Сага о бескрылых (СИ)

Глава 4

ГРУЗ ПОСЕЩАЕТ СВЯТЫНЮ

Лоуд помнила только море. Странно, почему именно волны, иногда бурые и густые как жижа в отхожем ведре, иногда темные и студеные как полутьма камеры, порой ослепительные как пламя факела, почему эта никчемная вода осталась в голове? Больше там, в черепе безумного оборотня ничего не зацепилось, не уцелело от прежней жизни. Нет, помнился еще запах. Сейчас Лоуд шла прочь от него — от острого, соленого, пахнущего тысячей манящих оттенков, о которых в подвале даже помыслить невозможно. Соль и рыба, водоросли и смола, мокрое дерево и чаячий помет — оборотень-без-головы откуда-то знала как называются все эти чудесные вещи, наверняка узнала бы и глазами, увидев хоть на миг, но пока от них оставался лишь запах. А Лоуд уходила прочь.

Постукивали старые сандалии по камню мостовой, журчала канава с нечистотами, шел человек в довольно чистой храмовой одежде, деловито придерживал у веревочного пояса чернильницу и мешочек с перьями. Чернила — дорогая жидкость, значит идет человек сведущий, облеченный доверием Храма. Солидный муж, пусть и не особых статей.

Лоуд до сих пор не была уверена, что она не мужчина. В целом, удерживать обличье тюремщика или разносчика еды проще — они были изучены, похожи между собой, да и легкие несовпадения едва ли кого интересовали. Но в них было неудобно. Вообще-то, в женской плоти еще беспокойнее — Лоуд почти сразу теряла концентрацию, облики начинали меняться неудержимо, поскольку найти себя саму, (ту — прежнюю) хотелось до судорог. Всё не то, не то, и не то! Любой бы оборотень сошел с ума, забыв себя настоящего. Лоуд остатки рассудка сохраняла — все-таки в пустоте головы имеются свои достоинства. В пустоту можно собирать нужное, копить новую память. Можно жить.

Удовлетворять тюремщиков было неприятно, но полезно. Лоуд прошла через десятки рук и членов, подсказавших ей многое. Самцы хотели примерно одного и того же. Размер бедер или грудей, глубина и узость плоти, цвет волос и глаз — все это было просто и почти не давало знания. Лоуд тупо меняла обличья, до тех пор, пока жаждущий не начинал хвататься за понравившееся тело. Куда сложнее оказалось запоминать, что или кого именно вожделеет именно тот или другой. Две смены — двенадцать человек. Нетерпеливых, спешащих закрутить винт. Еще наведывались храмовые братья, которых тюремщики приводили по дружбе или за глоток нэка. Все эти членоносцы были практически одинаковы, но желали с оттенками. Было бы проще, если бы Лоуд могла записывать — она подозревала, что взяв стило, вспомнит, как писать буквы. Но кто даст «щельной оборотнихе» дощечку и позволит писать? Вначале, когда ее пытались допрашивать и даже водили к жирному главному жрецу, она на что-то надеялась. Дадут спасительное лекарство, она всё вспомнит, обязательно вспомнит. Ее били, грозили раскаленным железом — она удивлялась прекрасному яркому цвету прутьев в жаровне. Жечь палачи не решались, снова били. Она не выдерживала боли, начинала метаться, на руках и ногах тогда были обычные цепи, что раздирали плоть до крови. Устав, палачи заставляли принять приятный облик, раскладывали на столе рядом с жаровней. Было тепло и можно было отдохнуть. Одному нравились пухлые бабы, обязательно белокожие, другому длинноволосые брюнетки, этому теплые и мягкие, тому упругие и гладкие. Лоуд несколько раз путалась, за что наказывали. Такую боль стоило запомнить, отложить в копилку.

Впрочем, это было давно. Тогда на шее не было винта, да и имени у оборотня не имелось.

Сейчас винт скрывали складки капюшона, цепь отсутствовала, не оттягивала голову, и это было очень странным свежим чувством. И у оборотня появилось имя. Лоуд… хм, не так уж плохо. Все лучше чем «подзаглотная тварь» и «немытая ублёвка».

Винт придумал главный толстяк. Умный. Недаром его восхваляет весь Храм. Очень, очень умная штука этот винт. Лоуд полагала, что вполне могла бы простить Жирно-Мудрейшему такое украшение. Если бы не нэк…

Слушая, услышишь многое. Лоуд знала, что память у нее забрал нэктар. Тогда, в самом начале, что напрочь стерлось из памяти, Мудрейший пожелал сделать оборотня покорным. И сделал. Убив навсегда. Была ли слишком велика первая порция волшебного пойла или разум дарка вообще не приемлет храмовой отравы, теперь уже не узнать. Мудрейший толстожоп забрал у оборотня все и взамен дал нэк. И теперь оборотень с простым именем Лоуд зайдет к жрецу попрощаться. Успеть бы до ночи.

Две мерки — цена спокойной ночи. Если не будет нэка, придет боль. Когда она приходит по-настоящему, от нее даже не кричишь — нечем. Рот стиснут спазмом, язык прокушен, мускулы становятся как камень и в каждой точке оборотничьего тела пухнет и никак не может вызреть и лопнуть истинная БОЛЬ. Жаровня? Винт на горле? Нет, то не боль. Боль ждет на соломе в камере. Впрочем, едва ли она — боль — осталась там скучать в одиночестве. Боль бежит вприпрыжку рядом, слегка подергивая за плащ — не забудь обо мне, о, наиглупейшая из оборотней-без-головы.

Надо поделиться болью с Мудрейшим. Зайдем к нему, а, подруга?

Лоуд подумала о Грузчике. Этот сумасшедший кое-что знает о боли. Винта на нем нет, но он знает. Знает и верит в боль. Что ж, оборотню нечего терять и едва ли Грузчик пытался ее обмануть, послать в ловушку. Существует ли ловушка вернее, чем винт, нэк и пустая голова? Едва ли.

А смотреть по сторонам было интересно, люди шли к порту, с грузом, с детьми, с оружием. Лоуд хотелось разглядеть всех: разные, фрух их задави, и как же их много⁈ Она остановилась, пытаясь разглядеть старика с очень тонкой морщинистой шеей, но тут же опомнилась. Нельзя привлекать внимания. Грузчик предупреждал.

Дорога к Храму была уже знакома — Лоуд шагала у скал, по узковатой дороге, тесно подпертой какими-то недостроенными сооружениями. Поток навстречу возрос — оборотень увидела даже повозку, запряженную крупными, довольно изящными, животными — определенно, это были лошади (да, есть такое слово!). Хм, когда «кобылищей» обзывают, оказывается не так уж и скверно. Больше лошадей не встречалось, а коз и ослов Лоуд уже видела. Невольно засмотрелась на молоденькую жрицу, что шла, весьма диковинно раскачивая бедрами. Впрочем, подозрительным внимание оборотня не выглядело — на бесстыжую ублёвку все мужчины пялились. Видимо, не только в фигуре дело — и походка важна.

Какое дело оборотню-без-головы до привлекательности храмовых подстилок, Лоуд и сама не понимала. Видимо, время трусливый оборотень оттягивает. Вот они ворота великого Храма, что неустанно Слово славит. Не очень понятно какое именно: то ли утос-подзаглот или коло-ющец? Впрочем, и еще с полсотни славных слов в пустой голове оборотня легко отыщется.

Лоуд знала, что обратно не выйдет. Что бы Грузчик не болтал, убить толстозадого жреца невозможно. Слишком тщательно охраняют ту тушу. Но если оборотню все равно подыхать, то почему не попробовать? Шанс (шанс? да, есть в голове такое слово) имеется. В Храме врага не ждут.

Ворота, пара привратников с дубинками у пояса. Дубинки почему-то смешные, полосатые. Дальше будет большой двор, нужно будет идти налево, мимо трапезных. Их по запаху угадаешь, заверял Грузчик…

— Что там, брат Хэвус, грузятся корабли? — спросил один из привратников.

— Отстань, лобхач. Закудхали уже, — хмуро буркнул оборотень.

Привратник глянул обиженно, но останавливать и не подумал — тут Грузчик был прав.

Двор. Грузилась повозка — братья с руганью и витиеватыми призывами-мольбами к Слову, грузили деревянные треноги, видимо, запасенные для установки храмовых знаков. От свежего дерева приятно пахло. (Слово — стружка?) Лоуд прошла левее — донесся знакомый запах рыбной похлебки и нэка. Оборотень сбилась с шага — так напряглись ноги и руки. Будь он проклят, эликсир!

Убить. Непонятно как, но убить. Просто за нэк. Ющец задолби ту память и пустую голову, забудь ту шею с винтом. За нэк убить толстозадого. Он отраву придумал. Ублёвок плесневелый. Лоуд помнила, что от нее желал Мудрейший, когда еще интерес не потерял. Ученый человек, с воображением. Не могла услужить пустоголовая оборотень — такой образ как жирный умник возжелал, не вообразишь, а как тогда небывалое обличье принять? Личные жрицы Мудрейшего плетьми шкуру с тупой дарки спускали, телохранитель губы рвал — пустяки, зажило, на оборотне быстро заживает. Тогда оборотень притворилась, что слух потеряла — Мудрейшая Жопа не поверила, но столь сильно бить запретила.

Лучше всего его убить, вонзив в зад палаческий прут, раскаленный до того цвета, что красиво именуется «малиновым». В подвале одно развлечение: слушать, что в коридоре, да в пыточных происходит. Пыточные расположены дальше от камеры, но оттуда неплохо слышно. Многое оборотень узнала, в пустой голове бережно отложила.

На поясе у писаря-оборотня болтался нож — короткий, в три пальца клинок — деревянное стило подточить, лишний воск с дощечки снять, иные канцелярские надобности выполнить. Резать таким человека трудно. Да и не умела резать Лоуд. Нож, считай, в первый раз в жизни в руках подержала. Не иллюзия — с настоящего Хэвуса сняла. Грузчик возражать не стал — думает, когда оборотень вернется, что ей толку-то с мелкого ножичка. Легко пустоголовой шею свернуть. Крепок рукой синеглазый, да и кинжал у него страшный. Убьет сразу, кто ж свидетеля в живых оставит?

Только Лоуд не вернется.

Лестница. Громкие голоса в глубине коридоров — здесь все крыло храмового здания Канцелярия занимает. Охрана из братьев с мечами на поясе — писарь-оборотень бляшку медную, что на бечевке на груди висит, молча показал. Старший стражник кивнул — Хэвуса в лицо все знают, но порядок есть порядок. Ничего не спросили — здесь повезло.

Покачивался на стене тусклый светильник, коридор походил на подвальный, только голосов больше. Лоуд напряглась — здесь ошибиться легко. Одна дверь, вторая… пришлось задержаться, пропуская братьев с носилками, полными дорогих пергаментных свитков.…шестая дверь, седьмая… Лоуд толкнула следующую дверь — заперто. Всё, попалась⁈ Может, дверью ошиблась? Назад, двери со знаком (цифра?), но сейчас смотреть некогда. Открыто…

За дверью темно. Окна нет. Оборотень прикрыла за собой дверь. Никто не окликнул. Темнота. Как в камере ночью, когда надзиратели из экономии единственный коридорный светильник тлеть оставляют.

Снаружи разговоры, вот с топотом протащили что-то тяжелое. И Канцелярия на войну собирается. Не все, понятно, на борт кораблей взойдут, но все писаря и учетчики в оживлении. По слухам, взятие Хиссиса огромной премией обернется. Да и со жратвой получше станет.

Лоуд замерла у стены рядом с дверью: не знала, что собственно должна делать, да еще боялась что-нибудь зацепить. Проклятый Грузчик обещал, что комната будет пуста, но здесь явно что-то было. И много.

К темноте глаза привыкли, но оборотень все равно не могла ничего толком различить. Просто стояла и ждала.

Шум в коридоре возрос, протопало множество ног, наступила тишина. Ужин. В этом Грузчик не солгал. Все ушли в трапезную к порции нэка и каше. Сегодня бобы с чесночной подливой — в камерах был бы праздник.

Лоуд решилась и нащупала дверь. Оказалось, ноги затекли. Несовершенное тело у этого Хэвуса. Да, теперь у него и морда похуже этой, до побоев «забранной». Если, конечно, Грузчик мерзкого писаря и вовсе насмерть не забил.

Коридор был пуст. Концы его таяли во тьме, свет единственного светильника туда не доставал. И здесь тушат, экономят. Лоуд прикрыла дверь, в последний момент не утерпев и глянув в свою временную камеру. Метлы? Огромные кипы, связанные лозой. Зачем им столько? Тьфу, дура, могла бы с удобством сидеть.

Коридор. Из одной из дверей падает полоса дневного света. Тихо. Но скоро писаря вернутся. Вон та, нужная лестница. Подняться, будет прихожий покой Мудрейшего. Там придется выждать, спрятавшись за занавесями. Принять облик сотника храмовой охраны, и войти к жрецу. Грузчик сказал, что она должна знать сотника. Лоуд не помнила. Высокий, с пролысинами? Узнать, вспомнить, войти. Пузырек с ядом спрятан в штанах. В воду или еду — все равно. Рядом с Мудрейшим постоянно несколько телохранителей и девки. Нужно быть осторожной.

Лоуд шла по ступеням, сандалии поскрипывали, иногда визгливо. Оборотень, наконец, догадалась, сняла обувь. Не нужно было их брать — неудобные и писарским потом провонялись. Достаточно было бы иллюзии…

Оборотень выглянула из-за поворота лестницы и поняла что ошиблась. Охрана здесь действительно была — слышался тихий разговор, но на покои Мудрейшего комнаты вовсе не походили. И занавесей (портьер? Слово такое?) не было. Ни одной. Каменные стены, железные палки, прислоненные в углу. И главное, запах. Прогорклое масло, что-то острое и неприятное, жженое дерево, еще что-то коленное. Железо?

Додумать Лоуд не успела — снизу поднимались, негромко разговаривая. На миг застыв, оборотень, шагнула вперед. С опозданием поняла, что в руках сандалии — босой брат в Храме не редкость, но с обувью в руках будет странен…

Иллюзия вышла плохонькая, но писарь глядящий в дощечку для письма несколько естественнее, чем размахивающий погаными сандалиями. Краем глаза Лоуд уловила, как глянули на нее охранники, но деловито прошла мимо. Проклятая сандальная дощечка словно в насмешку стала лучше — на слое воска даже знаки проступили. Оборотень знала что там написано даже не читая — единственную она вблизи видела дощечку — на ней в подвале отмечали выдаваемые мерки нэка.

Сзади раздавались шаги — Лоуд закрутила головой, ища куда спрятаться. Некуда. Пустые стены и двери, дальше тупик. Оборотень в отчаянии ухватилась за кольцо широкой двери — если комната больше, в ней легче укрыться.

Глупо, комната большая, но почти вся заставленная столами и шкафами (стеллажами? Есть такое странное слово?), на звук открывшейся двери повернулся огромный мужчина, — Лоуд едва успела присесть и отползти за ближайший стол.

— Эй, кто дурит? — хрипло удивился гигант.

Дверь снова распахнулась, вошли все-таки догнавшие Лоуд, те двое с лестницы.

— Продолжим, брат-мастер?

— Соплееды, вас наизнанку, шутки шутим? — сердито пробасил тот, кого назвали мастером.

— Так поужинали, вы же сами соизволили…

Что-то железно громыхнуло, отползающая вглубь столов, листов железа и бочек, Лоуд, была уверена что это на нее что-то падает. Нет, это братья у большого стола занялись делом. Подобрав полы плаща и забившись за бочку испачканную черным (уголь?), оборотень замерла. Определенно, это была «мастерская» — слово всплыло и надежно сталось в памяти. За центральным столом звонко били молотками, вжикали и звякали. Звуки работы заглушали разговор, Лоуд лишь поняла, что делают что-то срочное, необходимое для флота.

Там стучали и гремели, один из подручных расхаживал по мастерской, Лоуд ждала, когда на нее наткнутся, но пока обходилось.

— Все, проваливайте, — пробасил огромный человек. — Ночью закончу, отнесете.

Он закрыл за рабочими дверь, лязгнул засовом и вернулся к столу. Бубня под нос, с чем-то возился, потом убирал молотки и штуки, которыми драли металл (напильники? Сомнительное слово). Лоуд видела широченную спину, заросшую седым волосом, завязки кожаного фартука. На столе появились иные хитроумные инструменты: блестящие, похожие на украшения, оборотень узнала линейку, — похожей, только ржавой, ей когда-то в подвале очень больно раздвигали челюсти. Потом в памяти всплыло слово «циркуль» — железка с иглой, похожая на оружие. Здоровяк что-то размечал на листе металла, толстые пальцы с неожиданной точностью проводили линии. Довольно хрюкнул, глотнул из кувшина и продолжил работу.

Лоуд смотрела на кувшин. То самое слово — «шанс!». Иначе придется здесь просидеть до полуночи, а к полуночи без своей порции нэка пустоголовый оборотень будет выть от боли и пытаться размозжить себе голову.

Мастер работал, Лоуд смотрела. Толстяк начал насвистывать — весьма неприятно для слуха даже не очень избалованной музыкой оборотня. Вытер руки, собрал в кожаный чехол, видимо, очень ценные инструменты и прошел к большому шкафу. Загремели ключи.

Лоуд лихорадочно копалась в штанах. Ющец его возьми, невозможно ничего найти среди подвесок вспотевшей плоти и подвязанного платка. Наконец, флакон с ядом нащупался. Ломая ноготь о пробку, оборотень проскользнула к столу, встряхнула флакон над кувшином. Будь проклят Грузчик — зачем такое широкое горлышко? Почти все содержимое флакона оказалось в кувшине. Оглушительно булькнуло. Лоуд в ужасе присела, но мастер продолжал насвистывать свою пыточную мелодию. Оборотень поползла к надежной бочке с углем. Успела, правда, едва не свалила плащом обрезки досок. Никаких плащей — только иллюзия!

Мастер вернулся к столу, поставил плоский деревянный футляр, любовно похлопал по крышке.

Он снова возился, собирая какую-то подставку. Лоуд все с большей ненавистью глядела в шерстистую спину. Пей. Пей, утос-подзаглот, тебя побери.

Равнодушный к дарковским призывам мастер поднял на стол грубую треногу, закрепил на ней корпус инструмента, похожего на круглую трубу-дубинку, только металлическую. Лоуд тупо наблюдала, чувствуя, как нарастает ломота в ногах. Мастер прервал свист, что-то негромко щелкнуло и со стола посыпались мелкие искры — тончайший яркий луч скользил по поверхности заготовки, с неимоверной легкостью прорезая металл.

Длилось колдовство недолго, но оборотню показалось что половина ночи ушла. Снова щелкнуло, прервалось тихое шипение — мастер принялся снимать инструмент. В этот миг ногу Лоуд пронзила первая настоящая боль — нога судорожно выпрямилась, ударив бочонок с углем.

Мастер вздрогнул, обернулся на звук.

— Опять эти припёротые хвостатые твари.

Он зашарил по верстаку — оборотень поняла, что сейчас в нее прилетит массивная железка и пришибет как настоящую крысу.

Когда мастер повернулся, отыскав подходящее метательное оружие — Лоуд уже стояла.

— Хэвус? — мастер разинул рот. — Шпионил⁈

— Я⁈ — возмутился писарь-оборотень. — Послан за тобой. Ты срочно нужен…

— Что? Дверь же… — здоровяк глянул на засов, убедился, что тот надежно задвинут. — Э, да Хэвус ли ты? Пасть-то у тебя… Ну-ка, иди сюда, — мастер сжал в ручище рукоять большого молотка.

— Я все объясню, — поспешила заверить Лоуд. — Обстоятельства… Закудхался я совсем, бегаю-бегаю. Слушай, дай воды глотнуть, — писарь-оборотень потянулся к кувшину.

— Ты, недоносок, как почтительно с Мастером Храма Слова говоришь? — еще больше изумился здоровяк, внезапно оказавшийся столь крупной фигурой. — Спятил?

— Почти, — угрюмо сказала Лоуд. — Дай воды. Горло пересохло.

— Сейчас смажу. По самые потроха, — мастер подхватил кувшин, убирая подальше от странного шпиона, машинально глотнул, отставил на верстак. — Иди-ка сюда.

— Прямо сейчас. Ты меня не привлекаешь. К Мудрейшему греби, отсасывать.

Здоровяк изумленно сморгнул — видимо, осмысливал столь свежее предложение. Оскалился:

— Да ты…

От молотка Лоуд увернулась чудом — тяжелый инструмент врезался в один из стеллажей, на неудачливую убийцу посыпались острые заготовки проволочных крюков. Оборотень метнулась в сторону, мастер прыгнул следом, ухватил за плащ. Едва не опрокинутая на пол Лоуд захрипела, рванула завязки, одновременно с перепугу превратилась в светловолосую ублёвку, что так нравилась большинству самцов. Мастер потрясенно выругался, потянулся к гриве кудрей — оборотень успела освободиться от плаща, рванулась вперед. Взвизгнула, оставив прядь волос в мужской лапе…

— Ты это… — прохрипел мастер.

— Нет, не это, — злобно возразила Лоуд, крепко ударившаяся женственно округлившимся бедром о край стола, и превратилась в мальчишку. Мастер, сметая со стола инструменты, рванулся к ней, мальчишка-оборотень успел шмыгнуть под соседний стол. Огромный мастер нагнулся, пытаясь рассмотреть рыжую голову, но тут его повело — застонав, он ухватился за стол. Лоуд, выглядывая из-под стола с восторгом убедилась: морда врага мгновенно покрылась крупными каплями пота.

— Мне… что такое… — прохрипел мастер.

— Сейчас сдохнешь, — охотно разъяснила Лоуд.

Здоровяк, цепляясь за стол, сделал несколько неверных шагов к двери, рухнул на могучие колени. Прополз несколько шагов, начал шарить по двери, ища засов…

— Куда собрался, срань слепая? — осведомилась оборотень, подходя сзади — у самой все сильнее схватывало ноги.

Мастер пытался отодвинуть засов, Лоуд обхватила его за шершавую широченную челюсть, попыталась повалить назад. Но Мастер Храма еще не соглашался подыхать. Отмахнулся — Лоуд отлетела к столу как перышко.

— Припёрок тухлый, — оборотень с трудом поднялась на отказывающие ноги, превратилась в писаря Хэвуса, и, подняв один из молотков, пошла к двери. Мастер дергал засов. Молоток с глухим стуком опустился ему на темя. Огромное тело сильно вздрогнуло и сползло на пол. Лоуд подергала рукоять молотка — застрял. Нужно было другой брать, у этого форма бойка для побивки голов неподходящая.

Раскинутые ноги мастера вызывали смутное удовольствие. Но нужно было уходить. Уходить к нэку — боль нарастала с каждым мгновением, левая рука уже пыталась нелепо выгнуться в запястье. Нужен нэк. Но нэка не дадут. Дадут долгую ночь в пыточной. И от чего больше хочется уйти, трудно сказать.

Лоуд, подволакивая ногу, направилась к кувшину. Слава богу, не разбился. Это Грузчик славно придумал — хороший яд, — не так уж больно ублёвку-мастеру было подыхать. Будем надеяться, молоток он успел почувствовать…

Оборотень стояла с кувшином в руке. Вода ничем не пахла, но пить ее не хотелось. Совсем не хотелось. Как-то гнусно — кувшин весь грязный, залапанный. (С каких это пор пустоголовая оборотень брезгливой стала?)) Не хочется пить. И руки не так уж болят.

Правую руку вывернуло приступом боли, и Лоуд поспешно поставила кувшин, опасаясь выронить и разбить. Кружку нужно. Должны же быть у этого ублюдка кружки?

Оборотень заковыляла вокруг столов, озирая бесчисленные стеллажи, шкафы и полки. Сколько всякой дряни, наверное, и оружие можно найти. Если оборотень мужчина, то уместнее было бы себя на меч бросить. Или на кинжал. Это будет гордо и отчасти даже красиво. Но если это, пустоголовое, все-таки женщиной родилось, то как с выпущенными кишками потом лежать? Яд уместнее. Кстати, а какой последний облик оборотни после смерти принимают? Наверное, истинный, свой?

Скрутило так, что Лоуд, скорчившись и хныкая, кинулась к большому шкафу — на средних полках виднелись какие-то сосуды. Нога подкосилась, оборотень упала, с полок посыпались инструменты, свитки и чертежи. Оборотень чудом поймала в скрюченные пальцы глиняную банку, нетерпеливо сковырнула крышку — в нос ударила такая мощная вонь, что даже в голове на миг прояснилось. Лоуд отбросила отраву, с трудом поднялась на ноги. Банки, горшочки, бутыли — с мазями растворами, мелким цветным песком… Нету! Нету!

Тело свело по-настоящему — оборотень с мычанием покатилась по полу, не чувствуя как в тело врезается металл инструментов и черепки разбитых горшков. Замерла. Крошечное мимолетное облегчение, сулящее бесконечную пытку. Нужно ползти к горшку. Что угодно, но не такая боль. Лоуд повернулась на разбитые локти… и увидела горшки на нижней полке. Похожи, очень похожи! Рядом куски зачерствевшего хлеба, что-то в мешочках. Неважно. Оборотень дотянулась — пальцы ухватить увесистый горшок не могли, подкатила к себе толчками. На залитой воском крышке печати Храма не было. Не то! В отчаянии, оборотень сдирала воск зубами и непослушными ногтями. Боги, помогите! Крышка, наконец, отскочила, на пол полилось, в нос ударил чудесный запах нэка…

…Лоуд рыгнула. Было уже не так больно. Еще захлебываясь первыми глотками она поняла, что это неправильный нэк. Наверное, тот что «паленым» называют. Но нэк! Боль почти сразу отступила, но осталась в глубине мышц. Оборотень глотала и глотала, прерывалась, чтобы слизнуть с пола пролившееся, на язык налипала пыль, но это было неважно. Нэк!

Боль осталась под кожей, но отступила. Лоуд легла удобнее, оперлась о локоть, вновь рыгнула и хихикнула. В шкафу есть еще нэк. Определенно, во всех трех горшках нэк. А вдруг нет⁈

Она вскрыла все три. Нэк! Замечательный, очень горький, пусть не настоящий, но нэк. Голова кружилась все сильнее, оборотень чуть не стукнула драгоценный горшок о пол и обеспокоилась. Может, нэк отравлен? Впрочем, так подыхать совсем не страшно.

(Опьянение? Было когда-то такое слово, и оно вернулось). Улыбаясь, Лоуд дотянулась до окаменевшей горбушки хлеба, принялась размачивать в (полном! абсолютно полном!) горшке. Съела все огрызки из шкафа, потом сжевала найденные в узелке кругляшки (семечки? орешки?) — слова всплывали из памяти, но ясности с ними не прибавлялось. Возможно потому, что голова кружилась.

Лоуд бродила по мастерской, хохотала над забавными инструментами, над пламенем светильников. Обличия менялись сами собой, оборотень веселилась над собственными пальцами: то толстыми, то изящными, грязными или в кольцах, мелькали и вообще удивительные с почему-то красными, очень блестящими ногтями. Ну, разве не забавно⁈

Потом Лоуд пинала тело мастера. Потом навалилась на него в обличии самой толстой бабы, которую могла вспомнить, и всласть поелозила. Были мысли вернуться в обличье писаря и поиметь проклятого мертвяка мужским способом, но уж слишком гадостная была мысль. Зато молоток из головы ублёвка сам собой высвободился и вынулся. Лоуд проделала в черепе мастера еще несколько пробоин и пошла гулять по мастерской.

Потом ее вырвало…

Лоуд держалась за голову и смотрела на горшки паленого нэка. Вот отрава. Лопнет сейчас пустая голова оборотня. Умирающая замычала и затрясла головой. Пусть болит. Пусть мысли будут короткие. Совладать проще. Нужно уходить. Забрать нэк и уходить. Спасаться. Кажется, в дверь стучали. Пришли и ушли. Но утром вернутся. Как отсюда уйти?

…У, ющец раздолбанный, опять качает. Теперь ноги не деревянные, наоборот, слишком гибкие и мягкие. И пить захотелось. Лоуд добрела до двери, посмотрела на засов, еще разок пнула покойника. Нет, здесь пытаться проскользнуть неразумно — нужно твердости в ногах дождаться. Пытаясь сосредоточиться, оборотень стащила с тяжелого трупа фартук. Если облик мастера принимать, то с этаким странным предметом намучаешься. Лучше сразу надеть. Да и если блевать опять потянет, не так испачкаешься…

Много в мастерской всякого имелось: и трубы, и железо: рыжее, черное и даже красноватое (медь?), колеса, котлы, трубки узкие, изогнутые. Оборотень поплелась за шкафы — обнаружились двери. Лоуд сунулась в одну — спальня. Роскошная до невозможности, почти как нижний кабинет Мудрейшего. Ковры, ложе с десятком подушек, целых два окна. Свечи, сундуки и шкафы. Открыла: одежда добротная. Хорошо мастер жил, пока по темени молотком не схлопотал. На столике бочонок — по запаху, бражка. Странно, мастер мог бы себе позволить лучшим храмовым нэком баловаться.