Сага о бескрылых (СИ)

Глава 20

Удивительным в тот день был город Хиссис. Пожары не утихали, вовсю пылал царский дворец, в полдень занялся Мемонский квартал. Рыскали среди дыма шайки и малые отряды вооруженных людей, старались не сталкиваться, выбивали двери уцелевших домов, поспешно выносили серебро и ценные вещи, хватали женщин помоложе, резали глотки тем, кто осмелился возражать. Валялись на улицах и в домах тысячи трупов, коптились в дыму, начинали смердеть. Издыхали под стенами, бродили обезумев, швыряясь серебром, раздирая на себе одежду и кожу, лишенные нэка Храмовые братья. Выли в черный дым, бросались в огонь. Не все, конечно. Имелся еще нэк. Говорили, что кто-то напал на Храмовый лагерь ночью, но полусотня штаб-братьев отбила нападение. Вроде не люди нападали, а демоны, но потом вернулись экипажи уцелевших кораблей, требовали нэка и резались со штабными еще кровавее. Встал отдельным лагерем у маяка отряд экипажей двух унир и полузатонувшей «Виты», те к себе никого не подпускали. Собирались они, вроде бы, нэк продавать, но потом передумали. Ходила по бухте, забитой дымящимися остовами кораблей, «Двуглазка» — хитроумный экипаж пытался среди углей отыскать уцелевшие бочонки эликсира.

Стал в десять раз меньше затянутый дымами город. И в сто раз безлюднее. Грузчик полагал, что многие горожане из Хиссиса бежали, Лоуд, видя бесчисленные трупы, думала, что на улицах и дворах все люди и остались. Напарники с живыми людьми старались не сталкиваться, кружили по кварталам, прячась в домах и дворах. Измученный поклажей Грушеед уже едва ногами двигал. Ничего не получалось: в дом прыгучего жреца Угона попасть было вполне можно, но найти тележку с мулом или ослом, да вывезти драгоценные бочонки в безопасное место, нечего и думать.

— До темноты придется ждать, а пока осла раздобыть, да чистым воздухом подышать, — намекнула Лоуд.

Хозяин согласился.

Лишнюю поклажу запрятали неподалеку от Проездной площади. Ворота выбранного дома были выбиты, по всему двору валялось тряпье и медные деньги. Трупов тоже хватало. Ценные мешки сложили в чуланчике, потом Укс за ноги подтащил тело старика, оставил сторожить-загораживать дверь.

— Охраняй, седобородый, а то второй раз убьем, — пригрозила оборотень молчаливому часовому.

Мальчишка-Грушеед таращил глаза, помалкивал. Лоуд полагала, что разумнее его связать, да рядом с мешками уложить, но Грузчик решил иначе. Может и к лучшему решил: когда выбрались за город, мальчишка уже волок мешок с двумя курицами. На берегу реки сообщники ушли подальше в кустарник и развели костер.

— В Хиссисе жареного и так полно, — заметила Лоуд, глядя на дымную завесу над городом.

— Там легко и самим поджариться, — буркнул десятник.

Грушеед ощипывать куриц не умел, за что схлопотал крепкую оплеуху. Пока унимал у воды кровь из носа, оборотень посоветовала:

— Если ты, хозяин, рабов вознамерился брать, то выгоднее уродов чуть поопытнее этого наловить.

— В Сарапе советуешь набрать? — усмехнулся десятник.

— Тех, пожалуй, только вместе с надсмотрщиком забирать имеет смысл. Или на мясо.

Брезгливый Грузчик поморщился.

Следовало торопиться, поэтому куриц съели полусырыми. Напрасно, поскольку едва вернулись на дорогу и сделали с сотню шагов, как даже железный желудок Лоуд вознамерился взбунтоваться. В основном из-за запаха. За сутки по дороге немало прошло людей и не только людей. Кое-кто здесь и остался. Вроде сотни трупов в городе видели, а здесь пробрало…

— Осла совершенно напрасно забили. Нам бы пригодился, — сглатывая, сказала оборотень.

Ослу еще повезло, лежал с взрезанной шеей. Дальше валялся мул, женщина, потом не пойми кто… Кровь уже впиталась в пыль, веревки кишок растянулись поперек дороги, сплелись в комки, казалось, трупы связаны жуткой пуповиной. Или паутиной.

— Обойдем, — просипел десятник.

— Тут знаки начертаны, — сообщила Лоуд, вглядываясь в бурые полосы на дороге. Хозяин толкнул ее в спину, оборотень возражать не стала, лишь подхватила валяющуюся в колее шкатулку. Бренчала та очень многообещающе.

Грушеед добежал до кустов, начал выплевывать курятину. Десятник, надо отдать ему должное, сдержался. Пока мужчины боролись со слабостью, Лоуд поддела ножом крышку шкатулки.

— Цацки. И серебра немножко.

— Выбросить не хочешь? — с угрозой спросил хозяин.

— Просто любопытно, — оборотень закрыла серебро, пару раз копнув ножом под кустом, присыпала пылью шкатулку.

— Как думаешь, кто это на дороге резвился? Калликары обнаглели?

— И знать не хочу, — буркнул десятник, ударом распоротого сапога сшиб с ног ослабевшего мальчишку. — Догоняй, Грушеплюй…

Пошли через кусты, мальчишка ковылял сзади, пытался догнать.

— Хозяин, тебе бы сапоги с кого снять, — посоветовала Лоуд.

— Успею. Подвернется что-нибудь добротное…

Кусты стали совсем непролазными, пришлось вернуться к дороге. Здесь было почти нормально: трупы попадались, но не часто и в приличном виде. Правда, вспухать уже начали — день был душноватый.

У перевернутой повозки оборотень подобрала новый симпатичный топорик — Грузчик не возражал — инструмент может понадобиться. Зашагали дальше…

— Там со знаками или наш сумасшедший брат, отсутствием нэка вдохновленный, позабавился или пара сирен наведалась, — наконец, сделал вывод вдумчивый десятник, перешагивая через очередного мертвеца.

— Так далеко от островов залетают? — удивилась Лоуд.

— Бывает. Если большую поживу учуют. Ты их видела?

— Дважды. Один раз покушались, ублёвки сисястые. Но мы хорошо вооруженные шли, геройски отбились.

— А как же… — Укс процитировал:

Уши гребцам плотно воском залеплены были,

Арха-героя у мачты надежной веревкой связали.

Остров вдали показался пустынный, скалистый.

И в расстоянье, откуда призывное пенье расслышать,

Может, сирены влекуще и сладко воспели…

— Да уж воспели, — оборотень сплюнула. — Одно подзоглотье… Впереди меня гребец сидел — на нем шерсть дыбом встала. Вот такой соблазн, ющец их… Ты сам-то разве их напевов не слыхал?

Десятник лишь бросил косой взгляд.

Лоуд сообразила — ну понятно, в воздухе разве какое пенье расслышишь?

Когда показался Сарап, у оборотня уже болели ноги. По земле шагать, это не морем спокойненько плыть. У спуска к повороту присели отдохнуть.

— Слегка припозднились мы, — десятник смотрел на клубы дыма над поселком.

— Там ослов и лодок предостаточно имелось. Должно и на нашу долю хватить, — проворчала Лоуд. — Э, Грушеед, ты вроде туда идти не особо хочешь?

Мальчишка лишь ниже склонил голову: сидел, обхватив колени, рубашка с взрослого плеча казалась плащом, длинные штаны закатаны, а все равно голым чучелом кажется. Шея с два пальца толщиной. Вот носильщик так носильщик.

— Через стену глянем, может и обходить не придется, — решил Укс.

Обходить действительно не пришлось: с внешней стены охранники исчезли, да и вообще поселок порядком изменился — теперь было очевидно, что горят строения в разных частях Сарапа.

Шпионы взобрались на стену — легконогий Грузчик поднялся без труда, втянул на ремне Лоуд, потом мальчишку.

— Ловко, — восхитилась оборотень, озираясь. Видимо, настоящего боя на стене не случилось — схлестнулись мимоходом. Обломки копья, лужица крови. Но сброшенный вниз раб висел красиво: угодил спиной на кол ограды, туповатая деревяшка выперла из-под грудины. Борода наколотого человека задралась к небу, рот распахнут, желтеют пеньки зубов.

— Эх, боги-то как жестоки, — расчувствовалась Лоуд. — Друг ведь, почти брат. В одной клетке сидели, из одного корыта хлебали…

Грушеед таращил глаза, Укс пробурчал насчет «закудхала, сказочница» и, наконец, навинтил наконечник на дротик.

Прошли по улочке. Лоуд опять удивлялась тому, как порой мгновенно мир меняется: дома выглядели брошенными, у дверей валялись кучи черепков, словно нарочно посуду здесь били. Может, и правда, нарочно. На распоротый мешок с мукой кто-то помочился — вокруг виднелись белесые липкие следы босых ног. Со двора уже пованивало, с забора свисал разодранный надвое плащ. Ветерок нес вдоль стены облачко куриного пуха — кто-то весьма умело подушки победил.

— Хозяин, ты снег видел? — спросила Лоуд.

Укс поморщился:

— А ты видела, что ли?

— Еще бы! — оборотень подбодрила пинком Грушееда, вздумавшего разглядывать голую мертвую бабу, растянутую на веревках в воротах. — Настоящий снег — красота немыслимая. Кожу жжет, глаз радует…

— Ты бы, пустоголовая, помалкивала…

На соседней улочке раздавались голоса, захрустела выламываемая дверь…

У ограды знакомого сада Лоуд грустно заметила:

— Нет, опоздали мы.

Валялся на мостовой развязавшийся узел: шелковая туника, еще какое-то тряпье, сандалии с серебряными пряжками. Чуть дальше прилег незадачливый грабитель — повыше задницы торчал обломок стрелы.

— Может и вовремя, — пробурчал Грузчик. — Неоднозначно тут у них, — он легко подпрыгнул, оказался сидящим на заборе — колокольчики неуверенно звякнули.

— Я рогулькой подпирала, — похвасталась оборотень.

Укс молча срезал шнурки сигнализации, протянул руку. Лоуд надела кокетливый облик светловолосой стройняшки — десятник поднял напарницу вверх, вздохнул:

— Шмонда и есть.

Глянул вниз на мальчишку.

— Что это мы тут птичек изображать должны? — удивилась оборотень. — Лезь, Грушеед.

— Не, пусть сам решит, — сказал десятник, разглядывая с высоты забора сад и дом. — Мне его связывать надоело. Пусть выбирает. Может ему Логос-созидатель иную дорогу наметил и не по пути нам. Отпустим.

— С какой это стати тонконогий человечий сопляк… — Лоуд замолчала.

Выходит, хозяин о мальчишке чуть больше знает. Странно. Жизнь в последние день-два случилась бурной и интересной, о мелочах думать было некогда. Ну, приблудился сопляк-прислужник. Временами даже полезен — пнешь, работает, старается. Учили его чему-то рабскому, истинно человечьему. Может и зад подставлял — в Сарапе того греха не боятся. Или он, все-таки, высокой крови? Нет, не мог так Логос-созидатель намудрить…

Лоуд с любопытством смотрела, как мальчишка топчется, зубы сжимает. Шагнул к забору, подпрыгнул — Укс ухватил за шиворот, поднял.

— Ну, ты храбрец, — сказала оборотень взобравшемуся на гребень сопляку. — Понял хоть, в какую жопу сунулся?

Мальчишка хотел что-то сказать, но вспомнил что немой, только лоб наморщил. Лоуд ухмыльнулась и хотела спихнуть его в сад, но от толчка хозяина сама слетела и едва на ногах удержалась:

— Что еще за подзаглотство, хозяин?

— Не скалься. Одаривать буду.

Лоуд изумилась, мальчишка тоже рот открыл: десятник шел от куста к кусту, без спешки выбирал, резал кинжалом розы.

— Вот пополам мне провалиться, — оборотень, улыбаясь, приняла тяжелый букет — розы пахли теплым сухим днем, солнцем и чуть-чуть морем. Укс набрал уйму сочно-багровых, лишь в середине светлело несколько атласно белых и желтых. Точно мясо парное, свежайшее, с косточкой белой в мякоти.

— Ах, боги свидетели — я влюбленная в героя навечно, — пропела оборотень.

— Молчи уж, — десятник улыбался.

У дорожки валялось тело — не мертвое, поскольку временами шевелилось и желудочно кашляло. Вокруг лужи блевоты, густая вонь бражки, пива и нутряной кислятины.

— Человек, — вздохнула Лоуд.

— Совсем уже равный, — согласился десятник.

У дверей хозяйского дома раздавались пьяные голоса, туда соучастники не пошли. Укс подвел к разбитому окну первого этажа, оборотень запрыгнула внутрь. Десятник сел на подоконник, обернулся:

— Не хочешь?

Мальчишка, опустив голову, стоял на дорожке.

— Ну, смотри, — буркнул Укс. — Если он жив, могли бы потолковать. Или не очень и нужно тебе?

Грушеед замотал головой, в смысле «не нужно».

— Гуляй тогда, — разрешил десятник. — Мула или осла найди, нам в городе понадобится. У той улочки жди.

Мальчишка кивнул.

Лоуд, пробираясь в глубь комнаты сквозь опрокинутую мебель, заметила:

— К чему нам еще один осел? Хватит и того, в которого умный десятник превратился.

— Не шмонди.

— Так наведет ведь сопляк. Сквозь копья пробиваться желаешь? Он тут всех знает…

— Вот потому и не наведет. Не одной тебе Сарап густым дерьмом воняет.

— Ладно, — поразмыслив, согласилась оборотень. — Я на всякий случай уточнила. Ибо лишь Логос-созидатель постичь способен…

Лоуд шагнула в дверь за хозяином, и Логос-созидатель напомнил, что в чужих домах нужно поменьше болтать. В полутьме галереи оборотня обхватили сзади. На Укса тоже накинулись, но стремительный десятник успел отпрыгнуть. Там хрипели и боролись, Лоуд, притиснутой к большому и горячему телу, тоже было чем заняться. Меняла облики: рослый полусотник, черноволосая баба, рыжий мальчишка — обычно это сбивало с толку противника, но нынешний лишь удивлено гмыкал, но не отпускал. И руки как спрутовы щупальца, только потные. Э, дура припёротая, могла бы и унюхать. Лоуд превратилась в Жирную и сразу обратно в мальчишку — цепкие лапы удалось разорвать, оборотень, не оборачиваясь, подпрыгнула, метя макушкой в подбородок врага. Вроде и неслабо попала, но крепкий ющец лишь крякнул, попытался стиснуть оборотня вновь. Лоуд левой рукой успела выхватить нож, неловко развернула клинок. Противник охнул — значит, задела. Оборотень рванулась, ударила правой ладонью по рукояти Белоспинного — направленный нож вошел в живое. Объятья врага ослабли, и Лоуд, вскрывая брюшину, рванула клинок вверх. Рядом тускло блеснуло — наконечник дротика ужалил врага в висок — оборотень разглядела выпученные глаза огромного бородатого мужа…

Пахло розами и кровью — Лоуд сидела на корточках, собирала рассыпавшиеся цветы.

— Терпеть не могу бородатых. И вот скажи, хозяин, почему на тебя нормальные прыгнули, а меня этот подзаглотник насквозь заросший тискать взялся?

— Меньше гуляй шмондой гладкой.

— А писарь Хэвус с такими цветами как выглядеть будет? — возмутилась оборотень.

— Ну и брось их. Потом еще нарежем.

— Потом ты забудешь, — Лоуд воткнула сломанный бутон в уже испустившую последний вздох бородатую пасть «обнимальщика», подняла отощавший букет.

Дом был разгромлен. Даже шторы успели частично оборвать. Валялись тела, сидел на ступенях насмерть истекший кровью латник, свешивались измятые перья с его шлема. Лоуд потрогала остатки былой красоты:

— Вроде петушиные, а в алом цвете ох как смотрятся.

— Пошли. Ты в лужу вляпалась.

— Чего спешить? Нет тут его, — оборотень обтерла подошвы о набедренную повязку устроившегося вдоль ступеней раба — спина человека была сплошь в старых рубцах, мозолистая лапа намертво зажала серебряный кубок — наверное, успел дурачок порадоваться перед смертью.

— Некуда ему деться, — бурчал десятник, поднимаясь вверх. — Здесь ждет.

— Может, в море уйти успел. Или в бою сдох, — предположила Лоуд. — Чего ему смерти ждать?

— А куда ему бежать? Да и умирать в бою такой не станет. Эти Пришлые не из таковских.

— Они разные.

— Потом расскажешь.

На втором этаже было примерно то же: разор, мертвецы, кровавые потеки и черепки. Укс постоял перед картинами: большинство валялось на полу, но две еще висели — десятник свел вместе края распоротого холста.

— Море, что ли? — заинтересовалась Лоуд. — Чудно нарисовано. Не фрух, но я бы на стену повесила.

— Чудно, — согласился десятник и, покачивая дротиком, двинулся сквозь анфиладу комнат. На первом этаже что-то с грохотом упало.

— Шкафы ломают, — догадалась оборотень.

— И разгромивши его, добычу тащили в норы сырые.

Все хорошо меж собой поделив и кровью умывшись.

Деву прекрасную пригласив, цветами изобильно украсив,

Спросили: «Что повелишь, о, рукою блестяще разящая?»

— пробормотал себе под нос Грузчик и пинком распахнул последнюю дверь.

Богатый кабинет, почти не тронутый: лишь резная скамья опрокинута, да среди подушек скорчился грузный человек в белой тунике, его кровь уже впиталась в темный ковер. Шкафы с книгами, мудреные инструменты на полках, стол заваленный свитками и письменными приборами, сидящий в кресле человек: вполне живой, бритый, напряженно всматривающийся в пришельцев.

— Я карту на память возьму, — уведомила Лоуд, подходя к приметному украшению на стене.

Десятник кивнул и направился к столу.

Осторожно вырезая из рамы карту — очень хорошую, с тщательно вырисованными миниатюрами, на отличном пергаменте, — оборотень слушала разговор.

— Ты Шлюманом будешь? — спросил Укс.

— С кем имею честь? — хрипло спросил бывший хозяин Сарапа и прокашлялся.

— Грузчик я. Что делать думаешь, господин Шлюман?

— Вы посланцы Храма? Я готов к сотрудничеству. Прошу понять, инцидент в порту был случаен, мой приказ неверно истолковали, и я…

— Боги тебя уже простили, — Укс постучал концом древка по толстой книге на столе. — Ты зачем сюда пришел, мудрец Шлюман?

— Это мой дом. Я его придумал и возвел, здесь все плод моих трудов, я сделал Сарап цветущим…

— Сегодня это особенно заметно. Я не спрашиваю, что ты сделал. Зачем вы сюда приходите, а, Шлюман?

Бывший хозяин облизал свои растрескавшиеся губы:

— Понимаю. Видите ли, лично я не собирался сюда «приходить». Это случайность. Трагическая случайность. Любой Пришлый просто жертва обстоятельств…

— Жертва? — Укс присел на край стола. — Шутишь? Вы приходите и все меняете. По-твоему, это лишь случайность?

— Так получается. Позвольте мне объяснить…

— Не стоит. Я верю. Значит, случайность? — десятник глянул на Лоуд — та пожала плечами и продолжила скручивать в рулончик замечательную карту.

— Если исходить из теории вероятности, то мое появление в этом мире определено лишь данностью условий и… — поспешно начал объяснять Шлюман.

— Закрой пасть, жертва случайных богов, — Грузчик без особого интереса развернул какой-то чертеж.

— Это паровая турбина, — тихо сказал бывший хозяин. — Вы не представляете, сколь полезен этот механизм. Я почти решил проблему создания котла. У меня отличные мастерские. Дайте мне достаточно железа и…

— У нас достаточно железа, — Укс поскреб ногтем наконечник своего дротика. — Пожалуй, мы ни в чем больше не нуждаемся. Особенно в случайностях.

— Но могущество вашего Храма могло бы возрасти многократно…

— Не сомневаюсь. Ты абсолютно прав. И будет логично, если столь мудрый Пришлый примкнет к мудрейшему из Мудрейших. Собственно, и храбрый царь Трид будет рад встретиться со столь надежным союзником.

Шлюман понял:

— Напрасно, господин Грузчик. Я мог бы проложить путь к вашему истинному могуществу. Корабли без гребцов, паровые кузни, летающие аппараты…

Укс улыбнулся:

— Верю. Я кое-что слышал о летающих кораблях. Я не верю в богов, но любому кощунству есть границы.

— Но это достижимо! Создать элементарный аэростат не так сложно. Он взлетит, и вы сможете убедиться…

Десятник поморщился:

— Я не хочу этого видеть. Предложи иное, человек равно-летучий. Свою рабскую преданность, уменье ублажать мужчин, лизать зады, уродовать детей во славу Храма. Или еще что-нибудь забавное.

— У меня есть серебро. Не так много, но… На севере есть рудники, добычу породы можно было бы оптимизировать, я создам драгу, а вы дадите достаточное количество рабов. Я знаю, как это сделать. Если подумать о купеляции

[1]

… Только позвольте мне доказать делом!

Странные они, Пришлые. Лоуд довелось поглядеть на многих. Обычно они быстро умнели, обживались. Год-два, и Пришлый начинает походить на обыкновенного человека. Глуповатого, как все людишки, но по-своему чуть забавного, не вызывающего острого желания немедленно воткнуть нож ему в глаз. Шлюман был из других, из тех, что мнили себя умниками. Иногда они действительно взбирались очень высоко. Лоуд слыхала о командоре Найти — человеке знаменитом, воистину вызывавшем уважение. Но он уже сдох, как передохли все Пришлые, возомнившие себя богами. «Я знаю» говорят они. Наивные припёрки. Большое знание подобно большому клинку — им нужно уметь пользоваться. Например, некоторым оборотням, имеющим немалый опыт, большие клинки все равно в руку не ложатся. Как не корячься, только нож. Ну и что, клясть богов, что ли?

— Тебе нечего предложить, — констатировал Укс. — Наверное, ты сейчас умрешь, а, Шлюман?

— Это ошибка. Я могу принести много пользы.

— Разве что червям. Кому ты нужен, человек, думающий что летать несложно. Красотка-то где?

— Какая красотка?

— Безухая. Она, вроде бы, называла себя твоей женой.

— Не знаю, — бывший хозяин дома беспомощно огляделся. — Убежала, наверное. Все бежали.

— Странно. Ведь ты был заботливым пастухом, отцом и мужем. Дочка тоже бежала?

— Послушайте, я не понимаю, причем здесь эта сучка и дети? В чем их ценность? Вам нужен я! Мои знания, мой опыт, мои способности мыслить и конструировать.

— Лоуд, у тебя на ноже Пришлые сидели? — равнодушно спросил Укс.

— На этом точно еще не было, — призналась оборотень.

Шлюман встретился с ней взглядами, взвизгнул и вскинул руку, которую до сих пор держал под столом — Грузчик мгновенно и точно ударил по запястью древком дротика. Щелкнуло — все посмотрели на короткую стрелку, вонзившуюся в полку на стене, потом на хитроумное оружие в руке бывшего хозяина дома.

— Что за дрянь, ющец его заешь? — с отвращением процедил Укс.

— Арбалет. Маленький, а стрелка, должно быть, отравлена, — пояснила сведущая Лоуд, подходя к креслу Шлюмана.

Человек вжался в резную спинку, смотрел с ужасом. Оборотень положила ладонь на его неприятно влажный, потный лоб, взмахнула ножом…

— Слушай, пустоголовая, а без брызг можно? — поинтересовался десятник, промокая листом бумаги капли-бусины на рукаве.

— Так дернулся торопыга, — Лоуд вытерла клинок. — Кстати, у него сапоги хорошие. Глянь-ка, хозяин…

Сапоги стянулись с трудом. Укс ворчал, и действительно, с живого человека куда сподручнее обувь снимать.

— Подметке сносу не будет, — оборотень постучала ногтем по толстой, но очень эластичной коже. — Стурворм, точно тебе говорю.

— Потом вымою, примерю.

— Брезгливым, однако, стал.

— Иногда могу себе позволить, — Грузчик принялся высекать огонь.

Лоуд кинула на занявшееся веселое пламя охапку пергаментов — костерок на столе затрещал веселее.

— Пошли, что ли?

— Пусть займется хорошенько, — Укс сунул огонь под книжные полки.

Вышли, оставив запрокинувшего голову хозяина сидеть, размышлять о своей немыслимой мудрости среди языков пламени. Лоуд несла цветы и карту, десятник связанные ремнем сапоги.

— Так все-таки сын или не сын? — спросила оборотень. — Интересно мне все ж. Надо было спросить.

— Я и так знаю, — буркнул Грузчик.

На лестнице кто-то кричал, кажется, там дрались. Уставшие партнеры связываться не стали — вылезли в окно.

«Непоймикто», известный как Грушеед, ждал в переулке. Добытый осел был загнан во двор, жевал зелень, залитую чуть подпортившейся бобовой похлебкой — мальчишка не постеснялся, похозяйничал в здешнем доме.

— С Логосом-созидателем ты знаком, — похвалила Лоуд. — Но осел мог бы быть и не таким паршивым. Чего у него бок шелушится?

Мальчишка пожал плечами, осел попятился — оборотень знала, что копытные скоты ее не любят.

[1]

Купеляция (купелирование) — окислительное плавление сплава свинца с серебром, с целью выделения чистого серебра.