Слишком много клоунов

13

Ольшак проснулся с ужасной головной болью. За окном начинало светать. Он посмотрел на часы — через полчаса будет дома. Инспектор выбрался из неудобной постели. Он не любил спальных вагонов, но вчера выхода не было: с утра его ждала напряженнейшая работа. Ольшак был сильно измучен поездкой в Варшаву, добил его ужин у Беджицких. Капитан, узнав, что до отхода поезда Ольшака еще четыре часа, затащил его к себе. Ужин был обильный, не обошлось без пары рюмок домашней смородиновой наливки. В результате Ольшак снова чуть было не опоздал на поезд, но зато уснул сразу и всю ночь проспал, чего ему никогда в спальном вагоне не удавалось. Инспектор быстро оделся, чтобы успеть выпить кофе у проводника. На вокзале, как и было договорено, его ждала машина из управления.

Домой он вошел на цыпочках, но осторожность оказалась ненужной, так как Гражина уже не спала, а сон Янека не прервала бы даже артиллерийская канонада. Ольшак чмокнул жену в щеку, погладил по волосам, выпил приготовленный кофе, принял душ, отметив, что колонка исправлена (вероятно, вчера жене удалось поймать слесаря), и только после этого проснулся по-настоящему.

Бреясь перед зеркалом, он вспомнил вчерашний разговор в тридцать седьмом номере варшавской гостиницы «Европейская».

Француз был небольшого роста, почти как Сельчик, с гладко прилизанными волосами и тонкими усиками. Собственно, слово «француз» в данном случае не очень подходило. Капитан Беджицкий оказался ненужным, так как мосье Жан Ромбе родился в Сталевой Воле и звался Яном Ромбеком, пока еще ребенком не попал с родителями во Францию. Говорил он по-польски довольно прилично, только иногда вставлял французские слова. «Ни то ни се, — сказал потом капитан Беджицкий, — польский почти уже забыл, а французскому еще толком не научился. Такая уж у них судьба, братец, — добавил он. — Дети эмигрантов».

Они застали Ромбека сидящим в кресле. На ногах у него были только носки, и это сразу бросилось в глаза инспектору, ибо, помня показания дворничихи, он в первую очередь непроизвольно посмотрел на ноги француза. В следующее мгновение, однако, он увидел у дивана ботинки, о которых говорила дворничиха. Действительно, такой фасон в Польше не носили. По крайней мере, Ольшак таких не видел. Ничего удивительного, что дворничиха запомнила их. С двойной прошивкой и удивительной застежкой, они казались меньше, чем были на самом деле, если в них умещалась нога француза.

— О, пардон! — улыбнулся Ромбек, — забыл домашние туфли. Чем могу быть полезен?

Ольшак показал ему удостоверение. Ему было приятно, что с французом можно говорить без переводчика.

— Несколько дней назад вы посетили одного человека в Н.

— Да, — ответил тот, — в этом городе я навещал своего кузена Конрада Сельчика. А в чем дело?

— Конрад Сельчик трагически погиб в ночь с третьего на четвертое сентября. Я веду следствие. — Инспектору не хотелось выкладывать этому человеку сразу все, что ему было известно, он решил дозировать информацию. В первый момент его поразило сообщение, что француз был кузеном Сельчика. Сейчас, присмотревшись к нему, Ольшак заметил даже какое-то сходство с фотографией покойного, которую он получил на следующий день после происшествия на Солдатской.

— Oh, terrible!.. Это ужасно, — поправился Ромбек. — Это ужасно, — повторил он, — хотя этого и можно было ожидать.

— Прошу вас, расскажите все, что вам известно.

— Сельчик мой двоюродный брат. Мы переписывались в течение нескольких лет, хотя никогда не виделись. Встретились мы только третьего сентября, да, это было третьего, в день моего приезда. Еще в письмах мы договорились, что он будет ждать меня на вокзале. Конрад был с машиной. Я не знал, что у него есть автомобиль, — Ромбек запнулся, подыскивая нужное слово, — его будущей жены, — нашелся он.

— Как вы узнали друг друга?

— Мы об этом тоже подумали и обменялись фотографиями. Вы сказали, — Ромбек посмотрел Ольшаку в глаза, — он трагически погиб. Что это было, самоубийство?

— Вы позволите сначала задать вам несколько вопросов?

— Bien, понимаю. Полиция везде одинакова. Предпочитает спрашивать, а не отвечать. — Ромбек слабо улыбнулся. Было видно, что он взволнован, хотя старался взять себя в руки. Известие о смерти кузена потрясло его. Он вынул пачку сигарет («Галуаз», — заметил Ольшак), предложил их Беджицкому и инспектору и закурил сам.

— Вы говорите, что именно этого можно было ожидать. Правильно ли я вас понял? Невеста пана Сельчика и все, кто его знал, были удивлены его смертью.

— Он был очень взволнован. — Ромбек внезапно закашлялся, поперхнувшись дымом. — Я пытался понять, что его угнетает, — продолжал он через мгновение. — Думал даже, что мой приезд не ко времени, иногда это случается, не правда ли? — Он говорил медленно, старательно подбирая слова, и лишь иногда неправильно поставленное ударение действовало на слух, словно скрежетание металла по стеклу. — Он ничего не хотел мне говорить ни в машине, ни позднее дома. Только за ужином совершенно неожиданно попросил у меня, нет, это не то слово, он потребовал, чтобы я дал ему тысячу долларов. Я не ожидал этого и был чрезвычайно удивлен. Конрад никогда и ни о чем не просил, напротив, присылал мне книги и пластинки, а когда однажды, желая его отблагодарить, я послал ему кое-какие мелочи, ну, знаете, нейлоновые рубашки, которые у нас очень дешевы, он был буквально оскорблен. Он написал мне, что у него все идет хорошо, он работает, купил квартиру и доволен жизнью. Именно поэтому меня удивило его требование. Тысяча долларов — это пять тысяч франков, куча денег, почти автомобиль, конечно, дешевый автомобиль. Я неплохо зарабатываю, и на моем текущем счету в банке лежит несколько тысяч долларов, однако это бесцеремонное требование поразило меня. Естественно, я спросил, зачем ему столько денег. Сначала Сельчик не хотел отвечать. Но потом довольно туманно намекнул на какой-то шантаж, на то, что кто-то требует от него денег и, если он не заплатит, его карьера кончена.

— И вы дали ему деньги?

— Но, мосье инспектор, кто же носит при себе такую сумму? Перед поездкой в Польшу я купил в бюро путешествий купоны «Орбиса» на оплату отелей и ресторанов. У меня, конечно, было несколько сот франков и чековая книжка, но Конрад не смог бы реализовать в Польше этот чек. Я посоветовал ему пойти в полицию, то есть в милицию.

— И что он ответил?

— Сказал, что если не достанет этих денег, то ему остается только покончить с собой. Поэтому я и спросил вас, не была ли его смерть самоубийством. Mon Dieu, если бы я знал, что он это сделает, я достал бы ему эти деньги и переправил бы их в Польшу… Но знаете, знакомые предупреждали меня перед отъездом, что некоторые наши земляки, не все, конечно, думают, что мы там, на Западе, гребем деньги лопатами. Я сказал Конраду об этом, вспылил, так как был на него зол, прошу простить мне это. Я уехал отсюда ребенком, и в первый же день приезда такая история! Расстались мы не прощаясь. Я чувствовал себя обиженным. Думал, что Конрад придет в гостиницу, чтобы извиниться, но он не появился. Все это подействовало на меня, я расстроился, и, как это иногда случается со мной, у меня начался приступ. — Ромбек приложил руку к почкам, — забыл, как это называется, что-то вроде укола.

— Почечные колики, — вставил Ольшак.

— Да, именно так называл это доктор из «Скорой помощи». Очень симпатичный человек и очень сердечный. Просидел около меня несколько часов.

— До половины первого.

— Вы и это знаете? Ах, понимаю, иногда читаю детективы. У нас есть такой писатель — Сименон, вы слышали? Герой его произведений — комиссар Мегрэ. Мне кажется, что он похож на вас, только он куриг трубку, по крайней мере, в фильмах. — Ромбек остановился, как бы что-то припоминая. — Бедный Конрад, — сказал он, помолчав. — А вам неизвестно, почему он это сделал? Вы не обнаружили тех шантажистов? Это действительно ужасно! — Ромбек встал, подошел к окну и распахнул его.

— Вы вспоминали здесь о будущей жене Конрада Сельчика. Он вам говорил что-нибудь о ней?

— Конрад писал, что намеревается жениться. Я думал, что он представит ее мне. Так, наверное, и произошло бы, если бы не этот странный разговор между нами. Мне хотелось пробыть у него, по крайней мере, три или четыре дня и только потом посетить Краков, Закопане, Варшаву'. Я приехал лишь на десять дней, так как мой шеф не отпускал меня на более долгий срок. Я работаю директором отдела рекламы большой фирмы электронного оборудования. Это очень хорошая работа, только на отпуск почти не остается времени.

— Значит, вы так и не увидели Иоланту Каштель?

— Да, действительно, ее звали Иоланта. Я уже, кажется, говорил, что не знаю даже, как она выглядит. А жаль. Конрад писал мне, что она замечательная девушка, что они хорошо понимают друг друга…

— Когда вы возвращаетесь во Францию?

— Через три дня. Я купил обратный билет еще в Париже. Но решил, что обязательно снова приеду в Польшу. Эта прекрасная страна сильно изменилась. Может быть, наша фирма будет с вами торговать. Жаль Конрада… Теперь у меня никого здесь не осталось.

— Давайте еще раз вернемся к вашему вечернему разговору. Прошу вас, попробуйте сосредоточиться и припомнить, не называл ли Сельчик каких-нибудь имен или не говорил что-либо о человеке, который его шантажирует. Может быть, это помогло бы нам.

— Попробую. Конрад сказал: «Это страшный человек, холодный и беспощадный». Да, вспомнил! — подскочил Ромбек. — Этот человек играет в шахматы. Конрад сказал: «Холодный, расчетливый шахматист, который умеет предвидеть на пять ходов вперед». И добавил еще: «Или он меня убьет, или я вынужден буду покончить с собой…»

Уходя, Ольшак попросил у Ромбека спички, объяснив, что его сын филуменист.

Как только они с Беджицким вышли из отеля, Ольшак старательно завернул коробок в приготовленную салфетку. Необходимо снять отпечатки пальцев с этого коробка и сравнить с обнаруженными в квартире Сельчика. Хотя Ромбек и не отрицал, что был там, формальности необходимо выполнить.

…Ольшак побрился и уже надевал пиджак, когда зазвонил телефон. Звонил Кулич.

— Шеф, Бабуля раскалывается!

Действительно, Бабуля «раскалывался». Поручик ожидал Ольшака в его кабинете. Стенографист устроился за столом, Бабуля сидел, полуразвалясь, в кресле.

— Ничего вы мне не сделаете, — захихикал он, увидев входящего Ольшака.

— Расскажи еще раз, как все было, пану инспектору. Он тоже хочет послушать, — обратился к нему Кулич. Глаза поручика были припухшими, очевидно, близнецы снова не давали ему спать.

— Могу и повторить, почему же нет? Все равно вы ничего мне не сделаете. Значит, у него были ключи, и он остановил машину перед таким высоким домом. Ну, сами знаете, перед каким, верно? Ну, в новом районе. Там не разобрать, какая где улица. Ну, значит, подъехали мы на машине, а потом поднялись на лифте на самый верх. Он дал мне ключи, приказал отпереть дверь, но перед этим проверил, есть ли у меня перчатки, в велел ни до чего не дотрагиваться. Потом приказал запереть дверь изнутри на цепочку и повернуть ключ, ну, я это и сделал, а он сам вошел в соседнюю квартиру, тут же, рядом, от которой также имел ключи. А потом я увидел его уже на балконе, там был такой общий балкон, только стенка его разделяла. Ну, значит, я подтащил покойника, как он мне приказал, и положил его на барьер, а потом он подал мне руку, и я перелез на другой балкон. Боялся смотреть вниз, — снова захихикал Бабуля, — жутко высоко. У меня ноги дрожат, когда я с моста вниз смотрю. Значит, он велел мне не смотреть, держаться за стену и его руку. Кое-как перелез. А потом достаточно было немного высунуться, приподнять покойнику ноги, чтобы он грохнулся вниз головой.

— Покойнику? — только теперь спросил Ольшак. Еще раньше он хотел задать несколько вопросов, но знал, что такого оратора, как Бабуля, лучше не прерывать.

— Конечно, живого ведь я бы не выбросил, а покойнику все равно.

— Но прежде ты снял с него часы?

— Было дело. А вы бы удержались? Жаль мне их стало.

— Откуда ты знал, что он мертв?

— Он мне сказал.

— Кто он?

— Ну я же говорил. Пан Махулевич, который привез меня на машине.

— Человек, которого ты выбросил, стал мертвецом только на земле. А когда ты снимал с него часы, он был еще жив.

Ольшак рассчитывал, что эти слова испугают Бабулю и тот начнет доказывать, что не знал этого, или, наоборот, замолчит. Но такой реакции он не ожидал. Бабуля сдвинул брови, на лице его отразилось что-то вроде работы мысли.

— Может быть, — сказал он наконец спокойно. — Я сразу об этом подумал, когда были на балконе, а потом в квартире, где спала такая красивая женщина. Пан Махулевич не позволил мне даже дотронуться до нее. И вообще, мы сидели тихо, как мыши, по крайней мере, два часа.

— Значит, ты сказал Махулевичу, что тебе показалось, будто тот человек жив…

— Да, он вроде дышал. Я так и сказал. Но Махулевич обозвал меня дураком. А я и сам знаю, что я дурак. И поэтому вы мне ничего не сделаете.

— Сколько ты получил за это?

— Пять, как и договаривались. Если бы я наверняка знал, что покойник еще живой, то Махулевичу пришлось бы раскошелиться на две тысячи.

— Но ты же получил пять, — вставил Кулич.

— Пять сотен, — терпеливо объяснил Бабуля. — Значит, он меня обманул и тот парень был еще жив? — Он задумчиво покрутил головой. И все продолжал что-то бормотать, пока капрал выводил его из кабинета Ольшака.

— Ну и как? — спросил Кулич.

— Хорошая работа, — похвалил Ольшак. — Махулевича взять сейчас же. Если ты в состоянии, поговори с ним, прежде чем я вернусь. Потом я возьму его в оборот. Ты плохо выглядишь.

— Интересно, как бы ты выглядел, выстирав и выгладив сто двадцать пеленок? Вот если бы у нас родилась четверня, как под Познанью, мы бы хоть няньку получили, а так приходится мучиться самим.