Семейные тайны

3

Бен осторожно слез с кровати, стараясь не потревожить женщину, лежащую рядом. Та шевельнулась и тут же вновь погрузилась в глубокий сон. Бен натянул одежду и прошел в гостиную, где мягко горела лампа.

Вообще-то стоило оставить Глории записку, чтобы объяснить его внезапный уход посреди ночи. Она заслуживала лучшей участи, чем, проснувшись утром, обнаружить, что кровать пуста, а от него – ни ответа, ни привета.

Через комнату, заставленную роскошной мебелью, Бен прошел к письменному столу, нацарапал записку о том, что надо быть на утренних съемках, и пообещал вскоре позвонить. Сунув бумажку под телефон, он неторопливо вышел из квартиры.

Чуть погодя, он уже вел свой «мазерати», маневрируя в бесконечном и никогда не прекращающемся потоке транспорта. Он был перегружен мыслями, возбужден и неспособен расслабиться, несмотря даже на то, что занимался с Глорией любовью до потери пульса. Она – энергичная любовница, давала не меньше, чем брала, и Бену было приятно с ней как в постели, так и вне ее.

Но не сегодня вечером. Сегодня он был целиком поглощен сестрой и телефонным разговором, который состоялся у них днем.

Бен встроил машину в нужный ряд и теперь двигался в направлении прибрежного шоссе, по которому он сможет гнать вдоль океана машину во всю ее мощь и, может быть, сумеет развеяться, чтобы уснуть по возвращении домой. Была всего лишь полночь, и оставшиеся ночные часы – слишком длинны, чтобы валяться в постели Глории, мучаясь от бессонницы.

Линдси, Линдси, стучало в мозгу Бена. Сестра в день своего рождения простила-таки его с естественностью подлинной женщины. Словно камень свалился с сердца. С этим покончено, думал Бен, полностью и бесповоротно. Наконец-то! Страхи его, что стервятники после смерти Джейка слетятся и начнут собирать дань, не подтвердились. Все было тихо, безветрие и гладь.

Могучая машина пожирала милю за милей, вписываясь в повороты, слушаясь хозяина, как желанная женщина, внимающая каждому движению его руки. Бен глубоко вздохнул и медленнее опустил грудь, очищаясь от запаха духов Глории и мускусного запаха недавней близости, и наполнил легкие чистым, свежим воздухом ночи.

Линдси, мысленно повторял Бен. Боже, как он любил ее, как скучал по ней. Дни, недели, месяцы со времени ее ухода были для него нескончаемой мукой. И вот все это позади. Мать расплакалась в его руках, когда он пересказал ей разговор и, крепко прижимая ее, убеждал, что она по-прежнему должна быть терпеливой. Это может оказаться долгим делом – примирение между матерью и дочерью, объяснял Бен. Меридит поняла и обещала и впредь не торопить Линдси с решением. Решением, которое обещало в будущем соединить семью.

– Мы тебя побили, подонок, – бросил Бен в ночь. – Мы тебя побили.

Забудь про это. Даже просто думать о Джейке означало снова впускать его в свою жизнь, а Бен этого не хотел. Ненависть отбирала слишком много душевной энергии, а Бену не хотелось тратить ее на отца. Все воспоминания о Джейке должны были остаться там, где лежало тело этого человека – в могиле. С прошлым покончено.

Линдси вернется в дом, когда созреет, думал Бен, разворачивая машину в направлении от моря – домой. Сестра – отличный фотограф, и это было видно по журналу – там все пронизано душой и человеческим теплом. С таким природным талантом она и в самом деле далеко может пойти.

– А ты, Уайтейкер? – спросил он, посмотрев на свое отражение в зеркальце заднего вида. Черт возьми, когда же у него будет возможность поставить свой собственный фильм? Он чувствовал, как от картины к картине злоба и ярость все больше переполняют его. Выжимали, как губку, оставляли с носом, а сами снимали сливки с того, что целиком было его заслугой. Чаша терпения стремительно истощалась, ему приходилось черпать его из самых глубоких колодцев души, все время ждать, наблюдать и совершенствовать, совершенствовать, совершенствовать свое ремесло. И когда придет его время, он будет знать, что делать. Он потребует права на постановку своей собственной картины и предоставит решать тем, у кого деньги и власть. И если они откажут, он удивит их всех. Он сделает все сам. Каждую свободную от съемок минуту он теперь использовал на чтение сценариев, приходивших в студию «слева». Их авторы, не располагавшие агентами и адвокатами, мечтатели и честолюбцы, горели желанием на нескольких десятках страниц во всем блеске раскрыть свой талант. И где-то в бесконечном завале сценариев был тот единственный, который он искал.

Бен оторвался от размышлений. Он вновь влился в поток транспорта, и дорога поглотила внимание. Неожиданно он почувствовал себя усталым и выжатым, как лимон. Как он и надеялся, поездка помогла сбросить напряжение, и образ кровати манил и звал его.

Через двадцать минут Бен вошел в свои фешенебельные апартаменты на крыше многоэтажки, сбросил с себя спортивную куртку и прикрыл дверь. Спустившись в гостиную, расположенную тремя ступеньками ниже, он рассеянно посмотрел в гигантские – от пола до потолка – окна, за которыми открывалась изумительная панорама города. Нажатием кнопки можно опустить тяжелые портьеры на окна, но Бен редко пользовался ее услугами, предпочитая держать окна незакрытыми. Помещение было отделано хромом, стеклом и материалами угольно-черного цвета. Оно поражало острыми углами и экстравагантными формами размещенных в нем предметов, среди которых выделялась блестящая черного цвета скульптура высотой чуть не в восемь футов под названием «Плачущая».

Дизайнерские увлечения Бена не на шутку тревожили и шокировали мать, как и многих женщин, которых он водил сюда. Вид был не особо умиротворяющим, тех, кто был не в ладу с собой, он потрясал и вгонял в тревожное возбуждение. По реакции входивших в дом людей Бен много мог узнать о них. В матери он открыл женщину, слишком часто сталкивавшуюся с грубыми сторонами жизни и потому не переносящую на дух эпатирующую резкость и угловатость его покоев. А вот Линдси… Когда она первый раз навестила его здесь, то с ходу плюхнулась на диван и тут же спросила, не найдется ли у него в серванте какой-нибудь ерунды червячка заморить. Она была в прекрасном настроении, и Бен часто ловил ее взгляд, задумчиво разглядывающий скульптуры, казалось, они были для нее источником вдохновения.

По замыслу Бена, квартира выполняла определенное предназначение. Она воплощала в себе необходимость быть начеку, никогда не расслабляться полностью, как того требовала быстрая и безжалостная карьера ее хозяина. Тем не менее, сознавая важность крепкого, восстанавливающего силы сна, спальню Бен сделал на резком контрасте с прочими комнатами. Она была выполнена в теплых землистых тонах, успокоительно действующих на усталое тело и душу. Две комнаты для гостей опять сверкали хромом, стеклом и антрацитной чернотой.

Бен стащил с себя одежду и на скорую руку принял горячий душ, смывая с себя последние следы общения с Глорией. Остаток ночи он хотел провести один, в своей постели, размышляя о Линдси и о том, что будет дальше.

Но все, о чем он собирался думать, было моментально отброшено и позабыто, стоило ему сладко растянуться в постели.

На следующее утро Линдси заказала в номер кофе, клубнику со сливками и рогалик. Она ела в постели, откинувшись на мягкие подушки. Утренняя газета – бесплатная услуга постояльцам гостиницы – лежала на подносе, но Линдси была слишком занята: она вовсю ругала себя, и поэтому заголовки скакали перед глазами, не доходя до сознания.

Ну почему, ну почему, вновь и вновь спрашивала она себя, угораздило ее попасться на голос сексуального влечения и жалобные слова этого Дэна О'Брайена? Святое небо! Чего ради она решила тащиться через весь город? Ради того, чтобы послушать, как он будет читать роль из пьесы, о которой она не имеет ни малейшего представления? Велика радость! Так почему это произошло? Да потому что завороженная его магнетическим голосом, она готова была на коленях приползти в этот театр, если бы он того потребовал!

Да-а-а, выдохнула она. Следовало бы объявить голос Дэна вне закона как смертельно опасный вид оружия, а заодно уж и его невероятные голубые глаза, волосы цвета вороньего крыла, его лицо, его тело, его всего в совокупности!.. Он был так красив, его дикция была такой плавной и четкой; наверное, теперь он думает о ней как о глупейшей и наивнейшей женщине на Земле. Если бы он только знал – не дай Бог! – какой чудный трепет пробегал по ее позвонкам, когда он говорил, что любит ее! Да он бы, вероятно, по полу катался от смеха. Если б он знал, что она все еще ощущает на губах прикосновение его губ – чур-чур, Господи, сохрани!

Линдси надкусила намазанный маслом слоеный рогалик и уставилась в потолок. Она порылась в памяти, вспоминая всех мужчин, с которыми провела больше часа во время своих блужданий по стране. С некоторыми все ограничилось беседой, другие были настолько приятны, что она даже обедала с ними. С мужчиной из Оклахомы она ездила на аукцион фермерского инвентаря, а с одним типом из Нового Орлеана даже танцевала как-то вечером.

Но всегда и везде она была начеку. Она принимала ледяное выражение, не допуская даже намека на нежелательное продолжение отношений, а когда решила, что вечер окончен, то так оно и было, черт возьми! Она была женщиной, которая держит себя в руках.

До вчерашнего вечера.

Линдси налила в чашку кофе из серебряного кофейника, положила сахару и пригубила дымящуюся жидкость.

Можно было бы уехать из Нью-Йорка, рассуждала она. Продать трейлер, за постой которого приходится платить просто возмутительные деньги, и все потому, что ночью она не горит желанием раскатывать вместе с лунатиками по этому сумасшедшему городу. Прямо сегодня улететь к Бенни и – ну, разумеется! – к матери и пасть в их любящие объятия. Похоронить свою боль и ощущение предательства по отношению к живым и мертвым. И благосклонно повернуть лицо навстречу блистательному будущему. Да, можно было бы взять и уехать домой.

Но она знала, сидя в тишине роскошного номера, что пойдет в театр на прослушивание роли и будет смотреть на Дэна О'Брайена.

Потому что он просил об этом.

Это было просто, как дважды два.

И эта простота делала все таким сложным и запутанным.

Линдси вздохнула. Она пойдет в театр, наденет самые линялые джинсы, видавший виды свитер и самого затрапезного вида куртку. Она выйдет из такси за два квартала до театра, остаток пути пройдет пешком, приметив на пути какую-нибудь автобусную остановку, на которой якобы сошла. Она – свободный фотограф, пробивающий себе дорогу, и должна вести себя сообразно своему положению.

Она должна стать воплощением лжи.

И будет им.

Линдси переставила поднос с неоконченным завтраком на вторую половину королевской – судя по ее размерам – кровати и откинула одеяло. Когда она зашла в душ, то внезапно увидела себя – маленькая марионетка, которую Дэн ведет на ниточках. И где-то в глубине души она испытала смутное удовлетворение от того, что этот мужчина будет дергать за ниточки предельно осторожно и деликатно.

Пока на удивление чистое такси везло Линдси через город, ей пришло в голову, что она совершенно не представляет, что это такое – мир театра.

Когда ей было шесть лет, Джейк взял ее на съемки в студию, где снимал очередной фильм.

Сначала ее захватили яркие огни и суматошное движение вокруг, но тут Джейк потребовал тишины, и начали снимать сцену между главными героями – мужчиной и женщиной.

Линдси ошеломленно смотрела, как героиня рыдала, умоляя героя не покидать ее. Герой отталкивал ее, заявляя, что никогда не вернется к ней. Когда женщина упала на колени и закрыла лицо руками, по щекам Линдси потекли слезы.

Но потом кто-то крикнул «Стоп!», и героиня преспокойно встала на ноги и спросила, не прибыл ли фургончик с закусью, и пообещала удавиться за стакан кофе и бутерброд.

Линдси была потрясена, расстроена и ужасно смущена. Как могут люди включать и выключать в себе те или иные чувства, поражалась она. Что же выходит: у взрослых в голове есть специальные кнопки, нажимая на которые можно заставить смеяться, или плакать, или гневно орать? А что, если эти кнопки заклинит? Что же тогда – ее мать и отец на всю жизнь останутся злыми?

Когда она поделилась своими страхами с Джейком, тот всласть нахохотался, а после объяснил, что эти люди – актеры. Но для шестилетней Линдси это было неудовлетворительным объяснением. Как различить, кто актер, а кто – настоящий? Отец приходит в эту студию каждый день. Где гарантия, что он однажды не превратится в одного из этих людей – в актера? Когда он смеется вместе с ней – это искренне или он притворяется? Как узнать, правда это или нет?

Линдси пожаловалась на живот, и в лимузине Джейка была отправлена домой, и ей больше не пришлось видеть этого притворства. Больше она в студии не появлялась. Она смотрела окончательные варианты картин отца, и то лишь потому, что этому событию всегда посвящался званый вечер. Джейк устраивал частный просмотр в домашнем кинотеатре, и допускалась на эти пышно обставленные приемы только самая избранная публика.

Когда Линдси отослали в Швейцарию, ей в силу малолетства не дозволялось ходить с друзьями в кино, и единственные картины, которые она могла смотреть, были те, что делал отец. Она приучила себя погружаться в происходящее на экране и постепенно вытеснила из памяти детское воспоминание о людях, которые включали и выключали чувства, чтобы затем показывать их записанными на кинопленку. С годами она смогла оценить талант отца, его способность выжать максимум из тех, с кем работал. Линдси не испытывала желания смотреть фильмы других режиссеров, потому что в глубине души ей надо было знать, что Джейк к этому причастен, что он заранее определил, что хорошо и что плохо, где нужно плакать, а где смеяться или гневаться – разумеется, всегда по его команде. Потрясение, пережитое ею в шесть лет, вроде бы позабылось, но полностью избавиться от него она так и не смогла.

И ей было теперь так странно представлять себя сидящей в театре: она будет смотреть пьесу, и кто-то будет нажимать на ее эмоциональные кнопки, и в тот момент, когда готова будет залиться слезами, где-то за кулисами актер спросит про кофе и бутерброд.

И тем не менее она сейчас в компании сумасшедшего лихача-таксиста несется через весь город, чтобы отправиться в театр.

Взросление, подумала Линдси, это не прогулка на пикнике. Обладание богатством – не гарантия того, что тебе будут подарены судьбой розовые очки, которые заслонят от лицезрения голой правды жизни.

Линдси тихо засмеялась. Жизнь, дарованная случайно, может раздавить своей тяжестью избранника. Но не ее – Линдси Уайтейкер-Уайт. Она намерена взять от жизни все, что та может предложить, и не позволит призракам из прошлого определить ее судьбу.

А как же быть с Дэном? С маской, которую она надевала ради него? Это не, продлится долго. Скорее она уедет из Нью-Йорка и никогда больше не увидит Дэна. Ложь, которая сопровождала ее сейчас, была безобидной. Благодаря ей она сможет увидеть его, смеяться с ним от всей души, наслаждаться его присутствием. И потом она тоже что-то дает Дэну, присутствуя рядом с ним в тот момент, который ему, с его эксцентричным артистическим воображением, кажется самым важным в жизни.

– Приехали, леди, – сказал таксист. – Мы в двух кварталах от театра, адрес которого вы мне дали.

– Отлично, – сказала Линдси. Наклонившись через сиденье, она расплатилась, потом вышла из такси и побрела по тротуару.

Чтобы идти в ногу с идущими рядом пешеходами, Линдси ускорила шаг и наклонила голову, пряча ее от пронизывающего насквозь холодного ветра. Теперь она была всего лишь одной из многих, и мысль об этом позабавила ее. Она спешила, не привлекая ничьих взглядов – одинокая капля в людском море. Но как же меняется это море душ при переезде из одной части страны в другую!

Линдси сверила адрес обшарпанного здания с тем, что был записан у нее в книжке, и, не замедляя шага, пошла дальше, поправив сумку на плече. Фотоаппарат был засунут на самое дно холщовой сумки и всегда наготове на тот случай, когда срочно потребуется снять то, что грех пропустить.

А потом она увидела его.

Высокий, большой, темноволосый, он стоял перед театром, подняв плечи от ветра. Он всматривался в лица проходящих, выискивая в людском потоке ее лицо. Ее лицо.

– Дэн! – закричала Линдси и бросилась к нему. Лицо его озарилось улыбкой, способной – мелькнуло в голове у Линдси – согреть в самый холодный день. Он распахнул руки ей навстречу, и она, ни секунды не колеблясь, безотчетно повинуясь порыву бешено стучавшего сердца, окунулась в его объятия. Ее обволокли тепло и сила, и она прильнула к их источнику, растворяясь в них.

Затем она откинула голову назад, улыбнулась и увидела, что его улыбку сменило выражение, непонятное ей. Ее собственная улыбка потухла.

– Ты пришла, – сказал он, и его глубокий, густой голос казался слегка надтреснутым. – Боже, Линдси Уайт, ты пришла.

И затем его рот слился с ее.

Это был не прежний, мягкий и осторожный поцелуй, он был крепок и требователен. Язык Дэна, раздвинув ее губы, проник глубже. Линдси встретила его язык своим, и – холодный ветер, люди, спешащие мимо них по тротуару, – все было позабыто. Остался вкус языка Дэна, сила и жар его тела, страстная напряженность которого, возрастая с каждой секундой, грозила взорвать ее изнутри.

Дэн приподнял голову, затем зарылся в ее шелковистые волосы, с дрожью вдыхая их запах. Дэн медленно отступил, и глаза их встретились.

– Ты пришла, – сказал он снова.

– Пришла, – сказала она, улыбаясь.

Он накрыл ее плечи рукой и направился к двери.

– Погоди-ка, – сказала Линдси и вытащила камеру из сумки. – Улыбаемся! – сказала она. Она проворно сновала вокруг него, фотоаппарат беспрерывно щелкал, кадр шел за кадром.

Дэн засмеялся, широко развел руки и картинно откинул голову.

– Почему не вылетает птичка? – спросил он. – Я так ее люблю.

Линдси не могла не рассмеяться вместе с ним и вдруг, посмотрев в небо, подумала, что их смех – такой прекрасный, свободный и немыслимо живой, не мог не быть чем-то материальным. Качая головой и удивляясь собственной глупости, она последовала в здание через открытую Дэном дверь. Они оказались в маленьком холле с тремя запертыми двустворчатыми дверьми в стене напротив.

– Как тут тихо, – прошептала Линдси.

– Точно. Теперь послушай, Линдси. Тебе нужно получить кратенькую информацию о том, что я буду играть. Это будет кульминационная сцена из третьего акта пьесы. Парнишка вернулся домой из Вьетнама и узнал-таки, что за время его отсутствия жена завела любовника. Он идет на улицу, долго разговаривает с ночными звездами, спрашивает, их ли мерцание он видел однажды в джунглях. Затем рассказывает им, что он там выделывал, весь этот кошмар, а дальше – о том, что узнал о жене. Улавливаешь?

– Да, – закивала Линдси. – Все это звучит ужасно грустно.

– Что есть, то есть, ангел мой, такова жизнь. Итак. Я буду представлять, что ты – это звезды. Я буду говорить с тобой. Я не смогу тебя видеть, но буду знать, что ты – там. Ты – мое средоточие. И только ты будешь для меня существовать. Идет?

– Идет. Ты нервничаешь?

– Не то слово. Мне нужно во что бы то ни стало получить эту роль. Она моя, я это ощущаю всей кожей.

– Покажи им, где раки зимуют, О'Брайен. – Она провела своими губами по его губам. – Сломай руку, или ногу, или что там тебе предписано по роли.

– Оставь эти глупости, – сказал он, ухмыльнувшись. – Я все устрою так, что роль будет моей.

Одна из деревянных дверей открылась, и оттуда высунулась голова.

– О'Брайен?

– Точно.

– Ваша очередь. Поторопите свою задницу.

– Просто очаровательно, – пробормотала Линдси.

Дэн быстро поцеловал ее и бережно усадил на последнее сиденье в заднем ряду, а сам пошел по проходу, расстегивая на ходу куртку.

Когда глаза привыкли к темноте, Линдси огляделась. Потом сняла куртку и положила сумку на пол – ей показалось, что она находится в холодной и сырой пещере. По спине поползла дрожь. Единственное пятно света было где-то вдалеке – на сцене.

Не нравится ей это место, подумала Линдси. Не хочется ей приходить сюда, в мир притворства, где не было ничего реального, настоящего, во что можно было бы поверить. Господи, нет, она не может оставаться здесь, в этой ужасной темноте, которая, казалось, обвивалась вокруг нее, высасывая воздух из легких.

– О'Брайен! – прогремел голос. Линдси подпрыгнула в кресле. – Валяй. Гони свой кусок. Мы не можем убивать на тебя целый день, малыш.

Дэн вступил в круг света, и Линдси окаменела на своем сиденье. Он был весь в черном: черные брюки, черный свитер, темные волосы, поблескивающие на манер вороньего крыла. Звук ее сердца заполнил все на свете, и она судорожно стиснула руки на коленях, каждая мышца тела напряглась.

– Я готов, – сказал Дэн.

– Тогда начинай, – раздался голос из темноты.

Дэн вышел из круга света, затем снова появился в нем, сделал несколько медленных шагов, остановился. Он посмотрел вверх, как бы на небо, затем перевел взгляд на зрительный зал. Их разделяли ряды сидений и гнетущая темнота, но Линдси почувствовала, как их глаза встретились. Она ощущала напряженность, с которой он смотрел на нее, и очнулась от щемящей боли в груди: оказалось, она задержала дыхание. Линдси соскользнула на край сиденья и вцепилась в спинку переднего кресла, не замечая боли в пальцах.

Ее глаза были прикованы к Дэну.

И вот он заговорил.

Он изливал все свои горести звездам, которыми была она. Линдси забыла про темноту, холод исчез, театра больше не существовало. Были Дэн и слова, которые он говорил ей, звеневшие от муки и отчаяния. Он протянул к ней руки, уронил и вновь продолжил говорить срывающимся от переполнявших его чувств голосом, рассказывая про ужасы, свидетелем которых был, о всем том, что потерял.

Слезы текли по лицу Линдси, горячий комок застрял в горле. Не сознавая, что делает, она встала и начала медленно приближаться к нему по проходу. Слезы лились потоком, падали на воротник, на свитер, пока она шла.

– Господи, за что? – сказал Дэн со стоном. Он воздел сжатые кулаки к небу.

А потом установилась тишина.

Дэн уронил руки и тряхнул головой, словно выходя из транса, и в этот момент Линдси подошла к первому ряду. Она всхлипнула, и звук этот показался криком в тишине зала. Дэн вздрогнул и пристально посмотрел на нее.

– Смотрите, – сказал один из мужчин в первом ряду. – Смотрите на нее.

– Черт меня побери, – сказал другой голос.

– Дэн? – прошептала Линдси.

– О, Боже, – сказал Дэн. Он подбежал к краю сцены, спрыгнул в проход и, приблизившись, прижал к себе. – Ну-ну-ну, – сказал он, баюкая ее. – Не плачь. Все в порядке, Линдси, посмотри на меня. Это только роль, роль, которую я играл, вспомни, что я тебе говорил.

– Пусть дадут свет в зале, – крикнул один из мужчин.

Вокруг вспыхнул свет. Линдси заморгала, затем ее глаза в ужасе расширились. Она вырвалась из рук Дэна и, побледнев, огляделась.

– Господи! Я прошу меня простить, мне очень жаль, – торопливо сказала она, стирая со щек слезы. – Я не заметила, как пришла сюда, и… О, пожалуйста, – обратилась она к двум мужчинам, поднявшимся со своих мест. – Дэн тут ни при чем. Не вините его. Я не знаю, что это такое со мной. Я просто… Ему было плохо, и я… Извините, мне так жаль…

– Все в порядке, Линдси, – сказал Дэн, обнимая ее за плечи. – Ну-ну. Ты у меня ведь умница. Я здесь, я рядом.

– Ну, О'Брайен, – сказал один из мужчин, пробираясь в проход, – пусть ваш агент звонит и обговаривает условия.

– Что? – спросил Дэн, бессмысленно глядя на мужчину.

– Черт! Вы чуть не вышибли из меня слезу, – сказал тот, – а ведь при мне эту роль исполняли минимум десять раз. Видимо, ваша дама не видела вас раньше в этой роли?

– Нет, не видела, – сказал Дэн.

– И вы сразили ее под корень. Итак, О'Брайен – роль ваша!

– И это без дураков, – сказал другой мужчина, присоединяясь к ним. – Ты меня вывернул наизнанку, малыш. У тебя наверняка было в прошлом что-то схожее с этим парнем, но так преподнести все это сейчас? Знай, что если меня снова начнут мучить кошмары о Вьетнаме, я подам на тебя в суд. Ты здорово сыграл, О'Брайен. Чертовски здорово! Будь здесь в восемь утра через три дня, и приготовься работать как черт. Мы открываем сезон через месяц. Мои поздравления.

– Спасибо, да, спасибо, – сказал Дэн, наконец-то улыбнувшись. Он пожал руки каждому из присутствовавших. – Спасибо. Вы не пожалеете, обещаю.

– Скажите вашему агенту, что я хочу связаться с ним сегодня. Ну, а теперь убирайтесь отсюда. Нам еще работать и работать. Сводите свою даму в хороший ресторан, О'Брайен. Она того заслужила. Ступайте.

– Да, да, мы уходим, ни секунды задержки, – сказал Дэн, хватая куртку. – Пошли, Линдси.

– А? Что? – спросила она, смотря на него стеклянными глазами.

– Победа, ангел мой! – сказал Дэн. – Ну, пошли.

Он взял ее за руку и повел по проходу.

Линдси плохо помнила, как они выходили из театра. Она обнаружила только, что стоит на тротуаре, в руках – куртка и сумка, а секундой позже ее бережно целует Дэн О'Брайен. Глаза ее широко раскрылись, и Дэн, ухмыльнувшись, легонько встряхнул ее за плечи.

– Линдси, приди в себя, милая, – сказал он. – Ты где-то в четвертом измерении?

Линдси захлопала глазами.

– А? О-о! О-о! Дэн, мне так совестно. Я…

Он быстро поцеловал ее.

– Слушай меня, красивая глупышка! Я получил роль! Линдси! Мы вместе добились этого. Я играл для тебя, и это сработало. Я знал, что так будет, что все на этот раз пойдет иначе. Я чувствовал…

– Да, роль твоя. Они ведь, кажется, сказали об этом? Боже, я так счастлива за тебя. Ты был чудесен! Я так боялась, что все испортила. Я не заметила, как встала на ноги и пошла, клянусь тебе. Просто вдруг я оказалась там, перед сценой, мне нужно было успокоить тебя.

– Боже, Линдси, я так люблю тебя, так люблю! – Он взял из ее рук куртку и подал ей. – Вот, оденься, а то простудишься. А теперь мне нужно заехать к себе на квартиру, позвонить агенту, маме… всему миру, черт возьми!

Линдси накинула куртку и прижала к груди сумку. Дэн трещал, как заведенный, и, притиснув ее к себе своей лапищей, повел по тротуару.

Линдси через плечо оглянулась на театр и насупилась. Ее била дрожь, и температура окружающей среды не имела к этому никакого отношения.

Квартира Дэна располагалась на четвертом этаже старого многоквартирного дома.

Линдси имела представление о таких домах лишь благодаря тому, что видела что-то подобное в одном из фильмов Джейка.

Линдси трудно было поверить в реальность существования такого рода трущоб, в то, что люди могут жить в подобных условиях. Когда они зашли в холл на первом этаже, в нос шибанул запах чеснока и пота.

– Следуй за мной, – сказал Дэн весело. – И ничего не бойся. Ползучие твари знают поступь индейца и разбегаются, сломя голову, едва заслышав, как я поднимаюсь по ступенькам.

– Ползучие твари? – спросила Линдси, с тревогой глядя на пол.

– Тараканы, крысы, все, кто угодно. Едят они немного, но я бы и с них стребовал квартирную плату, чем они в конце концов лучше нас? Тебе, вероятно, тоже приходится иметь с ними дело. Свободные фотографы в начале своей карьеры тоже ведь не живут в дорогих кварталах, я правильно понимаю?

– О, да, разумеется. Иди вперед, я за тобой, – сказала она, натужно улыбаясь.

Дэн зашагал вверх по лестницам.

– О, Боже, Линдси Уайт, я готов вознестись на крыльях. Просто не верится. Когда они сказали, что роль – моя, я едва не умер на месте. Я…

Линдси никак не могла сосредоточиться и вникнуть в смысл непрекращавшейся болтовни Дэна. Она осторожно поднималась по лестнице, гнилые доски скрипели и стонали, а она еще сильнее прижимала сумку к груди, не желая дотрагиваться до грязных перил. Чем выше они поднимались, тем более спертым становился воздух, а букет запахов – просто невообразимым. Людей на этажах почти не было, но стены испещрены надписями на самых различных языках. Попадались неприличные надписи: одни относились к конкретным людям, другие – ко всему человечеству. Имена возлюбленных с сердечками и стрелами Амура встречались на каждом шагу, так же как и названия местных уличных банд (по крайней мере, так определила Линдси). Кричал младенец, на него орал мужчина, требуя, чтобы он замолчал, пронзительно визжала женщина. Это было ужасно, как в кошмарном сне, и Линдси приходилось бороться, чтобы удержать себя от желания стремглав побежать вниз по ступенькам, на улицу. Год путешествия не подготовил ее к возможности столкновения с таким ужасом. Люди действительно жили здесь, день за днем, год за годом, занимались любовью, спали, просыпались, встречали новый день, и все начиналось снова. И то, что Дэн О'Брайен – часть этого сумасшествия, было выше ее понимания.

Не полагается Дэну жить здесь, думала она, тащась за ним. Красивому, чувствительному, счастливому, полному жизни Дэну О'Брайену. Этот мир способен разрушить человеческую душу, загасить сияние духа, уничтожить в зародыше всякую надежду, мечту, желание жить. В ком угодно. Но не в Дэне, подумала она, поглядев вверх на его широкую спину.

Он каждую секунду мог взорваться от избытка веселой жизненной силы. Он никогда не отказывался от своей мечты. И даже этот сырой и вонючий мусорный ящик – его жилье, был доказательством целеустремленности в достижении поставленной цели.

Линдси осторожно переставляла ноги и шла дальше, стараясь не обращать внимания на легкие приступы тошноты.

– Еще один пролет, – сообщил Дэн. – Зато поневоле приходится держать форму.

Кажется, я начинаю понимать, подумала Линдси. Удивляться, что Дэн может жить здесь, а тем паче – задевать его гордость, давая понять, что ей не нравится место, где он спит и ест, было бы ошибкой. Она просто не имеет права на это. Его жажда успеха и стремление к цели слишком сильны, чтобы обращать внимание на бытовые мелочи.

И он его добился! На лице Линдси засияла улыбка. Она была свидетельницей его успеха в театре, потрясшего ее нервы. Она лицезрела его невероятный талант перевоплощения и плакала навзрыд при виде мучений человека, показанного им на сцене. Дэн-актер стоил Дэна-человека.

Улыбка Линдси погасла, стоило ей вспомнить о театре. Боже, какой ужас! Все кнопки разом оказались нажатыми, так что она совершенно утратила контроль над собой. Эмоции прорвались наружу, обнажив всю ее душу. Ей было очень неприятно после всего проделанного над ней, и гнев на Дэна, главного виновника происшедшего, захлестнул ее. Она не хотела быть частью его придуманного мира.

Но ей нельзя и намеком обозначить свое огорчение. Для Дэна это момент триумфа, и она должна разделить с ним его радость. Искренне счастливая за него, она на этом и сконцентрируется. А то, что ей ненавистна сама суть его ремесла, останется тайной, известной только ей. Пусть он пребывает в эйфории.

– Дом, милый дом, – сказал Дэн, доставая ключ из кармана. Он открыл дверь и, распахнув ее, торжественно отступил назад.

– Сударыня, добро пожаловать в мое скромное жилище.

Улыбайся, сказала Линдси самой себе. Во имя всех святых, улыбайся.

– О, сэр, – сказала она, церемонно кивнув и даже сумев слегка улыбнуться.

Она шагнула внутрь и застыла как вкопанная. Дэн повертелся вокруг нее, а потом, прикоснувшись к спине, слегка толкнул, чтобы можно было закрыть дверь. По мере того как взгляд скользил по убранству комнаты, глаза ее расширялись, а рот непроизвольно открылся.

– Отличная мухоловка, – заметил Бен, не отводя от нее глаз и медленно расстегивая куртку.

Линдси торопливо закрыла рот.

– Тут… тут очень мило, – сказала она, не в силах тем не менее скрыть потрясение, после чего медленно прошла вперед.

– Я тут уборочку сделал.

– Уборочку? Ну, Дэн, тут приятно и светло и…

Линдси запнулась, рассматривая комнату. Побеленные стены, слегка прикрытые старыми рекламными афишами. Старомодная двуспальная кровать с медными шишечками, застеленная одеялом. Плетеные корзинки на полу: одна, набитая вербой, другая – журналами, третья – клубками яркой пряжи. Диван и стул накрыты индейскими одеялами. У другой стены – маленький струганный столик и два стула, рядом – миниатюрный холодильник, плита и раковина. Посредине стола – керамическая ваза. Приоткрытая дверь в ванную комнату. Роль еще нескольких столов выполняли выкрашенные в огненно-оранжевый цвет шлакоблоки, на них стояли разнокалиберные лампы.

Линдси повернулась к Дэну и улыбнулась. Настоящей, искренней улыбкой.

– Я уже влюблена в эту комнатушку.

Дэн не отвечал, и лицо у него было серьезным и сосредоточенным. Он отобрал у нее сумку и положил на софу. Глядя прямо в глаза, расстегнул ее куртку, бросил ее туда же – на софу. Сердце Линдси заколотилось. Дэн поднял свои большие руки и обхватил ладонями ее лицо, голос его был хрипловатым, когда он сказал:

– А я влюблен в тебя, Линдси Уайт. И это истинная правда. У меня ни разу не возникало и тени сомнения в этом с того самого момента, когда я заглянул в твои прекрасные зеленые глаза. Но если когда и были какие-то сомнения, то после происшедшего в театре они развеялись полностью и бесповоротно.

– Дэн, как тебе объяснить. Ты был таким на этой сцене! Ты…

– Тсс! Пожалуйста, слушай меня. Просто слушай, хорошо?

– Да. Да, согласна.

– Сядь.

Он взял ее за руку и подвел к софе, сел рядом с ней – рука на спинке дивана, а всепроникающие голубые глаза – прямо напротив.

У Линдси перехватило дыхание. Реальность ускользала, а то, что ей показалось правдой… Да, Дэн О'Брайен был краснобай и актер милостью Божьей. И все же… Что-то в его голосе, глазах трогало душу и рождало внутри нее тепло, какого она никогда раньше не испытывала.

О, Боже, ей хотелось не слышать то, что он собирался ей сказать. Она все более теряла способность воспринимать вещи с их рациональной стороны.

Дэн надолго устремил взгляд в потолок, потом издал глубокий и прерывистый вздох и снова встретился с Линдси глазами.

– Линдси, – начал он, и голос его дрожал. – Вероятно, ты уже поняла из всего сказанного мною раньше, что я не в ладах со своим отцом. Я не могу уважать его только за то, что он важничал всякий раз, когда мать беременела. Не получая подтверждения своей мужской способности, он не мог чувствовать себя настоящим мужчиной. И не важно было, что все мы голодали, не имели приличной одежды и спали по трое в кровати. О'Брайен был истинным ирландцем и каждый год делал по ребенку. Дьявол!

Линдси кивнула, не имея представления, что от нее хотят и что говорить.

– Я очень привязан к матери, Линдси. Я ее люблю, у меня болит сердце за нее, за жизнь, которая ей выпала. Я сдерживал себя и не ссорился с отцом, чтобы не расстраивать ее. Она невероятная, она истинная леди. Вокруг нее разлит покой, от нее так и веет искренностью и доверием. Именно она открыла мне, что это такое – по-настоящему любить.

Дэн приподнял руку Линдси и, положив себе на бедро, накрыл своей.

– Мать говорила: мужчина – это воплощение силы, его призвание – идти в этот холодный мир и отвоевывать свое место в нем – мускулами или мозгами, смотря что у него есть. Мужчина приучается прятать свои переживания за маской бесстрастности. Но чем жестче становится мужчина, тем более хрупкой становится маска. И она может треснуть и даже разбиться, если только…

– Если только? – сказала Линдси, испытующе глядя на него.

– …Если только он не смягчит ее нежным прикосновением, нежной душой, нежной любовью женщины. В ней его сила. В ней его мощь. В ней он обретает совершенство. Мать знает, что дарует отцу, пусть даже никогда не признается, как сильно он нуждается в ней. Она знает, и в знании этом обретает покой. Я никогда не стану похожим на Кевина О'Брайена. Я не хочу являть на этот свет детей, пока не буду в состоянии их обеспечить. И еще, Линдси. Я только в нежности женской любви способен обрести ощущение цельности.

– Боже, Дэн, – сказала Линдси, и глаза ее наполнились слезами.

– Именно твое присутствие в театре сегодня утром дало мне силу проникнуть вглубь себя сильнее, чем когда-либо, и играть так, как я играл. Я благодарен тебе за это, Линдси Уайт, больше, чем ты в состоянии понять. Что еще важнее, я могу обо всем этом говорить с тобой – о матери, о том, чему она учила меня, о том, во что я верю. И надеяться, что ты выслушаешь и услышишь. Я люблю тебя каждой клеточкой своего тела, всем своим существом. Это не игра, не притворство во имя того, чтобы затащить тебя в постель, это правда. Теперь ты моя жизнь, моя вторая половина, та, что делает меня настоящим мужчиной. Я люблю тебя, Линдси Уайт. И всегда буду любить.

– Боже мой, – прошептала Линдси, а слезы ручьем полились по ее щекам. – Я верю тебе, верю, Дэн. Но ты меня до смерти пугаешь, я вся в смятении: хочу убежать и в то же время остаться. Мне хочется кричать на тебя, велеть не любить меня, потому что все происходит слишком быстро, и как справиться с этим, я не знаю. Но тут же мне хочется услышать, как ты говоришь эти прекрасные слова, и требовать их снова и снова… Я теряю рассудок.

– Нет, нет. – Он улыбнулся ее жару. – Не рассудок, а сердце. И не теряешь, а отдаешь его мне. Понимаю, тебе нужно время, чтобы свыкнуться, и я постараюсь быть терпеливым, в самом деле, постараюсь. Но потерять тебя – не могу. Так записано на небесах, Линдси. Ты – моя.

– Я…

– Тсс! Хорошо? Я собираюсь тебя поцеловать.

– Тебе надо позвонить своему агенту, – сказала она, вытирая слезы со щек.

– Позвоню. Но через минуту. Мне действительно нужно поцеловать тебя, Линдси Уайт.

Необходимо было обдумать, понять, что делать и как вести себя. О, Господи, подумала Линдси, Дэн и вправду любит ее, а она… Она-то как? Что она чувствует по отношению к нему? Как глубоки эти новые, неизведанные и пугающие чувства, которые она испытывала? Что это вообще такое? Подумать. Ей надо подумать…

Дэн обхватил ее голову и властно прижал ее губы к своим, отгоняя прочь путаницу мыслей и наполняя ее своим вкусом, теплом, силой и ароматом.

У Линдси захватило дух. Обвив руки вокруг его шеи, она в полном самозабвении вернула поцелуй. Теперь нельзя было думать, только чувствовать, смаковать вкусы и ароматы, желать. Желание клокотало в ней, пульсируя глубоко внутри в том же чувственном ритме, что и пляска языка Дэна. Она вся была охвачена пламенем желания, для нее – неизведанным и волнующим. О, Дэн!

Дэн упивался сладостью Линдси с жадностью набредшего в пустыне на источник прохлады и жизни. Свободной рукой он обвил девушку и прижал к себе, чтобы лучше чувствовать прикосновение ее грудей. Кровь бурлила в его венах, горячая и густая, мощно вздымая его мужское естество за молнией потертых вельветовых джинсов. Он желал, он нуждался, он томился по Линдси Уайт.

В заглушённых страстью закоулках своего сознания Дэн знал и радовался тому, что нашел наконец женщину своей мечты. И он никогда не даст ей уйти. Потому что любит ее. Рука Дэна от шеи Линдси двигалась к спине. Боже, как он любит это хрупкое, прекрасное создание. Всегда, с материнских колен он знал, что все будет именно так: быстро, сильно, внезапно. Он любил, и это было так здорово и так прекрасно!

Его дыхание стало прерывистым и частым, потом он снова овладел ее ртом. Боже, она была невероятно красива. Ах, Линдси!

Ее руки медленно соскользнули с его шеи, двигаясь к твердыне его грудной клетки. Ладонью Линдси ощутила дикое биение мужского сердца, и руки соскользнули ниже, к талии. Секундное колебание – и вот они нырнули под рубашку и поползли вверх.

– О,Дэн, – шептала она в миллиметре от его губ.

– Да, я. Касайся меня, Линдси.

Его слова придали ей смелости. В то время как Дэн покрывал быстрыми поцелуями ее шею, руки ее продвигались вверх. Тело под рубашкой было влажным, курчавая поросль на груди – мокрой от пота, и мягкие мускулы – рельефно очерченными. Когда пальцы дошли до его сосков, Дэн судорожно вздохнул, а пальцы стали ласкать волоски на его груди – такие мягкие и манящие.

– Погоди минутку, – пробормотал он, снял через голову свитер и бросил на пол.

Глаза Линдси расширились от восхищения при виде его могучих плеч, играющих мускулов и мощных загорелых рук. Темные курчавые волосы на груди неудержимо манили ее, и, теряя рассудок, она наклонилась, чтобы языком начертить кружок в его влажных завитках. На вкус его тело оказалось чуть соленым.

С трудом переводя дыхание, дрожащими руками Дэн стянул с нее рубашку.

– Дай взглянуть на тебя, – сказал он срывающимся голосом. – Я не причиню тебе вреда. Я просто хочу видеть тебя.

Линдси кивнула – дар речи оставил ее – и ощутила холодок от дуновения прохладного воздуха. Знающими свое дело руками Дэн снял с нее лифчик и бросил рядом с остальной одеждой.

Его горящий взгляд пробежал по коже цвета слоновой кости, и руки его поднялись, чтобы обхватить пышную щедрость ее груди.

– Ты изумительная, – сказал он. – Прелестная до умопомрачения. И моя.

Его мозолистые пальцы двигались взад и вперед, ощупывая соски, и от этих прикосновений каждый их них превращался в бутон.

Линдси обхватила его плечи, горячее желание пронзило ее. Ни один мужчина до сих пор не видел и не касался ее обнаженной груди, и переполнявшие ее чувства были подобны пламени лесного пожара.

Она задохнулась, когда Дэн нагнулся и ухватил губами ее сосок, ритмично задвигав языком. Где-то очень далеко, в самой глубине ее потаенного места, этот ритм, эти толчки, эта пульсация отозвались сладкой, исступленной болью.

Линдси закрыла глаза, чтобы прочувствовать до конца каждое свое ощущение. Это было желание, и оно оказалось ни с чем не сравнимо.

Дэн перешел к другой груди, и с губ Линдси сорвался слабый вздох наслаждения. Она запустила пальцы в шелковистые черные волосы Дэна, затем сильнее прижала его голову к своей груди, еще больше отдаваясь ему.

Когда он поднял голову, Линдси внезапно ощутила, что ей не хватает его губ на своей груди. Затем он поцеловал ее и, ухватившись за талию, забросил ноги на софу. Затем как пушинку приподнял ее, чтобы груди приходились напротив его рта.

– О, да, – прошептала она, когда его горячие губы втянули оконечность ее груди вглубь рта.

Она ощутила, как влажная теплота разливается между бедер – в том месте, где схоронено средоточие ее женственности. А напротив – твердое и рвущееся из плена его желание, напоминающее о себе. Было время – она воображала этот момент.

– Дэн, Боже, – сказала она, – ну же, ну?

Тот окаменел где-то там, внизу, затем оторвал рот от груди и опустил ее ниже, чтобы взглянуть глаза в глаза. И простонал, увидев пылание страсти на ее щеках, прозрачную поволоку истомы в глазах, опухшие губы – влажные, приоткрытые, они жаждали поцелуев.

– Боже, Линдси, – сказал он. – Я так хочу тебя. Я так люблю тебя. Но я все видел, и слышал, и знаю, что ты еще не готова к этому. Только минута покоя, и порядок, ладно? Не двигайся. Только… в общем не двигайся.

– Дэн… Нет, ты ничего не понимаешь. Я… Я хочу тебя. Я хочу заниматься с тобой любовью.

Он изо всех сил зажмурил глаза, пытаясь вновь обрести над собой контроль. Нет, кричало в его мозгу. Она хочет, но еще не любит его, а для него так важно, чтобы это было больше, чем уступка его вожделению, чтобы это стало завершающим аккордом двух душ. Но – о, Боже, – как сильно он хотел ее!

Он снова открыл глаза и посмотрел на нее.

– Нет. Нет, Линдси. Ты меня не любишь, и я это знаю, ведь у тебя не было времени полюбить меня. Это слишком явно, и это слишком важно. Я люблю тебя. Первый раз за свою жизнь я влюбился.

– Я верю, что ты и вправду любишь меня, – сказала она. – А я поначалу – нет, я уже говорила об этом. И о том, что верю в твою любовь – тоже. Но я никогда ничего подобного не чувствовала. Я не понимаю, что это так бурлит и пенится внутри меня. Может быть, любовь, но как мне удостовериться в этом? Как бы мне хотелось твердо знать, что я тебя люблю, меня так пугает неизвестность. Но разве мое желание ничего для тебя не значит? Ни капельки? Я чувствую… Я ощущаю себя такой странной, невесомой, внутри все болит сладкой болью. Не принуждай меня сказать, что люблю, пока я не уверилась в этом.

– Никогда и ни за что не стал бы такое делать. Ты должна отвечать за свои слова, когда скажешь это. Понимаешь?

– Понимаю. И обещаю, что не скажу, пока не буду знать, что это правда. Но то, что я хочу тебя, – правда. Истинная и праведная. Не лишай нас обоих этого. Это необходимо, это важно, для меня – тоже, и даже в большей степени, чем ты себе представляешь.

Дэн обхватил ее голову и впился в ее губы, проникнув языком в глубину рта. Стон вырвался из его груди. Простые и тихие слова Линдси взорвали его, и он потерял остатки контроля над собой. Поцелуй был резким, требовательным, голодным, и Дэн с головой полетел в пропасть, где не было места здравому смыслу.

Он оторвался от ее губ и привстал, не отрывая Линдси от груди. Да, шептало сознание девушки. О, да! Никаких сомнений и никакого страха. Все правильно. Она хочет этого мужчину. Любовь ли это? Поймано ли ее сердце так же быстро, как его сердце – ею? Она не знала. Да это и не имело значения в такой момент.

Дэн поставил Линдси на ноги рядом с кроватью и откинул одеяла, открыв белоснежные хрустящие простыни. Не глядя на нее, он сбросил с себя одежду и повернулся к ней.

Линдси, как завороженная, смотрела на его обнаженное тело, сердце ее стучало все сильнее. Святое небо, звенело у нее в голове, он ослепителен. Мужественный. Бронзовокожий, как статуя, высеченная из камня. Ноги – мощные, покрытые темными завитками. Знак мужского достоинства напряжен и устремлен ввысь, без слов свидетельствуя: это – мужчина, готовый без остатка отдать себя женщине. Медленно, дюйм за дюймом ее глаза путешествовали по его телу, в то время, как пульсирующий жар поднимался изнутри, а колени начинали дрожать. Она поймала его пылающий взгляд.

– Ты, – выдохнула она, – ты невероятно красивый.

Он взял в ладони ее лицо, изучая его и выискивая то, чему она не могла подобрать определения, ответ на вопрос, который она не сумела бы выразить в словах.

– Дэн?

– Линдси, уверена ли ты? О, Боже, я не перенесу твоего сожаления об этом. Я могу остановиться… сию секунду… Могу, Линдси, можешь не сомневаться. Я хотел подождать, пока ты… Но ты тоже имеешь право голоса во всем этом. Но ради Бога, проверь еще раз, этого ли ты хочешь?

– Я уверена. Я не стану жалеть, обещаю тебе. Люби меня.

– Я люблю тебя, Линдси Уайт, больше чем жизнь.

Он кротко поцеловал ее, затем опустил голову и расстегнул молнию на ее джинсах. Он стянул трусики вместе с джинсами с ее длинных, стройных ног. Линдси схватила его за плечи, а он опустился на колени, стягивая остатки одежды и заодно – сапоги. Она сделала шаг, оставив лежать в стороне кучу одежды.

Дэн провел руками по ее атласным ногам и поцеловал плоскую поверхность ее живота, прежде чем снова встать перед ней.

– Такая, такая замечательная, – сказал он хрипло. – Вся и даже больше, чем я мог мечтать.

Он положил ее на прохладные простыни, затем растянулся рядом и, опершись на одну руку, смотрел на нее: желание горело в глубине его синих глаз.

– Я хочу, чтоб это длилось и длилось, – сказал он, – медленно, как вечность. Но, черт побери, я так хочу тебя. Еще секунда, и я сорвусь.

Он положил свою дрожащую руку на ее живот и сжал зубы, пытаясь обрести контроль над собой. Рука была темной на коже цвета слоновой кости. Затем его взгляд скользнул на полную грудь.

– Боже, Линдси! – Он наклонился и поймал бутон губами. Линдси с наслаждением выгнулась, пока он целовал ее грудь, а рукой пробирался к гнезду ее женственности, покрытому каштановыми волосами. Настал черед другой груди, а пальцы спускались все ниже и ниже в поисках заветной цели.

Линдси задохнулась и снова обмякла, отдаваясь ощущению, закручивающемуся внутри нее, всецело доверяясь мужчине, разбудившему в ней неведомое ранее желание.

– Господи, – пробормотал Дэн, отрываясь от ее груди, – ты уже настолько открылась для меня. Такая влажная, горячая… Линдси Уайт, ты вся горишь, как, впрочем, и я!

– Да, – сказала она, сжимая и разжимая пальцы в ответ на продолжение его ласк.

Дэн приподнялся над нею на руках, с орудием своего пола наизготове. Он смотрел прямо ей в глаза – и руки ее поднялись, чтобы обвиться вокруг шеи. Дэн поцеловал ее страстным и долгим поцелуем, и то ли всхлип, то ли вскрик желания раздался в ответ.

– Люблю тебя, – прошептал он. – Откройся мне, Линдси. Дай мне войти в тебя, отдать тебе всего себя.

– Да, да. Ну?

Он начал медленно погружаться в нее, неотрывно следя за лицом, а она, не мигая, смотрела в его глаза. Затем инстинктивно двинулась, приподняв бедра, чтоб ему было удобнее. Последние нити, сдерживавшие Дэна, оборвались, и он со стоном вонзился в нее, глубоко и мощно.

Огненная боль пронзила Линдси, она закричала, впиваясь ногтями в скользкие от пота плечи Дэна. Тот окаменел, с недоверием уставившись на нее.

– Святой Господь, – сказал он. – Ты девственница? Ты никогда еще… Я не могу… Черт возьми, Линдси, я…

– На останавливайся, о, пожалуйста, не останавливайся. Боль прошла, клянусь.

– Но…

Она изогнулась, и Дэн не смог сдержаться. Он все глубже и глубже пробивался в нее, заполняя ее собой, поглощая ее. Она, подлаживаясь к нему, приподнялась, стремясь всего его вобрать в себя. Линдси была Дэном, Дэн – Линдси, а вместе они были единым существом.

Странное давление начало возникать в нижней части тела Линдси, у нее было ощущение, что там концентрируется вся ее сила, подобно тому, как облака на небе сбиваются в одну тучу перед бурей. Ощущения сменялись и закручивались внутри нее, пока Дэн в экстатическом ритме наносил ей удары изнутри. Она с нетерпением ждала неизведанного, изо всех сил приближая его.

И тут ее пронзили судороги, и она ослепла от непереносимо яркого света, заброшенная в пространство беспамятства, и из всех ощущений осталось прикосновение туго натянутого тела, толчками все глубже и глубже погружающего ее в темноту без времени и границ.

С последним толчком он выгнул голову и по-звериному застонал от острого наслаждения. Его жизненная сила, пульсируя, переливалась в нее, передавая ей его семя и его крепость.

Дэн рухнул на девушку, зарыв лицо во влажных волнистых волосах, струящихся по шее и плечам. Линдси обняла его и крепко прижала к себе. Потом медленно подняла ресницы, и на губах ее появилась улыбка. Дэн шевельнулся, и она отпустила его – перевернувшись на спину, тот закрыл глаза руками.

Линдси ждала, глядя на него. Неожиданно она занервничала от ощущения своей непроходимой наивности – она даже не имела представления, что полагается в таких случаях говорить или делать. Она облизнула губы и приподнялась на локте.

– Дэн?

– Почему? – спросил он, упавшим голосом. – Почему ты не сказала мне, что ты девственница? – продолжил он, не отрывая руки от глаз.

– Я… Ну, не так-то это просто – открыть рот и во всеуслышание объявить…

– Ну, конечно, черт возьми, – сказал он, и мускулы его дрогнули.

– Ты злишься, – сказала Линдси недоверчиво. – Но почему, Дэн О'Брайен?

Он сел так быстро, что Линдси подпрыгнула от неожиданности, но в следующее мгновение он ухватил и посадил ее на постель. Затем приблизил вплотную лицо – нос к носу, глаза – горящие от гнева.

– Почему? – И на виске его билась жилка. Линдси уставилась на него округлившимися глазами. – Я скажу тебе – почему, я сделал тебе больно, Линдси. Я слышал, как ты кричала от боли – ведь тело твое раздирали. Если бы я знал, то был бы осторожен, чертовски осторожен. И для тебя все было бы так, как надо.

– Но…

– Почему, черт возьми, ты девственница? – закричал он. – Разве ты не знаешь, что все они уже вымерли?

Абсурд, подумала Линдси. Она не знала – плакать ей, или смеяться, или врезать ему по носу, может быть? Смешно ли это было? А может быть, печально? И злится ли она вообще?

Дэн встряхнул ее.

– Черт возьми, ответь же мне!

Она решила этот вопрос в пользу гнева и сузила глаза.

– А что бы ты предпочел, О'Брайен? Чтоб я была шлюхой? Как ни неприятно это тебе будет, но я, между прочим, хранила себя для… – Ее голос оборвался.

– Для? – настойчиво повторил он.

– Для человека, которого полюблю, глупый! – воскликнула она. – И еще вот что: то, что было между нами, – самая замечательная вещь в моей жизни. Да. Сначала мне было больно, но потом – так замечательно! Я себя чувствовала… Нет, даже описать не могу. А теперь ты орешь на меня и все портишь. Не желаю тебя больше видеть – никогда в жизни! А я… О, иди к черту, О'Брайен! – И она разразилась слезами.

Он растерянно помигал, слегка покачал головой, а затем обхватил руками и повалил на постель рядом с собой. Линдси плакала, уткнувшись лицом в его грудь. Дэн успокаивающе погладил ее по спине.

– Так ты любишь меня? – спросил он.

– Нет!

Усмешка появилась на его лице.

– Ты же меня любишь, сама только что сказала.

– Нет, я не говорила этого. Ты грубое и бесчувственное животное, вот кто ты, – сказала она, воинственно засопев.

– Я знаю, извини меня, нет, правда, извини. Я был так ошеломлен тем, что ты…

– Не смей снова начинать об этом.

– Ладно, ладно! Я злился на себя, Линдси, а вовсе не на тебя. Мне непереносимо, что я причинил тебе такую боль. Я был таким грубым, таким… таким…

– Чудесным. Это чудесно!

– Для меня – точно. Боже, ты не представляешь, какой ты была, Линдси. Теперь мне известно, что ты любишь меня. Ты была такой покорной, не спрашивала меня ни о чем и отдалась мне так свободно, так самозабвенно!..

– Не знаю, люблю ли я тебя, Дэн. Может быть, да. Но…

– Тсс! Давай оставим это на потом. Ты разберешься достаточно скоро – надо только успокоиться. Ты берегла себя для мужчины, которого полюбишь, – так ты сказала? И отдалась мне. О, небеса, это просто фантастика. Ты правда фантастична.

– Дэн!

– Я сейчас замолчу. Теперь ты можешь не плакать? Мне ужасно стыдно, что я орал на тебя.

Линдси медленно подняла голову.

– Принимаю твои извинения.

– Благодарю, – сказал он торжественно и быстро ее поцеловал. – Это ужасно, что я должен об этом думать сейчас… И… хм… лучше, если ты пойдешь в ванную, возьмешь полотенце и теплую воду и…

– О, понятно. Да, да, конечно, это, пожалуй, надо сделать.

– Отлично, Линдси. Все действительно было чудесно. Я глубоко ценю твой дар.

Она улыбнулась и пошла было от него, но он схватил ее за руку.

– Подожди минуту, – сказал он. – А как насчет контроля за рождаемостью? Женщины теперь сами за этим следят, но ведь ты была… А, Линдси? Да ты ведь знаешь, что я думаю о том, чтобы рожать детей, не встав на ноги. А на этой пьесе я не очень-то много заработаю.

– Не волнуйся, – живо откликнулась Линдси. Она перелезла через Дэна и опустила ноги на пол. – Сейчас не подходящее для этого время.

– Ты уверена?

– Конечно. Я же не настолько наивна, О'Брайен.

И она пошла в ванную.

– Хорошо, – крикнул он ей вслед. – Я возьму эту заботу на себя, пока ты не сможешь нанести визит врачу. Идет? Я не хочу никаких сюрпризов. Понимаешь, о чем речь?

– Еще бы. Я в курсе, что ты думаешь по этому поводу. Кстати, Дэн, тебе надо бы позвонить агенту.

– О, Боже, я совсем забыл. Видишь, что ты со мной делаешь? – Он спрыгнул с кровати и направился к телефону.

Линдси плотно прикрыла дверь ванной и, прислонившись к стене, лихорадочно размышляла. Боже, какой же она глупый ребенок! Преодолеть самый высокий барьер на своем пути к женщине, к миру, где она сама будет отвечать за себя и свою судьбу, и не подумать о последствиях своего поступка! Положив руку на живот, она подсчитала дни.

– О, Боже, – прошептала она. Это было самое благоприятное время, чтобы забеременеть. Какова вероятность того, что она залетит после первого же контакта с мужчиной? Если мужчина такой жизнеобильный, как Дэн, вероятность очень… Нет, забыть об этом. Она не будет об этом думать. Она не жалела, ни капельки не жалела о происшедшем. Ей хотелось лишь еще раз почувствовать вкус этих воспоминаний и удержать их.

Но как же ей действительно хотелось знать, любит ли она на самом деле Дэна О'Брайена?