Семейные тайны

5

Меридит Уайтейкер стояла возле стены, разглядывая полный покоя морской пейзаж, который она повесила вместо поврежденного портрета Джейка. От картины веяло спокойствием, и у Меридит она всегда вызывала мягкую улыбку.

В смене картины состояло единственное изменение, произведенное Меридит в огромном доме со дня смерти Джейка, кроме того что она удалила его одежду и личные вещи. В последние месяцы она вышла из прострации, владевшей ей многие годы, в ее жизнь начали возвращаться полузабытые чувства и влечения, и это ее волновало. О, внешне все было по-старому: она с той же честностью исполняла свой гражданский долг, как и раньше активно участвовала в благотворительных мероприятиях, отдавая время и деньги делу, в которое верила.

С достоинством и грацией она приняла соболезнования в связи со смертью Джейка и выглядела при этом смиренной и печальной вдовой, принимающей испытания, посланные судьбой. Ее сила и достоинство были по-должному оценены: окружающие преклонялись перед способностью вдовы Джейка сохранять внешнее спокойствие в тот момент, когда должна безутешно переживать внезапную и трагическую потерю своего всесильного и жизнелюбивого мужа.

Любители сплетен и пересудов, находящие странное удовольствие наблюдать за чужими драмами, с нетерпением ждали, продаст ли Меридит дом, в котором столько лет прожила вместе со своим возлюбленным мужем. Они одобрительно кивнули и вздохнули с грустным пониманием, когда Меридит осталась в доме, ничего не меняя в нем, цепляясь, как они полагали, за каждую вещь, напоминавшую ей о драгоценном Джейке.

Все еще глядя на морской пейзаж, Меридит негромко засмеялась. Она отлично играла роль этот год, как и предыдущие десять лет. Если бы эти сплетники и шептуны знали, какие ужасные секреты таят стены этого дома. Год, который в глазах посторонних был для Меридит годом траура по Джейку Уайтейкеру, на деле оказался нескончаемой чередой дней, недель и месяцев ожиданий, надежд и молитв о даровании прощения. И вот, как сообщил Бен, Линдси скоро должна позвонить ей. Сначала, вероятно, они будут чувствовать себя неловко, как люди, только-только знакомящиеся друг с другом. Но постепенно она наладится и окрепнет, связь между матерью и дочерью. Их любовь воскреснет, осколки былой дружбы соединятся вместе – уже навсегда!

Линдси вернется домой, думала Меридит, оглядывая комнату. Нет, это место не дом, это темница ненавистных воспоминаний, опостылевших желаний, разбитых надежд. Пришло время избавиться от страхов прошлого и развеять их в пыль.

Все, решительно сказала себе Меридит, теперь она оставит это ненавистное место. Она созрела для того, чтобы принять новый старт в жизни, довериться новым надеждам. И Джейк теперь уже не в силах будет этому помешать.

Зазвонил телефон, отрывая хозяйку дома от ее грез.

Меридит подошла к конторке и, утонув в мягком кожаном кресле, потянулась к трубке.

– Алло?

– Меридит?

– Палмер!

– Он самый. Я развязался со своими делами в Сан-Франциско на несколько дней раньше, чем предполагал. Правда, я и работал по шестнадцать часов в сутки, чтобы поскорей покончить с делами и вернуться домой – благо у меня были основания стремиться туда. И это основание – ты. Пообедаешь сегодня со мной, Меридит? Я очень хочу тебя увидеть.

Меридит теребила тонкое жемчужное ожерелье на шее.

– Палмер, я… Хорошо, согласна… – Ее голос оборвался.

– Тебе понравился наш вечер в театре и день, проведенный на моей яхте?

– О, да, Палмер, разумеется, понравился. Я чувствовала себя такой молодой и беззаботной.

– Но так оно и есть, Меридит. Ты же и в самом деле слишком молода, чтобы заживо похоронить себя в этом мавзолее. Едва ли Джейк ждал от тебя полного отказа от жизни. Да, мы с Джейком уважали друг друга за профессиональное отношение к делу и сметку, и тем не менее тебе, а не Джейку решать, с кем провести свободное время.

– Ты прав, Палмер, но как быть со злыми языками?

– Да никак, – сказал он, смеясь. – Я бы не хотел, чтобы сплетники пренебрегли моей персоной только потому, что мне стукнуло пятьдесят два. А ты, Меридит? В свои сорок восемь ты смотришься на десять лет моложе.

– А как же объяснить, исходя из твоей теории, что у меня есть двадцатишестилетний сын? Нет, мне сорок восемь, и бывают дни, когда я ощущаю всю тяжесть этих лет и даже чувствую себя гораздо более старой.

– Только не сегодня. Сегодня мы молоды, Меридит Уайтейкер.

– Палмер, у меня новости о Линдси, и я хотела поделиться ими.

– Надеюсь, хорошие?

– О да.

– Тогда подождем до вечера. Я хочу видеть твою улыбку и сияние твоих глаз. До встречи!

– До встречи, Палмер, – сказала Меридит и медленно положила трубку.

Палмер Хантингтон, Палмер Хантингтон. Она знает этого человека уже двадцать лет, с тех пор как Джейк нанял его для присмотра за имением. Палмер и его жена Элизабет неизменно включались в число приглашенных на торжественные приемы в доме Уайтейкеров, но Джейк отказывался считать их ровней себе. Он говорил, что Палмер скучен, узколоб, думает только об акциях и фондах, вместо того чтобы с головой погрузиться в мир кинопроизводства.

Но Меридит получала удовольствие в обществе Хантингтонов. Она часто встречала Элизабет по утрам и вместе с ней ходила за покупками, а по возвращении к ним присоединялся Палмер. Но затем семь лет назад у Элизабет обнаружился рак, и через каких-то два месяца ее не стало. Палмер остался вдовцом. В те дни отчаяния и печали Меридит помогла ему выстоять и не пасть духом. Их дружба еще больше окрепла, и, когда умер Джейк, именно Палмер поспешил к ней первым.

В последние несколько недель Хантингтон стал держаться в отношении Меридит в обществе не как друг, или управляющий, или клиент, а как мужчина к женщине. В их третий совместный вечер Палмер поцеловал ее, и Меридит удивилась собственной ответной реакции, почувствовав желание, казалось бы, давно уже умершее в ней. Той ночью после ухода Палмера она долго лежала без сна, ругая себя за легкомысленное, достойное школьницы поведение. Тем не менее, несмотря на суровую отповедь, прочитанную самой себе, первой мыслью при пробуждении была мысль о Палмере Хантингтоне.

Меридит поймала себя на том, что все еще сидит, уставясь на телефон, и встала, чтобы бесцельно побродить по комнате. Взгляд ее снова упал на пейзаж, и она остановилась, чтобы лучше вглядеться. Она решила, что расскажет Палмеру о долгожданном прощении, дарованном ей Линдси. Палмер не знал подноготную ее брака с Джейком, но отлично видел, что отношения Меридит и ее дочери, мягко говоря, далеки от идеальных. Меридит никогда не заводила разговора на эту тему, а он никогда не спрашивал ее ни о чем, за что она была ему очень благодарна. Сам бездетный, Палмер души не чаял в Линдси и Бене и лично следил за лучшим инвестированием их фондов, проявляя заботливость безумно любящего отца.

Да, повторила про себя Меридит, она расскажет Палмеру о стремлении Линдси покончить с прошлым, отринуть его. Еще можно будет сказать, что она, Меридит, планирует продать дом со всем его содержимым и начать жизнь сначала. И когда Палмер прижмет ее к груди и осторожно поцелует, она не будет бороться со своим желанием. Она будет делать то, что находит правильным, и во всем следовать своему сердцу.

– Ну, разве ты не отважная женщина? – спросила Меридит вслух. Боже, она же вся изведется к тому времени, пока этот Хантингтон заедет за ней. Но – святые небеса! – как же здорово, чувствовать себя живой и впервые за бесконечно долгое время видеть будущее в радужном свете!

Последний раз улыбнувшись морскому пейзажу, Меридит повернулась и вышла из комнаты – с весной в душе и блеском в глазах.

Линдси сидела на кровати в номере отеля «Плаца» и разглядывала фотографии Дэна с пленки, заснятой ею две недели назад около театра. Когда посыльный доставил их, Линдси с нетерпением разорвала конверт и разложила снимки на кровати. Там было много других фотографий, но она хотела видеть только снимки Дэна.

– О, – тихо сказала она. Тут вот она на высоте. Тут – удалось уловить его энергию и запечатлеть ее на снимке. Большой, сильный, красивый, он даже на снимках выглядел немыслимо живым и, казалось, в любой момент мог пошевелиться, протянуть к ней руку, дотронуться, заговорить.

Она любила его. Теперь у Линдси не оставалось никаких сомнений, никакой неясности в ее чувствах к нему. Линдси Уайтейкер-Уайт была полностью и бесповоротно, по уши и под завязочку влюблена в этого парня.

В течение последних двух недель их жизнь вошла в обыденную колею. Дэн каждый день репетировал, а Линдси рыскала по городу в поисках материала для съемок. Они встречались в конце дня в его квартире, и он дал ей ключ на случай, если она будет приходить раньше. Ее вещи мало-помалу начинали перекочевывать к Дэну. Ей всякий раз приходилось тратить время, выбирая самые потертые джинсы и заношенные свитера. Дэн приходил из театра совершенно обессиленный, но каждый вечер веселился, выплескивая наружу безудержную внутреннюю энергию, которой все равно оставалось в избытке для занятий любовью – здесь он также был на высоте.

Да, думала Линдси, они все больше запутывались в сетях, сотканных из ее лжи. Она чувствовала себя расколотой на две части, которые словно бы были двумя разными существами. Одна половинка находилась в неизбывном розовом сиянии; погруженная в любовь, эта ее часть была счастливее чем когда-либо. Один вид Дэна заставлял сердце учащенно биться, а лицо – загораться улыбкой. Он был великолепен! Любовь была чудом! Жизнь – восхитительна!

Но вот тень лжи надвигалась на нее, омрачала ее радость, охлаждала ее восторженность. Эта половинка Линдси Уайтейкер. Уайт жила в постоянном страхе разоблачения и краха всех ее мечтаний, которые каждую секунду могли лопнуть, как огромный радужный пузырь. Боже, как она ненавидела ложь в такие минуты!

Дэн был невероятно горд, его гордость была столь же безбрежной, как и его плечи. Они отметили получение первого гонорара походом в кондитерскую, где съели: она – эклер, он – шоколадное печенье. Как же она могла взять и объявить, что в состоянии купить дюжину, две дюжины таких же кондитерских, как та, в которую она заходила, немного робея и пересчитывая деньги в кармане? Он любит ее – она это знала. Линдси любила его – но ни разу не произнесла слов, которые он так хотел услышать. Дэн дразнил ее, говорил, что не сомневается в ее любви, и по глазам она видела, как важно ему получить подтверждение. Но она не могла. Не могла из-за той стены лжи, что образовалась между ними.

Все еще продолжая рассматривать его фотографии, Линдси подумала, что дальше так не может продолжаться. Она будто вынуждена нести на плечах всю тяжесть этого мира. Со дня ее рождения так много изменилось, и если бы не разлад с собой, все было бы прекрасно. Она говорила с матерью по телефону, и они обе плакали слезами радости оттого, что на прошлом был поставлен крест. Бен, очевидно, сдержал слово и отозвал людей, неотступно следивших за ней, потому что ни словом не упомянул ни в одном из разговоров о человеке, с которым она живет в Нью-Йорке. Дэн бросил место вышибалы, а она продала трейлер. Она любила и отдала свою девственность избраннику сердца. Но в то время, как брат и мать освободились от груза лжи, Линдси оказалась на их месте: теперь она была лжецом.

Линдси вздохнула и откинулась на мягкие подушки. В довершение ее проблем управляющий отелем, рассыпая тысячи извинений, известил девушку, что ее номер, как, впрочем, и все другие, забронирован для проведения съезда, который начнется послезавтра и продлится несколько месяцев. Вселяться в другой отель у нее не было никакого желания – это означало лишь продолжить обман, но, в противном случае, ей придется дать Бену номер телефона Дэна, чтобы Бен мог связаться с ней. Кроме того, если она не переедет в другой отель, придется давать объяснения Дэну, откуда это она свалилась на него с таким дорогим багажом и колоссальным гардеробом.

Линдси зажала пальцами виски, чтобы унять пульсирующую боль. Надо сказать Дэну всю правду. Но как, Бог ты мой! Как все это преподнести, какие слова выбрать? И тут Линдси буквально подскочила на месте. Соскользнув с кровати, она поспешила к шкафу, вытащила небольшой чемодан и, встав на колени, открыла и вытащила наружу несколько журналов. Прижав их к груди, Линдси лихорадочно думала. С чего-нибудь да нужно начинать, мелькало у нее в голове. Показать ему работы, опубликованные в этих журналах, дать ему понять, что, как свободный фотограф, добившийся кое-какого успеха, она не так уж сильно озабочена тем, чтобы сделать себе имя. Теперь, когда он получил роль в пьесе, ее успех не уязвит его гордости. У нее находилось в загашнике несколько отличных снимков, которые она собиралась представить в различные журналы, чтобы ее имя было на виду, и не стоит больше это дело затягивать. Итак, неплохо, подумала она, поднимаясь с пола. План, конечно, не самый-самый, но все-таки это начало. Она сможет посмотреть на реакцию Дэна при предъявлении журнальных публикаций и лучше приготовиться к саморазоблачению. Вообще-то для нее было бы лучше собрать воедино все крохи мужества и прийти к нему с честным и добровольным признанием и рассказать всю правду о себе, но сейчас это выше ее сил. А пока он не знает всей правды, она не может сказать, что любит его. Засунув журналы и конверт со снимками в сумку, Линдси ушла из номера и уже в такси, мчащемся по главной улице города, на нее вновь обрушилась беспросветная тоска. Вновь и вновь перебирая слова, которыми она расскажет Дэну о своей семье, деньгах, воспитании, она не расскажет ему правды об отце. Что Линдси ценила в Дэне, так это его умение радоваться самым простым вещам. Верба из плетеной корзины в его квартире пролежала на его коленях всю дорогу от Питсбурга, куда он ездил навестить семью. Яркие клубки шерсти в другой корзине были остатками той шерсти, из которой его мать вязала красивые лоскутные одеяла – предмет его постоянной гордости. Керамическая ваза на столе по семейной традиции переходила к старшему отпрыску семейства О'Брайенов. Благодаря ему скромный завтрак из шоколадного эклера и горсти шоколадного печенья становился более торжественным и праздничным, чем самый пышный прием в «Беверли Хиллз». Дэн О'Брайен никогда не рассматривал жизнь как аванс: ему было достаточно того, что он жив, здоров, и ему дана возможность доказать свой талант и тем самым приблизиться к исполнению мечты.

Как мне сказать ему, вновь и вновь думала Линдси. Как заставить поверить, что верба и клубочки шерсти для нее дороже и милее самых дорогих цветов или украшений, которые можно купить за деньги? Она не знала – как, а раз так, придется хранить молчание, пока ее мужество и их любовь не окрепнут.

Как и обычно, Линдси вышла из такси за несколько кварталов до квартиры Дэна. Сегодня она сначала решила зайти в бакалейную лавочку и купить хлеба, сыра и бифштекс, в винном магазине – бутылку дешевого вина. Оставшееся до квартиры Дэна расстояние она прошла, прижимая к себе пакет и сумку, чтобы, не дай Бог, не разбить бутылку. Взбираясь вверх по скрипучим ступеням, она обратила внимание, что не замечает больше запахов, некогда оскорбивших ее обоняние, надписей на стенах, ругани и криков, музыки, сотрясающей стены квартир.

Войдя в квартиру, она улыбнулась, как обычно ощутив присутствие Дэна даже тогда, когда того не было дома. Перебравшись на кухню, она занялась приготовлением обеда.

Дэн брел по тротуару, засунув руки в карманы куртки. Его шаг выбивался из ритма заведенно спешащего куда-то людского потока; но он не замечал, как его толкают, отодвигают в сторону, проклинают в сердцах. Это было время, когда он мог проветриться, прочистить мозги, провести отчетливую грань между собой и персонажем, которого он только что играл в театре. Он шел домой, к единственной из женщин, которую когда-либо любил. Он шел к Линдси – его Линдси. С каждым днем и каждой ночью он любил ее все больше. И она любила его: он был в этом почти уверен. Она ясно намекнула ему об этом в день их первой любви. То, что свою девственность Линдси подарила именно ему, – само по себе было прямым доказательством. Да он и видел это: по улыбке и загорающимся зеленым глазам в момент его прихода, по самозабвенности, с которой она отдается ему каждую ночь. Она его любит, но по какой-то непонятной причине не хочет сказать об этом, вслух объявить о том, что совершенно ясно для них обоих. Как он хочет услышать признание от нее самой, как стремится обрести уверенность в том, что она будет с ним до конца! Но придется быть терпеливым. Не все способны определиться в жизни так же быстро и бесповоротно, как он. Пока же остается ждать и радоваться, что он нашел ее, любит ее, и она рядом с ним.

Дэн ощутил нестерпимое желание немедленно видеть Линдси и, прибавив ходу, пробежал последний квартал и помчался вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки. Ключ в замке, дверь – настежь, и он уже сбрасывает куртку у себя в комнате.

– Линдси?

Она вышла из ванной с только что высушенными и расчесанными волосами. На лице ее была улыбка.

– Дэн пришел.

Линдси нырнула в крепкие объятия, и губы их слились в долгом поцелуе. Дэн оторвался от нее, оглядел Линдси и тоже улыбнулся.

– Какие чудесные у тебя духи. Ты пахнешь, как великолепный бифштекс.

– Это не я пахну, а твой обед, О'Брайен, – сказала она.

Он шутливо куснул ее в шею.

– Я начну с этого блюда. Мм! Вкусно – даже описать не могу.

Линдси рассмеялась и выскользнула из объятий.

– Примите душ и за стол, сэр. Все накрыто.

– Ты меня балуешь.

– А ты против?

– Нет, черт возьми! Иначе бы я был просто сумасшедшим.

– Как прошло сегодня? Хорошо?

– Да. Они очень довольны, я тоже доволен. Криста – актриса, которая играет мою жену, тоже хороша. Талантливая девчонка. Работать с ней на пару – одно удовольствие. Вообще, дым идет коромыслом. Оказывается, они не шутили, когда говорили, что будут работать как сумасшедшие. Репетируем и репетируем без конца, и они выжимают из меня даже больше, чем я сам о себе мог предположить. Эти два мужика просто удивительны.

– Ты тоже.

– Милая. Я пойду помою руки.

Линдси подошла к плите, перекладывая бифштексы на тарелки. Ее взгляд упал на журналы, брошенные возле стула Дэна. Через несколько минут он появился и сел. Линдси наполнила бокалы вином.

– Бифштекс, салат, хлеб, сыр, – сказал он. – Неплохо живем, малышка. Стол смотрится великолепно.

– Надеюсь, это еще и вкусно. Ты ведь знаешь, я не такой уж хороший повар.

– Но все же лучше, чем я. Я просто травлю себя, когда что-то готовлю. – Он попробовал кусочек сыра. – Фантастика! – Взгляд его упал на журналы. – Что это? Почта? Но я не выписываю журналы.

– Нет, это не твоя почта, – сказала Линдси, стараясь сохранить небрежное выражение в голосе. – Тут есть кое-какие фотографии. Я бы хотела, чтобы ты увидел некоторые мои работы.

– Ты не шутишь? – спросил он, бросая на стол раскрытый журнал. Линдси затаила дыхание. – Ну и ну, – прошептал он, листая страницы. Достал следующий журнал, еще один, подолгу рассматривая фотографии в каждом. Линдси стиснула на коленях руки, сердце ее часто билось.

Осушив бокал, Дэн отставил его в сторону и взглянул на девушку.

– Ты, – сказал он, улыбаясь, – просто бесподобна. Эти планы невероятны. Я так горжусь тобой. – Его улыбка стала еще шире. – Ты вообще представляешь ли себе, насколько талантлива? Ну, конечно, представляешь – это же всему свету видно.

Линдси глубоко вздохнула и сказала:

– Рада, что они тебе нравятся.

– Нравятся? Господи, да я просто потрясен! Это не возможно себе представить!

– Там, в конверте еще снимки. Я их приготовила для отправки. Ешь обед, пока не остыл. Потом взглянешь на них.

– Ни за что, – сказал он и вытащил фотографии из конверта. – Желаю видеть их немедленно.

– Твои фотографии – моего производства. Они очень важны для меня.

Дэн, не проронив ни слова, медленно рассмотрел каждую фотографию, еще раз прошелся по кругу. Только после этого он посмотрел на Линдси, накрыв руку девушки своей.

– Не знаю, что и сказать, – произнес он. – Обыденные определения не подходят. Ты невероятно талантлива в своем деле, Линдси, и я так горжусь тобой, и… Господи, не нахожу нужных слов.

Глаза Линдси наполнились слезами.

– Ты чудесно говорил, Дэн, и спасибо тебе, огромное спасибо! За то, что ты гордишься мною, любишь меня, за то, что ты… что ты всего лишь такой, какой есть.

– Иди сюда, – сказал Дэн, потянув ее за руку. Линдси встала со стула и пристроилась на его коленях, обвив шею руками. – Я люблю тебя, Линдси, ты помнишь об этом? Ты моя половинка. Благодаря тебе я чертовски здорово сыграю в этой пьесе. Как же я могу не гордиться твоей работой? Ведь это часть меня, такая же, как и ты сама. Мы переплелись, и не разберешь, где кончается один и начинается другой. Мы все делим: успех, неудачи, улыбки, слезы. Это и есть любовь. Это и есть мы – Линдси и Дэн.

– Господи! – запричитала Линдси, и по щекам ее потекли два горячих ручья. – Как же это чудесно!

Дэн хмыкнул.

– И потому ты плачешь? Женщины – странные, удивительные создания. Знаешь, эти мои фотографии… Такое впечатление, что ты поймала на пленку всю мою суть. Это как в сказке. Ты… – Он вплел свои пальцы в ее волнистые волосы. – Ты… – Он пригнул ее голову к своей. – Ты – феноменальный фотограф.

Затем был горячий долгий поцелуй, поцелуй, увлекающий в водоворот страсти; их языки встретились, а тела тесно прижались друг к другу. Линдси замотала головой, и Дэн застонал от желания, сильного и никогда не прекращающегося.

Он приподнял ее голову.

– Как ты относишься к холодному бифштексу? – спросил Дэн еле слышно.

– Я обожаю холодные бифштексы, – сказала она, удивленная тем, что вообще в состоянии говорить.

Он прошел через комнату к кровати, потом, по молчаливому согласию, они в два счета сбросили с себя одежду и наконец-то были открыты друг для друга.

– Таблетка? – пробормотал он.

– Уже приняла.

– Замечательно.

– Иди сюда. Только быстрее, быстрее.

Он мощным движением нырнул в ее бархатную теплоту и отдал ей всего себя. Линдси двигалась под ним, обвивая его бедра ногами; потянулась к нему, и он просунул руку ей под бедро, чтобы еще крепче прижать к себе.

Дэн наносил ей изнутри удар за ударом, и она закрыла глаза, чтобы ощущать его каждой клеточкой тела, принять его без остатка. Их единение было необузданным и почти грубым, требовательным и неистовым. Неостановимый экстаз и сладчайшая боль. Их дыхание стало натруженным, тела – скользкими от жара страсти.

Они скользили по самому краю бездны, взбирались на волны страсти, пока, наконец, не вознеслись к самой вершине. Со стоном наслаждения он упал на нее, потом перекатился на бок, все еще держа ее в своих объятиях.

– Ну ну! – выдохнула Линдси.

– Взаимно, – сказал Дэн.

Они лежали, постепенно успокаиваясь, биение сердца возвращалось к обычному ритму, дыхание замедлилось, горячечность спала. Дэн ерошил волосы Линдси и забавлялся тем, как шелковистые, цвета корицы пряди падают вниз. Он засмеялся, и она подняла голову, стукнувшись о его грудь.

– Мне кажется, вы сегодня несколько спешили, мадам, – сказал он. – Где же полагающаяся в таких случаях прелюдия?

– Прелюдия – в следующий раз. Ты настоящее чудовище, О'Брайен.

– Нет, просто страсть, дремавшая весь день, наконец, проснулась. А ты, я гляжу, тоже была на взводе, и – о, Боже! – как это чудесно! Нам так хорошо вместе, с ума сойти можно! Я ведь не сделал тебе больно, правда?

– Нет, конечно. – Она засмеялась. – Дэн, мне придется съехать с прежнего места жилья… Съезд, отель забронирован, в общем, чепуха какая-то.

Да, подумала она, неплохо. Она отнесет багаж в камеру хранения, придумает, что сказать, и переедет сюда. Она так хотела быть с Дэном, по-настоящему жить с ним рядом, вот в этом уголке.

– О, – сказал он. – Ты переедешь сюда?

Отлично.

– Я подумала, что ты не будешь возражать.

– Сказано – сделано. Ты меня сразу же и убедила. Видишь: я теперь уже целиком в твоих руках – бери и вяжи.

– Неужели это так, мальчик мой? – спросила Линдси, томно двигая бедрами. – Так ты теперь в моей власти, так ли, О'Брайен?

Он простонал.

– Линдси, ну пожалей же меня! Я работал целый день, оголодал, ослаб на этой почве. Мне необходима пища и… Боже ж ты мой, хватит вилять хвостом. Неужели ты не понимаешь, что делаешь со мной? Говорю тебе, что у меня нет сейчас на это сил.

Линдси медленно вылезла из-под него и села сверху, сжав его бедра коленями.

– Но некая часть твоего тела определенно с тобой не согласна.

Он улыбнулся и провел по ее бедрам и ниже, туда, где они сходились, а потом наверх, чтобы осторожно взять в руки груди.

– До чего же красива! – сказал он. – Ты просто прекрасна!

Она свила бедра в чувственное кольцо.

– И злая, – сказал он, скрежеща зубами. – Ладно, леди, вы у меня сейчас узнаете, где раки зимуют.

Он ухватил ее за талию и начал приподнимать и опускать, задавая темп.

– Ну, погоди же, Линдси Уайт, – бормотал он, и лоб его покрывался бисеринками пота. – Ну, доставь же меня на вершину блаженства. Боже, хорошо, как хорошо!

Наслаждение было столь невыносимо, что Линдси почувствовала – еще немного, и она разобьется на кусочки, которые потом не склеишь заново. Судороги пробежали по телу, и, откинув голову, она закричала. Дэн приподнялся в финальных конвульсиях и – взорвался в ней. Она почувствовала слабость, и он поднял ее своими сильными руками. Опрокинувшись на спину, оба, дрожа и остывая, лежали рядом.

– О, святой Бог, – сказала Линдси все еще с дрожью в голосе. – Боже всемогущий… Это было!..

– Мне показалось, я умер и взлетел на небеса, – Дэн накрыл ее одеялом. – Как насчет холодного бифштекса?

– Высший класс, супер!

– Отлично, потому что я не смог бы шевельнуться, даже если бы сейчас начался пожар. Вот что значит – иметь дело с женщинами моложе себя. Ты враз опустошила все мои амбары и кладовые и разорила все мое хозяйство, малышка.

Линдси засмеялась.

– О'Брайен, ты весь в противоречиях. Боже, я такая сонная…

– Скорее, насытившаяся. Сексуально удовлетворенная.

– Фу, что за проза! Боже, спать хочу.

Дэн зевнул.

– Да, имея на ужин бифштекс, я могу проделывать это в любой час дня и ночи.

– Я ничего не слышу, я сплю.

– Я тоже.

Вскоре они действительно уснули.

– Бен? Это Линдси.

– Привет, мое сокровище. Как ты?

– Отлично. А ты? Мама?

– Все хорошо. У нее после разговора с тобой крылья выросли. Представляешь – только по секрету – наша молодая и энергичная мама начала встречаться с Палмером Хантингтоном.

– Правда? Вот здорово! Обожаю Палмера. Господи, я так рада за нее.

– Она хочет продать дом.

– Вот и замечательно. Конечно, ей невмоготу в этом ужасном склепе с его эхом и постоянными воспоминаниями о прошлом.

– Да, и я давно ей советовал это сделать.

– Бенни, я еду в трейлере на север, так что ты какое-то время не сможешь связаться со мной. Но я буду регулярно звонить, обещаю.

– Как долго ты будешь ездить?

– Не знаю. Это зависит от того, какие сюжеты попадутся мне по пути. Могу ли я рассчитывать, что ты не будешь снова нанимать тех людей для слежки за мной?

– Ну разумеется! Только держи с нами связь. Чтобы мы знали, что все в порядке.

– Хорошо, буду держать связь, честно, буду. Кстати, я отнесла несколько работ в журналы. Так что теперь болей за меня.

– Еще бы! Конечно, буду!

– А как ты? Как движется дело с фильмом?

– Через пару недель закругляемся. А потом попробую нажать на них, пусть дадут возможность показать себя в собственном фильме.

– Они обязаны это сделать. Ты заслужил право на свой фильм.

– Ладно, посмотрим. Когда позвонишь, расскажу, как все прошло. Удачи тебе на севере, и будь осторожной.

– Бен, я люблю тебя, – сказала Линдси и положила трубку.

Бен, окончив разговор, повесил трубку и откинулся на спинку кресла. Перед ним на столе лежала рукопись сценария. Вот она, подумал Бен, он нашел ее! Кровь стучала в висках. Он вытащил свой счастливый билет, с пропуском на вершину славы, выкопал сюжет, в который он вдохнет жизнь как режиссер и продюсер, вышел на тему, цена которой – успех.

Вот он, сценарий. Бен попросит финансировать фильм. А если откажут?

Тогда, будь они прокляты, он сделает это сам. Пришло время.