III. ОБЛИКИ

«В янтарном забытьи полуденных минут…»

* * *

В янтарном забытьи полуденных минут

С тобою схожие проходят мимо жены…

В душе взволнованной торжественно поют

Фанфары Тьеполо и флейты Джиорджьоне.

И пышный снится сон: и лавры, и акант

По мраморам террас, и водные аркады,

И парков замкнутых душистые ограды

Из горьких буксусов и плющевых гирлянд.

Сменяя тишину веселым звоном пира,

Проходишь ты, смеясь, средь перьев и мечей,

Средь скорбно-умных лиц и блещущих речей

Шутов Веласкеса и дураков Шекспира…

Но я не вижу их… Твой утомленный лик

Сияет мне один на фоне Ренессанса,

На дымном золоте испанских майолик,

На синей зелени персидского фаянса.

<1 февраля 1913>

* * *

«Ты живешь в молчаньи темных комнат…»

Ты живешь в молчаньи темных комнат

Средь шелков и тусклой позолоты,

Где твой взгляд несут в себе и помнят

Зеркала, картины и киоты.

Смотрят в душу строгие портреты…

Речи книг звучат темно и разно…

Любишь ты вериги и запреты,

Грех молитв и таинства соблазна.

И тебе мучительно знакомы

Сладкий дым бензоя, запах нарда,

Тонкость рук у юношей Содомы,

Змийность уст у женщин Леонардо…

<12 февраля 1910>

* * *

«Двойной соблазн — любви и любопытства…»

Двойной соблазн — любви и любопытства…

Девичья грудь и голова пажа,

Лукавых уст невинное бесстыдство,

И в быстрых пальцах пламя мятежа…

В твоих зрачках танцуют арлекины…

Ты жалишь нежно-больно, но слегка…

Ты сочетала тонкость андрогины

С безгрешностью порочного цветка.

С тобой мила печаль земного плена

И верности докучливо ярмо…

Тобой звучат напевы Куперена,

Ты грусть огней на празднествах Рамо.

В твоих глазах зубчатый бег химеры:

Но их печаль теперь поймет ли кто?

Так смотрит вдаль на мглистый брег Цитеры

Влюбленный паж на барке у Ватто.

<1911>

* * *

«Не успокоена в покое…»

Не успокоена в покое,

Ты вся ночная в нимбе дня…

В тебе есть темное и злое,

Как в древнем пламени огня.

Твои негибкие уборы,

Твоих запястий бирюза,

И строгих девушек Гоморры

Любовь познавшие глаза.

Глухой и травный запах мирры —

В свой душный замыкает круг…

И емлют пальцы тонких рук

Клинок невидимой секиры…

Тебя коснуться и вдохнуть…

Узнать по запаху ладоней,

Что смуглая натерта грудь

Тоскою древних благовоний.

<14 декабря 1916>

* * *

«Пламенный истлел закат…»

Пламенный истлел закат…

Стелющийся дым костра,

Тлеющего у шатра,

Вызовет тебя назад.

Жду тебя, дальний брат, —

Брошенная сестра…

Топот глухих копыт

Чуткий мой ловит слух…

Всадник летит, как дух,

Взмыленный конь храпит…

Дышит в темноте верблюд,

Вздрагивают бубенцы,

Тонкие свои венцы

Звезды на песке плетут…

Мысли мои — гонцы

Вслед за конем бегут.

<Июль 1916>

* * *

«В эту ночь я буду лампадой…»

В эту ночь я буду лампадой

В нежных твоих руках…

Не разбей, не дыши, не падай

На каменных ступенях.

Неси меня осторожней

Сквозь мрак твоего дворца, —

Станут биться тревожней,

Глуше наши сердца…

В пещере твоих ладоней —

Маленький огонек —

Я буду пылать иконней —

Не ты ли меня зажег?

<Лето 1914>

* * *

«То в виде девочки, то в образе старушки…»

То в виде девочки, то в образе старушки,

То грустной, то смеясь — ко мне стучалась ты,

То требуя стихов, то ласки, то игрушки,

И мне даря взамен и нежность, и цветы.

То горько плакала, уткнувшись мне в колени,

То змейкой тонкою плясала на коврах…

Я знаю детских глаз мучительные тени

И запах ладана в душистых волосах.

Огонь какой мечты горит в тебе бесплодно?

Лампада ль тайная? Смиренная свеча ль?

Ах, всё великое, земное безысходно…

Нет в мире радости светлее, чем печаль!

<24 декабря 1911>

* * *

«Безумья и огня венец…»

Безумья и огня венец

Над ней горел.

И пламень муки,

И ясновидящие руки,

И глаз невидящий свинец,

Лицо готической сивиллы,

И строгость щек, и тяжесть век,

Шагов ее неровный бег —

Всё было полно вещей силы.

Ее несвязные слова,

Ночным мерцающие светом,

Звучали зовом и ответом.

Таинственная синева

Ее отметила средь живших…

…И к ней бежал с надеждой я

От снов дремучих бытия,

Меня отвсюду обступивших.

<Декабрь 1911 Париж>

* * *

«Альбомы нынче стали редки…»

Альбомы нынче стали редки —

В листах, исписанных пестро,

Чертить случайные виньетки

Отвыкло беглое перо.

О, пушкинская легкость! Мне ли,

Поэту поздних дней, дерзать

Словами, вместо акварели,

Ваш милый облик написать?

Увы! Улыбчивые щеки,

Веселый взгляд и детский рот

С трудом ложатся в эти строки…

И стих мой не передает

Веснушек, летом осмугленных,

Ни медных прядей в волосах,

Ни бликов золота в зеленых,

Слегка расставленных глазах.

Послушливым и своенравным

В зрачках веселым огоньком

Вы схожи и с лесным зверьком,

И с улыбающимся фавном.

Я ваш ли видел беглый взгляд,

И стан, и смуглые колена

Меж хороводами дриад

Во мгле скалистых стран Пуссена?

И мой суровый Коктебель

Созвучен с вашею улыбкой,

Как свод руин с лозою гибкой,

Как с пламенем зари — свирель.

<Июль 1912 Коктебель>

* * *

«Над головою подымая…»

Над головою подымая

Снопы цветов, с горы идет…

Пришла и смотрит…

Кто ты?

— Майя.

Благословляю твой приход.

В твоих глазах безумство. Имя

Звучит, как мира вечный сон…

Я наважденьями твоими

И зноем солнца ослеплен.

Войди и будь.

Я ждал от Рока

Вестей. И вот приносишь ты

Подсолнечник и ветви дрока —

Полудня жаркие цветы.

Дай разглядеть себя. Волною

Прямых лоснящихся волос

Прикрыт твой лоб, над головою

Сиянье вихрем завилось,

Твой детский взгляд улыбкой сужен,

Недетской грустью тронут рот,

И цепью маленьких жемчужин

Над бровью выступает пот.

Тень золотистого загара

На разгоревшихся щеках…

Так ты бежала… вся в цветах…

Вся в нимбах белого пожара…

Кто ты? Дитя? Царевна? Паж?

Такой тебя я принимаю:

Земли полуденный мираж,

Иллюзию, обманность… — Майю.

<7 июля 1913 Коктебель>

* * *

«И будут огоньками роз…»

И будут огоньками роз

Цвести шиповники, алея,

И под ногами млеть откос

Лиловым запахом шалфея,

А в глубине мерцать залив

Чешуйным блеском хлябей сонных

В седой оправе пенных грив

И в рыжей раме гор сожженных.

И ты с приподнятой рукой,

Не отрывая взгляд от взморья,

Пойдешь вечернею тропой

С молитвенного плоскогорья…

Минуешь овчий кош, овраг…

Тебя проводят до ограды

Коров задумчивые взгляды

И грустные глаза собак.

Крылом зубчатым вырастая,

Коснется моря тень вершин,

И ты изникнешь, млея, тая,

В полынном сумраке долин.

<14 июня 1913

Коктебель>

«Любовь твоя жаждет так много…»

* * *

Любовь твоя жаждет так много,

Рыдая, прося, упрекая…

Люби его молча и строго,

Люби его, медленно тая.

Свети ему пламенем белым —

Бездымно, безгрустно, безвольно.

Люби его радостно телом,

А сердцем люби его больно.

Пусть призрак, творимый любовью,

Лица не заслонит иного, —

Люби его с плотью и кровью —

Простого, живого, земного…

Храня его знак суеверно,

Не бойся врага в иноверце…

Люби его метко и верно —

Люби его в самое сердце.

<8 июля 1914 Коктебель>

* * *

«Я узнаю себя в чертах…»

Я узнаю себя в чертах

Отриколийского кумира

По тайне благостного мира

На этих мраморных устах.

О, вещий голос темной крови!

Я знаю этот лоб и нос,

И тяжкий водопад волос,

И эти сдвинутые брови…

Я влагой ливней нисходил

На грудь природы многолицей,

Плодотворя ее… я был

Быком, и облаком, и птицей…

В своих неизреченных снах

Я обнимал и обнимаю

Семелу, Леду и Данаю,

Поя бессмертьем смертный прах.

И детский дух, землей томимый,

Уносит царственный орел

На олимпийский мой престол

Для радости неугасимой.

<1 февраля 1913>

М. С. ЦЕТЛИН

Нет, не склоненной в дверной раме,

На фоне пены и ветров,

Как увидал тебя Серов,

Я сохранил твой лик. Меж нами

Иная Франция легла:

Озер осенних зеркала

В душе с тобой неразделимы —

Булонский лес, печаль аллей,

Узорный переплет ветвей,

Парижа меркнущие дымы

И шеи скорбных лебедей.

В те дни судьба определяла,

Народ кидая на народ,

Чье ядовитей жалит жало

И чей огонь больнее жжет.

В те дни невыразимой грустью

Минуты метил темный рок,

И жизнь стремила свой поток

К еще неведомому устью.

<21 мая 1917 Коктебель>

Р. М. ХИН

Я мысленно вхожу в ваш кабинет…

Здесь те, кто был, и те, кого уж нет,

Но чья для нас не умерла химера,

И бьется сердце, взятое в их плен…

Бодлера лик, нормандский ус Флобера,

Скептичный Фрайс, Святой Сатир — Верлен,

Кузнец — Бальзак, чеканщики — Гонкуры…

Их лица терпкие и четкие фигуры

Глядят со стен, и спят в сафьянах книг

Их дух, их мысль, их ритм, их бунт, их крик.

Я верен им… Но более глубоко

Волнует эхо здесь звучавших слов…

К вам приходил Владимир Соловьев,

И голова библейского пророка —

К ней шел бы крест, верблюжий мех у чресл —

Склонялась на обшивку этих кресл.

Творец людей, глашатай книг и вкусов,

Принесший нам Флобера, как Коран,

Сюда входил, садился на диван

И расточал огонь и блеск Урусов.

Как закрепить умолкнувшую речь?

Как дать словам движенье, тембр, оттенки?

Мне памятна больного Стороженки

Седая голова меж низких плеч.

Всё, что теперь забыто иль в загоне, —

Весь тайный цвет Европы иль Москвы —

Вокруг себя объединяли вы —

Брандес и Банг, Танеев, Минцлов, Кони…

Раскройте вновь дневник… Гляжу на ваш

Чеканный профиль с бронзовой медали…

Рука невольно ищет карандаш,

И мысль плывет в померкнувшие дали.

И в шелесте листаемых страниц,

В напеве фраз, в изгибах интонаций

Мерцают отсветы событий, встреч и лиц…

Погасшие огни былых иллюминаций.

<22 декабря 1913 Коктебель>

РОПШИН

Холодный рот. Щеки бесстрастной складки

И взгляд из-под усталых век…

Таким сковал тебя железный век

В страстных огнях и бреде лихорадки.

В прихожих Лувра, в западнях Блуа,

Карандашом, без тени и без краски

Клуэ чертил такие ж точно маски

Времен последних Валуа.

Но сквозь лица пергамент сероватый

Я вижу дали северных снегов,

И в звездной мгле стоит большой, сохатый

Унылый лось — с крестом между рогов.

Таким был ты. Бесстрастный и мятежный

В руках кинжал, а в сердце крест:

Судья и меч… с душою снежно-нежной,

На всех путях хранимый волей звезд.

<20 декабря 1915 Париж>

БАЛЬМОНТ

Огромный лоб, клейменный шрамом,

Безбровый взгляд зеленых глаз, —

В часы тоски подобных ямам,

И хмельных локонов экстаз.

Смесь воли и капризов детских,

И мужеской фигуры стать —

Веласкес мог бы написать

На тусклом фоне гор Толедских.

Тебе к лицу шелка и меч,

И темный плащ оттенка сливы;

Узорно-вычурная речь

Таит круженья и отливы,

Как сварка стали на клинке,

Зажатом в замшевой руке.

А голос твой, стихом играя,

Сверкает плавно, напрягая

Упругий и звенящий звук…

Но в нем живет не рокот лиры,

А пенье стали, свист рапиры

И меткость неизбежных рук.

И о твоих испанских предках

Победоносно говорят

Отрывистость рипостов редких

И рифм стремительный парад.

<15(2) февраля 1915 Париж>

НАПУТСТВИЕ БАЛЬМОНТУ

Мы в тюрьме изведанных пространств…

Старый мир давно стал духу тесен,

Жаждущему сказочных убранств.

О, поэт пленительнейших песен,

Ты опять бежишь на край земли…

Но и он тебе ли неизвестен?

Как ни пенят волны корабли,

Как ни манят нас моря иные, —

Воды всех морей не те же ли?

Но, как ты, уже считаю дни я,

Зная, как торопит твой отъезд

Трижды-древняя Океания.

Но не в темном небе Южный Крест,

Не морей пурпурные хламиды

Грезишь ты, не россыпь новых звезд…

Чтоб подслушать древние обиды

В жалобах тоскующей волны,

Ты уж спал на мелях Атлантиды.

А теперь тебе же суждены

Лемурии огненной и древней

Наисокровеннейшие сны.

Голос пламени в тебе напевней,

Чем глухие всхлипы древних вод…

И не ты ль всех знойней и полдневней?

Не столетий беглый хоровод —

Пред тобой стена тысячелетий

Из-за океана восстает:

«Эллины, вы перед нами дети…» —

Говорил Солону древний жрец.

Но меж нас слова забыты эти…

Ты ж разъял глухую вязь колец,

И, мечту столетий обнимая,

Ты несешь утерянный венец.

Где вставала ночь времен немая,

Ты раздвинул яркий горизонт.

Лемурия… Атлантида… Майя…

Ты — пловец пучин времен, Бальмонт!

<22(9) января 1912 Париж>

ФАЭТОН

Бальмонту

Здравствуй, отрок солнцекудрый,

С белой мышью на плече!

Прав твой путь, слепой и мудрый,

Как молитва на мече.

Здравствуй, дерзкий, меднолицый,

Возжелавший до конца

Править грозной колесницей

Пламеносного отца!

С неба павший, распростертый,

Опаленный Фаэтон,

Грезишь ты, с землею стертый,

Всё один и тот же сон:

«Быть как Солнце!» до зенита

Разъяренных гнать коней!

Пусть алмазная орбита

Прыщет взрывами огней!

И неверною рукою

Не сдержав узду мечты,

Со священной четвернею

Рухнуть с горней высоты!

В темном пафосе паденья,

В дымах жертвенных костров

Славь любовь и исступленье

Воплями напевных строф!

Жги дома и нивы хлеба,

Жги людей, холмы, леса!

Чтоб огонь, упавший с неба,

Взвился снова в небеса!

<13 февраля 1914 Коктебель>

ДВА ДЕМОНА

Посв. Т. Г. Трапезникову

1

Я дух механики. Я вещества

Во тьме блюду слепые равновесья,

Я полюс сфер — небес и поднебесья,

Я гений числ. Я счетчик. Я глава.

Мне важны формулы, а не слова.

Я всюду и нигде. Но кликни — здесь я!

В сердцах машин клокочет злоба бесья.

Я князь земли! Мне знаки и права!

Я друг свобод. Создатель педагогик.

Я — инженер, теолог, физик, логик.

Я призрак истин сплавил в стройный бред.

Я в соке конопли. Я в зернах мака.

Я тот, кто кинул шарики планет

В огромную рулетку Зодиака.

2

На дно миров пловцом спустился я —

Мятежный дух, ослушник вышней воли.

Луч радости на семицветность боли

Во мне разложен влагой бытия.

Во мне звучит всех духов лития,

Но семь цветов разъяты в каждой доле

Одной симфонии. Не оттого ли

Отливами горю я, как змея?

Я свят грехом. Я смертью жив. В темнице

Свободен я. Бессилием — могуч.

Лишенный крыл, в пареньи равен птице.

Клюй, коршун, печень! Бей, кровавый ключ!

Весь хор светил — един в моей цевнице,

Как в радуге — един распятый луч.

6 февраля 1915

Париж

Загрузка...