Сердце матери

«ДОЛОЙ ВОЙНУ!»

Мария Александровна у себя в комнате на Широкой улице в Питере. Восемьдесят один год скоро, а не может она быть ни минуты без работы. Слабеющими пальцами вяжет, что-то шьет, присаживается за пианино и каждый день пишет письма. И по-прежнему все время ждет. Ждет, когда Аня вернется с работы, и вернется ли? Ведь она сейчас все время под угрозой ареста. Ждет писем от Маняши, которая теперь в армии, где-то под Львовом. Ждет писем от Мити — он служит военным врачом в Севастополе — и, конечно, ждет вестей от Владимира Ильича и Надежды Константиновны — теперь они в Швейцарии, отрезаны от России не только границами, но и фронтовыми линиями.

Мать всегда ждет. Мать всегда в тревоге.

У дверей раздался звонок.

Сдвоенный, громкий. Так всегда звонила Маняша. Может быть, это она?

Открыла дверь, всматривается в пришельца. Доброе, но незнакомое лицо, солдатская шинель.

— Вам кого?

— Не узнали, Мария Александровна? Роман Васильев. Ромка.

— Сразу не признала, Роман Игнатьевич. Проходите. Откуда вы?

— С каторги бежал. На фронт пробираюсь. Есть кто-нибудь из ваших?

Мария Александровна рассказывает про каждого.

— Что пишет Владимир Ильич, что делать велит?

— Много пишет. Хотите почитать?

— Если можно…

Мария Александровна прошла в комнату Анны Ильиничны, выдвинула ящик хитрого шахматного столика, принесла Роману пачку газет «Социал-демократ», брошюры.

— Вот читайте, а я пока чай приготовлю.

Роман разложил газеты и забыл обо всем на свете. Мария Александровна хлопотала у стола, посматривала на гостя, видела, с какой жадностью он вчитывается, раздумывает.

«Сердцем читает», — подметила Мария Александровна.

Роман аккуратно сложил газеты.

— Как же это Владимир Ильич сумел все народные думы распознать, понять, что каждому человеку нужно? До чего же все просто и ясно! Вот, например, братание… Это русский солдат умеет. Как же хорошо обнять немца, а не стрелять в него! Воткнуть штык в землю, раскурить вместе одну закрутку и сказать: конец войне. Ты рабочий, и я рабочий. Нам делить нечего, драться не из-за чего. Пойдем по домам бить своих буржуев, царей и кайзеров, чтобы они не мешали нашей дружбе. Будем хозяевами своей судьбы. Хорошо!

Мария Александровна с улыбкой смотрит на Романа. Не первый раз она видит, как Владимир Ильич овладевает сердцами и умами людей. Понимает это, и сердце наполняется большой материнской радостью, гордостью.

— Володя сейчас усердно работает. Собирается писать новую книгу, об империализме. Аня ему много материалов посылает, говорит, что все эту книгу очень ждут. Много работает, — вздохнула Мария Александровна. — Но лишь был бы здоров.

— А вот моя мать зовет меня крамольником. «Ах ты, сын крамолы», — распекает она меня при каждой встрече. Я ей письмо написал. В стихах. Повидать ее не сумею. Хотите, прочитаю?

— С удовольствием послушаю, — ответила Мария Александровна.

Роман смущенно откашлялся, вынул из кармана листок и стал читать:

Роман спрятал листок в карман.

— Мать у меня добрая, хорошая, но неволя ее к земле пригнула. Всю жизнь в страхе живет, чтобы меня с работы не прогнали, чтобы в тюрьму не посадили, чтобы на войне не убили.

Мария Александровна усмехнулась:

— А вы думаете, Роман Игнатьевич, что есть такие матери на свете, которые не тревожатся за своих детей, могут спать спокойно, когда их дети в тюрьме? И нет сейчас такой солдатской матери, которая бы не просыпалась ночью в страхе…

— Это правда, — сказал, как бы раздумывая, Роман, — но моя мать никак понять не может, что мы вступили в святую борьбу с произволом.

— Поймет, Роман Игнатьевич, поймет. Владимир Ильич вместе с вами, своими единомышленниками, объявил сейчас войну войне. Войну за мир. Какая мать не благословит такой войны? Разве ваша мать не благословит вас на это?

— Я, наверно, не мог растолковать ей это, — вздохнул Роман Игнатьевич. — Будете писать Владимиру Ильичу, передайте от меня привет, скажите, что задание его я выполню. Вот только немецкого языка не знаю. Может быть, поможете, Мария Александровна?

— С удовольствием.

— Скажите, как будет по-немецки «Долой войну»?

— Нидер мит дем криг! — раздельно произнесла Мария Александровна.

Роман старательно записал русскими буквами на клочке бумаги.

— А как сказать «Долой царя и кайзера! Да здравствует социалистическая революция!»?

— Нидер мит дем цар унд кайзер! Эс лебе социалистише революцион!

— Ну, я думаю, хватит, остальное сердце подскажет.

Роман Игнатьевич с благодарностью посмотрел на Марию Александровну. Она сидела в кресле, положив руки на подлокотники. Пальцы чуть шевелились и вздрагивали, словно раздумывали, чем бы еще заняться. Трудная жизнь и преклонные годы иссушили, исчертили морщинами лицо, и только глаза не погасли. В них светились мудрость и неутолимый интерес к жизни, большая человеческая доброта и материнская ласка.

1963–1965