Сценарий. Холодный город

Сцена шестая Солнечный день

Что отличало этот новый день от других дней, уже прошедших, так это солнце. Очень яркое солнце в очень голубом небе.

Назад в корпус они шли сытые и молчаливые.

Настя отдала охраннику оба пакета с конфетами.

– Это в общак, для детей, – сказала она.

Охранник понимающе кивнул и убрал пакеты за свой стол.

– Для детей, – повторил ему Лёха.

Охранник и ему понимающе кивнул.

Уже по знакомому маршруту, они быстро добрались до операционной.

– Он в сознании, – сказал реаниматолог Серёга Самонин, – можете пообщаться, а я пойду посплю, с вашего разрешения.

– Спасибо, Серёга, – доктор пожал ему руку, на которой был намотан золотой браслет.

Они встали вокруг носилок, в которые больного перегрузили после операции. Он смотрел на них осознанно и недобро, дышал нормально, немного прихрипывал, когда сглатывал слюну.

– Включай камеру, – тихо приказал доктор Насте.

Она, помахав пальцами по экрану, включила смартфон, встала сбоку от носилок и стала снимать кино.

– Это мы вас привезли сюда, – сказал доктор.

– Куда? – равнодушно спросил больной.

– В областную больницу, – тихо ответил доктор.

– Хорошо, – больной улыбнулся.

Яркий солнечный свет и тепло от обогревателей, которые работали всю ночь от аккумулятора, единственного в больнице, и которые уже отключили, создали в его голове, только что вышедшей из-под наркоза, иллюзию. Иллюзию благополучия. Солнце, тепло, областная клиническая больница, прежний мир, наверное, охрана, наверное, еда, наверное, можно выжить.

– У вас стабильная ситуация, скоро поправитесь, – ещё больше обнадёжил его доктор.

– Спасибо, – улыбнулся больной.

– Нужно сказать адрес, – сказал доктор и внимательно посмотрел на больного.

– Какой? – тихо спросил больной.

– По вашей договорённости с Александром Ивановичем вы должны назвать адрес.

– Какой?

– Там, где вы оставили камазы.

– Камазы?

– Да.

– Не понимаю.

– А я вас понимаю, но вот, – доктор посмотрел на приборный столик, взял шприц с желтоватой жидкостью в руки, что это за жидкость доктор не знал. – Шприц, мы сейчас вколем вам его содержимое, и вы снова очнётесь у Александра Ивановича и будете там ему всё объяснять по новой, кто вы и где вы, и где камазы. Это вместо того, чтобы пойти на поправку в областной клинической больнице номер один под наблюдением очень хороших врачей. Понятно?

– Петухово сорок три, металлический ангар, стройка, – тихо сказал больной, почти не раздумывая.

Настя перестала снимать, выключила смартфон, убрала его в карман куртки. Они все достали пейджеры и синхронно набрали фразу: Петухово сорок три. Сообщение для абонента 3476 ушло. Они расслабились и стали ждать ответа.

– Я там холодильник покупал, – улыбнулся Лёха, – ну почти там, на оптовой базе, хотя…

– Петухово? Это в другом районе, совсем в другом районе! – вскрикнула Настя и покраснела.

– Да, это на том берегу. А?.. – Лёха вопросительно посмотрел на доктора.

– Хорошо, продолжим, – доктор снова взял в руки шприц. – Содержимое шприца – не снотворное или наркотик, а какая-то херня, от которой ты, сука, задвинешь ноги уже через пять секунд, нет, больше, через минут пять ужасных мук и страданий.

– Ты, мудак, послушай Доктора, он знает, что говорит! – крикнул Лёха.

– Наплевать, наплевать, я вам ничего не скажу и никому не скажу, я уже умер там внутри себя много раз. Ищите. Найдёте будет ваше, – больной устало закрыл глаза, но губами улыбался, словно наслаждался ситуацией.

Он понимал, что нужен живым, что никто ему плохого не сделает и никакой шприц ему не страшен.

Вдруг, доктор их не ожидал, пришли ответные сообщения, каждому из них разные. Они молча прочитали, молча убрали пейджеры в карманы одежды.

– Лёха, мой парадайз, давай теперь ты снимай, – тихо сказала Настя и отдала смартфон Лёхе.

Доктор ещё раз прочитал своё сообщение, ничему не удивился, достал пистолет и отдал его Насте. Передав пистолет девушке, он отошёл к двери и стал смотреть.

Девушка Настя передёрнула затвор чётко и умело.

Выстрел был глухим.

Прямо в голову.

Словно точка в интеллектуальной пьесе.

Актёры этой драмы ждали аплодисментов.

Дождались почти сразу.

Зрителей было двое, офицер ФСБ с автоматом в руках и заведующий гнойной хирургией с бутылкой физраствора в кармане пуховика.

– Вот, бля, зачем же всё это было?! – вскрикнул заведующий, хотя это был не первый раз, когда на его глазах убивали людей.

– Весело у вас тут, у врачей, – ухмыльнулся офицер ФСБ, почему-то увиденным и он не был удивлён.

Доктор молча смотрел на них. Он периодически чувствовал сильную усталость, при которой на происходящее вокруг было очень сильно наплевать. Как сейчас.

Настя, убрав пистолет в карман куртки, накинула простыню на голову убитого ею человека. И тоже стала молчать и смотреть на гостей.

– Бензин привезли? – вдруг спросил Лёха.

– Да, – ответил офицер.

– Собираться в путь? – снова спросил Лёха.

– Да, – буркнул офицер.

– Тогда аккумулятор надо больнице оставить, – сказал доктор.

– Операции делать? – офицер снова ухмыльнулся, кивнув головой на убиенного под простынёй.

– Надо помочь им выжить, – сказал доктор, – а это, – он кивнул на простыню, – случайность из разряда закономерностей. Их было много в этом городе, который вы бросили на произвол судьбы.

– Ладно, – офицер хмуро посмотрел на доктора, – пускай остаётся. Надо генерала грузить, времени очень мало. Я так думаю.

– Сергей Владимирович, помоги людьми и медикаментами, – сказал доктор и толкнул заведующего в руку.

– Да, да, поможем, – заведующий был рад и тому, что фейсы съезжают, и тому, что аккумулятор остаётся, – а здесь мы сами уберём. Это ничего, ничего страшного.

– Хорошо, давайте работать, – офицер развернулся и вышел из операционной.

Заведующий почти побежал за ним, потом повернулся и спросил:

– А вы куда?

– Мы пойдём реанимацию готовить, ай, эту машину готовить к поездке, – сказал доктор.

– Да, да, – заведующий радостно достал бутылку физраствора из кармана и суетливо стал закрывать двери операционных комнат.

Доктор, выходя из отделения, почему-то подумал, что, наверное, в бутылке у заведующего был спирт.

Цель была определена, всё закрутилось, как ещё одна карусель. Доктор с подельниками или соратниками быстро сбежал вниз до шлюза. Их выпустил новый охранник, но всё в той же куртке МЧС.

Солнце радовало выживших и само радовалось.

Лёха завёл двигатель, Настя проверила ИВЛ, все уселись в кабине и стали ждать.

Доктор сидел и с удовольствием грелся от автомобильной печки, набирая сообщения в пейджере для Александра Ивановича. В нескольких сообщениях у него получился маленький рассказ, о том, что произошло, о том, что произойдёт, о генерале ФСБ, о военном госпитале и о том спонтанном плане, который родился у него в этой неоднозначной ситуации без логичного выхода. И, как всегда, выход был один – через крышу. Отправив сообщения, подумав о крыше, доктор улыбнулся и откинулся на спинку сиденья.

Настя перестала теребить пуховик и тоже откинулась на спинку сиденья, только Лёха, поглаживал рулевое колесо, иногда постукивая по нему пальцами. Все сидели молча, наверное, и не вспоминая о том, что произошло десять минут назад. А солнце всё грело, напоминая людям о радости, тепле, лете.

– Доктор, а можно я ту картину заберу в нашу баню? – вдруг спросил Лёха.

– Какую? Главного врача в тоге?

– Да. Такая прикольная, ха, парням понравится, – довольный Лёха громко щёлкнул по рулевому колесу.

– А чё вам там девок голых не хватает? – буркнула Настя, – все стены завешали, фу.

– Да, пожалуйста, бери что хочешь, только ту коробку с пульверизаторами не трогай, – сказал доктор, вспомнив мёртвого провизора.

– Да, я мигом, – довольный Лёха вывалился из кабины и убежал в сторону главного корпуса.

– Доктор, – сказала Настя, смотря на убегающего по снегу Лёху, – он меня в Америку позвал.

– Нормально.

– Я ему не верю.

– Тоже нормально.

– Говорит, тут уже нечего делать. А там что делать?

– Тоже верно, – доктор односложно отвечал на Настины вопросы.

– У меня парень был до войны, Славка. Мы пожениться собирались.

– Что помешало?

– Я.

Доктор промолчал.

– Я всё думала, как он на свою зарплату в шестьдесят тысяч может нас содержать, ипотека плюс, бытовые плюс, отдых плюс. Вот как?

– Да, верно, – ответил доктор девушке, которая час назад без колебаний и сомнений застрелила человека.

– А у меня с ночными выходило восемьдесят пять тысяч, я считала себя главной в наших отношениях и по деньгам, и по перспективам. Кобенилась.

– В той жизни многие кобенились, – вздохнул доктор.

– Дура. Сейчас жалею.

– Любила его?

– Не знаю. Он добрый был. Я почему-то сейчас даже не помню, как он выглядит. То есть помню, но мне это не нужно.

– Да, так устроено сознание человека, в стрессовой ситуации пересматривает всё. И воспоминания, и чувства, и ощущения. Они, кстати, очень сильно отличаются от тех, которые люди испытывали, например, в прошлом веке, в Отечественную войну.

– Притупились?

– Да.

– Это всё из-за пять джи?

– Это всё, всё по-разному называется и всего этого много.

– Чтобы людьми перестали быть?

– Думаю, мы ими и перестали, – выдохнул доктор, недосказав фразы.

– Детей жалко, – буркнула Настя, – они то за что?

– Зовёт Лёха, может, и надо ехать. Когда война закончится.

– Ну да, когда война закончится, – вздохнула Настя.

Потом они сидели молча. Настя перекладывала пакет с деньгами, думая, наверное, за сколько времени могла бы собрать эти деньги, если бы не ела.

Вдруг у доктора в кармане брякнул пейджер с ответным сообщением от Александра Ивановича, а к машине уже подбегал Лёха с картиной, и в ту же минуту распахнулись двери шлюза.

– Ой, выносят! – воскликнула Настя, словно о покойнике.

Доктору стало жарко, он открыл дверь, выпуская взволнованную Настю. В этот же момент Лёха засовывал картину за сиденья, а генерала под тёплым одеялом на передвижных носилках вывозили или выносили человек десять. Процессия быстро приближалась к машине. Лёха уже открыл двери фургона и ждал носилки. Подкинув, почти на руках их установили в фургоне, Настя закрепила носилки, ей помогли подключить ИВЛ. Всё получилось быстро и слаженно, наверное, так проходили оперативные совещания в кабинете у генерала.

А доктор в это время отошёл от машины, читая и обдумывая ответное сообщение от Александра Ивановича. Странное, как впрочем весь этот мир.

– Доктор, – вдруг появившаяся рядом Настя, прижалась в его руке, – я могу спросить? – тихо сказала она.

– Да, – ответил доктор.

– Он открыл глаза, – выдохнула она.

– Когда ты нажала на курок? – он быстро понял, что она имела в виду.

– Да, да, – она пахла кашей, тяжело дышала и была взволнована. – Он будет мне сниться?

– Не знаю. У меня по ночам свои сказки, – ответил доктор.

– Какие? – она старалась посмотреть ему в глаза, но так, чтобы он этого не заметил.

– Странные, очень странные.

Доктор не знал, что ответить девушке, он сам себе не знал, что ответить, на каждый вопрос сейчас же возникал другой вопрос.

– Просто старайся не вспоминать его. Хотя когда случится второй, ты его и забудешь, совсем забудешь.

– А что, будет второй? – ужаснулась она, наверное, искренне.

– Посмотри вокруг, этот мир сошёл с ума навсегда.

Они вместе посмотрели на внутренний двор больницы, заполненный людьми. Многие из сопровождавших генерала людей вышли из здания больницы первый раз за много дней. Они радовались солнцу, свежему, хоть и морозному воздуху, чистому белому снегу, просто свободе. Люди разошлись по двору и, наверное, мечтали о близкой весне.

– Они просто устали, – сказала Настя, отстранившись от доктора.

– Наверное, – согласился он с Настей, убрал пейджер в карман куртки и ещё раз осмотрелся, ему надо было озвучить приказ Александра Ивановича к личному составу банды и примкнувшим к ним сотрудникам ФСБ.

– А где бензин?! – вдруг громко спросил Лёха.

Доктору показалось, что только он слышал его.

– А где бензин? – снова спросил Лёха.

– На КПП у моста нам дольют, – сказал запыхавшийся офицер, он зачем-то убегал в здание больницы и сейчас вернулся и с решительным видом встал рядом с доктором.

Лёха Парадайз вопросительно посмотрел на доктора.

– Хорошо, на КПП дольёте бензина, потом проедете до условленной точки, – сказал доктор.

– Кем условленной? Что за точка? – озадачился решительный офицер ФСБ.

– Неважно, – со спокойным видом посмотрел на него доктор, – это по трассе, сворачивать никуда не надо, там сменится экипаж, водитель и медсестра будут новые.

– Почему? – прищурил левый глаз офицер.

– Эти уже устали, – он махнул рукой в сторону Лёхи и Насти, – у вас будут новые свежие силы. Генерала до госпиталя довезут в целости, не волнуйтесь. А тот, новый экипаж вы отпустите вместе с машиной. Надеюсь, это будет ваша благодарность нам. И потом, вы же ФСБ! Чего вам-то бояться? – прищурил в ответ офицеру левый глаз доктор.

– Ладно, – офицер потёр приклад автомата, – ладно. Давайте выдвигаться.

Доктор пожал руку Лёхе и Насте. Прочитал в их глазах и сомнения, и надежду, и радость, радость потому, что начиналось действие, им уже понятное действие и главное – возможность уехать подальше от этого вмёрзшего в страшную зиму города.

Настя и боец ФСБ сели в фургон, закрыв двери, а офицер – в кабину к Лёхе Парадайзу. Машина дёрнулась, дёрнулась ещё раз и забуксовала в снежной грязной колее, которую сама когда-то и накрутила. Фургон встал, снова дёрнулся и, махнув задом, выехал по прямой к воротам больничного двора.

Доктор смотрел вслед уезжающему фургону реанимации и ни о чём не думал.

– Виктор Геннадьевич, слушай ещё раз не в службу, а в дружбу, – вернул доктора в морозную действительность заведующий гнойной хирургией, – сходи к своим, узнай, будут ли они переезжать к нам или нет. Может, у них условия изменились?

– Срочно? – прищурил левый глаз доктор.

– Да, если можно, прямо сейчас.

– Хорошо, схожу узнаю.

– Ага, мы будем ждать, мир врачам, – похлопал его по плечу заведующий и, прихрамывая, пошёл к шлюзовой камере своей больницы.

Доктор решил досмотреть фильм а-ля натурель об уезжающей вдаль жёлтой машине реанимации. Для удобства он сел на большой и тёплый сугроб, который оказался капотом какой-то машины. Словно для лучшего кадра Лёха Парадайз включил сигнальные огни, такую новогоднюю иллюминацию, по ним и было видно, как фургон едет по пустой улице, наверное, к такому же яркому, как и огни, будущему под названием Рай.

Доктор смотрел кино и снова перестал думать.

Думать было не о чем.

Пустота.

И пейджер молчал, и мыслей не было.

Наверное, доктору было бы интересно узнать, что ещё происходило на базе, пока они ехали сюда в областную больницу под номером один. А происходило следующее. Александр Иванович установил камеры наблюдения над койками, где лежали банкиры с первого дня их появления в посёлке. Просто на всякий случай, для контроля. Случай и произошёл, почти сразу, в самом начале истории. Почему пристав выбрал Веру Петровну, было непонятно, но она ему стала помогать, рассказывала, как тут обстоят дела, выхаживала его и он сказал ей адрес, где хранится клад в обмен на помощь. Они придумали коварный план освобождения и стали симулировать ухудшение здоровья, стараясь вымутить, это выражение Веры Петровны, у Александра Ивановича эвакуацию пристава в другое место, более благополучное. Потом появилась реанимация, и Вера Петровна, собрав из нескольких сильнодействующих релаксантов болтушку, вколола приставу состав, который и вывел его из сознания. Одно плохо: в тот момент по-настоящему в животе что-то пошло не так, ну и доктор-хирург подвернулся вовремя, что Вере Петровне было на руку. А адрес, который назвал ей пристав, был липовый. Совсем в другом месте. Поэтому Александр Иванович и отправил Веру Петровну на замену Насти, чтобы она унесла в вооружённые чем попало массы людей эту липу, нашла там подельников или соратников и они благополучно на неё купились, ей доверились и так далее, примерно так, как в обычном вестерне и бывает. А вестерны Александр Иванович уважал и пересмотрел их много хороших и плохих. Такой сценарий для Веры-педиатра он и написал, отправив доктору сообщение о замене экипажа.

Ещё не знал доктор, что настоящий адрес пристав назвал анестезиологу Самонину Серёге, правда, тот ничего и не понял из сбивчивого речитатива выходящего из-под наркоза больного, подумал, что камазы с солярой, ну а адрес запомнил, так на всякий случай, соляра же сейчас второе золото после золота.

Снег под доктором утоптался, и он бы уснул, подставляясь под солнечные лучи, но рядом всё ещё был мороз. Он его и заставил встать.

Доктор вышел за угол здания главного корпуса во внутренний двор больницы, с расположенной в центре площади высокой деревянной церковью.

Двор был исхожен людьми, снег примят до состояния ледяных тропинок. По одной из них он и пошёл, рассматривая происходящее вокруг него. Двое молодых людей несли из главного здания в сторону церкви поломанные деревянные стулья. По дороге их встретил батюшка, настоятель больничного храма. Совсем молодой парень высокий и худой. Он когда-то крестил детей доктора.

Направив парней в нужном направлении, батюшка пошёл по тропинке в сторону доктора, он нёс в руках бутылку с водой и бумажный свёрток. Они встретились. Его светлые глаза сейчас были почти как снег, совсем белыми и холодными.

– Добрый день, батюшка, – сказал доктор.

Настоятель в ответ кивнул головой.

– Живой.

Доктор тоже кивнул головой.

– Иду на работу.

– Да. У нас в храме печка, мы топим, детей водят к нам греться из детского отделения.

Он замолчал. Смотрел на доктора.

– Это хорошо, что печка есть, – сказал доктор.

– Водят тех, кто выжил, – продолжил батюшка, – воду и немного еды ношу туда, – он кивнул в сторону хозяйственного задания, одноэтажного с красной крышей. – Там прихожанин сторожит выход.

– Выход из чего? – уточнил доктор.

– Там убежище на тысячу человек, тогда, – он округлил глаза, – его открыли и запустили человек тридцать, не больше, они там, у них еда, тепло, вода и жизнь.

Доктор молча смотрел на батюшку.

– Прихожанин дал обет, что, когда они откроют выход, он их убьёт. Всех. Я его кормлю.

Доктор молча смотрел на батюшку, он понимал и прихожанина, и самого пастыря, но ничего сказать не мог и не хотел.

– Надо идти. Скоро приведут детей на замену, тем, кто прогрелся. Тех, кто выжил приведут.

– А я на работу иду, – снова сказал доктор.

– С богом, – он перекрестил доктора убрав под левую руку бутылку с водой. Повернулся и пошёл кормить прихожанина.

– Может, дать ему автомат? – вдруг крикнул доктор в спину батюшке.

– Не надо, у нас есть, и патроны есть, – не оборачиваясь ответил батюшка.

Доктор продолжал смотреть на спину батюшке. «В этом новом мире батюшки кормят людей, которые будут убивать других людей», – думал он. Может, правда, батюшка тех людей за людей и не считал. Может, и Евангелие изменилось. А может, всегда таким и было. Батюшка открыл дверь в здание в красной крышей, перекрестился и вошёл.

Доктор не знал, верит он в Бога или нет. Тогда не знал, в той жизни, да и сейчас тоже не знал.

Если в главном корпусе люди были, разные – врачи, медсёстры, выжившие пациенты, даже просто люди с улиц, то в корпусе, где располагался его нейрохирургический Центр, его встретил ветер и пустой холодный холл.

Он под звук своих шагов, громких и хрустящих, прошёл к боковому техническому входу, где были лестницы. Открыв с хрустом дверь, он увидел человека. Это была гинеколог Люда, фамилию её он не вспомнил, хотя тогда, до войны, знал её хорошо, и отчество, и мужа её знал, и мать её лечил. Она сидела за столом охранника в синем лыжном костюме с надетой поверх него норковой шубой и ела конфеты из коробки, трюфеля, вкусные такие конфеты белого цвета.

– Ты чего у нас? – спросил доктор у гинеколога.

– Ем, – односложно ответила она.

А ведь её отделение было как раз в главном корпусе, правда на самом верхнем этаже.

– Смешно, – буркнула она. – Когда вас закрыли и у вас тогда, ик, – она икнула, – колумбарий открыли, а я заболела, – она как-то всеми пальцами засунула в рот очередную конфету, – я тогда сама пришла и сдалась, тогда выжила.

– А я на работу пришёл.

– Это ты опоздал! – вдруг громко и хрипло сказала или прокричала гинеколог.

– Н-да, я везде опоздал, – он потёр замок куртки, но не стал расстёгивать.

– Конфету хочешь? – предложила она, протянув последнюю.

– Нет.

– А что? – она сильно удивилась.

– Сытый, – ответил доктор.

– Сытый? – очень сильно удивилась она.

– Да, так получилось, – оправдался он.

– Тогда иди, – гинеколог раздражённо махнула рукой.

– Ладно, – он повернулся, собираясь уходить.

– Я жену твою видела! – вдруг и снова громко сказала она.

Он резко остановился.

– Где?

– Я ехала сюда за каким-то хреном, я же уже на пенсии, за каким хреном я сюда поехала, не помню. И вот, это в первую ночь было этого кошмара, было да, вот, они на «газели» ехали. То есть стояли в пробке, а мы машину бросили и пешком пошли, мимо них шли. Она с детьми и отцом своим и ещё много народу было там в машине. Мне руками махали, кричали ехать надо за город, чем быстрей, тем лучше хоть куда.

– И куда они ехали?

– Да кто знает. Затор был на пересечении проспекта Октябрьского и знаешь там, где всегда с трамваем номер пять бьются. А дальше дорог много. Такие бодрые были, активные. Наверное, у них всё хорошо. Это мы с тобой, если вернулся на работу, в полном дерме.

– Да.

– Что да?

– Наверное, у них там всё хорошо.

– Понятно. Одно плохо, с кем сюда приехала не помню, и зачем приехала тоже.

– Это уже неважно.

– Да, ты прав, уже ничего неважно.

– Спасибо.

– За что?

– Не знаю.

– Поняла. На всякий случай, если не увидимся больше.

– Да.

– Ладно иди, – она снова раздражённо махнула рукой.

После новостей про семью, а главное про детей, он так бодро взбежал по ступенькам на третий этаж в своё отделение, почти как раньше. До войны.

«Хорошо это я Людмилу встретил, понятней про семью не стало, но то, что они уехали из города в первые сутки, это хорошо. Ну и дорог в том направлении много, и посёлков со своими котельными тоже много», – думал доктор. А то, кто их увёз, ну не имело никакого значения. И для доктора, и для семьи. Главное было время и тепло. Время было тогда решающим фактором, а тепло, он надеялся, у них есть сейчас. Хотя время всегда – решающий фактор, это он знал как хирург.

В отделении было жутко холодно. В одной из палат кто-то громко стонал, мимо него прошла незнакомая женщина в халате и красной куртке с пачкой десятиграммовых шприцов. В ординаторской за своим столом сидел заведующий, поверх куртки на его плечах был накинут белый халат. Он не удивился, увидев доктора.

– Привет, зачем пришёл? – сухо спросил он.

– Да привёз больного, срочного, вроде по операции решил всё. Могу здесь остаться, могу уйти.

– Понятно, там только через фээсбэшную, эту, м-м, операционная работает.

– По ней и решил.

– Понятно, сколько привёз за операцию? – сухо спросил заведующий.

– Пятьдесят грамм.

– Понятно, важного, наверное, пациента привез.

– Друг попросил.

– Понятно. У тебя всегда такие друзья были. Давай оставайся, у нас всё раком стоит. Поможешь мне в норму привести всю эту херню. Прости меня, Аллах.

– Хорошо. А из наших кто остался?

– Коля там и ординаторов двое, две медсестры, новых. Да других, а Екатерина Ивановна в аварию попала на автобусе первую помощь оказывала там, больных к нам отправляла в первый день. Потом не знаю, куда делась. Ювелира убили ночью, он там за кого-то вступился, его из автомата и расстреляли. Большая мишень, помнишь, он сам про себя шутил. Про Олега Красавчика, м-м, нечего сказать, позвонил мне утром тогда, говорит – еду, буду, вот до сих пор едет или не едет уже. Серёгу, которого на твою ставку приняли, он там в хирургии осел, где ты уже был. Может, видел его. Н-да, если знаешь его. Про Жолудева твоего ничего не знаю. Страшные дни были, да и сейчас не лучше. Хорошо, я своим мозги вправил быстро и в Зеленогорск к родне заставил уехать, теперь можно спокойно здесь сидеть и итога ждать. А твои как?

– Вот только что от Людмилы узнал, как они уехали.

– В первый день уехали?

– Да.

– Тогда с ними ок всё. Вот и ты можешь теперь спокойно здесь сидеть.

Заведующий зачем-то открыл журнал, где учитывались криминальные травмы и по которому они составляли списки таких больных в прокуратуру. И молча стал перелистывать страницы. В анамнезе у него было три жены, пятеро детей и он был татарин.

– Согласен. Я только вернусь, закончу там со своим делом и вернусь сразу.

– Если рыжьё есть или оружие, захвати, лишним не будет, – наконец-то улыбнулся заведующий, быстро взглянув на доктора, так быстро, словно спрятав взгляд. – А эта гинеколог ещё вчера пришла и сидит там, непонятно зачем. Её кто видит и знает, подкармливают. Я не лезу туда, у меня своих проблем до и после, – заведующий снова стал усталым. – Давай иди, я ждать буду.

– Ок, – ответил доктор, вставая с холодного стула.

Выходя из кабинета, он заметил, как заведующий, уже не смотря на него, резко потянулся к проводному телефону, поднимая трубку. «Телефон работает? Проводные, н-да, выжили, наверное», – подумал доктор, шаркая по линолеуму коридора. Ещё подумал, почему заведующий называл парней по глупым кличкам с новогоднего корпоратива. Может, так легче говорить про тех, кого уже нет?

Он быстро сбежал по ступенькам и опять проходил мимо гинеколога Люды.

– Что так быстро? – спросила она.

– Отправили за подкреплением, – он остановился.

– А откуда их взять? – она немного помолчала. – Тебе сказали, что твоего Жолудева убили?

– Почему? – вдруг спросил доктор и сел рядом с ней.

Доктор смотрел на неё почти в упор, словно между ними было только дуло пистолета. Пахло потом и шоколадом и ещё чем-то из её рта, прямо оттуда. А, вот оно что, кровью пахло.

– Что смотришь? – она говорила громко, не зло, а просто громко. – Я вот тоже жду подкрепления, ушли за едой. Мне коробку конфет оставили караулить, а я её сожрала. Хреново мне, холодно и хреново. Думала к батюшке сходить причаститься, но правая нога отказалась ходить, только руки, вот конфеты, они в руках у меня, а я, и вот теперь сижу тут как дура, – она внимательно посмотрела на него. – Тебе не кажется, что мы все сошли с ума?

– Нет, не все, – почему-то именно так ответил он, хотя сам думал, как и она, – хотя в общем, наверное, все. Да, ты права.

– Да, права. Про Жолудева случайно узнала, я же его молодую жену всю беременность вела, у меня в телефоне все их номера были забиты, всех родственников и я у них. Хорошо, она родила, сама, уже четыре года девочке.

– Жену Оля звать?

– А ты что спрашиваешь? Ты же друг, ты должен знать про них всё. Или нет?

– Не помню я Оли этой, – нахмурился доктор.

– Вот, а всё споришь со мной, сошли мы все, и дорога у нас у всех туда, – она закрыла пачку от конфет, думая, наверное, что закрывает крышку гроба. – Только детское отделение жалко. Ни за что они там.

– Так как убили? – спросил он.

– Ножом пырнули где-то во дворе. Тесть мне его позвонил, сказал везут они его. Спросил, не в больнице ли я, про тебя спрашивал, просил хирургов мобилизоваться. Слово такое сказал, мог бы проще сказать – помочь. Потом перезвонил сказал, что Гена умер в дороге, не довезли его. Жена его плакала рядом, я всё слышала, навзрыд плакала. Такие вот дела. Чё-то хреново мне. Пить хочу, а не могу, всё назад выливается, а конфеты все съела, – она вдруг замолчала.

Он не уходил от неё, чего-то ждал. Она молчала и смотрела на него. Но что видела в нём? Вдруг стала хватать воздух ртом и махать руками. Он встал, отошёл от неё и смотрел. Просто смотрел, потому что помочь уже ничем не мог. Кровь полилась изо рта алая, много, и пена пошла. Она раскинула руки и открыла глаза. Умерла быстро.

Он решил, что перенесёт тело, когда вернётся, а сейчас не стал её беспокоить, даже закрывать глаза не стал. Просто ушёл. Быстро ушёл.

Он стоял на ступеньках входа и смотрел на солнце, яркое и доброе. Вспоминал слова Людмилы, не её смерть, её смерти как бы и не было, а все её слова. Про детей, про Генку, про его жену. Из этого всего он понял одно, что Генка женился на той девушке, которую они с ним вылечили и звали её Ольга, и была она похожа на его жену, только блондинка. И видел он их один раз случайно вместе и ту девушку не узнал. Почему Генка скрывал, кто она? Уже тоже не узнать.

Он вздохнул и сделал шаг вперёд.

Снова тропинка, снова хруст ледяного наста, снова ветер.

Чёрный джип и фургон он заметил уже на середине пути, там, где его было видно со всех сторон. Люди в чёрном с автоматами быстро шли к нему навстречу. Он тоже быстро думал: «Бежать? Куда? Всё равно снимут, пуля догонит. Что им надо? Шоколада? Если я им так нужен, может, попросить у них включить отопление во всём городе? Благородно будет. В морду получу. Это точно. Ладно. Что ладно? Это заведующий им позвонил. Какой из двух? Или кто ещё? Быстро приехали. Ждали меня. Сколько золота я теперь стою? Да и кто я такой-то на самом деле?»

Он уже видел их глаза, особенно глаза здоровенного рыжего парня, за два метра ростом, это точно. На мысли про шоколад он незаметно выкинул из кармана куртки в снег пейджер Александра Ивановича, ключ от дома и даже два патрона для пистолета.

«Фатальная хрень, пистолет-то у Насти остался. Хрень эта называется – Судьба», – додумал он в двух метрах от людей в чёрном.

– Хоук! – громко сказал здоровенный парень, точным ударом сбив доктора на ледяной наст.

Доктор пришел в сознание, когда его скручивали и склеивали скотчем. Во рту было гадостно, кровь текла из разодранной щеки, зубы ныли и болел нос. Скрутив и немного помутузив пинками, его снова передали рыжему парню. Он поднял его, как мешок с картошкой, и кинул в открытый багажник «лендкрузера». Дверь багажника закрылась, словно занавесь, мягко шумя тягами.

Доктор лежал и прислушивался к телу. «Зубы целы, щека порвана, губа пробита, нос цел, но ноет всё, перелома нет, уже хорошо, по рёбрам стучали аккуратно, это привычно в схватке бывало похуже. В схватке я бы этого рыжего всё равно бы снёс. Ладно, оставим на потом. Тугой скотч, сука, тугой. И чё-то хреново мне», – думал он про себя, а вспоминал, как умирала гинеколог Людмила.

Машина ехала мягко. Снег как-никак. Стало тепло, но сильно мешал скотч, уже болели ноги и битая грудь, ныли руки, стянутые за спиной. Скрюченный в два раза и связанный доктор валялся в багажнике между двух чёрных сумок. Уже было наплевать на тепло. Хотелось одного – избавиться от скотча. Но машина ехала без остановок, её уже трясло, и доктора в багажнике подбрасывало, как всё тот же мешок картошки. Стало невыносимо. Так невыносимо в багажнике джипа доктора везли около часа времени. Он дважды терял сознание, приходил в него от боли, плевался кровью, но всё ещё жил.

Вдруг, когда стало совсем худо, багажник открылся, всё также мелодично как занавес и доктор увидел свет и улыбающегося профессора.

– О, как они с вами, – он улыбался искренне и от всей души. – А как быть-то? Опять сбежите от нас. Это небольшой урок вам, доктор. Надо быть добрее к людям, а то у вас такие бывают странные, я бы сказал поступки. Того господина в аэропорту вы знатно по стенке размазали. Башки на хрен у него не осталось никакой! Это я скажу талант у вас. Видимо, скрытый от глаз общественности был, ха, ха! – засмеялся профессор. – А теперь серьёзно. При любой попытке сбежать вас убьют. Понятно? – он зло посмотрел на доктора.

– А-а-а, да-а, – ответил доктор и неуклюже склонился сплюнуть кровь. Голова закружилась, и он вывалился из машины.

– О! Развяжите его. Дайте воды. Хотя, нет, руки склейте и пускай в багажнике сидит, но головой вверх, чтобы видеть его. Быстро! Мы ждём вас уже битый час. Всё понятно?! – раздавал команды профессор.

Очень быстро его развязали помыли и перевязали, в смысле перетянули руки новым скотчем и усадили снова в багажник. Доктор упирался головой в потолок, согнул уже свободные ноги, а перевязанные руки вытянул впереди себя. Уперся в сумки, они были мягкими. В этом ему повезло.

Дверь багажника была задрана вверх. Доктор не чувствовал ни холода, ни тепла, он смотрел на профессора, который всё это время следил за действиями своих бойцов. Почесав густую щетину, он подошёл и посмотрел в глаза доктору.

– Н-да, – вздохнул он, – встречать ты меня не придёшь, а если придёшь, не узнаешь, – с этими словами он нажал на кнопку, и дверка багажника сползла вниз, мягко закрывшись.

Профессор стукнул пальцем по стеклу, словно погрозил доктору на прощание и ушёл.

Машина тронулась и поехала, можно было смотреть в небольшую часть окна и слушать разговоры людей в чёрном. Разговоры были не совсем понятными ему, они говорили на совсем нерусском русском языке, а рыжий всё время рычал только по-английски. Он вспомнил, как когда-то давно они семьёй отдыхали в Турции и ездили на экскурсию вместе с украинцами, так те говорили с ними на точно таком же языке. В чём то понятном, а в основном совсем непонятном, словно тарабарщина, которую они называли русским языком. Ещё доктор вспомнил один фильм, старый такой, фантастический, где при рождении людям давали кредит виртуальными деньгами под залог органов. Каждый человеческий орган имел свою цену, сердце, например, миллион кредитов, а печень восемьсот тысяч, ободочная кишка – пятьдесят и так далее по страховому договору с конторой «Ля о хэ». И так вот, если в течение сознательной жизни человек не отдавал кредиты вовремя, у него вырезали органы на сумму долга. Последними в списке шли печень и сердце. Органы, если были годными, продавались на рынке, там же, где и мёртвые кролики, в таких же холодильниках. Главными злодеями в кино были такие холёные приставы, которые вели расчёты о долгах на двухэтажных металлических калькуляторах, а те, кто вырезал органы, были не совсем опрятными дурно пахнущими злодеями, которые ездили на ржавых грузовиках и говорили на точно таком же русском-не-русском языке. Виртуальные кредиты в том кино были китайские. А высшая каста были люди с прищуренными глазами, которые ходили в шёлковых китайских халатах с драконами во всю спину и ели на ужин лапшу с мясом, где часто мясом были те органы из холодильника. Доктор перестал вспоминать, потому что его затошнило.

А его настоящие русские нерусские злодеи, обсудив всё произошедшее с ними, включили музыку с флешки, наверное, прежнего хозяина джипа. Понятно, это был шансон, что-то про одинокого седого волка. Странно, но они подпевали, даже рыжий, на своём английском. Или доктору всё это показалось? Он опять терял сознание.

Дорога сама вернула его в действительность, которая была хуже снов, фантазий и странных фильмов. Машина сначала разогналась, потом стала резко тормозить и вихлять всем своим многотонным телом, поднимая снежную метель. И вот она встала поперёк дороги, снежный очень плотный туман осел, открыв доктору вид на трассу. Он уже не понимал, где они ехали, безразлично смотрел на стоящие на обочине грузовики, засыпанные снегом, раскрытые или разорванные прицепы, на какие-то ящики и коробки, которые недавно вскрывали, и на полог одного из прицепов. Серый полог то поднимался вверх от порывов ветра, то падал на снег, словно занавес. Ветер снова подул, и полог задрался, открыв человеческие фигуры, две детские и две взрослые, они стояли и смотрели на него. Дети, завёрнутые в пуховые шали поверх ярких комбинезонов, и взрослые, женщины, одна молодая, а вторая пожилая, на головах которых тоже были завязаны шали, а не надеты шапки. Пожилая была мать доктора, молодая – его жена, а дети были его дети. Они спокойно смотрели на него, кутаясь от сильного ветра, бабушка, его мать, стряхивала с детей снег.

Машина снова дёрнулась и поехала, ему никто не махал на прощание и не звал к себе, в тепло и уют. Полог закрыл их, словно занавес, и сцена из странного спектакля закончилась. Ветер напоследок кинул на джип пургу из снега, мелкого гравия и обёрток от конфет. Как ни хотел он снова увидеть родных, пускай в этом странном спектакле, ничего не произошло, полог снова задрался, открыв только разорванные коробки. Доктор закрыл глаза и продолжил бороться с тошнотой и цепляться за смутное своё сознание.

Сколько они ехали и куда ему было наплевать, ведь когда-нибудь эта дорога закончится.

Ззззддддуууууххх! – машину тряхануло или перевернуло.

Доктор не понял, в его голове уже давно всё стало серым. Они врезались в опору моста, когда переезжали реку по мосту, заставленному брошенными машинами. Водитель отъехал от опоры и продолжил путь по тропе, проложенной кем-то до них, тропе между машинами и опорами моста. Скрежет проносился по салону все чаще, но мост уже заканчивался.

И вот они снова покатились по дороге, опять обсуждая поездку на нерусском русском языке и смеясь на нём же.

Ещё час дороги и снова – ззззддддуууууххх!

Машина покатилась вниз почти неуправляемая, пока не саданулась во что доктору не было видно. Но было слышно.

Джип гудел как раненый зверь, время от времени его дёргало и что-то внутри него скрипело. Боевики вышли из машины, кто к водителю, он открыл крышку мотора и что-то рассматривал там. Другие осматривали дорогу и пробку из машин, стоявших впереди. У доктора кружилась голова, тело его встряхивало словно он тоже пострадал там на мосту, как и машина. Хотя так и было на самом деле. Оба там и пострадали. У него начиналась лихорадка, не как симптом, а как болезнь. Раньше от неё умирали. Руки от завязок затекли и уже не ныли, а он просто их не чувствовал. Из последних сил от толкнул ногой по двери, ещё и ещё, она открылась настежь, и он вывалился на снег.

Холод вернул ему сознание. Он даже вспомнил другой старый фильм, фразу из которого написала жена: «Когда снег идёт и белый ветер поёт…»

Зима там была несколько лет, может, им там в кино это казалось, так же, как и доктору казалось, что это не несколько недель прошло, а прошёл уже год холода и страха, год от зимы до зимы.

Он вывернулся и упал на спину, потом на бок и встал на колени.

Передохнул.

Его шатало из стороны в сторону и тянуло вверх.

Ветра не было.

Но было такое ощущение, что всех шатает и тянет вверх. И машины, и людей.

Он попытался встать.

Не получилось.

Так, на коленях, или корябая снег руками, когда сваливался на спину, он пополз к краю дороги, где железные ограждения были порваны и торчали, как скрюченная проволока.

Он дополз до обрыва.

Зачем дополз?

Внизу, их было хорошо видно, лежали автобус и грузовик.

Их занесло снегом.

Его шатало и тянуло вверх.

Но ни опереться руками, ни схватиться ими он не мог, они были связаны.

Его тянуло вверх.

Сильно.

Его тело пробила сильная дрожь.

Последняя.

«Одинокий волк погибает, – подумал он или сказал вслух, его подбрасывало вверх, вверх, а он говорил, – но стая его живёт».

Живёт – последнее, что он помнил. Это словно занавес или волна накрыла его, забрав сознание. А тело кинуло вниз, к разбитым машинам и замёрзшим людям.

Тишина и покой наконец-то наступили в его голове.

Навсегда?