Сливовое дерево

Глава двадцать шестая

Несколько недель весна пыталась взять верх над зимой. Непрестанный дождь превратил территорию лагеря в жуткое месиво. Земля, небо, здания, робы — все вокруг лишилось цвета. Много дней кряду из однообразной серости за пределами комендантского дома выделялись лишь голубые и зеленые отчаявшиеся глаза узников. Весенний воздух, свежий и чистый, боролся с вечным зловонием крематория, однако развеять его было невозможно.

Земля начала прогреваться, островки снега таяли, а окаймлявшие поля деревья покрывались зеленью. С каждым днем стало прибывать все больше и больше поездов. Паровозные гудки и визг тормозящих колес вонзались в уши Кристины подобно иглам. Но в бараки заселяли все меньше женщин, и было ясно, что большинство вновь прибывших сразу отправляли в газовые камеры. Кристина начала раздумывать о том, почему они не сопротивляются. Ведь заключенных в двадцать раз больше, чем охраны.

Вскоре все вокруг покрылось тонким слоем пепла, и, когда земля оттаяла, прах смешивался под ногами с почвой. Земля больше никогда не будет такой, как раньше. Прах к праху, пыль к пыли, земля примет мертвых… и никогда не залечит ран.

Из лагерей за границами Германии поезда привозили десятки тысяч заключенных. При виде женщин в лагерных робах с отощавшими детьми на руках и групп ребятишек в арестантской одежде, цеплявшихся друг за друга, когда их гнали в специально отведенные бараки, Кристина содрогалась от ужаса. Население лагеря все разрасталось, бараки переполнялись до невозможности. Больных больше не отделяли от здоровых, и ежедневно сотни людей умирали от тифа. Новые узники принесли известия, что союзники наступают, поэтому нацисты перевозят заключенных на территорию Германии, чтобы они не достались врагам живыми.

Как обычно, часть заключенных бросили на прием вновь прибывших. Их собирали в зондеркоманды — специальные подразделения, которые обыскивали умерших в поисках ценностей, отвозили тела в крематорий и чистили газовые камеры. В награду их размещали в более удобных бараках и лучше кормили. Поначалу Кристина не могла взять в толк, как люди могут соглашаться на такую работу, но потом поняла, что это их единственная надежда протянуть лишний день или неделю, единственная возможность выйти из этого кошмара живыми. Однако через несколько месяцев этих людей убивали и заменяли новичками, пока еще крепкими. В последнее время говорили, что количество зондеркоманд будет удвоено, как будто нацисты торопились уничтожить как можно больше народу.

По ночам буханье взрывающихся бомб звучало все ближе и доносился отдаленный заунывный вой сирен воздушной тревоги. В начале апреля бомбили ближайшие военные заводы. К счастью, это происходило глубокой ночью, когда заключенные на предприятиях не работали. Зато сильно пострадали железнодорожные пути, и поезда ходить перестали. Теперь в лагерь уже не доставляли не только новых узников, но и продовольствие. Электричество и телефонные линии не функционировали. Воду привозили на грузовиках. Душ не действовал, а нормы выдачи питьевой воды урезали. Кристине приходилось смывать в туалете комендантского дома с помощью ведра и кипятить воду для ванной на печи.

Условия ухудшались, охранники становились все более раздражительными и, бывало, расстреливали человека, просто чтобы сорвать на нем злость. На перекличках заключенные все чаще подвергались издевательствам и избиению. Женщины в бараках рассказывали, что конвоиры использовали их как учебные мишени: заставляли бежать до места работы или за дневной пайкой. За ужином комендант угрюмо сидел за столом, много пил и почти ничего не ел.

В один из первых ясных дней весны Кристина медленно брела в дом Грюнштайна. Она смотрела на поля, где у кромки леса можно было заметить оленей, опустивших головы к свежей сладкой травке. Девушка диву давалась: повсюду творится такой ад, а мир по-прежнему невероятно красив — вон какие живописные розовато-голубые облака в небе.

И тут она увидела, что сотни заключенных на мужской половине лагеря идут в одном направлении с ней, положив на плечи кирки и лопаты. Двадцать охранников с автоматами и немецкими овчарками подгоняли еле переставлявших ноги узников к боковым воротам, ведущим из лагеря в поля. Кристина остановилась и стала высматривать среди хромающих, спотыкающихся людей Исаака.

И она увидела его почти в голове колонны, понуро сгорбившегося, с лопатой на плече. У Кристины мучительно сжалось сердце. Он дошел до состояния мусульман[87] — так в лагере называли людей, потерявших волю к жизни, поскольку они напоминали молящихся мусульман. Она не могла этого допустить. Надо срочно сделать хоть что-нибудь, чтобы подбодрить Исаака.

Конвоиры следили за узниками и удерживали собак, а присутствия Кристины либо вообще не замечали, либо не придавали этому значения. Девушка поспешила к ограде. Исаак находился всего в нескольких шагах. Он смотрел в землю, но вдруг поднял голову и взглянул прямо на нее. В глазах его не было и проблеска мужества или надежды. Он отвернулся и повлекся мимо, и Кристине показалось, что сердце ее сейчас разорвется. Она догнала его и шла рядом со своей стороны забора сколько могла, пока группу не вывели через ворота.

— Не сдавайся, Исаак! — закричала она. — Я люблю тебя!

Он поднял голову, слабо улыбнулся ей и снова отвел взгляд. Кристину объял ужас, в груди у нее все застыло и заледенело, словно легкие были из тончайшего фарфора и разбились бы вдребезги от первого же глубокого вздоха.

Перед девушкой выросли два охранника и зло зыркнули на нее. Кристина отошла от ограды и поспешила к дому. Там она встала на крыльце и проводила глазами группу заключенных, темным рваным пятном двигавшуюся по полям.

Мысль о том, что Исаак оказался в таком отчаянном положении, тяжелым камнем легла ей на душу. Отрешенная от всего, Кристина медленно прошлась по дому, стараясь сосредоточиться, чтобы начать работу. В полубреду она машинально приготовила коменданту завтрак, помыла посуду, начистила ванну и подмела полы. После этого направилась во двор проверить огород.

Когда девушка пересекла задний двор, в отдалении разразился шквал автоматных очередей. Звуки, лившиеся непрерывным потоком, без всяких сомнений, доносились из леса. У Кристины перехватило дыхание, она упала на колени — стрельба сводила ее с ума. Она прижала руки к ушам, но грохот выстрелов проникал сквозь дрожащие ладони и впивался в мозг. Когда очереди наконец стихли, Кристина рухнула на землю, подобрала ноги к груди и зарыдала, обхватив голову руками. И лежала долго-долго, мечтая только о том, чтобы потерять сознание. Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем она смогла подняться.

Стоя на коленях в грязи, девушка попыталась размышлять логически. Зачем убивать тех людей в лесу, если в лагере имеется отлаженный механизм истребления? Возможно, их вели не на расстрел. Нацистам нужна рабочая сила. Исаак все еще жив. Должен быть жив. Вероятно, заключенные просто рубили деревья, а солдаты подстегивали их пальбой. Правда, узники несли не топоры, а лопаты…

Из леса раздались еще несколько очередей, потом наступила тишина. Затем послышались шесть пистолетных выстрелов. Кристина содрогалась от каждого гулкого звука, в животе каменело, слезы текли по щекам. Через несколько минут она вытерла лицо, провела руками по голове, поднялась и в ожидании устремила затуманенный взгляд в поля. Стояла оглушающая тишина.

Прошла целая вечность, и вот из леса, покуривая, вышли эсэсовцы с автоматами и лопатами в руках. Заключенных не было, только охранники. Исаака не было, только охранники. Тогда Кристина поняла. Они расстреляли его и всех остальных. Он погиб, теперь это не вызывало сомнений. И он знал, куда их ведут. Как много раз она думала, что потеряла его. И вот все на самом деле кончено. Она снова упала на холодную землю и припала к ней щекой. В глазах у нее потемнело.

Когда Кристина очнулась, охранников в поле уже не было видно. Опираясь на руки и колени, она встала и, качаясь, пошла в дом, в кухню, где схватилась за край стола, пытаясь унять головокружение. Она удивлялась, как ноги еще держат ее, а легкие дышат, и упрашивала кровоточащее разбитое сердце остановиться, чтобы положить конец страданиям. Девушка оглядывала кухню в поисках какого-нибудь яда или иного способа свести счеты с жизнью, но ничто не приходило на ум. Она вспомнила об острых ножах в буфете — можно вспороть себе вены на запястьях, но в Дахау были более простые способы умереть.

Кристина выбралась из дома, шатаясь, дотащилась до барака, легла на жесткие нары и закрыла глаза, надеясь впасть в забытье. Она обхватила руками грудь и задержала дыхание, чтобы в легкие перестал поступать воздух. Она останется здесь и ничего не будет есть. Если повезет, какой-нибудь охранник пристрелит ее за отлынивание от работы.

До конца дня Кристина пролежала без движения на койке в пустом бараке. Страшное потрясение опустошило и подкосило девушку, и теперь глубокий, но хрупкий сон пытался защитить ее от дальнейших мучений. Однако это продолжалось недолго. Она то и дело просыпалась от очередного приступа кашля, и мысль о смерти Исаака немедленно начинала терзать ее. Несчастье пламенем обжигало ей лицо и грудь, и лютая судорога горя сжимала мертвой хваткой внутренности.

Никто не искал Кристину. Никто не пришел, чтобы застрелить ее за неявку на работу. Когда вечером вернулись остальные заключенные, с ней никто не заговорил. Барак был переполнен чудом выжившими узницами, которые наверняка знали, что их родные погибли, а потому держались еще более отстраненно, чем прежде. Женщины двигались медленно и целенаправленно, опустив глаза, сгорбив костлявые плечи, и каждая тонула в омуте собственного горя и страданий.

Всю ночь Кристина то ненадолго проваливалась в сон, то вновь просыпалась, минуты отчаяния перемежались со снами о маминой кухне, черно-белых семейных снимках и образами окровавленного тела Исаака, лежащего на земле в лесу. Когда рассвет просочился через перекладины в потолке, она уже полностью проснулась и лежала, казалось, много часов в ожидании. Чего именно она ждала, Кристина не знала.

Женщины выбирались с нар и безмолвно плелись во двор на утреннюю поверку. Кристина сделала глубокий вдох, пытаясь найти в себе силы, чтобы сесть. Она перебросила ноги через край койки и закрыла глаза, ожидая услышать звуки переклички и полные неизбывной злобы голоса эсэсовцев. Но ничего не было слышно. Стояла зловещая тишина, словно во всем огромном лагере осталась она одна. Кристина представила, как сидит в одиночестве на деревянной койке, единственное живое существо среди рядов высоких грязных гробов. И вдруг до нее донесся рокот моторов — сначала тихо, затем громче и громче. Где-то закричали. Громыхание приближалось. Какие-то люди промчались мимо дверей. Затем в барак, спотыкаясь, вбежала женщина.

— Американцы! — закричала она, подскочила к Кристине и, глядя шальным от радости взглядом, схватила ее за плечо. — Пришли американцы! Мы спасены! Вставай! Все закончилось! — и, прежде чем девушка успела ответить, вылетела из барака, молотя в воздухе исхудалыми руками.

Кристина уронила лицо в ладони. Ах, Исаак, Исаак! Он не дотянул всего один день. Девушка вытерла глаза, но слез не было — видно, все уже выплакала. Она слезла с нар и, пошатываясь, поплелась на улицу.

Из серых облаков сыпался мелкий дождь, крошечные капли рябили грязную воду в лужах. Кристина сморгнула изморось с ресниц и обхватила себя руками, стараясь унять дрожь. В груди болело, и с каждым вздохом из легких вырывался хрип. Заключенные кричали и бежали куда-то. Кристина последовала за другими женщинами к воротам, через которые она вошла сюда целую вечность назад. Глядя сквозь разрастающуюся толпу, она увидела два танка и полдесятка военных грузовиков с белыми звездами на дверцах. Шеренга мужчин загораживала вход. С каждой сторожевой вышки свешивался белый флаг.

Американцы разоружали унтершарфюреров, блок-фюреров и охранников, заводили им руки за спины и надевали наручники, а потом заталкивали эсэсовцев в кузовы грузовиков. Справа человек десять американцев, что-то выкрикивая, указывали автоматами на примерно сотню эсэсовцев, собравшихся между двумя вышками. Большинство нацистов растерянно оглядывались выпученными глазами и держали руки на головах в знак того, что они сдаются. Остальные взирали на американцев, мрачно сдвинув брови и сжав губы. Кристина поискала среди них коменданта и Штефана, но не нашла. Не видела девушка также и гауптшарфюреров и других высоких чинов, которые, как она знала, управляли лагерем.

Человек с кинокамерой снимал лагерь, медленно водя объективом по толпе заключенных. Еще один делал фотографии. Прочие американцы стояли с оружием в руках и смотрели на выходивших к ним из-за электрической изгороди узников, напоминавших живые скелеты. Группа мужчин в лагерных робах собралась вокруг эсэсовцев, стоявших у основания вышки, яростно крича и тряся в воздухе кулаками. Кто-то схватил камень и бросил в бывших тюремщиков. Камень попал одному охраннику в лоб. Тот коснулся лица и, нахмурившись, взглянул на свои пальцы, словно никогда не видел крови. Другой заключенный кинулся вперед, выхватил из рук американского солдата пистолет и выстрелил охраннику в голову. Затем, прежде чем его успели остановить, приставил оружие к своему виску, закатил глаза к небу и спустил курок. Колени его подогнулись, из головы потекла струя крови, и несчастный рухнул на землю. Американец забрал у мертвеца пистолет и, направив его на остальных заключенных, приказал отойти назад. Узники отступили.

В кузове грузовика стоял с громкоговорителем в руках американский офицер.

— Мы бойцы армии Соединенных Штатов! — кричал он по-немецки с сильным акцентом. — Мы пришли, чтобы помочь вам! Прежде чем вывезти вас отсюда, нам нужно оценить положение! Необходимо оказать помощь больным и сделать прививки против инфекционных заболеваний! Чтобы избавить вас от вшей, мы будем использовать дуст! Пожалуйста, проявите терпение! Ничего не бойтесь! Теперь вы в безопасности!

Заключенные упали на колени и воздели руки к небу, благодаря Бога. Какая-то женщина бросилась к выходу, не желая оставаться здесь более ни одной минуты. Два солдата поймали ее за руку и удержали. Она умоляла отпустить ее, позволить сделать хотя бы шаг за железные ворота. За ней последовали еще несколько, заключенных, жаждущих вырваться из лагеря. Когда американцы направили на них оружие, узники с плачем упали друг другу в объятия.

Другие бродили в огромном скопище бывших заключенных и искали родных, надеясь, что тем каким-то чудом удалось выжить: зигзагами пробирались сквозь толпу, выкрикивали имена своих близких, подбегали к людям, которые казались им похожими на тех, кого они искали, и клали им руки на плечи, но тут же горько сникали, обнаружив, что ошиблись. Кристина увидела пару средних лет, которая бросилась друг к другу в объятия, и девушку захлестнула волна горя. У нее закружилась голова, и ей захотелось сесть.

— Сохраняйте спокойствие! — кричал офицер в громкоговоритель. — Как только восстановят пути, мы пришлем за вами поезда!

Со своего места Кристина видела ряд товарных вагонов. Четверо американцев с огромным трудом сумели поднять засов и, навалившись на дверь одного из вагонов, откатили ее. Узрев ужасающий груз, они отскочили в сторону и отвернулись. Двоих вытошнило на землю. В вагоне штабелями, будто рваные ковры, лежали мертвые тела, по краям торчали волосы, руки и ноги. Кристина закрыла глаза.

Раздался гневный возглас, и воздух прорезал поток автоматных очередей. Огонь открыли солдаты, караулившие возле вышки группу бывших охранников. Пули пронзали тела эсэсовцев, и они с искаженными лицами, захлебываясь кровью, потоки которой лились из груди, изо рта и лба, падали друг на друга, образуя черную кучу. Потом крики стихли, охранники лежали неподвижно. «„Blut-und-Boden“[88] — подумала Кристина. — Если нацисты стремились к этому, то их желания исполнены».

— Кристина! — крикнул кто-то у нее за спиной. Девушка стремительно обернулась, прижав руку к груди.