Сборник произведений

Вася и внимание человечества

Вася с детства мечтал привлечь внимание человечества. И стихами, и песнями, и чарующей странностью обхождения, и на гитаре еще играл, и перформансы устраивал с веществами. И так правдиво изображал безумного гения, что в итоге действительно сошел с ума и спился.

И вот после того, как хладный Вася поступил куда следует, выяснилось, что, помимо прочих талантов, был он наделен печенью необыкновенной кривизны и нежно-голубого цвета. И вся прозекторская умилилась, потому что сроду не видела такой игры красок.

И повалило неблагодарное человечество смотреть на Васю. Точнее, на печень необыкновенной кривизны и нежно-голубого цвета, выставленную в специальной банке. Печень возили по музеям, а на разогреве у нее выступали сиамские близнецы и знаменитый младенец-анацефал. И слушок еще такой прошел, что лечит Васина печень от алкоголизма, слабоумия и мании грандиоза.

Так были вознаграждены Васины усилия.

^{«Октябрь» 2015, № 12}

Клавкина судьба

Наивная голубоглазая Клавка приехала в Москву из деревни поступать в проститутки. Привезла промеж грудей завернутые в старый платок деньги на взятки. Мать, крестя и плача, наказывала — как устроится Клавка, пусть идет светиться в телевизор. На реалити-шоу какое-нибудь, а оттуда уже в модели и светские львицы набирают.

Мать каждый вечер включала телевизор и ждала, что покажут там Клавку или хотя бы какие-нибудь пикантные Клавкины детали. На выцветшие глаза старушки набегала слеза, и мелко дрожал подбородок.

А наивная, не нюхавшая жизни Клавка, которая и в деда Мороза еще верила, и в домовиков, и в гномиков почему-то — юная дура Клавка, бутончик весенний или, выражаясь сочно и народно, распуколька, взяла да и поступила в Москве учиться на ветеринара.

Это каково же матери было такое узнать.

Дивный эликсир

Одна дерганая дама купила в аптеке новый утешительный эликсир. Так и написано было на флаконе: успокоит вас и вашего ангела.

Дама хлобысть ложку эликсира — и через правое плечо передает. А там ангел тоже весь такой дерганый, перья в разные стороны, только что даму чудом просто из-под трамвая вытолкнул. Ангел ухватил пузырек и: буль-буль-буль! А в голове его ангельской проносится: почему кому-то труба, кому-то звезда, а мне эта коза… Дама распознала проносящееся интуитивно и заплакала. Ангел заглянул в пузырек одним глазом и отдал эликсир даме: на! Там еще целая ложка!

Тихий оранжевый вечер, мягко падает снег. На лавочке плечом к плечу сидят дама и ангел и только изредка подергиваются.

Мужики

Вообще у мужиков, в отличие от дам, ангелы плохо приживаются. То они их вместе с любимой «ласточкой» на трассе разобьют, то по морде ангельской заедут случайно, показывая «во-от такую щуку», а то выгонят, устав от ангельских увещаний. Последнее чаще всего. Один паренек ангела своего так выгнал, а теперь, как напьется, звонит ему и плачет. А ангелы ведь не возвращаются. Печальная история.

А одного ангела старушка покойная оставила за супругом присматривать. Так просила, так просила — он и дрогнул.

Муж покойной старушки — дед крепкий, молодцеватый. Но с замашками. Придет домой со позвякивающим пакетом — а дома уже подметено, котлетки пожарены, чай заварен, на стол накрыто.

— Дормидо-онт! — кричит дед.

И ангел, который никакой не Дормидонт, идет покорно сапоги с подопечного снимать. Иначе подопечный об пол грянется и будет спина месяц болеть, а то и больше.

— Разуй его превосходительство, — командует дед.

Потом за столом дед разливает водку — себе стакан, ангелу стопочку. Ангел кривится.

— Дормидонт! — строго говорит дед. — За здоровье его превосходительства!

И ангел, трагически изломив соколиные брови, пьет за здоровье унаследованного деда, а потом укладывает его спать и подтыкает со всех сторон одеяло.

Снимок

Одного ангела подопечная дама выгнала. Ну с ней-то все понятно было — единственная дочь интеллигентных родителей, квартира в центре, алкоголь, ухажеры, наркотики и все подобное. Сколько о таких делах дамской прозы понаписано — не продохнуть. Очень ей ангел уговорами досаждал, вот она его и прогнала. Даже чемоданчик ангельский не дала забрать: «сама», — кричит. — «пропью твой сундук!».

А в чемоданчике у ангела все документы, так что стал он вроде как, по человеческому пониманию, бомж. Запросы на восстановление подал, конечно, куда следует, но сами знаете, как все это делается.

Пришлось ангелу случайными покровительствами перебиваться. Где только не жил — на автомойке, в супермаркете на стеллажах, на даче у кого-то в неработающем холодильнике «ЗИЛ-63». Вроде как и привык.

А однажды зимой шел ангел по улице за девицей случайной, которой мамаша «ангела в пути» пожелала, и вдруг видит — в сугробе что-то темное лежит, прямоугольное. Поднял — а это рентгеновских снимок легких, хорошеньких таких, дамских. Клетка грудная узенькая, скромная и ребра тоненькие — прямо услышал ангел, как дама неслышно так ахнула, когда к ней холодный экран притиснулся. В правом верхнем углу затемнение махонькое — болела, может, чем-то в детстве, но скорее снимок бракованный, потому что получилось оно такой загогулиной с двумя точками, ну вылитая буква «ё».

Ангел тоже ахнул легонько, снимок к груди прижал — и чуть про вверенную ему девицу не забыл, она уже метров на сто ускакала по гололеду на своих модных копытцах.

Влюбляться ангелы, конечно, не могут, но красота и скромность запечатленных на снимке дамских легких ангела поразили. Он стал снимок с собой носить, вглядывался в окружающих дам, сравнивал — но безрезультатно. Извелся прямо, даже перестал наверх запросы по поводу запросов по поводу документов отправлять — обо всем забыл.

Вот ангел и решил — надо либо выкинуть из головы эту блажь и вернуться к своим ангельским обязанностям, либо уж подойти к поискам системно, по-научному. Набрать всяких книг по медицине и рентгенографии, провести исследование, выяснить наконец, где же они водятся, эти дамы с хрупкими ребрами, узкой грудной клеткой и нежными легкими, которые будто для того и нужны, чтобы звук «ах!» производить.

И пошел ангел в библиотеку. Погоду, правда, неудачную выбрал, а что делать, раз решение принято. Ветер, ливень, ботинки в грязи тонут — а он идет, на груди снимок прячет. И это при том, что от склада, где он жил, до библиотеки — один двор перейти.

В зале библиотечном пусто, моль порхает. Сидит библиотекарша, дева сорокалетняя, волосы на затылке в фигу уложены, кофе пьет и думает — оно это кофе или все-таки он, как в школе учили.

И тут ангел вваливается, мокрый весь и прямо на ковровую дорожку грязными ботинками.

— Ах! — культурно воскликнула библиотекарша.

— Вы! — воскликнул в ответ ангел и прямо на дорожку и бухнулся от нервного потрясения.

Потом они, конечно, познакомились, кофе пили с пастилой, снимок рентгеновский разглядывали и вместе умилялись над буковкой «ё» в правом верхнем углу, а фамилия библиотекарши оказалась Ёлкина. И эта Ёлкина сразу согласилась ангела к себе взять, раз все так совпало. А что он без документов и даже без чемоданчика — ничего, видно же, что хороший ангел, чуткий, порядочный. Новый чемоданчик ему, кстати, обещали через год выслать.

Ёж

Перекисова удручали жара под одеялом и холод за его пределами. Пережженная супругой свинина варилась в желудке так неохотно, как будто делала одолжение ничтожному Перекисову. Под окнами тоскливо звала хозяина промерзшая машина.

Хотелось напиться и злобствовать, и крыть тех, кто сидит наверху и делает все неправильно. Хотелось разбудить жену и ругать и свинину, и ее, чтобы она поняла, какой трагический ад тлеет под бледной и незначительной оболочкой Перекисова. Из плохо законопаченных рам тянуло ледяными вселенскими ветрами.

Вдобавок уже неделю болел непонятный волдырь, засевший глубоко под желтой кожей Перекисовской пятки. Вздыхая и тихо свирепея, Перекисов ковырял волдырь ногтем. Вчера начальник долго говорил про омоложение кадров, и все косился на Перекисова. А тридцатилетняя дура Анечка сказала еще потом, что Перекисов неплохо сохранился и держится молодцом.

Вспомнив, как Анечка взвизгнула на этом «молодцом», Перекисов полоснул ногтем по волдырю и вдруг почувствовал, как мерзкий твердый шарик обмяк под его пальцами.

Перекисов вылез из-под одеяла в холодное пространство и на одной ноге запрыгал в сторону ванной. Там включил свет и, скрючившись, стал разглядывать пятку.

Из него выходил еж. Точнее, обломок колючки морского ежа, на которого разнеженный Перекисов наступил летом в Адриатическом море. Нога потом долго болела, жена ныла, что эти ежи бывают ядовитые, а загорелый, чуть пьяный Перекисов только махал на нее рукой, отвлекаясь от ковыряния в пятке. Но тогда так ничего оттуда и не добыл.

Перекисов держал ежовую деталь на кончике пальца и, боясь ее сдуть, осторожно дышал в сторону. Он вспоминал шершавый шезлонг, и соленое тепло, и розовые, почти ненастоящие цветы над головой, и вино, и старательно жарящихся на солнцепеке импортных девиц, и даже оплывшую улыбку жены под огромными темными очками, и запах кипарисов. «Почему я Перекисов, а не Кипарисов?» — подумал он.

Нашел на кухне коробок спичек, спички выкинул, а на их место положил маленький черный обломок лета. Пятку на всякий случай помазал йодом.

Вернулся в спальню, заполз на свое место, перевернул подушку прохладной стороной кверху и сладко потянулся. А потом, не глядя, дружески похлопал жену по первому, что подвернулось под руку. Подвернулась, кажется, ляжка.

«Пуговицы…» — забурчала жена. — «Зачем они…»

Перекисов хмыкнул и уснул.

Петр и гром и молнии

В пастуха Петра трижды попадала молния. Ну ладно в первый раз — он тогда в грозу купаться полез, пьяный. Но вторично молния впилась в Петра, когда он спал себе дома, затворив окна и выключив электрические приборы. После первого раза он, кстати, заикаться стал, а после второго — предметы металлические притягивать. Вплоть до утюга.

А третий случай совсем уже вопиющий был, потому что Петр, трезвый, в резиновых сапогах и плаще таком рыбацком, сидел в погребе, посреди круга, насыпанного четверговой солью, с иконою на пузе и гаечным ключом на спине. Гаечный ключ — он сам примагнитился.

И все равно пастуха Петра в третий раз шарахнуло. Он после этого пить бросил совсем, тихий стал, смирный и теперь дом себе подземный роет. А что в погребе его тогда достало — это потому, считает, что неглубоко спрятался.

«Бог любит тебя, Петр», — утешают пастуха захожие свидетели Иеговы. — «Бьет — значит, любит».

Задумчивость

С одной дамой случилось неладное: она задумываться стала. Купит себе вечером после работы пирожное и думает: а к чему мне эта сладость, этот крем шоколадными дюнами, эта просахаренная вишенка, если я только толще стану, а вся красота кондитерская уйдет в неприличном направлении? Едет в метро и думает: если сейчас надо мной нависает промокшая толща земли с останками людей и животных, и под ней скромно потрескивает туннельная скорлупа — должна ли я, учитывая это, начать панический забег по вагону, или следует, стерев ледяной пот, проигнорировать осознанный факт нависания, как делают это остальные пассажиры? Смотрит на всесторонне положительного и одинокого коллегу, переведенного недавно из Череповца, и думает: должна ли я немедленно вступить с ним, готовым в любой момент жениться, умереть или уехать обратно в Череповец, в связь с целью создания семьи и рождения, допустим, сына, который также будет хронически способен жениться, умереть или уехать в Череповец, или лучше будет, принимая во внимание собственную непостоянность, забыть об одиночестве коллеги навсегда и продолжить созерцание заоконной природы? Ангел пойдет ночью на кухню воду пить — дама думает: а кем он, в сущности, ко мне приставлен, и в чем конечная цель его бытия в моем фамильном гардеробе, и не следует ли опасаться его очевидной потусторонности, и не пишет ли он в свой блокнотик доносы на меня, а если да, то зачем и кому?

Ангел у дамы был упитанный, беззлобный и веселый, как пьющий профессор кафедры искусствоведения. За подопечную он немного переживал, расспрашивал ее о причинах задумчивости, рекомендовал прогулки и отдых у моря, поймав в очередной раз ее неподвижный философический взгляд.

Как-то ангел развешивал в ванной белье постиранное, дама зашла к нему, смотрела-смотрела, как он трусы с носками расправляет и двумя пальцами их на веревочку — хоп, а потом вдруг говорит:

— А скажи мне, ангел, Бог есть?

— Не знаю, — ответил ангел. — Не задумывался.

Из дневника нежной матери

…А Йохан вчера опять хеви-метал на органе играл. Спасибо тебе, Боженька, за Йохана. Без него и не знали бы мы сей ангельской музыки, которая, как Йоханом неоднократно доказано, чудесным образом исполняется на всем: и на ложках, и на органе, и на заборе, и на лютне, и на упитанном бычке, а равно и на уважаемом животе патера Швайнштайгера.