности для Московской. Но выступивший на заседании областной комиссар по продовольствию А.И. Рыков считал такое право уничтожением хлебной монополии и “началом конца революции”. Решено было обсудить вопрос на совместном заседании губернского, областного (в это время он объединял 11 губернских продкомов центра) и Народного комиссариатов продовольствия. До этого выдача разрешений на самостоятельные закупки запрещалась. А.И. Рыков предложил привлечь представителей голодающих губерний к заготовкам хлеба в производящих губерниях[312].

Ленин видел только один путь решения продовольственного вопроса, позволяющий сохранить Советскую власть, — через усиление диктатуры пролетариата, через борьбу с мелкими хозяйчиками, мелкими собственниками, т.е. через борьбу с крестьянством. Ленин ставил вопрос со свойственной ему категоричностью: либо диктатура пролетариата подчинит своему контролю и учету крестьянина, организовав бедноту вокруг сознательного пролетарского авангарда, и установит “железный порядок, беспощадно строгую власть, настоящую диктатуру пролетариата (власть опирающуюся на насилие, а не на закон. — Т.О.), заставит кулака подчиняться...”, либо кулак “скинет нашу, рабочую, власть неизбежно и неминуемо, как скидывали революцию Наполеоны и Кавеньяки, именно на этой мелкособственнической почве и произрастающие”[313]. Угроза страшных последствий от потери власти большевиками будет долго и настойчиво внедряться в сознание масс, порождая постоянный страх и формируя соответствующую идеологию у представителей самой власти.

Иначе видели перспективу левые эсеры. В.А. Карелин, Б.Д. Камков, В.И. Трутовскйй, Д.А. Черепанов, О. Чижиков, Тивин-Пятницкий и другие расценивали рост крестьянского сопротивления политике Советской власти как подъем социальной активности трудового крестьянства и проявление моральной усталости городского пролетариата. Из этого они делали вывод, что назрели объективные условия для замены большевиков у власти[314]. Еще на II съезде партии (апрель) Карелин поставил вопрос о том, что у власти должно стать “трудовое крестьянство” и на местах “надо положить начало организации этой новой силы”[315]. В апреле-мае левые эсеры значительно усилили внимание к политической работе, организационному оформлению ячеек и вовлечению в партию крестьян. Левые эсеры из ВЦИК и ЦК партии совершали объезды губерний, выступали на съездах Советов, собраниях, митингах, резко критиковали политику Совнаркома, настаивали на усилении борьбы с большевиками внутри Советов, нацеливая членов партии на упрочение своих позиций в военном аппарате, на создание боевых дружин, не подчиненных Советам. Особое внимание уделялось прифронтовым губерниям, куда были посланы специальные эмиссары для организации срыва Брестского мира[316].

К концу весны продовольственная ситуация в стране значительно ухудшилась. Для обеспечения населения потребляющих губерний хотя бы полуголодной нормой хлеба требовалось 35 млн пудов в месяц. Из деревни же извлекали 15-20 млн пудов, т.е. 50-60% этой потребности[317]. Но и из этого количества в места назначения доходило чуть больше 20%. Из-за низкой пропускной способности железных дорог даже заготовленный хлеб своевременно не могли доставить потребителям. Из Сибири, имевшей около 150 млн пудов излишков, железная дорога пропускала лишь 180 вагонов в день, т.е. 5 млн пудов в месяц. Столь же малой была пропускная способность и на южных магистралях, связывавших центр с Крымом, Кубанью, Ставропольем, где было 106 млн пудов товарного хлеба. В апреле квота Западной Сибири в общем объеме поставок хлеба в центр страны составляла 63%, а выполнена она была лишь на 17%. Северный Кавказ вместо 26 дал 13,8%. Из Казанской, Уфимской, Вятской губерний получили 6%. Центральные губернии — Тамбовская, Воронежская, Орловская, апрельский наряд выполнили лишь на 2% (вместо 985 вагонов было отгружено только 21). Погрузка хлеба по апрельскому наряду была выполнена на 11,3%, а на места пришло значительно меньше, так как в дороге продовольственные грузы расхищались. В результате Владимирская губерния получила 3,3% запланированного хлеба, Калужская — 4,6%, Тверская — 5,4, Брянский район — 0, Москва — 11%. Вместо 9370 вагонов 11 губерниям Московской области поступил 1051 вагон хлеба, Северным и Северо-Западным губерниям еще меньше[318]. В мае белогвардейцы заняли Ростов-на-Дону, прервав доставку хлеба с Кавказа. Дутов задерживал хлебные маршруты из Сибири, в результате потребляющие районы получили только 5-6% хлеба. В конце мая восстание чехословацкого корпуса окончательно лишило центр сибирского и уральского хлеба. Интервенты и контрреволюция захватили территорию, которая давала 85% товарного хлеба. Из 30 губерний, где удерживалась власть Советов, хлеб был лишь в 6-7. В Воронежской, Вятской, Орловской, Курской, Тамбовской, Тульской губерниях до нового урожая оставалось около 10-15 млн пудов хлебных излишков, да и те были в цепких руках крестьян, не считавшихся с государственными интересами и муками 64,5 млн голодных[319].

Продовольственное положение внутри страны становилось критическим. Экстремальные условия, сложившиеся в стране в конце весны, заставили большевиков прибегнуть к чрезвычайным мерам получения хлеба. Усиление принуждения крестьян к выполнению законов государственной власти, форсирование раскола крестьянства, выделение и организация бедноты в тех условиях представлялись партии большевиков единственно возможными для удержания власти и развития революции. В мае Лениным была конкретизирована политика принуждения крестьян к выполнению советских законов.

8 мая на заседании Совнаркома при обсуждении доклада народного комиссара продовольствия А.Д. Цюрупы и проекта декрета о предоставлении ему чрезвычайных полномочий Ленин дал комиссии, созданной для переработки декрета, инструкцию. В ней он предлагал “сильнее подчеркнуть основную мысль о необходимости, для спасения от голода, вести и провести беспощадную и террористическую борьбу и войну против крестьянской и иной буржуазии, удерживающей у себя излишки хлеба...”[320] Владельцев хлеба, не сдающих его, Ленин предлагал объявить “врагами народа”, подвергать их заключению в тюрьму не менее чем на 10 лет, конфисковать все их имущество, навсегда изгнать из общины, а самогонщиков подвергать принудительным общественным работам[321].

9 мая при вторичном обсуждении декрета в Совнаркоме с содокладом выступил Рыков. От имени Московской и Северной областных продовольственных организаций он высказался за изменение продовольственной политики, считая безумием осуществление экономической политики штыком. Не отказываясь от монополии государства на хлеб, он предлагал более гибкие методы ее осуществления, что помогло бы уменьшить сопротивление крестьян. Рыков, в частности, находил возможным изменить систему оплаты за сдаваемый хлеб, выдавать премии, установить твердые цены на предметы первой необходимости, главным образом на мануфактуру, сосредоточить все дело в руках органов, в которых были бы представители Наркомпрода и, не менее трети, местных продкомов. Как и многие продовольственные работники на местах, Рыков полагал, что к заготовкам хлеба надо привлечь кооперацию, а где ее органы недостаточно развиты, — сохранившиеся еще частные торговые сообщества и др.[322] Основные положения содоклада Рыкова были отклонены правительством, но идея усиления представительства голодающих губерний в продорганах производящих губерний была одобрена и реализована в ближайшее время.

Декрет “О предоставлении народному комиссару продовольствия чрезвычайных полномочий по борьбе с деревенской буржуазией, укрывающей хлебные запасы и спекулирующей ими” с поправками В.И. Ленина был принят Совнаркомом при одном воздержавшемся[323].

Определенные декретом меры борьбы с хлебодержателями вызвали критику оппозиции и практических работников. Так, М.Е. Шефлер, председатель Московской городской продуправы, член коллегии Наркомпрода, коммунист, считал, что декрет страдает теоретичностью и односторонностью, дает мало конкретных указаний и действенных методов борьбы с продорганами, нарушающими монополию; в нем не разработаны меры принуждения продорганов к выполнению плана, не указаны методы товарообмена, не определена система работы реквизиционных и инспекторских аппаратов. Он считал ошибкой требование декрета о сдаче хлеба в недельный срок, а десять лет тюрьмы за несдачу излишка, ему, как опытному практику, казались чрезмерным преувеличением. Осуществление такой угрозы привело бы к тому, что на “казенные хлеба” пришлось бы “посадить” целые селения. Психологически эффективнее было бы заключение под стражу на три месяца, а практически целесообразнее, полагал он, не тюремное заключение, а конфискация имущества и принудительные общественные работы. Неправомерным с практической и моральной точек зрения он считал обещание выплаты 50%-ной стоимости за указание скрытых излишков. Это будет поощрять доносы, что неэтично с точки зрения социалистических принципов и недопустимо с точки зрения морали, и кроме того дает широкие возможности для всякого рода злоупотреблений[324]. По свидетельству Шефлера, на заседании президиума ВЦИК Свердлов поддержал его замечания, но тем не менее подписал его в первоначальном виде[325].

Левые эсеры, предпочитая компромисс с мелкими собственниками, высказались во ВЦИКе против создания продотрядов, полагая, что борьба с укрывателями хлеба является прямой обязанностью местных Советов. В.А. Карелин, лидер левых эсеров, настаивал на более четком определении понятий крестьянская буржуазия, кулаки, владельцы излишков хлеба, без чего трудно было избежать произвола, преследования мелкого и среднего крестьянства. Он протестовал против объявления врагами народа всех имеющих излишки хлеба и удерживающих их.

Однако Ленин, развивая свою идею о применении организованного насилия для изъятия хлеба, в “Тезисах о современном политическом положении” (12 или 13 мая), настаивал на введении “военных положений, закрытии газет, аресте вожаков и т.п. и т.д.”, на необходимости “военного похода” против деревенской буржуазии, удерживающей излишки хлеба и срывающей хлебную монополию. Без “железной дисциплины пролетариата ни от контрреволюции, ни от голода не спастись”[326]. 26 мая в “Тезисах по текущему моменту” он высказал мысль о введении на это время военного положения во всей стране, мобилизации армии “для войны за хлеб и на ведение такой войны — на 3 месяца: июнь-август”, “мобилизовать 19-летних, хотя бы в некоторых областях”, “для систематических военных действий по завоеванию, отвоеванию, сбору и свозу хлеба, и топлива... Ввести расстрел за недисциплину”. В каждый отряд армии, действующий против кулаков, предлагалось включить от 1/3 до 1/2 рабочих и беднейших крестьян голодающих губерний. В каждом уезде и волости с избытками хлеба Ленин считал необходимым “составить тотчас списки богатых землевладельцев (кулаков), торговцев хлебом и т. п., с возложением на них личной ответственности за сбор всех излишков хлеба...”[327]

Военные действия, развернувшиеся в Поволжье, в Сибири и на Урале, не позволили использовать армию для борьбы за хлеб. Ее заменили продовольственная армия рабочих и бедноты, созданная при Наркомпроде, и рабочие уборочно-реквизиционные отряды при ВЦСПС. До конца года в деревню в составе продотрядов было направлено более 70 тыс. рабочих[328].

20 мая ВЦИК заслушал доклад Я.М. Свердлова о положении Советов в деревне. В нем впервые предельно четко был обозначен курс на раскол крестьянства. Борьба за власть в деревне, отмечал Свердлов, обострилась до крайности: “в волостных Советах руководящая роль принадлежит кулацко-буржуазному элементу”, часто под вывеской левых эсеров. Центральные органы власти, говорил председатель ВЦИК, должны вмешаться в развитие событий в деревне с тем, чтобы помешать буржуазным элементам оказывать какое-либо влияние на происходящие там процессы. Свердлов предлагал перейти в наступление и первыми нанести им удар. Он поставил задачу “разжечь гражданскую войну в деревне”, путем раскола крестьянства создать “две противоположные враждебные силы”, противопоставить бедноту деревенской буржуазии. Перед Советами ставились задачи: широкое разъяснение противоположности интересов бедноты и кулаков, организация бедноты и ее вооружение с целью “удушения кулаков”. Только в этом случае, внушал Свердлов, диктатура пролетариата и беднейшего крестьянства будет “уже не слово, а действительность”[329].

На заседании ВЦИК против курса на организацию бедноты и разжигание гражданской войны в деревне выступили меньшевики, правые и левые эсеры. Лидеры меньшевиков Мартов и Суханов заявили, что политика Советской власти ведет к созданию “внутреннего фронта в деревне”. Идея противопоставления бедноты кулаку несостоятельна, утопична, так как, нанося удар по кулаку, “будете бить и по среднему крестьянству”[330], предупреждал Мартов. Вместо создания бедняцких организаций, Суханов предлагал распустить Советы и вернуться к учреждениям, созданным на основе всеобщего избирательного права, — земствам, думам[331].

От имени фракции левых эсеров В.А. Карелин также высказал отрицательное отношение к расколу деревни. Левые эсеры заявили, что используют весь авторитет партии и все свое влияние в Советах, чтобы “вести решительную борьбу с теми вредными мерами, которые сегодня приняты ВЦИК”[332].

Вопреки эсерам и меньшевикам, ВЦИК абсолютным большинством голосов принял резолюцию, в которой подчеркивалась крайняя неотложность “сплочения трудового крестьянства против деревенской буржуазии”.

11 июня 1918 г. ВЦИК издал декрет “Об организации деревенской бедноты и снабжения ее хлебом, предметами первой необходимости и сельскохозяйственными орудиями”. Декрет узаконил новую форму организации бедноты, предусмотренную программой РКП(б), — комитеты деревенской бедноты (комбеды).

Декрет предусматривал объединение бедноты и средних крестьян против кулаков. Он имел целью социальную и политическую изоляцию сельской буржуазии и подчинение ее законам революционной власти. Ленин придавал этому декрету чрезвычайное значение, видя в нем реализацию идеи о создании социальной базы социалистической революции в деревне. Принятием декрета о комбедах, писал он, “мы перешли ту грань, которою отделяется буржуазная революция от социалистической, ибо одна победа рабочего класса в городах и один переход всех фабрик в руки пролетарского государства, все это не в состоянии было бы закрепить и создать основы социалистического порядка, если бы в деревне мы не создали себе также не общекрестьянской, а действительно пролетарской опоры”[333].

Чрезвычайные акты, нацеленные на политико-экономический разгром кулачества, завершились циркуляционной телеграммой наркома внутренних дел Г.И. Петровского “О борьбе с кулаками в Советах”. В ней подчеркивалось: “В последнее время наблюдаются неоднократные попытки зажиточных и кулацких слоев деревни захватить в свои руки Советы путем участия в выборах и даже в работе сельских, волостных и уездных Советов. Советы на местах, особенно волостные и сельские, часто не обращают на это должного внимания и относятся к таким явлениям с недопустимой снисходительностью”. Циркуляр требовал устранить от всякой советской работы и участия в выборах все зажиточные и кулацкие элементы[334]. Это была установка на создание пролетарских органов власти в деревне.

Конституция РСФСР, принятая через несколько дней V Всероссийским съездом Советов, закрепила это положение, узаконив ограничение гражданских прав имущих крестьян. Таким образом, к ранее принятым мерам экономического ограничения хозяйственно-состоятельных крестьян в мае добавились внеэкономические методы изъятия у них хлеба. “Кулак” становился прямым объектом насилия со стороны государства. Средние крестьяне, имевшие запасы хлеба, приравнивались к кулакам. Теперь они лишались и гражданских прав. Все это не могло не породить их враждебности к Советской власти, превращая в сторонников демократически избранного Учредительного собрания и всесословных органов власти.

Майские декреты ВЦИК, постановления Совнаркома и циркуляр НКВД оформляли невиданный ранее социальный эксперимент революционеров. Суть его заключалась в решительном подавлении сопротивляющегося государственной политике имущего крестьянства, организации и противопоставлении ему бедняцких масс деревни. Эти документы максимально концентрировали силы большевиков на решении неотложной задачи — борьбе с голодом, которая для них в этот период была равнозначна борьбе за социализм. Они заложили основы политики “военного коммунизма”, базировавшейся на мерах внеэкономического принуждения крестьян к сдаче хлеба. Эту политику крестьянство не приняло ни на одном этапе, вступив в вооруженную борьбу с ней. В этой борьбе имущий крестьянин выступал как наиболее активная социальная сила деревни, отстаивающая интересы крестьян как класса мелких товаропроизводителей.

Активным проводником ленинской продовольственной политики и “крестового похода” против хлебодержателей и спекулянтов был Л.Д. Троцкий. 4 июня 1918 г. на заседании ВЦИК он рассматривал продовольственный вопрос как органическую часть общих проблем советского строительства, подчеркивая, что методы его решения — одна из частных проблем режима диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства. Его выступление было пронизано идеей гражданской войны с крестьянством. Ей он останется верен во все последующие годы. “Само собой разумеется, — говорил Троцкий, — что Советская власть есть организованная гражданская война против помещиков, буржуазии и кулаков. Советская власть не боится этого сказать, как не боится призывать массы к гражданской войне и для этого их организовывать”. Троцкий считал, что нет иного пути получения хлеба, кроме как силой оружия отнять его у крестьянина. Он призывал к “истребительной и беспощадной” войне против кулаков, пытающихся измором взять рабоче-крестьянскую Советскую Россию. Со всей решительностью и непреклонностью коммунистического вождя он пропагандировал гражданскую войну, подчеркивая, что кулаки, держащие хлеб, стали опорой и надеждой контрреволюции: “голод и контрреволюция друг другу помогают, идут рука об руку”[335].

С таким направлением внутренней политики и методами дальнейшего развития революции были принципиально не согласны левые эсеры, не говоря уже о правых эсерах и меньшевиках. Они предлагали искать выход из кризиса на прежнем уровне соотношения классовых сил в стране, задержав развитие революции на демократическом этапе до начала ожидаемой ими мировой революции, путь к которой должен открыть срыв Брестского мира. Левые эсеры считали, что продовольственная диктатура отражает недоверие большевиков к трудовому крестьянству и является упрощенным методом решения вопроса. Не принимая предлагаемый большевиками принцип классовой борьбы для решения внутренних проблем, протестуя против вмешательства рабочего класса в дела деревни, левые эсеры во ВЦИК выступили решительными противниками диктатуры “как в отдельных областях”, так и “против общей диктатуры по политическим соображениям”[336]. 2 июня 1918 г. ЦК партии левых эсеров, обсудив продовольственную проблему, постановил: в устных выступлениях и в печати разъяснять, что все продовольственные меры правительства неэффективны. Решение же вопроса им виделось в углублении государственной системы регламентации цен, монополизации всех предметов массового потребления (это будет проведено в 1919 г. и станет одной из составных частей “военного коммунизма”). Принуждение кулаков левые эсеры допускали только силами местных Советов. ЦК партии левых эсеров высказался против посылки рабочих отрядов в деревню, рассматривая их как карательные экспедиции. Членам партии запрещалось принимать в них участие[337]. 6 июня, возвращаясь к продовольственному вопросу, ЦК левых эсеров еще раз подчеркнул недопустимость участия в карательных отрядах. Местным Советам рекомендовалось вести напряженную борьбу с кулацкими элементами, используя в случаях надобности помощь из центра. Продорганам предлагалось в кратчайший срок выработать конкретные меры добывания продовольствия и точно определить содержание понятий — “кулак”, “торговец”, “трудовой крестьянин”[338], что, однако, не было сделано. В политическом отчете ЦК III съезду левых эсеров В.А. Карелин еще раз подчеркивал решительную оппозиционность партии большевистскому правительству в продовольственном вопросе, настаивая на перенесении центра тяжести с диктатуры продотрядов и комбедов на деятельность местных Советов. Он считал, что продотряды создадут “противоестественный фронт города и деревни”, а комбеды — не что иное, как покушение на Советскую власть и дезорганизация трудового крестьянства. Докладчик призывал к энергичной борьбе против таких организаций[339]. Левые эсеры надеялись повести за собой крестьянство, изолировать рабочий класс, возглавить революцию и государственную власть. Ближайшей их целью стало завоевание большинства в местных Советах и на V Всероссийском съезде Советов. Лидеры партии со всей определенностью пошли на разрыв с коммунистами, взяв курс на устранение их от власти. “Мы должны, — говорила М.А. Спиридонова, — с уверенностью сказать, что нам удастся победить партию большевиков и заставить ее подчиниться нашей воле. Но для этого надо развить с огромной интенсивностью всю нашу работу, захватывать аппараты власти на местах”[340]. 24 июня ЦК партии левых эсеров принял решение “в самый короткий срок положить конец так называемой передышке, создавшейся благодаря ратификации большевистским правительством Брестского мира. В этих целях Центральный Комитет партии считает возможным и целесообразным организовать ряд террористических актов в отношении виднейших представителей германского империализма”. Одновременно с этим ЦК партии постановил организовать для проведения своего решения “мобилизацию надежных военных сил и приложить все меры к тому, чтобы трудовое крестьянство и рабочий класс примкнули к восстанию и активно поддержали партию в этом выступлении”. Кроме того, было решено “подготовить к настоящей тактике партии все местные организации, призывая их к решительным действиям против настоящей политики CHK”[341]. ЦК левых эсеров весьма наивно пытался отделить политику Совнаркома от линии РКП(б), рассматривая свои действия “как борьбу против настоящей политики Совета Народных Комиссаров и ни в коем случае как борьбу против большевиков”[342]. 28 июня на III съезде левых эсеров Спиридонова звала свою партию возглавить восстание: “Наша партия должна взять на себя, товарищи, все бремя восстания, на которое мы будем звать все массы, будем поджигать, подстрекать и организовывать, только через восстание мы в состоянии будем одолеть то, что идет на нас”[343]. Левым эсерам, говорила она, “надлежит взять руководящее место во всей дальнейшей борьбе крестьянства и рабочих со своим классовым врагом (имеются в виду помещики — Т.О.)... Мы вступаем в новую стадию политического продвижения вперед, когда, наверно, мы будем партией господствующей”[344] 2 июля 1918 г. орган ЦК левых эсеров, информируя о III съезде партии, отметил, что он признает необходимым, чтобы партия без промедления всей силой своего влияния и партийного аппарата выпрямила линию советской политики”.

Таким образом, кризис внутри правительственного блока, обозначившийся в марте, в мае-июне перерос в политическую конфронтацию.

В это же время на юге страны собирала силы “белая” контрреволюция. Правая же часть “демократии”, говоря о недопустимости гражданской войны, разжигала ее в Поволжье, на Урале, в Сибири, где, опираясь на штыки чехословацкого корпуса и восстания крестьян, свергала власть Советов. Именем Учредительного собрания восстанавливались всесословные органы власти и создавалась армия для борьбы с коммунистами.