Шпион смерти

Часть первая Нелегалы

Лениво постукивая по стыкам рельсов, поезд нехотя вползал в пригороды большого города.

Город спал. На востоке, словно сквозь закопченное стекло, которым пользуются во время солнечного затмения, появились сомнамбулические очертания бледного шара. За окном вагона было по-осеннему сумрачно и пустынно, словно на планете, придуманной братьями Стругацкими или Рэем Брэдбери. Он открыл дверь купе и выглянул в проход. Бр-р-р-р! Из открытого кем-то тамбура пахнуло утренним холодом.

Сон так и не пришел в эту ночь, и непривычное состояние разбитости неприятно раздражало нервы. Перед глазами всю ночь стоял рыжий бомж с пушистым хвостом, заслоняя своими умными глазами целый список проблем, полученных при отъезде из Центра.

В купе стало совсем темно, потому что вагон накрыла крыша дебаркадера. Послышались звуки просыпающихся и шаркающих вещами пассажиров. Они, словно ночные привидения, сонно потянулись к выходу в город. Невостребованный никем одинокий эмигрант-носильщик маленьким островком стоял посередине платформы, обтекаемый равнодушными, почти прозрачными людскими оболочками.

Следуя правилу оставлять позади себя как можно меньше лишних, зябко поеживаясь, он вышел на перрон и, не оглядываясь, поспешил на привокзальную площадь. Как ни странно, такси было полно, и небольшая очередь быстро рассасывалась, рассаживалась в желто-шашечные клетки и исчезала в расходившихся веером уличных каньонах.

— Куда желаете, мистер? — спросил по-английски шофер, распахивая дверь клетки в форме «мерседеса». Таксисты, как и гостиничные клерки, консьержки и официанты, оправдывали репутацию проницательных наблюдателей, угадывая по только им одним известным признакам иностранцев.

— Гостиница «Викинг».

— Будет исполнено.

Город стал подавать признаки жизни: засновали малолитражные грузовички розничных торговцев, спешащих к открытию оптовых складов; кое-где уже открылись газетные киоски; прошел первый трамвай, наполовину наполненный бледными лицами зарплатополучателей; на велосипеде проехал разносчик молочных продуктов.

Владельцы гостиницы, вероятно, не пожалели ни денег, ни усилий, чтобы соответствовать данному ей названию, потому что весь интерьер был увешан круглыми щитами, мечами, кинжалами и шлемами с огромными рогами. Сонный дежурный гостиницы — тщедушный и лысый человечек, жалкий потомок кровожадных и свирепых варягов — записал в книгу его паспортные данные и, зевая во весь рот, выдал ключи от номера.

Он разделся, принял душ и лег спать.

Проснулся он около часу дня. В окно проникали яркие лучи солнца — погода все-таки разгулялась, с крыши доносилось гуртование голубей, а с улицы проникал запах пережаренного мяса вперемежку с прелой листвой. Из распахнутых окон дома напротив над своей несчастной любовью надрывался Том Джоунс. Он дослушал до конца, как не повезло коварной Дилайле, застигнутой врасплох со своим любовником, и стал медленно одеваться.

До проведения встречи оставалось около трех часов. Сон пошел на пользу, и опять вернулось нетерпеливое желание поскорее выйти на улицу. Уже давно он как-то обнаружил в себе особые признаки клаустрофобии, проявлявшейся исключительно накануне какой-нибудь ответственной встречи или операции. Его тянуло немедленно покинуть помещение и выйти из дома. Улица успокаивала и вносила определенную ясность в его умосостояние в отличие от замкнутого помещения, где все представлялось смутным, тревожным и неопределенным. Может, ему надо было бы пойти к какому-нибудь психиатру и пожаловаться на профессиональное заболевание? Интересно, под каким названием она вошла бы в анналы медицины? Клаустрофобиа интеллигенции? Клаустрофобия разведывательная? Или это обычный вульгарный нетерпеж гончей собаки?

Как бы то ни было, но мысль о психиатре взбодрила его. Мурлыкая под нос то ли «Волярэ», то ли «Бэ само мучо», он вышел в вестибюль, где сдал ключ новому дежурному и, галантно приподняв шляпу, сказал, что отправляется прогуляться по городу. Толстомордый швейцар, пряча плотоядную улыбку в усы, торопливо распахнул перед гостем дверь, словно убрал стартовый барьер перед рвущейся вперед скаковой лошадью.

Нырнув в поток прохожих, он сразу утратил свою индивидуальность. Если бы его спросили, что он делает в данную минуту — знакомится с достопримечательностями или проверяется на предмет наличия наружного наблюдения, то затруднился бы ответить, потому что оба занятия у него органически сливались вместе и были неотделимы друг от друга. В этом-то и заключался кайф.

Это не означало, конечно, что он проверялся лишь тогда, когда имелась возможность изображать из себя прилежного туриста. Отнюдь нет. Оперативная необходимость заставляла делать это без совмещения с приятным. Но тогда это было уже чистой работой, а острое удовольствие от разведывательной работы испытывают, вероятно, одни только мазохисты.

Примерно через час он убедился, что «хвоста» нет, и тогда решил посидеть немного на свежем воздухе за кружкой пива и каким-нибудь легким блюдом. По карте он знал, что где-то поблизости есть летний парк с озером или прудом. Там он спокойно скоротает оставшееся время, чтобы потом на метро сделать бросок до места проведения операции.

Он не ошибся, место было уютное и в меру малолюдное. За немногочисленными столиками кафе под выцветшими за лето зонтиками сидели такие же, как он, туристы, одна мамаша с девочкой — кажется, местная — и чинная пожилая дама с окрашенными в розовый цвет буклями. Он заказал себе филе камбалы и большую кружку бочкового «туборга». Дама с буклями одобрительно кивнула головой в его сторону, с подчеркнутым кокетством поправила прическу, поднялась и ушла.

Расплатившись с официанткой, он откинулся на спинку стула и закрыл глаза, проигрывая в уме план предстоящей беседы. На сегодня была запланирована явка с парой нелегалов, у которых возникли какие-то неотложные проблемы, требующие консультации с представителем Центра, а на завтра — встреча с ценным источником, на которой нужно было обсудить условия его консервации в связи с временной утерей им разведывательных возможностей.

После метро он сел в автобус и с удовлетворением отметил, что никто из отмеченных на маршруте пассажиров с ним вместе на остановку не вышел. Пригородное шоссе было пусто — ни одной машины впереди или сзади автобуса. Ну что ж, теперь надо сосредоточиться на самой встрече.

В небольшом скверике того, кого он ждал, пока не было. Но и время до вступления в личный контакт еще оставалось. Молодая женщина прогуливала на поводке миттельшнауцера, который сразу насторожил острые купированные уши и недоверчиво покосился в сторону пришельца. Впрочем, пес быстро вернулся к своим собачьим делам, стал проворно «утюжить» носом дорожку и, несмотря на свои скромные размеры, легко увлек за собой хозяйку и скрылся в кустах то ли жасмина, то ли боярышника.

С противоположной стороны появилась пара. Даже посторонний обратил бы внимание на сосредоточенные лица молодых еще мужчины и женщины, отмеченные общей печатью тревоги. Если бы не единство времени и места, он ни за что бы не признал в них Фауста и Риту, фотографию которых ему показали перед отъездом из Москвы. Что же такое у них стряслось? Он поднялся им навстречу и произнес на английском языке пароль. Фауст отозвался условной фразой, но как-то не уверенно, с оглядкой на Риту, как бы рассчитывая на ее подсказку.

Атмосфера натянутости и искусственности, всегда присутствующая в начале встречи с незнакомыми людьми и усугубленная условностями опознавания, немного разрядилась, когда он преддожил им присесть на скамейку. Они устало опустились по обе стороны от него.

— Я рад вам сообщить, — начал он бодрым голосом, — что ваши друзья и коллеги довольны вашей работой. Все они шлют вам сердечные приветы и пожелания всего наилучшего. Особые приветы просил передать Александр Петрович и Михаил Иванович. Они очень сожалеют, что пришлось отменить ваш отпуск в Союз, но интересы дела… Придется вам провести его либо в своей стране, либо, если захотите, в любом другом месте. Через год вы можете рассчитывать на свидание с родиной.

— Спасибо. — Слово застряло у Фауста в горле, он прокашлялся и повторил его снова. Рита сосредоточенно смотрела перед собой и молчала.

— В чем дело, ребята? Вы не рады встрече?

— Нет-нет, что вы… — поспешила заверить Рита и отвернулась в сторону. — Вы не обращайте на нас внимания… Мы… мы просто устали.

— Понимаю. Вы здорово потрудились последние месяцы. Надо хорошенько отдохнуть. Поезжайте на Майорку или на…

— Никуда мы не поедем, — зло произнесла Рита и, закусив нижнюю губу, готовая вот-вот расплакаться, вскочила со скамейки. Фауст нервно теребил пуговицу плаща.

— Что это с ней?

— С ней — ничего, а вот с нами…

— А что с вами?

— Плохо с нами, дорогой коллега, плохо.

Фауст тоже поднялся с места и, сунув руки в карманы, начал ходить вокруг скамейки. Рита порывисто вскочила и прошла в дальний угол скверика, где, повернувшись к ним спиной, достала из сумочки носовой платок и стала вытирать глаза. Он вопросительно посмотрел на Фауста.

— Видишь ли, — начал тот, — все началось еще, вероятно, в Москве. Мы с Ритой готовились в командировку поодиночке, но когда стало приближаться время отъезда, у нас встал вопрос о напарнике. Без напарника длительная командировка практически исключается. Сам знаешь, какие трудности нужно преодолеть, чтобы дойти до финиша и как можно «перегореть» после подготовки в бесплодном ожидании старта. Не отказываться же от своей мечты только из-за того, что напарница или напарник может оказаться не в твоем вкусе! Это такие мелочи. Естественно, я тогда старался отгонять от себя мысли о возможной несовместимости.

Еще бы ему не знать этой проблемы! В свое время ему тоже предлагали напарницу и не одну, потому что оказался упрямым и разборчивым. Он вспомнил, как по его требованию на Патриарших прудах ему предлагали одну из них и как трепетно он собирался на место «визуального свидания» с ней. Она, как он почему-то сразу догадался, сидела на той же скамейке, что и бедолага Берлиоз. Рядом с ней скучал его (и ее тоже?) оперативный руководитель. Судя по всему, он «пудрил» ей мозги какой-то наскоро придуманной легендой, а на самом деле с нетерпением ждал, когда же на месте «визуалки» объявится потенциальный жених.

Жених же, начитавшись накануне Булгакова, стоял у киоска с мороженым и наблюдал за ними, а вернее, за девушкой, пытаясь отыскать в ней хоть что-то привлекательное, что он считал необходимым увидеть в девушке своей мечты. Но увы, спутница чекиста была так же далека от его идеала, как Квазимодо от Париса. Он все стоял и смотрел, не решаясь на то, чтобы пройти мимо и рассмотреть «квазимодку» с близкого расстояния. Он поймал себя на мысли о том, что вот сейчас подойдет трамвай, Аннушка, как полагается, уже разольет на остановке подсолнечное масло, а кандидатка на роль боевой подруги, всем своим внешним видом напоминавшая злосчастного литератора, встанет и пойдет к трамваю…

В общем, он так и не двинулся с места, а когда подошел трамвай, он пришел в себя, развернулся и ушел на Бронную улицу.

Из-за своей впечатлительности он так и пошел в «нелегалку» одиноким волком.

Фауст закурил и сел рядом.

— Так вот. По большому счету я шел на брак по расчету. Но разве мало в мире таких счастливых браков? Стерпится — слюбится, думал я тогда. И очень хотел, чтобы мы были не только коллеги по работе, но и настоящей супружеской парой. Примерно так же рассуждала и Рита. Кстати, первое время совместной жизни с ней ничего не обещало тревожного. Она — хороший, симпатичный человек, отзывчива, внимательна, — ну, словом, все при ней. И мы здорово «врубились» в работу, создали базу для легализации, обзавелись связями, Рита кончила курсы стенографии, я — бухгалтерии, нашли компаньонов и основали свою фирму. Потом пошли интересные связи, информация. Центр нашей работой, как я понимаю, доволен, сделаны солидные заделы на будущее. Казалось бы, что теперь нам надо? Реализуй результаты труда, «стриги купоны» и радуйся жизни. Но не тут-то было. Именно тогда, когда мы с облегчением вздохнули, расправили плечи и должны были спокойно и уверенно идти вперед, она и настигла нас.

— Кто — она?

— Беда. Наша несовместимость. Пока мы боролись с трудностями, были с утра до вечера заняты и вертелись, как белка в колесе, мы ее не ощущали, но она была рядом. И вот… что-то у нас дома стало разваливаться. Рита затосковала, я стал злиться. Вероятно, когда у нас стало больше личного времени, мы более пристально взглянули друг на друга и обнаружили, что мы — чужие люди. В такой атмосфере и работа перестала ладиться, все валится из рук и теряет смысл. Я заканчиваю, — сказал Фауст, предупреждая его нетерпеливый жест, тебе и так уже стало ясно: мы пришли к выводу, что нас необходимо отозвать.

— Отозвать? Ты в своем уме? Свернуть работу, когда она стала приносить ощутимые результаты! Какие глупости! Ради этого можно и потерпеть друг друга.

— Пошел ты… Понял? — Русское бранное слово резко ударило по ушам. — Извини, сорвался, — уже спокойно сказал Фауст, возвращаясь к английскому и оглядываясь по сторонам. Рита посмотрела в их сторону и укоризненно покачала головой. Хорошо, что вокруг никого посторонних не было.

— Ты когда-нибудь сам был в подобной ситуации, чтобы судить о ней? — спросил Фауст.

— Нет, не приходилось. Но признайся, что можно было бы попытаться «склеить» ваши отношения ради дела. Мне кажется, что дело не только в несовместимости… Послушай, а что если вам завести ребенка? Старые люди говорят, что…

— Ребенок для нас — большая обуза. Риту из работы придется выключить, — неуверенно возразил Фауст.

— Ну и что? Выключить, временно. Найдете сиделку, няньку, но это выход. Вы сохраните семью, боевую точку и обзаведетесь ребенком. — Ему понравилась эта мысль и он горячо стал доказывать, как это было бы хорошо для всех. — Ты имеешь какие-нибудь принципиальные возражения против ребенка? Нет. Вот видишь! А Рита? Тоже нет. Тогда в чем же дело? Хочешь я поговорю с ней?

— А Центр? Центр согласится? — зацепился Фауст еще за один аргумент.

— Ну Центр я беру на себя. Я почти гарантирую его поддержку в создавшейся ситуации. Ты согласен?

Лицо Фауста отображало глубокую внутреннюю борьбу, в ходе которой он взвешивал все «за» и «против», понимая, что в конечном итоге принимать решение будет он и многое будет зависеть от него.

— Хорошо. Иди поговори с Ритой. — Впервые за встречу Фауст улыбнулся.

— Старик, ты любишь ее, я убежден, — горячо сказал он и пошел — нет, полетел — к Рите.

Надо же что его надоумило подсказать такой умный и правильный ход? Правильный для них и для работы, черт побери! Скорее всего ребята просто слегка «закисли» в отрыве от своих, такое часто бывает. Брак и в нормальных условиях требует постоянного внимания, а тут… В общем, Риту он уж наверняка убедит. Он это чувствовал нутром и торопился к ней побыстрее выплеснуть на нее свое вдохновение. Таким он себя еще не знал. Роль спасителя семейных ячеек ему очень импонировала.

…Через пятнадцать минут, обговорив остальные детали работы нелегалов, они расстались. На прощание тепло обнялись, а Рита уткнулась ему носом в грудь и всплакнула.

Когда уходя обернулся назад, они стояли рядом. И хотя лица их были в тени, они не казались ему мрачными.

Он помахал им рукой.

Все будет хорошо! Все будет хорошо!

Довольный удачным завершением беседы, он направился к выходу, как вдруг почувствовал мягкий, но достаточно сильный удар по двум точкам поясницы, от которого он невольно споткнулся и чуть не потерял равновесие. Он оглянулся, чтобы узнать, кто это его так бесцеремонно толкает в спину, но какой-то серый комок — соль с перцем — мячиком подпрыгнул вверх и так же бесцеремонно ткнулся в живот.

— Ради бога, извините, — услышал он где-то сбоку запыхавшийся женский голос. — Она негодница сорвалась с поводка. Бонни, ко мне!

Из-за кустов появилась молодая женщина, которую он видел час тому назад — та самая особа, выгуливавшая миттелъшнауцера. Бонни сделала еще одну попытку достать его лицо языком, но в это время щелкнул замок, и поводок соединился с ошейником. Раскрасневшаяся от быстрого бега особа смущенно поправила прядь густых темно-русых волос, упавшую на лоб, и на него в упор взглянули чистые синие глаза.

— Извините еще раз, что моя собака причинила вам неудобство. Это такой сорванец…

— Ничего страшного! Пожалуйста, не извиняйтесь. — Он почувствовал, как в нем пробуждается былая галантность, которой он когда-то так небезуспешно пользовался в стенах иняза. Окинув взглядом ладную фигурку хозяйки Бонни, обтянутую джинсами и желтым свитером, он попутно успел рассмотреть также высокий лоб, прямой узкий нос, большой красивый рот, и невольно подумал о том, что было бы неплохо приударить за девицей, но тут же прогнал от себя эту крамольную мысль. Что за распущенность! Не известно еще, что за девица появилась вдруг на месте явки, да и вообще — когда ему заниматься амурными делами!

— Бонни — это по фильму «Бонни и Клайд»? — поинтересовался он ни с того ни с сего. На него явно нашел «стих» — тот самый, студенческий.

— И да и нет, — ответила девушка. — У меня еще в детстве была кошка Бонни, а потом, когда папа подарил щенка миттелъшнауцера, я назвала ее тоже Бонни, рассчитывая и на то, что на следующий год папа подарит мне и Клайда.

— Понятно. Так где же Клайд? (Черт побери, мне же надо сматываться отсюда как можно скорее!)

— Клайда нет. Папа не успел сделать мне подарок, потому что… потому что его уже нет в живых.

— О простите, ради бога, я не хотел…

— Да нет, все в порядке.

Бонни, словно благовоспитанная девочка из хорошего пансиона, смирно сидела у их ног и по очереди переводила свою хитрую, почти с человеческим выражением мордаху то на него, то на свою хозяйку и, казалось, говорила: «Да бросьте вы, ребята, дурака валять! Возьмитесь за руки, а еще лучше поцелуйтесь да и пойдем вместе вон по той дорожке!»

— А вы знаете, почему она на вас прыгнула? — спросила вдруг хозяйка Бонни.

— Нет. А почему?

— Потому что вы очень похожи на моего папу.

— Правда? А кто он был? (Час от часу не легче!)

— Он был русский. Русский военнопленный.

— Что… что вы говорите?

— Да, да, русский. И я наполовину русская. Мама шведка, а папа — русский.

— Не может этого быть, — глупо произнес он. — Не может…

— Почему не может? Это правда. Что вам в этом показалось странным? — заинтересовалась вдруг девушка.

— Нет, нет, ничего. Просто… — Он взял себя в руки и ответил: — Просто у меня с отцом… В общем, это длинная история, она покажется вам не интересной.

В это время за кустами кто-то зашуршал, Бонни рванула с места, вырвала поводок из рук хозяйки и во всю прыть, словно заяц, припустила по дорожке сквера. Она сделала круг и остановилась перед ними, как бы приглашая побегать вместе.

— Бонни, иди ко мне!

Миттельшнауцер в ответ только повертел обрубком хвоста и смешно пошевелил ушами. На его собачьем языке это, вероятно, означало: «Как бы не так! Попробуй догони!»

Шутливо раскинув руки, словно пытаясь поймать собаку, хозяйка побежала навстречу Бонни, а та только того и ждала. Она снова опрометью бросилась по кругу, а завершив его, снова остановилась перед ними.

— Ах ты, баловница, — вдруг по-русски произнесла она фразу с милым скандинавским акцентом. — А ну-ка иди ко мне!

Миттельшнауцер, успокоившийся и умиротворенный, позволил ей приблизиться к себе и взяться за поводок. Хорошо, что она была занята собакой и не видела выражения его лица.

— Извините, это вы произнесли по-русски? — спросил он ее, когда она вместе с Бонни подошла к нему.

— Да. Папа научил меня говорить на его родном языке. А по-английски вы говорите с южным акцентом, — заметила девушка, поглядывая на него снизу вверх. Она села на корточки и чесала собаке спину.

— Вы очень проницательны, — недовольным тоном ответил он, поглядывая на часы. — Мне пора. Извините.

От его благодушного настроения не осталось и следа. Ему вряд ли стоило ввязываться в пустой и праздный разговор с малознакомой персоной. Расслабляться было вредно и рано.

— И нам тоже пора домой. Бонни, домой! — Девушка спустила с поводка собаку и, помахав ему на прощание рукой, отправилась вслед за ней по направлению к стоявшей на углу улицы вилле. Он видел, как Бонни, обогнав хозяйку на добрые двести метров и нетерпеливо оглядываясь назад — не исчезла ли она из вида, юлой нырнула в открытую калитку, а потом услышал ее радостный лай. Через минуту калитка закрылась и за хозяйкой собаки.

«Интересное кино! Собаку знаю как звать, а девушку забыл спросить», — констатировал он автоматически, садясь в подошедший автобус. Всю дорогу перед ним стояли голубые чистые глаза девушки, а в ушах звучала мелодичная норвежская интонация: «Мама шведка, а папа — русский».

Папа русский.

Папа.

Русский.

Он задремал и чуть не проехал свою остановку.