Русская фэнтези 2009

1

Я развалился за письменным столом, упершись позвоночником в спинку офисного кресла, положив ноги на столешницу, и малюсенькими глоточками бездумно потягивал терпкое красное вино прямо из горлышка бутылки. Нет, на самом деле вовсе не бездумно: при этом я лениво размышлял о жизни в целом и одновременно отслеживал движение собственных мыслей как любитель-психолог, каковым должен быть всякий уважающий себя профессиональный детектив.

Вот, размышлял я вначале, образец для подражания всем детективам мисс Марпл не стала бы так сидеть в своем кресле, задрав ноги на стол. И не потому, что она такая уж ханжа и пуританка, а просто считала бы, что юбка помнется или что она в этой позе не смотрится красиво. Или остеохондроз не позволил бы. Короче, не стала бы и все тут, потому что не словила бы от этого кайф. А вот выпить красное сухое — это она точно могла бы, хотя бы из-за книги Джона Нобеля о том, что ежедневная доза препятствует отложениям холестерина. Мисс Марпл — она старушенция начитанная. Прямо из горла она точно пить бы не стала, не поленилась, налила бы себе в какой-нибудь бокал для красоты. Странное дело — разные характеры, она от этого оформления словила бы кайф, а мне по фигу. Удивительно, как по-разному воспринимают женщины и мужчины одно и то же. Для женщин большой кусок торта и чашка чаю — это вполне замена целому ланчу. А для мужиков торт с чаем — это замена водке с огурцом.

Не все мужчины одинаковы, и не все женщины тоже. Но есть некоторые статистические обобщающие понятия. Женщины за этим тортом с чаем будут с удовольствием обсуждать проблемы как похудеть, совершенно нечего надеть и — все мужчины сволочи. А у мужчин темами будут: есть ли жизнь на Марсе, будет ли война с Китаем и почему наши футболисты никак не становятся чемпионами мира. Или — в зависимости от интересов компании — в обратном порядке: начиная с футболистов и заканчивая жизнью на Марсе.

Просто у женщин другая логика. Не лучше и не хуже, а другая. Стоп, скомандовал я сам себе. Вот я и снова приехал к мыслям об Ирине и о нашей с ней длящейся ссоре. Ну почему мы никак не можем понять друг друга? Иногда я думаю, что все-таки она — инопланетянка.

Наверное, мне было бы проще общаться с представителем других миров, если бы они были мужского пола.

Вот тут я, видимо, и накликал себе очередные приключения, потому что в дверь позвонили. Я так резко скинул ноги со стола и распрямился, что кресло и спина затрещали одновременно. Натренированным движением вставил недопитую бутылку в тумбу стола, прихлопнул ногой дверцу и крикнул в коридор:

— Не заперто! Входите!

Трудно быть частным детективом в нашем небольшом городе. Да еще при наличии под боком Москвы, куда ранними электричками толпы арбатовцев устремляются на заработки и близость которой поднимает цены у местных старушек на рынке. Человек Московской Области, или ЧМО, — это уже не звучит гордо, это просто житель очень отдаленного спального района столицы, почти гастарбайтер в Москве, который оттягивается со своим гонором у себя дома в Арбатове. Все вопросы, по которым ко мне обращались до сих пор, были такой откровенной бытовухой, что не стоили просвещенного внимания мисс Марпл.

Лучше какой-нибудь клиент, чем никакой, подумал я. И чуть было сразу же не переменил мнение, услышав в коридоре моего офиса сладкий воркующий голос Геннадия Васильевича. Мне нестерпимо захотелось сказать ему что-нибудь грубое (чего мне еще ни разу с ним не удавалось) и спокойно сидеть одному, положив ноги на стол, без заработка, зато с остатками каберне.

До сих пор Геннадий Васильевич наведывался ко мне дважды. Первый раз он объяснил, что он незаконорожденный потомок дореволюционного миллионера, фабриканта и мецената Саввы Морозова. Тыкал в нос какими-то пожелтевшими бумажками. И рассказал, что не то его прабабушка, не то прапрабабушка в разгар революций замуровала в стене одного из наших арбатовских домов многочисленные столовые серебряные наборы. Сейчас в этом старом доме жилые квартиры, жильцы о кладе ничего не знают, и он хотел меня нанять для проникновения в квартиры и поиска серебряных ложек-вилок. Я, естественно, отказался, хотя при сладкой разговорчивости Геннадия Васильнвича даже мой категоричный отказ растянулся на полчаса. Во второй раз Геннадий Васильевич предложил мне искать клад в районе деревни Большое Горелово, где та же его предусмотрительная прапрабабушка закопала фарфоровый сервиз работы знаменитого Кузнецовского завода на какое-то немыслимое для наших кухонь количество персон. Я, чтобы сразу отвязаться, попросил его заплатить мне гонорар не как долю от клада, а из расчета сто у.е. за каждый день поисков. После этого он меня уже почти не уговаривал, зато явно зауважал и исчез. Как мне показалось — навсегда. Теперь я понял, что ошибался.

Впрочем, воркующий голос в коридоре обращался не ко мне, Геннадий Васильевич пришел не один. Я со вздохом сел и приготовился к худшему.

Просто я тогда еще не знал, к чему нужно готовиться.

Мой офис частного детектива расположен в бывшей двухкомнатной квартирке на пятом этаже панельной хрущобы. Раньше в первой комнате была приемная, где остались несколько стульев и письменный стол, а компьютер я перенес к себе в кабинет и даже подключил к интернету. Геннадий Васильевич погрохотал в приемной стульями и появился в проеме двери, держа сразу два за спинки.

— Добрый день, Сергей Иванович, — засиял он мне. — Вот гостей к нам привел дорогих, сейчас стульчики занесу на всякий случай, чтобы всех рассадить.

Я ничего не ответил, ожидая появления этих самых дорогих гостей. Должен сказать, что общее впечатление от Кулакова в этот раз было лучше: волосы просто седые, а не подкрашенные, как при последнем визите (жуткое зрелище, когда пожилые мужики красятся, надеясь выглядеть моложе), галстук при зеленом костюме был не красный, а так себе чересполосица, более того — с лацкана исчез значок академика МАРОН (Международная академия разнообразных наук — заплати сто долларов и ты на год академик!). Вполне интеллигентный вид, особенно на фоне моих джинсов, футболки и кроссовок.

Геннадий Васильевич поставил стулья перед моим столом, вернулся к двери и сделал приглашающий жест:

— Прошу вас! Позвольте провести представление. Наш лучший детектив Сергей Иванович Лубников к услугам ваших милостей. Их милости господа гномы Буторин и Магурин.

Действительно, вслед за ним в комнату степенно вошли два гнома. Не переодетые мальчишки-толкинисты и не гримированные артисты нашего арбатовского Театра юного зрителя, а самые настоящие. В крайнем случае — лилипуты из «Мосфильма» в добротно сделанных костюмах для съемок сказки. То есть нормальные морщинистые лица, бороды и все такое. У седого отделка зеленой куртки белая и пряжки белого металла. У рыжего — желтая окантовка и пряжки желтого металла, позолоченные. Или золотые.

Гномы молча, не раскланиваясь и не здороваясь (это я, значит, к услугам их милостей, а они — клиенты, которые всегда правы), забрались на стулья и так же молча обвели взглядами меня и мой кабинет. Я тоже повертел головой. Да-а, я бы, пожалуй, на их месте слез со стульев и так же молча развернулся и ушел. С тех пор как Ирина перестала за мной присматривать, все пришло в еще большее запустение. Колеблемая сквозняком паутинка между рамами немытого окна. Дохлая муха на подоконнике. Пыльный стол — более или менее протертый от пыли там, где я обычно кладу на столешницу ноги.

— Поисками кладов не занимаюсь, — решил сразу твердо предупредить я. — Даже если прапрабабушка Геннадия Васильевича — гномиха.

— Господин детектив, — обратился ко мне хрипловатым голосом седой гном, не обращая внимания на мою реплику. Я так и не понял, кто из них Буторин, кто Магурин, и это у них гномовские имена или российские фамилии. Голос был нормальный, усталого взрослого человека и безо всякого иностранного акцента. — Господин детектив, трое суток назад, в канун полнолуния, вызванная хозяйкой милиция обнаружила по адресу Ворошилова сорок три труп молодой девушки. Смерть наступила от отравления снотворным типа барбитуратов.

Я с еще большим облегчением вздохнул и встал.

— Благодарю вас за доверие, господа. Однако расследованием дел об убийствах занимается милиция, тем более вы сказали, что она уже ведет этот случай. Так что вынужден просить вас обратиться в горотдел. Если хотите, — сказал я с деланным сочувствием, — можете обратиться прямо к начальнику горотдела подполковнику Соколову Михаилу Юрьевичу.

На гнома мои слова не произвели никакого впечатления, и он махнул рукой, чтобы я сел.

— Милиция установила факт самоубийства. Или самоотравления в результате собственной ошибки. Дело закрыто. Приезжавшие мать и сестра увезли тело для захоронения по месту основной регистрации данного тела под Алексином. Это все нас не интересует. Мы хотим, чтобы вы провели для нас дополнительное частное расследование по отдельному вопросу. Аванс в размере десяти тысяч евро переведен из «Цвергбанка», Швейцария, на ваш счет в «Альфа-банке» — проверьте в вашем компьютере, мы подождем.

Потенциальные клиенты оставались неприятными, но становились действительно интересными. Я посмотрел на Геннадия Васильевича: пожалуй, несмотря на некоторую необычность происходящего, наиболее реальный человек вызывал у меня наименьшее доверие. Сейчас, не решаясь встрять в разговор, он просто весь извертелся, кивками и подмигиваниями давая мне понять, что, мол, дело верное. Я включил компьютер, вошел в интернет, набрал свой счет в «Альфа-банке», логин, пароль и проверил. Вот теперь я начинал верить в гномов.

— Так, — сказал я, — господин… э-э-э… Буторин. Аванс поступил. И что же вас интересует: действительно ли это было самоубийство? источник получения барбитуратов? причина, доведшая до самоубийства?

На этот раз в разговор включился рыжий гном Магурин.

— Нет, — сказал он неприятным жестким тенором, — перечисленные вами вопросы, во-первых, нас не интересуют, во-вторых, мы сами уверены, что она приняла снотворное добровольно, знаем его источник и причину приема лекарства. Мы хотим знать, как был снят и куда делся неснимаемый браслет с ее руки. Очень небольшое частное расследование. Если вы сможете ответить в ходе вашего частного расследования хотя бы на один из этих двух интересующих нас вопросов, то вторая половина вознаграждения будет равна сумме аванса.

— А если на оба… — радостно подхватил Геннадий Васильевич, но осекся под взглядами гномов и моим.

— Кстати, — злорадно вспомнил я, догадываясь о методах, которыми Геннадий Васильевич преуспевает в своем предпринимательском бизнесе, — если в ходе разговоров с господином Кулаковым и его реплик типа «наш сыщик» у вас сложилось впечатление, что я работаю на него, то оно ошибочно. Мое детективное предприятие включает только меня самого и с господином Кулаковым никак не связано.

Это был удар ниже пояса, но с точным попаданием. Геннадий Васильевич пригорюнился.

2

Я согласился подписать контракт на проведение частного расследования для гномов. И не только потому, что у меня в данный момент не было в ведении никаких дел, и не только из-за размера гонорара, а еще из-за самой темы расследования. Здесь было все, что нужно детективу: криминал — пропажа браслета, этика — мародерство, обкрадывание покойницы, и даже эстетика — все-таки предметом поиска было произведение искусства. При этом никакого убийства — мисс Марпл отдыхает. Точнее даже так: мисс Марпл отдыхает, Сергей Лубников работает. Хотя, наверное, и на этот случай у старушенции мог найтись свой аналог — что вот, мол, когда у них в деревне у мистера Визерспуна из гроба стащили белые тапочки, то все думали на гробовщика, и только она, мисс Марпл, догадалась, что виновата служанка викария, у которой был тот же размер ноги.

Кстати, размер браслета тоже не помешало бы уточнить. Его неснимаемость мне уже объяснили: какая-то магическая заклепка происходила прямо на руке при застегивании. От ответа на мой вопрос, как предполагалось снимать браслет когда-нибудь в будущем, гномы явно ушли. А я не больно-то и приставал: все равно фотографию браслета они мне дали. Красивую, цветную. Белый металл, скорее всего серебро с чернью, штучная ювелирная работа, есть камушки, но — полудрагоценные, самоцветы, вряд ли особо дорогие.

Что касается личностей самих гномов, то для расследования было безразлично, являются ли они настоящими гномами или моими глюками, потому что заказ на мое расследование заключили от имени гражданина Г.В. Кулакова. При этом он хотел повыпендриваться и подписать договор не иначе как директор его собственного ЗАО «НИИ онтологии им. М.В. Ломоносова» и на собственных бланках, где он, разумеется, забыл указать ЗАО и гордо напечатал только шапку «НИИ онтологии им. М В. Ломоносова», чтобы смотрелось как важное государственное предприятие. Директор — академик МАРОН Г.В. Кулаков, тоже красиво звучит для тех, кто не понимает. Но я оформил все как всегда, на обычных бумагах, оставив просто частное физическое лицо с его данными: паспорт, регистрация, ИНН, пенсионное страховое. Не очень мне Кулаков нравился в качестве клиента, но с юридической точки зрения было разумнее принимать заказ от него, а не от их милостей Буторина и Магурина. Они с помощью Кулакова сняли себе помещение на задворках Арбатова, но оно тоже было оформлено на Кулакова. Вряд ли у настоящих гномов есть российские паспорта, регистрация или юридический адрес.

Вот, скажем, Баба Яга, которая живет где-нибудь в лесу в избушке на курьих ножках. С правовой точки зрения ее избушка представляет собой незаконный самострой и надлежит сносу, а само место проживания наверняка не является официально зарегистрированным. И выходит, что эта Баба Яга перед лицом закона есть не кто иная, как нарушающая паспортный режим гражданка без определенного места жительства, пенсионного удостоверения и ИНН. Бомжиха попросту. Я уж не говорю про сомнительность российского гражданства. Всегда в детстве изумлялся, когда какие-нибудь Баба Яга или Серый Волк начинали в сказках говорить человечьим голосом: «Ой ты гой еси, добрый молодец…» без акцента в русской речи. Это что же — все они родного российского происхождения или в совершенстве владеют многими языками? Ну, серые волки, еще ладно, пусть российские, но тогда почему они обращаются к молодцу — «гой»? Они, что, сами все, извините, как бы это сказать по политкорректнее, принадлежат к иудейскому вероисповеданию? Или, может, там в сказках, того страшнее, обращаются с предложениями к добрым молодцам: «Ой ты гей еси…»?

Я решил, что позже выясню у наших службистов официальные положения в отношении гномов. Еще не хватало угодить под колпак ФСБ за пособничество иностранным шпионам. Но документы у гномов я требовать не стал: пусть будет заказ на розыск от Кулакова, уж он-то у нас насквозь наш российский гражданин, клейма ставить негде, как говорят в рекламе — до самых кончиков.

После нашего короткого и сухого, вполне делового расставания — как я понимаю в стиле гномов, а не Кулакова, — я прилип к окну. Вся троица вышла из подъезда вместе и уехала в машине Кулакова. По крайней мере он был водителем. После этого я спрятал свой экземпляр договора в сейф и поехал в банк. Интернет интернетом, а в реальности гномовских денег хотелось убедиться на ощупь. Это у меня, может, глюки или наведенные мороки, а хорошего банковского работника никаким гипнозом не прошибешь.

Деньги оказались настоящими, и я, не откладывая, приступил к расследованию. Начал с самого начала: с установления того, кто там помер на Ворошилова сорок три и отчего. Благо Верочка Степанюк, у которой хранились все уголовные дела в горотделе нашей милиции, когда-то была моей однокурсницей, умницей и отличницей с добрым характером, у которой всегда можно было разжиться конспектом лекций. Сейчас она замужем за местным строителем-бизнесменом и благополучно воспитывала симпатичных двойняшек. То есть что они симпатичные и очень способные — это я уже усвоил за время наших предыдущих общений, а вот мальчики или девочки — никак запомнить не мог. Благо вопрос «Ну как дети?» позволял не уточнять признаки пола.

В красный дом на пересечении Двадцати шести Бакинских комиссаров с Двадцатью восемью панфиловцами я захаживал часто, поэтому дежурный только приветственно махнул мне из-за окошечка здоровенной ручищей, что одновременно означало узнавание, разрешение пройти и даже, возможно, пожелание чего-нибудь хорошего. Сегодня дежурил Трофимыч, с которым мы вместе выезжали в прошлом году на опознание замерзших алкашей.

Верочка была на месте, я ей предварительно позвонил. Сказали друг другу все стандартные слова про сколько зим, как там дети и что мне пора жениться и заводить детей самому. Про Ирину и наши с ней отношения Верочка ничего не знала, так что слова о моей женитьбе были просто нашей дежурной шуткой. Я узнал об очередных успехах вундеркиндов в школе и выразил восторг, но мальчики они или девочки — так и не понял. Не важно.

Да мы этого дела даже и не открывали, сказала Верочка, сейчас я тебе ксерокопию сделаю. Не полагается, конечно, но там все равно ни криминала, ничего. Что, родственники захотели узнать из-за кого бедная девчонка траванулась и ему морду надраить? Я промычал что-то невнятное и подвигал головой по диагонали, выражая одновременно и согласие, и отрицание — кто как поймет.

Ладыгина Наталья Николаевна, 19 лет, уроженка села Турово Алексинского района Тульской области, у нас в Арбатове официально зарегистрирована в общежитии медицинского колледжа (училище с подготовкой фельдшеров), на самом деле снимала однокомнатную квартиру на пару с одногруппницей по адресу: улица Ворошилова, дом сорок три, квартира девятнадцать. Рост — метр семьдесят пять, вес — шестьдесят пять, волосы русые мелированные, глаза серые. Признаки насилия и недавних сексуальных контактов отсутствуют. Признаки приема наркотиков и алкогольного опьянения отсутствуют. Отравление большой дозой крутых барбитуратов, таких, где что ни таблетка, то, считай, покойник. Флакон от барбитуратов обнаружен на стуле рядом с постелью, отпечатки пальцев только покойной. Постель предварительно застелена, покойница одета и при нормальном, умеренном и неповрежденном, макияже. Предсмертной записки нет. По показаниям подруг намекала на какое-то предстоящее ей крупное событие и скорое прощание. Отца нет, от матери приложено заявление с просьбой о закрытии дела, выдаче тела для захоронения по месту постоянной регистрации и отказ от претензий. По показаниям матери, а также подруги-соседки никакие ценности не похищены, поскольку таковых и не было. Дело закрыто за отсутствием состава уголовного преступления.

Ладно, сказал я Верочке, согласен, тут все понятно. На фотографии видно, что легла одетой и накрашенной, нарядившись для последнего парада. Странно, что записки не было: обычно или кончают с собой без записки, махнув на себя рукой, без сборов и макияжа, либо, уж если собираются и накрашиваются, то оставляют целое письмо, чтобы видели и пожалели, кого они потеряли и при жизни не оценили. Этакая прощальная примесь злорадства: вот помру, тогда-то вы у меня поплачете! Верочка — а на картинке видны обе руки, платье без рукавов, что, действительно только колечко, никакого браслетика не было?

Верочка пожала плечами. Сережа, ты же ребят знаешь, не станут они с покойницы снимать, даже если золото. Тем более хозяйка обнаружила первой, могла бы потом обратить внимание или родственники бы пожаловались. Сама хозяйка вряд ли что дорогое взяла: побоялась бы, что вторая девчонка или мать заметят.

Она была права. Я поблагодарил Верочку, мы с ней выпили по чашечке кофе с принесенной мною шоколадкой, и я отправился искать хозяйку квартиры. Как любил говаривать незабвенный Шерлок Холмс: кто шляпу спер, тот и тетку укокошил. Инспектор Лестрейд выражал этот же тезис более научным языком: в число подозреваемых включаются все, кто отвечает трем показателям: а — имел мотив, бэ — мог осуществить преступное деяние физически и технически и вэ — не имел алиби. Мое дело казалось простым. Взять красивый браслет мог кто угодно, мотив от эстетического — красивая вещь и на память о покойнице — до корыстного — подарить жене или продать за бутылку. По первому пункту подозреваются все. По второму — до тех пор, пока даже сами гномы-изготовители не понимают, как удалось снять браслет, вопрос остается открытым. Зато вопрос времени, на мой взгляд, позволял установить преступника запросто. Нужно только узнать, кто последним видел Наташу с браслетом, кто первым обнаружил ее уже без браслета и кто общался с ней в промежутке времени, за который браслет исчез.

На улице Ворошилова в девятнадцатой квартире никого не было, напрасно я звонил в дверь и даже пару раз попинал ее ногами. Обычно я себе такого не позволяю, но, судя по виду этой двери, на ней уже отрабатывали приемы кикбоксинга все, начиная с монахов шаолиньского монастыря и кончая нашим ВДВ. Никто не откликнулся ни из квартиры, ни из соседей. Я осторожно прислонился к не очень чистой стенке, покрашенной грязно-зеленой масляной краской, и стал терпеливо ждать хоть кого-нибудь.

Когда ждешь, время тянется очень долго. Прошла, наверное, целая вечность минут и я успел изучить все пятна и разводы на двери и стенах, пока снизу послышались шарканье и пыхтение. По лестнице, держась за перила и тяжело дыша, медленно поднималась небольшая в высоту, но шириной в полный проем лестницы арбузовидная бабуся с седым колтуном на голове. Колтун мне сверху был виднее всего: ему пытались придать правильную геометрическую форму колобка с помощью доброго десятка заколок. Не-е-ет, подумал я, это вам не мисс Марпл. Той в пенсионном возрасте не приходится вползать на пятый этаж без лифта. И сухопарая она, питается в своей Англии небось спаржей, это у наших теток пузо синее от картошки и размеры «ха-ха-эль». Некогда им детективную мысль развивать. Ох и долго же мне придется из нее сведения о соседках вытягивать.

Тетка остановилась для передышки и уставилась на меня. Мы молча пялились друг на друга, пока она сбрасывала пары и пыхтела.

— Частный детектив, — наконец заговорила она, не сходя с места и продолжая отдуваться, — а без соображения. Ты здесь так еще сто лет простоять можешь. Головой думать надо. Хозяйка квартиру сдает, значится, сама здесь не живет. А жилички-то молодые, значится, только вечером припрутся, а то и вовсе ночью заявятся. Беги к им в медучилище, тут недалеко, один квартал налево, может, застанешь еще.

Я сглотнул заготовленные начальные фразы о том, что я из частного детективного агентства и пальцем захлопнул отвисшую челюсть.

— Так ежу понятно, — пояснила бабка в ответ на мой безмолвный вопрос и вытаращенные от изумления глаза. — Был бы грабитель, так не торчал бы у двери. Хозяйкин или девок сродственник или хахаль, так заранее бы договорился, потому как если что, то и до утра прождать можно. Сантехник какой сразу бы плюнул, развернулся и ушел. А если из милиции или какой другой казенной службы, где всенепременно дождаться надо, так тоже не стал бы в вонючем подъезде торчать, а на лавочке у подъезда бы чипсы щелкал. Потому как служивые — они знают: солдат спит, а служба идет. Значится, при своем, а не казенном интересе, а вызнать охота все. Вот и есть частный детектив. Беги-беги к медучилищу, как раз поспеешь, они еще с полчаса не разойдутся, будут пиво пить, тусоваться и друг дружку провожать.

— Спасибо, бабушка! — Распластавшись по стене, я обогнул пыхтящую мисс Марпл отечественного разлива и поскакал вниз по лестнице. Есть, есть еще женщины в русских селениях! И не фиг нам равняться на зарубежных мисс Марпл и Книгу рекордов Гиннесса, когда мы можем обзавестись собственными книгами «Арсенального», «Балтики» и других классиков!

Тем более что проблем с пивом у нас нет. Молодняк при входе в училище сидел на спинках скамеек, поставив ноги на лавки, и пил разнообразные варианты светлого и дешевого отечественного пойла прямо из баночек. Девицы в основном оккупировали две скамейки слева, малочисленные парни — крайнюю правую.

— Лизка, — завопил один из них, —…..мать, какая у тебя……. и… большущая! Дай подержаться!

— …..!.. — так же весело отвечала ему девица с действительно большой попой. — За свою держись!

Меня слегка покоробило. Не то чтобы я не слыхивал всех этих слов или не знал их значения. Просто в мое время сказать подобное девице означало намеренно показать свое полное неуважение к ней. А она, отвечая подобным образом, как бы соглашалась с таким к ней отношением. Но эта молодежь, видимо, глядела в корень: значение имеют не слова, а выражение интереса одной персоны к другой. Вроде как: «Барышня, какие у вас пушистые ресницы!» — «Ах, право же, какой вы шалунишка!»

Когда я подошел ближе, то все они насторожились и чуть напряглись, продолжая делать вид, что не замечают меня, и демонстрируя свою независимость.

— Привет, — сказал я, тоже напрягаясь от неуютности общения. — Я — частный детектив. Расследую обстоятельства смерти вашей соученицы Ладыгиной. Не подскажете ли, где мне найти Валентину Лизунову?

Напряжение сразу исчезло и все загалдели:

«Ну вот, я же говорил, что это не по поводу вчерашнего…» — «Это и не мент вовсе…» — «А чего его расследовать, если она сама…» — «Сама не сама, а Вовка все равно ни при чем…» — «Лизка, да иди сюда, побазарь с мужиком…»

Соседка и одногруппница покойной Валентина Лизунова оказалась той самой девушкой с выдающейся во всех отношениях задницей, Лизка было производным от фамилии прозвищем. Девица весело щебетала прямо при всей группе одногруппников, которые столь же жизнерадостно комментировали ее информацию. Молодость эгоистична, смерть Ладыгиной казалась им делом давно минувших дней и уже не печалила.

Да, браслет видела. Он появился за пару дней до смерти, после того, как к Наташке сестра приезжала, и они вместе без меня в доме колбасились. Про браслет она сказала, что это не то, что мы думаем, и что у нее скоро другая жизнь начнется. А мы ничего и не думали, нам больно надо, вещь-то недорогая, типа болгарское серебро. Вовка — это ее парень, только она с ним последнее время не водится, они уже очень давно разбежались, уже недели две — так он даже в шутку обещал фингал поставить. Типа ревнует, кто подарил. Да не, это так, как шутка, ведь не поставил же, он сейчас вовсе с Машкой гуляет. А Наташка по секрету сказала про браслет, что вроде ее отец нашелся, к матери возвращаться не хочет, а ей вот этот браслет передал. Да, последний раз видела, когда вечером расставались. Я-то домой сама в ту ночь не приходила, ночевала у Ромки, поэтому чего Наташка дома делала, не знаю. И приходил ли к ней кто — не знаю. Увидела уже мертвую на другой день: лежит, в лице поменялась, но спокойная, наряженная. Не, никакого браслета. Это хозяйка нашла Наташку и вызвала милицию, она редко заходит, но вот только как раз в тот день зачем-то пришла, сказала, будто ее Наташка специально просила зайти. А живет где-то у себя в деревне, у ее брата дом в Горелове есть. Вот сегодня собиралась заглянуть, чего-то там забрать в деревню.

— А какая она собой, чтоб узнать, если я ее сейчас встречу у дома?

— Да такая, сильно старая, еще даже вас намного старше. Маленькая, но зато поперек себя шире. А на голове волосы в булочку собраны, и заколок там на макушке как у ежика. Да вы не дергайтесь, не спешите: она уж небось ушла. А покурить у вас есть?

Шерлок Холмс принципиально не имел дела с женщинами. Наверное, понимал, что любая из них его надует как мальчика. Свои комплексы он компенсировал, объясняя доктору Ватсону и инспектору Лейстреду их тупость. Ай да мисс Марпл, ай да мисс Бондарь! Как она лихо послала меня из подъезда в училище! А я даже не обернулся посмотреть, к какой двери на площадке подползет старушка-колобок…

3

Раису Ивановну Бондарь мне отловить не удалось, на Ворошилова ее уже не было. Где она живет-обитает в настоящее время — это надо было еще узнавать, а у милиции к ней и вовсе интереса не было, они ее искать по всем родственникам не станут.

Я решил подойти с другого конца и попробовать узнать что-нибудь о гномах и браслете в организациях, где знают все обо всех. Таким кладезем знаний является вовсе не Российская академия наук, а милиция и ФСБ.

До того как стать женой теперешнего начальника горотдела подполковника Соколова, Уля работала у меня в детективном агентстве секретаршей, так что отношения у нас остались дружеские и доверительные.

— Сергей, — сказала она мне, — я думаю, что мой ни фига про гномов не знает. Он вообще никогда ничего не знает. Но они сегодня вечером надрались как раз у Эдика Бочарева, так что если вы его завтра подкинете туда на своих «жигулях» похмеляться, то вдвоем они, может, чего и сообразят. Я ему утром скажу, что вы хотели заехать, чтоб вместе Бочарева навестить. Только раньше одиннадцати не приезжайте, все равно не встанет.

Бочарев был ходячей легендой нашего ФСБ. Дальше майора ему продвинуться не удалось и в ближайшем будущем не светило, потому что ходил он одетым черт-те как и всегда под хмельком. Но при этом его не обижали, а даже постоянно поощряли премиями, потому что любые базы данных были фигней по сравнению с его черепушкой. Никакой компьютер не мог так быстро, не ломаясь и не зависая, отыскать в собственной памяти все нужные данные и оформить ответ на невнятно поставленный вопрос вроде «Если поступил доклад, что на путях второй товарной ночью пропала цистерна со спиртом, то 1) ее там и не было, потому что украли еще раньше и оформили только по бумагам, 2) украли террористы и следует ждать пожара-взрыва цистерны, 3) украли деловые ребята и следует ожидать массового отравления в городе поддельной водкой, 4) украли нормальные работяги и просто перепьются и не выйдут на работу, 5) одолжили коллеги из ОМОНа и завтра пригласят на день рождения своего командира, 6) просто бардак и она еще найдется?». Иногда даже звонило московское начальство и просило, чтобы Бочареву задали такой-то вопрос и немедленно сообщили все его предположения.

Утром Уля вручила мне Соколова с рук на руки вполне вменяемым и благодушным. До высоких постов в милиции добираются не трезвенники и язвенники, а люди с крепкой закалкой. От розового и широкого лица подполковника тянуло смешанным ароматом хорошего лосьона после бритья и кофе с водкой.

— Только обещайте, Сергей, что доставите мне его обратно, — попросила Уля. — Как там у вас с Ирой? — Я промычал что-то невнятное и покивал головой по диагонали, что одновременно означало и что доставлю, и что в отношениях все более или менее. Первое было обещанием, во втором я сам сильно сомневался.

— Ну как, водила? — хохотнул Соколов. — Учти, тебе пить нельзя, ты за рулем, а то оштрафую. Но спасибо, что мне дежурную вызывать не надо. Что там у тебя за интерес ко мне с Эдиком? Опять черт-те во что ввязался?

— Именно, что черт-те, — ответил я. — Вот у меня к тебе такой вопрос: а если в городе черти появятся, то кто по ним работает: регистрация, оформление, следствие и все такое?

— Э-э, нет! — Соколов даже испуганно замахал руками и изобразил что-то вроде попытки перекреститься. — Тоже надумал с утра — и про чертиков. Нет, дорогой мой, это не наша юрисдикция, это как раз к Эдику, потому как черти проходят на уровне иностранных подданных. Вот если бы местные покойники или привидения — другое дело, это наши.

— А есть? — заинтересовался я, объезжая очередную колдобину, за какую в иностранном государстве, или где там эти гномы водятся, давно бы уже засудили дорожный отдел муниципалитета.

— Есть ли — не знаю, но заявление лежит. Будто патологоанатом вымогает взятки натурой: покойников заставляет отрабатывать в знак благодарности, так сказать. Зомби у него, дескать, по ночам на огороде картошку сажают, рыхлят и окучивают.

— Да-а, — сказал я. — Народ у нас нескучный.

— Это ты про патанатома или про заявителей? — с подозрением покосился на меня Соколов. Но тут мы приехали.

— Даже Баба Яга, — заканючил Эдик, держась за больную с похмелья голову, — сначала кормила, поила, в баню водила, а уж только потом расспрашивала.

Мы напомнили ему, что это именно он у нас за хозяйку.

Бодрый Соколов сварганил яичницу с салом, зеленым луком и помидорами в глубокой чугунной сковороде размером с тазик Церетели. Яичница шкварчала и пахла так, что, когда Эдик приволок бутылки, я плюнул на все и, разжившись у милицейского начальства антиполицаем и обещанием отмазать «если что», присоединился к компании.

Первые полчаса мои собутыльники активно занимались самолечением, а я им помогал.

Дальше пошли сытые и ленивые разговоры на самые разнообразные приличные и неприличные темы, пока мне удалось наконец перевести внимание Эдика от обсуждения достоинств самодельной мормышки по сравнению с заводской на гномов. Эдик старался отмахнуться и темнил. Как всегда, было непонятно: что он говорит всерьез, а что — прикол.

— Понимаешь, все эти эльфы, гномы и прочие — это закрытая тематика. В советское время было официально объявлено, будто они вообще не существуют. А на самом деле, конечно, мы боремся за то, чтобы они ориентировались на нас, а не на американцев или китайцев. Мы даже кое-какое оружие и трансурановые металлы гномам продаем — не от государства, конечно, у нас нет официальных дипломатических отношений, — а через специально организованные частные фирмы.

— И как же там наверху, — я для наглядности и убедительности ткнул пальцем в сторону потолка, — к этому относятся?

— Ну как они могут относиться? — сморщил нос Бочарев. — Я тебе больше скажу. Ты гномих видел? Ну, женщин-гномов? — И не советую, ничего не потерял. Вот некоторые наши девушки и выходят замуж туда. Если дети — гномы, то они, понятное дело, там остаются. А вот если человеки, то они хор-рошие карьеры у нас делают. Вот скажи честно, положа руку на печень, много ты читал в газетах про то, кто родители у наших самых-самых?

— Кого — самых?

— Ну — самых, понял? Президента. Премьера. Ничего толком не пишут. Или пишут невнятно: Абрамович — рано утерял родителей, Примаков — без родителей, а другой и вовсе — вервольфович…

— Ну, кто-то же ими занимается кроме ваших?

— Под крышей Академии наук специальный институт сделали. Назвали «Институт малых народов».

Я потер лоб.

— Вроде что-то знакомое, слышал где-то. Но я думал, что это для малых народностей.

— Вот-вот, все так думают. Путают малый народец и малые народности. Прибегают какие-нибудь караимы или тунгусы со своими проблемами, а им от ворот поворот: что вы, что вы, вы народ малочисленный, но ни в коем случае не малый. Вклад вашего народа в мировую культуру неоценим: караимский эпос, тунгусский метеорит, трали-вали, ля-ля-тополя, гуляйте, ребята, от нашего института.

— Эдик, — взмолился я, — ты же меня знаешь, мне позарез консультация действительно знающего человека нужна!

— Ладно, — сказал он неохотно. — Только для тебя, по дружбе. Есть у меня выход на одного спеца по гномам. Его из этого института за пьянку вышибли. Ну, понятное дело, все пьют, это нормально. Но только я по сравнению с ним — трезвенник. Надо же знать, чего где можно позволить себе, а чего уж совсем нельзя, а он прямо при торжественном визите высокого гостя попытался встать с приветствием — и прямо со стулом грохнулся и встать не мог. Это у них генетическое в роду, у него даже фамилия такая — Сисякин.

— Не понял, — сказал я. — При чем здесь пьянство, вполне эротическая фамилия.

Эдик заржал.

— Ну, кто об чем, а ты всегда об бабах. Предки у него, значит, всегда в сисю пьяные надирались. Ну вот, вышибли его — с подпиской о неразглашении, конечно, — но своих может проконсультировать. Вот только координаты дал странные, а мне и не больно надо было. Зато запоминаются хорошо. Мол, сидит он каждую среду на лавочке в сквере аккурат посередине между восьмым марта и двадцать пятым октября, между волком и собакой.

Соколов оторвался от телевизора и встрял в наш разговор:

— И где это может быть — между волком и собакой, в зоопарке, что ли? А между восьмым марта и двадцать пятым октября — это где-то примерно восемь и двадцать пять пополам, шестнадцатого июля, так? Это какой же день недели? Дурочку валяет.

— М-м-м. — Я задумался. — Да нет, наверное, просто шифруется. Между волком и собакой — это как раз не «где», а «когда». Стало быть, посередине между восьмым марта и двадцать пятым октября — это как раз и есть «где».

— Как это может быть? — изумился Соколов и от мыслительных усилий даже стал трезвее.

— Может, может, — успокоил его Бочарев. — У меня троюродная сестра в Москве как раз на улице Восьмого марта живет. А про «час между волком и собакой» даже у Пушкина есть. Классик. В школе, между прочим, проходили, читать надо было. Пушкин — это наше везде.

4

Скверик мне удалось найти легко. По сути, это был даже и не сквер, а старый московский дворик с почти незатоптанным газоном и клумбой в центре, с облупившимися асфальтовыми дорожками и двумя старыми садовыми скамейками на плохо, но свежеокрашенных чугунных лапах. Скамейки стояли друг напротив друга через газон. Других скверов и парков поблизости от указанных координат не было. Двор был пуст — похоже, что скоро дома пойдут под снос и жильцов уже потихоньку расселяют: большинство окон было голыми, без занавесок.

Я явился на место встречи чуть заранее, прямо перед началом сумерек. Угадать, которая скамейка — сисякинская, было невозможно, но и не очень важно. Я заранее решил спровоцировать и ускорить момент знакомства, поэтому постелил рядом с собой газетку, поставил на нее фляжку и одноразовые пластиковые стаканчики, а еще положил пару толстощеких темно-красных помидоров и кусок сервелата. Обустроив натюрморт, взял газетный листок с кроссвордом и, мусоля карандаш, стал медленно разгадывать, со скучающим видом вписывая буковки в клеточки. Вполне приличный образ: более или менее интеллигентный мужик, который собирается выпить, но то ли ждет приятеля, то ли не спешит пить в одиночку (поэтому не один стаканчик, а стопочка).

Кроссворд оказался полным барахлом. Вот выйду на пенсию — буду подрабатывать их сочинительством. Возможно даже, стану членом Союза писателей кроссвордов. А то и секретарем Союза писателей: буквы я знаю, «Что-где-когда-кому» по телевизору смотрю, а уж если мне удается угадать слово — название крупы, именованной в честь древнегреческого героя в его древнеримской транскрипции, — из восьми букв по горизонтали…

Фигурант появился точно с началом сгущения сумерек. Первоначально я засомневался, что этот человек и есть мой ожидаемый Сисякин, потому что Бочарев описать его не смог, только руками чего-то в воздухе выписывал. Ну, я и нарисовал себе заранее этакого Джузеппе Сизый Нос — с дрожащими руками, красными прожилками на физиономии и в неглаженных, оттянутых на коленках брюках. Собирательный образ спивающегося человека без определенных занятий. Появившийся гражданин был весь из себя щепетильно аккуратен, а стрелки на брюках были так отутюжены, что кто к нему сядет на коленки — порежется. Туфли начищены и блестели — для меня это очень важный показатель: аккуратность большинства простирается только до уровня общего вида в зеркале, и лишь настоящий джентльмен не ленится надраить обувь перед выходом из дома. Светлый плащ, черный кейс. В мою сторону он только покосился, но при этом умудрился облить таким презрением, что если бы я выпивал — поперхнулся бы. Он расположился на противоположной скамейке, легко и красиво заложил ногу на ногу, достал из кейса журнал «Экспорт цветных металлов» и стал его читать с видимым удовольствием, то хмыкая, то вскидывая брови и улыбаясь. Нет, я знавал когда-то музыканта, который начинал смеяться, еще только просматривая ноты «Юморески» Дворжака, и понимаю, что профессионал может увидеть смешное в любом понятном и близком ему тексте, — но в экспорте цветных металлов… Теперь наступил мой черед разглядывать незнакомца. Вздутые вены на руках — если этим ограничено, то слабо тянет сердце, а вот если еще и мешочки под глазами, то это уже почки — большой шанс, что пьющий. Глаза мне разглядеть не удавалось: расстояние между скамейками, сумерки, журнал, темная оправа его очков.

Смеркалось быстро. Он аккуратно закрыл журнал, положил его в свой дипломат, защелкнул кейс, а потом встал и пошел, направляясь к зданию в глубине двора. Я вытаращился ему в спину, решаясь: окликнуть — не окликнуть, когда он вдруг обернулся и поманил меня пальцем. Молча.

Я смел натюрморт в сумку одним движением, будто давно в этом тренировался, плюнул на всю свою конспирацию и подлетел к нему.

— От Бочарева — по гномам? — спросил он.

Я нервно сглотнул и кивнул. Мешки у него под глазами все-таки были. И вообще лицо было одутловатое и неприятное, властное лицо впередсмотрящего и поддающего одновременно.

— Бочарева я консультировал по гномам, — пояснил он мне в ответ на невысказанный вопрос. — Для посетителей, приходящих от других коллег, у меня другие места встреч. Таксу знаете?

В первое мгновение я не сообразил: слово «такса» у меня давно ассоциируется только с собаками, а потом помотал головой, в этот раз отрицательно.

— Десять тысяч и бутылка водки — до. И десять тысяч — по возвращении. Рублей, — добавил он, глядя на мой ступор.

— По возвращении — откуда?

Боюсь, что у него сложилось не лучшее мнение о моих умственных способностях. По крайней мере он убедился — после моих мотаний головой в ответ на предыдущие вопросы, — что у меня есть голос. Хотя почему-то осипший.

— Мне нужна консультация, — пояснил я.

Он на секунду задумался, потом мотнул головой.

— Хорошо. Но такса остается той же. Идемте.

Подъезд был не заперт, и мы прошли в полуподвальное помещение здания. Сисякин толкнул грязную дверь и мы очутились в помещении кафе. Даже не кафе, а того, что в забытые советские времена называлось столовкой. Ободранные фанерные стулья, тонконогие пластиковые столы, покрытые пятнистой клеенкой, желтый электрический свет лампочек под жестяными плафонами. У стенки за стойкой возилось бабообразное существо в почти белом переднике. На столике рядом с ней в тазу с водой лежали стеклянные граненые стаканы и серая тряпка, представляющая остатки вафельного полотенца.

Водку от стойки Сисякин к нам на столик сам принес. Между прочим, только с одним стаканом. Да я, собственно, и не набивался. И десять тысяч я перед ним на стол выложил. Если честно, то у меня больше с собой и не было, но это я пока говорить ему не стал.

Сисякин налил себе полный стакан водки и, мерно и без воодушевления отхлебывая — вот уж никогда не думал, что пить можно так скучно! — стал мне рассказывать про измерение гномов. Я слушал его внимательно, потому что мне все было внове.

Все наши миры и измерения взаимопроникают, то есть мы уже как бы находимся и здесь, и там, но сцеплены каждый со свои миром. Как эти измерения друг с другом сопрягаются — хрен их знает. Для опытного путешественника по мирам перенестись из одного, ему знакомого, в другой, какой он хорошо знает, — не фиг делать. Глаза закрыл, представил, что тебя окружает уже другое измерение, в ладошки хлопнул — и ты уже там. Для не таких опытных — нужно медитировать, травки курить, заклинания повторять до обалдения, — словом, в транс впадать. Глюки — это когда свой мир неустойчив и из него другие проглядывают. А вот кто в другом измерении еще не был — тот себе его никак представить не может. Начнет местным блестящим предметом перед носом крутить, от этого мира отвалит, а в тот так и не попадет. Просто останется под гипнозом в трансе. А вот ежели у него есть стоящая вещь из другого измерения, то хоть он там и не был, но как начнет представлять себя с вот таким кольцом или амулетом, так незаметно для себя туда и перейдет. Надо только не удивляться и не напрягаться, а желательно надраться как следует или таблетку-другую снотворного принять. Даже в народных сказаниях есть, вроде «Повороти кольцо на пальце, меня вспомни — и тотчас тут окажешься».

Я молча выложил перед ним изображение браслета. Сисякин поднес его чуть не к носу — это был уже второй стакан — и одобрительно покивал.

— Стоящая вещь, — сказал он. — Ценная. Обратите внимание на эти синие камушки. Видна рука мастера. Это работы самого Вацурина. Переходник между мирами. Практически гарантированный перенос из нашего мира. Все работы Вацурина являются государственной собственностью гномов, в исключительных случаях берутся на время, а после использования возвращаются в королевскую казну.

— А зарослики — это кто?

Второй стакан подходил к концу. Сисякин начал слегка преображаться. На щеках появился румянец, в глазах блеск, а в прежде бессмысленно тупом лице канцеляриста какое-то, еще не понятное мне, выражение.

— Зарослики или передрослики — так гномы называют людей. — Он продекламировал: — Господь сказал «Да будет свет!», рубильник щелкнув дома, но для строительства планет позвал бригаду гнома. В контракте есть свои права работы и игры — и шахты вяжут в кружева различные миры. Продаст зарослик за дублон работу и семью, но гном — он до конца влюблен в профессию свою… Ну, там дальше еще много куплетов есть: и про хоббитов, и про гоблинов, и про эльфов и баньши, и даже про кровок, — прервал Сисякин сам себя.

— Я вижу, вам гномы больше нравятся, чем люди, — подначил я его.

Сисякин хитро улыбнулся.

— А за что мне нас любить? Вот нашла у меня наша медкомиссия удобное для спецработы генетическое отклонение: связь между полушариями мозга нарушена. Как одно полушарие напьется и отключается, так другое командовать начинает. Одно для мира людей, второе для исполнения приказов руководства. Послали на курсы, задания дали, ну я и с дорогой моей душой. А потом за эту мою же профессиональную переработку, за мою, понимаешь, готовность здоровье для государства отдать, подлянку кинули, выперли. И кто я теперь? Можно сказать молодой инвалид без повышенной пенсии. Приходится на жизнь дополнительно подрабатывать. — На его порозовевшей одутловатой физиономии появилось хитренькое выражение. — Ты, значит, как раз этим браслетом занимаешься. Вон, пойди глянь во дворе: там я тебе сюрприз подготовил. Пойди, пойди, потом договорим…

Ладно, подумал я, понятно, что ты мне какую-то гадость подготовил. И гадости свои оправдываешь тем, что все другие виноваты, а тебе уж просто деваться некуда… Да заплачу я тебе твой гонорар, в конце концов консультация действительно оказалась полезной, просто придется отсрочку попросить — пошлю переводом. Или до банкомата вместе дойдем.

Я осторожно закрыл грязную пластиковую дверь, поднялся по ступенькам и вышел во двор.

И тихо удивился. В смысле удержался от того, чтобы заорать.

Двора больше не было. То есть он был, но совсем другой. Разноцветные лампочки или огни плавали в черном небе, где-то играла тихая музыка стеклянных гармоник, а передо мной, ближе того места, где еще сегодня вечером были аляповатые скамейки, стояли и скучали, перекачиваясь с носка на пятку, два рослых — мне по грудь — гнома. В руках у них были утолщенные магические жезлы. Или волшебные палки. Почему-то я сразу понял, что их черные кафтаны с серебряными кнопками и нашивками — это форма.

— О, — сказал один из них, радостно заржав, — гляди-ка! Передрослик! А денек-то налаживается.

— Так, — сказал второй, пока они неспешно повернули ко мне, — предъявите блямбу на проход между мирами. Незаконное проникновение.

— Пусть сперва зубы покажет, — притормозил его первый, — а то хоть и передрослик, но среди них, говорят, вампиры встречаются. Или еще страшнее: полузарослик, а вторая половина — кровка!

Я послушно ощерил зубы. Не хотелось бы получить волшебным жезлом по почкам. Вот Сисякин, вот гад! Передрослик, одним словом. Пора было брать инициативу, пока не посыпались непрятности. И дай бог, чтобы они ограничились колотушками, а не чем похуже.

— Прошу прощения, коллеги, — сказал я, — нечаянно забрел, превысив полномочия. Веду частное расследование по поручению их милостей Буторина и Магурина. У них где-то на переходе пропал браслет работы Вацурина. — Я осторожно вынул из кармана и показал им издали картинку.

— О-па, — сказал первый гном и чуть не сплюнул от досады, — а так ведь все хорошо начиналось.

— Да-а, — удрученно сказал второй, вглядываясь в изображение браслета издали и не делая попыток подойти ближе. Он почесал висок жезлом. — Нам лучше и не знать про такую пропажу до тех пор, пока официально не объявили.

— А вдруг мы первые найдем… — обратился к нему первый, но второй его сразу осадил:

— Официально не объявляли. Понял, чем пахнет?

— Понял, — скис первый.

Второй огляделся по сторонам.

— Значит, так, парень. Поворачивай обратно в дом и исчезай в свое измерение. Ты нас не видел, мы тебя не видели. Было одномоментное случайное ложное вторжение в результате глюка. А вот если не исчезнешь, — ну, тогда, извини, пеняй на себя.

— Спасибо, — честно и от души сказал я.

Осторожно зашел внутрь, затворил дверь, закрыл глаза и привалился лбом к холодной каменной стенке, страстно желая, чтобы мир гномов растаял как наваждение.

5

Хороший сыщик не должен все время мчаться по следу как ищейка или легавая. Время от времени следует остановиться, присесть, подумать, поскрести лапой за ухом.

Я сидел у себя за письменным столом, но не как прежде — расслабившись и положив ноги на стол, — а крутясь в офисном кресле и заглядывая себе за спину. Легкость возврата в родной мир меня поразила, и теперь все время казалось, что вот-вот стена разверзнется — и там, в ночной тьме чужого мира, будут стоять рослые гномы в форме, а вдали за их головами запляшут, затанцуют огни садов иного измерения. Мой офис — самый пыльный и скучный уголок в мире — превратился в ненадежную створку чужой вселенной.

Чужая или не чужая, а нравы похожи всюду — и я для себя описывал расследование понятными земными примерами. Пропавший гномовский браслет, из-за которого меня наняли, оказался не просто украшением, а необыкновенно дорогой вещью из королевской казны — да еще и с магическими свойствами. Волшебное яйцо Фаберже. Или нет, лучше так — шапка Мономаха, которая одновременно еще и шапка-невидимка. Да, это, пожалуй, подходящее сравнение. И взять такое на время из королевской казны мог только очень высокопоставленный гном, ну, я их чинов не знаю, скажем, канцлер или казначей. Вроде как Касьянов или Черномырдин взял на время предмет из Грановитой палаты. Ведь мог бы? Мог. Но мог и не для себя, а за переданный ему богатым человеком, гномом то есть, денежный залог-подарок. Или не за подарок, а под угрозой шантажа. Вот поэтому патрульные гномы и побоялись принять участие в официально незаявленном расследовании. Если премьер взял на время из Грановитой палаты шапку-невидимку — и не вернул, а какой-нибудь дотошный сержант милиции разболтает об этом журналистам… Интересно, как у гномов расправляются с такими? Нет, лучше не знать! Я сейчас подозревал, что и сам узнал больше, чем следует для спокойного выживания.

Заказчиком, конечно, были не Буторин и Магурин, это так, посредники. Гном, берущий предметы из королевской казны, должен быть намного круче. Но и ему, видимо, надо поторопиться вернуть пропавший браслет. А зачем этому вельможе нужно было передавать его девчонке? Элементарно, Ватсон: чтобы переправить ее в свое измерение. Вы радуете меня, Гастингс! Еще бы, Шарапов! Тому, кто может на время брать шапку Мономаха из Грановитой палаты или браслет-переходник работы Вацурина из королевской казны, добыть земную девчонку — пустяки. Значит, он хотел провести ее скрытно, мимо патрульных гномов — и именно вот эту. Была ли она его страстной любовью, собственной дочерью или объектом шантажа другого высокопоставленного гнома — бог весть.

Браслет найти у меня не получалось. Узнать, кто там был на квартире в ночь, тоже. Но понять, зачем его подарили именно Наташе Ладыгиной, я мог попытаться. Может быть, тот, кто его принес и надел, знал, как снять и унести? Вряд ли меня убьют, если я отыщу еще кусочек головоломки.

Перед отъездом в Турово я вкратце рассказал о своем хождении в мир гномов Бочареву. Обычно насмешливый и ерничающий Эдик выслушал меня неожиданно серьезно. И вздохнул:

— Везунчик ты, Серега, одно слово.

— Почему? — удивился я. — Ну, было страшновато, да. Но ведь кончилось все нормально. Да и что могло приключиться? Выслали бы, наверное…

— А вот как ты думаешь, какие у тебя шансы выжить, например, в самурайской Японии тринадцатого века? А тут ведь вовсе другой мир, информацию о котором спецслужбы десятилетиями по крохам собирают. Угадай, сколько людей у нас побывали в измерении гномов и сколько из них вернулись, чтобы хоть что-то рассказать? Говорили мне, что гномы проводили масштабное исследование на людях «О передаче человеческого счастья воздушно-сопельным путем». Только почему-то в острых экспериментах, по счастью, никто не выжил. Понял? Доходит? Напиши мне подробный рассказик, я его потом передам кое-кому.

Я скривился. Сроду ничего для особистов не писал. И заканючил:

— Да чего я видел-то? Там и писать-то не о чем…

— Да? А хотя бы о том, что там оказались двое патрульных. И разговаривали они с тобой, между прочим, на русском языке. То есть не случайно они там стояли. Ну как, начинает доходить?

Писать я ему ничего не стал: хватит и устного рассказа, пусть, если захочет, сам по инстанциям докладывает. Но постепенно, уже в дороге, до меня начало доходить. Дошло до меня, как говаривала незабвенная сказочная Шехерезада. Так дошло, что, когда я гнал машину в сторону Алексина, мне стало просто страшно.

Только теперь я по-взаправдашнему ощутил, что через одно и то же место проходит множество измерений и моя сцепленность с земным миром — состояние, легко меняемое одним пинком. Каждый раз, переключая сцепление коробки передач, я вспоминал, как я вернулся в наше родное измерение — просто зажмурив глаза и переключившись на него. А это означало, что стоит мне зажмурить глаза и ярко представить виденные через головы патрульных гномов веселые танцующие огни их Заречья, как я могу снова вернуться туда. А здесь пустая машина на скорости уйдет в кювет или врежется — во что придется. Сколько их там в сводках, пропавших без вести? Ушел и не вернулся. А алкоголики, которые в пьяном угаре то видят, то не видят какие-то странные рыла! Господи, гномы — это, видимо, еще не худшее измерение. А сколько их, еще неизвестных, откуда не вернулся вообще никто? Я как можно крепче вцепился в руль и вытаращил глаза, чтобы увеличить свое сцепление с родным земным измерением.

В этом отношении Турово меня порадовало: оно было очень земным, самым что ни есть настоящим. И в чем-то — неуловимо прошлым, советским. Незачем изобретать машины времени или ехать в Белоруссию, чтобы увидеть прежний СССР, — вот, пожалуйста, 220 км от Москвы — и вы в Турове. Я не сразу поехал к дому Ладыгиной, а сначала заехал за информацией.

Самые информированные люди — это нянечки в детском саду. Малыши притаскивают, зажав в молочных зубках, в группу все домашние секреты, засвечивают подсмотренные захоронки и заначки и закладывают своих близких даже в таком эдаком, чего по малолетней своей благопристойности и вовсе не понимают. До такой информации мне было все равно не добраться, да и не было, наверное, малолеток у Ладыгиных: раз мать Натальи приезжала вместе с ее взрослой сестрой. Следующими за воспитательницами по информированности идут почтовые работницы, но туда мне путь был заказан: повод отсутствовал, зато я сам, как человек в селе новый да приезжий, превращался в подопытный исследуемый объект. Далее примерно на равных по информированности должны были идти продавщицы находящегося на главной улице супермаркета «Фобос» и работницы расположенной рядом столовки с претензионным названием «Гнездо глухаря». Я решил одним ударом разжиться информацией и подкрепиться. И не ошибся.

То есть столовая как объект питания страждущего населения была вполне обычна. В поселках, где кормят забегающих своих, продукты не больно раскрадывают, а еда — добротная, хотя и скучноватая. Пусть это плов с рисовой кашей, зато гарантированно не отравишься. А вот к информации я подбирался, как кошка к воробью. Она как бы незаинтересованно смотрит в сторону от птички, но тщательно и сторожко передвигает лапы в нужном направлении. Прежде всего я попросил что-нибудь посоветовать из меню, потому как холостяк (что было правдой) и в кулинарных изысках не разбираюсь (это уже было враньем, но для пользы дела). Холостяк, даже если он не является прямым объектом интересов, всегда вызывает у женщин какое-нибудь желание, хотя бы просто поруководить им. Исключение составит разве что уж совсем какой-нибудь дряхлый лысый пенсионер размером полтора на полтора метра. Вторым шагом был комплимент селу: его природе и свежему воздуху. С таким отзывом надо быть очень осторожным, потому что многие сельские жители справедливо видят в нем скрытое чванство обитателя большого города и намек на первобытное отсутствие цивилизации. Но я сразу же предупредил обиды, сравнив с Арбатовом, где даже молодые якобы долго не живут.

Последнее было сильным ходом, так как показывало, что я не из столицы, ненавидимой за высокие заработки, доплаты от мэра, разгульность и шик жизни, не лицемерно хвалю Турово, а завидую как Человек Московской Области из задрипанного областного городка, и — главное — наводило на ассоциативную цепочку «Арбатов — смерть — Ладыгина». Это сработало.

— Нюрок, — сказала кассирша, — а вот че-то помню я: это не в Арбатове ладыгинская-то девчонка померла?

— Ну, — ответила раздатчица. — Вроде как точно. Вот только не помню которая.

— В вашем городе и померла, — радостно объявила мне кассирша. — Точно. Стало быть Наташка, потому что Нинка в Москве училась.

Нюрок засомневалась:

— А я вот рядом с похоронами была, как раз вроде Наташку и видала. Я как раз вот и подумала, что Нинка померла.

Мне очень захотелось достать фотографию покойницы для опознания, но я понимал, что этого делать нельзя.

— А что, сестры так сильно похожи, — спросил я, — двойняшки?

— Не, — дружно, хотя и вразнобой отвечали мне словоохотливые хранительницы информации, — двойняшки — это точно, а вот только непохожие, нипочем не спутаешь.

Я понял, что моя новая версия умерла, еще не родившись, но на всякий случай спросил:

— И чем они так сильно различались?

— Ну так ведь Наташка-то дура («Вся в мамашу, — подсказала ей подруга»), а Нинка — это да, умница.

— В отца, стало быть? — спросил я, распаляя информационный костер. На такое не выдержала и присоединилась уже и третья участница — повариха, ранее кружившая где-то в глубине своего пекла.

Общение было долгим, эмоциональным, путаным, но выведанная из него информация сводилась к следующему. Жила-была Верка-Верунчик Ладыгина, не особо умная и красивая (по крайней мере по мнению работниц питания), но симпатичная. Мужик у нее какой-то завелся, с этим все были согласны, и подтверждалось появлением детей, а также регулярной и не слабой денежной поддержкой — при том, что через почту алименты не поступали. О мужике ходили разные слухи, но описания различались, и достоверно его в селе никто не видел. Хотя и пытались — интересно же! Дочки-близняшки по фамилии были записаны на мать, отчествами Николаевны. Нина и Наташа внешне были схожи, но сильно различались характерами и способностями. Мать больше любила понятную ей Наташу и жаловалась, что безвестный соседям отец считает умной только Нину и хочет забрать обеих дочек к себе. Кто «он» и куда «к себе», она никому не рассказывала. Но при этом вертела из пальцев кукиши и приговаривала: «А хрен ему, ни одной не отдам! Раз не нам — так фиг вам!»

После школы обе дочки поступили учиться, только Наташка в медучилище в Арбатов, а Нинка в институт в Москву. Недавно одна из дочек померла. Вроде бы Наталья, потому как в Арбатове. Мать со второй дочкой привезли покойницу со свидетельством о смерти и похоронили как полагается. Вроде как нечаянное отравление, но тут тоже понятно, потому как если бы самоубийство оформили, так при церкви похоронить бы не позволили. А сейчас за денежки что хочешь причиной смерти оформят, хоть что тигры задрали — особенно если милиция не вмешивается. А если вмешивается — тоже ничего, только цена выше будет.

Но есть тут одно сомнение. Померла вроде Наталья и хоронили Наталью, а вот Нинка на похоронах какая-то не такая как всегда была. Прямо сама как покойница, хотя, если по правде, сестры очень дружны были, а что до схожести — так они иногда нарочно всех путали, молчали: пока не заговорит — толком и не поймешь которая.

Для начала я поехал на кладбище. На свежей могиле пока еще ничего не установили — земля должна осесть, но стояли венки, временный деревянный крест с табличкой и фотография. Фотография могла принадлежать любой из сестер, я их пока не настолько знал, чтобы различить. На табличке значилось «Н.Н. Ладыгина», что одинаково подходило к любой. То ли мать это сделала намеренно, то ли для временного креста больше и не требуется. Во всяком случае сомнение по поводу того, кто умер, у меня осталось.

Ну вот, кажется, я мог поздравить себя с удачей. Как минимум — с новой версией. На горизонте показался если не сам браслет работы великого гнома Вацурина, то по крайней мере след к нему — человек, который должен был знать, которая девушка умерла и зачем или за что ей давали браслет.

С кладбища я поехал к Вере Архиповне Ладыгиной. Она была дома. И очень похожа на фото дочки, просто одно лицо. Вот только по молодости она, может, и выглядела девушкой-цветочком, а со временем превратилась в целую необъятную клумбу. Это сравнение — для любителей природы, для других — ее можно было бы сравнить с фортификационной башней, оснащенной ронделями. Такая могла бы заткнуть любую вражескую амбразуру одной левой. Вид на хозяйку и — сквозь оставшуюся для обозрения щелочку дверного проема — на вешалку показывал, что денег от ее бывшего хватило не только на обучение дочек и их съемные квартиры.

— Здрасссьте, — с напускной профессиональной легкостью сказал я, двигаясь в атаку на рондели застывшей в дверях хозяйки, — страховая компания «Медполис-Арбатов». Могу я видеть Нину Николаевну Ладыгину, прописанную по этому адресу? Простите, это вы?

— Ну, — неопределенно сказала она, расплываясь в напомаженной улыбке. Ей польстило то, что ее приняли за дочь. — И чего?

— Оформление получения страховки, — казенным голосом сказал я. — Два миллиона. Документики все попрошу.

— Чего? — Она вскинула брови и сложила губы в бантик. — Что-то я вас не понимаю. Ну, заходите, раз пришли. — Хозяйка повернулась к мне тылом и отплыла в сторону, чтобы закрыть за мной дверь. Уж не знаю, какой хозяйка была в молодости, но мои смутные представления о предпочтениях гномов заколебались. Если спереди хозяйка была оснащена ронделями, то архитектурные формы сзади были целыми бастионами.

Комната была обставлена дорого и вне единого стиля. Мебель, музыкальный центр, телевизор — все было от дорогих иностранных фирм, разных материалов и стилей. Гномы здесь явно не работали. Хотя — я еще раз обозрел достопримечательности хозяйки, — возможно, я до сих пор судил о гномах только по детским книжкам, где все они — специалисты, занимающиеся горной металлургией и кузнечным и ювелирным ремеслами. А ведь должны быть еще всякие там гномовские чиновники, учителя, врачеватели, охранники и прочие. И возможно, что художественный вкус у гномовского королевского советника такой же, как у нашего обобщенного Черномырдина-Касьянова вне их команды дизайнеров. И он даже в кепке ходит как Ульянов-Лужков.

6

— Я мать Натальи и Нины, — сказала Вера, усадив меня за стол, покрытый поверх пластиковой клеенки кружевной скатертью. — Что вы там говорили про два миллиона, которые мне достаются после покойной дочки по страховке?

— Вам — ничего, — сказал я. — Ваша дочь Наталья за неделю до смерти застраховалась в пользу сестры Нины. Нам сначала в Арбатове милиция сообщила, что cмертный случай произошел в результате самоубийства, а в таком случае страховка не выплачивается. Но вчера позвонила девушка и сказала, что у нее есть документы о признании смерти не самоубийством, а следствием несчастного случая, неправильного обращения с медикаментозными препаратами. Нина прописана по этому адресу. Как мне ее увидеть? Если у нее такие документы есть, то пусть срочно оформляет заявление в течение недели, а то потом только через суд.

Вера законов не знала (естественно, кто ж у нас их читает?) и сразу пошла красными пятнами и заголосила.

— Ах, она… худая! Хочет все сразу: и рыбку съесть и на… сесть! Ей, значится, все, а родной матери — шиш с маслом! Ну, Наташка, ну, сволота! Зря я умных людей не послушала — аборт от этого уродца не сделала!..

Я с интересом слушал комментарий.

— И что вас так огорчает? Ведь родная дочь деньги получит.

Вера покосилась на меня с подозрением.

— Ну, это… Могла бы Наташка предупредить. И на родную мать записать. Или хоть в пополаме. А ведь ей еще двадцати одного года нет, значит, деньгами я распоряжаюсь?

— Нет, — огорчил я Веру, — это в Англии с двадцати одного деньгами распоряжаются. А у нас с восемнадцати без ограничений, а по решению суда могут и раньше.

Упоминание про суд ей не понравилось. Впрочем, это в США все судятся постоянно, а у нас люди нормальные: любой суд за версту обходят.

— Так мне-то что с того, что у Наташки деньги? В смысле, что Наташкины деньги получит Нинка?

— Если вы дадите мне ее адрес, — сказал я ласково и убеждающе, как просят собаку или ребенка отдать нужный предмет, — то я попрошу ее написать заявление о выплате страховой суммы. А уж она приедет к вам за бумагами о смерти, и тут вы договоритесь. У нее ведь нет этих бумаг, верно? А у вас нет страховых бумаг, правильно? Значит — договоритесь. А нужно все срочно, а то неделя кончается.

В конечном счете Вера Архиповна мне поверила и — со всей ее неохотой и подозрениями — написала Нинин адрес. Ехать в Москву немедленно самой и устраивать там разборки ей не хотелось, и она положилась на мое прекраснодушие.

Добираться до Москвы на вечер глядя я не стал. Был, конечно, риск, что мать позвонит дочери, а та начнет отпираться, что ни о какой страховке не знает. Но это тоже меня не очень пугало: в этом случае мать просто сочтет, что дочка скрывает правду о деньгах.

Спал я плохо. Ночью мне снились плавающие и танцующие огни, слышалась далекая музыка поющих садов гномовского Заречья, и я просыпался в холодном поту от ужаса, что перенесусь в другое измерение прямо во сне. В конечном счете я включил торшер и спал при свете, чтобы, просыпаясь, сразу увериться, что я дома, а не щупать лихорадочно в темноте край кровати. Еще меня в полусне тревожили другие измерения. Эльфов я видел на картинках в книжках, но чем они занимаются — воображал себе очень смутно. Леприконов представлял как нечто среднее между гномами и эльфами. Хоббитов, троллей и гоблинов я знал, но только от знакомых толкинистов и из кино. Название «баньши» слышал, но как они выглядят, даже придумать не смог. Еще смущали упоминания гномов-охранников о вампирах и каких-то кровках. Неужели есть целый мир вампиров? И чем они тогда там питаются? И — кровки. Я всегда думал, что выражение эльф-полукровка означает, что он наполовину эльф, а наполовину кто-то другой, человек, например. Как-то слово «кровка» прозвучало одинаково неприятно и у Сисякина, и у гномов. Я дал себе слово, что в ближние дни доберусь через Соколова или Бочарева до служебных библиотек и почитаю там о малых народцах все, что мне разрешат.

Если выезжать в Москву утром со всеми, то попадешь в пробки. А если позже, то Ладыгина может куда-нибудь завеяться погулять. Я не думал, что она с утра на занятиях, тем более что на курсе у нее должны были знать, что на днях она потеряла сестру. Но вряд ли она будет сидеть дома весь день. Пришлось мне встать рано. Очень рано. Не знаю, кто изобрел будильник: изобретатель был, безусловно, большим умницей, но сволочью. В юные годы я по утрам нашаривал орущий будильник и швырял его в противоположную стену, — пока не посчитал свои затраты и не подвесил следующий купленный на резиновую растяжку. Теперь, когда я утром отшвыриваю будильник, он кружит у меня над постелью и продолжает злобно верещать и каркать.

К дому, где жила Ладыгина-младшая, я подкатил в девять. На нижнем этаже был магазинчик, и я сразу узнал по фотографии девушку, выходившую из магазина в расстегнутой легкой курточке и с рюкзачком за спиной. Вот она, неудобная теперешняя мода: если бы она несла пакеты в руках, то при этих широких рукавах я сразу мог бы проверить наличие браслета.

Я боялся спугнуть девицу, но идти за ней в подъезд — это еще больше напугать преследованием. А дождаться, пока зайдет в квартиру, и позвонить потом — может и не открыть. Я подошел спереди, так что ей пришлось притормозить, и вежливо улыбнулся, глядя в глаза. Она притормозила.

Формально она была даже красива. Длинноногая, тонкая, лицо с очерченными скулами. Копна волос напомнила мне Ирину.

— Здравствуйте, Наташа, — тихо сказал я самым проникновенным голосом, какой мог изобразить после бесонной ночи, раннего вставания, ведерка кофе и часа за рулем. По крайней мере я был умыт, выбрит и глаза не красные. Она не шарахнулась, но напряглась. Я сразу продолжил:

— Мне дала адрес ваша мама, я был у нее в Турове.

— Я — Нина, — сказала девушка твердым голосом. — Это какая-то ошибка, — и попыталась меня обойти.

Я понизил голос еще больше.

— А еще вас вместе с браслетом ищет ваш отец. Может, это и ошибка, но давайте вы пригласите меня на чашку чаю и заодно поговорим. — Я заговорщицки улыбнулся. — А к чаю у меня даже шоколадка есть.

Она презрительно фыркнула.

— Вот еще, шоколадка, подумаешь! Нужна больно мне ваша шоколадка. А вы что, моего батю видели? Ладно, идемте.

Первые минуты Ладыгина была напряжена, а потом стало ясно, что ей и самой хочется выговориться. Нина и Наташа, несмотря на разницу в характерах, с малолетства были дружны и в случае проблем у одной всегда выступали единым фронтом против окружающего мира. Но друг друга ревновали ко всему — к одноклассникам, парням и родителям. Нина как раз была у Натальи в гостях, когда в дом явился родитель. Он не видел Нинки, она сидела в ванне, а Наталья ему не сказала, потому что знала, что он Нинку больше любит. Отец сделал подарок: вручил браслет, сам надел на руку и сказал, что через два дня в полночь заберет ее к себе. Не фиг, мол, ей тратить здесь время и красоту, добавив прямодушно, что все равно от этого толку никакого. А что Нинку он заберет позже, когда она окончит институт и превзойдет все земные науки в нем. Таким образом, он обидел сразу обеих дочерей: Наташу — лишний раз попрекнув бестолковостью и бесперспективностью, а подслушивавшую из ванной Нину — тем, что Наташку забирает сразу, а ее, Нину, любит не просто так, а хочет использовать в каком-то бизнесе. Отец ушел в зеркало и обещал еще заглянуть через полчасика. Это у него обычная манера — приходить и уходить через зеркала, ему дочки уже выговаривали и взяли с него слово, что он не будет являться, когда они с друзьями. Ну, с мальчиками. А то ведь любого можно хоть заикой, хоть импотентом сделать, когда вместо своего лица в зеркале такое видишь. Ну, это так, к слову, он обещания всегда выполняет. Когда Нина вышла из ванной, то ни одна из сестер ничего не сказала другой о визите отца. Но хитрая Нинка своевременно отправила Наташку за тортиком как раз в нужный момент, а сама надела ее длиннорукавный халатик. Мать их различает, а вот отцу мозги запудрить не сложно. Вот Нина и прикинулась Натальей, когда отец явился. Это она уж потом рассказала, когда в ту страшную ночь приехала в Арбатов. А тогда поприставала к отцу, расспрашивая подробности, как именно происходит переход, чем этому помочь и что делать, если неснимаемый браслет сам не перетянет. Вот отец ей про снотворное и сказал. Потом хозяйка еще подтвердила, она от своего племянника знает. Короче говоря, в следующий раз Нина приехала к Наталье в ту самую ночь. Нина из принципа хотела к отцу первой. А у Натальи как раз кончился роман с Вовкой, она познакомилась с приезжим гитаристом и вовсе не рвалась бросаться в неизвестный мир, где все, наверное, такие, как батя. Сначала сестры пытались снять браслет с Натальи и надеть на Нину, но не получилось. Потом Нинка поуговаривала Наталью принять таблетки вместе, но Наталье почему-то сильно-сильно не захотелось.

Без четверти полночь сестра приняла парочку таблеток, а потом, заволновавшись, что они не успеют подействовать, добавила еще. Ничего, сказала она, если что — отец там откачает, оживит. Помнишь, как мы с тобой в третьем классе клею нанюхались?

Вторая глядела на первую, заволновалась, когда та ушла в забытье, и стала ждать исчезновения сестры, а про свой браслет и забыла. В полночь ничего не произошло. Она ждала. Потом тоже ничего не произошло, хотя она и терла браслет, как Аладдин — свой чайничек. А потом, когда она решила перестать ждать, уже было поздно. Тогда она под утро взяла частника, помчалась в Турово, все рассказала мамане. А мать говорит: ну и плевать, в смысле, бог дал — бог взял, слезами горю не поможешь, а теперь считай за то, что батяня пока не заберет, погуляешь еще по Москве на папашкины денежки, а бог даст — и институт окончишь. А она сейчас думает — дура была, лучше бы уж сразу куда-нибудь туда, а то тут у Нинки книжки посмотрела — чего в том институте делать, только позориться!

А там небось тоже люди живут, она среди них еще какой-никакой королевой станет. Батяня поможет. А нет — так найдет способ обратно сбежать, у Ладыгиных в роду сроду дур не водилось.

Я про себя усомнился в последнем утверждении, но решил придержать свое мнение при себе. Ясно, что каждая из сестер утаила от другой часть информации, и одна сестра умерла в результате попытки обойти другую. Было это сделано намеренно или нечаянно — бог им судья. Браслет получила та, которая была в комнате, а не в ванной. Была ли это простодушная Наталья или расчетливая Нина, играющая роль Натальи, прикидывающейся Ниной?.. В квартире она ориентировалась без малейшей заминки, прекрасно зная, где что лежит. Формально любой вариант был правдоподобен. Я слышал сказанное женщинами из столовой и Валей Лизуновой, поэтому знал правду.

— Спасибо за чай-сахар, — сказал я ей. — Давай отправимся в тот мир. Ты получаешь то, что в конечном счете выбрала, а я, будем считать, выполнил порученное мне задание. Готова?

Она кивнула.

Я продел пальцы под браслет на запястье девушки — так, чтобы он оказался сразу как бы и на ее руке, и на моей.

— Смотри, — сказал я ей, — делай как я: вглядывайся в узор и камушки. Кстати, а откуда взялись снотворные и зачем ты пригласила хозяйку прийти на следующий день? — В глазах у меня стало темнеть, и окружающее пространство заволакивалось туманом. Я приготовился увидеть танцующие огни и поющие сады Заречья.

— В глазах все расплывается, — пожаловалось она. — Ничего я ее не приглашала. И пилюли как раз Сися дала. Специально принесла, сказала, что очень слабые, нужно помногу принимать. Она в первый Нинкин приезд заходила, я ей браслет показала, похвастала. Ей камушки синие еще понравились. Только она дура старая, ничего не понимает в таких делах. А пилюли на следующий день принесла, сказала — племянник достал.

— Сися — это кто? — спросил я тупо, борясь с туманом в глазах.

— Так говорю же — хозяйка наша. Мы ее так за спиной зовем. Ей и по фигуре подходит, и фамилия у нее Бондарь по мужу, а в девичестве она Сисякина. Ой, туманеет в глазах, уже не вижу, что тут вокруг в комнате.

— Приготовься: сейчас прибудем в мир гномов, к твоему отцу-гному, — сказал я, пытаясь переварить новую информацию, соединяющую убийственные пилюли, хозяйку и Сисякина.

— Не-а, — сказала она, — он мне рассказывал: это специальный переходник, сделанный гномами, но не к гномам. Потому что мой батя не гном. Он — кровка.

Туман замерцал и исчез. Что-то жестко передавило мне горло, и, теряя сознание, я понял, что мы прибыли в новый мир.

7

Очнулся я с жесткой болью в горле. Я сидел в глубоком кресле, обитом кожей (на всякий случай не буду думать — кто водится в этом мире и чьей кожей), в комнате, которая могла бы быть гостиной. Центр комнаты был устлан толстым пестрым ковром, вдоль стен стояло еще несколько однотипных кресел. В одном из них сидела еще не очнувшаяся, но дышащая Ладыгина. Окон в комнате не было, ровный мягкий белесый свет равномерно исходил из потолка. Пространство и освещение увеличивались большими зеркалами в простых рамах, заполнявших простенки. Зеркальная гостиная, подумал я, сюда бы канделябры со свечами — так даже красиво было бы. И потянулся из кресла. Отражение напротив повторило мое движение — да-а, выглядел я плоховато. Жалко, что нет окон: интересно, каков он — мир кровок. И что собой представляют сами кровки? По крайней мере, пока что я жив. Я потер горло — похоже, что меня кто-то слегка придушил.

Отражение не потрудилось повторить мой жест. Напротив, оно нагло ухмыльнулось и откинулось в своем кресле, закинув ногу за ногу. После чего заговорило, и голос из амальгамы звучал вполне четко, хотя и с несколько странным, стеклянным оттенком:

— Что, зятек, горло болит? Надеюсь, я не слишком перестарался. Ну, давай начинать знакомиться, зятек. Ты кто был при жизни?

Вот тут как раз я и испугался. И даже на всякий случай нервно сжал руками колени и ущипнул себя. Щипок получился самый натуральный. С чего это — «был при жизни»? А еще я спросил:

— Почему — зятек?

Мой визави посуровел.

— А кто ж еще? Явился вместе с моей дочерью. При одном браслете. Ну-ка, колись. Кстати, это кто из них? Наташка или Нинка?

Булгаков писал, что говорить правду легко и приятно. Ну, насчет приятного это он явно загнул, а вот что говорить правду легче, чем врать… Я сглотнул воздух саднившим горлом и нырнул прямо в самый правдоворот:

— Я — частный сышик, — начал я. — Ваша вторая дочь умерла. Это было самоубийство, но спровоцированное…

Рассказывал я целую вечность, иногда сбиваясь и возвращаясь к прежним деталям. Наверное, минут пятнадцать. Хозяин слушал внимательно. Молча, иногда притормаживая жестом руки. Сходство со мной сохранялось, хотя за время моего рассказа он слегка помрачнел и постарел — так я буду выглядеть в гробу, если доживу до преклонных лет.

— Ладно, сыщик, — сказал он, когда я закончил свой рассказ и замолчал. — Я на тебя не в обиде. И даже оставил бы тебя здесь своим зятем, — я дернулся, и он успокаивающе махнул мне рукой, — сиди, сиди. С гномами у меня свои счеты. Значит, говоришь, Сисякин употребил то же слово, что и гномы — говорил о кровках?

— Да, — подтвердил я, не понимая, к чему он клонит. — Кстати, честно признаюсь, что не знаю такого названия. Очень было бы интересно узнать, что у вас за мир, как вы выглядите и почему гномы вас опасаются.

Он улыбнулся. Ох, нехорошая была эта улыбка, с лицом, темнеющим в оливковый цвет и ощеривающая рот до ушей, открывющая бесконечный ряд мелких острых зубов.

— Счастливчик ты, парень, — повторил он слова, сказанные мне прежде Бочаревым, — потому что не увидишь сейчас, как я выгляжу. Знаешь, почему в доме умершего занавешивают зеркала?

— Ну, поверье есть, — осторожно начал я, — чтобы душа покойного не увидела себя в зеркале и не испугалась…

Он коротко и неприятно хохотнул.

— Ха, чего бояться отражений или их отсутствия? Нет, зеркала закрывают, потому что это мы любим через них приходить. Мы приходим, когда чуем чью-то смерть. У гномов были войны с троллями, оба народца гибли во множестве, и оставшиеся в живых видели, как мы реем над мертвецами. Тогда-то гномы и тролли стали называть нас кровками. Сисякин сказал — кровки. Ну, что ж, будут ему кровки. Мы — духи, но ведь и духи бывают разные, верно? — Он принял позу декламатора, простер длань и напыщенно процитировал неизвестный мне текст: — О Духах сказано: Ты творишь Ангелами Своими Духов и служителями Своими пламенеющий огонь! — После чего, опустив руку, закончил обыденным голосом: — Духи прибирают души. Вы, человеки, зовете нас ангелами смерти.

Он вышел из зеркала. Это был уже не я. То есть не мое отражение, не мой облик. Но все-таки как бы человек, а не ангел с крылами. Просто человек, с которым я очень не хотел бы встретиться в пустынном месте ночью. Или вечером. Чего там — даже и в солнечное майское утро. Хотя одежда на нем была прямо карнавально-праздничная: средневековая короткая облегающая куртка с пристежными штанами-чулками, а поверх плащ с овальным вырезом для головы и с капюшоном, все переливающихся пурпурных и алых цветов.

— Это тоже не мой настоящий вид, — успокоил он меня. — Чего уж там, человече, живи, покамест жив. Дочка пусть спит, я усыпил ее надолго. А у нас с тобой дела. — Он вынул из складок плаща разомкнутый браслет. Я перевел взгляд на руки Натальи — браслета на них уже не было. Ангел смерти проследил мой взгляд и пояснил: — Он размыкается и спадает, когда носитель браслета достигает нашего мира. Ты уверен, что не собираешься стать моим зятем?

Я отрицательно помотал головой.

— Спасибо за честь. За предложение. У меня другая девушка, просто сейчас у нас… проблемы. Знаете, как бывает с девушками? То есть, вы то не знаете…

Он внимательно посмотрел мне в глаза. Я бы не назвал это ангельским взглядом, скорее уж так смотрели какие-нибудь средневековые палачи-инквизиторы. Но кивнул:

— Знаю, — и опять продекламировал какой-то текст, встав в позу и отставив руку: — Тогда Духи увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены. — Явно у него была тяга к цитированию мемуаров. — Ладно, человече, ты мне нравишься. Сейчас я отправлюсь надеть браслет на нового временного владельца. Мы с тобой пойдем вместе: я заодно провожу тебя, чтобы ты отчитался своим работодателям.

Он взял меня за руку, подвел к зеркалу и снова ухмыльнулся.

— Не бойся, в конце концов ангел смерти возвращает тебя к твоей прежней жизни, а не наоборот. Кстати, полезный совет, если не хочешь со мной встречаться: не оставляй на ночь открытых зеркал в комнате. — Он взглянул на меня еще раз и хохотнул во все свои зубы: — Шутка.

Мы вошли в зеркало.

Их милости господа гномы Буторин и Магурин сидели в маленькой конторе на задворках нашего Арбатова. Сейчас конторские помещения принято на английский манер называть офисами, но это была самая настоящая контора: с чернильницами, гроссбухами, распухшими от бумажных закладок, и без всяких электрических считалок. У входной двери стояли вешалки для верхней одежды и стойки для зонтиков. Вешалки были стоячие, рогатые и двух уровней: для людей и для гномов. Там же висело зеркало — достаточно большое, чтобы в нем могли отражаться и люди-человеки, и гномы.

Мой выход, как говорят актеры, а на самом деле мой вход был довольно эффектен. Не имея достаточной практики хождения через зеркала, я практически впал внутрь помещения.

Буторин и Магурин замерли от двойного шока. Во-первых, не каждый день к вам кто-то впадает в комнату, когда вы сидите, запершись, и обсуждаете шепотом свои сделки. А во-вторых, думаю, они много чего знали о тех, кто приходит через зеркала, куда больше, чем я.

— День добрый вашим милостям, — сказал я, выровнявшись и ухватившись за вешалку. — Детектив Лубников к вашим услугам. Частное расследование по вашему заказу завершено и выполнено. Неснимаемый браслет работы Вацурина, — гномы переглянулись, — переходник в мир кровок, — гномы переглянулись еще раз и напряженно уставились на меня, — в данный момент находится на правой руке госпожи Раисы Ивановны Бондарь-Сисякиной. Она сейчас пребывает в доме своего брата в Горелове, вторая линия, дом двадцать восемь. Она спит, но вы сможете ее разбудить и распросить обо всем сами. — Я вспомнил ухмылку моего проводника и повторил его шутку: — И даже попробовать его снять до того, как она попадет в тот мир.

Судя по тому, как гномы вздрогнули, шутку они оценили.

Думаю, что мою работу частного детктива тоже, даже после того, как я не стал возвращаться в зеркало, а ушел через дверь.

Всю дорогу я шел пешком и радовался нашему миру. Абсолютно всему: харкающим на тротуар прохожим, колдобинам в асфальте, бомжеватым старушкам, сбившимся в стаю бродячим собакам. Это был мой мир, пусть со всеми его недостатками, которые я не успею исправить за свою жизнь, — все равно мой человеческий мир!

Я поднялся на пятый этаж своей хрущобы и открыл дверь в свой офис. Дверь была не заперта, но я даже не успел удивиться: в кабинете меня ждала Ирина. Она кинулась мне навстречу и прижалась.

— Ты знаешь, — сказала она, — я сердилась на тебя и решила сегодня погадать, кто мой настоящий суженый. Поставила по сторонам зеркала свечи, зажгла их, выключила свет и стала вглядываться в зеркало. И представляешь, вдруг из глубины выплыло совершенно твое лицо, прямо чуть не высунулось из зеркала и сказало: «Немедленно иди мириться!» Я понимаю, что это глюк, но это значит: мое подсознание так работает — ты мне действительно очень нужен!

Я крепче ее обнял — она не видела моего лица, я смотрел в пространство за ее плечо — и улыбнулся. Спасибо доброму ангелу смерти! Но когда мы поженимся, фиг я оставлю в комнате на ночь хоть одно незакрытое зеркало!