Сады Соацеры

Не пытаясь принимать равнодушный вид...

Не пытаясь принимать равнодушный вид, я поспешил к месту нашей стоянки... И со свечкой искали они, и с умом…

И со свечкой искали они, и с умом, с упованьем и крепкой дубиной, понижением акций грозили притом и пленяли улыбкой невинной. И тогда Барабанщик (и Бывший судья) вздумал сном освежить свои силы, и возник перед ним из глубин забытья давний образ, душе его милый. Ему снился таинственный сумрачный Суд и внушительный Снарк в парике и с моноклем в глазу, защищавший козу, осквернившую воду в реке. Первым вышел Свидетель, и он подтвердил, что артерия осквернена. И по просьбе Судьи зачитали статьи, по которым вменялась вина. Снарк (защитник) в конце выступления взмок – говорил он четыре часа; но никто из собравшихся так и не смог догадаться, при чем тут коза. Впрочем, мненья присяжных сложились давно, всяк отстаивал собственный взгляд, и решительно было ему все равно, что коллеги его говорят. – Что за галиматья! – возмутился Судья.

Не пытаясь принимать равнодушный вид, я поспешил к месту нашей стоянки, где я надеялся найти Кантос Кана. Осторожно приблизился я к зданию, так как предполагал не напрасно, что оно охраняется. Несколько человек со знаками гражданского управления бродили у входа, а позади виднелись другие. Единственным средством попасть незамеченным в верхний этаж, где помещались наши комнаты, было проникнуть туда через смежное здание, и после сложных маневров мне удалось взобраться на крышу находившегося неподалеку ларька.

Перепрыгивая с крыши на крышу, я вскоре пробрался до открытого окна того здания, где я рассчитывал найти гелиумца, и через минуту я уже стоял в комнате перед ним. Он был один и не проявил удивления по поводу моего прихода, сказав, что ожидал меня раньше, так как моя служебная поездка должна была окончиться скорее.

Я увидел, что он ничего не знает о событиях, произошедших в этот день во дворце. Когда я рассказал ему о них, он пришел в большое волнение. Известие, что Дея Торис обещала свою руку Саб Тзэну, наполнило его негодованием.

– Этого не может быть, – воскликнул он, – это невозможно! Во всем Гелиуме нет человека, который не предпочел бы смерть продаже нашей любимой принцессы царствующему дому Зоданги. Она, видно, совсем потеряла голову, что дала согласие на эту отвратительную сделку. Вы не знаете, как мы, граждане Гелиума, любим членов нашего царствующего дома и не можете понять, с каким ужасом я думаю о таком недостойном союзе.

– Что делать, Джон Картер? – продолжал он. – Вы человек находчивый. Не можете ли вы придумать способ спасти Гелиум от этого унижения?

– Если бы мне удалось добраться до Саб Тзэна, – ответил я, – то мой меч разом разрешил бы затруднения Гелиума, но по личным причинам я предпочел бы, чтобы удар, который должен освободить Дею Торис, нанес другой.

Прежде чем ответить Кантос Кан пристально поглядел на меня.

– Вы ее любите! – сказал он. – Знает ли она об этом?

– Она знает об этом, Кантос Кан, и отказывает мне только потому, что обещала Саб Тзэну.

Он вскочил и, схватив меня за плечо, поднял свой меч, восклицая:

– Если бы выбор зависел от меня, я бы не нашел для первой принцессы Барсума никого, достойнее вас. Вот я кладу свою руку на ваше плечо, Джон Картер, и даю слово, что острие моего меча поразит Саб Тзэна во имя моей любви к Гелиуму, во имя Деи Торис и вас. Сегодня же ночью я попытаюсь проникнуть к нему во дворец.

– Каким образом? – спросил я. – Вас строго охраняют, и четырехкратные патрули сторожат небо.

На миг он задумчиво понурил голову, затем снова уверенно поднял ее.

– Мне нужно лишь миновать стражу, а это мне удастся, – сказал он, наконец. – Мне известен тайный вход во дворец через башню. Если бы мне удалось пробраться на крышу казарм и достать мою машину, я через пять минут был бы у Саб Тзэна. Но как мне выбраться из этого здания, которое, по вашим словам, усиленно охраняется?

– Как охраняются машины в казармах? – спросил я его.

– Там обычно дежурит на крыше один часовой.

– Выберитесь на крышу этого здания, Кантос Кан, и ждите меня там.

Не теряя времени на объяснения своего плана, я выбрался на улицу и поспешил к казармам. Я не решился войти, так как там было полно воздушных скоутов, которые, как и все зодангцы, разыскивали меня.

Казармы представляли собой огромное здание, возвышавшееся на целую тысячу футов. Во всей Зоданге было мало таких зданий, превышавших его. Ангары больших военных кораблей находились на высоте пятисот футов от земли, и почти также высоко были расположены ангары грузового и пассажирского сообщения.

Трудно и опасно было взбираться туда по фасаду здания, но другого пути не было, и я рискнул. Благодаря обилию архитектурных украшений мне удалось гораздо легче, чем я предполагал, добраться до самого карниза. Тут я встретился с первым серьезным препятствием. Карнизы выдавались футов на двадцать над стеной, и, хотя я прополз кругом всего здания, мне не удалось найти в них ни одного отверстия.

Верхний этаж был освещен и битком набит свободными от занятий солдатами. Итак, сквозь здание я тоже не мог проникнуть на крышу.

У меня был еще один слабый и отчаянный шанс, и я решил воспользоваться им – ведь я делал это ради Деи Торис – и не было такого человека, который не рискнул бы ради нее тысячью жизней.

… «Картер торопись! Это бесполезно – ты должен идти – лучше один чем два – плита –»

Пауза, щелчки, слабый голос Варена:

«Уже почти – не будь упорен – скрой эти проклятые ступени и беги ради собственной жизни – ты теряешь время – пока, Картер – мы не увидимся больше».

Держась за стену ногами и одной рукой, я свободной рукой отцепил длинный ремень своей амуниции. На конце его болтался большой крюк, при помощи которого летчики подвешивают себя к бокам и дну своих летательных аппаратов для производства различных починок. Эти же крючки применяются и при высадке с военных кораблей.

Я несколько раз пытался закинуть крюк на крышу, пока он, наконец, не зацепился прочно. Я осторожно потянул за ремень, чтобы укрепить положение крюка, но не знал, выдержит ли он вес моего тела. Он, может быть, держался только за последний фальц кровли и мог соскользнуть от раскачивания моего тела на конце ремня. Тогда я рухнул вниз бы на мостовую с высоты тысячи футов.

Секунду я помедлил, а потом, отделившись от поддерживавшего меня орнамента, бросился в пустоту и повис на конце ремня. Глубоко подо мной были ослепительно освещенные улицы, мостовые и... смерть! Вверху на карнизе послышался короткий скрип и неприятный скользящий царапающий звук, обдавший меня холодным предчувствием. Потом крюк зацепился, и я был в безопасности.

Быстро вскарабкавшись наверх, я ухватился за край карниза и взобрался на крышу. Став на ноги, я оказался лицом к лицу с часовым, направившим; на меня дуло своего пистолета.

– Кто вы? И откуда взялись? – крикнул он.

– Я воздушный скоут, друг, и только что был на волосок от смерти, так как лишь случайно не свалился на улицу, – ответил я.

– Но как вы попали на крышу? За последний час никто не приставал и не поднимался изнутри. Живо объясните это, или я тотчас же позову стражу!

– Послушай-ка, часовой, я только что был на волосок от смерти, и я все тебе объясню, – ответил я и повернулся к краю крыши, где двадцатью футами ниже висело на ремне все мое оружие.

Движимый любопытством, бедняга стал рядом со мной и нагнулся через карниз, а я в тот же миг схватил его за горло и повалил на крышу. Пистолет выпал из его рук, и мои пальцы заглушили ему рот, я связал его и привесил к карнизу точно так же, как всего минуту назад висел сам. Я знаю, что его заметят там не раньше утра, и хотел выиграть как можно больше времени.

Надев свое вооружение, я поспешил к ангарам и вскоре вывел оттуда мою машину и машину Кантоса Кана. Прикрепив его машину позади моей, я пустил в ход двигатель и, соскользнув с края крыши, нырнул в пространство, причем опустился над улицами города значительно ниже того уровня, которого обычно придерживаются воздушные патрули. Менее чем через минуту я благополучно опустился на крышу перед изумленным Кантосом Каном.

Я не стал терять времени на объяснения и принялся немедленно обсуждать с ним наши дальнейшие планы. Было решено, что я попытаюсь достигнуть Гелиума, а Кантос Кан отправится во дворец и покончит с Саб Тзэном. В случае удачи он должен был последовать за мной. Он установил для меня свой компас, остроумный прибор, который всегда указывает на какую-нибудь определенную точку поверхности Барсума. Потом мы распрощались и, одновременно взвившись в воздух, помчались по направлению к дворцу, лежащему на пути моего перелета. Когда мы приблизились к высокой башне, на нас ринулся с высоты патруль и осветил своим прожектором мой аппарат. Раздался голос, приказывающий мне остановиться. Я не обратил внимания на это предупреждение и тотчас же услышал выстрел.

Со свистом, заглушившим гул, луч сверкнул над их головами; вспыхнули вершины буков, окаймлявших дорогу; в доме, ближайшем к пустоши, треснули кирпичи, разлетелись стекла, занялись оконные рамы и обрушилась часть крыши.

Кантос Кан проворно скрылся во мраке, я же круто поднялся и с безумной быстротой пронесся по марсианскому небу, преследуемый десятком машин воздушных скоутов, присоединившихся к погоне. Вскоре позади меня появился также быстроходный крейсер с экипажем в сто человек и батареей скорострельных орудий. Дергая во все стороны свою маленькую машину, падая вниз, я удачно избегал света их прожекторов, но этим маневром только терял время, и поэтому я решил рискнуть всем и лететь прямым путем, положившись на милость судьбы и на скорость моей машины.

Кантос Кан показал мне один секрет в механизме, известный только флоту Гелиума и значительно увеличивающий скорость наших машин. Поэтому я надеялся обогнать своих преследователей, лишь бы мне удалось в первое время избегнуть их снарядов.

Я мчался вперед, и свист пуль кругом убеждал меня, что спасти меня может только чудо. Но кости были брошены, и, дав двигателю полный ход, я взял прямой курс на Гелиум. Мало-помалу мои преследователи отстали, и я уже поздравлял себя с удачей, как вдруг хорошо направленный с крейсера снаряд взорвался у самого носа моего утлого суденышка. Сотрясение чуть не опрокинуло его, и оно сделало ужасающий прыжок вниз, в ночной мрак. Не знаю, насколько глубоко я упал, прежде чем мне снова удалось овладеть машиной, но, во всяком случае, я был сейчас над почвой, так как до меня доносились голоса животных. Поднявшись опять, я отыскал взором своих преследователей и, окончательно оставляя за собой их огни, видел, что они опускаются, очевидно, предполагая найти меня внизу. Когда их огни уже совсем скрылись из виду, я зажег лампочку над моим компасом и, к видимому своему огорчению, увидел, что осколок снаряда совершенно испортил мой единственный указатель пути, а также прибор, указывающий скорость полета. Конечно, я мог приблизительно направить свой путь по звездам, но, не зная точного расположения города, скоро мог легко заблудиться. Шансы найти при таких условиях Гелиум были весьма невелики.

Предполагая, что я взял слишком далеко к северу или западу, я повернул на юго-восток.

Пистолет плясал в его вытянутой руке.

– Что вы хотите? – спокойно спросил Джал Арн.

Бодмер подступил ближе, в его глазах горело безумие.

– Ваше слово нерушимо, император. Обещайте, что я помилован, и вы будете жить!

– Джал, соглашайся! – крикнул Гордон.

– Я уже простил одного изменника. Довольно!..

В то же мгновение пистолет Бодмера выстрелил. Пуля ударила Джала в плечо. Гордон ринулся на безумца. Перехватил руку, чтобы вырвать пистолет, но в тщедушном советнике, казалось, проснулась нечеловеческая сила. Потеряв равновесие, они покатились в коридор, в его мертвенно-белый свет.

И вдруг Орт Бодмер закричал. Это был вопль адской муки. Гордон почувствовал, что тело противника обмякло в его руках.

– Волна! – прохрипел Бодмер, корчась в белом сиянии, и тут же застыл. Лицо его как бы обуглилось. Гордон встал. На полу лежал бесформенный, безжизненный труп.

ПОВОРОТ СОБЫТИЙ

Войска повстанцев заняли все важнейшие пункты города, указанные Гором.

Каждый марсианин со своей позиции стрелял из своей пушки-трубы по каждому холму, лесочку, группе домов, по всему, что могло служить прикрытием. Одни марсиане выпустили по снаряду, другие по два. Ударившись о землю, снаряды раскалывались – они не рвались, – и тотчас же над ними вставало облако плотного темного пара, потом облако оседало, образуя огромный черный газовый холм, который медленно расползался по земле. И прикосновение этого газа, вдыхание его едких хлопьев убивало все живое.

Ночь была прохладная. Марсиане мерзли на постах. Гусев распорядился зажечь костры. Это показалось неслыханным: – вот уже тысячу лет в городе не зажигалось огня, – о пляшущем пламени пелось лишь в древней песне.

Перед Домом Совета Гусев сам зажег первый костер из обломков мебели. «Улла, улла», – тихими голосами завыли марсиане, окружив огонь. И вот, костры запылали на всех площадях. Красноватый свет оживил колеблющимися тенями покатые стены домов, мерцал в окнах.

За окнами появились голубоватые лица, тревожно, в тоске, всматривались они в невиданные огни, в мрачные, оборванные фигуры повстанцев. Многие из домов опустели этой ночью.

Было тихо в городе. Только потрескивали костры, звенело оружие, словно возвратились на пути свои тысячелетия, снова начался томительный их полет. Даже мохнатые звезды над улицами, над кострами казались иными, невольно сидящий у огня поднимал голову и всматривался в забытый, словно оживший их рисунок.

Гусев облетал на крылатом седле расположения войск. Он падал из звездной темноты на площадь и ходил по ней, бросая гигантскую тень. Он казался истинным сыном неба, истуканом, сошедшим с каменного цоколя. «Магацитл, Магацитл», – в суеверном ужасе шептали марсиане. Многие впервые видели его и подползали, чтобы коснуться. Иные плакали детскими голосами: – «Теперь мы не умрем... Мы станем счастливы... Сын Неба принес нам жизнь».

Худые тела, прикрытые пыльной, однообразной для всех, одеждой, морщинистые, востроносенькие, дряблые лица, печальные глаза, веками приученные к мельканию колес, к сумраку шахт, тощие руки, неумелые в движениях радости и смелости, руки, лица, глаза с искрами костров – тянулись к Сыну неба.

…И с высоты из-за решетки, ликуя, наклонялись маленькие, безумно юркие, в пиджаках и без шапок, махали руками и кричали в приливающие ощетиненные низины:

– …приветствуем…

– …пусть услышат угнетенные массы мира!..

– …да здравствует!..

– Не робей, не робей, ребята. Гляди веселей, – говорил им Гусев, – нет такого закону, чтобы страдать безвинно до скончания века, – не робей. Одолеем – заживем неплохо!

Поздно ночью Гусев вернулся в Дом Совета, – продрог и был голоден. В сводчатом зальце, под низкими золотыми арками, спали на полу, посапывая, десятка два марсиан, увешанные оружием. Зеркальный пол был заплеван жеваной хаврой. Посреди зальца на патронных жестянках сидел Гор и писал при свете электрического фонарика. На столе валялись открытые банки консервов, фляжки, корки хлеба.

Гусев присел на угол стола и стал есть – жадно, вытер руку о штаны, хлебнул из фляжки, крякнул, – сказал простуженным басом:

– Положение скверное.

Гор поднял на него покрасневшие глаза, оглядел окровавленную тряпку, обмотанную вокруг головы Гусева, его крепко жующее, скуластое лицо, – усы торчком, раздутые ноздри.

– Не могу добиться, куда, к дьяволу, девались правительственные войска, – сказал Гусев, – валяется на площади ихних сотни три, а войск было не меньше пятнадцати тысяч. Провалились!

…Из-за второй линии озверелые лезли догонять отходящих, били гулы, выпыхивали молнии из стальных зевов, расстреливавших почти в упор, на картечь… Во вселенском бреду, на земле, под ботами тысяч, лежал Юзеф – боком, поджавшись, земляной и убаюканный… или не он, может быть, а еще сотни других. Над ними кричал Микешин, охрипнув, разевая в гуле будто безмолвный рот:

– Братишка, аль же в тебя попало, а? Дружок! Слышь, Юзеф! Эх, друг-то ведь какой бы-ыл…

И обернувшись к озерам, махал винтовкой:

– Жлобы!.. Вы!.. Напоследок и его, а-а-а!..

Рядом, из сумерек, упирался в бегущих ротный, гололобый матрос, тряся маузером, визжал:

– Бежать? Шкурники! Трусы!.. А революция, бога вашу мать? Первого на месте… сам!.. Назад!..

– Попрятаться не могли, не иголка. Если бы прорвались, я бы знал. Скверное положение! Каждую минуту неприятель может в тылу очутиться.

– Тускуб, правительство, остатки войск и часть населения ушли в лабиринты царицы Магр под город, – сказал Гор.

Гусев соскочил со стола:

– Почему же вы молчите?

– Преследовать Тускуба бесполезно. Сядьте и ешьте, Сын Неба. – Гор, морщась, достал из-под одежды красноватую, как перец, пачку сухой хавры, засунул ее за щеку, и медленно жевал. Глаза его покрылись влагой, потемнели, морщины разошлись. – Несколько тысячелетий тому назад мы не строили больших домов, мы не могли их отапливать, электричество было нам неизвестно. В зимние стужи население уходило под поверхность Марса, на большую глубину. Огромные залы, приспособленные из прорытых водою пещер, колоннады, тоннели, коридоры – согревались внутренним жаром планеты. В жерлах вулканов жар был настолько велик, что мы воспользовались им для добывания пара. До сих пор на некоторых островах еще работают неуклюжие, паровые машины тех времен. Тоннели, соединяющие подпочвенные города, тянутся почти подо всей планетой. Искать Тускуба в этом лабиринте бессмысленно. Он один знает планы и тайники Лабиринта царицы Магр, «Повелительницы двух Миров», владевшей некогда всем Марсом. Из-под Соацеры сеть тоннелей ведет к пятистам живым городам и к более тысячи мертвым, вымершим. Там, повсюду, склады оружия, гавани воздушных кораблей. Наши силы разбросаны, мы плохо вооружены. У Тускуба – армия, на его стороне – владельцы сельских поместий, плантаторы хавры, и все те, кто тридцать лет тому назад, после опустошительной войны, стали собственниками городских домов. Тускуб умен и вероломен. Он нарочно вызвал все эти события, чтобы навсегда раздавить остатки сопротивления... Ах, золотой век!.. Золотой век!..

Гор замотал одурманенной головой. На щеках его выступили лиловые пятна. Хавра сильно начинала действовать на него.

– Тускуб мечтает о золотом веке: открыть последнюю эпоху Марса – золотой век. Избранные войдут в него, только достойные блаженства. Равенство недостижимо, равенства нет. Всеобщее счастье – бред сумасшедших, пьяных хаврой. Тускуб сказал: – жажда равенства и всеобщая справедливость – разрушают высшие достижения цивилизации. – На губах у Гора показалась красноватая пена. – Идти назад, к неравенству, к совершенной несправедливости! Пусть на нас кинутся, как ихи, – минувшие века. Заковать рабов, приковать к машинам, к станкам, в шахтах... Пусть – полнота скорби. И у блаженных – полнота счастья... Вот – золотой век! Скрежет зубов и мрак. И высшее наслаждение, упоение. Будь прокляты отец мой и мать! Родиться на свет! Будь прокляты!

Гусев глядел на него, шибко жевал папироску:

– Ну, я вам скажу, вы дожили здесь...

Гор долго молчал, согнувшись на патронных жестянках, как древний, древний старик.

– Да, Сын Неба. Мы, населяющие древнюю Туму, не разрешили загадки. Сегодня я видел вас в бою. В вас огнем пляшет веселье. Вы мечтательны, страстны и беспечны. Вам, сынам земли, когда-нибудь разгадать загадку. Но мы – стары. В нас пепел. Мы упустили свой час.

Гусев подтянул кушак:

– Ну, хорошо. Завтра предполагаете что делать?

– На утро нужно отыскать по зеркальному телефону Тускуба и войти с ним в переговоры о взаимных уступках...

– Вы, товарищ, целый час чепуху несете, – перебил Гусев, – вот вам диспозиция на завтра: вы объявите всему Марсу, что власть перешла к нам. Требуйте безусловного подчинения. А я подберу молодцов и со всем флотом двину прямо на полюсы, захвачу электромагнитные станции. Немедленно начну телеграфировать Земле, в Москву, чтобы слали нам подкрепление как можно скорее. В полгода они аппараты построят, а лететь всего...

...Гусев пошатнулся и тяжело сел на стол. Весь дом дрожал. Из темноты сводов посыпались лепные украшения. Спавшие на полу марсиане вскочили, озираясь. Новая, еще более сильная, дрожь потрясла дом. Зазвенели разбитые стекла. Распахнулись двери. Низкий, усиливающийся раскатами, грохот наполнил зал. Раздались крики на площади, выстрелы.

Можно представить себе изумление и испуг при виде быстро развертывающихся колец и завитков надвигающегося черного облака, которое превращало сумерки в густой осязаемый мрак: непонятный и неуловимый враг настигает свои жертвы; охваченные паникой люди и лошади бегут, падают; вопли ужаса, брошенные орудия, люди, корчащиеся на земле, – и все расширяющийся черный конус газа. Потом ночь и смерть – и безмолвная дымная завеса над мертвецами.

Марсиане, кинувшиеся к дверям, – попятились, раздались. Вошел Сын Неба, Лось. Трудно было узнать его лицо: огромные глаза ввалились, были темны, странный свет шел из его глаз. Марсиане пятились от него, садились на корточки. Белые волосы его стояли дыбом.

– Город окружен, – сказал Лось громко и твердо, – небо полно огнями кораблей. Тускуб взрывает рабочие кварталы.

КОНТРАТАКА

Лось и Гор выходили в эту минуту на лестницу дома, под колоннаду: раздался второй взрыв. Синеватым веером взлетело пламя в северной стороне города. Отчетливо стали видны вздымающиеся клубы дыма и пепла. Вслед грохоту пронесся вихрь. Багровое зарево ползло на полнеба.

Теперь ни одного крика не раздалось на звездообразной площади, полной войск. Марсиане молча глядели на зарево. Рассыпались в прах их жилища, их семьи. Улетали надежды клубами черного дыма.

– С частями за заливом связи нет. Слышна канонада на побережье…

Перед террасой с севера лежали полки: ждали. Вот-вот должно было: вспыхнуть зовами, заревами в далеком – за террасой, загудеть из моря позади смятенного, не верящего еще противника; и тогда, с севера – ощетиненным потоком взреветь на террасу – в крик, в крошево, в навстречу.

Но в облаках, тяжких, лизавших угрюмые, лютые массивы, уже шел рассвет; за массивами продолжал лежать враг, хитрый, настороженный, и сзади его все молчало… На рассвете, не дождавшись, потоком разъяренных, опасливо пригибающихся к земле, хлестнуло на террасу и – разбилось о камни: отхлынув, легли человечьими грудами во рвах, в мглистых плоскостях плацдарма…

С моря дул ветер.

Гусев, после короткого совещания с Лосем и Гором, распорядился приготовить воздушный флот к бою. Все корабли были в арсенале. Лишь пять этих огромных стрекоз лежало на площади. Гусев послал их в разведку. Корабли взвились, блеснули огнем.

Из арсенала ответили, что приказание получено и посадка войск на корабли началась. Прошло неопределенно много времени. Дымное зарево разгоралось. Было зловеще и тихо в городе. Гусев поминутно посылал марсиан к зеркальному телефону торопить посадку. Сам он огромной тенью мотался по площади, хрипло кричал, строя беспорядочные скопления войск в колонны. Подходя к лестнице, ощеривался, усы вставали дыбом:

– Да скажите вы им в арсенале, – следовало непонятное Гору выражение, – скорее, скорее...

Гор ушел к телефону. Наконец, была получена телефонограмма, что посадка окончена, корабли снимаются. Действительно, невысоко над городом, в густом зареве, появились парящие стрекозы. Гусев, расставив ноги, задрав голову, с удовольствием глядел на эти журавлиные линии. В это время раздался третий, наиболее сильный, взрыв.

Мечи синеватого пламени пронизали путь кораблям, они взлетели, закружились и исчезли. На месте их поднялись снопы праха, клубы дыма.

Из золотистой мглы заката донеслись вибрирующие раскаты орудий и показались какие-то темные двигающиеся тени. Все бросились к борту, всматриваясь в ослепительное сияние вечерней зари, но ничего нельзя было разобрать. Туча дыма поднялась и скрыла солнце. Солнце скрылось среди серых туч; небо побагровело, затем потемнело; вверху блеснула вечерняя звезда.

Между колонн появился Гор. Голова его ушла в плечи. Лицо дрожало, рот растянулся. Когда утих грохот взрыва, Гор сказал:

– Взорван арсенал. Флот погиб.

Гусев сухо крякнул, стал грызть усы. Лось стоял, прижавшись затылком к колонне, глядел на зарево. Гор поднялся на цыпочках к его остекляневшим глазам:

– Нехорошо будет тем, кто останется сегодня в живых. Но мы, мы – виноваты? Сын Неба, мы виноваты?

Лось не ответил. Гусев упрямо мотнул головой и сбежал на площадь. Раздалась его команда. И вот, колонна за колонной пошли марсиане в глубину улиц, на баррикады. Крылатая тень Гусева пролетела в седле над площадью, крича сверху:

– Живей, живей поворачивайся, черти дохлые!

Площадь опустела. Огромный сектор пожарища освещал теперь приближающиеся с противоположной стороны линии стрекоз: они взлетали волна за волной из-за горизонта и плыли над городом. Это были корабли Тускуба.

Гор сказал:

– Бегите, Сын Неба, вы еще можете спастись.

Лось только пожал плечом. Корабли приближались, снижались. Навстречу им из темноты улиц взвился огненный шар, второй, третий. Это стреляли круглыми молниями машины повстанцев. Вереницы крылатых галер описывали круг над площадью и, разделяясь, плыли над улицами, над крышами. Непереставаемые вспышки выстрелов озаряли их борта. Одна галера перевернулась и, падая, застряла изломанными крыльями между крыш. Иные садились на углах площади, высаживали солдат в серебристых куртках. Солдаты бежали в улицы. Началась стрельба из окон, из-за углов. Летели камни. Кораблей налетало все больше, непереставая скользили багровые тени по площади.

Лось увидел, – невдалеке, на уступчатой террасе дома, поднялась плечистая фигура Гусева. Пять-шесть кораблей сейчас же повернули в его сторону. Он поднял над головой огромный камень и швырнул его в ближайшую из галер. Сейчас же сверкающие крылья закрыли его со всех сторон.

Тогда Лось побежал туда через площадь, почти летел, как во сне. Над ним, сердито ревя винтами, треща, озаряясь вспышками, закружились корабли. Он стиснул зубы, глаза пронзительно, зорко отмечали каждую мелочь.

Несколькими прыжками Лось миновал площадь, и снова увидал на террасе углового дома Гусева. Он был облеплен лезущими на него со всех сторон марсианами, – ворочался, как медведь, под этой живой кучей, расшвыривал ее, молотил кулаками. Оторвал одного от горла, швырнул в воздух, и пошел по террасе, волоча их всех за собой. И упал.

Лось закричал громким голосом. Цепляясь за выступы домов, поднялся на террасу. Снова из кучи визжащих тел появилась выпученная, с разбитым ртом, голова Гусева. Несколько солдат вцепились в Лося. С омерзением он отшвырнул их, кинулся к ворочающейся куче и стал раскидывать солдат, они летели через балюстраду, как щенки. Терраса опустела. Гусев силился подняться, голова его моталась.

…За озерами стоял свежий, нерастраченный корпус генерала Оборовича: его берегли к концу. И теперь час настал. Когда левый сектор белых, окровавленный и разбитый, сползался за вторую колючую сеть и пешие настигали его железом, сбыченными лбами, глыбами танков – он рванулся с правого, растекаясь в просторы тучами конных фаланг. Это с убийственным вращением лезвий, с тусклым холодом глаз – в бреши живых, теплых, раздавливаемых тел мчались те, которые уже были убиты.

Была мгновенно прорвана тонкая завеса пеших против правого сектора. Конные растекались уже сзади – во взбесившиеся обозы, в марширующие резервы, в лавы опрокинутых, зажимающих головы руками. Корпус обходил фланг армии.

Лось взял его на руки, – он был не тяжелее годовалого ребенка, вскочил в раскрытую дверь, и положил Гусева на ковер в низенькой комнате, освещенной заревом.

Гусев хрипел. Лось вернулся к двери. Мимо террасы проплывали корабли, проплывали высматривающие востроносые лица. Надо было ожидать нападения.

– Мстислав Сергеевич, – позвал Гусев; он теперь сидел, трогая голову, и плюнул кровью, – всех наших побили... Мстислав Сергеевич, что же это такое?.. Как налетели, налетели, начали косить... Кто убитый, кто попрятался. Один я остался... Ах, жалость!..

Он поднялся, дуром ткнулся по комнате, шатаясь остановился перед бронзовой статуей, видимо, какого-то знаменитого марсианина. – Ну, погоди! – схватил статую и кинулся к двери.

– Алексей Иванович, зачем?

– Не могу. Пусти.

Он появился на террасе. Из-за крыльев проплывавшего мимо корабля блеснули выстрелы. Затем, раздался удар, треск. – Ага! – закричал Гусев. Лось втащил его в комнату, захлопнул дверь.

– Алексей Иванович, поймите – мы разбиты, все кончено. Нужно спасать Аэлиту.

– Да что вы ко мне с бабой вашей лезете!..

Он быстро присел, схватился за лицо, засопел, топнул ногой, и точно доску внутри его стали разрывать:

– Ну и пусть кожу с меня дерут! Неправильно все на свете. Неправильная эта планета, будь она проклята! «Спаси, говорят, спаси нас!»... Цепляются... «Нам говорят, хоть бы как-нибудь да пожить. Пожить!..» Что же я могу? Вот – кровь свою пролил. Задавили. Мстислав Сергеевич, ну, ведь сукин же я сын, – не могу я этого видеть... Зубами мучителей разорву...

Он опять засопел и пошел к двери. Лось взял его за плечи, встряхнул, твердо взглянул в глаза:

– То, что произошло – кошмар и бред. Идем. Может быть, мы пробьемся. Домой, на землю.

Гусев мазнул кровь и грязь по лицу:

– Идем!

Они вышли из комнаты на кольцеобразную площадку, висящую над широким колодцем. Винтовая лесенка спиралью уходила вниз по внутреннему его краю. Тусклый свет зарева проникал сквозь стеклянную крышу в эту головокружительную глубину.

Лось и Гусев стали спускаться по узкой лесенке, – там внизу было тихо. Но наверху все сильнее трещали выстрелы, скрипели, задевая о крышу, днища кораблей. Видимо, началась атака на последнее прибежище Сынов Неба.

Лось и Гусев бежали по бесконечным спиралям. Свет тускнел. И вот они различили внизу маленькую фигурку. Она едва ползла навстречу. Остановилась, слабо крикнула:

– Они сейчас ворвутся. Спешите. Внизу – ход в лабиринт.

Это был Гор, раненый в голову. Облизывая губы, он сказал:

– Идите большими тоннелями. Следите за знаками на стенах. Прощайте. Если вернетесь на Землю – расскажите о нас. Быть может, вы на Земле будете счастливы. А нам – ледяные пустыни, смерть, тоска... Ах, мы упустили час... Нужно было свирепо и властно, властно и милосердно любить жизнь...

Внизу послышался шум. Гусев побежал вниз. Лось хотел было увлечь за собой Гора, но марсианин стиснул зубы, вцепился в перила:

– Идите. Я хочу умереть.

Лось догнал Гусева. Они миновали последнюю кольцеобразную площадку. От нее лесенка круто опускалась на дно колодца. Здесь они увидели большую, каменную плиту с ввернутым кольцом, с трудом приподняли ее. Из темного отверстия подул сухой ветер.

…Трупы… трупы со вздутыми боками, с оскалом челюстей, за горизонтами опять трупы, недвижные, как вещи… Тысячи, коридоры из тысяч… И, заслышав шум, стаи трупных собак, пригибаясь брюхами к земле, отползали в поля, облизываясь, глядели на дорогу фиолетовыми кровяными глазами, мутными от страсти…

Гусев соскользнул вниз первым. Лось, задвигая за собой плиту, увидел, как на кольцеобразной площадке появились едва различаемые в красном сумраке фигуры солдат. Они побежали вверх по винтовой лестнице. Гор протянул им руки, и упал под ударами.

– А вы не торопитесь, Алексей Иванович, – сказал Лось, поглядывая на лазоревые цветы. – Так называемое «великое противостояние Марса», при котором планета становится необыкновенно яркой и приближается к Земле максимально близко происходит раз в 5 тысяч лет. В момент противостояния Марс приблизится к Земле на 307 тысяч км, его размеры на ночном небосклоне увеличатся в 6 раз, а яркость – в 85 раз – по яркости на земном небе он будет уступать лишь Луне и Венере. По подсчетам астрономов, расстояние между двумя планетами составит 55746199 км и станет наикратчайшим за последние 73 тысячи лет. Обычные же «великие противостояния» Марса происходят раз в 15-17 лет. В ХХ веке, в частности, такие явления наблюдались в 1956, 1971 и 1986 годах. Приближение этой планеты к Земле во время великих противостоянии свидетельствовало прежде всего об опасности разрушительных войн. Однако астрономы (в отличие от астрологов) не склонны приписывать Марсу качества вызывать катастрофы и войны. Тем не менее, для самой космонавтики годы «великих противостояний» Марса были отмечены несколькими трагическими событиями. Так, в июне 1971 года произошла самая большая трагедия в истории советской космонавтики – погиб экипаж «Союза-11», состоявший из 3-х человек. А в январе 1986 года во время старта с мыса Канаверал взорвался космический корабль нового поколения «Челенджер». Наконец, последняя трагедия – гибель экипажа «Колумбии» произошла незадолго до нового великого противостояния Марса, которое состоялось в августе того же года.

– Да, заехали, – сказал Гусев.