Сантрелья

Глава двадцать третья ВРАТА ВРЕМЕНИ

На пороге меня встретил Сулейман и стремительно запер за мной дверь на засов. Я удивленно огляделась и ахнула. На диване лежал Коля. Склонившийся над ним Абдеррахман обрабатывал ему раны.

— Меня привел Альфонсо, — прошептала я. — Будьте осторожны.

— Не беспокойся, — откликнулся Святогор.

Я приблизилась к брату, взяла его руку. Громыхнула цепь.

— Коленька, родной, как ты?

Он слабо улыбнулся:

— Нормально. Ты знаешь, что я видел в зале?

— Что? Я заметила, что ты куда-то завороженно смотрел.

— Герб замка!

— И что?

— Звезда с восемью концами, — возбужденно заговорил он, — это символ Андалусии. Его происхождение связано с мифологией Тартесса!

— Коля, милый, о чем ты? Нам надо выбираться отсюда. Здесь нам грозит гибель, — возмутилась я.

Он замотал головой в нетерпении и попытался сесть. Святогор помог ему. Он уже закончил врачевание, отошел немного и сел на пол по-турецки. Мы с Колей обнялись. Я гладила его слипшиеся волосы и целовала его воспаленные глаза. И вдруг я заметила, как восхищенно смотрит на нас Абдеррахман и улыбается.

— Святогор! Я нашла брата. Теперь я должна его спасти, — сказала я ему.

— Как ты назвала этого араба? — перебил меня Коля по-русски.

— Он не знает, кто ты? — обратилась я к Святогору.

— Нет, у нас не было возможности поговорить, — ответил он. — А раньше, до твоего появления, я и не собирался раскрывать ему свою тайну.

— Можно я скажу ему?

— Конечно, вы же оба мои родичи. Я так рад, что вы есть у меня, — растрогался он. — Я сделаю все, чтобы спасти вас. Вам нужно выяснить между собой, как вы здесь очутились.

— Много ли у нас времени? — осведомилась я.

— Какое-то время, я думаю, хозяева проговорят непременно. Так что время есть, но немного. В случае чего, мы скроемся в подземелье.

— Коленька, у нас мало времени, а я должна много тебе рассказать, — повернулась я к брату.

Мы говорили по-русски, извинившись перед нашим «арабом». Я в двух словах поведала Коле все с самого начала: о звонке Люды, о Рахмановых, о рукописи Святогора, о поисках в Сантрелье и о том, как я забрела к Абдеррахману. Он слушал, не перебивая, только удивленно поднял брови, узнав о манускрипте и о том, что хозяин этой комнаты и автор документа — одно и то же лицо, тот самый Святогор.

— Значит, именно он и владеет тайной Тартесса, — заключил Николай.

— Брат, ты неисправим! Сейчас не до Тартесса! — вскричала я.

— Аленушка, я не имею права уйти отсюда, не приблизившись к этой тайне. Ради чего я тогда сюда попал? Это же судьба!

И он принялся расспрашивать Святогора о загадке древнего города. Но выяснилось, что тот первый раз об этом слышит.

— Странно, — прошептал брат. — События, связанные с древней святыней, видимо, у него еще впереди.

— Коля, расскажи мне, как ты попал сюда, — потребовала я.

— Я изучил многие помещения замка и в одном из них обнаружил выход в подземелье. Кто знает, может быть, через него когда-то спасались последние обитатели замка и оставили его открытым. Я подумал, что в подземелье также мог располагаться тайник со святыней. У подземной развилки я свернул налево и через какое-то время увидел ту самую брешь, которая высвечивала солнечную стрелку на полу. Помнишь, ты сказала, что прошла по ней, дурачась, как по канату? Я тоже видел эту стрелку. Красиво было, свет как-то необычно переливался…

— Погоди, Коля, а дальше?

— Я пошел вперед, увидел деревянную фигурку Христа…

— Ты трогал его?

— Да. Меня удивило, что он так хорошо сохранился.

— А я еще и помолилась.

— Да, я, кажется, тоже прошептал «Отче наш», — вспомнил Николай.

— Может, это что-то вроде заклинания, и Христос перенес нас в прошлое? — предположила я.

— В таком случае, мы здесь с миссией.

— Я — чтобы найти тебя!

— А я — чтобы найти Тартесс, — твердо заявил брат.

— В этих кандалах? — съязвила я, раздраженная его упрямством.

Он промолчал.

— А дальше?

— Дальше я поднялся по лестнице и уперся в стену. Развернулся и пошел обратно. У развилки я направился прямо, проверяя все закоулки, пока не выбрался на улицу. Было уже около пяти вечера, и я решил продолжить поиски на следующий день, а пока вернуться в Сантрелью и устроиться на ночлег. Спустившись с холма, я не обнаружил ни дороги, ни машины. Какая-то нелепая деревушка ютилась под холмом.

Он замотал головой, будто и до сих пор не поверил во все происходящее.

— Ой, бред! — сокрушался он. — Да. А потом меня схватили всадники и доставили в замок. Честно говоря, я полагал, мне все это снится, или же у меня галлюцинации. Думал, совсем свихнулся со своим Тартессом.

Он смолк и с минуту размышлял.

— Где же все-таки эти врата времени?

— Понятия не имею, — вздохнула я.

— Нет у меня навыка обсуждать вещи за гранью реальности, — усмехнулся он.

— Ой, ли? — насмешливо намекнула я на Тартесс и Атлантиду.

— Слушай, — вдруг встрепенулся брат. — Стрелка эта световая! Очень уж она необычная! Ты говоришь, бежала отсюда на второй день? Ты эту стрелку видела?

— Нет, но это было рано утром, — возразила я. — Солнце падало иначе.

— Пускай так, но если там брешь в холме, то свет так или иначе будет проникать, — рассуждал Коля.

— Верно.

— И что же? Был свет?

— Не помню. Не думаю, — вспоминала я. — Нет! Точно не было. Я даже удивилась этому. Я же шла с фонариком, теперь я точно помню.

— Та-ак, — протянул Коля. — Значит, стрелка. В котором часу ты проходила ее?

— Ну, и вопросы ты задаешь! Что я на часы, что ли, все время смотрела? — расстроилась я, и неожиданно меня осенило:

— Погоди! Я же взглянула на часы, чтобы узнать, во сколько солнышко так весело развлекается. Было три часа дня.

— Три?

— Да-да, ровно три.

— Ровно три? Ровно три… Ровно три!!! Я тоже проходил эту стрелку ровно в три! — воскликнул брат. — Вот и разгадка! Стрелка! Три часа дня!

В дверь внезапно настойчиво постучали. Святогор уже открывал подземелье, Коля уже скользнул с дивана и, стараясь, не шуметь цепями, шел за ним. Я инстинктивно подалась за братом.

— Элена, ты останься, — попросил Святогор. — Ты не должна отсутствовать. Притворись спящей. И ничего не бойся.

Они ушли. Стена вернулась на место. Сулейман открыл дверь, изобразив заспанное лицо. Вбежал дон Альфонсо.

— Элена! — он стал тормошить меня. — Где Сакромонт?

Я протерла глаза, будто после сна:

— Не знаю, а что?

— Мне известно, что он еще не привел твоего брата в казематы. Будьте осторожны! Сюда идут мой отец и падре Эстебан. Они намереваются спуститься в тюрьму и что-то выяснить у твоего брата.

— Спасибо, дон Альфонсо, — поблагодарила я. — Но я никого здесь не видела и считала, что Абдеррахман отвел брата в тюрьму.

— Ты не доверяешь мне, Элена? — огорчился молодой человек.

— Разве? — удивилась я. — Разве я не доверила вам сегодня свою тайну?

— Да, и она осталась тайной, а в твоем голосе слышится упрек.

— А разве это все еще тайна? — с горечью промолвила я.

Он не ответил. Крепко стиснул мое плечо и повернулся, чтобы уйти.

— Спасибо, дон Альфонсо, за предупреждение, — я спешила распрощаться с ним.

Он обернулся, словно хотел что-то добавить, но промолчал и вышел. На лестнице послышался шум голосов.

— Откуда ты, Альфонсо? — пробубнил бас дона Ордоньо.

— Я проверял, все ли пленники на месте, — пошутил молодой наследник.

— Значит, мы опоздали с проверкой, — в голосе хозяина мне почудилось облегчение.

— Да, отец.

— Но, дон Ордоньо, — попытался возразить что-то голос священника.

— Вечером, дорогой мой падре, вечером, когда все пленники расслабятся и потеряют бдительность, вот тогда…, — рассмеялся владелец замка.

Хотелось поверить, что гроза миновала. Но тут уже сверху донесся приглушенный голос святого отца:

— И все-таки чуть позже я зайду исповедовать этого колдуна.

Я запаниковала. Отсутствие брата в темнице бросало бы тень и на Абдеррахмана. Я вдруг поймала себя на мысли, что беспокоилась о нем не меньше, чем о брате.

— Сулейман, — тихо позвала я слугу, который копошился в кладовой. — Ты умеешь открывать подземелье?

Он поспешил к стене.

— Где они могут быть? — потребовала я.

— Где боги, — прошептал он с благоговением и воздел руки к небу.

Стена распахнула для меня проход, и я бросилась вниз, а затем нырнула под лестницу и двинулась по узкому тоннелю. В полной темноте (я в спешке ничего не захватила) я больно ударялась о стены, пока не уперлась в тупик. Я стала ощупью искать вход в святилище, но дверь была заперта и сливалась с камнем. Я пробовала стучать, но массивный камень поглотил слабый стук моего кулака.

— Абдеррахман! Сакромонт! Святогор! — позвала я тихо, а затем чуть громче и совсем громко.

Тишина в ответ. Дыхание мое несколько успокоилось, но в висках пульсировала кровь от страха и отчаяния. В любой момент этот рьяный католический священник, который просто выполнял свой долг, мог спуститься в подземную тюрьму и обнаружить Колино отсутствие. Подозрение падет на Абдеррахмана. Правда, теперь оно падет и на дона Альфонсо, который заверил хозяина, что узник на месте. Я только сейчас осознала, насколько рискованно тот солгал. Еще несколько мгновений в отчаянии побившись о глухую стену, я поплелась обратно, теперь осторожно ощупывая в темноте очертания коридора. Я судорожно соображала, что мне следовало теперь предпринять.

— Элена, — услышала я чей-то голос впереди. Вскоре замаячил свет факела.

— Ты здесь, — облегченно вздохнул Святогор, вдруг возникший совершенно не там, где я ожидала его найти.

— Где Николай? — набросилась я на него.

— Николас у себя в камере в темнице.

Как это ни странно, у меня словно гора с плеч упала. Оба были спасены, по крайней мере, от хозяйского гнева.

— Послушай, Элена, я не очень хорошо понимал ваш язык, — сказал Святогор. — Но, по-моему, вы обсуждали, что с вами произошло, и как вы здесь очутились.

— Верно.

И я рассказала ему о наших с Колей размышлениях.

— Да, мне приходилось видеть эту стрелку в подземном коридоре, — подтвердил Святогор. — Правда, я никогда не проходил сквозь нее и, подобно вам, считал ее прорехой в скале. Однако, у нас здесь нет часов. Это слишком сложный и дорогой механизм. Часы имеются во дворце у халифа. Здесь же в замке…, возможно, они есть у падре Эстебана, но…

— Что ты, Святогор, — улыбнулась я. — Часы всегда со мной. В нашем веке без них невозможно обходиться. У нас вся жизнь расписана по часам и минутам.

— И который сейчас час? — изумился он, рассматривая мои наручные часы.

— Четверть четвертого. Мы опоздали, — расстроилась я.

— Пойдем, все равно, — потянул меня Святогор. — Врата могут оставаться открытыми какое-то время.

Оставив факел в держателе, мы заспешили по подземному коридору, мимо скульптуры Христа, вперед — к развилке. Внезапно мы застыли, как вкопанные: прямо перед нами струился мягкий, чуть мерцающий свет, будто легкая дымка спускавшийся сверху и падавший на пол в виде неясного, блеклого очертания стрелки с размытыми краями, указывавшей в нашу сторону. На наших глазах дымка рассеивалась, стрелка таяла и, спустя несколько минут, стало совсем темно.

Меня охватил беспричинный страх, и я невольно подалась к Святогору, словно ища защиты от неведомой опасности. Он вдруг обнял меня и крепко прижал к себе. От его сильных рук веяло такой надежностью, что я почти сразу успокоилась. Но я не хотела освобождаться из его объятий, я замерла и отдыхала, впитывая аромат его восточных благовоний. Удивительный человек встретился мне в этом непростом приключении с прыжком в далекий, забытый век! И мне подумалось, что все могло оказаться гораздо хуже, и в другой ситуации я столкнулась бы с жестокостью и варварством. Я поежилась от этого предположения, но еще обиднее показалась мне мысль, что я могла вовсе не повстречать в своей жизни Святогора. И думать так не хотелось! Я инстинктивно еще ближе прильнула к нему. Он не разнимал рук, осторожно прижимаясь щекой к моим волосам.

Сколько мы простояли так, не знаю. Что чувствовал он в минуты этой внезапной нежности, мне также неведомо. Через какое-то время он ласково шепнул:

— Пойдем.

Я подняла глаза, тщетно силясь различить его красивые черты в полной темноте. Он коснулся губами моих глаз и повторил:

— Нам надо идти.

Этот грех я имела возможность отмолить уже вечером во время богослужения, а затем, оставшись в часовне одна зубрить молитвы. Падре Эстебан заставил меня выучить две-три новые молитвы по латыни и повторять их с рвением и усердием. Он поручил меня какому-то служке и надолго отлучился: вероятно, присутствовал на обычном вечернем обеде. Больше всего я боялась, что он направился в тюрьму, и снова будет мучить Колю своими глупыми вопросами, сопровождаемыми пытками. Часа через три священник вернулся в часовню вместе с доном Альфонсо, причем они появились, о чем-то оживленно беседуя, и мне послышалось, что дон Эстебан возмущенно восклицал: …Ее брат!

Последние сомнения улетучились: молодой наследник замка не отличался особой порядочностью в отношении чужих секретов. Меня удивляло лишь то, что до сих пор ко мне не были предприняты меры пресечения, как сказали бы современные юристы: никто в глаза не бросил мне обвинение в колдовстве и не заточил меня в темницу вместе с братом. Очевидно, это была тщательно продуманная, хитроумная политика.

По требованию святого отца, я повторила сегодняшний набор молитв, стоя на коленях на каменном полу, и была вручена дону Альфонсо, который эскортировал меня в покои Абдеррахмана.

По пути я опять упорно молчала. Дон Альфонсо тоже сосредоточенно молчал. У двери он отвесил мне какой-то неуклюжий поклон, в котором я углядела одновременно и горечь и насмешку.

— Спасибо, что проводили, — пробормотала я, и уже собиралась скрыться, как наследник неожиданно резко повернул меня к себе и требовательно спросил:

— Сакромонт знает о брате?

Я испугалась за Святогора, гордо вскинула голову и изрекла:

— Нет. Вы — единственный, кому я поверила свою тайну.

Он почему-то несколько повеселел и откланялся. И меня вдруг осенило, что он ревновал меня к Святогору.

То, с каким волнением я переступила порог его покоев, в надежде застать его дома, подтвердило для меня самой, что ревность дона Альфонсо была небеспочвенной. Рядом со Святогором я ощущала такое душевное спокойствие, он являлся для меня такой надежной опорой. А теперь к этому всему добавился еще и трепет и переполнявшая меня нежность.

Этот человек с первой нашей встречи поражал тем, с каким достоинством он держался во всех ситуациях, какую отзывчивость проявлял к невзгодам других, с каким уважением относился к каждому, с кем общался. От всего его облика и поведения веяло таким внутренним благородством, какое нечасто встречается в людях всех эпох и времен. А осознание того, что он, этот араб, оказался русским, вернее, древнерусским, наполняло меня особой радостью.

Отсутствие Святогора дома разочаровало меня. Мой средневековый земляк затронул потайные струны моей души. Ожидая его возвращения, я обратилась к его же рукописи, чтобы больше о нем узнать. Теперь я читала ее с особенным пристрастием, слыша за написанными словами его голос и представляя, как он сам это рассказывает. Я подумала, что было бы интересно показать ему документ, ведь у меня имелась при себе и копия трехъязычного оригинала. Меня забавлял тот факт, что я читаю и, по крайней мере, имею при себе его повествование, которое он еще даже не начал писать. Меня так и подмывало понаблюдать за его реакцией, смущала лишь абсурдность ситуации. А когда я, смеясь, стала рассуждать, что он увидит рукопись, и это натолкнет его на мысль написать ее в будущем, то у меня закружилась голова, как это бывало обычно, когда я пыталась мысленно представить себе понятия вечности и бесконечности или еще какие-либо глубоко философские категории. Получалось, что если бы я сюда не попала, то он бы вообще ничего не написал, но если бы он это не написал, то и я бы сюда не попала. Заколдованный круг! И все же я решилась познакомить Святогора с его собственным творением.

Он тихонько проник в комнату, боясь меня разбудить. Он почти обрадовался, что я бодрствую, приблизился к дивану и сел на пол напротив меня, скрестив ноги. Он улыбался, хотя лицо его выглядело усталым. День действительно выдался нелегким.

— Я только что от Николаса, — мягко произнес он. — Брат кланяется тебе. Я еще раз обработал его раны и дал ему укрепляющие снадобья. Если его не станут вновь пытать, он скоро поправится.

— Ты — врач? — удивилась я.

— Нет, но я изучал медицину наряду с другими науками, которые постигал во дворце халифа.

— Ты обещал рассказать мне о своей жизни, — напомнила я, склонила голову набок и загадочно проговорила:

— Но прежде, я хотела бы показать тебе что-то такое, что должно тебя поразить.

И я достала ту часть рукописи, которая содержала непереведенный текст, пролистала ее, удостоверившись, что это действительно она, и протянула Святогору скрепленные листы бумаги. Он схватил их и приблизился к свече, служившей нам в тот момент единственным источником света. Он издал возглас удивления, а я не спускала глаз, изучая его реакцию. Он гладил бумагу руками, пропускал листы между пальцами. Он аккуратно перелистывал страницы и снова поглаживал их.

— Какая тонкая, изысканная белая бумага! — воскликнул он. — В арабском мире только начинают производить и использовать бумагу, но она намного грубее и плотнее. А христиане только переходят от папирусных свитков к пергаменту. Да-а, бумага, да еще такой выделки, действительно поражает меня! Спасибо, что ты дала мне подержать и потрогать такое чудо.

И он бережно протянул мне листы обратно. Я онемела от удивления, что он даже не посмотрел на содержание документа, заполнявшего эти чудесные листы.

— И все? — осторожно поинтересовалась я. — Это единственное, что тебя изумляет?

Я не взяла листы обратно, а подошла к нему и постаралась привлечь его внимание к тексту. Я наклонилась над листами, которые он продолжал держать в руках, и… Я остолбенела. Я резко выхватила документ, так что Святогор испугался, почему я так небрежно обращаюсь с драгоценной бумагой. Я вертела ее в руках, листала, разглядывала и всем своим поведением вызвала его недоумение. Тщетно. Листы были совершенно чистыми и белыми! Ни одной точки или закорючки, ни одного письменного знака, буквы или цифры ни на одном языке они не содержали! Просто чистые белые листы!

Врата времени не допускали абсурда. В события ушедших эпох мы могли вмешиваться лишь до известных пределов, предписанных свыше. Я убрала белые листы, еще пять минут назад испещренные буквами, составлявшими драгоценный древнерусский манускрипт, и тихо попросила:

— Святогор, если ты не очень устал, расскажи мне о своем детстве.