Сила есть Право

Глава III Плетение паутины

Точно так же, как паук плетёт свою шёлковую паутину, чтобы заманить мух в кладовые своих банкетных залов и на досуге поотрывать члены от их тел, так и вероломные идеалы искусно плетутся ловкими политическими пауками, чтобы ловить и использовать рои человеческих мошек.

Что есть грандиозные параграфы Декларации независимости,[89] как не переплетённые нити изумительной паучьей паутины? И что есть американский народ, как не мухи, которые были умело опутаны её прозрачными петлями? Более века эта декларация была священным пергаментом всех публичных ораторов, от тротуарного дервиша, стоящего на углу улицы, до нашего избранного монарха из Белого Дома. Каждое 4 июля американцы привычно кричат звучные неопределённости, доводя себя до хрипоты: кучкуются под открытым небом с жестяными рожками, гигантскими хлопушками, идольскими флажками, духовыми оркестрами, игрушечными пистолетами и всеобщим блеяньем стада. И хотя подавляющее их большинство душевно и физически мелки, бедны и неимущи,[90] как безумно они наслаждаются, смеша язвительный мир своим болтливым вычурным шарлатанством. «Мы властелины и ровня», — их нескончаемый бармецидов припев.[91] «Властелины и ровня!»

Во всех сумасшедших домах могут быть найдены заключённые, которые мнят себя королями и королевами, хозяевами земли. Эти достойные сожаления создания, если только им позволить носить воображаемые короны и издавать воображаемые законы — самые послушные и безобидные из всех сумасшедших.

Что касается сегодняшнего американского народа: разве их конституция не является ловко сшитой смирительной рубашкой, их моральные кодексы — палатами, обитыми войлоком, их статутное право — наручниками и ножными кандалами, их промышленные боссы — хитро замаскировавшимися санитарами и тюремщиками? Сто лет назад они якобы начали «самостоятельные» операции с самым богатым континентом на земле, как со своей собственностью, выделенной Капитолием,[92] и в течение этого времени разве не были они деятельны так же, как многие и многие смены тягловых животных, выкачивая огромные природные богатства родной земли и переливая их через море в выгребные ямы Европы?

Разве это не работа безумцев? Разбивших, раздробивших деревянное политическое ярмо английского короля и затем принявшихся заковывать свои шеи в новое ярмо из лужёной стали, которое они выковали специально по своей мерке; и которое они титуловали именем «конституционной свободы».

Разве это тоже не работа безумцев? Несомненно, прокляты запряжённые! Прокляты, даже если их упряжь сделана в их же доме — даже если она мелодично звенит серебряными бубенчиками — всегда! даже если каждая её пряжка, звено и заклёпка сделаны из чистого золота.

Как абсурдно, когда люди кричат «ура!» своей «доблестной политической свободе», не имея даже возможности вернуть себе в собственность материальные продукты своего труда. После века «конституционного прогресса» десять процентов населения — абсолютные хозяева девяноста двух процентов всей собственности.

Теперь, о читатель! Разве эти вещи — не очевидный и явный признак органического помешательства?

Декларация независимости начинается с провозглашения елейной лжи, чёрной, унизительной, самоочевидной лжи — лжи, в которую никто не сможет поверить, кроме разве что прирождённого дурака. С надменным бесстыдством она нахально провозглашает «самоочевидной истиной», что «все люди созданы равными», и что они «наделены своим Создателем[93] определёнными неотъемлемыми правами»[94] — правами, основываясь на которых, она продолжает утверждать ханжеские фразеологизмы, имбецильные и вульгарные, как сама ложь.

Несомненно, притворно героической преамбулой этого риторического манифеста является не что иное, как хитроумно состряпанная чепуха, целенаправленно предназначенная для обмана и предательства. Она состоит из мешанины сплагиатированных модных словечек,[95] целиком взятых их бессвязных речей левеллеров семнадцатого века, свихнувшихся пуританских маттоидов и французских кретинствующих якобинцев восемнадцатого века,[96] всех перемешанных и беспорядочно сваленных в одну кучу вместе с продолжительным пустозвонством полуосмысленных, миленьких фраз, отобранных по большей части из стареньких мелодрам.

Декларация Независимости в современных условиях имеет меньше смысла, чем сдержанный в те же времена индейский боевой клич, разрешённый быть выкрикнутым сегодня. Она пошла в обратный отсчёт, заплесневела, завоняла, её погрызли черви: она подходит только стенам музея или мозговым клеткам выживших из ума философов.

Её этические и большая часть её политических заключений — подделки, ложь и хладнокровное мошенничество — пылающая ложь — прославленная, превозносимая, написанная золотыми буквами, но, тем не менее — ложь.

Несомненно, она всегда считалась сбивающим с толку притворством теми, кто понимал тайные намерения, с которыми она на самом деле была создана: а именно — в качестве лассо для блеющего стада, которое около ста лет назад начало отбиваться от рук и убежало от своих пастухов и их кнутов в этот (тогда) безграничный Новый Мир.

Пышная фразеология Декларации, что «подобна райскому мёду» идеально подходит для всех современных демагогов. Повсюду её соблазнительные абстракции — эти олицетворения анархизма, коммунизма, республиканизма и прочих заразных конвульсионизмов. Почему же тогда люди в здравом рассудке должны продолжать почитать этот коварный обман? Почему они должны своим молчанием, безвольным соглашательством со зловредными усилиями прирождённых слабаков (подстрекаемых лепетом лживой философии) под давлением выбора масс принуждаться к невозможному и отталкивающему идеалу равенства?

Каждый национальный призыв сейчас направляется не к благороднейшим и лучшим, но к сволочи — к ордам рабов — которые обладают интеллектом меньшим, чем ночные совы. Всё смелое, героическое и честное безмолвно игнорируется из страха оскорбить обожествлённое стадо, «большинство». «Равенство условий» — его унижающий достоинство шибболет, и поистине, тот, у кого окажется достаточно беззастенчивости плюнуть в равенство, будет заклеймён как демон до самой смерти.

«Глас народа» может быть сравнён только с ужасными воплями агонии, которые тогда и сейчас раздавались из-за зарешёченных окон придорожного сумасшедшего дома. «Глас Господа»! Увы! Увы!

Существует два метода, посредством которых властолюбивые и амбициозные люди могут удерживать любое по численности население в состоянии упорядоченного подчинения. Первый и наиболее достойный метод — с помощью непобедимой и хорошо натренированной армии, всегда готовой к бою, готовой по первому слову с телеграфа засунуть закон в дуло пушки и стереть в порошок любую представляющую опасность оппозицию.

Второй, более дешёвый метод состоит в прививании тем, кого предполагается эксплуатировать, некоего ядовитого политического снотворного, предрассудка или теории; чего-то, что действует исподволь, подкожно, делая их трудолюбивыми, мягкими и сговорчивыми.

Последний план уже доказал свою большую эффективность, потому что арийские народы,[97] готовые драться до последнего вздоха против очевидной военизированной деспотии, могут быть заставлены пассивно подчиниться любому унижению и вымогательству, если перед этим их мозги были аккуратно пропитаны какой-нибудь абстрактной ложью.

В период Войны за независимость Северная Америка была очень обширной, малонаселённой и слишком бедной в плане концентрации богатств, чтобы быть эффективно управляемой и разграбляемой по постоянному военному закону, что королём Георгом и его преуспевшей хунтой, что власть предержащими революционерами.[98]

Гамильтон, Хэнкок, Джефферсон, Адамс, Мэдисон, Генри[99] и все облачённые имущественными интересами, которые стояли плотной фалангой за теми болтливыми патриотами, искали какой-нибудь безопасный метод управления мозгами малообразованных, но очень отважных йоменов, «людей чёрных лесов» и монтаньяров.[100]

После взвешенных размышлений они решили успокоить и снова заманить вооружённых крестьян в состояние блаженной дремоты, постепенно внушая их пробудившимся было душам фальшивые, но привлекательные политические идеализмы, как тонкое дополнение к лживым и таким же иллюзорным (но существовавшим ранее) религионизмам и морализмам. Этот коварный замысел работал как чары, потому что справедливость в правах представлялась пуританским мозгам логическим продолжением другой старой и седой лжи: «Равенство перед Богом». («Что за кучкой мошенников они были!» — вот краткое и грубое, но весьма меткое определение губернатора Морриса Конгрессу наглых коррупционеров, которые приняли и формально провозгласили эти знаменитые и фатальные абстракции).

Затем меч силы, который побеждал на поле битвы, был заботливо спрятан с глаз долой, и на помощь была призвана «конституционность» — для того, чтобы помочь новым хозяевам снова впрячь в узду победителей Корнуоллиса.[101] Старые системы юриспруденции и правления (основанные на открытой силе) были ловко оставлены, даже усилены, и в то же время белая популяция была объявлена «свободной и равной». Никогда не наслаждавшиеся истинной личной свободой (кроме как на индейских просторах), будучи по большей части выходцами из подвергавшихся гонениям европейских нищих и фанатиков (побеждённых воинов), теперь они глупо полагали, что наконец завоевали свободу оригинальным способом — каждые четыре года заново выбирать новую команду сборщиков податей.

Когда мы смотрим на детскую веру в конституционализм, демонстрировавшуюся нашими революционными отцами, вкупе с их инфантильными республиканскими замашками насчёт спасения человечества, мы не можем удержаться от улыбки. Начиная с 1776 года, на каждых всеобщих выборах американцы все как один голосовали за расширение деспотичной власти своих избранных правителей и наставников. Свобода личности здесь неведома (за исключением разве что по газетам), и каждый гражданин, кто осмеливается думать оппозиционно по отношению к догме большинства, рискует своей жизнью — если он думает слишком громко.

Несомненно, люди инициативные и предприимчивые теперь имеют привычку покупать неприкосновенность у общественных вымогателей, давая взятки законодательным органам и чиновникам всех мастей. Государство — это агентство шантажа.

Инициативы требуют государственного позволения и огромных предварительных расходов и не могут быть благополучно начаты, пока избранные сатрапы (олдермены,[102] судьи, губернаторы, конгрессмены, президенты, сенаторы и прочие) не загребут свои заранее оговоренные «комиссионные». Ни жизнь, ни собственность не защищены от пагубности, мести и жадности государственных чиновников и их конфедератов. Тот, кто хочет утвердиться в этой республике при сегодняшних условиях, должен быть человеком беспринципной проницательности и практичности. Он должен знать истинную цену каждого «патриота», с которым его сталкивает бизнес, и быть готовым заплатить без промедления, при этом выказывая сердечный энтузиазм: иначе ему придётся туго. Если он бедный человек, его шансы в жизни бесконечно малы, и они тем меньше, чем более он честен. Ни один гражданин не «сможет назвать свою душу своей», если он осмелится открыто атаковать административную подлость — подлость, прочно основанную на продажных голосах большинства. Все эти бесчестные должностные казнокрады Турции, Китая, Персии и Марокко со своими топорными методами грабежа стыдливо опустили бы головы, если бы хоть раз узрели великолепный механизм и искусность, с которыми американские политики обогащаются посредством хищений сокровищ, кражей общественных земель и сокрытием доходов.

Несомненно, великие визири (да благословит их Господь) грабят не только живущие поколения, но и создают залог на будущее для своей ненасытной жадности.

Их схемы финансового надувательства бесподобны по великолепию и грандиозности. Они занимают тысячи миллионов под национальные кредиты у ростовщиков, а затем принимаются распределять деньги между собой, при этом тщательно продумывают выставление напоказ необходимых общественных расходов, выплат денежного обращения и т. д.

Чтобы еврей был уверен в своих ростовщических «процентах с процентов», на крестьянство налагаются тягостные налоги, с помощью которых и оплачивается годовой процентный налог на облигационные миллионы. Все эти подати собираются (чистым золотом) силой Верховного Суда. Впрочем, военная помощь для поддержки требований сборщиков податей требуется очень редко, потому что большинство американцев исключительно послушны и «добропорядочны». Нет надобности в применении силы к парализованным людям, которые жаждут подчиниться малейшему приказу своих хозяев.

Америка! Америка! Никогда не дойдёшь ты до сути независимости и самодостатка, пока американский Кромвель[103] или американский Цезарь[104] не подпишет смертного приговора американскому королю. Глава исполнительной власти, который продаёт своих людей в рабство — общественный враг, будь он избранным правителем или наследным королём. Такой мерзавец и предатель не имеет никаких прав, за которые его обязан уважать обладающий собственностью свободный человек: ни одного. Принимая золото от общественных грабителей, он делает себя парией.[105] Его рука направлена против души каждого человека, против собственности каждого человека. Следовательно, рука каждого человека должна быть поднята на него.

В недалёком прошлом люди нашего нрава вешали взяточников без особых церемоний, и не только — они закатывали головы королей в корзины палачей.

И если мы не хотим теперь лишиться всего, чем обладаем, и быть доведёнными до абсолютной зависимости от государства, мы не должны бояться поступить так вновь.

Деспотизм, если мы хотим свергнуть его, должен быть бит его же оружием, а подлейший деспотизм из всех когда-либо существовавших основывается на голосах большинства.

Что касается «обычных людей», то они исступлённо верят в призрачный патернализм и позволяют своей индивидуальной сущности быть «подходящей» для гигантской уравнительной шкалы. Они живут в дурацком раю лицемерных фраз о «прогрессе» и «мирной индустриальной революции». Однажды они всё-таки смогут, наверное, проснуться (когда будет уже слишком поздно) и с тревогой и изумлением обнаружить, что все их насмешливые стишки были просто ничем против коварного роста централизованного олигархического гербария, мерзости запустения избирательных урн и индустриального империализма.

Американцы должны уяснить, что каждое поколение должно добиваться своего самоотверженной борьбой, не полагаясь на сохранность своей собственности и независимости ни в поеденных молью пергаментах, ни в речах мошенничающих государственных деятелей. Теперь они все в могилах — чиновники, которые провели свои мелкие болтливые жизни, не совершая героических поступков, но устраивая и коронуя мерзости, подобно параличу поражающие всех нас сегодня. Наше национальное поклонение героям крайне нуждается в реконструкции.

Спустя несколько лет после появления Декларации с гораздо более многословной софистикой и с подражанием борьбе была сконструирована наша конституция.[106] В целом этот документ сформулирован в высшей степени привлекательно, и вместе с тем он является самым ужасным инструментом правительства и владычества, в который когда-либо впрягалась англо-тевтонская раса. Претендуя на «жалование» свободы и самоуправления, она практически уничтожает оба эти понятия. Под прикрытием «гарантий» личной независимости и гражданских прав она организовала избираемую тиранию, в которой монарх черни обладает большим своевольством, нежели любой династический деспот со времён Дария[107] и Валтасара.

Высшее преступление записано в «Высшем законе земли»:

Несомненно, конституция нашей республики — чудовищное механическое устройство, которое обещает (с тех самых пор, как только вышло из стадии проекта) выжать самую суть из всех лучших элементов Америки.

Наше федеральное правительство может быть очень точно сравнено с пиратским кораблём, искусно замаскированным под дружелюбный вооружённый крейсер, конвоирующий флотилию мирных торговых судов, нагруженных огромными сокровищами и 70 000 000 пассажирами.[109] Когда он первый раз пришёл к ним на помощь, это было: о! как галантно! как мило! — как был он полон нежной заботой о своей намеченной добыче, заботой о благополучии и счастливом пути избранной жертвы. Теперь, однако, сорок пять кораблей государства[110] вышли в открытое море и отданы на его милость, и он сбрасывает свою маскировочную оснастку, поднимает «череп и кости», открывает свои спрятанные амбразуры, выводит свою бортовую артиллерию и орёт через громкоговорители газетных передовиц: «Эй там, ложитесь в дрейф или вы будете потоплены!»

Следует осознать, что иезуитское «евангелие равенства» достигло огромного успеха. Оно заманивало американский народ в состояние удовлетворённости и безопасности в то время, пока его оковы и кандалы тщательно выковывались, полировались и аккуратно заклёпывались.

Хорошо подогнанной, однако, оказалась сеть! Великолепная паучья сеть доказала, к тому же, и свою необходимость.

Под гипнотизирующим заклинанием мечты «свободы и равенства» американцы были согнаны в каторжную тюрьму на тяжёлую работу на своих пиратских хозяев, в тысячу раз более ужасных и более непреклонных, чем любая история может описать. Всё, что теперь оставлено от свободы — это её имя и безвредная привилегия, посредством которой обычные люди могут побранить своих собственников в вульгарных обличительных газетных речах во время выборов или в предвыборное время. Редко выходят они на улицы, потакая своими возмущёнными выкриками всё тому же главному принципу, который побуждает шелудивых дворняжек зловеще завывать, будто в них запустили кирпичом.

Теперь конфликт между хозяевами и илотами[111] окончен, и хозяева, которые победили, обладают трофеями и пространством. Слушайте! песни победы — хлопанье боевых флагов!

Несомненно, признавая все обстоятельства, обычные люди — «потерянные души», и что бы они теперь ни делали, они должны оставаться в аду. Их позиция такая же, как у червяка, пытающегося сбежать из своей дыры в пылающем бревне: если он бежит направо, то он бежит в жар и дым, если он бежит налево, то он бежит в пламя. Ещё несколько минут, и он будет зажарен заживо.

Даже если рабское большинство Америки обратится к суду физической силы, оно не сможет победить. Не обладая ни силой, ни отвагой, ни умом, ни руками, ни деньгами, ни лидерами, оно будет разорвано на бесчисленные кусочки хорошо обученными артиллеристами и хорошо натренированными своими хозяевами карателями.

Цитадель силы теперь укреплена и оснащена самым совершенным вооружением для того, чтобы отбить любую атаку в независимости от её длительности. Нация иссечена во всех направлениях железными дорогами и отменными водными путями, по которым армия и флот могут перебрасываться из города в город с лёгкостью и ужасающей эффективностью. Гражданская война[112] (или скорее война за уничтожение самоуправления) окончательно продемонстрировала, что централизованная власть, основанная на голосах стада фанатиков и черни, является (на практике) военным абсолютизмом. Нет никакой другой силы в стране, которая могла бы эффективно контролировать её. Царь в России в действительности обладает меньшей властью, чем наше федеральное правительство. Со стоящей под ружьём армией в глубине страны оно может делать всё, что ему заблагорассудится, т. е., если оно сможет собрать достаточно доходов для покупки «политиков» и выплаты жалованья своим преторианским когортам.[113]

Большинство американцев только сейчас начинают осознавать эти вещи, но они были предвидены (и частично обнародованы) проницательными личностями ещё до того, как конституция была формально учреждена.

Сегодня все старые вопросы сфинкса вновь ждут своего разрешения.[114] Ни один человек, обладающий здравым смыслом, не сможет искренне уверовать в то, что все эти проблемы можно разрешить избирательными урнами, набитыми подредактированными ответами. Они должны быть разрешены «старым добрым правилом, незатейливым планом»,[115] и после этого разрешены и перерешены вновь и вновь, потому что социальному регулированию нет конца — и быть не должно. Материальная сила есть базис всего человеческого величия, и материальная сила должна «порешить»[116] тиранию большинства, возможно, огнём и сталью. Все остальные бесчисленные теории — химеры, ложь, иллюзии, притворство.

Философия силы долго пребывала в оцепенении, но где бы ни появлялись люди благородных достоинств,[117] она должна вновь смести долой сегодняшнее постыдное навязывание идей, порождённых долларом, и открыто, как встарь, главенствовать над судьбой освобождённой и всепобеждающей расы.

Что может быть подлее правительства рабов и евреев-ростовщиков? Что может быть величественнее правительства благороднейших и лучших — которые доказали свою достойность на поле брани?

Кромвель и его «железнобокие»,[118] Цезарь и его легионы будут рождены вновь, и громоподобная поступь свирепых разрушителей Суллы[119] будет звучать и греметь среди огня, искр и дыма крошащегося конституционализма; «так было в начале, так есть и так будет всегда» — война без конца.[120]

Дерущие глотки политики могут без конца разглагольствовать перед ничтожными городскими толпами наёмников и христиан с рапсодией «Увы, бедный Йорик!»[121] — будто борьба и удары есть самое худшее из зол. Фигуры речи, однако, не могут вдохнуть жизнь в коварные философии, которые на самом деле никогда не имели ни малейшего обоснования. Выживание наиболее приспособленных, наиболее выносливых есть логика событий всех времён. Те, кто утверждают обратное, слепы. Главное то, что достоинство должно честно демонстрировать себя не подлым воровством и теориями, но открытым конфликтом, как говорит закон естественного отбора Дарвина.

Как, в самом деле, могут быть определены свободными и равными граждане, которые таковыми не являются, которые никогда не были «свободными и равными» в каком бы то ни было осмысленном значении этой фразы? Как они могут быть признаны людьми, если их жизни полностью управляются чугунными нормами, если каждое их движение очерчено и ограничено уголовной ответственностью, и если даже их тайные мысли неизменно находятся в состоянии безмолвного подавления?

Нет, однако, никакого оправдания утверждению, что люди сами определили те законы, которым им приказывается подчиняться. Ложно ли это утверждение, или является правдой, оно никогда не оправдает диктатуру большинства и любой другой вид диктатуры.

Конституция, согласно которой рождаются все другие законы, была принята не нами, но носящими парики особами, которые уже давно сгнили в земле. Нами, фактически, управляют кадавры[122] — обитатели могил.

Почему соглашения, совершённые мёртвыми, лежащими в гробах, связывают и душат живых, пульсирующих, дышащих созданий?

Их кости давным-давно разложились на озон и удобрения — тех, кто создал и подписал Билль о правах, Великую хартию вольностей,[123] Нагорную проповедь, Декларацию независимости, нашу знаменитую Конституцию и проч. и проч. Сгнили мозги, которые состряпали их, и пальцы, которые написали и заверили их печатями. Также сгнили и их иррациональные и инфантильные философии. Сгнили в глубине души и те, кто по принуждению подчиняются голосам из могил.

Нет сомнений в том, что эти старые документы в своё время послужили своим целям, но «новые обстоятельства приучают к новым обязательствам»,[124] и новые времена требуют не только новых лидеров, но и новых деяний.

Опять же, большинство актов Конгресса — макиавеллевская[125] работа высокопоставленных негодяев, проклятье на них — чьи настоящие имена забыты всеми, кроме приверженцев летописей и издателей учебников для общественных школ.

Что касается общего права, то оно есть наследие тех интересных старых времён, когда саксонские и норманнские эрлы[126] (они были истинно благородны, так как завоевали своё положение, рискуя жизнью в битвах) вершили «правосудие» прямо, посредством сучковатых дубинок, ножей и колунов с длинными рукоятками. Это был единственный вид «закона», понимавшийся нашими «нецивилизованными» предками, потому что они не были «воспитаны» в глубоком убеждении, будто бы правительство и законы «черпают все свои справедливые силы из согласия управляемых».[127] Подобное выражение повергло бы их в конвульсии, а тот, кто произнёс его, был бы признан ими отменным дураком.

Нет сомнений в том, что наши предки были в некоторой степени грубы своими манерами, в некоторой степени им недоставало обаяния и культуры, но с точки зрения жёстких фактов они были бесспорно разумны. Они не прокрадывались на публичные митинги и не бахвалились «свободой», «справедливостью» и «равенством возможностей» или «правами человека», хотя они прекрасно знали, что не только их жизни, но и то ничтожное, чем они обладали, существовало «с позволения» их завоевателей и хозяев. Они принимали свою позицию временной, и когда были готовы, честно вторгались в кольцо рока, чтобы вновь испытать судьбу.

Если бы они смогли ожить сейчас, то в каком бы стыде и отвращении эти старые пираты и флибустьеры уставились на своё «мягкотелое» потомство, идущее в торжественной процессии, с мозолистыми загрубевшими руками, согбенными спинами, облачённое в дешёвые тряпки, мимо алтаря их идола, называемого избирательной урной, кидая в её позолоченную утробу отпечатанные воззвания к правосудию, милосердию, свободе. «Мира нашему времени! о, Господи! защиты, лёгких денег» — «Больше законов! Больше законов! Больше законов!» Как долго гоготали бы наши белокурые чистотелые предки? Несомненно, они продолжали бы хохотать, пока не ухохотались до того, что умерли бы вновь.

«О, — сказали бы они, — подумать только, что наше семя должно было так низко пасть!»

Единственно равенство перед законом — это всё, что мы имеем в виду, — ноет извечный софист — коварный лжец! Посмотрим! С помощью какого рационального метода могут любые две тяжущиеся стороны быть поставлены в позицию безоговорочного «равенства перед законом»? Прежде всего, истец и ответчик всегда обладают совершенно разными физическими и духовными характеристиками, разным личным обаянием, и — отличным друг от друга размером банковского счёта. Также все судьи, присяжные и судебные чиновники различны по темпераменту, возможностям, храбрости и честности. Каждый имеет свои собственные специфические идиосинкразии,[128] предубеждения, недостатки, предрассудки и — цену. Опять же, каждый может быть более или менее нечестен или более или менее субъективен в отношении финансового давления и кастовых предубеждений. Никакие два человека не рождены подобными друг другу, каждое отдельное существо рождается, без преувеличения, под своей собственной звездой, все люди делаются из разного материала, управляются разными идеалами, воспитываются и формируются на разных фабриках, посредством разных процессов.

Даже если все трибуналы правосудия были бы основаны на слепой бесстрастности и управлялись независимо от стоимости, было бы ясно видно, что «равенство перед законом» остаётся всё той же химерой, сном, и не имеет никакой реальной ценности. «Равенство перед законом» — просто бессмысленное лозунговое словцо, что-то вроде известного иезуитизма «свобода, регулируемая законом».

Установленный закон может формально жаловать равные права и привилегии неравным гражданам, но он не может сам претворить себя в жизнь — он должен провести свои распоряжения через человеческую среду, а эта среда заполнена до краёв высшими, низшими и неравными.

Никакая приверженность букве закона никогда не доказывала, что сила не может сама управлять своей повозкой через впряженную четвёрку. И популярная (во всех землях) поговорка говорит, что в любом случае, «один закон для богатого и другой — для бедного». Бедный никогда не сможет быть поставлен рядом с богатым — даже ограблением богатого.

Являются ли они наиболее приспособленными или нет, сегодняшние держатели богатств никогда не должны позволить себе быть ограбленными без жестокой борьбы.

Рано или поздно, пробьёт час этой борьбы в её самой острой форме, но богатые не должны страшиться его. Если они вовремя приготовятся, исход битвы не только докажет их власть, но и сделает её неприступной — если они достойны. Чтобы быть уважаемыми и защищёнными, аристократы должны полагаться на вооружённую мечом силу, а не на бумажные кредиты, консолидированные ренты и долговые расписки.

Если же состоятельным будет суждено стать побеждёнными и ограбленными, само по себе это будет решающим свидетельством того, что они не наиболее приспособленные и не лучшие. На этой Земле нет такой вещи, как равное правосудие.

Все легальные трибуналы основаны не на идеальных принципах правосудия и честной игры, но на эффективно вооружённой силе. Это трюизм.[129] Обирание под ружьём заложило угловой камень каждого здания суда в христианском мире и везде. Так как в таком случае могут разбойники и ограбленные — орёл и голубь — цыплёнок и ястреб — быть поставлены в позиции подлинного равенства перед временными чиновниками, которым специально платят и которые назначены «отстаивать закон», то есть принудительно приводить в жизнь диктатуру сильнейших?

Все судьи — пробравшиеся во власть мстители, вооружённые до зубов, а все палачи — лицензированные убийцы, натренированные убивать. Эти слова произносятся не из пренебрежения. Убийцы и мстители! Ха! Если бы это было так…

Истинно, «ищущие Бога»[130] страдают от голода, но львы ищут жертву.

Когда оккупационная армия основывается на территории врага, она оглашает определённые правила «процедуры» для организованной передачи собственности и личностей побеждённой стороны в абсолютное обладание и под неограниченный контроль победившей стороны. Эти «правила процедуры» вначале могут принимать форму приказов, изданных генералами, но по прошествии времени они развиваются в своды указов, прецедентов и в конституции. Несомненно, все законы были и остаются мандатами удачливой воюющей стороны или скорее мандатами нескольких искусных личностей, которые вдохновили их.

Равенство перед законом — это противоречие терминов, потому что сам по себе закон есть воплощение неравенства. Это верно только в субъективном смысле, потому что все, кто подчиняются закону, являются в равной степени слугами тех, кто создали его или мотивировали его создать.

Военные суды под бой барабанов — на самом деле зародыши законных судов. Конгрессы и парламенты — обыкновенные комитеты ненасытных сборщиков податей. Законодатели могут определять себя «уполномоченными народа», но это только коварный маскарад. Их главное призвание — усиливать «закон», поддерживать «конституцию», принимать ежегодные «ассигнования» и разрабатывать пути и средства эксплуатации нации или допущения быть ей систематически разграбляемой их сообщниками, или — их хозяевами.

Принципы, которые управляют «обдираловкой», — это совершенно те же принципы, которыми управляется правительство. Ни одно правительство на земле не покоится на согласии подданных.

Следовательно, для конфедерации искусных бандитов логично ставить себя в положение абсолютного равенства перед своими намеченными жертвами. Идея же эта абсурдна с первого взгляда. Бандитизм неизбежно влечёт за собой неравенство: а каждое правительство на земле — это организованный и коронованный разбой.[131]

Лас Касас,[132] испанский иезуит, был первым в Америке, кто начал распространять слово лживой, разрушительной и позорной теории «равных человеческих прав», но с того времени она продолжала хвастливо приниматься всеми сторонами, многочисленными ордами безмозглых личностей, которых в любой стороне численное большинство. «Раса дураков, — как дальновидно отметил Платон, — неисчислима», — и даже в этой — «стране свободных».

И хотя равенство (в любой форме) никогда не было научно доказано или логически обосновано, тем не менее в современных дискуссиях на предмет «евангельской истины» оно переходит из уст в уста, из мозга в мозг — точно так же, как фальшивые монеты передаются из рук в руки.

Предрассудок равенства принимается ясно мыслящими людьми лишь по одной причине. Он помогает им управлять мыслями, и, через управление мыслями, эксплуатировать имущество, энергию и трудовую силу своих мягкодушных, добрых соседей, которые действительно верят, что это правда, которые думают, что это прекрасные вести великого счастья.

Узрите! как лживое евангелие «равенства естественных прав» медоточиво изливается на рынках обходительными охотниками за долларами — юристами — или полуобразованными подмастерьями, как даже эти степенные граждане (вся жизнь которых есть прямое опровержение этого евангелия) возглавляют ревущую, рычащую, вопящую толпу в её маниакальном блеянье.

Взгляните! Ангел Безумия разбил лагерь в их душах!

Каждый атом органической материи имеет свою собственную жизненную специфичность. Каждое животное существо отличается своей костной структурой и химическим составом. Этнология, биология, история — все провозглашают равенство мифом. Даже великие сказания античности — всё есть прославления неравенства: неравенства разума — неравенства рождения, мужества или условий. Может ли равенство тела, равенство разума, равенство происхождения, равенство перед законом или любой другой тип «равенства» быть продемонстрирован хотя бы одним фактом?

Ментально и морально, каждое дышащее существо — самоуравновешенная монада,[133] дифференцированное эго. Никакие две бактерии, две планеты, два солнца или две звезды не являются одинаковыми. В особенности это проявляется среди высших позвоночных, и, следовательно, только одному закону должны подчиняться люди, только один закон они должны уважать — это закон, который создаёт и находит своё финальное утверждение в них самих — в их собственных сознаниях.

Неравенство резюмируется в научной аксиоме Дарвина: «низшие организмы погибают, чтобы высшие организмы могли выживать, распространяться и овладевать». Другими словами, правильное место для Лазаря — гнить среди собак. И правильное место для Цезаря — быть во главе своих несокрушимых легионов.

От ступней ног до макушки головы — кости, кожа и плоть его тела — и даже серое вещество мозга — электрические нервы и ткани — нервные ганглии и внутренние органы человека, принадлежащего к африканской, монгольской, семитской или негроидной расе, фундаментально отличаются по структуре, конституции и признакам от соответствующих анатомических отделов людей арийского племени. Точки несходства могут быть поверхностно неразличимы, но органическая сущность этого несходства имеет глубокие корни.

Вопреки ловким сочинителям стратегических фабул, шлак есть шлак, золото есть золото, и какие-то люди лучше, благороднее и храбрее других по рождению.

Прирождённая аристократичность покоится на неизменном научном базисе наследственности и отбора, но аристократичность денег основывается главным образом на засовах и решётках, то есть на законах, которые могут быть отвергнуты по сиюминутным требованиям.

Не будучи способными доказать в логической последовательности их наследственное отвращение к социальному и расовому равенству, большинство людей инстинктивно ненавидит его — на практике.

Какой, к примеру, белый отец поощрит свадьбу неуклюжего тупоголового негра и своей красивой благовоспитанной дочери? «Дарует» ли он её с энтузиазмом в брачные объятия китайца, кули[134] или в прокажённые руки грязного «полубелого»? Наберётся ли десяток подобных граждан в Северной Америке, где о равенстве рождения и условий так много разглагольствуют, и где — никогда его не видели? Может, пяток наберётся? Может, есть хотя бы один, кто совершенно не желал бы увидеть дочь своих чресл застывшей, окостеневшей и холодной, обёрнутой в саван? Если этот один (человек здравого ума) существует, пусть он заговорит. Тогда и только тогда это дьявольское евангелие внутреннего равенства может быть пересмотрено.

Между тем, без обиняков практичные граждане утвердились относительно него, что это не самоочевидная истина, но наглая, злобная и отвратительная ложь — ложь, которая будет навечно искоренена кровью и огнём.

Вам нужно только взглянуть на некоторых людей, чтобы узнать, что они принадлежат к низшему племени. Возьмём, к примеру, негра. Узкое развитие его черепа, его прогнатическая[135] нижняя челюсть, его выпирающие губы, его широкие ноздри, его обезьяноподобные позиции, его желание попечения, его умственные и самобытные способности: все эти специфики явно низшие. Сходный разговор может быть применён к китайцу, кули, канаку,[136] еврею и к прогнившим до костей городским дегенератам англо-саксонских земель, к богатым и к бедным. Несомненно, отвратительны обитатели этих гибельных краалей:[137] Лондона, Ливерпуля, Нью-Йорка, Чикаго, Нового Орлеана; и к тому же в этих местах провоцируется грабёж богатств мира.

Этнографы с самым высоким авторитетом утверждают, что более тысячи лет назад чёрные, белые и жёлтые типы человеческих животных были так же чётко выражены, и так же выглядели, как сегодня. Иероглифы и надписи на древних могилах и монументах, надписи клинописью, антикварные исследования и систематическое изучение доисторических черепов и скелетов — все несут одни и те же свидетельства.

Неравенство рождения и положения никогда не исчезнет с лица Земли. Никогда! И почему это должно произойти? Кто сможет наполнить долины и завалить горы?[138]

Даже тот легкомысленный доктринёр,[139] который так ловко состряпал напыщенно-страстные фикции Декларации,[140] не мог верить в них сам. Не был ли он рабовладельцем (жившим среди рабовладельцев), который покупал и выставлял на аукцион человеческий скот за доллары и центы каждый божий день своей жизни? Без сомнения, он сплёл свою философскую преамбулу прочной лжи для успеха искусства управления государством и искусства войны. Возможно, он был относительно честен и даже искренен, но среди соблазняющих священников бессмысленности самый опасный — фанатичный пропагандист.

Когда Джефферсон диктовал свои фатальные и несостоятельные абстракции, он не говорил ничего своего, но занимался плагиатом Зенона Стоика, Джека Кейда, Савонаролы, Мильтона, Платона, Джона Болла[141] и т. д. Зенон сказал: «Все люди по природе равны», но осторожно отказался от попытки продемонстрировать это. Мильтон защищал это в своих прозаических эссе, Платон озвучил это в своей «Республике», Джон Болл проповедовал это же в средневековой Англии, Савонарола погиб, пытаясь установить это во Флоренции. Джек Кэйд, Робеспьер[142] и Христос также были неудачниками, ужасными неудачниками.

«Если человеческий опыт доказывает что-нибудь вообще, — писал Джеймс Фицджеймс Стефенс,[143] — то он доказывает, что, если все ограничения будут минимизированы, и если максимально возможное количество свободы будет предоставлено всем человеческим существам, то результатом этого будет не равенство, но неравенство, воспроизводящееся в геометрической прогрессии». Уберите ограничения и вы увидите, как быстро аристократия, основанная на заслугах, подавит аристократию, основанную на доверии.

В реальной жизни тот, кто утверждает о своём равенстве с другим, обычно призывается доказать своё утверждение не гротескной абракадаброй глупых фраз, повторённых за антикварными философами или покрытыми синей плесенью документами, но реальными делами — то есть предъявлением своего мандата. Конституционные теории очень хороши для надувательства лопочущих рабов, но в доме свободного человека или в делах они не являются «законным платёжным средством». Среди людей дела, естественного эгалитаризма,[144] они принимаются как забавный вздор, не более, чем ура-патриотизм, годный лишь для публичных митингов. Деловые умы вполне понимают (они осознали это на горьком опыте), что одним людям ещё за тысячу лет до их рождения природой было предначертано издавать команды, а другим — подчиняться им.

Никто не может рассматривать работников на ферме, рабочих в большом литейном цеху или на фабрике, моряков в крупном морском порту, кочевых наёмников, работающих бригадой на строительстве дороги, или клерков и продавцов на городском складе, без осознания с первого же взгляда, что подавляющее большинство из них — крайне убогие человеческие особи.

Идеальный тип мужественности или женственности (то есть вы, «Чистокровные») не может быть найден среди этих пленных стад — ибо они действительно созданы для пленения. Их головы имеют сильную асимметрию, их черты искажены, обезьяноподобны, неинтеллигентны. Их тела лишены каких бы то ни было пропорций, они карликовые, чахлые, больные, недоразвитые, кретинские.

Их движения скованны, неестественны, неуклюжи, а их умы (вне рутины) — это совершенный вакуум. Если их сравнивать с традиционной идеей силы, красоты, мужества и благородства личности, то видно, что они есть в высшей степени грубое стадо скота: демонстрирующее все психологические стигматы[145] наследственного гниения мозга и физического упадка. «Терновый венец на каждом челе есть то возмездие, что сегодня они зарабатывают себе».[146]

Посмотрите на них: девять из десяти просто омерзительны своим языком, ментальностью и общим внешним видом. Они равно демонстрируют экстраординарно низкие животные качества, и после малейшего внешнего воздействия погибают, как овцы, поражённые лёгочным червём. Отапливаемые комнаты, шерстяная одежда и стимулирующие напитки — вот средства, посредством которых их водянистая кровь поддерживается в вялой циркуляции. Каждое новое поколение ещё чахлее и ещё испорченнее, чем его предшественник. Все научные свидетельства ментальной, моральной и телесной порчи заметно акцентированы в них, и их робость стала нарицательной[147] — тяжёлый, продолжительный, методический труд уничтожает отвагу, иссушает жизненные силы и деморализует характер. Он приручает и подчиняет людей так же, как он приручает и подчиняет дикого молодого бычка. Люди, которые работают долго и тяжело, не имеют сил думать. Поддержание мускулов в постоянной готовности отнимает всю их жизненную силу.

Несомненно, работающий мужчина и работающая женщина цивилизованного города являют собой самый низкий и скверный тип животных, когда-либо созданных из пыли, слизи и кислорода.

Они буквально поклоняются работе и склоняются перед законом, подобно стаду волов, что сгибается и напрягается до последнего мускула. Посмотрите на их сморщенные щёки, на их тонкие губы, их узкие, скошенные, неуверенные нижние челюсти, их распадающиеся зубы, острые маленькие носы, маленькие водянистые глазки, желтушные бескровные комплекции, кривые плечи, сухие волосы, обычно выпадающие, заострённые жидкие бородки; женщины с ущемлёнными чертами, осиными тонкими талиями, недостаточно развитой грудью, чахоточные, невротичные, искусственно бесплодные, изнурённые, голодные, карликовые, истеричные.

Разум среднего рабочего или средней рабочей либо является абсолютным вакуумом, либо набит до краёв всеми постижимыми видами лжи, предрассудков, подделок и притворства. Действительно, как бы могли они оставаться в подобных условиях низкого омерзительного наймитства, если бы они не были дефектны по всем первичным признакам — во всём, что мужественно и женственно?

Узрите! — на их лбах выжжено (раскаленным докрасна клеймом для скота) слово «проклят». Вечно терзаемы они в чистилище, изобретённом политиками. Как бы то ни было, их невзгоды могут быть только замаскированной прогрессией, потому что их постыдная деградация в конце концов должна завершиться их полным истреблением. Безнадёжно запутались они в ловушке — безнадёжно побеждены. Для них нет выхода — нет! — даже через поля, залитые кровью.

Бедные дрожащие ничтожества! — омывают свои руки в своих собственных рыданиях! — нет, в крови своих собственных сердец! Прирождённые рабы они — или прирождённые безумцы!

Их дни лишены надежды, а их годы сведены к нулю. Когда их хозяин говорит с ними, они трепещут всеми своими суставами.

Они тратят свои жизни на преследование теней и строят по найму собственные могилы. Их сознания ниже точки замерзания, — нет! — ниже нуля! Они — искалеченные души.

Они замешивают свою плоть в каждодневный хлеб и превращают свои «кающиеся сердца» в миски с жидкой кашей.

Они взирают на идолов в ожидании избавления,[148] непрестанно кроша свои сухие кости в корзины с углём. От мыслей о битве они уклоняются с ужасом, а от вида обнажённых штыков они убегают как хлёстнутые псы.

Стало быть, сила залегла перед ними, как пантера затаивается перед своей добычей. И в урочный час они будут искоренены.

Моя душа отворачивается от них как от мерзости. Моя рука протягивается, чтобы вцепиться им в горло.

Наследственность всегда имела гораздо больше отношения к социальным условиям, чем большинство современных людей желает это признавать. Судя по сегодняшней ситуации, нации, игнорирующие рождение и воспитание, находятся в опасности, потому что как есть благородные животные, так есть и благородные люди. Если заводчик скота снесёт свои разграничивающие изгороди и позволит всему своему скоту беспорядочно спариваться, что за стадо он будет иметь, скажем, через одну декаду? Ничего, кроме сорняков, гибридов и дворняжек!

И это именно то, что нации пытаются проделать, когда они стараются установить равенство привилегий и счастливые, мирные условия. Тесная психологическая взаимосвязь, существующая между предками и дегенеративностью, преступностью, гениальностью, безумием и проч., и проч., теперь повсеместно известна благодаря исследованиям Гальтона, Ломброзо, Моссо, Отто Аммона, Ферри, Крафта-Эбинга и других.[149]

Если преступники являются преступниками по наследственности или по рождению, то не столь же вероятно, что рабы являются рабами по факту своего воспитания и наследственности? Не следует ли также из этого, что герои и сильные, могущественные, решительные личности получили свою цельную стойкость от своих отцов? Несомненно, вся история и вся генеалогия доказывает это как математический факт. Великие люди — всегда потомки великих воинов и завоевателей, что равносильно сказать — сильных животных.

Отто Аммон приводит замечательный пример, который доказывает отборочные и этические достоинства войны. Он утверждает, что все германские дети, родившиеся в течение франко-прусской кампании 1871 года (а также в течение нескольких лет, последовавших сразу за ней), показывают поразительное совершенство как тела, так и духа.

Обратное также показательно. Покажите мне человеческое стадо, которое было недокормлено и ишачило целыми днями с ранней молодости, и я покажу вам стадо скота, чьи предки также были не имевшими собственности вассалами и рабами, побитыми в прошлом дипломатией или войной. (Возьмите в качестве примера ирландское крестьянство или египетских феллахов[150]). Это утверждение не принимает никаких оговорок, потому что если будет открыто одно исключение, оно послужит доказательством общего правила. Человек, полностью владеющий всеми своими правами, львиной наследственностью, благородно рождённый, самодостаточный, лучше перережет себе горло от уха до уха железным напильником, чем проживёт среднюю жизнь наёмного рабочего любого цивилизованного «ада» на земле.

Связь между господством над самим собой и племенем имеет огромное значение. В этом и состоит утраченный секрет.

Вне всяких сомнений, новорожденные ежедневно приходят плачущими в этот мир со словами «чиновник», «проститутка», «бродяга», «беспризорник», «воин», «священник», «философ», «бандит», «вор», «король», «раб» или «трус» — незримо для глаза выжженными над их бровями, в их сердцах и в их разумах.

Наши таланты, наши добродетели и наши пороки внутренне зависят от нашего индивидуального механизма; и этот механизм есть результат бесчисленных химических трансформаций, длящихся годами, в большой степени корректируемых климатом и почвой. «То, что родилось в кости, никогда не выйдет из плоти», — написал Пилпай тысячи лет назад.[151] Полная смысла этническая философия содержится в четырёх строках (цитата из «Глины»):

Хотя в поэтическом смысле все могут быть сотворены из глины, никогда нельзя забывать того, что сама глина состоит из различных элементов. Глина, что в чёрном или китайце — это не та глина, что в Шекспире или Бисмарке.[153] Какая-то «глина» будет хорошо растить пшеницу, но кирпичи из неё будут получаться плохими, равно как одни виды животных рождаются, чтобы охотиться, а другие — чтобы охотились на них. Одна глина вырастит великолепный урожай даже из скверного семени, а другая никогда ничего не произведёт (в независимости от того, как хорошо она работала), кроме колючек и сорняков, крапивы и яда. Существо людей почти полностью формируется природой почвы, из которой они выросли. Человек — это ходящий туда-сюда урожай. В одних местах он вырастает до высшей ступени, в других же местах он может вовсе не вырасти и оказаться неспособным дать семена. В Индии англо-сакс мельчает и вырождается, но в Канаде и в Северных Штатах он развивается даже до впечатляющей твёрдости.

Вся наука, вся история, и весь опыт единогласны в опровержении естественных равных прав для всех людей (этой крикливой доктрины дурака), тем не менее высокопарные, бездоказательные суждения Зенона, Джефферсона, Джека Кэйда, Робеспьера или еврейского плотника (прихотливо написанные гигантскими буквами, поставленные в рамочку или переплетённые) пассивно принимаются интеллектуальными рабами этого дегенеративного девятнадцатого века, и прославляются до всех краёв земли как высшее и святое откровение. Проповеди равенства проходят в публичных речах, почти не вызывая возражений, потому что открыто вопрошать об их достоверности — непопулярно, а для подлых лидеров общественного мнения во всех демократиях популярность — это всё, это альфа и омега, начало и конец. Результат этого в англо-саксонских землях просто отвратителен.

Молодые люди ментально изуродованы, методично «образовываясь» школами, прессой и литературой, построенных на фундаменте из галлюцинаций, пиротехнических подделок и сверкающих иллюзий — иллюзий, которые являются неиссякаемым источником бесплодных рабских мятежей, социальных недовольств, междоусобных распрей и неопределённого количества других вторичных симптомов социального рака.

Наши государственные образовательные системы находятся под абсолютным контролем политиков. Эти священнослужители государства выбирают и дрессируют учителей, устанавливают зарплаты и диктуют, какие истины и лжи должны содержать учебники. Несомненно, наши национальные школы построены по тому же иезуитскому плану, согласно которому монахи и прелаты[154] прошлого успешно работали на всемирную церковь. «Придите прямо сейчас, и мы подправим ваш разум совершенно бесплатно», — вкрадчиво говорят высшие священники этого нового идолопоклонства — этого всепожирающего дракона — безликого государства. Так что чистосердечные, розовощёкие маленькие дети приходят, ничего не подозревая. Мало-помалу, по мере того, как они «подчиняются воздействию», серая мякоть их мозгов изымается из пластичного молодого черепа, и ложь, милая симпатичная поэтическая ложь (смешанная с неоспоримыми фактами и извращёнными истинами) мастерски туда помещается. Видели ли вы когда-нибудь, как студенты-медики вынимают мозг у лягушки и затем заполняют пустоту какой-нибудь мякотью? Лягушка не умирает, она живёт, прыгает весьма жизнерадостно, и кажется, будто она обладает своим обычным осознанием и жизненными силами, — но это всё иллюзия. Что экспериментирующие вивисекторы делают с лягушкой, то жрецы культа государства делают с человеческими детьми.

Капля за каплей, эпохами, реестрами и выхолощенными событиями прогрессирует чудовищный дьяволизм, разрушающий мозг. Когда процесс завершается, мужчины и женщины выходят во враждебный мир с протухшими мозгами — неумелые, полуимбецилы, неспособные защищать и отстаивать себя — футбольные мячики судьбы, готовые служить кому угодно. Не печально ли известны неуместность, механическая имитация и отсутствие инициативы, демонстрируемые образованными государством молодыми людьми? Вместо того, что побуждать их думать и действовать самостоятельно, их учат, как хорошенько выпоротых рабов, верить и покоряться. Их даже тренируют прославлять и поклоняться идолам, с пронзительными криками и вымеренными по тональности духовными песнями — не почтенным идолам из дерева и камня, но идолам овец, обязательных инструкций, разноцветного тряпья и фальшивой славы мёртвых мерзавцев, то есть государственных деятелей.

Требуется прочная верёвка, крепкая палка и крепкие мужчины, чтобы сдерживать необъезженного жеребца. Но когда однажды он был подчинён силой и лаской, то есть одомашнен, образован, осёдлан, взнуздан, его можно вести куда угодно, даже при помощи одного лишь обрывка бечёвки в руках маленького ребёнка. О вы, государственные священники, как вы находчивы, как красноречивы! Вы вкрадчивые демоны! Вы волки в овечьей шкуре! Вы совратители молодёжи! Вы поколение гадюк! Разве можете вы однажды избегнуть того, что будете «подвешены за язык на раскалённом докрасна крюке реального ада жизни»?

Тридцать лет назад[155] Соединённые Штаты по-донкихотски решили продемонстрировать расовое равенство винтовочными пулями и бомбёжками, но более чем недостойно провалились. Южные долины были усеяны северными и южными костями, и миллионы налоговых сокровищ были выброшены из жерл пушек без всякого ощутимого результата, кроме как демонстрации перед заинтересованным миром полного поражения и бренности принципов равенства.

Люди, которые сознательно вступают в чудовищную войну, чтобы твёрдо установить централизованный деспотизм, и в то же время низводят себя до социального уровня негра, русского еврея, кули, китайца и европейского раба, должны, несомненно, (используя говорящий намёками диалектизм) иметь «колёсики в голове».

Ложь о «человеке и брате», несомненно, преуспела во вписывании себя в «конституционные поправки», но в реальности она так же далека от осуществления, как это всегда и было. «Свободный» негр из Нового Орлеана или Чарльстона представляет собой ещё более деградировавшее, ничтожное существо, и своим владельцам теперь он обходится в меньшую сумму на фондовой бирже, нежели раньше, когда было привычно покупать и продавать его на аукционе.

Что последняя гражданская война действительно довела до конца, так это деградацию белого раба до низшего уровня негра с плантации, и в этом смысле это был триумф изобретательности. Белые дрались, действительно дрались друг с другом, чтобы обесценить себя. Равенство! Равенство! Какие замечательные дела были «свершены» твоим именем? Тем не менее — Линкольн! — не был ли он великим «государственным деятелем»? Решительно так! Не знал ли он наилучшим образом, как «затабунить» стадо чарующими фразами?

Слушайте! Слышите ли вы этих пьяных рабов, дико орущих на улице? Смотрите! Это ночь выборов! «Ура! Ура! — поют они, — Мы празднуем юбилей! Слава Линкольну, человеку, что сделал нас свободными». В Марокко евнухи и прочие лакеи благословляли свою судьбу и государя в том момент, когда он снисходил до того, чтобы перерезать их горла своими руками. Американцы, однако, свободно рожденные люди, и их не одурачишь таким способом.

Во всех отношениях, одинаково в Северных и Южных штатах, социальная пропасть между высшими и низшими человеческими организмами (белыми ли, чёрными, или обслуживающими-чёрных-и-белых) сейчас гораздо более очевидна, чем раньше. К примеру, хотя негры составляют большинство во многих штатах, им никогда не позволялось достичь реальной административной власти — и никогда не позволится.

Вы не сможете выкрасить негра белым законами и конституциями, даже если вы напишете их в огне и дыме войн и революций.

Официально провозглашать, что «все люди созданы равными» — так же глупо и антинаучно, как утверждать, будто все собаки, коровы, обезьяны и деревья созданы равными.

Не так ли много разнообразных видов собак, рогатого скота, обезьян и деревьев, как людей, планет, бактерий, звёзд и солнц? Где же тогда присущее равенство между дубовым деревом и смородинным кустом — между диким волком и тявкающей уличной дворняжкой — между бизоном и кормящимся с рук бычком — между неприручаемой гориллой из леса и кастрированной обезьянкой шарманщика — между всеобъемлющим умом Бисмарка и этим знаменитым христианином, «славным молодым человеком, что умер»? Не может ли кровожадный бульдог победить приличное число худосочных недокормленных уличных полукровок? И, согласно тому же принципу, немногочисленная группка храбрых, рассчитывающих только на самих себя умных людей — более чем соперники по зубам (при любых обстоятельствах) для 10 000, нет, для 100 000 000 подобострастных ремесленников. Что есть ремесленник, как не специально обученный раб? И нужно было бы взять дух 1000 американских рабов, чтобы создать дух одного живого человека. Теоретически все эти организмы «принадлежат к одному виду», но в беспощадной гонке за хлебом, любовью, пространством и жизнью между ними существует множество функциональных различий, как между королевским бенгальским тигром и «маленьким ягнёнком Мэри».[156] Ягнёнок был создан, чтобы быть съеденным, а тигр был создан, чтобы съесть его; и человек был рождён бороться — так, чтобы искры летели во все стороны.

Необходимости среды делают из каждого человека врага или конкурента для другого человека, в особенности для тех, с кем он вступает в прямой личный конфликт. Где же тогда появляется равенство? Оно не «появляется» вовсе. Это идиотский миф. Всегда должен существовать субстрат из жертвенных организмов. Как бы мог жить тигр, если бы не было ягнят, которых он пожирает? Как бы могли существовать герои, если бы не было рабов? Как бы могли существовать великие нации, если бы не существовало презренных?

Сопоставьте благородные качества, врождённые у некоторых собак, с раболепными «добродетелями», которые отличают девять человек из десяти. Теперь дайте представителю семейства псовых или человеку равную свободу действий — равные возможности — равные «права», и каков тогда будет результат? Не должен ли самый свирепый боец откормиться, в то время как скелеты измождённых слабаков будут просвечивать сквозь их золотушную кожу? Какая сила, родившаяся среди них, может повелевать и побуждать — равенство возможностей?

Социализм, христианство, демократия, равенство являются на самом деле хныкающим тявканьем презренного большинства дворняжек. Они кричат во весь голос о государственном вмешательстве — о «защите страдающего человечества» — отрегулированной мельнице, которой оно и является; одновременно, чтобы государство было их высшим идолом, их богом и повелителем, их всем во всём, их великой «шишкой». Бедные одураченные низкие духом «сорняки». Истинно, «проклятие Божье» в самом их костном мозге — в каждом ударе их умирающих сердец.

Человек, который молится, чтобы быть «защищённым» политиками, охраняемым вооружёнными янычарами, спасённым священниками-идолопоклонниками, и освобождённым государственной регламентацией — несомненно, презренный грешник — отвратительный, презренный, лишённый человечности слизняк.

Никакой патерналистский правительственный механизм (даже теоретически совершенный) не может удержать низкорожденных и высокорождённых, гибридов и породистых в состоянии постоянного равновесия. С таким же успехом вы можете попытаться связать землетрясение железной петлёй, как править сильным человеком посредством «настоящим постановляется». «Настоящим постановляется» было изобретено только для запугивания пленников.

Какая сила на Земле может постоянно поддерживать негра в равенстве с англо-саксом?

Сильные должны идти своим путём, назло всем пуританским объявлениям вне закона, всем издевательским морализмам, всем деградировавшим приверженностям букве закона, всем конституционным соглашениям. Ни механизмы, ни сырой материал равенства никогда не существовали; только сон, только идея о них. Равенство! Равенство! В этом слове суммируется аккумулированное слабоумие двух тысячелетий! Мысль о нём была рождена в мозге низшего организма: и мозги низших организмов лелеют её до сих пор.

Как могут особи, которые веками рождались и воспитывались для тяжёлого труда и подчинения, постигнуть чувства тех, кто были рождены свободными, тех, кто имеет благородное происхождение — тех, кто понимает космический закон, что сила есть — хозяин?

Вы не можете надеть на бурю намордник из паутины, обуздать вулкан шнурком от ботинка, закупорить циклон в коробочке для пудры или поймать приливную волну отпорным крюком. И также вы не сможете поместить песчинку между зубами сильного. Они увидят вас — в Шеоле[157] первыми.

Никакой искусственный план общества — никакие набожные заклинания, какими бы искренними и доброжелательными они ни были, не предотвратят того, что чашка из металла разобьет и разотрёт чашку из глины — и почему они должны? Если бы социальное равенство было осуществимо, то оно было бы установлено века и века назад. Оно никогда не было установлено — и никогда не будет.[158]

Что тогда хорошего в вечном мечтании, теоретизировании и конструировании призрачных воздушных замков, городов Бога, садов наслаждений на фундаментах преднамеренной неточности? Позвольте нам быть людьми — совершенными людьми — не крикливыми, плаксивыми маленькими детьми, по-младенчески выпрашивающими кусочек сахара. Позвольте нам так храбро встретить яростно взывающие факты существования, как это делали наши отцы до того, как «христианское успокоение и утешение» было представлено им нелюдем — а не как заискивающие, низкопоклонные, запуганные среднеазиатские парии. Позвольте нам не быть заманенными в полное уничтожение высокопарными азиатскими евангелизмами, которые сами собой доказали, что они никчёмны и неподходящи для нашего темперамента, нашего климата и нашего воспитания. Позвольте нам быть здравомыслящими, храбрыми, практичными; как однажды язвительно рекомендовал Вирхов:[159]«Принимайте вещи такими, какие они есть, а не такими, какими мы хотим воображать их», — или скорее такими, какими их воображают впавшие в детство философы, полоумные поэты и кастрированные духовные лица.

Проблема, которую мы призваны разрешить или быть съеденными, состоит не в том, как сделать жизнь «счастливой и равной», ибо счастье есть зыбкий мираж, а равенство — невозможность, но в том, как люди могут завоевать свои шансы, превзойти своих соперников, искоренить своих гонителей.

Раса всё ещё существует для быстрых и битва — для сильных. Красота и награбленная добыча[160] есть всегдашние привилегии победоносной отваги. Горе перехитрённым!

На острове Ява есть знаменитая долина смерти. Она в буквальном смысле усеяна костями, черепами и скелетами бесчисленных мёртвых животных и пресмыкающихся существ. В определённый сезон гигантские черепахи, пять на три фута, идут через неё от моря, чтобы отложить свои яйца. По пути они подвергаются нападению стай диких собак — эти собаки переворачивают черепах на спины и пожирают их заживо, вырывая их незащищённые внутренности. Когда собаки пресытятся, они, в свою очередь, становятся лёгкой добычей для затаившихся в засаде тигров. Затем охотники убивают этих тигров ради их полосатых шкур. Буйная трава поднимается в сезон дождей, прорастая через черепа и кости, замусорившие эту тропическую голгофу, и стада скота собираются на ней, чтобы отъесться. И вновь на скот охотятся ради его шкур, рогов и плоти, и их кости тоже остаются там, где упадут, чтобы удобрить долину и подготовить её для новых поколений охотников и жертв. Это картина ежедневного мира в миниатюре, какой он есть на самом деле. Все живые существа преследуют жертвы и — бывают преследуемы.

Горе тем, кто спотыкается! Горе вам, кто пали!

Те, кто принимают идеал «Равенства, Веры, Надежды и Милосердия» в любом очертании и в любой форме, интерпретируют факты смертной жизни так, какими они не являются — какими они никогда не были и какими они никогда не будут. Несомненно, когда животный мир станет «нравственным» или «уравнённым», он угаснет. Нет сомнений в том, что, созерцая тёмную сторону всего этого, Паскаль[162] был вынужден написать со звучностью средневековой суеверности: «Я испуган, как человек, которого во сне перенесли на ужасный пустынный остров, и, проснувшись, он не знает, ни где он, ни как ему выбраться».

Лишь дегенераты те, кто так напуганы трагическим величием окружающего их.

Если эта борьба предначертана нам, почему не вступить в неё с королевской отвагой, с неустрашимым восторгом? Почему не идти вперёд, отваживаясь на всё, чтобы завоевать или умереть?

Не лучше ли пасть, чем служить? «Свобода или смерть» — это не бессмысленная фраза. Нет! В ней содержится великий смысл для тех, кто осознаёт его.

Что такое смерть, почему она должна делать из всех нас трусов? Что есть жизнь, почему она должна цениться так высоко? Есть вещи хуже смерти, и среди них — жизнь в бесчестии. Все люди, которые служат господину верой и правдой, проживают жизни в бесчестии.

Жизнь сама по себе есть ничто, кроме как искра во мраке, что вспыхнет и исчезнет. Почему тогда не сделать максимум из неё здесь и сейчас — здесь и сейчас!

Нет никакого «рая сияющей славы», и нет ада, где жарятся грешники. Нет правильного, нет неправильного, нет ни Бога — ни Сына — ни Святого Духа.

Для нас нет отдыха — никакого Королевства Праздности, ни на этой земле, ни за небесами — ни Островов Блаженства — ни Елисейских Полей — ни сада Гесперид.[163] Нет! Нет! Все эти магические легенды есть не что иное, как причудливые мечтания — «выдумка смертных былого».

Здесь и сейчас день нашей пытки! Здесь и сейчас день нашего веселья! Здесь и сейчас наш шанс — съесть или быть съеденным — быть львом или ягнёнком! Здесь и сейчас война на ножах — нет выхода — нет пути к отступлению. Выбирай же в этот день, в этот час, ибо никакого спасителя нет!

Каждая попытка, осуществлённая с целью организовать будущее должна неизбежно потерпеть крах. Настоящее есть наше владение, и поэтому наш первейший долг — немедленно овладеть жёсткими деловыми принципами.

Следовательно, борись против тех, кто борется против тебя, и воюй против тех, кто воюет против тебя. Берись за щит, баклер[164] или что-то равноценное им, встань! Внушай ужас, обороняясь. Подними сжатые кулаки и останови их на пути, когда они преследуют тебя. Скажи их сердцам и душам: «Я и только я есть мой личный спаситель».

Пусть будут они брошены в поражение и бесчестие, те, кто замышлял твою погибель. Пусть будут они как солома перед циклоном, и Ангел Смерти растерзает их, да, и заберёт их. В западне они скрыли капкан для твоих ног: пусть падут они туда же. Затем ликуй, пусть «громко гремит тамбурин». Радуйся! Радуйся! — своему спасению. И затем все твои кости скажут гордо: «Кто равен мне? Не освободил ли я себя сам, своим собственным разумом? Не был ли я слишком силён для моих соперников? Не разгромил ли я тех, кто собирался разгромить меня?»

Этот вращающийся шар планеты — не созерцающая свой пуп Нирвана, но скорее дико вертящаяся, озарённая светом звёзд Вальхалла,[165] где одержавшие победу воины залпом пьют пенящуюся кровь сердец своих разбитых врагов из бокалов — выскобленных черепов убитых в бесконечной войне.

И узри, что это хорошо![166] Это хорошо! Это очень хорошо!

И в этой воодушевляющей борьбе сила пополняется. Достойность править, размножаться и овладевать может быть испытана с математической точностью (в величественном зале суда природы), то есть на полях брани, где враг смотрит в глаза врагу, и где за каждым кустом затаилась смерть, словно ненасытный леопард.

Те, кто утверждают владычество на иной основе, кроме завоевания, покорения и узурпации, те должны быть низложены без сожаления, без сострадания, согласно космическому декрету этнического перераспределения. Смерть! — говорю я, — Смерть!

Жизнь есть дуэль, и лишь наиболее приспособленный может надеяться на успех. Если ты выживешь, о читатель! — (в высшем значении этого слова) то иди и осени величием свои деяния. Остерегайся лживых философов, которые уравнивают тебя с рабами и презренными трусами! Остерегайся разжиревших священников и собирающих налоги чиновников!

Остерегайся языка, что хорошо подвешен, и никогда ни на миг не забывай, что твои величайшие враги на Земле — искусные льстецы, которые вкрадчиво и красноречиво подлизываются к тебе для того, чтобы сначала завоевать твоё сердце, а затем заживо освежевать тебя. Современный Мефистофель — это мягкоголосый проповедник за своей кафедрой, софист-редактор в своей сети лжи, политический крокодил на своих «помостах» и «трибунах».

Они троица адских псов! О! Если бы они имели лишь одну шею, а я был — судьёй в суде Линча![167]

Америка! Америка! Несмотря на все тайные оковы, что во время твоего сна были наложены на тебя, беременно твоё чрево человеком стойкости — человеком славы — человеком силы. И вдруг! В урочный час в ужасных родовых муках родишь ты поражающих громом и разящих молнией, чтобы управлять ими.

Зри грядущий день! Нет, он уже настаёт! Но это не будет временем совершенного восторга. Нет! Нет! Это будет день гнева, ужасный день — день правосудия, горя, победы.

И Демократия! Демократия! Твоя проказа! — Твоя омерзительная болезнь! — Твой податливый демон! — Твой человекоубийца! Многие нации были согнуты твоей инфекцией и исчезли с лица земли, но Америка! Америка! — ты изничтожишь её — твою губительную лихорадку — твою человеческую скотскую чуму!

Истинно! Истинно! Новое благородство будет рождено в тебе, о Америка! — племя наводящих ужас правителей! — беспощадных разрушителей — благородство, не продающееся за чеканные символы менял — благородство гордости, власти и силы — благородство честное, проницательное, безгрешное, НЕПОБЕДИМОЕ.

Из будущего сияет солнце величественной борьбы. Героические натуры правят там, как они правили в Илионе.[168] Естественный человек вновь выступает во всём своём дерзающем величии, разбивая нечистых идолов, открыто бросая вызов богам, законам и творящим рабов моралям.

Как возникло правление одного человека над другим?

Силой рук. Победители становились правителями.

Но среди нас правление посредством силы упразднено?

Это распространённое заблуждение. Нынче оно сильнее, чем когда бы то ни было.

Как получается, что мы не видим этого ясно?

Нет надобности в принуждении низших, в любое время жаждущих подчиняться.

Как может быть уничтожено господство человека?

Оно никогда не может быть уничтожено. В нём суть.

Но ведь для одного человека править другим неправильно?

Что есть «неправильно»? Сильные делают то, что хотят.

Кто есть «Сильные»?

Те, кто завоёвывают, те, кто забирают добычу и непринуждённо живут на поле битвы. Вся жизнь есть поле битвы.

Как возникло подчинение?

Первый раб был побеждённым бойцом, впоследствии прирученный голодом и побоями. Его потомки, рождавшиеся и дрессировавшиеся для подчинения, были более покорны. Все служащие классы есть потомство побеждённых воинов.

Так вассалитет процветает, как встарь?

Конечно. В безжалостной схватке за существование все слабые и малодушные заслуженно подчиняются.

Но нас учили, что «все люди созданы равными»!

Вас учили многой дипломатической лжи.

Как может раб вернуть свою свободу?

Порабощением своего поработителя. Если он чувствует, что он не достаточно человек, тогда он ДОЛЖЕН подчиниться, перерезать своё собственное горло, или он должен умереть непокорённым, сражаясь.

Но свобода может быть дарована ему?

«Свобода не может быть дарована, она должна быть завоёвана».[169]

Тогда Битва постоянна, неминуема, более того — восхитительна?

Да! Она предначертана как тяжёлое испытание, испытание сражением. Она безошибочно отделяет виновных от невиновных.

Но ведь это жёсткая философия!

Природа жестока, беспощадна, безжалостна ко всем неприятным существам. Её улыбка лишь для Отважных, для Сильных, для Красивых и Дерзких. Никакого успокоения для «бедных и низких», для «невинных», для «забитых». Слабые и низкие есть пресмыкающаяся чума — нет никаких невинных, а забитые справедливо прокляты — грешники в аду, который они же и создали.

Ты прославляешь Сильных, ты воспеваешь Могучих?

Да. Они аристократы Природы. Ими она наслаждается: Всепобеждающими! Неустрашимыми!