Садовник

Не знаю, кто эта американка, величаво и искренне говорившая по телевизору из Нью-Йорка слова памяти о княжне Вере Константиновне Романовой. Но даже если корни у этой женщины русские, взрастила ее американская культурная почва, над которой не иначе как веет мысль Толстого: "Нет величия там, где нет простоты, добра и правды".

Женские истории. Сексу предпочитают сон

Когда в Риге думал о предстоящей американской жизни, то был уверен, что легко оставлю все позади: и свою довольно привольную жизнь в Латвии, и профессиональные амбиции, и друзей. И посвящу себя лишь семье - жене, дочери и внукам. И сделаю так, чтобы им было спокойнее и легче жить. К сожалению, не получилось безмятежного семейного существования: во все стороны поперла неудовлетворенность. Оказалось, со мной проблем у всех намного прибавилось. Тем более что я еще и упрям до занудливости, и нетерпелив, мне все вынь да положь прямо сейчас: право на работу, номер в социальной службе, права на вождение, работу, машину, грин-карту... И решение всех этих проблем ложится на плечи моей дочери Юли, русской американки. Мы без нее очень часто не можем сдвинуться с места: не хватает языка, знания ситуации.

Да еще так называемые нештатные ситуации. Только Юля расхлебалась с Наташиной аварией, как вдруг и я разбил свою машину. Вышел живым, но изрядно ударенным, а моя "тойота" разбита так, что не подлежит ремонту. Могло быть и хуже. Потому что я на короткий миг заснул за рулем и, естественно, не среагировал на изменившуюся дорожную ситуацию: девушка в джипе вдруг затормозила, объезжая стоящую на дороге машину. Я врезался в нее и автоматически был признан виновным, хотя нашелся свидетель, который подтвердил полиции, что у меня не было никаких шансов избежать столкновения. Между прочим, когда я рассказал об этой аварии по телефону моему младшему брату Георгию, который сейчас живет в Белоруссии, в Жлобине, реакция его была совершенно для меня неожиданной: "Ты что? Еще не хватало помереть на чужбине!"

Может быть, уже действительно пора задуматься и о том, где помереть, где быть похороненным?

Все восхищаются моей дочерью Юлей. Мы тоже гордимся ею. К сожалению, в домашней обстановке ей иногда изменяет терпение, не достает сдержанности по отношению к нам и нашим здешним проблемам. Бывает, и не знаешь, с какого боку к ней подъехать. Мы же без нее очень часто не можем сдвинуться с места. Я вот по своей глупости, не посоветовавшись с Юлей, сэкономил и сделал на машину одностороннюю страховку. Мало того, что потерял деньги, так еще и принес дочери излишние заботы по утряске различных формальностей со страховой компанией, ремонтной мастерской и т. д. И все Юля, Юля, Юля.... Благодаря ей я получил наконец и грин-карту. Другие нанимают для этого дела юриста. Юля все сделала сама, и безупречно. В общем, Юля молодец. Работа, двое детей, для которых она все делает по максимуму, не давая себе никаких поблажек. Недосыпает, не расслабляется. А тут еще и мы с нашими заботами. Ведь даже с письмом из любого американского офиса (а их приходит жуткое количество) мы без нее не можем решить, то ли сразу выбросить, то ли в нем какое-то стоящее предложение. Смешно сказать, ей пришлось вступить в телефонные переговоры и по поводу моего увольнения с работы в супермаркете: там не хотели, чтобы я уходил, и требовали объяснений, которых я сам дать не мог...

Дети растут и очень радуют нас всех. Хотя я почти убедил всех в том, что на зиму мне необходимо уезжать в Ригу и заниматься там своим любимым делом, убедить осталось самого себя. Иногда я не представляю, что долго продержусь без Андрюши с Анечкой. Я отводил Андрюшу в садик и сказал ему, что на следующий день лечу в Ригу. "Дед, я очень расстроен", - сказал он. "Почему, Андрюша? Мы будем писать друг другу письма". "Письма не помогут", - ответил он грустно. "Почему ты так думаешь?" "Тебя же здесь не будет..." - и чуть не заплакал. Попробуй тут уехать.... Но похоже, другого выхода у меня нет, иначе надо превращаться в другого человека, а это практически невозможно.

Вчера вечером долго сидели с Юлей. Мне хотелось искренности в ее словах о новой жизни. И вот Юлины субъективные, как она подчеркнула, суждения об американском обществе.

Юлины субъективные "но" об американском обществе

Должна сказать сразу, что я с большим уважением и благодарностью отношусь к Америке. Прежде всего за то, что здесь никто и никогда не считал меня гражданином второго сорта, как это случилось в Латвии. Эта страна позволила всей нашей большой семье воссоединиться и достаточно благополучно жить. Да и за многое другое, за что уважают Соединенные Штаты все демократически настроенные люди. Но у всякого думающего человека всегда есть несколько "но".... Начну, как говорится, сначала.

В американском обществе процесс, предшествующий женитьбе или другим серьезным отношениям, развивается по-иному, чем у нас в России. Наш роман с Брюсом вышел достаточно стремительным. Когда я приехала сюда в гости по его приглашению, интерес к нему самому у меня, конечно же, был, но я не представляла себе, что это приведет к замужеству, да еще так скоро. Обычно здесь люди обручены годами или живут вместе. А женятся, лишь создав прочную материальную основу для брака. очевидно, потому, что не принято особо рассчитывать на помощь родителей. Хорошо это или плохо, не берусь судить, но иногда люди вступают в брак в таком возрасте, когда женщине уже рискованно заводить детей. Поэтому-то американцы так часто и усыновляют детей, поэтому, как за соломинку, хватаются за искусственное оплодотворение. Мне такое трудно представить, я давно знала, что у меня будет двое детей - мальчик и девочка. Слава богу, так оно и получилось. В Америке во взаимоотношениях мужчины и женщины, как мне кажется, практически нет игры, нет так называемой любовной интриги. Нет, как мне кажется, ни вздохов на скамейке, ни поцелуев при луне. На улицах не целуются так, словно никого вокруг не существует. В лучшем случае дружески обнимаются.

Более того, американские мужчины и женщины вроде бы даже не проявляют или, во всяком случае, очень успешно скрывают обоюдный интерес. Я работала во многих офисах и могу лишь предположить, что существуют какие-то офисные или служебные любовно-деловые связи. Наверняка мужья изменяют женам и наоборот, но, глядя на моих коллег и друзей, не представляю, что это все же случается. Поэтому как завязываются интимные отношения между мужчиной и женщиной здесь, мне до сих пор не понять. На улице крайне редко ловишь на себе любопытный взгляд, редко тебе дадут понять, что хорошо выглядишь, что ты интересная женщина. Ни разу не видела, чтобы кто-то с кем-то попытался познакомиться, позаигрывать. Скучна американская улица для женщины. В то время как, например, в Москве, в Европе - а была я в Риме, Париже и Лондоне - красивые женщины просто купаются во взглядах и улыбках. Конечно, далеко не всегда мужское внимание бывает приятно, все зависит от степени и ненавязчивости его проявления. Но если у человека есть чувство меры, то оно, безусловно, добавит настроения, и... - эх, чем черт не шутит! - почему бы не пофлиртовать! Не совсем понимаю, почему так у американцев происходит. Моя гипотеза такова: американские женщины не определились еще до конца в том, каких отношений они хотят с мужчинами. С одной стороны, они добиваются полного равноправия - равных возможностей, одинаковой оплаты за один и тот же труд. Тут есть прогресс: согласно статистике, все больше и больше женщин занимают высокие посты в компаниях, уровень их дохода постепенно приближается к доходу мужчин. И это огромное завоевание. Но к сожалению, в ходе войны за эту победу именно женская часть общества понесла тяжелые потери: мужчины, как мне кажется, перестали ценить женственность, красоту и другие традиционные добродетели слабого пола. Сыграл свою роль здесь и закон о сексуальных притязаниях. С одной стороны, он избавил подчиненных от откровенных сексуальных домогательств со стороны начальства, с другой сделал служебные отношения как бы бесполыми. В сегодняшней России, к сожалению, романтика во взаимоотношениях полов тоже подвергается серьезному испытанию. И женщине на работе труднее быть принятой всерьез. Об этом, в частности, свидетельствуют объявления такого рода: "Требуется секретарша красивая девушка с хорошей фигурой и стройными ногами". Для меня, прожившей в Америке девять лет, - это дикость. Здесь автора такого объявления моментально привлекли бы к суду за дискриминацию некрасивых и коротконогих. Но... пройтись красивой и изящной женщине по улице Москвы, как мне представляется, все же еще куда приятнее, чем в Бостоне.

И еще: в Америке очень и очень многие женщины сами забывают, что они женщины! Здесь одним из главных принципов выбора стиля одежды, да и стиля жизни тоже, является Его Величество Удобство! Думаю, не только меня, но и любого европейца не раз поражало такое: идет красивая женщина, при макияже, в прекрасном костюме - словом, вся из себя, а на ногах... кроссовки! Меня это убило по первому разу, а потом - привыкла. Конечно, как я потом поняла, в офисе, перед тем как появиться перед коллегами, эта дама переобуется. Но появиться в таком виде на улице, перед незнакомыми людьми, по ее разумению, вполне возможно. Личное удобство превыше всего! Вполне допускаю, что это тоже издержки победы в борьбе за равноправие. Раз мужчинам мы не интересны, зачем тогда, дескать, особо стараться? Но, с другой стороны, если женщина не интересна себе, не одевается ради себя самой, разве может она всерьез заинтересовать кого-то другого? Помню и знаю, что в России даже ужин в ресторане предполагает отступление от будничности в одежде. Здесь это только место для еды, не более того. Или театр. В Москве в театре люди одеты так, что видно - специально готовились, надели лучшее из того, что имеется в гардеробе. Здесь не для всех театр начинается с вешалки: пальто в гардероб можно и не сдавать, что уже само по себе снимает всякую праздничность.

Есть у меня и куда более серьезное "но". Касается оно приоритетов при распределении государственных бюджетных средств. Здесь полностью игнорируются интересы матери и воспитание детей дошкольного возраста, иначе говоря, государство отказывается разделить ответственность с родителями за будущее детей. Как-то на консультации у детского врача мне в руки попался журнал, в одной из статей которого анализировалась длительность оплачиваемых и неоплачиваемых отпусков, законодательно предоставляемых матерям в развитых странах по поводу рождения ребенка. Не буду называть цифры, но помню, что в европейских странах - таких, как Швеция, Германия, Франция и Россия, - от двух месяцев до двух лет. В этом списке Америка, одна из самых богатых и развитых стран мира, была на последнем месте. Законодательством этой страны длительность таких отпусков вообще не регламентируется. Закон настаивает лишь на том, что средние и крупные компании обязаны предоставить матери три месяца без сохранения зарплаты. Да, есть такие, что предоставляют оплачиваемый отпуск в течение месяцев и еще столько же времени сохранят для матери новорожденного рабочее место. Однако такое случается редко. Предлагаемые неоплачиваемые три месяца многие матери использовать не могут - им не на что жить. Очень часто матери выходят на работу через две недели после родов! После рождения сына я вышла на работу через два месяца и все равно с большой тяжестью на сердце. Хотя за сына я была спокойна, рядом с ним была моя мама. И я совершенно не представляю, как можно оставить трехнедельного ребенка с чужой женщиной или отдать его в детский сад. Последними исследованиями установлено, что главными в формировании физического и нравственного здоровья человека являются первые два года.

А теперь о детских садах. Ситуацию с ними исследовала я сама, когда мама решила открыть у нас дома небольшой семейный детский сад. Ситуация эта печальна, в семейном бюджете расходы на содержание и воспитание детей делят второе и третье место после расходов на жилье и питание. Во всех цивилизованных странах государство тем или иным образом принимает участие в этих расходах: здесь и пособие на ребенка, а главное - общество вносит свою долю на содержание детских садов. В Америке государством субсидируются детские учреждения лишь для самых бедных. И это очень плохие садики. А потом мы недоумеваем, что дети растут черствыми и жестокими, удивляемся стрельбе и убийствам в школах.

Когда американский кандидат в президенты в предвыборных выступлениях отдает должное семейным ценностям, бабушки и дедушки при этом не подразумеваются. Они, как правило, лишь визитеры в молодых семьях и никакого участия в воспитании внуков не принимают. Таким образом, рвется связь между поколениями. Уже не говоря о том благотворном влиянии, которое оказывает на детей общение с бабушками и дедушками, о том, что им просто необходимо, чтобы с первого дня их окружало как можно больше родных лиц. Да и пожилые люди, постоянно общаясь с детьми, становятся эмоциональнее, богаче, приобретают новый смысл в жизни. Это я вижу по своей маме, например. Вообще, должна сказать, поступок моих родителей, бросивших все и приехавших в далекую чужую страну ради меня и внуков, в среде коренных американцев почти невозможен. Семьями с бабушками и дедушками, в тесном общении с братьями и сестрами, в том числе двоюродными, здесь живут разве что эмигранты.

Еще одно мое "но" касается образа жизни американцев. Американское общество концентрируется только на работе. Происходит это от сочетания различных факторов, но прежде всего потому, что это - капиталистическое общество в его чистом виде. Построено оно на индивидуализме, на индивидуальной предприимчивости. Если раньше еще можно было говорить о какой-то лояльности компании и работников и наоборот, то сейчас - нет. В силу этого люди чувствуют необходимость обеспечить хоть какую-то уверенность в будущем. Искажено, на мой взгляд, и само понятие "уровня" жизни. Люди работают, чтобы содержать огромный дом в престижном районе, с дорогой мебелью и с телевизором в каждой комнате, не говоря уже о современной бытовой технике. В семье несколько автомобилей, которые меняют каждые три года. Словом, много времени, сил и энергии тратится на зарабатывание денег, они, в свою очередь, тратятся на покупку вещей, без которых вполне можно обойтись, которые затем меняются на более современные. Не секрет, что многие эмигранты полностью обставляют свои квартиры... с помойки. У них старомодные, но вполне исправные телевизоры, музыкальные центры и компьютеры. Подобный стиль жизни исподволь, а то и напрямую навязывается и поддерживается компаниями товаропроизводителей, тратящих громадные средства на рекламу. Отдельная песня - множество магазинов одежды и обуви, перенасыщенных товарами. Семья в качестве досуга целые выходные посвящает походам по магазинам. Одна вещь сдается, другая покупается, и конца тому не видно....

Словом, большинство американцев сейчас идентифицируют себя с работой. Да и судят здесь о человеке главным образом по его должности, успехам в бизнесе и заработкам. Других достоинств или недостатков, характеризующих его как личность, вроде бы и не существует.

К сожалению, игнорируется тот факт, что свободное время - тоже большая ценность. Его можно посвятить детям, поездке на природу, какому-то хобби, наконец, просто блаженному ничегонеделанью. А это вполне может избавить от стресса, от непрерывной занятости и перезанятости, на лечение которого опять-таки нужны деньги, а значит, дополнительные рабочие часы. Статистика свидетельствует, что большинство американцев перерабатывают и в силу этого даже недосыпают положенных по норме семи-восьми часов. Более того, многие американки признались, что редко занимаются сексом, предпочитая сон. Обнадеживающая тенденция прослеживается в среде образованных людей. Мы были в гостях у знакомых Брюса. Они сознательно выбрали место для проживания в отдаленном от центра районе, купили там небольшой, но хорошо ухоженный домик с обширным участком. На этом участке вместе с детьми огородничают. У них двое детей, одиннадцати и девяти лет: сдержанные, воспитанные, с широким кругозором. А главное, сразу видно, что с родителями у них общие интересы. К сожалению, пока это скорее исключение, чем правило.

И еще. Американцы не умеют отдыхать. И, судя по всему, не собираются учиться. Иначе бы настояли на том, чтобы на государственном уровне регулировалась длительность отпусков, как это делается в европейских странах. Там отпуска от двадцати восьми дней в год до сорока, например в Италии. В Америке же законодательно установлены лишь праздничные дни. Это миф, что в Европе полно американцев. американцам некогда разъезжать по Европам, разве что по делу. А путешествуют в основном пенсионеры.

А теперь о питании. Хорошо известно, что в Америке больше тучных людей, чем в любой другой стране. И это правда. Как правда и то, что это следствие образа жизни, когда за работой, как говорится, света белого не видно. Это американцы придумали предприятия быстрой еды - "McDonald" и тому подобные, распространяя их по всему свету. С малолетства, в силу недостатка времени у родителей, дети приучаются к быстрой и не сбалансированной еде гамбургерам, сэндвичам, хрустящей жареной картошке, с кока-колой и пепси.... "Быстрая еда" нарушает обмен веществ в силу технологии приготовления. К примеру, чтобы произвести "вкусный хрустящий картофель", нужно его подвергнуть специальной обработке, в результате чего картофель перегружается гидрокарбонатами. Организм при частом потреблении такого картофеля не справляется, и в нем происходят патологические изменения, приводящие к ожирению, болезням сердца, диабету. Ну, есть, видимо, и другие предпосылки к подобным заболеваниям, но бесспорно, что стиль питания играет здесь отрицательную роль. К тому же во многих школах из-за нехватки средств отменены уроки физкультуры. Конечно же, стиль питания, как и стиль жизни, во многом определяется уровнем образованности общества, кругозора людей. Не случайно тот же "McDonald" предпочитает открывать новые "точки" в рабочих районах, в которых проживают в основном малообразованные люди. Как-то мне попалась в руки книга "Нация быстрой еды". Ее автор утверждает, что этот стиль питания оказал необратимое негативное влияние не только на внешний вид и здоровье американцев, но и на отрасли хозяйства. К примеру, на мясозаготовочную. В худшую сторону изменилось содержание и питание скота и птицы: оно перегружено гормонами, чтобы быстро наращивать вес, антибиотиками, чтобы животные и птицы не болели. Американцы, даже те, которые избегают гормонов и антибиотиков в лекарственных препаратах, поглощают их вместе с едой. Но, как панацея, в США набирает силу производство и продажа органической пищи. Животных и растения выращивают в естественных условиях, избегая химических добавок. Это дорогое удовольствие и далеко не всем по карману. Так что американцы еще долго будут считаться самой "толстой" нацией в мире.

Я слушал Юлю и почему-то подумал, что ей все же здесь нелегко......

Вернусь к своим делам, которые без Юлиной помощи не могли быть окончены. Бостонский офис Иммиграционной службы устроен так, что интервью ведут одновременно около двадцати чиновников, каждый в отдельном кабинете. Меня интервьюировал молодой человек лет тридцати. Пригласил в кабинет, вместе со мной вошли Юля и переводчица. Взял в руки документы. И сразу сказал, что все в них в порядке, его лишь смущает мое членство в КПСС. "Почему вы туда вступили?" Я сказал правду: каждый журналист, рассчитывающий сделать карьеру в советской печати, должен был вступить в компартию. Второй вопрос мне показался наивным: "Вы лично, как член КПСС, никого не притесняли по религиозным моти- вам?" Почему именно по религиозным? Разве не было в СССР притеснений по другим причинам - по политическим, например? Здесь, видимо, какая-то атавистическая подоплека: Америка была создана британскими протестантами, которых называли еще пуританами. За религиозные убеждения их преследовали на родине, и в 1620 году отцы-пилигримы отправились из Плимута на судне "Мейфлауэр" к новым берегам. ... С этой даты, собственно, и начинается история Америки. Я опять сказал чиновнику правду: "Нет". Тогда он дал Юле лист бумаги и попросил написать от моего имени примерно так: "я, такой-то, утверждаю, что никого не преследовал по религиозным мотивам". После этого он попросил мой паспорт и поставил в нем штамп, который гласил, что мне предоставлено право на постоянное жительство в США. Поздравив всех нас, он объяснил мои права. Я воспринял это как-то буднично.

А еще Юля добилась для меня на год бесплатного медобслуживания при одном из лучших госпиталей Бостона - в клинике "Mt. Auburn" (по названию улицы). Оказывается, ряд госпиталей в Америке имеет лимит на обслуживание тех, кто по уровню своего дохода не может его оплатить и не имеет медицинской страховки. Мой заработок за прошлый год оказался в этой шкале около семи тысяч долларов в год.

Из Москвы

Я поехала на десять дней в Переделкино. Хаос и нищета, конечно, коснулись и этого уголка русской культуры. Подорожали путевки. Отдыхающих и работающих писателей набралось немного. Они сидели купно в углу столовой. Скатерти уже меняли реже, столовые приборы приобрели "разномастность", стаканы были под учет. Но еще сохранился дух прежнего, советского Переделкино, уютный и домашний, где все знали друг друга, официантки были похожи на добрых нянь и сиделок. Помнили, кто какую котлетку ест, что предпочитает на гарнир, как рано или поздно приходит, и держали в тепле тарелку, знали болезни, диеты, жен, творческие успехи и провалы. На писательскую братию смотрели со снисходительной любовью. Писатели, даже никем не читаемые, проваливаясь, как в вату, в комфорт внимания и почтительности, начинали ощущать свою значимость и еще усердней стучали на машинках.

Однажды в тишайший уголок фантазии ворвалась гуляющая на улице наглая жизнь в образе широкого, на коротких ногах, бритоголового парня с двумя девицами в золоте. Они вошли в столовую с огромным, мордастым псом.

Пишущие вегетарианцы и диетчики вздрогнули. Наконец кто-то прошептал с бронхитным шипением и свистом: "Кто разрешил в столовую приводить волкодава?.." То был не волкодав, а бульмастиф. Но не важно. Вопрос повис в воздухе. И тогда привыкшая к публичным выступлениям поэтесса закричала: "Немедленно уберите собаку! Люда, - это к официантке, - мы не будем есть, пока не уйдут эти хамы!"

Хамы спокойно сели за стол. Собака легла в проходе, отгородив писателей от выхода из зала. Шум поднялся невообразимый. Тогда компания поднялась из-за стола:

- Дураки старые! Совписы! Ваше дерьмо никто не читает! Пишите лучше завещания - пора уже!

Все замолкли. Обед - неспешный, уютный - не удался. Общество побрело в корпус, расположилось в холле и пришло к выводу, что людей лишили ясных ориентиров и потому все рушится, погружаясь в хаос.

Вернулась поэтесса, ходившая с жалобой к директору.

- Он не осквернит писательский дом! Никаких посторонних, никаких новорусских собак! - пафосно донесла она решение директора.

Но "посторонние" и "новорусская" собака уже появились в холле, задержались у конторки дежурной и проследовали на свой этаж. Все головы повернулись к дежурной. Она стыдливо моргнула:

- Директор принял решение оставить их. Они купили отдельный номер для собаки.

- Как?! - ахнула поэтесса.

Опустим занавес: начались другие времена.

За этим занавесом я и отдыхала.

Вокруг были дамы в статусе бабушек, правда, совсем не старых, говорили о семейных делах, грустно считая, что теория малых радостей выдумана неведомо кем и неведомо зачем, что нет ниши, в которой можно скрыться от окружающей действительности. Она вторгается в жизнь человека, в любую семью. И, будучи неблагоприятной, - разрушает их. Моя соседка по столу рассказывала о разводе с мужем. Был роман в школе, родили двоих детей, есть внуки и правнуки. Все началось с расстрела Ельциным парламента. Муж сказал, что никого, кто засел в "Белом доме", не следует оставлять в живых. Проклятия мужа "грязной России" и лозунг "не брать живыми" так потрясли жену, что она слегла в больницу, ибо "все функции организма", как она выразилась, отказали. Ни дети, ни внуки, ни два любимых эрдельтерьера помирить их не могли. Каждая телевизионная новость вела к перепалке. Большая четырехкомнатная квартира, где собиралась шумная семья, опустела. Муж ушел к дочери, жена целыми днями сидела в сумрачной комнате в одиночестве. Когда уходила в церковь, муж вывозил диваны, стулья, столы. Она каждый раз заболевала от этой "диверсии". Однажды он пришел за своей одеждой.

- Все. Я уезжаю. В "этой" стране жить невозможно.

- Это ты "этот", а не страна. Поел яблочный пирог под залпы танков! Лекции читать будешь в Швейцарии? ...О чем, интересно? Наверное, о плохой советской власти, у которой чины зарабатывал. А сейчас у другой зарабатываешь?

- Интриганка. И на работе такой была. Господи, хотя бы скорей в Швейцарии оказаться.

- Учти только: в твоей Швейцарии ничего не начинается, а всё и все кончаются. Как там их кладбище называется?

- Дура.

- Не дура. Медицина утверждает, что в Швейцарии люди рано теряют память от переизбытка еды.

- Зато у вас здесь и захочешь память потерять - не потеряешь: склероз от голода не наживешь. Где мой лыжный костюм? Куда ты его засунула?

- Выкинула. Нечего молодиться,... Фауст перестроечный!

Муж ушел, вытянув лыжный костюм из какой-то коробки. Впрочем, весь дом теперь был в коробках.

- Они и Зайчика таким воспитают, - говорила она мне печально о правнуке. - Отдали в какой-то лицей пятилетнего ребенка. Ничему не учат там. Месяц слоника, бедный, рисует. За триста долларов. Антикварный получится слоник......

Сейчас она делит с мужем квартиру. В семьдесят три года. Я сказала ей, что здесь спешить вредно и суетиться бесполезно - ведь уже немалые годы. Но... если, советуя, поставить лучшие слова в лучшем порядке - все равно ничем не поможешь. Тем более что магнитное поле так напрягает силовые линии современной жизни, что от нее не спрятаться. И вот тому еще одно доказательство.

Дочь, совсем девочка, тонкая и обаятельная, привела в дом мужа, красивого и умного юношу, и получилось так, что мама во всем отдала предпочтение зятю. Дочь же задвинула на задний план снисходительно и небрежно. И когда молодая жена ждала мужа в постели, просвещенная мама упивалась интеллектуальными разговорами с зятем. Молодые очень любили друг друга, но пасовали перед апломбом матери. Тоненькая и хрупкая ее дочка, с книжными понятиями о любви, пробиралась к женской жизни между акулой-мамой и красивым мужем, которого боялась потерять. Родился ребенок, мама отобрала у дочери и материнство, ссылаясь на ее неумелость. Короче, стала хозяйкой всего - дома, внука, зятя, умственной и хозяйственной атмосферы. И при этом была уверена, что все ею предпринимаемое нравится домашним. И вот результат: дочь все, даже благожелательные и разумные советы встречает в штыки, с раздражением, зять понял, что легче быть вне быта, отстранился от него, все щели и пробоины семейного корабля пытается заделать разговорами общего свойства, внук - жертва разногласий бабушки и мамы - нервный и капризный. Семья распалась в год распада СССР. Не смешно, а символично. Внук остался у бабушки, муж вернулся к родителям, дочь начала "кругосветское" плавание по клубам, ресторанам, презентациям с разными мужчинами.

В природе бывают нежные дни ранней зимы - бело, свежо и все хрупко и тонко от молодого снега и тонких очертаний деревьев.... Подобная нега бывает разлита в воздухе, которым дышат влюбленные. А здесь вдруг мы - пожившие, с тяжеловесным умом, булыжным опытом, с девизом "буря и натиск". Отчего мы так склонны ломать друг друга в дружбе, любви, в служебном сотрудничестве, в гражданских распрях? Мудрость древних учит: начинай на чужой лад, чтобы закончить на свой. Эту святую хитрость одобряют даже учителя христианства в божественных материях.

Мать теперь считает, что в распаде семьи виновата она. Конечно, виновата. Но молодые, казалось, могли бы и помириться! Но это только кажется. Атмосфера изменившегося общества не располагала к покою, равновесию, основательности. Все рушилось вокруг - идеи, нормы, установки. И семья переставала быть укрытием от хаоса в "век расшибанья лбов о стену всяческих доктрин, конгрессов, банков, федераций, застольных спичей, красных слов, век акций, рент и облигаций, и малодейственных умов, и дарований, половинных... в век буржуазного богатства - растущего незримо зла!" (А.Блок).

По улицам страны одни помчались хмельные от свободы, другие, будь молодые или старые, одиноко и растерянно сходили "на нет". Это "на нет" было разнообразным: Чечня, бомжатник, кандидат наук в дворниках, учитель, библиотекарь в уборщиках, особо хорошие мозги на продаже за рубеж. Семьи распадались от безденежья, безработицы, от амбиций, от "крутых" жен и спившихся мужей; от болезненного интереса к нетрадиционной сексуальности, от скандалов с детьми, убегавшими из школ делать бизнес мытьем машин.

Я знаю, что ты не согласишься со мной. И станешь уверять, что семейные истории, подобные рассказанным, могут произойти в любой общественно-временной отрезок. И нет нужды этот "отрезок" в чем-то винить. А я не соглашусь с тобой и вспомню, как в ответ на мое желание уехать из Москвы в маленький город мне говорил: "Зачем? Ты же живешь в тихом центре!" Как объяснить, что тихий центр не спасает от железных объятий мегаполиса с его одышкой, стрессами, вибрацией, пожиранием твоих психофизических сил. И малые радости "тихого центра" превращаются в "скудные радости". Так и семья на общественном сломе теряет что-то целостное, сокровенное, иногда перерождаясь в имитацию, муляж, стилизацию.

Ну а драма при этом всегда на пороге.

Я не хочу привыкать к Америке

Я тут заделался заправской нянькой. Запросто сижу со своими двумя внуками: кормлю, меняю памперсы, одеваю, гуляю, укладываю спать Анечку. Отвожу в садик, забираю из садика Андрюшу, играю, читаю и рассказываю ему разные сказки-истории. А затем вдохновляю на занятия русским языком и математикой, что сложнее, чем проводить сами занятия, которые на какое-то время увлекают. Стал почти профессионалом, в чем убедил случай. Юлина подруга-рижанка Лариса попросила меня посидеть три часа с ее двумя девочками, семи и трех лет. Девочки по-русски не говорят. Но они не скучали ни минуты, а расставаясь, висли у меня на шее. Кстати, за работу мне предложили 36 баксов, по средней таксе - шесть за час с ребенка. Искренне отнекивался, но настойчивость оказалась равновеликой моей искренности. Взял. Рассказал об этом Юле: "Ну и правильно сделал, что взял. Ей так проще, да и тебе эти деньги не помешают...".

Понимать это надо было так: теперь она тебе ничем не обязана. А я-то думал, что оказываю дружескую услугу. Было еще несколько подобных случаев. Возьмите, мол, и забудьте. Так до меня дошло, что в Америке друзей нет. Здесь их заменяют партнеры по бизнесу, по клубу, по путешествию, по совместной поездке на работу. С которыми - чисто по-американски - по завершении партнерства можно знаться, а можно, как говорят, и в упор не видеть.

Российская эмигрантка Лидия Ивановна Залетаева, прожившая здесь свыше семидесяти лет, считающая Америку своей второй родиной, а себя американкой, утверждает, что дружба - это наше чисто домашнее понятие. Оно, по ее мнению, редко эмигрирует вместе с человеком. В результате большинство американцев знают, что такое русская мафия, но им совершенно непонятно, что такое русская дружба. На ее памяти здесь был лишь один русский, который сумел показать окружающим его американцам, что она такое. Но его уже похоронили. На похоронах многие высказывались в таком духе: покойный осчастливил меня, он научил меня дружить! Не знаю, что американцы вкладывали в это понятие. Для меня дружба - это непрерывное ощущение тепла другого, даже без соприкосновения с ним. Дружба - это потребность жить болью и радостью другого, нутром чувствовать, когда ты ему нужен, и суметь оказаться рядом. Даже если это невозможно физически! Дружелюбие - золотой фонд всякого русского, его обязательно нужно расходовать, чтобы он расширялся, иначе неминуемо сойдет на нет.

К сожалению, в эмиграцию редко отправляются дружеской компанией. Мне в какой-то мере повезло: раньше меня здесь оказался один из моих давних рижских друзей и наперсников. Мужская дружба возведена им в культ, в профессионализм. А профессионализм в дружбе и слово "нет" для друга, по его мнению, не совместимы. В Америке он, можно сказать, вытащил с того света своего друга. Он почувствовал, что с другом что-то неладное, когда тот зашел к нему в гости, и прямо из дома отвез в госпиталь. Опоздай на час - и спасти человека даже американские кудесники-хирурги не взялись бы, в чем сами и признались после операции.

Признаюсь честно, такому профессионалу в дружбе соответствовать очень трудно, если вообще возможно. Так что для меня большая честь числиться в кругу его самых близких людей. И хотя он в Нью-Йорке, а я в Бостоне, тепло этой дружбы чувствую всегда, причем настолько, что иногда даже обжигает. Уже один разговор с ним по телефону действует как лекарство, причем за многие годы нашего общения выработалось такое количество разговорных символов и образов, что окружающим кажется, будто беседуем мы на каком-то хорошо знакомом, но все же иностранном языке. Я уже не говорю о наших редких, но очень теплых встречах. Первым делом мы идем в русскую баню в Манхэттене, которой чуть ли не сто лет, в которой еще парились многие знаменитые русские эмигранты первой волны. Это часа два-три очень расслабляющих разговоров, подчас вроде бы и ни о чем серьезном, в очень расслабляющей обстановке. Потом мы идем выпить пару бокалов пива, а потом Люся, его жена, готовит дружеский обед. Со всей широтой и кулинарной изощренностью, на которые она способна. Гостеприимство - кавказское в полном смысле этого слова: за баню и за пиво Витя платит сам, не говоря уже про обед на шестнадцатом этаже своего роскошного дома на углу каких-то там центральных авеню и стрит. Дескать, вот приеду к тебе в Бостон, тогда уж ты постарайся! Жду его с удовольствием и содроганием: а вдруг во всем Бостоне не хватит для него теплоты?

Но если уж тебе не посчастливилось приехать в Америку с другом, здесь его не найдешь. На это нет денег, времени, которое здесь действительно деньги, особенно для новоприбывших. Да и портреты американских президентов на зеленых бумажках уже тебя не отпускают. Рабочий день в десять-двенадцать часов - не предел. А после такой работы уже не до гостей и дружеских встреч. Золотой фонд души здесь тает на глазах....

Были мы недавно на 50-летии Галины, с которой дружили еще в Риге. Она уже около десяти лет в Америке, куда просто-таки сбежала с детьми от мужа, шизофреника и пьяницы, почему-то невзлюбившего старшую дочь. Живет в Нью-Йорке, в Бруклине, русскоговорящем по-одесски. Начала здесь с уборки квартир, как многие русские, потом долго ухаживала за русскими старухами, уход оплачивается соцслужбой. И вот уже около двух лет работает контролером на швейной фабрике. Отмечала 50-летие, готовилась к юбилею долго, предполагалась куча гостей. А за столом в ее квартире сидели лишь несколько человек рижского круга. Друзей-то, да и просто добрых знакомых, в Америке она и не приобрела. Одни под подходящим предлогом сразу отказались участвовать в юбилее, другие в последний момент позвонили и сослались на непредвиденные обстоятельства, были и такие, что не удосужились сделать и этого. Впору и всплакнуть, если бы за праздничным столом не сидели ее дети - торжественные и нарядные по случаю маминого праздника.

Да, в Америке золотой фонд души подпитывать можно лишь через океан, обмениваясь письмами или погружаясь в воспоминания о друзьях. Существует ли телепатия, я не знаю, но я несколько раз, почувствовав потребность пообщаться, в ответ на мой звонок слышал фразу: а я только что о тебе думал (или думала)!

Поэтому мне как-то не хочется привыкать к Америке. Поэтому мне совершенно необходимы письма из Москвы, Риги, Белоруссии. Поэтому я радуюсь, что меня все еще волнует российская и латвийская действительность, какой бы она ни была. И хотя необычайно высокие цены на бензин затрагивают и мою семью, радуюсь, что политика стран ОПЕК по сокращению нефтедобычи способствует подъему российской экономики.

Получается, что я живу враскорячку, и жизнь такая мне по душе, ибо чем больше я начинаю привыкать к Америке, тем больше этого боюсь. Привыкнуть к Америке означает для меня потерять самого себя. Бывалые люди предостерегают: чем скорее, дескать, забудешь, кем был там, в каком кругу вращался, тем дольше проживешь. Да и не интересно это здесь никому - ни американцам, ни твоим русским знакомым, ни даже твоим близким. Большинство эмигрантов начинают с нуля. И ценят тебя за то, как далеко ты от этого нуля отошел, поднявшись по денежной шкале. В семье - тоже. Если, устранившись от домашних дел, ты сидишь за компьютером ради гонорара, это еще ничего. Если же твое писание превратилось в хобби - извини и подвинься, в доме хлопот полон рот. А однажды меня посетила утопическая мысль: как бы хорошо быть и здесь, и там, на худой случай - полгода здесь, полгода там. Пожить прежней жизнью. Пройтись вечером с Каменевым и его собакой по Пурвциемсу, а с Матисом, моим самым стародавним другом в Риге, посидеть с кружкой пива в летнем баре у Рижской филармонии! А с Витей Резник-Мартовым съездить в субботу на рыбалку, которая вообще-то не рыбалка, а занимательные беседы про жизнь. С коллегами съездить автобусом в "сельцо Михайловское". Специфика моей занятости здесь вполне позволяет на зиму отлучиться в Ригу, но семейные дебаты на эту тему я пока проиграл. Отпустили меня лишь на месяц с небольшим, семейное расписание не позволяет задерживаться. Почувствовал я и определенную ревность близких к моему желанию возвратиться в прежнюю жизнь...

Между прочим, эмиграция - это еще и хороший тест на дружбу. Когда-то я подружился с Юрием, в то время директором одного из лучших минских универсамов. Он был из тех, кому очень импонировала дружба с режиссерами, художниками, журналистами. Часто звонил, искал со мной встреч, приезжая в Ригу.

Потом Юрий уехал в Америку, работал в кар-сервисе (компания, координирующая работу частных такси), разбогател. В Америке не принято спрашивать и рассказывать об истоках богатства, но, по словам одного из общих наших знакомых, Юрий сделал неплохие деньги на поставках сигарет и других американских товаров военнослужащим из Группы советских войск в Германии. И вложил деньги в одно из кондитерских предприятий в той же Белоруссии.

Помню, что его очень интересовало, впишусь ли я со своей специальностью и работой в советских масс-медиа в крутой поворот к капитализму. Вроде бы радовался, что вписался, что живу в Риге почти в прежнем статусе. В мой американский отпуск он с удовольствием принимал нас в собственном доме-дворце, который выстроил в Нью-Йорке. Но как-то сказал мне: "Помяни мое слово: пока ты известный журналист там, тебя с удовольствием примут здесь все твои знакомые. Но стоит тебе стать обычным эмигрантом, все изменится. А известным американским журналистом, сам понимаешь, тебе не стать". Как оказалось, Юрий говорил прежде всего о себе: за время, что я в Бостоне, он практически ни разу не позвонил. А наши встречи в Нью-Йорке (по моей инициативе) потеряли былую теплоту. У него появились снисходительность преуспевающего дельца, какая-то непонятная и всепоглощающая любовь к Америке, а вместе с тем склонность давать советы и поучать.

В США мне довелось общаться с представителями разных волн эмиграции из СССР и России. Маргариту Ивановну Зарудную, по мужу Фриман, знают многие русские эмигранты - представители творческих профессий и просто интересующиеся искусством. Она - внучатая племянница Карла Брюллова и племянница известного русского адвоката Александра Зарудного, прославившегося в свое время защитой Бейлиса, а также известных русских революционеров. Ее отец Иван Зарудный учился вместе с Колчаком в Морской академии, видел Верховного правителя за неделю до ареста и гибели. Сам Зарудный бежал в Харбин, куда позже ему удалось перевезти из Хабаровска шестерых детей, оставшихся без матери, расстрелянной большевиками. Эмигрировать в США из Харбина шестерым детям Зарудного помог американский посол в Китае Чарлз Крейн.

Маргарита Ивановна большую часть своей жизни проработала в знаменитом Массачусетском технологическом институте, где основала что-то вроде русской кафедры. Именно она в свое время оформила и послала приглашение в Америку Андрею Сахарову, помогала найти ему квартиру в США. Одно время у нее в доме жили Александр Есенин-Вольпин, сын знаменитого русского поэта, дети Елены Боннэр. И тем не менее она утверждает, что никогда не занималась политикой. Люди - другое дело.

Недавно ей исполнилось девяносто два года. Муж умер, сыновья разъехались, внуков никогда не было. Интереса к жизни Маргарита Ивановна не потеряла: водит автомобиль, регулярно принимает гостей. Она до сих пор часто дает пристанище эмигрантам из России - поэтам, художникам, музыкантам. В своем салоне устраивает благотворительные концерты, поэтические вечера и художественные выставки, помогая тем самым выжить землякам. Маргарита Ивановна принадлежит к первой волне политических эмигрантов из России, большинства из которых давно уже нет в живых. Эти люди, так же как и политические эмигранты из СССР позднейших времен, уезжали или бежали из страны, спасая свои жизни. Без всякой надежды на возвращение. И безжалостно давили ностальгию, рушили в себе и за собой всякие психологические мосты, что позволяло им быстрее входить в новую жизнь, осваивать язык, новые профессии. И сами, а не их дети, спустя десять-пятнадцать лет, обретя семьи, становились полноценными американцами русского происхождения.

Встречался я и с уехавшими из России от творческой несвободы. О них и их жизни в Америке и так все хорошо знают. Деньги они зарабатывают здесь тот же Журбин по вечерам играет в ресторане "Русский самовар" на Брайтоне, а признания и славы ищут на оставленной Родине, так как здесь их знают лишь в довольно узком кругу русских. Как Слава Цукерман, ставший довольно знаменитым американским режиссером, снявший культовый фильм о панках "Жидкое небо", больше всего радовался гран-при за "Гранатовый браслет" на кинофестивале "Литература и кино" в Гатчине. Он показывал фильм "Бедная Лиза" по Карамзину! Снял его по собственному сценарию, на английском языке, с участием американских актеров.

Что ж, и это естественно. В конце концов, даже обыкновенный эмигрант стремится показаться на Родине и для того, чтобы просто продемонстрировать близким и знакомым, что не пропал, более того - процветает и даже в состоянии помочь деньгами. Тщеславие в той или иной степени не чуждо каждому.

Возьмем того же Олега Краснопольского, которому захотелось уехать из Ленинграда в Америку. И чем больше ему мешали, тем острее было у него желание уехать. Не из упрямства, а от несвободы самому распоряжаться своей судьбой. В конце концов он преодолел все препятствия, в том числе самое серьезное - жестокость близких. "Лучше бы ты умерла, чем вышла замуж за этого еврея, принеся нам столько горя", - заявила дочери родная мать. А когда стало ясно, что и КГБ не сможет помешать их отъезду, потребовала... компенсацию в четыре тысячи рублей. И получила ее.

Многим эмигрантам, столкнувшимся с серьезными трудностями в Америке, конечно, приходила в голову мысль: может быть, и зря все это было затеяно? Но не Олегу. Трудно сказать, как бы сложилась его творческая биография, останься он в России. Способный живописец, талантливый иллюстратор и очень трудолюбивый человек, думаю, он и в эти нелегкие времена сумел бы прокормить семью. В Бостоне, где многие российские художники переквалифицировались, осознав, что здесь творчеством не проживешь, у Олега есть своя мастерская в центре города, он часто выставляется. Поступают заказы на портреты, в том числе и от богатых американцев. А кроме того, Олег расписывает детскую мебель на одной из фабрик, и делает это с удовольствием. Работа приносит сравнительно небольшой, но постоянный доход. А расписанная им мебель по мотивам русских сказок здесь нарасхват. Недавно, например, спальный гарнитур заказал для своих детей Дастин Хофман, хорошо известный и у нас в России американский актер.

Живут Олег с Олей в собственном небольшом и уютном кондо-минимуме в Молдене - это один из городков в ареале Бостона. Квартира обставлена по-русски, кухня - русская, с непременной селедочкой под водочку. А кроме того, у них есть, пожалуй, самая богатая коллекция советских и российских кинофильмов в видеозаписи, которой мы тоже пользуемся. Олег с удовольствием бывает в Санкт-Петербурге, но события в России его трогают лишь рикошетом. Отвык за долгие годы вынужденной изоляции.

Настоящих политических эмигрантов в Америке сейчас раз-два и обчелся, а всех выходцев из СССР и постсоветских стран где-то за два с половиной миллиона. Целая страна, равная по населению Латвии. В Нью-Йорке и других крупных городах издается много русских газет, есть русские, украинские магазины (и даже латвийский, куда доставляется прекрасный черный хлеб и другие продукты из Риги), рестораны, русские бизнесы. Всех "наших", какой бы они ни были национальности и вероисповедания, называют здесь русскими. Конечно же, превалируют евреи, но много и действительно русских, белорусов, украинцев. В бостонской толпе, например, в любой день можно услышать до боли знакомую речь.

По какой бы причине люди ни покинули родные места, вернее, как бы они ни формулировали эти причины, все они здесь потому, что осознали в какой-то момент: родная страна в них не нуждается и вполне обойдется без них. Без их ума, опыта, таланта, да и просто без их рабочих рук, которые оказались просто невостребованными. Все обесценилось. Хуже того, кое-где в России обесценилась сама человеческая жизнь.

Американские газеты сообщили сенсацию: физикам из России, работающим в Гарвардском университете, удалось остановить луч света! Мне трудно разобраться в значимости этого достижения, но приятно, что это россияне. Правда, приятность эта не без горечи: почему открытие они сделали не дома? В беседе с журналистами один из авторов сенсации, молодой физик Михаил Лукин, эмигрировавший в Америку сравнительно недавно, ответил на этот вопрос. Он заявил, что России сейчас не нужны физики-теоретики, что наука там "медленно умирает". И это не просто слова. На одной из научных конференций в Италии приятно порадовала большая группа знаменитых физиков из России. И вместе с тем неприятно поразило то, что привезенные ими результаты исследований не соответствовали профессиональному уровню этих ученых. И все из-за того, что оснащение лабораторий давно устарело, а до этого никому нет дела. А ведь даже в более тяжелую разруху - после гражданской войны - советская власть находила возможность как-то поддерживать ученых.

Известно, что большинство стран за последние годы ужесточили свое эмиграционное законодательство. Но везде полно нелегальных эмигрантов, людей, которые считают куда меньшим риском жить в Америке без статуса, чем оставаться гражданином в той же Украине, Армении, России или Латвии. Трое моих рижских знакомых нелегально живут в Нью-Йорке уже по десять лет. Снимают квартиры, работают, пользуются медицинскими услугами и в ус не дуют. Правда, не имеют возможности покинуть пределы Соединенных Штатов, иначе потеряют право на въезд.

Что нашли "русские" в Америке? Легкую жизнь? Отнюдь. Армянин Назарет из Еревана сказал мне: "Если бы мы так вкалывали во времена СССР, мы бы до сих пор жили там, где родились! Только ведь не вкалывали!"

Одно время я вел записи под названием "Наши лица за границей". И перестал: надоело писать практически одно и то же. Любой ставший благополучным эмигрант, не получающий здесь "вэлфера" (пособия от федеральных или местных властей), рассказывает о том, как работал по двенадцать и более часов в сутки, жил два-три года в невообразимых условиях, чтобы скопить деньги и создать себе хороший имидж в той или иной профессии. Как сложно было выучить язык, научиться ориентироваться в груде бумаг и документов, которыми здесь буквально завалены почтовые ящики, разобраться с уплатой налогов. Хождение за три моря, хождение по мукам! А добавьте сюда еще и неизбывную тоску, особенно в первые годы, неуверенность в себе, сомнение в своем решении!

Не березка, а похожа,

Милая, родная.

В той стране, что так не схожа

С этим теплым раем!

Та стоит, грустит под ветром,

Видит только горе.

"Где ты, Господи?" - молюсь я.

А тоска - как море!

Под этими стихами, которые написала Маргарита Ивановна Зарудная в 1932 году, поселившись в Калифорнии, может подписаться каждый второй, если не любой, русский эмигрант, ступивший на американскую землю.

Россия - "слепая, глухая уродина", которой мне не хватает

Существует установившийся стереотип, что сложно адаптируются и скучают по родине лишь эмигранты первого поколения. Их дети, привезенные сюда в пять-шесть лет, вращаются в американской среде, учатся в здешних школах, легко осваивают английский и становятся стопроцентными янки. И в страну своих родителей их уже как бы и калачом не заманишь. Оказывается, не совсем так.

Марина Медведева, преподающая русский язык, филологию и культуру в Бостонском университете, предложила своим студентам, приехавшим десять и более лет назад из СССР, написать сочинение на тему "Кто я? Откуда я пришел? Куда я иду?". В большинстве своем это будущие бизнесмены и компьютерщики, и ни один не собирался стать специалистом по русскому языку и литературе. В русском журнале "Контакт" Марина Медведева приводит выдержки из этих сочинений, предваряя их, в частности, такой фразой: "...Русские студенты показались мне намного взрослее и глубже их американских сверстников. Но больше всего меня поразило, что эти ребята, хотя и в разной степени, говорили о России и о русской культуре не абстрактно, а как о чем-то их касающемся. Как же могли - вопреки всему, несмотря ни на что - уцелеть невидимые нити, привязывающие их сердца к России?"

* * *

...Я приехала в Америку, когда мне было 9 лет, и я, как и многие, забываю, как правильно говорить, писать по-русски. Я даже не знаю новые русские фильмы, не знаю знаменитых актеров, редко слушаю новости. Я не помню слова детских песен, с которыми выросла на Украине, не помню наизусть стихи Пушкина. Я чувствую отдаление от той страны, в которой родилась. Я давно гражданка другой страны... Но настоящей американкой я себя не чувствую. Я не люблю смотреть бейсбол, не перевариваю гамбургеры, не понимаю, как можно ходить в театр в джинсах... Это все происходит потому, что я выросла в семье, где меня учили любить и уважать совершенно другие вещи. Чем больше я взрослею, тем больше меня тянет к русской культуре. Меня она притягивает, как дом. Без нее я чувствую себя потерянной. Постепенно окунаясь в русскую культуру, я начинаю ощущать связь между моим прошлым и моим будущим.

* * *

...Русский - это тот, кто чувствует себя русским - независимо от фамилии, происхождения и места жительства. Русский человек считает, что Россия его родина, а бывшей родины не бывает. Среди тех, кто сейчас уезжает из России, некоторые все еще считают себя русскими, но многие сразу начинают считать себя американцами или канадцами. Так часто бывает, потому что современные русские потеряли национальное чувство, какого бы рода оно ни было - монархическое, коммунистическое или просто народное, независимо от политических убеждений.

* * *

Дружить с американскими ребятами меня не тянет. Конечно, у меня много американских знакомых. Но они не поймут, что такое весь вечер сидеть и рассказывать анекдоты, не почувствуют теплые слова песен Никитиных... С одной стороны, я обижаюсь на американцев, которые показывают в своих фильмах русских как беспомощных дураков. Но, с другой стороны, я рада быть членом страны, которая всегда побеждает, даже когда побеждает страну, которую я считаю своей родиной. Так кто же я: русская или американка?

* * *

...У меня совсем нет акцента, и я не выгляжу иначе, чем американцы. И все-таки я считаю себя русской... Причин для ностальгии у меня много. Во-первых, я совсем не хотела уезжать. Я всегда любила Одессу и мало чувствовала те трудности, которые создавала советская власть для моих родителей. Большинство моих воспоминаний остались положительными. Одесса навсегда останется моей родиной, я прекрасно все помню и по ней скучаю. Во-вторых, я поддерживаю отношения с родственниками, оставшимися там, и часто их вспоминаю. В-третьих, я выросла с русскими родителями, и поэтому дома меня окружает русская культура. Мы говорим дома по-русски, у нас много русских книг, и родители пытаются сохранить во мне все русское, ибо американского и так уже много во мне и оно меня везде окружает...

* * *

Очень сложно ответить на вопрос, что меня делает не такой, как все американцы. Внешне никакой разницы нет. Это что-то необъяснимое внутри. Это чувство другой культуры, другой истории. Например, отношения в семье. В русской семье все намного ближе, чем в американской. В школе или на работе в Америке все сами за себя. В основном люди друг другу меньше помогают и холоднее относятся друг к другу... У нас в Канзасе я знаю много ребят, родители которых отвергли все русское. Большинство из них, как и я, испытали серьезные проблемы на своей родине и теперь никак не могут ей простить этого. Они пытаются сразу сделаться американцами, не хотят иметь никакого отношения к России и даже к ее культуре. Их дети тоже не хотят выделяться в тех местах, где эмигрантов мало. Мне обидно за тех ребят, которым родители не дают шанса сохранить свое прошлое, а тех ребят, которые сами этого не хотят, я просто не понимаю...

* * *

...Постепенно я все больше и больше становлюсь американцем в моих взглядах на жизнь и в отношении к окружающему миру. Тем не менее я всегда помню о моих российских корнях. Я горжусь ими, и мне приятно сознавать, что мой лучший друг - русский.

* * *

Я счастлива, что наряду с языком моей жизни - английским - я приобрела и уже никогда не потеряю способности читать и понимать русскую литературу. Что может быть прекраснее, чем войти в мир Пушкина, Фета, Тютчева, Блока, Толстого... Какое это счастье - сопереживать вместе с писателем, чувствовать его стиль, бархат или шероховатость его строк, бережно произнося их губами, как слепой читает их руками, чувствуя вмятинки на бумаге...

* * *

Я не люблю Россию, да и за что ее любить? Я не верю, что там когда-нибудь будет хорошо. Мне кажется, как бы глупо и помпезно это ни звучало, что она проклята, потому что ничего не может быть хорошего в стране, которая веками творила только преступления... Единственное светлое событие в истории России был Горбачев, но его цинично и жестоко убрали, ругая за развал и неспособность управлять страной. И никто не поблагодарил его за то, что он сделал... Я не люблю русских, потому что их не за что любить, и не хочу называться русской, как это принято здесь, в Америке... Но несмотря ни на что, меня тянет обратно. Не только из-за того, что у меня там близкие люди. Каждый раз в России по дороге из аэропорта, по дороге, на которой я знаю каждый дом, я счастлива, и я чувствую, что вернулась домой. Я скучаю по Питеру, и, наверное, он навсегда останется для меня домом...

* * *

За пять лет в Америке я сменил много кругов и все никак не могу найти людей, похожих на тех, кого я оставил в Питере. Какие-то здесь все другие. Не знаю почему, все русские в большинстве своем продолжают общаться с русскими... Наверное, в глубине души я люблю и ненавижу Россию. Ненавижу оттого, что при моем диком желании жить там - жить по-человечески там нельзя. Меня там постоянно преследует чувство стыда. Когда я вижу на улице нищих, бездомных с несчастными глазами, я хочу спрятаться, исчезнуть, не быть.

* * *

...Я с ужасом думаю о себе как о дочке эмигрантов, которая физически в Америке, а душевно и эмоционально все еще на самолете между двумя континентами. Человек без земли, народа и культуры не является человеком. Это призрак, который ищет соединения с чем-то... У музыкальной группы "Ноль" есть такая песня:

Как ненавижу, так и люблю

Свою Родину.

И удивляться здесь, право,

Товарищи, нечему.

Такая она уж слепая, глухая уродина,

Ну а любить-то мне больше и нечего.

Россия, которую я потеряла, - это та самая "слепая, глухая уродина", которой мне не хватает. Америка не смогла и, наверное, никогда не сможет заменить мне то, о чем поет солист группы "Ноль", - чувство принадлежности к чему-то.

* * *

...За семь лет, что я в США, я совсем забыла, как оно там. Но и Америка не стала моим домом. Я скорее восхищаюсь Америкой, чем люблю ее. Я не русская и не американка. Мой дом там, где живут люди, которых я люблю, а я хотела бы быть Гражданином Планеты. Возможно ли это? Смогу ли?.. Или моральные устои состоят из христианской морали, плюс кантовские универсальные принципы, плюс опыт прошлого, плюс мнения людей, принципы которых я понимаю?

По-разному можно отнестись к этим письмам. Ничего, мол, удивительного, скажет кое-кто. Это генетическая тяга к месту своего рождения, как у птиц. И будет, наверное, прав. Видимо, в той или иной степени она присуща каждому эмигранту. И поэтому каждый для себя должен решить, что делать с этим атавизмом. Америка - богатая страна, построенная эмигрантами, знает потенциальную цену вновь прибывшим. Она готова предоставить все возможности всем гонимым и ищущим лучшей доли для их адаптации и превращения в полноправных граждан. Знаю таких, которые довольно успешно воспользовались этими возможностями и, как говорится, в ус не дуют. Во всяком случае, чисто внешне. Очень помогает при этом культивирование в себе всяческих неприятностей, которые преследовали на бывшей родине. Их дети довольно быстро забывают русский язык, о внуках уже и говорить нечего. Другие, а их большинство, пытаются и в Америке устроить себе Одессу, Москву, Киев или Гомель. Третьим хотелось бы стать "Гражданами Планеты..."...

Честно сказать, для меня вышеприведенные отрывки из сочинений стали откровением.

Как хорошо, что авторы процитированных отрывков не плывут по течению "в американцы", а стараются сохранить в себе то, что их делает разностороннее и полнее слишком уж целеустремленных янки. И этим обогатить Америку. Строки о нелюбви и даже о ненависти к России, к русским? Что ж, эти ребята все равно душой русские, а не американцы, даже те, кто заявляет о своей нелюбви к России. Пока. Как долго? Это зависит не только от них, но и от России, от состояния дел там.

Очень мне понравилась идея девушки, пожелавшей стать Гражданином Планеты. И, как мне кажется, не так уж это и не реально. Во всяком случае, на ее веку. Как ни крути, как от этого ни уходи, мир сейчас переживает период глобализации, экономической и политической, когда люди, рано или поздно, будут жить, как говорил поэт, "единым человечьим общежитьем". Сегодня уже никто не исчезает в эмиграцию как в смерть - без надежды вернуться на побывку, увидеться с близкими и друзьями. И даже без права на переписку, потому что она могла скомпрометировать близкого человека перед властью. Тогда любой эмигрант воспринимался как изменник Родины, читай социалистического строя. Теперь эмиграция - это лишь отметка в паспорте, смена места жительства и психологические трудности, возникающие при этом. Но это уже личные проблемы.

Я думаю, что уже сейчас в России нет человека, у которого не было бы родственников или друзей в Америке. А значит, и эмигрантам, и остающимся небезразлично, как живут наши там и здесь, что происходит в их странах, потому что это в конечном итоге отразится на небезразличных им людях, родных, близких, знакомых. Может, какой-то высшей силой эмиграция призвана обеспечить мир на человеческом уровне? Ведь "если звезды зажигают, значит, кому-то это нужно", сказал тот же Маяковский.

И все-таки есть одна закавыка.

Все приехавшие в Америку тоскуют по своей родине - будь-то армяне, бразильцы, японцы, китайцы, украинцы. Стало привычным в учебники по английскому языку помещать фразу, которую можно перевести примерно так: "Я всегда думаю о родине, потому что там родился, там остались мои близкие и друзья". Но вот что интересно: только русская тоска обернулась вдруг реэмиграцией. На это явление впервые обратили внимание журналисты нью-йоркской газеты "Русский базар", опубликовавшие целый ряд интервью с реэмигрантами. Основная их претензия к Америке - бездуховность. Оппоненты (а среди них были не только малоизвестные и довольные Америкой русские эмигранты, но и такие знаменитые, как Александр Генис) возражали, ссылались на то, что по количеству театров, музеев, концертных залов и библиотек тот же Нью-Йорк заткнет за пояс любой русский город. Что еще, мол, надо? И что это такое - духовность? Кто выдумал это понятие? Респектабельная "Нью-Йорк таймс" тоже опубликовала статью о реэмиграции прибывших из СССР и постсоветских стран и была крайне возмущена тем, что кого-то не устраивает американский благословенный край. Да, Америка затягивает, гипнотизирует обещаниями денежной, благополучной и надежной жизни. Вот только бы встать на ноги. А когда становишься на ноги, привычка к безудержному накоплению не выпускает ни в театр, ни на выставку. Вот и получается, что Америка, несмотря на великолепные библиотеки, картинные галереи и музеи, в которые в иные дни можно попасть и бесплатно, на довольно насыщенную музыкальную жизнь, дает мало возможностей для культурного и духовного развития. Да в общем-то эта прагматичная страна и не ждет от эмигрантов высокой духовности, как, впрочем, и от американцев. Действительно, духовность не пощупаешь руками, не измеришь самым хитроумным прибором. Ее не вычислить, разделив число кинотеатров на количество населения. Это состояние души, способ мироощущения, как заметил журналист "Русского базара" Валентин Лабунский. Молодая киевлянка Оля, участвовавшая в этой дискуссии, отметила, что страдает в Америке не оттого, что не может посетить музей или библиотеку. Ей невыносимо тоскливо и одиноко со сверстниками, которые говорят о деньгах, карьере, марках и достоинствах своих автомашин.... (Между прочим, по данным опроса, проведенного одной из известных страховых компаний среди 516 автовладельцев, только 6 процентов в ряду семейных предпочтений поставили на первое место детей, 10 процентов - супругов, родителей, друзей, а 45 процентов заявили, что самая важная для них ценность - машина.)

В центральном нью-йоркском парке, в мае, Оля тщетно искала соловья, которого привыкла слышать на Трухановском острове в Киеве. Поделилась своей "бедой" со сверстниками. Ее засмеяли. Какой соловей, какое пение? Надо быстрее стать программистом и делать "баксы". Баксы, баксы и баксы.... Только с ними можно слушать соловьев!

Из Москвы

Ты так увлекся житейской экономикой и политикой, что совершенно не пишешь, например, о театре или о музыке. В Бостоне, кажется, есть знаменитый симфонический оркестр. Его же не сжевали с биг-магами и чизбургерами в Макдоналдсах. Мы в своем странствии по жизни подошли ко времени "заслуженного отдыха" в сумбурные времена. И картина этого "заслуженного отдыха" населена чудовищами Босха. Не выдумываю, основываюсь на информационных фактах. От "хорошей" жизни в Новгородской области в 2000 году смертность превысила рождаемость в 2,7 раза, население сократилось на 9 тысяч человек. В Хабаровском крае в том же году работники образования, культуры, здравоохранения оказались на грани выживания. В Удмуртии пенсии хватает лишь на оплату жилья и на скудное питание. Пенсионер из Свердловска получает минимальную пенсию - 538 рублей. На это, Эдик, можно продержаться две недели, строжайше экономя каждый кусок хлеба. На Дону, по официальной статистике, 21 процент людей живет за чертой бедности, а 37 процентов имеют доход менее тысячи рублей. Что же касается медицины, картина по России почти одинакова: усиливается тенденция к платному здравоохранению, "пенсионера" в программе "доступные лекарства" почти нет. Где-то бесплатно дают лишь аспирин и стрептоцид. Во многих случаях необходимо каждый год подтверждать, проходя ВТЭК, что ты стар и болен, на что и сил не хватает. Говорят, в Москве все обстоит лучше. Но это если деньги есть!

Я тебе нарисовала нерадостную и все же правдивую житейскую обстановку, но вот тебе неожиданный штрих к этим дням нашей жизни. И тоже правдивый. На том "веселом" жизненном фоне, который я тебе нарисовала, наш российский человек способен спасаться не только поиском работы, подработками, водкой, биржей труда, воровством, изобретением своего маленького бизнеса и т. д., но и искусством. Никогда раньше я не видела такого почти чувственного всплеска любви к музыке, театру, живописи. Многоликие чувства многоликих душ...

В осеннюю слякоть, в скользкий зимний или накаленный от солнца летний день всех возрастов и доходов толпа заполняет концертные залы, обветшалую без ремонта, но любимую консерваторию, театры, большие и малые. (Сколько их возникло!) Ожидают у подъезда Образцову, выбирают между Казарновской и Хворостовским, не в пользу первой. Многим не нравятся ее заявления, что "Россия почему-то плелась в хвосте оперного мира", что "русскую оперу не знают на Западе". Не нравится стремление укоренить в российской оперной жизни "совершенно новые тенденции". Возможно, они хороши, но мы, как народ-тугодум, не любим напора, да и к золотому тельцу подозрительны. После концерта Любови Казарновской многие качали головой: "Хорошо, но много денег ушло". Но зал и на Казарновскую был полон. Я пришла к грешной мысли: в России религию заменяет великое искусство. Никогда не будет в наших церквах народу больше, чем в концертных залах, где мы спасаемся, быть может, потому, что не каждый день собираемся умирать, полагаясь на доброту Бога. Или оттого, что древний дух Святой Руси, проникая в отдаленно стоящую современную жизнь, усваивается нашей душой через музыку, жест, мазок. Мы как бы духовно живы от рождения. А сегодня, в хаосе перевернутых ценностей, искусство индивидуализирует то, из чего состоит этот общий хаос, и открывает организацию, значение, красоту лучшего и главнейшего. Так думал Свиридов.

О "пиршестве" искусства в столь нелегкие времена говорила мне и Татьяна Витольдовна Ахрамкова, очень талантливый режиссер театра имени В. Маяковского. Она поставила спектакли, от которых ну никак не хочет отказаться зритель, и если ты прибудешь в Москву, тебе стоит посмотреть "Шутку мецената", "Не о соловьях". Так вот ее рассуждение: "Было время, когда страна, прильнув к политическому экрану, решила, что вся жизнь именно там. Казалось, политика победила искусство и театральные звезды померкли. Ан нет! Вернулся зритель в театр. И снова в дырочку занавеса я вижу мой любимый тип интеллигента - утонченного, эрудированного, ставящего духовное превыше всего... Что касается "новой волны" театрального зрителя, так называемой бизнес-интеллигенции, то люди, занимающиеся политикой и бизнесом, получившие фундаментальное образование при советской власти, мне импонируют. Они всегда отличают "Мадонну" Рафаэля от модного кича. Они испытывают голод по театру и музыке. Но хочется, чтобы и молодая бизнес-интеллигенция умела не только вычислять в голове, из чего делаются деньги, но и своей финансовой мощью формировала культурное пространство, в котором жить их детям. Когда я встречаю деловых людей, ориентирующихся в искусстве, я ловлю себя на мысли, что таких бы хотела видеть в правительстве и бизнесе".

Интересно, что сегодня, когда считается, что каждый человек "задушится за копеечку", не перевелись и даже наоборот - народились музыканты, певцы, режиссеры, которые не становятся чем-то вроде наемного ландскнехта, продающего свой талант тому, кто больше заплатит. Более того, есть театры, которые и к спонсорским деньгам относятся настороженно: они хотят знать, какой энергетикой приобретены капиталы. Если это деньги криминальных структур, от них отказываются. Хотя, ты знаешь, романтических спонсоров не бывает, а театры нуждаются: первая ставка актера иной раз равна стоимости проездного билета!

Валентин Клементьев, ведущий актер МХАТа им. М. Горького, в советское время изъездил всю российскую провинцию. В год - двести дней в поездках. Он говорит, что провинция всегда жила трудно, но душевный строй был все же другой. Такой жути не было. Как бы в ответ Ольга Иванова, бывший режиссер столичного музыкального театра имени К. Станиславского и В. Немировича-Данченко, осуществившая в Москве вместе с гениальным дирижером Колобовым, ныне руководителем театра "Новая опера", прогремевшую на весь мир постановку "Бориса Годунова", уезжает из Москвы в Саратов работать в местном театре. Ее столичный опыт, вкус, умение, желание, я уверена, сыграли роль "скорой помощи" в одолении психологической и материальной провинциальной "жути". Короче, сегодня снова проявляется наша упрямая национальная привычка - в плохие времена стремиться к прекрасному: не столько, по словам Георгия Свиридова, как к удовольствию, развлечению, комфорту, а как к голосу своей души, исповеди души.

На последнем, предсмертном концерте Свиридова, где Дмитрий Хворостовский пел его "Петербургский цикл" на слова Александра Блока, когда зазвучали аплодисменты, к сцене очень медленно прошла женщина - старая, худая, в старомодном черном бархатном костюме - с единственным белым пионом для Свиридова.

Хворостовский, низко склонившись, взял цветок, поднес к лицу и передал Георгию Васильевичу.

Затихший было зал грянул аплодисментами. Певцу? Композитору? Или цветку, купленному на скудную пенсию?

И очень кстати были блоковские строки, только что спетые Хворостовским: "Как лицо твое похоже на печальных Богородиц... исчезающих во мгле".

Начало, истекающее из духа

В комнате у Андрюши теперь висит картина: я ее привез из Москвы. Заснеженный лес, изба на опушке, перед ней стоит косолапый медведь. Зима, ночь, холод. Я повесил картину на стене в его комнате и рассказал сказку. Андрей слушал, а потом спросил, где эта избушка, почему таким одиноким и несчастным кажется медведь, почему он не живет в берлоге, а потом признался, что любит старика со старушкой за то, что они приютили и накормили голодного зверя, восхищался тем, как медведь справился со стаей волков, выручая тех, кто дал ему приют морозной ночью. И спросил, как долго медведь проживет у гостеприимных хозяев! А главное, Андрюша уже несколько раз просил меня повторить ему перед сном эту историю про медведя и каждый раз замечал на картине новые детали. Например, что дело было лунной ночью, хотя луны там нет - он сообразил про луну по теням, которые отбрасывают деревья и медведь.

Да... я несу свою долю ответственности за то, что мои внук и внучка родились в Америке. Поэтому я, да и не только я, но и Юля с Наташей очень хотим, чтобы Андрей и Анечка выросли не американцами, а русскими американцами, чтобы у них проснулась генетическая любовь к Родине своих предков по материнской линии. Брюс тоже относится к этому благосклонно... Как только Андрюша заговорил по-русски (кстати, на обоих языках он заговорил практически одновременно), он рассказал нам про своего друга. Он очень и очень большой и сильный, его зовут Джем, живет за горизонтом, но ему ничего не стоит перелететь в любую страну. Джем часто прилетает к Андрюше, но мы его не видим и не увидим никогда. Джем часто совершает добрые поступки и является эталоном не только для самого Андрея, но и для нас. К примеру, если наш мальчик не хочет супа, он заявляет маме или бабушке: "Джем не ест этого супа и никогда бы не предложил его мне". А на днях Андрюша меня очень обрадовал. Оказывается, Джем, обитавший последнее время в Южной Америке, перелетел в Ригу... Таким образом внук мой подчеркнул свой интерес к Риге. Реанимацию этого интереса я связываю со своей недавней поездкой и рассказами о моих впечатлениях. Джем принадлежит Андрею, и только ему, мы можем в лучшем случае только спрашивать о нем. Вчера я сделал глупость: после звонка в Ригу сообщил Андрею, что Джем передал ему привет. Андрюша как-то сразу замкнулся, и я вдруг очень испугался, что Джем снова сменит местожительство...

Очень мне хочется, чтобы мы всей семьей поехали к Джему в Ригу, а оттуда в Белоруссию, в Москву и Санкт-Петербург. Очень мне хочется, чтобы Андрюша мог оказываться в моих сновидениях! "Почему?" - слышу я его традиционный вопрос. Потому что я хочу, чтобы, став взрослым, ты ощущал себя не просто американцем, знающим русский язык, но и хотя бы немного русским, как твоя мама и бабушка, или белорусом, как я, твой дедушка.

Раньше я думал, что для этого достаточно научить тебя русскому языку и взлелеять в тебе привычку читать русские книги. Мы начали с народных сказок, потом стали читать тебе сказки Пушкина, простые истории Льва Толстого для маленьких. И размечтались: научившись читать, ты прочтешь их сам! И книжные полки на нашем этаже будут тянуть тебя как магнитом! А у нас уже сформировалась не только великолепная детская библиотека, но и солидное собрание русской классики, которое мы с бабушкой постепенно перевозим из Риги. Мы хотим, чтобы у тебя всегда было под руками все, что ты захочешь прочесть: купим в великолепных здешних магазинах русской книги, принесем из библиотеки... Только бы ты захотел!

Мы так радуемся, что ты прекрасно говоришь по-русски и что ты - лучший в русском классе! Представь себе, как мы с бабушкой расстроились, услышав однажды, что во сне ты разговариваешь по-английски. И это несмотря на то, что дома ты по-английски говоришь мало, только с отцом и только по вечерам и выходным - остальное время Брюс на работе. Несмотря на то, что и мама, и бабушка, и я говорят с тобой только по-русски. Несмотря на то, что у нас, как мы считаем, настоящий русский дом, где часто бывают и живут наши друзья из Риги и Москвы. Пойми нас правильно: очень уж мы боимся и переживаем за твой русский язык - родной язык.

Что ж, ты родился и живешь в Америке, и накрыть тебя стеклянным колпаком нам вряд ли удастся, да и нужно ли это? Ты мне говорил, что снов еще не видишь, а может, думаешь, что не видишь, потому что забываешь. Я же отсюда каждую ночь переношусь то в Белоруссию, то в Москву, то в Ригу - в места, которые очень люблю. Причем в этих снах я часто оказываюсь на родине и в твоем возрасте, и в школьном, и уже взрослым человеком. Но всегда в этих сновидениях присутствуют мои родители - твои прадедушка с прабабушкой, которых уже давно нет на свете.

В моих снах я играю с деревенскими пацанами в футбол, заваливаю экзамены в университете, опаздываю на интервью чуть ли не с папой Римским, и главный редактор объявляет мне строгий выговор с занесением в личное дело. Но просыпаюсь я после этих сновидений невероятно счастливым - видимо, оттого, что побывал в своей молодости...

Ох, если бы ты изобрел какой-нибудь волшебный порошок! Мы бы с тобой без всяких самолетов оказывались за океаном, не тратя ни драгоценных дней, ни денег. Причем я сделал бы тебя равноправным участником моих детских забав и забот, а также взрослых занятий, ты переживал бы вместе со мной все то, что пережил я!

Наш дом в Бостоне полон замечательных, ярких и хитроумных игрушек. Но ты в них не играешь, а к новым буквально часа через два теряешь всякий интерес. Мы же играли в лапту самодельным тряпичным мячом, катали по улицам велосипедный обод или металлическую стяжку от старой деревянной бочки замысловато изогнутым крючком из толстой проволоки. Мы играли в "пикара", придуманную нами забаву, соревнуясь в сбивании самодельными битами консервной банки с определенного расстояния. И были счастливы настолько, что матери не могли зазвать нас домой до позднего вечера.

С твоим замечательным порошком мы в одну прекрасную зимнюю ночь оказались бы на замерзшей речке Добысна, чтобы покататься на самодельных деревянных коньках. Зачарованно смотрели бы через прозрачный как стекло лед на стайки плотвичек и пескарей, оставляя на нем небольшие проталины от нашего жаркого дыхания. Потом, как в моем детстве, играли бы с мальчишками в хоккей хворостяными клюшками и березовой шайбой. Правда, однажды подо мной проломился лед. Мальчишки подали мне клюшку, за которую я уцепился и вылез из полыньи. На берегу я дрожал не столько от холода, сколько от страха перед матерью, которой искренне обещал не играть на речке.

А потом мы с тобой сидели бы на теплой русской печи тетки Татьяны Тимошенчихи вместе с Мишкой и Павликом, ее двумя сыновьями, и слушали сказки деда Андрея. Дед Андрей был много старше своей Татьяны и давно из-за болезни не выходил из дома. Над припечком, жарко натопленным, сушилась моя одежда. Я знал, что тетка Татьяна уже побывала у нас в доме и предупредила моих родителей, что мы с Павликом делаем уроки и я приду домой попозже. Так она спасла меня от хорошей вздрючки.

Тетка Татьяна отличалась неистощимым оптимизмом и непривычной для меня, воспитываемого в строгости, мягкостью к детям, своим и чужим. В ее доме нам позволялось все, даже игра в подкидного. Однажды ее Павлика оставили в школе после уроков переделывать контрольную по арифметике. Домой он пришел в слезах. А тетка Татьяна, узнав, в чем дело, вместо наказания сказала: "Было из-за чего переживать, сынок! Оставили после уроков - ты бы на скамейку прилег и поспал, здоровей бы был!"

Павел Тимошенко, между прочим, после школы поступил в мединститут и стал впоследствии главным отоларингологом Белоруссии!

Помнишь, Андрюша, я читал тебе Пушкина? "Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя. То по кровле обветшалой вдруг соломой зашумит, то, как путник запоздалый, к нам в окошко застучит..." Ты внимательно слушал, зачарованный ритмом и музыкой прекрасных строк. А потом стал спрашивать: что такое мгла? вихри? солома? кровля?.. Я терпеливо тебе объяснял, вспоминая, как мы, четверо детей и двое взрослых, уютно устраивались на пышущей теплом русской печи площадью всего в полтора квадратных метра. И отец читал нам: "Буря мглою небо кроет..." А вьюга бьется в кухонное окно, воет в печной трубе и шуршит соломой на крыше сарая, как бы иллюстрируя только что услышанное. И все понятно.

Как-то здесь я слушал беседу с профессором одного из университетов, специалистом и переводчиком русской литературы. Он сказал ужаснувшую меня вещь: едва ли пять процентов американцев, исключая, естественно, выходцев из России, знают, кто такой Пушкин! Оказывается, перевести Пушкина на английский так, чтобы он стал понятным американцам, - невозможно. Совершенно, дескать, другая ментальность, непонятная и неизвестная эпоха. На слуху у образованных американцев лишь Достоевский да Лев Толстой. И то благодаря экранизации, а мне так хочется, Андрюша, чтобы Пушкин был тебе близок и понятен, как и всякому русскому!

Сейчас я уже не помню первую прочитанную мной книжку, но наверняка не забуду ту, которую ты, Андрюша, попросил прочитать тебе. Это был "Конек-Горбунок". Ты сам разыскал книжку на полке, узнав главного героя по картинке после увиденного мультфильма. А помнишь, мы сидели с тобой на ступеньках нашего дома и сочиняли разные истории про ворон? У меня иссякла фантазия, и я пересказал тебе басню Крылова про ворону, лисицу и сыр. Интрига про хитрую лисицу и падкую на лесть птицу тебе так понравилась, что через несколько дней ты рассказал мне эту историю так, будто ты сам был ее свидетелем! После этого на твоей книжной полке появились басни Крылова, и мы с тобой прочитали про ворону и лисицу в оригинале, а потом еще несколько басен. Ох, книги, книги...

Помню, на уроке Сталинской конституции учительница поймала меня за чтением "Декамерона". Книга была изъята, а меня после звонка поволокли в кабинет директора школы. А директором, Андрюша, был мой отец! Я ожидал порки прямо в кабинете, но произошло чудо - учительница акцентировала внимание директора не на уроке Конституции, а на "развратной" книге. И отец ей заявил: развратных книг не бывает; раз книга у нас напечатана, читать ее можно в любом возрасте. И только дома, возвращая мне "Декамерон", предупредил: еще раз поймают с книгой на уроке - пеняй на себя.

А может, это не так уж и хорошо, Андрюша, что книги у тебя всегда под рукой? Не получится ли так, как с игрушками? Кажется, все существующие игрушки есть у тебя, кроме детских пистолетов и других видов игрушечного оружия. Если бы кто-то и захотел приобрести что-то в этом роде для своего ребенка - невозможно. В Америке оно не выпускается и не продается, чтобы не воспитывать в детях агрессивность. А ты вот делаешь пистолет из любой трубки и стреляешь. Может, оттого я так люблю читать, что очень долго хорошие книги были для меня труднодостижимой мечтой. Впрочем, твоя мама росла в окружении книг, и чтение все равно одно из самых любимых ею занятий до сих пор.

Кстати, об игрушечном оружии. В детстве мы играли в войну, разделившись на "русских" и "немцев". И были у нас деревянные винтовки и пистолеты. Мы наступали и отступали, кололи штыками, захватывали друг друга в плен. И никто из моих друзей и одноклассников не вырос агрессивным. А здесь в одну из школ на урок пришел первоклассник с отцовским пистолетом и застрелил свою соседку по парте! И это далеко не единственный случай со школьниками, а уж что говорить про взрослых. Буквально на днях в соседнем городке в офис зашел некто Мак Дермонт и уложил наповал семерых сослуживцев из бухгалтерии. Одна из версий: они по просьбе налогового управления перечисляли из его зарплаты налоги, которые этот Дермонт отказывался платить добровольно. Отчего здесь так много непредсказуемой и необъяснимой агрессии? Не потому ли, что далеко не все американцы узнают в детстве, что "любовь никогда не кончается"?

...На первом курсе университета я узнал, что ушел из жизни дед Андрей. Приехав на каникулы три месяца спустя, я зашел к тетке Татьяне выразить свое сочувствие, погоревать вместе с ней. "Как вам живется без мужа, тетка Татьяна?" - "Ой, добра, сынок! Теперь, когда он умер, так добра стало, что тому, кто за меня помер бы, десять рублей бы дала! Ничога не скажу, за молодым я за ним как за каменной стеной жила, но я с ним почти десять годов промучилась, а три последних он даже с постели не вставал. Ен и сам был рад, что Бог наконец решил забрать его к себе".

И она была совершенно искренней. Не боялась, что кто-то ее осудит. Да и кто мог бросить в нее камень? Все в деревне знали, что лучшей жены и сиделки деду Андрею и пожелать трудно. А тетка Татьяна, Андрюша, сама того не подозревая, дала мне очень важный урок, которому я пытаюсь следовать всю жизнь. В любой, даже самой трудной ситуации надо сделать все от тебя зависящее, чтобы повернуть дело к лучшему. А не вышло - постараться улыбнуться и идти дальше.

Ты вот, Андрюша, живешь в атмосфере всеобщей любви, и разрешается тебе почти все. У Юли с Брюсом, да и у нас с бабушкой, такой принцип: дети и внуки никогда нам не мешают. В любой момент ты подходишь к любому из нас, и каждый с готовностью отвлекается от любого дела, чтобы выслушать тебя, ответить на твой вопрос или помочь тебе. Ты любишь помогать на кухне: раскатывать тесто, печь блины, выжимать соки и даже разводить для сестрички молоко из "формулы". И тебе никогда в этом не отказывали, ты никогда не слышал: "Не путайся под ногами". Наказывают тебя тоже своеобразным способом - отправляют посидеть на лестницу и задуматься о своем поведении. Оказавшись однажды на лестнице, ты спросил, как наказывали меня в детстве. Стоило мне лишь по своей наивности заикнуться про отцовский ремень, как твоя мама, знающая об этом лишь понаслышке, тут же притормозила меня...

Не уверен, нужно ли тебе побывать со мной в очень трагичном для меня сне. Я бы назвал его "Преступление и наказание". Первые деньги я украл у родителей, чтобы купить на них скворечник у весьма предприимчивого деревенского переростка. Очень мне хотелось, чтобы и у меня жили скворцы, а скворечник у меня никак не получался. Все было замечательно: я затянул скворечник на липу, в нем поначалу поселились воробьи, а потом прилетела пара голосистых черных птиц и прогнала нахалов. И родители пропажи не заметили. Потом я купил себе рогатку... А когда научился читать, стал брать напрокат книги, которые тот же ловкий предприниматель одалживал у своего старшего брата, пользовавшегося библиотекой сельхозтехникума, расположенной в бывшем помещичьем имении в десяти километрах от нашей деревни. Риск был большой: мать довольно часто наказывала нас за любую провинность и непослушание широким отцовским ремнем.

Я боялся даже представить, что будет со мной, если воровство раскроется. Но бог миловал и пропажи денег до поры до времени не замечали. За книги мне тоже попадало. Я мог так увлечься чтением, что забывал про уроки, не слышал, как мать просила принести воды из колодца или присмотреть за младшим братом. Вот почему это увлечение днем довольно строго дозировалось. А в десять вечера мать просто гасила свет, игнорируя мои слезные просьбы дочитать страницу...

Но вот однажды мне пришла в голову мысль, что читать можно и под одеялом, если воспользоваться электрическим фонариком. И я сделал очень солидный заказ своему поставщику, под который взял в платяном шкафу, где мать хранила отцовскую зарплату, целых двести рублей. Фонариком я пользовался две ночи, пока мать все же не заметила исчезновения денег. Наказание было жестоким: отцовский ремень так исходил мое мягкое место, что целых три дня мне было трудно сидеть... Принял мужское решение: с воровством завязываю.

А через два месяца опять исчезла сторублевка. Конечно, в мою невиновность никто не верил. Снова получил под завязку. Еще спустя неделю нас впервые повезли в Бобруйск фотографироваться. Ехали мы в пустом детском вагоне, и, когда пересекали длиннющий железнодорожный мост, мать взяла меня за хатыль, открыла дверь вагона и вывела на подножку.

- Признавайся, ворюга, а то полетишь вниз!

Я здорово перепугался, но признаваться было не в чем. Нас, троих братьев, сфотографировали крупным планом. И до сих пор, когда вижу на этом снимке стриженого, ушедшего в себя пацана в модной тогда вельветовой толстовке, на глазах появляются слезы.

К Пасхе решили сделать перестановку в квартире, и я помогал маме передвигать шкаф. А под ним оказалась... злополучная сторублевка. Со мной была истерика, рыдала и прижимала меня к себе мать. Всю жизнь я периодически вижу во сне мчащийся сквозь стальные фермы поезд, мелькающую далеко внизу воду... И чувствую ту самую острую обиду. И все же я люблю своих отца и мать. И всегда жил и живу так и таким, каким бы они хотели меня видеть. И знаешь, Андрюша, почему? В юности, начитавшись мало издаваемого тогда Достоевского, я попытался понять, почему мать так жестоко с нами обращалась. И понял, что она нас очень и очень любила. И хотела, чтобы мы выросли людьми - так она говорила, пропуская само собой понятное слово "хорошими". Но была уверена, что, будучи малограмотной, она "людей" из нас сделать не сможет, если, не дай бог, умрет отец. А отец был комиссаром партизанского отряда, а перед этим пережил плен и побег из плена. И пришел из партизан с больным сердцем в сорок четвертом, после освобождения деревни от фашистов. И бывало, срываясь из-за наших шалостей и непослушания, тут же хватался за грудь и глотал валерьянку. Так вот, чтобы он не "рвал себе нервы", мать наказывала нас "поперед батьки" и без него. Я это понял и давно простил свою мать, но вот поцеловать ее впервые заставил себя в 32 года. Потом до самой ее смерти было между нами все хорошо и понятно. А твоя мама и бабушка каждый день ходят обцелованные тобой, да и мне, признаться, кое-что перепадает. И ты нас очень трогаешь тем, что регулярно признаешься в любви всем нам, даже собаке Малышу, твоему четвероногому другу. Вчера, например, я подслушал, как ты сказал бабушке: "Наташа, я так тебя люблю, что даже сердце умирает!" (У тебя вдруг появилась милая привычка называть нас всех по именам.) Бабушка тебя поправила: "Замирает!" И не только потому, что так правильнее, но и потому, что ученые говорят: чем позже ребенок узнает о смерти и словах, ее характеризующих, тем он психологически здоровее. "Нет, бабушка, именно умирает. Но ты не бойся, оно никогда не умрет, потому что любовь никогда не кончается!"

Да, Андрюша, любовь никогда не кончается, но откуда об этом знаешь ты в свои четыре с половиной года, скажи на милость?

До недавних пор был уверен, что именно Достоевский избавил меня от всех тех комплексов, которые, по мнению молодых здесь психотерапевтов, просто-таки обязаны быть при той системе воспитания, которую исповедовали мои родители. Но сейчас я понял, что один комплекс у меня все же есть. Я не доверял, не доверяю и не могу полностью довериться женщинам. А без этого невозможно сделать женщину счастливой. И быть счастливым самому.

...Мечтать о совместных сновидениях мне, конечно, никто не запретит. Но самое большее, что я могу пока сделать, - рассказывать Андрюше о моем детстве и юности. Ему эти рассказы нравятся. По его расспросам я понимаю, что некоторые моменты он как бы сам переживает, так как мальчик он невероятно впечатлительный и вдумчивый. Кстати, именно ради него я впервые занялся своей родословной. В это время были живы еще старшие сестры моей матери, и они рассказали о моих дедушках и бабушках, о прадедушке с материнской стороны. Все они были простыми крестьянами и работали на помещика. Все, что я узнал и что знал раньше, записал в надежде, что Андрюша и Анечка когда-нибудь заинтересуются своими европейскими предками.

Но, если честно, сейчас мне трудно сказать, чего же я, собственно, хочу от своих внуков. Да, хочу, чтобы они были прежде всего "людьми", как говорила моя мать. Еще - чтобы они были образованными людьми, с широким кругозором. Чтобы знали и любили литературу, русскую в том числе. Чтобы были интеллигентны, умели понять другого, сопереживать ему. Чтобы одинаково были счастливы на своей родине - в Америке - и на родине своих предков. И чтобы не забывали о ней. Чтобы иногда перелетали океан - посетить родные могилы и послушать соловьев... Что еще - не знаю. Вот еще одна из причин, по которой я не хочу приживаться в Америке, а и дальше намереваюсь эдаким мифическим гигантом стоять одной ногой здесь, а второй - там, в Белоруссии, России, Латвии, взяв Андрюшу с Анечкой на руки. Чтобы они слышали биение моего сердца, когда я смотрю за океан. Но будут ли мои внуки счастливы в Америке американцами с русской душой и русской памятью? А может, и совсем наоборот? Впрочем, что об этом гадать сейчас? Надо сделать все от нас зависящее, оставив их собственный путь им.

...И все же, если может случиться чудо, Андрюша, я бы хотел оказаться в твоем будущем. И конечно же, дать вам с Анечкой пару ценных русских советов!

Как опереться о земную твердь по обе стороны океана!

Я хотел твердо, спокойно и с любовью опереться на земную твердь по обе стороны океана. И вот твердь качнулась...

Никогда раньше так часто не слышал траурных звуков церковного колокола: в Бостоне и окрестностях проходят панихиды по погибшим. Два самолета, протаранившие Международный торговый центр, взлетели из местного аэропорта Логан. Погибли члены экипажей, пассажиры. Их нельзя похоронить, так как тела невозможно извлечь из развалин... Прошла панихида в память о пилоте Джоне Огановском, выжившем во Вьетнаме, отце трех дочерей. Он был еще и фермером, часть своей земли сдавал в аренду выходцам из Камбоджи, которые выращивали здесь привычные для них культуры.

Джоди Миллер, проводившая в тот роковой полет двух своих самых близких подруг, рассказала после поминок, что вместе с ними потеряла и часть самой себя...

Невольно вспоминается эпиграф к роману "По ком звонит колокол" Эрнеста Хемингуэя: "...Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит по тебе". Эта мысль, как мне кажется, во многом объясняет реакцию рядовых американцев, мирных и радушных в основном людей, которые вдруг столь впечатляющим большинством высказались за военную акцию против террористов. Они стоят не столько за возмездие, сколько за безопасность в будущем. Для себя и своих детей. Другое дело, можно ли возмездием остановить террористов?

В тот черный вторник 11 сентября все мои здешние собеседники подчеркивали, что жестокая и циничная атака террористов в одночасье изменила как американцев, так и саму Америку. Подразумевалось, что, несмотря на давний Перл-Харбор, на взрыв в том же Международном торговом центре в сравнительно недалеком 1993-м, жители Нового Света чувствовали себя слишком уж неуязвимыми, защищенными двумя океанами и мощью своей богатой страны от неурядиц остального беспокойного мира. Честно говоря, мне нравились эти не унывающие, уверенные в себе и в своих жизненных ценностях трудоголики, с готовностью предоставляющие нуждающимся место под своим американским солнцем. И очень уж не хотелось, чтобы они стали вдруг беспокойными, угрюмыми и подозрительными. Да и можно ли так сразу стать другими? Спустя две недели оглядываюсь вокруг: что же, собственно, изменилось? К сожалению, воинственность, спровоцированная бессмысленным и жестоким терактом, не пошла на убыль. Питаясь от нее, политики в свою очередь подпитывают ее своей риторикой. Слово "война" слетает с уст главного американца Джорджа Буша по нескольку раз в день. Дошло до того, что некоторые стали считать, что буква "W" в его полном имени - George W. Bush - означает не Walker, а war "война". Американцы аплодируют объявлению войны террористам, выдвижению спецназа к границам Афганистана, походу авианосцев в Персидский залив и жесткому, фактически заранее невыполнимому ультиматуму талибам о выдаче бен Ладена и его сподвижников.

В Конгрессе США нашелся лишь один "диссидент". Барбара Ли, конгрессмен-демократ от Калифорнии, единственная из всего состава Палаты представителей нашла в себе мужество проголосовать против применения военной силы в ответ на совершенные теракты. Полиции пришлось усилить ее охрану. В ее адрес поступило много угроз, хотя она и пыталась в ответ на каждый телефонный звонок и электронное письмо объяснить свою точку зрения. Сдержанную позицию занимают и американские студенты. Осуждая террористов, они на своих собраниях призывают задуматься над тем, почему многие в мире ненавидят Америку, и предупреждают, что спонтанное применение силы не принесет желаемого результата. Об этом рассказал мне Кирилл Кришталь, студент одного из престижных частных колледжей в Портленде, штат Орегон. Но тут же посетовал, что, судя по масс-медиа, эта точка зрения не выходит пока за пределы университетов и колледжей. Не пришло время, слишком остра еще боль недавней трагедии.

Газета "USA today" тоже озаботилась вопросом, почему многие в мире ненавидят Америку. И представьте, обнаружила достаточно серьезные причины, на которых мне сейчас вряд ли уместно останавливаться.

Итак, Америка объявила войну терроризму. Правда, с кем и как воевать еще далеко не ясно. Дата первой операции в этой войне неизвестно с кем определена - 30 сентября. Остается лишь надеяться, что к этому времени кропотливая работа ЦРУ и других спецслужб принесет результаты и враг будет выявлен, что позволит обойтись без невинных жертв. Пока же это больше похоже на войну с тенью.

Джордж Буш предупредил народ и Конгресс, что война будет продолжаться до полного уничтожения терроризма, не менее десяти лет.

Но каким же образом повлияло объявление войны на жизнь обычных американцев?

Руководство штата Массачусетс и Бостона сочло нужным предупредить о возможных терактах 22 сентября. Но и в этот день на Гарвардской площади толпы безмятежной молодежи. Парни и девушки сидят в скверах, а то и прямо на тротуарах, слушают музыку многочисленных ансамблей, которые уже давно прописались здесь. Пожилые люди как ни в чем не бывало сражаются в шахматы за столиками уличного кафе. Многолюдно и в центре Бостона, на улицах среди небоскребов деловой части города в Центральном парке, в ресторанах.

Приходят в себя и ньюйоркцы. На деловых и приятельских встречах они уже перестали говорить о недавней трагедии. И о политике тоже. Обычные разговоры о жизни, об искусстве. Американцы платят налоги и считают, что тем самым они вносят свой вклад в безопасность страны. Остальное, мол, дело правительства. Но о родственниках погибших американцы не забывают. Большие и маленькие компании, богатые и небогатые граждане внесли многие сотни миллионов долларов в помощь осиротевшим. Пожертвования - от пяти долларов, полученных школьницей на мороженое, до десяти миллионов, пожертвованных компанией "Дженерал электрик", открывшей этой суммой настоящий марафон благотворительности.

После теракта на улицах удвоилось количество американских флагов. Звездно-полосатое полотнище торжественно вывесил и наш сосед напротив, выходец из Италии. Как символ единения со всей страной, объяснил он мне. Кстати, американские флаги - от маленьких, для автомобилей, до громадных - нынче самый ходовой товар в Америке. Но их покупают и вывешивают не только как символ патриотизма. Владелец ближайшей к нам бензоколонки армянин Сурен, уже более пятнадцати лет проживающий в США, еще и перестраховался: вдруг примут за араба? Нет, он боялся скорее не нападений, а того, что патриоты станут объезжать его бизнес стороной. Куда более предусмотрительными оказываются эмигранты в Нью-Йорке. Лавочник на 203-й улице сообщает в объявлении на витрине: "Я из Индии". На оконных стеклах индийского же ресторана "Salaam Bombay" вывешены куда более серьезные охранные грамоты: "Боже, благослови США", "Мы молимся за жертвы и их семьи". Патриотизм проявляется и совсем уж в неожиданных для рациональных американцев поступках. Люди специально приобретают товары местного производства: одежду и обувь, продукты питания. Правительство приветствует добрые намерения своих граждан. Америка и до теракта стояла перед угрозой экономического кризиса, теперь же в катастрофической ситуации оказались авиа- и туристические компании, многие производители. То и дело сообщается об увольнении большого количества работающих. Инстинктом самосохранения можно считать тот факт, что американцы теперь готовы пожертвовать своей свободой и демократией. Они не возражают против обысков в домах подозреваемых лиц, чуть ли не с удовлетворением подвергаются усиленным досмотрам в аэропортах. Прилетевший в Бостон из Нового Орлеана 62-летний Терри Вест был доволен усиленным режимом проверок в аэропорту: "Если бы они попросили меня раздеться донага, я бы сделал это без секундного колебания". И (что совсем кажется невероятным) американцы, похоже, готовы согласиться на прослушивание телефонных разговоров при чрезвычайных обстоятельствах.

* * *

"Смерть каждого человека умаляет и меня", - пишу я опять через несколько дней эти хемингуэевские строки. Как ни велико число жертв в этой американской трагедии века, их могло быть гораздо больше, если бы не воля к жизни, не привычка рассчитывать на самого себя, способность откликнуться на чужую боль и горе - качества, присущие лучшим представителям цивилизованного общества.

И если бы не любовь. Рассказы уцелевших, современные средства коммуникации - электронная почта и мобильные телефоны - донесли до нас переживания тех, кто был в двух шагах от смерти, и тех, кому посчастливилось все же их не сделать. Многие звонки, практически с того света, заканчивались словами, с которых жизнь начинается: "Я тебя люблю". Именно поэтому эвакуация чуть ли не сотни тысяч людей проходила без паники. Да, времени не хватило, чтобы спастись всем. Многим, оказавшимся на этажах выше протараненных, террористы-самоубийцы не дали даже малейшего шанса. После обвала обеих башен Международного торгового центра не исключались новые удары. Но жители не поддались панике, не стали в спешке покидать город. Нью-Йорк напрягся и начал разбирать завалы, спасать из-под пятиэтажной груды свай, обломков, искореженного металла и пепла тех, кого еще можно было спасти, лечить тех, кого можно было вылечить. В некоторых продовольственных магазинах Манхэттена были очереди, люди запасались продуктами и водой, но несравнимо длиннее очереди образовались у госпиталей. Люди молча стояли часами, чтобы отдать свою кровь пострадавшим. Многие уходили не дождавшись, но оставляли свои адреса и телефоны, выказывая готовность приехать снова по первому зову.

До сих пор не разгадана тайна "Боинга-757", угнанного из аэропорта Ньюарк в штате Нью-Джерси и разбившегося над Пенсильванией. За Кливлендом самолет отклонился от курса и по ряду предположений должен был протаранить резиденцию президента в Кемп-Дэвиде или Капитолий. С его борта своим близким и в службу спасения "911" позвонили четверо человек. Они сообщили, что самолет захвачен. Марк Бингхэм в своем звонке матери дал понять, что несколько пассажиров намерены помешать террористам.

Пассажир Томас Бурнет сказал своей жене буквально следующее: "Я знаю, что мы погибнем, но мы выдержим, потому что мы с тобой вместе. Я люблю тебя, дорогая". На этом связь прервалась. Об этом рассказал журналистам священник их прихода Фрэнк Соласикко. Стюардесса Сиси Лайлс позвонила по мобильному телефону своему мужу в Форт-Майерс, штат Флорида: "Я уже тебя не увижу, но знай, что я очень люблю тебя и мальчиков". У супругов Лайлс - четверо сыновей. Во время этого краткого разговора были слышны жуткие крики.

По звонкам с самолета, протаранившего одну из башен Международного торгового центра, специалисты восстановили жуткую картину в салоне. Террористы были вооружены ножами. Они увели одну из стюардесс в хвостовое отделение и стали ее убивать. Пилот покинул кабину, чтобы спасти ее. Угонщики получили доступ к управлению и направили машину к заранее спланированной цели. Об этом рассказал один из пассажиров, позвонивший отцу. Стюардесса с этого же борта позвонила своему мужу, чтобы попрощаться и сказать ему о своей любви. А потом еще успела сообщить по телефону "911", что других бортпроводниц перерезали, "кабину захватили" и самолет падает на Нью-Йорк.

Лена работала секретаршей на 46-м этаже северной башни Международного торгового центра, Эрнесто - на шестидесятом в южной. Познакомились они три месяца назад, в первый же ее рабочий день на новой должности. Эрнесто пришел к ее шефу, она, лишь мельком взглянув на него, подумала, что он слишком красив для нее. А через день Эрнесто позвонил и пригласил ее на ланч в кафе на 56-м этаже своей башни. Она ему представилась как Элен. Он сразу же спросил, как зовет ее мама. "Лена, Леночка", - ответила она. Ему понравилось... Так начался их роман.

Своей маме Лена долго о нем не рассказывала. Лене было за двадцать пять, и мама устала от ее девичества и от ее романов то с жутко ревнивым грузином, то с красавцем мексиканцем, инженером с трикотажной фабрики. Да и с работой все как-то не складывалось, несмотря на ее почти безукоризненный английский. Модели из нее не получилось, все какие-то случайные заработки да тусовки. Однажды, когда Лена принесла любительскую фотографию, где она снялась на одной вечеринке с Леонардо ди Каприо, мама чуть не расплакалась. Зачем, дескать, тебе эти знаменитости, эти вечеринки, вышла бы ты уже скорее замуж за нормального русского парня. Вон их сколько в Бруклине! А она нашла себе тридцатилетнего латиноамериканца.

В тот ужасный день Лена пришла на работу пораньше и включила компьютер. Послание от Эрнесто уже было: "Привет, как ты? Увидимся за ланчем?" И вдруг все здание содрогнулось, как от землетрясения. Но удар шел сверху. Что могло произойти? Зазвонил мобильник. "Все бросай, беги вниз. В башню врезался самолет, я бегу к тебе навстречу", - говорил Эрнесто.

Лену мать разыскала в госпитале спустя четыре дня после катастрофы. Эрнесто не нашли.

Может, когда-нибудь Камерон или кто-то другой захочет снять еще один "Титаник". История Лены и Эрнесто вполне может пригодиться. Но найдутся ли технические средства, с помощью которых можно воссоздать катастрофу двух современных небоскребов, где раздавлены тысячи и тысячи людей, не отправлявшихся в рискованное путешествие, а пришедших, как обычно, на свои рабочие места?

Многие чудом спасшиеся не очень охотно рассказывают о своей удаче. Будто стесняются того, что остались живы. Марк и Зина, рассказав о своем спасении, просили не называть их фамилии. Они приехали в Америку из Одессы. Марк работал программистом в одной из крупнейших компаний на 65-м этаже северной башни Международного торгового центра, Зина - бухгалтером в известном книжном магазине "Barness and Noble" здесь же, на Манхэттене. Она приехала на работу из Бруклина еще до девяти часов. Прежде чем сесть за компьютер, подошла к окну с видом на Международный торговый центр. И увидела невероятную картину, которую вряд ли забудет до конца своей жизни: огромный самолет таранил северный небоскреб. "Там же Марк", - мелькнуло в голове. И бросилась к телефону. Марк взял мобильник. "Срочно беги!" Слава Богу, на этот раз ни о чем не переспрашивал. Потому и не спрашивал, что перед звонком жены почувствовал страшной силы удар, от которого небоскреб закачался. Выскочил в коридор. К лифту уже было не пробраться, рванулся к лестнице, как и многие другие. Впереди было 65 этажей. Здоровые помогали раненым. Как ни странно, ни плача, ни воплей Марк не слышал, спускался по лестничным маршам ступенька за ступенькой. На нижних этажах увидел спасателей из пожарной службы. Сколько могло пройти времени, не знает до сих пор, но думает, что полчаса... На улице асфальт был залит кровью, а когда поднял глаза кверху, увидел, что из окон небоскреба падали люди. Разбивались насмерть. К ним никто не подходил. Все убегали от разбившихся, не озираясь. Как на картине "Последний день Помпеи". Он побежал вместе со всеми.

Зина пошла к небоскребам. Увидела, как обрушилась одна из башен, потом другая. Домой она шла четыре часа через Бруклинский мост. Марка дома не было, он пришел спустя пару часов и был абсолютно невменяем. И до сих пор не пришел в себя.

Этот случай далеко не единственный. Нэт Алкамо говорил по телефону со своей невестой, которая сказала ему, что надо поскорее покинуть 60-й этаж южного небоскреба, где находился его офис. Спускаясь по лестнице, Нэт проигнорировал не только объявление по внутренней трансляции, призывавшее оставаться на своих местах, так как здание будто бы в полной безопасности, но и слова сотрудника с портативным мегафоном на 44-м этаже, заявлявшего, что здесь так же безопасно, как и на улице. Многие ему поверили...

Есть случай прямо-таки чудесного спасения. Женщина работала на 46-м этаже южной башни и пошла позавтракать в кафе на 52-й этаж. Когда в башню врезался самолет, она хотела побежать со всеми по лестнице, но людей было так много, что ее буквально выдавили в открытое окно. Опомнилась уже на земле. Встала и пошла.

Газета "The Washington Post" и агентство ABC News опросили 608 взрослых и случайно отобранных респондентов и выяснили, что 84 процента американцев из разных штатов поддержали осуществление военных действий против любой страны, помогающей террористам или укрывающей их. Девять американцев из десяти выразили уверенность в том, что США смогут найти и в судебном порядке наказать виновных в организации преступления.

Я лично сам опросил своих знакомых ньюйоркцев на эту же тему. Каждый (вдумайтесь - каждый из них!) настаивает на том, что Америка должна снести с лица земли Афганистан и другие арабские страны, поддерживающие террористов.

Америку захлестнула волна антиисламских настроений. В одном из пригородов Далласа был обстрелян Исламский культурно-религиозный центр. Лидерам ведущих исламских общин в США и американцам арабского происхождения грозят убийством. Оскорблениям подверглись кувейтские школьники, занимающиеся в различных городах страны. Политики пытаются сдержать эту волну стихийной ненависти.

А на асфальте в Юнион-сквер в Манхэттене можно увидеть десятки полос оберточной бумаги, на которой букетики цветов и фотографии панорамы города еще с башнями Международного торгового центра. Кое-кто оставлял свои записи. На английском, испанском, китайском и японском. Рассудительное: "Нет возмездию! Нам нужен мир" тонуло в призывах к отмщению: "Слова пусты пора им врезать", "Убей или будь убитым!", "Боже, благослови Нью-Йорк!", "Убей обезьяну!". И здесь же - рвущая сердце: "Кевин, знай, я люблю тебя. Мама".

Единственная русская надпись, как и следовало ожидать, носила философский характер: "Неужели кто-то кому-то что-то этим доказал?"

Из Москвы

Страшно мы живем на Земле. Играем ею не по праву, как маленьким круглым детским мячиком. А вдруг он закатится куда-то, чтобы исчезнуть, не найтись НИКОГДА?

Ты теперь садовник - и в силах показать нашу любовь к Земле. Украсить ее цветами, травами, деревьями. Как бы за всех нас просить у нее прощения. Помнишь, в "Уединенном" Василия Розанова:

"Взгляните на растение. Ну там клеточка к клеточке... Понятно, рационально и физиологично. Вполне научно.

Но в растении, "как оно растет", есть еще художество. В грибе одно, в березе другое: но и в грибе, и в березе художество.

Разве "ель на косогоре" - не художественное произведение? Разве она не картина ранее, чем ее можно было взять на картину? Откуда вот это-то?! Боже, откуда?

Боже, - от Тебя".