Северное буги

Глава 4

На Краснова приятно было смотреть. За время, что мы не виделись, он набрался этого солидного вида, рыжая борода его из юношеского недоразумения превратилась во вполне представительную деталь имиджа, одет он был со вкусом. Щурясь на ярком свете и улыбаясь, мы пожали друг другу руки.

— Ну-ну, говори, как добрался? — сипло спросил Краснов.

— Да как видишь, жив, здоров! — смеясь, ответил я.

— А ты поздоровел!

— Да ты тоже, я смотрю, здоровьем пышешь, вон бороду какую отпустил!

— Ну, бороду мою не трогай, содержать ее еще дороже, чем бриться, так что о больном не надо.

— Долг платежом красен! — сказал я и достал две тысячные купюры.

— Вот за что я тебя уважаю, так за то, что ты всегда помнишь свои долги! — Краснов неторопливо взял у меня деньги и отправил в портмоне. — А погодка-то портится.

— Что ты! Снежок, хорошее дело.

Так, переговариваясь и посмеиваясь, мы пошли к его машине. Из ряда припаркованных автомобилей он попросил угадать, которая его, и я тут же угадал — вишневый новенький джип, чему Краснов слегка удивился.

— Слушай, мы не торопимся? — спросил я, как только мы уселись. Внутри джип казался гораздо представительней, чем снаружи, кресла, стены и двери кожаные, вокруг понатыкана масса звуковых колонок, я увидел небольшой монитор, видимо, телевизора или бортового компьютера, среди десятка кнопок, о назначении которых я даже не догадывался, на панели было приклеено несколько миниатюрных икон. В общем, я чуть-чуть позавидовал.

— Да нет. Там только часам к шести все соберутся.

— Тогда покатай меня, а то давно я здесь не был.

— Отчего же не покатать хорошего человека? — видимо, довольный произведенным на меня впечатлением, рассмеялся Краснов.

Мы поехали по улицам города, Краснов рассказывал о своей работе и о том, как ему повезло с клиентурой, я — о том, как все удачно сложилось перед поездкой. Признаться, я не очень люблю, когда при встрече со старыми знакомыми приходится обсуждать, кто как зарабатывает или тратит деньги, о социальных достижениях. Все это, как правило, замешано на хвастовстве и нисколько не располагает к искренности. Но вот самый дурацкий, подкашивающий меня вопрос: сколько ты сейчас зарабатываешь? Даже если его задает очень хороший товарищ, сразу понимаешь, что от ответа на него зависит, куда поставит тебя этот человек, в какую нишу. Отшутиться, что на хлеб или на хлеб с маслом хватает, — это все же кокетство, и приходится напускать на себя серьезный вид и говорить, что, мол, дал подписку не разглашать служебную информацию. Из-за этого вопроса о деньгах весь разговор, даже если он был по душам, теряет для меня всякую ценность. Поэтому я предпочитаю нейтральные темы или легкую болтовню, лишь бы не быть впутанным во взаимную демонстрацию «павлиньих перьев». Однако если Краснов и хвастался, в этом не было ни капли позерства, делал он это азартно и как бы раскрывая кухню всех злоключений, ведущих к успеху, да и дурных вопросов он не задавал. Мне стало спокойно.

— А знаешь, как я прошлый Новый год справил? — смеясь, спросил Краснов.

— Ну откуда ж мне знать, ангелы ведь передо мной не отчитываются, — пошутил я.

— Ангелы, говоришь, хм. Короче, история та еще… Дашка перед самым Новым годом в Китай улетела, ну там, на неделю позагорать, отдохнуть, от меня в том числе, шубу норковую купить, а я приболел малость, да, знаешь, издергался весь на работе. В Китае там какая-то буря была, самолеты не летали, жена моя в аэропорту на чемоданах, я здесь. В общем, настроения не было совсем, а была какая-то неопределенность — где Новый год-то справить? Власенко в Москве был, туда, сюда приглашали, и везде компании — ну, прямо скажем, лучше одному нажраться и Петросяна, как ты, по телику посмотреть. Все старые или разъехались, или с семьями, в общем, мрак. И знаешь, такая депрессия накатила. Сходил я в баню, купил бутылку «Абсолюта», шампанского, куриц гриль, помню, купил, мандаринов, ага, и значит, успокаиваю себя так, что каждый человек хоть раз в жизни должен встретить Новый год в одиночку, чтобы прочувствовать это самое свое изначальное одиночество. Ну, в общем, до Петросяна я не дотянул, выпил и уснул. Но вот проснулся, как ни странно, такой бодрый и, знаешь, такой деятельный, часов в двенадцать. Побрился и поехал в ресторан. Такси, помню, заказал. Сижу в ресторане, Новый год как-никак, шампанского заказал, салатов каких-то. Во всем зале человек десять таких же лузеров. Смотрю на них, все ковыряются в тарелках, такие помятые, сонные, противно, в общем. И вижу тут — у бара девочка сидит, такая, знаешь, хорошенькая, видно, что не проститутка, и так на меня поглядывает, ну мне приятно… в таком, знаешь, платье — черное, коротенькое. Тут медляк заиграли, она ко мне идет и вся прямо светится… хм. Говорит: «Разрешите пригласить вас на белый танец». Ну я типа — «нет проблем». Танцуем, я ее по спине, по попке глажу, в общем, уже подумывать начал, не повести ли ее домой, но тут какие-то подозрения закрались, что уж слишком она молодо выглядит. Глажу я ее, уже совершенно не стесняясь, и как-то сам уже возбуждаюсь. А она еще без бюстгальтера, ну и так ко мне прижимается, в общем, дает знать, что моя, и вот тут я чувствую, что ее начинает трясти. Думал сначала, ну, возбудилась девушка, ага, потом вижу, она белая вся и собой уже не владеет, и ее прямо-таки натурально держать надо. И тут меня как молнией поразило. «Сколько на игле?» — спрашиваю. Она: «Пять лет». Я ей: «Год рождения?» Это чтоб, значит, в тупик поставить и не дать там насочинять. Она: «Восемьдесят шестой». «О-о…» — думаю. Ну, потом отвел ее к столику, налил ей шампусику, ее колотит, а она смотрит, знаешь, так по-собачьи и говорит: «Дай мне две сотни, я отработаю». А у меня из-за этого взгляда и слов, поверишь, нет, такое скотское возбуждение, как будто она рабыня или самый беспонтовый человек на земле и сделать с ней можно все, что угодно: ведь за дозу она могла прямо там под столом… Или отвести ее в туалет, поставить локтями на смывной бачок и тянуть, пока не надоест. А тело у нее еще такое упругое, еще совсем не испорченное, попка как яблочко, и от этой ломки грудь в декольте поднимается, и соски, видимо, на нервной почве… хм, в общем… Смотрю я на нее, а в глазах у нее такое, что вот все это она уже читает в моих мыслях и ей по барабану, здесь, под столом, или в туалете, или у меня в спальне, или в подъезде соседнего дома, лишь бы немного денег. И такой, понимаешь ли, парадокс, что тем самым она как-то выше меня. Не знаю я, брат, не знаю, как это толком объяснить. И вот что я делаю: я вынимаю портмоне, достаю пять сотен, кладу перед ней и говорю: «Это тебе от Деда Мороза». Она, конечно, деньги в охапку. «Спасибо, — говорит, — отработаю», — и пулей из ресторана. А я посидел пять минут… «Ой, дурак, — думаю, — ой, дурак!» Как ты думаешь, дурак или нет?

— Да, по-моему, правильно все сделал. Стремно на чужой нужде себя баловать, — ответил я.

— Ну, спасибо. Утешил.

— А история поучительная. Тебе бы ее в «СПИД-инфо» отправить.

— Ага, издевайся, издевайся.

— Нет, кроме шуток, правильно сделал. Я не знаю, смог бы я так.

Мы замолчали.

Зимний Хабаровск был похож на что-то съедобное и вкусное: на манный пудинг, украшенный клюквой, на творожный кулич, на ярмарку глазированных пряников, на огромное сахарное поле, утыканное леденцами ледяных фигур. Для меня он был невероятным десертом после долгой безвкусной снежной каши моего родного Комсомольска. Я улыбался, глядя вокруг сквозь свои воспоминания о пяти зимах, проведенных в Хабаровске. «Вот же, — думал я, — какая белая муха тебя укусила, ты же пять лет ел этот город, и он казался тебе такой же гадостью, как и Комсомольск. Но ведь не было, не было этих ледяных фигур и дворцов в таком количестве, не было этих укрытых сейчас мешковиной фонтанов, не было вот этих кафе, не было милых девушек в норковых шубках, полушубках, манто, так что смотреть на них не хватает никаких душевных сил, не было, как сейчас говорят, гламура. Не было золотых и голубых куполов. То ли это город так изменился, то ли я попался на волшебный крючок: хорошо там, где нас нет. Наверное, только там и хорошо, где нас нет. И вот когда я думал обо всем этом, я уже знал, что стоит мне только остаться, только срастись с этим городом, и его приторный вкус начнет горчить, ледяные леденцы станут тем самым маслом масляным, которым объелся на одноименный праздник. Впрочем, очень может быть, мне это кажется только потому, что у меня сейчас нет ни средств — перебраться сюда, ни связей — найти хорошую работу, и все эти размышления похожи на рефлексию лисицы по поводу винограда из басни Крылова.

Мы проехали по хабаровским площадям и поснимали на цифровик храмы, набережную Амура и сделали панорамную съемку ледяной пустыни, утыканной рыбаками. Небо было хорошим — молочным, шел едва заметный снег. Ледяные фигуры не давали столько бликов, сколько давали бы при ярком свете, и вот мы дурачились, фотографировали румяных девушек, вешались на каждую ледяную фигуру: Краснов и огромный ледяной шмель, я и Снежная королева, Краснов и я отдыхаем на черепахе, я и девушка Катя около Адама и Евы (я в обнимку с Евой, Катя отбирает ледяное яблоко у Адама), Катя сидит у ледяной статуи Мыслителя в такой же позе, но спиной к нему (Роден, наверное, очень изумился бы, увидев ледяную копию своего творения), Краснов и Катя целуют Ивана Царевича в обе ланиты (на самом деле не целуют, а делают вид, потому что, коснись они губами льда, губы тут же пристынут), я хочу взобраться на Конька-горбунка, но меня опережает Краснов; Катя и Краснов на фоне обычных и ледяных деревьев. Потом Краснов — и это уже не на фото — покупает для нас горячий чай, фаршированные блины и ватрушки, Катя ест ватрушку, смеется, мы едим рядом со случайно подвернувшимся пьяным Дедом Морозом, потом мы везем Катю домой (она опаздывает на шейпинг), везем ее в спортзал. Прощаемся…

По всему видно, Краснов обалдел от Кати, да и я, кстати, тоже.

Только в пятом часу мы покинули город. Потихоньку садилось солнце. После скучных блочных домов потянулись редкие угрюмые сталинские пятиэтажки, потом поля, перелески, бетонные заборы воинских частей, сонные, черные домики пригорода, скоро все это сменилось сплошным лесом и осталось только три цвета — белый, черный, серый: снег, лес и небо. Я ушел в свои мысли, Краснов тоже думал о своем, снег усиливался, краем уха было слышно, как по радио играет джаз. В джипе было уютно, и после утомительного дня я немного задремал. Не знаю, сколько мы еще ехали, но Краснов толкнул меня в плечо, и мне показалось, что с того момента, как я решил чуток вздремнуть, до толчка в плечо пролетело несколько лет. Я открыл глаза, посмотрел в окно — была середина вечера, снег казался синим, джип стоял на обочине, совсем близко был темный лес. Я обернулся к Краснову и увидел в его руках топор. Краснов подушечкой большого пальца трогал его острие. На долю секунды мне сделалось страшно. Поймав мой взгляд, Краснов жутко и неприятно рассмеялся, а потом мирно добавил отрешенным, холодным голосом: «Зря ты сюда приехал». И многозначительным, чужим каким-то взглядом посмотрел мне в глаза. Мне показалось, что внутренности мои замерли и перевернулись. Происходило что-то ужасное. Но взгляд Краснова тут же сменился на нормальный, приятельский, он рассмеялся, хлопнул меня по плечу и весело сказал:

— Шучу я! Пойдем елочку срубим, а то девочки непременно живую хотят, чтобы, значит, запах.

Спросонья до меня только дошло, что это он так шутит, гад.

— Ду-дурак ты, Краснов, — в сердцах сказал я, — и уши у тебя холодные. — И, уже вылезая из джипа, добавил: — И спишь ты в тумбочке.

— Ну, насчет тумбочки это ты, брат, приврал, — смеялся он. — Пошли.

Мы спустились по откосу и по колено провалились в снег. Елки были черными и совершенно не отличались друг от друга. Краснов включил крупный и довольно мощный фонарик, повел им по сторонам, и нашим глазам предстало впечатляющее зрелище: выше откоса местами росли небольшие группы веселеньких елочек, но чуть дальше тянулась нескончаемая идеальная полоса лиственниц. Они тянулись по всей левой стороне трассы, так что казалось, им нет конца. Эти колонны уходили в глубь леса, деревья были похожи, как сестры-клоны, одного роста, с одинаковыми макушками, без хвои. Их лапы, словно останки давно вымерших рыб, покрывались снегом. Не сказав друг другу ни слова, мы с Красновым поднялись к группе елочек, выбрали самую, по нашему обоюдному согласию, симпатичную. Краснов несколькими ударами, направленными в снег, в место, где должен быть ствол, срубил ее, и я потащил елку к машине. Прикрепив ее на крыше, мы поехали дальше, ладони пахли смолой.

— Ничего, скоро приедем, — бодро сказал Краснов. Но сказал он это, только чтоб нарушить тишину. Скоро полоса лиственниц убежала влево.

— Да, по-братски тебя прошу, к Васильевой ты там не очень, — спустя какое-то время осторожно заговорил он.

— Ты что, за дурака меня держишь? Я понимаю. Да не очень-то и хотелось. — Но на самом деле хотелось. Очень.

— Ну и хорошо, — облегченно вздохнул Краснов. — Да, кстати, она уже не Васильева, она Гайдукова.

— Хорошая фамилия.

— Да, вполне. Муж у нее военный.

— Каких войск?

— Пограничник, кажется. Где-то при штабе служит. Младший офицер, хм, лейтенант.

— Значит, унтер-офицер. Хорошо. А звать как?

— Да не знаю я, мельком видел один раз.

— Пьет?

— Хм, ну, откуда мне знать… может быть. Да, мы там посовещались… с Власенко, короче, мы тебе там спальню с одной милочкой отвели. То ли она сестра, то ли племянница Власенко, я так и не разобрался, в общем, чтобы ты там не скучал. Ее Вероникой звать.

— Сводники, вашу мать, — сказал я и рассмеялся. Эта заботливость моих старых друзей меня забавляла.

— Ну вот, сразу сводники, не хочешь — там кресло есть раздвижное.

Я засмеялся.

— Да ты ее знаешь, — оправдываясь, сипел Краснов, — она на два курса младше нас училась.

— Да ладно, посмотрим.

— Не обижаешься?

— Да нет. Слышал такое: «не обидно, но зло берет»?

— Нет, не слышал.

— Нормально все. Шучу я.

Дорога стала уже, постепенно сворачивала и наконец уперлась в шлагбаум. Подошел человек в военной форме, Краснов показал пропуск, и шлагбаум поднялся. Минут двадцать мы еще плутали по узкой заснеженной дороге, а потом лес расступился и мы въехали в поселок. Поселком назвать это было сложно. Довольно большая территория застроена редкими двух- и трехэтажными коттеджами, заборами и недостроенными домами в разной стадии возведения. Почти на всех достроенных гнездились белые спутниковые тарелки и тарелки для выхода в Интернет. Ярким голубым светом горело с десяток фонарей, но ни в одном из домов, кроме трехэтажного особняка, стоящего чуть поодаль, за строем лиственниц, не было света, не было ни одного человека, не лаяли собаки. Складывалось впечатление, что все эти богатые дома совершенно случайно были собраны в одном месте, настолько они были обособлены и разрознены, вместе с тем каждый из них строился для долгой счастливой жизни. Снег, словно ровная, свежая пыль, покрывал это место человеческого обитания. Впрочем, место мне понравилось. Я бы хотел так жить лет в шестьдесят: въезд по пропускам, поселок, красивый дом, камин… Я бы купил толстые очки, ружье, лыжи, унты, завел огромного лохматого пса по кличке Буран, наверно, даже бороду бы отпустил, перевез бы сюда остатки своего оленя.

— Вон туда нам! — показал Краснов на самый отдаленный особняк, горящий восковыми окнами. Можно подумать, я бы не сообразил.

Вблизи особняк оказался гораздо внушительней и походил на замок средней величины: отделан серым камнем, белые оконные рамы в английском стиле, и весь похож на классические английские дома. Судя по движению силуэтов за окном, в доме было очень весело, явно гремела музыка, но сквозь пластик окон не было слышно ни звука.

Краснов остановил машину у крыльца, мы сняли елку: Краснов сказал, что отгонит машину под навес, и я различил небольшое открытое сооружение, где стояло уже пять автомобилей. Джип отъехал, и я, взяв елку, поднялся на крыльцо. Не найдя кнопки звонка, я несколько раз сильно постучал кулаком в дверь.