Шальные деньги

Глава 4

– Как две капли воды, – пробормотал гость полковнику налоговой полиции, рассеянно протягивая пухлую ладонь.

Кривошеев пожал руку.

– Проходите. Это вы мне звонили? – спросил полковник налоговой полиции.

– И голос у вас…

– Какой?

– Такой же.

– Проходите и не говорите, пожалуйста, загадками.

Мужчина абсолютно уверенно, так, как человек, бывавший здесь не один раз, прошел по длинному коридору, свернул направо и открыл дверь в кабинет. Хозяина квартиры это удивило и позабавило.

– Я смотрю, Виктор Феликсович, вы здесь не в первый раз?

– Да, мне много раз приходилось бывать в этом доме, но в ваше отсутствие. Я и вашу матушку знал хорошо. А с отцом мы, можно сказать, были в приятельских отношениях. Я главврач.

– Главврач? – переспросил полковник.

– Да, – утвердительно кивнул и принялся промокать вспотевший лоб гость.

– Присаживайтесь. Вот сюда.

Полковник занял отцовское кресло за старым письменным столом, всю столешницу которого покрывал лист толстого стекла.

– Я почему приехал, – начал гость, – вашему брату стало лучше. Это, в общем, довольно часто бывает.

И тут Кирилл Андреевич все вспомнил и все понял. Он побледнел и почувствовал, как струйка холодного пота медленно стекает от затылка по позвоночнику. Тяжело вздохнув, он прикрыл глаза.

– Говорите, Виктор Феликсович, я вас слушаю. Я уже все понял.

– Я не знаю, насколько вы в курсе, но ваш отец восемь лет назад сказал мне, чтобы в случае чего я обращался к вам. У меня была командировка. Я приехал в Минздрав и решил заодно навестить вас, рассказать, что и как.

"Деньги будет просить”, – подумал Кирилл Андреевич Кривошеев, кладя потные ладони на холодное стекло.

– Вы не подумайте. Я приехал не за деньгами. Тех денег, что оставил ваш отец, вполне достаточно. Да даже если бы он ничего не оставил, я бы присматривал за вашим братом и так. Я многим обязан вашему отцу.

– Тогда что вас привело? – уже пристально взглянув в глаза гостю, спросил Кривошеев.

– Я думал, что, возможно, вас обрадует моя информация. У нас случилось ЧП в лечебном отделении, в котором находился ваш брат. Загорелось, причем ночью. Пожар был сильный, шесть человек погибло. Возможно, от стресса…

– Вы хотите сказать, что мой брат погиб? – с надеждой произнес Кривошеев.

– Нет, что вы! Он вполне здоров. Я хочу сказать, что ему стало намного лучше. Он начал вполне адекватно реагировать на все. Многого он не знает, ведь человек уже почти двадцать лет живет в изоляции, многое для него ново, но он начинает постигать жизнь.

– Вы хотите сказать, что мой брат стал вполне нормальным человеком?

– Не совсем, Кирилл Андреевич, но это уже не тот больной, каким я его наблюдал. Знаете, я работаю на одном месте уже двадцать третий год. Вначале я был просто врачом, а сейчас я главврач. Я все время наблюдал, вел вашего брата. Перемены разительные. Если бы был жив ваш отец, я думаю, он бы обрадовался.

"Не уверен”, – подумал про себя Кирилл Андреевич.

Он знал все, что произошло с его братом-близнецом. Знал от отца. Довольно долго генерал скрывал правду от семьи. Мать так и не узнала, что произошло с одним из братьев. Ему же отец перед смертью все рассказал. Ничего от сына не утаивая, ничего не скрывая.

– Не хотите ли выпить, Виктор Феликсович, – вдруг резко произнес хозяин квартиры, вставая из-за стола и направляясь к бару. – Честно признаться, я поражен тем, что услышал.

– Думаю, приятно поражены, – Виктор Феликсович барабанил короткими пальцами по вытянутым коленям брюк.

Выглядел главврач лечебницы для душевнобольных человеком не очень состоятельным. Был не слишком аккуратно выбрит, да и одежда не отличалась изысканностью и элегантностью. Портфель, с которым прибыл доктор, был старым и истрепанным.

– Давайте выпьем коньяка, или, может быть, вы не ужинали, тогда перейдем на кухню.

Только, извините, жена в отъезде на даче. Я холостякую.

Врач-психиатр понимающе улыбнулся. Улыбка вышла натянутой. Но Кирилла Андреевича подобная реакция ничуть не смутила. С бутылкой коньяка в руках он пригласил гостя пройти в столовую. Открыл холодильник, достал ветчину, тарелку с овощами. Овощи были с отцовской дачи. Поставил на стол фрукты, нарезанный лимон, затем из буфета извлек два бокала.

– Присаживайтесь; если хотите, можете курить.

С холодильника на круглый стол была перенесена массивная серебряная пепельница, подаренная отцу-генералу к какому-то юбилею друзьями-военными. По замешательству гостя Кривошеев понял, что тому хочется закурить, но сигарет у него с собой нет. На стол легла распечатанная пачка “Мальборо”. Психиатр короткими толстыми пальцами неуклюже извлек сигарету, раскурил ее, долго щелкая зажигалкой незнакомой конструкции.

Коньяк полился в бокалы, и сразу же столовую наполнил терпкий пьянящий аромат.

– Хороший коньяк, – тяжело вздохнув, произнес главврач.

"Тебе скорее всего такой не приносят, а вот у меня такой коньяк даже в туалете и ванной комнате стоит. Уже не знаю, куда бутылки складывать, – подумал Кривошеев. – Надо будет врачу пару бутылок с собой дать”.

Кирилл Андреевич быстро изготовил бутерброды с черной и красной икрой, включил электрочайник. На все эти прелести цивилизации главврач взирал, даже не пытаясь скрыть восторга и зависти.

"А ты, однако, жаден, – краем глаза поймал реакцию гостя Кривошеев, – это даже к лучшему. Ты у меня будешь молчать. Будешь молчать, если надо, как шелковый, никуда не денешься.

– За ваше здоровье, – предложил Кривошеев козырный тост, противостоять которому практически невозможно.

Полковник налоговой полиции проглотил свой коньяк без всякого удовольствия. Новость Кривошеева сильно обескуражила. Он-то был уверен, что его брат-близнец без финансовой подпитки и без визитов отца-генерала давным-давно умер в дурке. Самому ему заниматься братом не хотелось. Дело это было слишком щекотливое. Только отец с его буйной фантазией, с его огромными связями мог пойти на такое рискованное дело, как упрятать своего контуженного душевнобольного сына, замешанного к тому же, в криминале в психиатрическую больницу.

Брат Кривошеева был задержан органами за употребление, скупку и пересылку из Афганистана в Союз наркотиков.

– Так вы говорите, Виктор Феликсович, у вас случился пожар.

– Да, знаете ли, здание нашей больницы старое, построено сразу после войны. Проводка ни к черту, водопровод тоже прохудился. Денег на ремонт в министерстве нет, а если и есть, то их нам не выделяют. В общем, где-то в стене проводку закоротило. Домики деревянные. Вот все и вспыхнуло, словно бензином облитое. Мгновенно сгорело все, даже пожарные не успели приехать.

– Да, не повезло вам.

– Я в это время находился в отпуске. Так что сняли с работы моего зама, да и завхоза пришлось уволить. Правда, теперь я завхоза взял обратно на работу. Мужик он толковый, без него давным-давно все развалилось бы. Врачи к нам ехать не хотят. Жилья толкового предоставить не можем, деньги платят маленькие, да и то, как вы понимаете, нерегулярно. В общем, работаем на голом энтузиазме.

"Это хорошо, – подумал про себя Кривошеев, – работайте и дальше на энтузиазме. Я уверен, что, будь в вашей лечебнице все в полном ажуре, с моим братом проблемы возникли бы сразу”.

– Он все под той же фамилией?

– Да, Игорь Иванович Петров.

– Вы говорите, я на своего брата очень похож.

– Я даже удивился, когда вы открыли дверь и я вас увидел. Вы же братья.., а ни разу его не проведали. Только ваш брат, Кирилл Андреевич, более упитан. А если его постричь, то вас может перепутать даже супруга.

Кривошееву не хотелось отчитываться перед врачом-психиатром, почему после смерти отца он ни разу не поинтересовался судьбой брата, не приехал в не такой уж далекий населенный пункт – город Пырьевск, не встретился с главврачом, не привез, как просил отец, денег – в общем, палец о палец не ударил. Словно родного брата и не существовало. Словно у них в жилах текла разная кровь и были они рождены разными родителями. Психиатр поднял бокал:

– А теперь разрешите выпить за вас, Кирилл Андреевич. Вы уже генерал, как и ваш отец?

– Пока нет, всего лишь полковник.

– Ну, тогда за то, чтобы вы стали генералом. Кривошеев чокнулся с гостем, выпил несколько маленьких глотков коньяка, закусил долькой лимона, затем безо всякого аппетита сжевал бутерброд.

– С вашего разрешения, Виктор Феликсович, я хочу взглянуть на своего брата. Причем я хочу взглянуть на него так, чтобы он меня не видел.

– Вы даже не хотите с ним поговорить?

– Пока я к этому не готов.

Говорить о том, что он, Кирилл Андреевич Кривошеев, занимает довольно значительный пост и расследует чрезвычайно важные секретные дела, ему не хотелось. Скажи он подобное, вдруг психиатр, провинциальный эскулап, решит, что его можно припугнуть спрятанным в психушку родным братом. Начнет шантажировать, и тогда ему, Кириллу Андреевичу Кривошееву, придется туго.

Еще минут сорок они вели ни к чему не обязывающую беседу. Говорили, в общем, ни о чем. Кривошеев старался обворожить провинциального психиатра, и это ему удалось. После третьей рюмки коньяка психиатр выглядел если не другом, то очень преданным приятелем.

– Я непременно приеду.

Главврач застенчивым жестом извлек из нагрудного кармана пиджака свою визитку и подал ее Кривошееву.

– Вот, звоните в любое время. Здесь мой домашний и служебный телефон. Сразу же скажите секретарше, кто звонит. Меня пригласят к телефону. Не стесняйтесь, в любое время я к вашим услугам.

Врач понял, что разговор на этом закончен. Он с сожалением посмотрел на бутылку коньяка. Кривошеев перехватил его взгляд:

– На посошок, Виктор Феликсович.

– Что ж, не откажусь, Кирилл Андреевич. Выпили на посошок. Кривошеев быстро собрал пакет для гостя, сунув туда три первые попавшиеся под руку бутылки коньяка, даже не глядя, дорогой пятизвездочный коньяк или коллекционный, несколько баночек икры, три коробки конфет, флакон мужского одеколона.

– Это вам, – сказал он, передавая пакет топчущемуся у двери Виктору Феликсовичу Кругловскому. – И это тоже вам.

Из заднего кармана брюк Кирилл Андреевич вытащил пять стодолларовых купюр.

– Это на всякие расходы. Вы, надеюсь, моему брату о моем существовании пока не говорили.

– Нет, что вы, я держу его в неведении. Но в последнее время он стал с интересом смотреть телевизор. Вы знаете, сядет, уставится и что-то шепчет про себя, бормочет.

Этот визит сильно утомил полковника налоговой полиции. Когда за гостем захлопнулась дверь, полковник Кривошеев вздохнул с облегчением, вернулся в столовую, взял недопитую бутылку коньяка и долго держал ее в руках, словно пытался согреть напиток через толстое стекло теплом узких ладоней. Затем жадно, прямо из горлышка допил остаток.

– Вот уж не думал, что все так сложится. Эх, брат, брат Женя, я-то был уверен, что тебя давным-давно нет на белом свете. А ты, оказывается, жив и к тому же, можешь преподнести мне большущую подлянку, подложить огромную свинью.

Выпитый коньяк сделал свое дело. Кирилл Андреевич захмелел. Он вернулся в кабинет с зажженной сигаретой и массивной серебряной пепельницей в руке. Пьяным он никогда не позволял себе выходить на улицу, даже не высовывался на балкон и двери гостям не открывал. О своей репутации он заботился неукоснительно.

Как жрец открывает футляр с хранящейся в нем реликвией, так и он открыл деревянный шкаф, внутри которого был металлический сейф – старый, пятидесятых годов. Отец, военный юрист, держал в нем пистолет и документы. Ключ от сейфа всегда был спрятан в одном и том же месте. Даже жена Кирилла Андреевича не знала, как открыть дверцу сейфа.

Кривошеее встал на стул, снял с книжной полки военную энциклопедию, из-под корешка ногтем извлек плоский ключ, уже тусклый от времени. Это теперь плоский ключ не диковинка, а в пятидесятые годы это было редкостью. Называли тогда такой замок неизменно французским.

Ключ вошел в щель замка, трижды провернулся. Механизм работал отлично. Массивная дверь без скрипа отворилась. В этом сейфе, убери из него металлические полки, при желании мог бы спрятаться двухлетний ребенок. В детстве Кривошееву казалось, что там отец хранит что-то страшное. К сейфу он боялся даже приближаться.

При посторонних, даже при членах семьи, покойный генерал Кривошеев никогда сейф не открывал. Он уединялся в кабинете, закрывался и только после этого пользовался сейфом. О том, где он прячет ключ, сказал сыну лишь перед самой смертью. В те дни он поведал ему и страшную тайну о его брате-близнеце, упрятанном под чужим именем в психиатрическую лечебницу провинциального городка. До этого Кирилл Андреевич пребывал в уверенности, что брат Евгений погиб в Афганистане.

На нижней полке лежал альбом в плюшевой обложке с приклеенной к ней фотографией московского Кремля. Кривошеев положил альбом на письменный стол, покрытый поверх зеленого сукна огромным листом стекла, и отвернул тяжелую обложку. На первой странице находился портрет отца в генеральском мундире при всех наградах. Далее шли многочисленные отцовские фотографии разных лет.

Вот он с известными маршалами.., вот на отдыхе в Крыму… На последних страницах альбома располагались афганские фотографии отца. Там он был с длинной окладистой бородой, абсолютно непохожий на себя. Таким отца Кирилл Андреевич в жизни никогда не видел. Если бы ему пришлось встретиться с ним на улице или столкнуться лицом к лицу в толпе, он бы ни за что не узнал родного отца. Генеральский мундир советского офицера и борода, которую носили афганцы, были несовместимы.

Под последней картонной страницей лежал конверт. К содержимому этого конверта Кирилл Андреевич не прикасался уже восемь лет. Он вытряхнул фотографии из конверта на стол. Это были фотографии похорон брата.

Он просматривал их одну за другой, только теперь понимая фальшь всего происходившего тогда. Нет, мать рыдала по-настоящему, ее горе неподдельно. Но как мог отец, зная, что сын жив, даже не намекнуть об этом супруге. Теперь Кривошееву казалось, что отец в генеральском мундире с орденскими планками улыбается, а тогда всем эта усмешка казалась гримасой скорби.

Многие на похоронах говорили ему – брату “покойного”: “Держись, Кирилл, так, как держится твой отец Андрей Николаевич. Он настоящий солдат. Он умеет держать удар, ничто не вышибет его из седла”.

Кирилл помнил, как в дом приходили генералы, полковники, майоры и просто люди в штатском, жали руки, говорили дежурные фразы, а его брат, как все думали, лежал изувеченный до неузнаваемости в запаянном цинковом гробу. Только потом, когда Кривошеев все узнал от умирающего отца, он понял, почему отец наперекор всем завещал похоронить себя не рядом с сыном, а на другом кладбище, на другом конце города.

"Так вот как все было. Почему было? Это не ушло, не растворилось, как дым в воздухе. Брат-то жив”.

Но даже после признаний отца Кирилл Андреевич продолжал считать брата мертвым, геройски погибшим там, в Афганистане, и посмертно награжденным орденом Боевого Красного Знамени. Так было удобнее. Удобнее иметь мертвого родственника, чем сумасшедшего, если ты находишься на государственной службе и занят чрезвычайно секретными важными делами. Всплыви сейчас ужасный факт, что сын недавно ушедшего из жизни генерала Кривошеева жив, – и тогда только Бог знает, что может произойти. “Никто не поверит, что я не был в курсе, что я не врал, а если я врал в этом, значит, могу соврать и в любом другом деле. Теперь придется регулярно финансировать провинциального эскулапа, чтобы тот держал язык за зубами, чтобы рот психиатра был на замке”.

Приезд Кругловского вывел Кирилла Андреевича Кривошеева из равновесия, а это было губительно для работы. Он привык, что нервничают его подопечные, его пациенты, как ласково называл он в душе провинившихся бизнесменов и директоров предприятий.

Ему, представителю государства, предполагалось быть невозмутимым, как скала, и уверенным в завтрашнем дне. Он должен быть спокоен, как потухший вулкан. Пусть бьются волны у его ног, летят клочья пены, пусть слышатся рев и стенания, а он, Кирилл Андреевич, останется прежним. Он будет свысока взирать на эту возню, на мучения и страх сильных мира сего, которые ради наживы готовы поступиться совестью. Но иногда даже самая твердая порода дает трещины, и это всегда случается внезапно – монолит вдруг разваливается на куски.

До трех часов ночи Кривошеев пил коньяк. Потом усилием воли остановил себя, хотя на дне бутылки оставалось еще граммов сто пятьдесят. Кривошеев заварил себе в большой керамической кружке крутой чай. Жадно осушил ее.

– Ничего не случилось, – сказал он вслух, – все осталось по-прежнему в моей власти. Я владею ситуацией, она мне подконтрольна, и я всегда могу повернуть обстоятельства в нужную сторону.

Он усмехнулся: “Наверное, так же думают мои подопечные, а потом они оказываются в тюрьме, кончают жизнь самоубийством, взрываются в автомобилях. Каждый надеется на лучшее. Человек не сможет жить, если перестанет верить в удачу и в свое везение. Больше всех повезло моему брату, – неожиданно для себя признал Кривошеей, – в советские времена его могли бы расстрелять. Валюта, наркотики… Тогда за такое офицерам снимали головы, а он пережил все передряги. Наверное, все эти годы он был самым счастливым человеком. Ему не нужны были деньги, должности, квартиры, машины, его не интересовала политика. Он даже не заметил, как развалилась страна. Наверняка, он не знает и того, что мать с отцом уже умерли. Интересно, вспоминал ли он обо мне, я-то о нем вспоминать боялся, я запретил себе делать это. Только иногда во сне ко мне приходили воспоминания детства. Он выглядит сейчас моложе меня или старше? Кого из нас жизнь потрепала больше? Его или меня?"

Ему страстно захотелось увидеть брата, взглянуть ему в глаза, поговорить с ним, услышать его голос. Голоса у них были одинаковые, их всегда путали по телефону. Единственным человеком, который безошибочно различал братьев, была мать. Как ей это удавалось, Кривошеев понять не мог.

– Брат, – произнес он тихо, – ты прожил столько лет, как овощ в земле, и вот наконец пророс. Кому же придется убирать урожай?

Мерзкая улыбка появилась на губах полковника налоговой полиции.

– Пырьевск, – произнес Кривошеев, словно смаковал словцо, – где же это? Отец говорил, что в двух часах езды от Москвы. Наверное, глухомань редкостная.

Он снял с полки атлас автомобильных дорог, развернул его и провел указательным пальцем по “алфавиту”. Оказалось, что такой город существует. Он отыскал его на карте. В этих местах бывать полковнику еще не приходилось: “Интересно, почему отец выбрал именно это место, а не какое-то другое?” Оно находилось в стороне от магистрали. Более глухое место неподалеку от столицы отыскать трудно: “Скорее всего, поэтому отец и остановил свой выбор именно здесь. Настоящая дыра. Оказывается, и там живут люди. Наверное, их раздирают страсти, наверное, и в Пырьевске кое-кто кончает жизнь самоубийством, запутавшись в жизненных обстоятельствах. Доктор Кругловский, судя по всему, не последний человек в этой Богом забытой дыре, где городом по недоразумению называют скопление деревянных домов с остроконечными крышами, одичавшие сады, покосившиеся заборы и почерневшие скворечники”.

Он вспомнил, как с братом мастерил скворечник и как тот нечаянно ударил его молотком по большому пальцу руки. Ноготь почернел, палец распух. Пришлось обращаться к хирургу.

Кирилл Андреевич посмотрел на тот самый палец, провел по нему губами. Ноготь был неровный, ребристый – память о брате. Вот ведь как бывает, и увечье может напомнить о прошлом. “Что ж, я тебя навещу, посмотрю на тебя. Нет, говорить я с тобой не стану, гляну издалека. Ты мое отражение в разбитом зеркале. Жизнь среди нормальных людей не для тебя, – подумал полковник налоговой полиции. – Вот только время выкрою, один денек, так, чтобы никто не узнал о моей поездке. Я смогу это устроить к концу месяца. Или, может быть, завершу дело с олигархами и тогда со спокойной душой отправлюсь к черту на кулички – в Пырьевск. Наверное, дороги там пыльные. Моя белая “Волга” станет серой, как больничная пижама”.

В семь тридцать Кирилл Андреевич, идеально выбритый, стоял в прихожей в свежей белой рубашке, при галстуке, в сером элегантном костюме. Никто бы, глядя на него, и не подумал, что этот человек провел тяжелую бессонную ночь. “Не только отец, но и я умею держать удар”, – подумал Кривошеев, закрывая дверь квартиры и легко сбегая вниз по лестнице к машине.