Русская фэнтези 2009

Анна Китаева ЗНАК ОРТАНЫ

Ничего не растет возле Проклятой башни. И не росло никогда. Одна лишь чертова колючка, да и та хилая и чахлая, будто питается гадючьим пометом. Только и змеи там стараются не ползать. В общем, чего разговаривать, все знают: плохое место.

Когда этот приезжий меня попросил отвести его к Проклятой башне, я сразу подумала, что он ненормальный. В смысле рехнулся. Нечего человеку делать в таком месте, если только он не колдун, не оборотень и не мертвец бродячий.

Ну, что он не колдун, это трехнедельному теленку с первого взгляда видно. А то, что не мертвец и не оборотень, я ночью сама проверила. Так мы с ним, в общем, и познакомились — вчера, когда он в заведении Серой Мамочки заночевал. Мужик как мужик, только первым делом погасил свечу, а потом что-то шептал все время тихо-тихо, будто молился. Я еще тогда подумала, что у него с башкой не все в порядке.

Не пойму, зачем он свечу гасил? Разве чтобы я не разглядела медальон у него на шее, когда он раздевался. Откуда ему знать, что я в темноте вижу как крыса? Медальон еще и светился к тому же. Ну, не обычным светом, конечно, а колдовским — бледненько так, едва-едва. Куда он его после спрятал, не знаю. Некогда было высматривать. Меня Мамочка не затем держит, чтобы я на медальоны заглядывалась, даже если на них Знак Ортаны.

Оно, конечно, любопытно. Была минута, я у него чуть не спросила, где он такую вещичку взял и зачем она ему. А потом передумала. Кто его знает, придурка? Еще вдруг обозлится да шандарахнет мечом. Даже если просто рукоятью по голове, все равно мне такие игры без надобности.

Меч он не прятал, меч я хорошо рассмотрела. Северный двуручный. Клинок из шенской стали тройной закалки. Хороший меч. От колдовства почти чистый, только в плетенку из сыромятной кожи вокруг рукояти два наговора заплетено. Обычные наговоры: один против вражьей руки, другой для хозяйской, чтобы силы прибавлять.

Хороший меч, только не его. На другую руку заклят. Занятно — купил он, что ли, этот меч? Или нашел?

Ясно только, что не в бою взял, иначе первый наговор ему до рукояти и дотронуться бы не дал. Ну, заклятие — не голова, можно и снять, как говаривала моя бабушка, пусть ей в аду легко икнется. Только парень, похоже, даже не знал, что меч заговоренный. Так и махал им в полный вес да без защиты — не враг, не хозяин… Силенки хватает, и ладно.

От четверых оборванцев, однако, отмахался. Я сама из окна видела. Это вечером, когда он по нашей улице шел. Поздно уже было, темно совсем. В общем, правильно они на него навалились — по нашей улице и днем-то не надо ходить, если не местный. Ну, двоих он положил, а двое, видать, передумали драться. Особенно когда Медведь с Голошеим ему на подмогу кинулись. Человек нездешний, меч у него хороший, может и при деньгах оказаться — отчего не помочь?

Он сначала хотел дальше пойти. А Медведь говорит: «Тебе небось время до утра скоротать негде? Заходи, если монеты есть». Ну, он и зашел.

Люди, по-моему, вообще штука скучная. А в постели особенно. Но этот оказался ничего себе, затейник. Среди ночи вдруг как разрыдался, и давай мне руки целовать, и говорить, что если у него все задуманное получится, то он мне и денег даст, и сам увезет отсюда… Я ничего не ответила, он и замолчал постепенно. Что толку с сумасшедшим разговаривать?

Вот я его и не спрашивала ни о чем. А он спросил. Утром. Совсем уже собрался уходить, у двери обернулся и спросил:

— Отведешь меня к Проклятой башне?

— За два золотых, — говорю, — отведу хоть к Бессмертному в жопу.

Ну, он мне сразу две монеты и отдал. Еще подождал, пока я проверю, не фальшивые ли. «Жди, — говорит тогда, — в полдень за воротами. Мне тут сперва одного приятеля навестить надо».

Как есть ненормальный.

Да мне-то что, а?

Воронье все кружило и кружило. Черные птицы в вышине, черные, как хлопья сажи. Черная метель. Черная зима над миром. Над обреченным ущербным миром, проклятым в миг создания, ибо создателем его был — преступник.

У него заломило виски. Это была ненависть, тягучая и плотная, как яд пустынного гада. Бессильная ненависть ко всем, кто позволил преступлению свершиться, и прежде остальных — к самому себе.

Ненависть была ему единственной опорой в этом мире, и он берег ее истово и свято, как ладанку с пеплом родной земли. Первые полсотни лет его вела и согревала любовь… много дольше, чем он смел надеяться. А потом любовь угасла — постепенно и неизбежно, как гаснет в дождливый день костер, для которого больше нет пригодного топлива. И тогда в остывающей золе прежних чувств он нашел жгучее зерно ненависти.

От судороги в висках мир для него словно утратил краски. В черном небе кружили пепельные вороны. Перед ним лежала улица в цветах сажи и пепла, и он пошел по ней.

Кривые улочки и крошечные переулки вели его все ниже по склону холма, и вот уже сладкие испарения земли и трав сменились бризом, что оставлял на губах вкус моря. Привычная боль, толчками расходящаяся от медальона на груди, указывала ему дорогу.

Медальон привел его в этот город-порт через весь континент. Медальон, который дал ему Хранитель Башни Севера-и-Востока. Там, на берегу вечно холодного моря, он поклялся страшной клятвой, и свидетелями клятве были леденящий ветер-убийца да бледный неживой восход. Он не знал тогда, чего потребует от него Хранитель, а если бы и знал — череда прошлых поступков не оставила ему выбора.

Он шел через континент три века. Три сотни лет.

Его прежнее тело износилось, как рубаха, еще на исходе первой сотни. Душа дважды вновь обретала плоть. Он шел и смотрел, как рушатся доселе незыблемые империи, как гаснет в короткой памяти ныне живущих поколений знание, которое перестало приносить пользу. Новый мир не мог вместить великие сущности уничтоженного прежнего мира, и они умирали. Умирали сразу или угасали постепенно, но — исчезали навсегда.

Он тоже был чересчур велик для этого мира. Мир отторгал его, воевал с ним, хотел его изменить. Иногда он поддавался, ибо ущербный мир не был ему врагом. Врагом был преступный создатель мира. Творец-убийца.

Он смотрел на людей и видел, что некоторые из них достойны либо его презрения, либо жалости; но большинство не заслуживает ничего. Когда он позволял миру временно исказить его, он сходил с ума и становился одним из них. Становился человеком.

Тогда он жег, убивал и насиловал вместе с ними. Или утешал, лечил и строил времянки на пепелищах — тоже вместе с ними. Он не знал, какая из граней его истинной сути в следующий раз окажется втиснутой в узкие рамки людского «я» — разве можно узнать, какая именно часть моря войдет в кувшин? Вот он и не знал, да и не видел меж ними разницы. Ему было все равно, кем идти по миру — безумным лекарем, кровавым насильником или нищим мечтателем, — лишь бы дойти.

А теперь он стоял и смотрел на дом своего последнего союзника. Того, кто поможет ему добраться до врага. Должен помочь.

Ненависть упруго шевельнулась внутри, словно ребенок в чреве матери. Он улыбнулся и протянул было руку за деревянным молотком на цепи, но передумал и ударил по медной пластине на воротах рукоятью меча.

Служить у Каби-Габи, государи мои, это вам не селедкой торговать. Три часа я потел над книгами, записывая приход, расход и учитывая разного рода бумаги — три дивных утренних часа, заметьте, кои можно было употребить на блаженное созерцание цветущего под моим окном шиповника. Или морских просторов с туманной дымкой на горизонте. Или того и другого по очереди.

О, какие строки приходят мне в голову по утрам! Почти такие же нежные и возвышенные, как ночью при луне. Вечером тоже бывает неплохо. Но только не днем! Полдень убивает поэзию.

Днем я готов служить своему хозяину-ростовщику с утроенным рвением, ибо голова моя пустеет, и от тоски по рифмам и образам я становлюсь беспощаден. Беспощадность — именно то, за что Каби-Кровосос платит своим работникам. Мне он платит еще и за хороший почерк, но это куда менее важно.

После трех часов работы пером руку прямо-таки сводило от усталости. Да и поясница побаливала. Я встал и подошел к окну, потягиваясь и разминая затекшую кисть.

Ах! Там все еще было утро, и это утро было прекрасным. Незаметно для себя самого я погрузился в сладостные раздумья о том, какого рода стих больше подходит для описания подобного утра. Торжественный шестиколенный или вольный длиннострочный? Или, быть может, симметрический западный слог? Мысль моя только начала обретать форму, как вдруг стук в дверь самым грубым образом вырвал меня из размышлений.

На пороге стояла Минни. Она неуклюже присела, цепляясь за собственный фартук, как утопающий за обломки корабля.

— Посетитель, сударь. Непременно хочет хозяина видеть. Ой!

Не скрою, государи мои, я не лучшим образом поступил с этим глупым и безобидным созданием, захлопнув дверь у нее перед носом. Но я был немного выведен из равновесия тем, что она застала меня за возвышенными мыслями — тем более что я, как всегда в минуты глубокого раздумия, усиленно грыз ногти.

Приняв надлежащее выражение лица, я спустился в прихожую. И тут с меня слетело какое бы то ни было выражение. Я уставился на посетителя, как Минни — на расходно-приходную книгу. Короче, как полный болван.

Я, видите ли, никогда не верил в эти глупости, что рассказывают про моего хозяина. Будто Каби-Кровосос продался Бессмертному и сам живет уже вторую жизнь. Будто в первой жизни он обитал в Проклятой башне, а потом Бессмертный велел ему перебраться поближе к людям, чтобы высасывать из них золото и брать в заклад души. Ну и так далее.

Простонародные байки, отличающиеся дурным вкусом, — так я до сих пор полагал. Не любят люди ростовщиков, вот и врут.

Но у этого пришлого в глазах было такое… такое… Не могу я описать его взгляд. Да и не хочу, если честно.

Он что-то сказал, но я не понял что. Кажется, я заплакал. И упал на колени. Он нахмурился, шагнул ко мне, приподнял меня за шиворот и в самое ухо сказал: «Веди». И я повел. Мимо первого пояса стражи, и второго, и третьего, в самую что ни есть глубь домашней крепости Каби-Габи, куда никто, кроме самых доверенных, не вхож.

Ах, как я гордился еще полчаса назад, что числюсь среди этих доверенных! Ноги мои подгибались, не хотели нести меня вперед, хотели бежать отсюда — бежать куда угодно, лишь бы подальше от этого дома, ставшего вдруг ристалищем хладного ужаса. Но я довел его до заветной двери, и открыл ее своим ключом, и распахнул ее перед ним. Только тогда ноги подломились подо мной.

Тело мое упало на пол, а душа рухнула в милосердные глубины беспамятства.

Он ступил в полутемную комнату, за краткие мгновения отрешаясь от минувших сотен лет. Усилием тренированной воли он вычеркнул из себя весь трехсотлетний путь, словно страницы промежуточных уравнений. Важен лишь результат.

Он снова стал собой. Одним из тех, кто был рожден, обрел знания и возвысился в предыдущем мире. По меркам этого мира он был много больше, чем человеком.

Иными словами — не был человеком.

Он ступил в полутемную комнату и сказал выразительно и негромко:

— Приветствую тебя, Хранитель Башни Юга-и-Запада.

Никто не ответил.

Он принюхался, сделал несколько шагов и позвал чуть громче:

— Кабейг! Ты здесь?

Из угла раздался невнятный звук — то ли храп, то ли стон.

Гость невесело фыркнул, подошел к занавешенному окну, очертания которого угадывались в полумраке, и отдернул тяжелую занавесь.

Стало светлей, но ненамного — мутное стекло было покрыто толстым слоем грязи. Вдобавок от потревоженной занавеси в воздухе заклубилась удушливая пыль.

Одним точным ударом ноги гость вышиб стекло. Свежий воздух показался ему сладким, как парное молоко.

— Брось притворяться, вставай, — сказал он, не оборачиваясь. — Все равно ведь спиртное на тебя не действует.

За его спиной затрещало и заскрипело.

— Теперь уже действует, — произнес сиплый голос. — Здравствуй, Тенна. Я не верил, что ты доберешься.

Гость промолчал.

Сзади послышались тяжелые шаги, потом глухой стук, и звук льющейся в металлическую посуду жидкости.

— Вино — последний оплот слабых, — сказал Кабейг. — Я стал совсем слаб. Наверное, скоро умру. Выпей со мной, Тенна. Выпей хорошего вина. Они думают, что я пью кровь — так оно и есть. Я сам сажал эти лозы лет восемьдесят назад, и в каждую ямку капнул своей крови. Смотри, какое оно красное, Тенна. Красное и густое. Та кровь, что течет сейчас в моих жилах, бледная и жидкая. Ее я тебе не предлагаю… Тенна?

Гость обернулся. Глухо лязгнули ножны на поясе.

— Ладно, — сказал он устало, — давай кубок.

Мгновение они смотрели друг другу в глаза, потом полный одутловатый мужчина завозился над столом, а его подтянутый гость закусил губу и уставился на какую-то картину, неразличимую под слоем пыли.

— Серо, все серо. Не пепел, так пыль, — пробормотал он едва слышно.

Он взял протянутый Кабейгом кубок и осушил одним глотком. Вино было терпким и сладким и чуть уловимо пахло красными розами.

Кабейг на последнем глотке закашлялся, и кашлял надрывно и долго. Как только приступы кашля перестали его трясти, он снова наполнил кубки.

— Зачем, Тенна? — хрипло спросил он. — Знаешь, все эти годы я задавал себе разные вопросы… сотни вопросов… десятки вопросов… и вот остался только один. Зачем? Ихаллу ты не вернешь, и остальных тоже. И себя не вернешь. Мир все равно уже не будет нашим, потому что нас нет. А они живут в этом мире, и… живут, и все. Разве ты можешь судить, какой мир лучше? Можно разрушить этот мир, можно создать новый — но прошлое утеряно безвозвратно. Так надо ли пытаться? Ортана говорил…

— Ортана хотел стать единственным, — сказал Тенна сквозь зубы. — Неужели ты так и не понял? То, что содеял Ортана, он содеял намеренно.

— Какая разница? — пожал плечами Кабейг.

— Может, и никакой, — произнес Тенна, поднимая кубок. — Но он — не истинный творец, он убийца и разрушитель. Я иду в Башню. Дай мне ключ, Хранитель.

Этот кубок Тенна пил долго — все то время, пока Хранитель Башни медленно лез за пазуху, доставал оттуда медальон на золотой цепочке и долго разглядывал четкие геометрические контуры рисунка, словно портрет любимой женщины.

Тенна сделал последний глоток и вернул кубок на стол.

— Во имя магии травы и радуги, воды и камня, — тихо сказал Кабейг и после паузы протянул медальон Тенне: — Возьми.

— Благодарю тебя, Хранитель Башни Юга-и-Запада.

Кабейг выпустил медальон из рук и схватился за кубок. Он пил так торопливо и жадно, что вино пролилось ему на грудь.

— Прощай, — сказал Тенна.

Кабейг оторвался от кубка и посмотрел на Тенну долгим взглядом. Ни следа винной мути не было в его глазах.

— Да, друг, — медленно сказал он. — Благодарю за то, что понял меня верно. Я никому не судья. И я принадлежу теперь этому миру. Если ты уничтожишь его, я погибну вместе с ним. Если ты покинешь его, я останусь. Если ты изменишь его, я изменюсь по воле твоей. И даже если ты сумеешь вернуть наш прежний мир — меня не будет там, мое место здесь. А если ты потерпишь поражение, если ты не изменишь ничего и сам станешь частью этого мира — ты не захочешь видеть меня, я знаю. Что бы ни случилось, мы больше не встретимся. Прощай навсегда!

И он поднял тяжелый кубок в прощальном салюте.

Может, я и дура. То есть наверняка дура. Но не настолько, чтобы не разобраться.

Бабушка-покойница, ведьма старая, меня чему учила? Хочешь человека от других отличить — на рожу не гляди, в глаза гляди. Чужую личину нацепить хоть и непросто, но можно. А взгляд подделать нельзя.

Ну вот. Смотрю я на солнце, которое как раз за полдень перевалило, и начинаю думать, что мой утрешний дружок не объявится. А не объявится — так и прах с ним. Главное, деньги-то он мне уже отдал. Стало быть, с Мамочкой я теперь в расчете, в узелке на первое время кой-чего завязано — могу направляться, куда пожелаю. Спасибо Ортане, как говорится.

Как раз тут мой дружок выходит из-за развалин.

Жопа.

Приходится вставать — а уж как славно было валяться на теплых плитах! Он подходит ближе и даже руку протягивает, чтобы меня поднять. Заглядываю ему в глаза, и…

Темный, темный водоворот. Сумеречная тяжесть глубин. Неумолимое скольжение по медленной спирали — туда, вглубь. Темно-синий густеет до фиолетового. Фиолетовый сменяется черным. Глубже, глубже. Безвозвратно. Чернота сдавливает грудь. Воздуха мне! Звон в ушах…

Я вцепляюсь в протянутую руку, как клещ. И всеми силами души стремлюсь наверх, к простору и солнцу. Я чувствую, как он поднимает мое тело на ноги, и это дает мне силу для отчаянного рывка.

Я пробкой вылетаю на поверхность. В глазах пестрая круговерть — синее небо, желтая глина, коричневые развалины. Оказывается, я обалдело верчу головой во все стороны.

Да чтоб меня тролль трахнул! Полное впечатление, будто я только что ныряла — и куда глубже, чем надо. Хочется попрыгать на одной ножке и вытряхнуть из ушей темноту.

— Что с тобой? — спрашивает он.

— П-перегрелась на солнце, — лепечу я и отворачиваюсь, чтобы не встретиться с ним взглядом.

Его взгляд — омут. Страшный, притягательный. Нездешний. Взгляд — бездна. Древняя, опасная. Манящая. Нет, это не тот человек, с которым я провела ночь! И вместе с тем — он. Но человек ли? Кто же он?! Бабушка, подскажи — кто?

Он подхватывает меня на руки, делает два шага в сторону ближайшей тени. И останавливается. Я высвобождаюсь из его рук.

К чахлому деревцу за обломками стены привязан грязный черный осел, навьюченный поклажей. Осел задрал морду и объедает листья с верхних веток, потому что с нижних он уже все сожрал.

— Это твой? — удивленно говорит тот, кто еще сегодня поутру был человеком. — Разве до Башни так далеко?

— Нет, — отвечаю я. — Но ты обещал забрать меня, увезти с собой. Помнишь?

Он задумчиво смотрит на меня и кивает:

— Помню. Хорошо, я заберу тебя отсюда. Если получится то, для чего я иду в Башню.

— Кстати, я иду с тобой, — говорю я.

— Нет, — говорит он.

— Да, — говорю я.

Он молчит и смотрит на меня, а я смотрю на глину под ногами. Сначала он смотрит просто так, а потом… Такой взгляд я хорошо знаю. Он впечатывается в меня, как раскаленное клеймо. У меня предательски подгибаются коленки.

Ох, нет! Не надо. Не здесь. И не сейчас! Ночью было можно, ночью ты был человек, обычный сумасшедший человек — а сейчас ты стал иным, и голос магии в моей крови откликается на твой зов. О, господин мой… Пойми, я не могу! Я же…

Сильные руки укладывают меня в тени, подальше от осла. Полоска тени узенькая, и земля там еще горячая, прогретая полуденным солнцем.

Лучше бы меня и в самом деле тролль трахнул. Одна из Мамочкиных девиц рассказывала, что это пережить можно. Помучаешься недельку-другую каменной лихорадкой, и все тут. А кости сами срастутся. И бородавки когда-нибудь сойдут. Впрочем, на мне они вообще не приживаются, потому что бабушка надо мной еще в колыбели нужное слово сказала.

От бородавок уберегла. А от всего остального?

Его дыхание обжигает мне губы. Нетерпеливые руки срывают с меня одежду, и я понимаю — все у нас будет не так, как ночью. Все иначе. Когда он был человеком, он плакал, а теперь… Слезы катятся по моим щекам. Нельзя мне с ним! Нельзя… Но наши тела жадно сплелись, и я уже знаю — не избежать. Сейчас. Сейчас свершится. Горячая волна поднимается во мне, смывая все — страх, осторожность, разум… Я то отталкиваю его, то прижимаю к себе с безумной силой. Мы выкатились из тени, и солнце размашисто рисует красные пятна поверх моих закрытых век. Бабушка-ведьма, помоги внучке! Прямо сейчас помоги, не то поздно будет…

Красное солнце взрывается внутри меня.

Все.

Теперь поздно.

Черный осел задумчиво и скорбно оглядывал то, что осталось от деревца. Из его пасти свисал последний недожеванный листок.

День постепенно клонился к вечеру.

— Как зовут тебя, мой повелитель? — сердито спросила женщина.

Мужчина негромко ответил. Третьему, который следил за ними из-за разрушенной временем стены, показалось, что он сказал «тень». Но женщина расслышала лучше.

— Тенна, — повторила она. — Знаешь ли, что сотворил ты со мной, милорд Тенна? Ты превратил меня в ведьму. Кровь ведьм течет во мне, но до сих пор я была свободна от проклятия. Дочь, внучка и правнучка ведьм тоже становится ведьмой в тот самый миг, когда зачинает дитя от бога, демона или чудовища. Я берегла себя, милорд, я спала только с обычными мужчинами, я надеялась прожить жизнь бездетной…

— Жаль, — равнодушно сказал Тенна. — Я не хотел тебе вреда.

Женщина усмехнулась.

— Это моя судьба, милорд, — сказала она. — Моя. Ты сделал со мной то, что сделал, — но ты не проживешь мою жизнь вместо меня. И хватит об этом. Но я хочу знать о тебе больше. Ты не чудовище, я чувствую. Твоя кровь горяча. Но кто ты — бог или демон?

— Не знаю, — сказал Тенна. — Решай сама.

Женщина быстро протянула руку и выхватила из складок его брошенной одежды медальон. Блеснуло золото. Третий, подглядывавший за ними, судорожно глотнул.

— О! — удивленно воскликнула женщина. — Это другой! Зачем тебе два? Отдай один мне — для твоей дочери.

— Ты знаешь, что это? — спросил мужчина, доставая второй медальон и лаская пальцем рисунок.

— Знак Ортаны, — без запинки ответила женщина. — Очень старое колдовство. Говорят, иногда он приносит удачу. Открывает клады, предупреждает про яд. Вещей с настоящим Знаком мало, зато есть сколько угодно вещей с ложным Знаком, не имеющим силы. Дешевка для простаков. Но твои медальоны подлинные, милорд. Я вижу.

— Когда-то Ортана был моим другом, — задумчиво сказал Тенна. — А теперь мы враги.

— Значит, раньше ты был бог, а теперь — демон, — рассудительно сказала женщина.

— Возьми вот этот, — сказал Тенна, надевая медальон ей на шею. — Это ключ от Башни Севера-и-Востока.

— А второй — тоже ключ? — спросила она. — Ключ от Проклятой башни?

Тенна нахмурился, и тот, который прятался за стеной, закрыл глаза от страха.

— Ее не всегда называли Проклятой, — сказал Тенна.

— Верно, — согласилась женщина. — Во времена моей прапрабабки башня звалась Горелой.

Тенна невесело улыбнулся и промолчал. Взглянув на него, замолчала и женщина, и склонила голову, рассматривая медальон.

Тенна смотрел на нее. Ночью, когда он смотрел на нее глазами человека, женщина напомнила ему утраченную возлюбленную. Ту, которой нет и не может быть в этом мире. Утраченную навек. Теперь, при свете солнца и истинным зрением, Тенна видел, что общего между ними мало. Может быть, несколько жестов. Манера, прежде чем задать вопрос, бросить быстрый взгляд исподлобья. Вот как сейчас.

— Откуда ты, милорд?

Наивная дикарка. Способная. Любопытная. Но — дикарка. Женщина, рожденная в мире, где умение управлять природными силами называют проклятием ведьм. Что она способна понять из того, что он может ответить?

— Я пришел из предыдущего мира. Большего, чем этот.

В ее глазах зажглись искры.

— Большего? Ночью, когда небо черное, на нем, кроме луны, видно с десяток слабых огней. Я знала одного старика, он называл огни — звездами и говорил, что это огромные миры… Он был безумен, но умел читать и унаследовал от отца древние книги. Он говорил правду?

— Нет, — резко сказал Тенна. — Звезды вашего мира — это мертвые светляки, раздавленные на небесной тверди. Позади неба ничего нет. И мира, из которого пришел я, тоже больше нет.

Женщина заплакала.

Тот, кто таился в руинах, стал нашептывать молитву. «Убереги меня, всемилостивый господь наш Ортана, — молился он. — Видишь — ныне верую в Тебя всей душой…»

Мужчина протянул руку и смахнул слезинки со щек женщины. Женщина придвинулась поближе, положила голову на исцарапанное плечо мужчины и заглянула ему в лицо.

— Ответь на последний вопрос, милорд Тенна, — попросила она. — Какое имя ты дашь мне?

— Нарекаю тебя Ихаллой, — тихо произнес мужчина.

Третий, который подслушивал, упустил его слова, ибо в эту минуту протяжно заревел соскучившийся без еды осел.

Ничего не растет возле Проклятой башни. И не заходит туда ни зверь, ни человек. Рассказывают, правда, что каждое седьмое полнолуние навещает Башню ростовщик Каби, обернувшись летучей гадюкой. И будто бы если ждать долго и смотреть внимательно, можно увидеть, как мелькнет на фоне полной луны крылатая змея. А за ней облачком черной мошкары потянутся пропащие души, купленные Каби-Кровососом для своего господина, Бессмертного врага рода человеческого.

Как человек просвещенный, я всегда был уверен, что подобные россказни суть пустая болтовня и бабьи сказки. Но события сегодняшнего утра мою уверенность сильно повредили.

Когда боль в спине привела меня в чувство, я обнаружил, что лежу скрюченный на холодном полу, а в голове у меня царит полная неразбериха. Все перепуталось, все смешалось. И если я еще кое-как разобрался, где у меня руки, а где ноги, что позволило мне встать, то отделить одни мысли от других мне было не под силу.

Дверь в комнату Каби-Габи оказалась заперта изнутри. Не постыжусь признаться, что я некоторое время жалобно скребся в нее и еще жалобнее взывал к хозяину. Надо же было узнать, что мне… то есть жив ли он по крайней мере. Как выяснилось, жив. Хотя не слишком этой жизнью доволен.

В общем, когда я уже слегка охрип, хозяин наконец открыл дверь и велел мне пойти по достопамятному адресу. Так прямо и велел: поди-ка ты к Бессмертному на!.. И дверь захлопнул.

Я пребывал в столь прискорбной растерянности мыслей, государи мои, что обрадовался даже такому указанию. Для начала я просто пошел по коридору, а уже на ходу задумался. И с каждым шагом мой разум все яснее постигал величие предначертанной мне судьбой задачи. Теперь я больше не сомневался, что ужасный посетитель был злым демоном, слугой потусторонних сил. Но зачем он приходил к Каби? Зачем вообще явился в мир?

Судьба не напрасно сделала меня свидетелем его появления. Я понял, что должен последовать за ним, должен своими глазами увидеть… Я не знал, что именно мне предстояло увидеть, но сердце мое встрепенулось и сладко заныло от восторга, когда я подумал о том, какими словами я опишу увиденное. О, сколь прекрасные и сколь чудовищные картины подарит благосклонному читателю мое вдохновенное перо!

Если, разумеется, я сумею догнать демона и проследить за ним.

Я вышел на улицу и поспешно зашагал вверх. Рассуждал я при этом так: либо демон повернул вниз, к порту, и тогда в портовой толчее и сутолоке его уже не найти — разве что случайно. Либо он направился по нашей кривой и извилистой улице вверх, и тогда я его наверняка догоню.

Рассуждения мои оказались вполне верны. Я сократил путь на три квартала, воспользовавшись прямой дорогой через сад горбуньи Адарилги — все местные так ходят, когда не лень пробираться по узкой тропке среди чертовой колючки. Вновь оказавшись на улице, я увидел впереди знакомую фигуру с длинным мечом на поясе.

Демон назад не оглядывался, по сторонам не смотрел. Размеренным шагом он добрался до самых Верхних ворот и, так ни разу и не обернувшись, покинул город. Я мысленно вознес молитву господу нашему Ортане и последовал за демоном. На разумном расстоянии.

Ах, государи мои! Человек не может угадать, какое следующее испытание встретится ему на пути.

Среди древних развалин демона ждала женщина — прекрасная, как лучший из цветков шиповника на кусте под моим окном. Или еще прекраснее. Я почувствовал… не могу передать, что я почувствовал. В общем, я понял, что все мои стихи, написанные и ненаписанные, предназначены ей. Я даже закрыл глаза, чтобы справиться с нахлынувшими на меня чувствами. А когда открыл, то увидел ее в объятиях демона.

Сказать, что она разбила мое сердце — значит, не сказать ничего. Даже когда Минни изменила мне со вторым писцом, я был уязвлен не столь глубоко. Минни — глупенькая служанка, неспособная по достоинству оценить мое дарование. Но встретить Ее, мой поэтический идеал, встретить и тотчас же потерять…

Что ж, судьба посылает испытания, дабы они закаляли наш дух. Слезы навернулись мне на глаза, но я не заплакал. И все то время, пока демон ласкал женщину моих грез, я мысленно писал трагическую поэму о безответной любви нерифмованным пятиколенным стихом.

Когда они наконец собрались уходить, я уже знал, куда они идут. Демон-тень и женщина-цветок направлялись в Проклятую башню. Мне было так страшно, как никогда в жизни, но стремление увидеть собственными глазами — хоть я по-прежнему не знал, что именно я там увижу, — было сильнее страха. Я постарался унять биение сердца и пошел за ними. Черный осел, которого они оставили привязанным близ развалин, проводил меня неодобрительным ревом, будто указывая на безрассудство моего поведения. Мудрое животное!..

Башня, которую называют Проклятой, стоит на холме, облезлом и шишковатом, подобно черепу столетнего старца. Бугры и неровности каменистой почвы, равно как и вросшие в нее валуны, помогли мне следовать за демоном и его спутницей незамеченным.

Должен сказать, что мне показалось вполне естественным стремление злого духа попасть в Проклятую башню. Но я никак не мог предположить, что сделать это ему будет столь непросто.

Укрывшись за большим валуном и обливаясь попеременно то горячим потом — от солнечных лучей, то холодным — от душевного трепета, я смотрел, как демон шаг за шагом продвигается к Башне. Женщина сначала отставала, затем поравнялась с ним, а примерно на середине холма демон вцепился в ее руку, и она повела его за собой. Губы их шевелились, но слов я не слышал.

Убереги Ортана мою смиренную душу! Я смотрел, не в силах отвести взгляд — но самый ужас заключался в том, что смотреть было не на что.

Синее небо. Каменная кладка Башни. Мужчина и женщина шаг за шагом тяжело поднимаются по склону холма. Послеполуденное солнце ярко освещает склон — никакой тайны, никакой поэзии, — и мне отчетливо видно, что это обыкновенная земля, голая и неплодородная. Ни единого клочка зелени и ни следа каких бы то ни было препятствий, сверхъестественных или природных.

Демон повернул в мою сторону посеревшее от напряжения лицо, и тут я не выдержал. Я выскочил из-за камня и с громкими воплями бросился прочь, объятый всепоглощающим страхом.

Лицо демона маячило передо мной чудовищной маской, и я знал, что до конца дней своих буду видеть этот жуткий лик в кошмарных снах и просыпаться с криком.

Слушайте же, что я узрел, и содрогнитесь вместе со мною:

В глазах у демона я видел отражение пожара.

Черное, серое и серое. Угли, зола и пепел. Едкая вонь, от которой хочется кашлять — неудержимо, до слез.

Было время, когда Проклятую башню называли Священной.

Священная Башня Юга-и-Запада.

Это было давно. Очень давно. Триста лет назад. До пожара, в котором погиб прежний мир и родился нынешний.

Тенна замер у подножия холма и поднял взгляд.

Давно это было? Или недавно? Только тот, кто задал себе этот вопрос, может на него ответить. Если уже не болит, если перестала течь кровь и сочиться сукровица, если ткани срослись, затянулись кожей, и лишь шрам бугрится досадным напоминанием — значит, эта рана давняя. И не важно, год ли прошел или десять лет. Но если через сотни лет боль остра, как от кинжала, всаженного под лопатку верным другом, — значит, все свершилось только что.

Или даже свершается сейчас.

Для того, кто пришел в этот мир из мира прежнего, три прошедших века слились в один заполненный болью миг.

Внутри «сейчас» времени нет.

Тенна напрягся. Он не мог вернуться назад во плоти, его тело принадлежало этому миру. Но дух его, живущий ненавистью к врагу, был неподвластен времени. Тенна мог видеть.

Он стоял у подножия холма и смотрел на белоснежные стены, на гордый шпиль, устремленный в высоту. В небе над башней ветер развевал синий флаг. Золотом и серебром сверкал вышитый на флаге символ Магического Равновесия; синева растворялась в синеве, и казалось, что лишь Знак сам собою парит над остроконечной крышей.

Он стоял у подножия холма и смотрел на пустые глазницы окон, на голый камень стен, в который навечно въелась черная копоть. Вход в башню зиял пещерным провалом, и одинокий кустик пыльной колючки недвижно замер перед ним — как предостережение, как запрет.

Он стоял у подножия холма и смотрел на башню.

Он увидел, как это случилось.

Небо над башней поблекло, взялось трещинами и осыпалось, будто непрочная краска с холста. Холст лопнул. В рваную дыру хлынула черная муть. И тотчас же изо всех окон башни выхлестнуло ослепительно яркое пламя.

Языки оранжево-алого огня обвились вокруг башни, превратив ее в громадный факел. Беззвучно рухнула крыша, разбросав куски горящей черепицы.

Свечками вспыхнули деревья на холме и сгорели за миг.

Опаляющий вихрь дохнул Тенне в лицо.

Тенна шагнул вперед.

В белой башне под синими небесами юная и серьезная девушка, стоящая по правую руку от высокого мужчины, устремила взгляд в огромное зеркало из полированного черного камня. «Я готова», — сказала она. «И я готов», — сказал юноша-альбинос по левую руку мага. «Начинай, Ортана». Высокий улыбнулся. «Сейчас», — сказал он и вынул из складок плаща книгу в железном переплете.

Каменное зеркало исчезло, осталась только рама. По ту сторону тоже стояли трое, и в руках у седовласого была открытая книга.

— Во имя Равновесия приветствую вас, друзья, — сказал он.

Высокий мужчина ступил ему навстречу, раскрывая книгу. И неожиданно прыгнул вперед.

Его тело пересекло невидимую плоскость зеркала, и она взорвалась кипящей огненной лавой.

Закричал юноша-альбинос, сгорая в облаке желтого пламени.

Закричала девушка.

— Ихалла, — прошептал мужчина, поднимающийся на холм. — Ихалла…

Женщина взяла его за руку и заглянула в глаза.

— Что ты видишь, милорд мой Тенна? — тихо спросила она.

Он стиснул пальцы на ее руке и не ответил.

Перед входом в башню они остановились. Мужчина молча смотрел в проем, угрюмый и черный, как лаз в пещеру тролля. Женщина оглянулась назад, и ей захотелось глупо рассмеяться от неожиданности, потому что от подножия Проклятой башни открывался чудесный вид.

Мягкими складками уходили вниз коричневато-желтые холмы, отороченные темной зеленью деревьев и кустарника. Город отсюда виден не был. Далеко внизу золотом и серебром сверкало море, спокойно вздыхая могучей грудью вод. Высоко в небе над морем белой искоркой мелькнула чайка, и прихотливый порыв ветра донес ее истошный крик.

Взгляд женщины привлекло какое-то движение среди холмов. На расстоянии легко ошибиться в размерах, и она не сразу поняла, что это человек. Человек бежал в направлении скрытого холмами города, и бежал так, будто ничего не видел перед собой — спотыкался, падал, вскакивал и снова бежал. Женщина рассеянно проводила его взглядом до очередного падения и обернулась к своему спутнику.

Она как раз успела заметить, как его меч смахнул уродливую чертову колючку, что преграждала вход.

Женщина тихо ахнула. Меч, который вчера казался простым хорошим клинком, защищенным нехитрыми наговорами, выглядел теперь иначе. Он изменился настолько же, насколько изменился его владелец. Сила струилась вдоль клинка, сила свивалась в сложную гарду, охватывая руку хозяина. Именно хозяина, теперь не было сомнений. Такой меч не дался бы постороннему. Ни человеку, ни демону, ни богу.

Мужчина шагнул к Башне, доставая из-за ворота рубахи медальон со Знаком.

Женщина прыгнула, едва не споткнувшись о поверженный колючий ствол, и молча вцепилась мужчине в плечо.

— Во имя магии травы и радуги, воды и камня, — сказал мужчина, и голос его дрогнул, — и во имя священного Магического Равновесия мы хотим войти в Башню Юга-и-Запада.

Женщина не увидела ничего, и ничего не почувствовала. Но мужчина кивнул так, как будто благодарил за ответ.

Они вошли под каменные своды, и она вздрогнула, потому что бессознательно ожидала прохлады. Но, мертвая и молчаливая снаружи, внутри башня дышала обжигающим колдовским жаром, словно внутренность огромной печи. Женщина ощутила, как взвихряются вокруг них потоки колдовской силы, а в следующий миг увидела их — но это было не привычное ей бледное свечение, а яростный, слепящий блеск.

Если собрать по крупицам всю колдовскую мощь известного ей мира — навыки ведьм, знания колдунов, приемы заклинателей, силу амулетов, — то все это вместе не смогло бы противостоять могуществу Башни.

Башня, сила которой больше сил всего мира. Как это?

— Как это, Тенна? — спросила женщина, моргая и смахивая слезы.

— Потерпи еще немного, Ихалла, — мягко ответил он. — Теперь уже совсем недолго.

Обманутая ласковым тоном, она заглянула ему в глаза. Но нашла там только ненависть — закаленную и смертоносную, как меч в его руке.

Тенна медленно поднимался по лестнице на второй этаж, туда, где была библиотека, и ненависть глухо стучала у него в висках.

Единственное, что выглядело нетронутым в сожженном зале — это черное каменное зеркало на стене. Зеркало высотой в три человеческих роста в черной же каменной раме.

Кучки лежалой трухи на полу — вот все, что осталось от столов, на которых веками покоились толстые тома в металлических и кожаных переплетах с застежками и инкрустациями. Древняя библиотека магических книг.

«Мои пальцы помнят прикосновение к священным древним страницам. Помнят выпуклость Знака, который нес на себе каждый переплет, — знакомого с детства символа Магического Равновесия, который в этом мире называют Знаком Ортаны. Какая чудовищная ирония! Назвать символ Равновесия именем того, кто это Равновесие разрушил».

Тенна нагнулся, окунул кончики пальцев в пыль, провел по щекам, коснулся губ. Горечь и боль.

Пальцы помнят… Нет, неправда. Эти пальцы ничего не помнят. Они принадлежат телу, которое держало в руках только меч и факел, а книгу — никогда.

Новый мир еще не написал своих книг. И вряд ли напишет. Да и что могут сказать книги проклятого мира? Передать по наследству умение жечь и убивать? Пусть лучше не будет этих книг.

А здесь… Здесь были книги, возраст которых считался тысячами лет, десятками тысяч, сотнями тысяч. Были. И все — уничтожены. Погибла библиотека Юга-и-Запада, одно из двух средоточий магии прежнего мира. И библиотека Севера-и-Востока погибла тоже. И мира больше нет. Остались лишь две выгоревшие изнутри башни.

Две башни. Одна — на берегу вечно холодного моря. Три столетия ледяные ветры остужают ее пустое нутро. Белый саван снега давно скрыл под собой осколки каменного зеркала, что лежат на полу перед треснувшей рамой.

Другая башня стоит на берегу вечно теплого моря. А зеркало в ее бывшей библиотеке — уцелело. Вот оно. И поверхность его ничего не отражает.

«Ты не мог захлопнуть все двери, Ортана. Никто не смог бы. И вот — я пришел к тебе. Встречай же!»

Тенна снял рубаху и бережно протер каменное зеркало. Сначала — слой за слоем — сошла грязь и пыль, потом — трехсотлетней давности сажа и копоть.

«Я смеюсь, и на губах моих — вкус ненависти, как сладкий яд, потому что вместо своего отражения внутри полированного камня я вижу тебя. Ты бледен, ибо давно не видел солнца. Ты вздрагиваешь, заслышав мой смех. Ты ждал меня? Разумеется, ждал, ибо знаешь довольно; но тебе дано знать и больше — не все ожидания сбываются».

Это ожидание, вопреки надежде Ортаны, сбылось.

— Приветствую тебя, Бессмертный! — громко произнес Тенна. — Приветствую тебя, Ортана! Приветствую тебя, единого в двух сущностях — величайшего демона и высшего бога этого прекрасного и жалкого мирка. Я радуюсь встрече с тобой, Бессмертный Брат!

Ортана молчал. Он вообще не шевелился, как изваяние в храме. Самое священное изваяние в самом сокровенном храме великого Ортаны.

— Ты хотел быть могущественным, Ортана, и я тебя понимаю, — продолжал Тенна, чуть отвернувшись от зеркала. — Кто же не хочет? Но ты к тому же хотел быть единственным, а это глупо. Вот, стал ты единственным для многих — альфой и омегой, богом и дьяволом, — но для этого тебе понадобилось изувечить весь мир. Да, могущество ты обрел, но кто назовет твой путь достойным? Да, единственным нарекли тебя — но разве тебе не одиноко?

Ортана едва заметно шелохнулся, но не ответил.

— Ты думаешь, я пришел, чтобы уничтожить твой выморочный мирок? — негромко спросил Тенна, по-прежнему не оборачиваясь. — Глупо. Это ведь и мой мир, не так ли, мой Единственный? Я не хочу ему зла. Нет, Ортана, мир не погибнет. Но он изменится вновь — ибо я пришел вернуть Равновесие. Полагаю, теперь ты умрешь, бессмертный братец.

Вместо ответа Ортана резко выбросил вперед руку.

Проходя сквозь каменную грань, рука чудовищно искажается. Огромная когтистая лапа выползает из камня, обхватывает меня за пояс и утягивает внутрь.

Внутри камня темно и пыльно.

По ту сторону камня стоит хлипкий столик на гнутых ножках. Прямо к столешнице прилеплена воском толстая свеча, которая горит еле-еле, как будто нехотя. Рядом со столиком в огромном кресле сидит он.

Я выдвигаю из-под стола табуретку, которой еще мгновение назад там не было. Кресло мне ни к чему — я не намерен здесь засиживаться.

— У тебя ничего не выйдет, Тенна, — говорит он.

— Ты обманул Хранителя Башни Севера-и-Востока. Он умер, но перед смертью отправил меня сюда, — говорю я. — Ты обманул Хранителя Башни Юга-и-Запада. Он потерял силу духа, а это хуже смерти, но он дал мне ключ, чтобы я смог войти в башню и убить тебя.

— Я поистине господин этого мира, Тенна, — говорит он. — Я всемогущ.

— Это ненастоящий мир, — говорю я. — Уродливое отклонение от истинной реальности. Складка времени, которую нужно разгладить. Ты же не можешь выйти отсюда, Ортана! Ты заперт в магическом тоннеле между двумя башнями, который не принадлежал нашему миру и не принадлежит этому. Если ты появишься в нищем и варварском мирке, который гордо зовешь своим, он исчезнет. Обратится в ничто. Ибо ты сам — часть большого, настоящего мира, и потому ты один — больше всего этого мирка, вместе взятого.

— Я всемогущ, Тенна, — говорит он. — Я поистине создал все, что есть ныне сущего. И женщину, которая пришла с тобой. И нынешнего тебя.

— Да как ты смеешь мнить себя творцом?! — взрываюсь я. — Ты ничего не создал, ты только вычеркнул, уничтожил, разрушил! Железо и огонь — вот все, что ты оставил им. Магия огня и железа — какая жалкая часть истинной магии мира! Ты нарушил Равновесие, ты сжег обе библиотеки, ты… ты убил Ихаллу!

— Насчет Ихаллы… я сожалею, Тенна, — примиряюще говорит он, и я вижу, что ему действительно жаль. — Это было давно.

— Время есть неопределенность, и значением ее наделяем мы сами, — говорю я. — Я ненавижу всех, кто позволил катастрофе свершиться, — и себя не меньше, чем тебя. Ненависть жжет меня сейчас так же, как сто и двести лет назад. Внутри «сейчас» времени нет. Защищайся!

И я вижу, что он впервые заметил в моей руке обнаженный меч.

— Ты сам — разрушитель! — кричит он и бьет кулаком по столу.

Свеча вспыхивает ярким бездымным пламенем.

— Эта вещь сродни твоему миру, — вкрадчиво говорю я. — Немного сумел я спасти, Ортана. Нет больше посоха Трав, триста лет никому не служит щитом Воздух, но это… Сталь, закаленная в огне, и немного варварской магии, помогающей убивать. Ей хорошо здесь. Здесь, в тоннеле между башнями, мы с тобой почти равны, Ортана. Что ты противопоставишь моему мечу?

Из черного ничто за спинкой кресла он достает книгу в железном переплете, с которого содран священный Знак. Я знаю, что это за книга, я много раз читал ее.

Это книга Огня.

Та самая, которая, попав в тоннель, нарушила Магическое Равновесие мира.

И родила пожар.

Алый огонь взвился из рук Бессмертного и хищной птицей метнулся Тенне в лицо.

Меч Тенны просвистел в воздухе, рисуя стальную радугу. Клочья огненной птицы рассыпались искрами.

(В белой башне под синими небесами юная и серьезная девушка посмотрела в каменное зеркало.)

Завершая дугу, меч тяжко обрушился на Бессмертного.

Бессмертный расхохотался. Из-под железного переплета книги выскочил клубок оранжевого пламени и расплющился под мечом, превращаясь в огненный щит. Целая вереница пылающих шаров вылетела из книги и устремилась к Тенне.

(«Начинай, Ортана».)

На мгновение Тенна стал похож на безумного жонглера. Оранжевые шары бросились на него со всех сторон. Он отбивался от них мечом, нанося уколы, рубя и рассекая.

Поврежденные шары падали вниз и умирали, истекая жидким огнем.

(Зеркало исчезло, осталась лишь рама.)

— На что ты надеешься, Тенна? — крикнул Бессмертный, и от его голоса вспыхнули во тьме тоннеля тысячи жадных костров. С каждым словом они разгорались все ярче и ярче. — Это смешно! Я могу играть так хоть целую вечность!

Тенна взмахнул мечом и срубил вокруг себя красные язычки огня. Но за пределами очерченного им круга тьмы крошечные пожары стремительно росли ввысь и вширь.

(Высокий мужчина шагнул к зеркалу.)

— Вечности нет, — выдохнул Тенна, занося меч. — Есть лишь «сейчас».

Тысячи костров сошлись в один. Яростное пламя взвыло, как зверь. Сплошная стена огня встала поперек тоннеля. Пылающие драконьи языки обвились вокруг лодыжек гостя. И чудовищный огненный клинок по одному мановению Ортаны обрушился на Тенну.

С хриплым стоном Тенна упал на одно колено.

Торжествуя, Ортана прыгнул вперед — добить, искрошить, уничтожить.

Тенна просто перекатился в сторону, пропуская его. Простая ловушка.

Во второй раз в этом мире Ортана с книгой в руках врезался в невидимую плоскость зеркала, и та взорвалась кипящей лавой. Огнем был порожден этот мир, и Огнем же…

Вне времени и вне мира Огонь встретился с Огнем.

Меч Тенны обрушился на Ортану, как рушится горная лавина на путника, застигнутого в ущелье. Маг едва успел подставить под удар книгу.

…Огонь встретился с Огнем и нашел в нем достойного противника. Струи алого пламени разбивались о желтые огненные щиты. Один костер старался сжечь другой. Пожар хотел убить пожар. Магия книги Огня сражалась сама с собой, и книга, что служила лишь оболочкой, осталась без охраны.

От удара железный переплет раскололся на кусочки. Книга камнем выпала из рук Ортаны.

Тенна отбросил меч, схватил книгу и бросился к выходу из тоннеля в башню.

Позади него страшно закричал Ортана.

Тот, кого не защищает Равновесие, в пламени первосущего Огня живет недолго…

«Мама, мама, расскажи историю!»

Дети — это увлекательно, но в чем-то похоже на понос. Никогда не знаешь, в какой момент тебя прихватит. Время летнее, по хозяйству дел невпроворот, а тут — историю ей изволь.

«А мантикору покормила?» — спрашиваю я для порядка. Знаю, что покормила. Дочурка у меня вообще умница, только характером удалась в отца. Если чего себе в голову вобьет, то не отстанет.

Летний вечер светел и тих, воздух пахнет акацией.

Что же ей рассказать-то? Вот разве…

«Было время, когда вся магия мира была собрана в книгах, а книги те хранились в двух башнях. Башни берегли Магическое Равновесие мира, и заходить в них разрешалось только самым мудрым и достойным — тем, кому не могла явиться мысль нарушить Равновесие».

Не могла, да явилась… Я вспоминаю душную гарь и вездесущий пепел. И как страшно было ждать, забившись под лестницу в подвале…

«Но маг Ортана захотел стать самым сильным. Когда настало время магам обеих башен говорить друг с другом и открылся тоннель между башнями, Ортана прыгнул туда и взял с собой книгу Огня. И Равновесие было нарушено. Ужасный пожар сжег все книги, кроме той, что была у Ортаны. И в мире не осталось больше магии Травы и Радуги, Воды и Камня. Миром правила магия Огня и Железа.

А потом маг Тенна пришел и победил Ортану».

Легко сказать: победил. Как вспомню, какой он выбрался оттуда, черный да обожженный… И башня была вся в огне. Но это был уже обычный огонь, он вскоре погас, гореть-то там было уже нечему…

«Он победил Ортану, но прежнее Магическое Равновесие вернуть не смог. Книги сгорели, и магия оказалась рассеянной по всему миру».

Может, это и хорошо, что до нее теперь так сложно добраться.

Но Тенна вбил себе в голову, что надо написать новые книги. Значит, доберется.

— Мама, мама, а дальше?

— Дальше — мыть руки и спать, — говорю я строго.

Чихать она хотела на мою строгость.

— Я к мантикоре!

Только и успеваю, что поправить у нее на шее медальон со Знаком Тенны.