ГЛАВА 10. Лифтёру неожиданно везёт

Роль, которую старина Джордж написал для придурка Сирила, умещалась на двух машинописных страницах, но безмозглый тупица, видимо, решил, что будет играть Гамлета, и зубрил её на разные лады с утра до вечера. Мне кажется, первые несколько дней он читал мне текст не менее двух десятков раз. Почему-то он вбил себе в голову, что я отношусь к нему с почтительным восхищением и готов поддержать его во всех начинаниях в любую минуту. Всё время думая о том, что скажет мне тётя Агата, и одновременно выслушивая по ночам излияния Сирила, я превратился в тень самого себя. Дживз продолжал держаться от меня, так сказать, на почтительно-вежливом расстоянии из-за лиловых носков. Такая обстановка кого угодно могла состарить в считанные дни, а о joie de vivre нечего было и думать.

Вскоре пришло письмо от тёти Агаты. Примерно на шести страницах она описывала чувства отца, когда тот узнал, что Сирил собирается стать актёром, и ещё на шести страницах вкратце излагала, что она скажет, подумает и сделает, если я не сберегу Сирила от дурного влияния театральных кругов, пока он находится в Америке. Письмо пришло днём, и, прочитав его, я ещё раз убедился, что послания тёти Агаты нельзя держать в секрете. Я находился в таком состоянии, что, не нажимая на кнопку звонка, бросился на кухню, хрипло призывая Дживза на помощь. Рывком открыв дверь, я неожиданно увидел, что попал на чаепитие. За столом сидели печальный тип, скорее всего камердинер, и мальчик в брюках и курточке.

Печальный камердинер пил виски с содовой, а мальчик уплетал джем.

— Э-э-э, послушай, Дживз, — сказал я. — Прости, что нарушил твой покой, и приятного аппетита, но…

В этот момент мальчик скосил на меня один глаз, и я почувствовал, что мне пронзили грудь. Это был холодный, тяжёлый, обвиняющий во всех смертных грехах взгляд, от которого хочется проверить, правильно ли завязан галстук. Он был довольно полным ребёнком с кучей веснушек на лице, измазанном джемом.

— Привет, привет, привет! — сказал я. — Что? — Ничего другого мне в голову не пришло.

Паренёк посмотрел на меня, как на ненужное пополнение, которое принесла кошка, нагулявшись по крышам. Может, я тайно понравился ему с первого взгляда, но он явно дал мне понять, что был обо мне самого невысокого мнения, которое не могло измениться после нашего знакомства. Видимо, я пользовался у него таким же успехом, как остывшее жаркое.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Меня? О, Вустер, знаете ли.

— Мой папка богаче, чем ты!

И, сказав обо мне всё, что хотел, он вновь уткнулся в джем, не обращая на меня ни малейшего внимания. Я повернулся к Дживзу.

— Послушай, Дживз, ты не мог бы уделить мне минутку? Я хочу кое-что тебе показать.

— Слушаюсь, сэр.

Мы прошли в гостиную.

— Кто твой маленький друг, Дживз?

— Молодой джентльмен, сэр?

— Довольно смелое высказывание, но я тебя понял.

— Надеюсь, я не позволил себе вольность, угостив его чаем, сэр?

— Конечно, нет. Если тебе нравится проводить время подобным образом, я ничего не имею против.

— Я случайно встретил молодого джентльмена вместе с камердинером его отца, которого когда-то близко знал в Лондоне, и поэтому осмелился пригласить их обоих на чай.

— Хватит об этом, Дживз. Лучше прочти письмо.

Он просмотрел его за несколько секунд.

— Весьма неприятно, сэр, — сказал он, как будто я сам этого не знал.

— Так что же делать?

— Возможно, со временем мы найдём ответ, сэр.

— А может, не найдём?

— Всё может быть, сэр.

На этом месте нас прервал звонок в дверь. Дживз мгновенно исчез, и через минуту в гостиной появился Сирил, как всегда весёлый и жизнерадостный.

— Послушайте, Вустер, старый пень, — сказал он. — Мне нужен ваш совет. Я имею в виду свою славную, добрую роль, знаете ли. Во что мне одеться? Я хочу сказать, действие происходит в своего рода отеле, примерно в три часа пополудни. Что мне надеть, как вы думаете?

Я не был расположен обсуждать костюмы, которые надлежит носить джентльменам.

— Посоветуйтесь с Дживзом, — предложил я.

— Что за славная, добрая мысль! Где он?

— Скорее всего на кухне.

— А где ваш славный, добрый звонок? Я нажму на кнопку, да? Нет?

— Действуйте.

Дживз вплыл в комнату.

— О, Дживз, послушай, — бодро произнёс Сирил. — Я хотел перекинуться с тобой парой слов. Понимаешь… Привет, это кто?

Только теперь я заметил, что полный ребёнок просочился в гостиную вслед за Дживзом. Он стоял на пороге, глядя на Сирила так, словно его худшие опасения подтвердились. Наступило молчание. Мальчик впился в Сирила взглядом и примерно через полминуты вынес вердикт:

— Рыбья Морда.

— А? Что? — растерянно спросил Сирил.

Ребёнок, которого, видимо, мама с детства научила говорить правду, пояснил:

— У тебя лицо, как у дохлой рыбины.

Он говорил таким тоном, словно ему было ужасно жалко Сирила, и, должен признаться, я счёл это благородным и великодушным с его стороны. Честно говоря, лично у меня при взгляде на придурка каждый раз возникало чувство, что он сам виноват в том, что таким уродился. Этот мальчик нравился мне всё больше и больше. Прекрасный ребёнок. Очень чётко выражал свои мысли.

Сирилу потребовалось несколько мгновений, чтобы разобраться в ситуации, а затем в нём вскипела кровь Бассингтон-Бассингтонов.

— Прах меня побери! — вскричал он. — Будь я проклят, пропади всё пропадом!

— Я бы не согласился иметь такую харю, — убеждённо заявил мальчик, — даже если б мне предложили миллион долларов. — На мгновение он задумался, потом исправился. — Два миллиона долларов!

Что произошло дальше, я не могу описать с точностью, но следующие несколько минут скучать мне не пришлось. По-моему, Сирил прыгнул на ребёнка, и в воздухе замелькали руки, ноги и прочие части тел. Я неожиданно получил удар в районе третьей пуговицы жилета, после чего свалился на кушетку и перестал воспринимать окружающий мир. Когда я пришёл в себя, Дживз уводил мальчика за руку, а Сирил стоял посреди комнаты и фыркал, как лошадь.

— Кто этот маленький наглый негодяй, Вустер?

— Понятия не имею. Первый раз вижу.

— Я всыпал ему по первое число. Кстати, Вустер, мальчик сказал жутко странную вещь. Представляете, он крикнул, что Дживз пообещал дать ему доллар, если он обзовёт меня… э-э-э… тем, кем обозвал.

Мне это показалось неправдоподобным.

— Зачем Дживзу заниматься подобными глупостями?

— Вот и я так подумал.

— С какой стати?

— Вот именно.

— Я имею в виду, не всё ли Дживзу равно, какое у вас лицо?

— Да, — сказал Сирил, как мне показалось, довольно холодно. — Непонятно. Ну, я пошёл. До свидания.

— Пока-пока!


* * *

Примерно через неделю после этого чудного эпизода Джордж Гаффин позвонил мне и пригласил на последнюю репетицию своей комедии «Попроси папу», которая должна была пойти в следующий понедельник в Шенектаде. Последняя репетиция, объяснил мне Джордж, ничем не отличалась от генеральной, но являлась куда более увлекательной, так как все, кому не лень, могли прерывать пьесу в любом месте и делать соответствующие замечания, таким образом давая выход своим чувствам.

Репетиция начиналась в восемь часов утра с просмотра костюмов, поэтому я приехал в десять пятнадцать и не опоздал. Джордж стоял на сцене, разговаривая с каким-то типом в рубашке с короткими рукавами и ещё одним деятелем, кругленьким лысым толстячком в огромных очках. Этого последнего я несколько раз видел с Джорджем в клубе, его звали Блуменфилд, и он был директором театра. Я помахал Джорджу рукой и уселся в заднем ряду, чтобы не оказаться в гуще событий, когда дело дойдёт до драки. Через несколько минут Джордж освободился и присоединился ко мне, а спустя некоторое время занавес опустился. Парень за пианино лихо ударил по клавишам, и занавес вновь поднялся.

Я не помню точно, в чём заключался сюжет «Попроси папу», но смело могу утверждать, что он оказался вполне доступен моему пониманию, несмотря на отсутствие Сирила. Сначала я был в недоумении. Я имею в виду, Сирил не только десятки раз читал мне свою роль, но и беспрерывно говорил о том, что следует и чего не следует делать, и, должно быть, у меня в черепушке засела мысль, что он — душа пьесы, а остальные исполнители просто вынуждены выходить на сцену, когда он с неё уходит. Я ждал появления Сирила не менее получаса и вдруг понял, что он присутствовал на сцене с первой минуты. По правде говоря, я просто не узнал его в расфранчённом уроде, который прислонился к кадке с пальмой и старался с умным видом слушать, как героиня поёт о Вечной Любви, уж не помню что. После второго куплета он принялся отплясывать вокруг неё вместе с дюжиной точно так же одетых уродов. Тягостное зрелище для того, кто видел своим внутренним взором тётю Агату, точившую нож, и старикана Бассингтон-Бассингтона с охотничьим хлыстом в руке.

Танец закончился, и Сирил с своими дружками упорхнули за кулисы. В эту минуту рядом со мной послышался голос.

— Папка!

Старикан Блуменфилд хлопнул в ладоши, и герой, сотрясавший воздух очередной руладой, мгновенно заткнулся. Я прищурился, всматриваясь в темноту. Так и есть, это был не кто иной, как маленький веснушчатый друг Дживза! Он стоял в проходе, засунув руки в карманы, с таким видом, будто театр принадлежал ему одному. В зале воцарилось молчание; присутствующие почтительно ожидали дальнейшего развития событий.

— Папка, — повторил ребёнок, — этот номер не пойдёт.

Блуменфилд-старший расплылся в улыбке.

— Тебе он не понравился, мой мальчик?

— Меня от него мутит.

— Ты абсолютно прав.

— Здесь нужно что-нибудь похлеще. Чтоб было позабористей.

— Совершенно верно, мой мальчик. Так и запишем. Ладно, можете продолжать.

Я повернулся к Джорджу, который что-то невнятно бормотал себе под нос.

— Послушай, Джордж, старина, кто этот мальчик?

Старина Джордж глухо застонал, словно у него разболелся зуб.

— Сын Блуменфилда. Я понятия не имел, что он сюда проник. Теперь начнётся!

— Он всегда так себя ведёт?

— Всегда.

— Но почему старикан его слушает?

— Этого никто не знает. Может, тут дело в отцовской любви, а может, Блуменфилд считает, что сын приносит ему удачу. Лично мне кажется, старик убеждён, что ума у мальчика не больше, чем у среднего зрителя, и поэтому пьеса, которая понравится ребёнку, не сможет не произвести впечатления на публику. Соответственно, то, что ему не понравится, никто не пойдёт смотреть. Этот мальчик — чума, проказа и отрава. Его следовало удушить при рождении!

Репетиция продолжалась. Герой допел свою арию. Затем произошла перепалка между режиссёром и Голосом по имени Билл, который гремел откуда-то сверху. Потом на сцене вновь началась толкотня, и, наконец, настало время выхода Сирила.

Я так и не разобрался до конца, в чём заключался сюжет, но помню, что Сирил был каким-то английским лордом, приехавшим в Америку по определённым причинам. До сих пор он произнёс всего две фразы: «Эй, послушайте!» и «Да, клянусь своими поджилками!», но так как я много раз слышал его роль, я знал, что скоро он начнёт заливаться соловьём. Откинувшись на спинку кресла, я приготовился слушать.

Он стал заливаться соловьём минут через пять. К этому времени страсти разгорелись. Голос и режиссёр разругались в пух и прах по поводу какого-то прожектора. А как только они немного угомонились, цветочный горшок упал с подоконника, чуть было не отправив героя в больницу. Короче, когда Сирил, стоявший как столб у пальмы, выбежал на середину сцены, чтобы оживить представление, атмосфера накалилась до предела. Героиня что-то говорила — забыл, что именно, — а певцы хора во главе с Сирилом беспокойно топтались на месте — так всегда бывает перед исполнением номера.

Первая фраза Сирила была: «Эй, послушайте, знаете ли, вы не смеете так со мной говорить, знаете ли!», и, по-моему, он заставил свою гортань работать с энергией и je ne sais quoi. Но, разрази меня гром, прежде чем героиня успела ему возразить, наш маленький веснушчатый друг вновь решил высказать протест.

— Папка!

— Да, мой мальчик?

— Этот тип никуда не годится.

— Какой тип, мой мальчик?

— С лицом как у дохлой рыбины.

— Но у них у всех лица как у дохлых рыбин, мой мальчик.

Казалось, ребёнок понял справедливость сделанного ему замечания. Он высказался более опредёленно.

— Этот урод.

— Какой урод? В середине? — спросил старикан, указывая на Сирила пальцем.

— Угу. Дрянной актёришко.

— Я тоже так считаю.

— Зануда!

— Ты абсолютно прав, мой мальчик. Я давно за ним наблюдаю.

Когда разговор отца с сыном закончился, Сирил, до сих пор стоявший с отвисшей нижней челюстью, встрепенулся. Даже с заднего ряда, где я сидел, было видно, что уязвлённая гордость Бассингтон-Бассингтонов приготовилась к битве. Сначала у Сирила покраснели уши, затем нос, потом щёки, и через четверть минуты он стал похож на спелый помидор.

— Какого хрена вы имеете в виду?

— Какого хрена вы имеете в виду? — проревел Блуменфилд. — Не смейте кричать со сцены!

— У меня руки чешутся отделать этого маленького негодяя!

— Что?!

— Руки чешутся!

Старикан раздулся как мыльный пузырь и стал похож на воздушный шарик.

— Я вам, мистер!!! Как вас там!!!

— Я Бассингтон-Бассингтон, а добрые славные Бассингтон-Бассингтоны… я хочу сказать, Бассингтон-Бассингтоны не привыкли…

Блуменфилд в нескольких словах выразил своё мнение о Бассингтон-Бассингтонах и о том, к чему они не привыкли. Его сочную, яркую речь сбежалась послушать вся труппа. Счастливые лица выглядывали из-за кулис и кадок с пальмами.

— Ты не должен халтурить, когда работаешь на моего папку, — заявил веснушчатый ребёнок, укоризненно качая головой.

— Нос у тебя не дорос командовать! — запинаясь, выкрикнул Сирил.

— Что такое? — рявкнул старикан. — Вы знаете, что этот мальчик — мой сын?

— Да, — ответил Сирил, — и я сочувствую вам обоим.

— Вы уволены! — гаркнул Блуменфилд, раздуваясь до непомерной величины. — Вон из моего театра!


* * *

На следующее утро, около половины десятого, когда я выпил чашку живительной влаги, Дживз вплыл в мою спальню и сообщил, что Сирил ожидает меня в гостиной.

— Как он выглядит, Дживз?

— Сэр?

— Как выглядит мистер Бассингтон-Бассингтон?

— Вряд ли я могу осмелиться, сэр, критиковать специфические особенности, присущие лицам ваших друзей.

— Я не об этом. Я имею в виду, он не выглядит недовольным, раздражённым, ну, в общем, сам понимаешь?

— По нему незаметно, сэр. В его поведении нет ничего необычного.

— Странно.

— Сэр?

— Нет, ничего. Пусть войдёт.

Должен признаться, я ожидал, что на Сириле отразятся события вчерашней битвы. Я думал увидеть страдальца с разбитой душой, так сказать, и трепещущим взором. Но Сирил не потерял своей жизнерадостности.

— Привет, Вустер, старичок!

— Салют!

— Я зашёл попрощаться.

— Попрощаться?

— Да. Через час отбываю в Вашингтон. — Он уселся на кровать. — Я пораскинул мозгами и решил, что поступлю нечестно с добрым, славным папаном, если стану актёром и всё такое. Как вы думаете?

— Я с вами полностью согласен.

— Я хочу сказать, он послал меня сюда расширить мой добрый, славный кругозор, и прочее, и прочее, знаете ли, и будет жутко страдать, если я плюну на его напутствие и пойду на сцену. Не знаю, понимаете ли вы меня, но я имею в виду, тут дело в совести.

— А разве в театре без вас смогут обойтись?

— О, я всё уладил. Я объяснил обстоятельства дела Блуменфилду-старшему, и он отнёсся ко мне с пониманием. Само собой, ему жаль меня терять — он сказал, что не представляет, как найти мне замену, и всё такое, — но в конце концов, хоть я и поставил его в безвыходное положение, мне кажется, я поступил правильно, отказавшись от роли. А вы как считаете?

— О, безусловно.

— Не сомневался, что вы со мной согласитесь. Ну, мне пора. Очень рад был с вами познакомиться, и прочее, и прочее. Пока-пока!

— До свидания.

Он ушёл, наврав мне с три короба и ни разу не покраснев. Сквозь его невинные голубые глаза можно было видеть противоположную стенку. Я нажал на кнопку звонка. Я много о чём успел передумать, и мне казалось, я узрел свет истины.

— Дживз!

— Сэр?

— Это ты подговорил веснушчатого ребёнка раздразнить мистера Бассингтон-Бассингтона?

— Сэр?

— О, ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю. Ведь это ты сказал мальчику, чтобы он попросил отца выгнать мистера Бассингтон-Бассингтона из театра?

— Я никогда не осмелился бы позволить себе такую вольность, сэр. — Он начал раскладывать мою одежду. — Вполне возможно, молодой господин Блуменфилд понял из нашего с ним разговора, что я не считаю сцену подходящим поприщем для мистера Бассингтон-Бассингтона.

— Послушай, Дживз, ты просто чудо!

— Всегда к вашим услугам, сэр.

— Я жутко тебе признателен. Тётя Агата съела бы меня живьём, если б ты не помешал ему стать актёром.

— Весьма вероятно, сэр. Я приготовил вам синий костюм с красной искрой. Надеюсь, вы останетесь довольны, сэр.


* * *

Чудно, но я оделся, позавтракал и вышел на лестничную площадку, прежде чем вспомнил, что собирался отблагодарить Дживза за спортивный дух, который он проявил в деле придурка Сирила. Поверьте, у меня болело сердце, но я твёрдо решил уступить достойному малому и позволить шикарным лиловым носкам раз и навсегда уйти из моей жизни. В конце концов, надо уметь приносить жертвы. Я только собрался вернуться в квартиру и сообщить ему радостную весть, как подошёл лифт, и я подумал, что вознагражу Дживза после того, как приду домой.

Негр— лифтёр посмотрел на меня с преданностью и обожанием.

— Спаси вас бог, сэр, за вашу доброту, — сказал он.

— А? Что?

— Мистер Дживз отдал мне ваши носки, как вы велели. Спаси вас бог, сэр!

Я опустил глаза. Ноги у негра были лиловые. По-моему, я ещё не встречал ни одного лифтёра, одетого так шикарно.

— Э-э-э… Гм-м-м… Не за что! Носите на здоровье! Рад, что вам нравится! — промямлил я.

Ну, я хочу сказать, что? Вот так-то!

Загрузка...