Сливовое дерево

Глава двадцать седьмая

По направлению к Кристине, рука об руку с худым темноглазым мужчиной, который ее поддерживал, хромала Ханна. Кристина покачнулась. Исаак? Неужели все это оказалось лишь страшным сном? Но нет, человек был в обычной одежде, а не в лагерной робе.

— Кристина! — плача, кричала Ханна. — Я нашла своего брата!

У Кристины перехватило горло.

— Ханна! — только и смогла выдохнуть она.

Они обнялись, и Кристина испугалась, что может сломать выступающие на спине подруги тонкие кости, если прижмет ее к себе чуть сильнее. Девушки разомкнули объятия и посмотрели друг на друга полными слез глазами. Скулы Ханны были острыми как бритва, все лицо покрыто лиловыми и желтыми синяками, сосуды вокруг радужной оболочки лопнули, и белки налились кровью, губы распухли и покрылись струпьями.

— Не верится, что нас спасли, — сказала она. — А мой брат все это время работал на заводе.

— Где ты была? — спросила Кристина. — Я уж думала, тебя нет в живых!

Ханна на мгновение опустила взгляд, потом подняла глаза, в которых блестели вновь набежавшие слезы.

— Меня заперли на складе около главной караулки и…

— Я поняла, — Кристина сжала ее руки. — Тебе не обязательно рассказывать. Теперь все закончилось.

Ханна шмыгнула носом и выпрямилась.

— Это мой брат Хайнц. — сказала она. — Ты нашла Исаака?

— Вчера его вместе с группой других заключенных увели в лес, и… они не вернулись.

— Ach nein, — обомлела Ханна. — Прими мои соболезнования.

— Всего один день, — прошептала Кристина надломленным голосом. — Если бы он продержался всего один день…

Ханна обняла Кристину и стала утешать мягким журчащим голосом — так мать успокаивает плачущее дитя. Кристина отстранилась и вытерла лицо.

— Прости, что ты из-за меня попала в беду. Это я во всем виновата.

— При чем же тут ты?

— Мне сказали, тебя поймали за просмотром сведений о мужчинах.

— Но ты ведь тоже рисковала жизнью, принося мне еду? Кроме того, я смотрела записи, пытаясь отыскать сведения и про Хайнца. Blockschreiber давно за мной наблюдал. Рано или поздно он нашел бы повод избавиться от меня. Если бы не этот случай, он бы придумал что-нибудь другое.

— Зато теперь, он заплатит за все, — Кристина глянула в сторону грузовиков, набитых их бывшими мучителями.

— Боюсь, многие из них выйдут сухими из воды, — заметил Хайнц. — Когда мы подыскивали одежду в складском амбаре, то видели, как целая орава офицеров и охранников убегала в лес.

Ханна закрыла глаза и прислонилась к брату. Кристине показалось, что подруга сейчас упадет в обморок. Но Хайнц поддержал сестру, и та снова открыла глаза, перенося вес тела на одну ногу. Кристина посмотрела вниз и ахнула: распухшая лодыжка Ханны была окольцована кровавыми ранами, а вверх по икре ползли лиловые полосы.

— Что у тебя с ногой? — поинтересовалась она.

Ханна выставила покалеченную ногу вперед: отек окружал щиколотку подобно толстому красному носку.

— На день охранники приковывали меня к кровати.

— Пойдем, — монотонным голосом сказал Хайнц. — Я слышал, в здании пищеблока есть склад. Надо подобрать тебе теплую одежду.

Пищеблок кишел заключенными. Голодные люди взяли здание штурмом — высадили дверь, разбили стекла, сломали рамы и выбросили их наружу. Они выстроились в цепочку, подобно пожарной команде, и стали передавать толпе снаружи еду: коробки с печеньем, галетами, сухим молоком, булочками и хлебом. Ящики с картошкой, латуком, репой, морковью и бобами были взломаны и переходили из одних худых рук в другие. Когда все собрались вокруг группы мужчин, поднявших над головами копченую колбасу и вяленое мясо, раздался победный возглас. Очень скоро горки ветчины, ящики ливерной колбасы в банках и башни из сырных голов были выставлены на грязном дворе и выглядели как ассортимент сотен мясных лавок.

— Сильно не налегайте, — предупредил Хайнц Ханну, Кристину и всех, кто мог его слышать. — Вы долго голодали, и сразу наедаться опасно.

Более предусмотрительные заключенные ели только печенье и хлеб, предостерегая всех, что изголодавшийся организм не сможет переварить колбасу, свинину и жирный сыр. Но иные не желали их слушать и набивали желудки, а потом валились на землю с раздувшимися животами, страдая от тошноты.

Кристина съела четыре печенья и клинышек твердого сыра, а Ханна и ее брат отламывали куски от буханки ржаного хлеба, пока та не закончилась. Хайнц прихватил еще хлеба и несколько упаковок галет и последовал за Ханной и Кристиной в здание на женской половине лагеря, где сортировали одежду. Он остался ждать снаружи, а девушки пошли выбирать себе одёжу из гор платьев, юбок, блуз и обуви. Кристина сбросила свою изгвазданную робу и надела платье клюквенного цвета с кружевным воротником, еще хранившим легкий запах духов. Потом просунула руки в мягкие рукава синей вязаной кофты. Впервые за восемь месяцев ее плечи и руки были укрыты и согреты. Рядом стояла на коленях Ханна в длинной комбинации и надевала через голову коричневое платье.

Вскоре они нашли все, что требовалось, включая пару ботинок на меху без шнуровки, которые налезли на распухшую ногу Ханны, и почти новые черные кожаные ботинки, прекрасно подошедшие Кристине. Кристина натянула на огрубевшие ноги эластичные коричневые чулки и зашнуровала ботинки. Теперь все ее тело было уютно укутано. Полностью одевшись, девушка испытала странное ощущение — наверное, так чувствует себя новорожденный, впервые запеленатый в мягкое теплое одеяло.

Другие заключенные тоже снимали заношенные робы и надевали хорошую одежду, глядя друг на друга с удивлением и восторгом, словно платья и рубашки были каким-то открытием или недавним изобретением. Они оглаживали рукава и юбки, будто те были пошиты из золота и серебра, а не из простого сукна и хлопка. И хотя стояла весна, Ханна и Кристина взяли по длинному шерстяному пальто, чтобы укрываться ими в последние ночи в этом чудовищном месте. Свое пальто Кристина надела, но не потому что замерзла, а чтобы ощутить его тяжесть на своих плечах.

Высокая женщина в вишневом платье постучала кулаком по стене, чтобы заставить всех замолчать.

— Мы должны сказать danke безгласным хозяевам этих вещей, — выкрикнула она, — и произнести кадиш за всех, кто погиб в этом аду!

Воцарилась тишина, и все склонили головы. Кристина не знала еврейской поминальной молитвы, но закрыла глаза и почтила память усопших по-своему. Она молилась за души тех, кто умер здесь, а еще за дедушку и Исаака. Молилась о том, чтобы они обрели покой, чтобы страдания покинули их безвозвратно. Она безмолвно прощалась с Исааком и чувствовала, как кандалы смертельной тоски сковывают ей сердце, с безжалостным глухим звуком запирая его на веки вечные. По щекам ее потекли слезы. Она закончила молитву, подняла голову и увидела вокруг бледные изможденные лица, тоже мокрые от слез.

Через два дня грохот приближающихся военных грузовиков вырвал Кристину из сна. Она вздрогнула и проснулась. Голова разламывалась, все суставы ныли. Девушка глубоко и прерывисто вздохнула, пошевелилась и открыла глаза. Первая ее мысль была об Исааке, и по сердцу словно полоснули ножом.

— Может, вместо поездов за нами прислали грузовики? — предположила Ханна.

— Мне все равно, — Кристина села и закашлялась. Грудь ее разрывалась от боли. — Пусть только поскорее вывезут нас отсюда любым способом.

Она сползла с койки и помогла Ханне встать. Одной рукой поддерживая подругу, Кристина проследовала за другими женщинами во двор, стараясь особо не надеяться на то, что их наконец освободят.

За последние два дня американские военврачи сделали всему населению лагеря прививки. Снова пришлось раздеться донага, чтобы пройти обработку дустом. Рану на лодыжке у Ханны промыли и забинтовали, а Хайнц добыл в лагерном медпункте пару костылей. Мучительная потребность покинуть это место сводила Кристину с ума, и она готова была завыть в голос. Если в ближайшее время американцы не пришлют транспорт, она пойдет домой пешком.

Больше десятка военных грузовиков остановились около бараков. Солдаты спрыгивали с передних сидений, с винтовками в руках подходили к заднему борту и открывали его. Оттуда стали спускаться пожилые люди, женщины среднего возраста, матери с детьми на руках. Почти все держали в руках что-нибудь съестное: буханку хлеба, круг сыра, корзину яиц, банку консервированного молока.

— Что это значит? — спросила Кристина у Ханны.

— Понятия не имею, — ответила та.

На немецком языке с сильным акцентом офицер скомандовал всем прибывшим выстроиться в колонну по двое. От знакомого страха у Кристины участилось дыхание. Что они собрались делать с этими людьми?

Мирные жители с недоумением и опаской поглядывали друг на друга и на солдат. Вид бывших узников концлагеря вызвал у них потрясение. Дети украдкой показывали на разношерстную толпу изможденных людей в теплой не по погоде одежде и смотрели на матерей в поисках ответа. После того как выгрузили всех, кого привезли — около двухсот человек, — офицер взял громкоговоритель и обратился к ним.

— Передайте ваши пожертвования для узников Дахау солдатам в кузове вон того грузовика, — произнес он по-немецки, указывая на двух военных. — После этого стройными рядами следуйте за мной. Заключенные, постройтесь позади прибывших граждан, и мои люди раздадут вам еду.

— Может быть, эта еда — последнее, что у них есть, — прошептала Кристина Ханне.

— Наверно, американцы хотят поместить этих людей в лагерь, — предположила Ханна.

— Но почему?

Ханна пожала плечами.

Немцы отдали подношения и выстроились позади офицера и четырех солдат. К тому времени к женщинам — заключенным присоединились мужчины, и большинство узников уже встали в очередь за едой. Остальные, среди них Хайнц, Ханна и Кристина, пошли за мирными жителями, которых американцы повели в лагерь.

Солдаты показали немцам вонючие бараки и душевую с цементным полом, высокие груды обуви, чемоданов, очков, волос и золотых зубов. Женщины прижимали края передников ко рту, плакали и закрывали детям глаза. На лицах стариков, смотревших суровым скорбным взглядом, отражалось смятение. Когда они приближались к газовым камерам и крематорию, Кристина услышала рев какого-то механизма. Огромный бульдозер разгребал землю в широком котловане. Рядом с ним на телегах лежали разлагающиеся трупы. Немецкие женщины вскрикнули и застонали, пряча лица детей в складках юбок. Старики плакали безгласно и поддерживали женщин; некоторые потеряли сознание.

Американцы оставались безучастны. Держа двумя руками винтовки у груди, глядя прямо перед собой, они повели мирных жителей в газовые камеры. Продемонстрировали забрызганные кровью тачки, на которых мертвецов перевозили в топку. На них все еще лежали скорченные скелетоподобные тела без одежды, брошенные и забытые по пути в крематорий. Дальше немцев провели по крематорию, мимо огромных кирпичных печей, наполненных пеплом и фрагментами костей.

Кристина, Ханна и другие заключенные не пошли в газовые камеры и крематорий. Уже от одного вида этих зловещих зданий Кристину затошнило. Когда мирные жители вышли оттуда, солдаты раздали лопаты мужчинам и тем женщинам, которые были без детей.

— Это еще зачем? — сердце Кристины заколотилось. — Надеюсь, американцы не собираются расстреливать их?

— Нет, они просто хотят, чтобы мертвых похоронили, — объяснила Ханна.

Кристина задохнулась и обвела взглядом других узников и солдат, не в состоянии уразуметь увиденное. Неужели американцы винят мирных граждан в этих злодеяниях? В том, что они не остановили преступников? Она подумала о бабушке и бедном погибшем деде, о матери, младшей сестре и братьях — голодных и прячущихся в бомбоубежище. Значит, если бы лагерь располагался в Хессентале, их тоже призвали бы к ответу? Когда солдаты велели старикам сгружать трупы, она выступила вперед.

— Зачем вы это делаете? — закричала Кристина в надежде, что кто-нибудь из них понимает по-немецки.

Солдаты резко повернулись к ней.

— Что это с ней? — спросила одна узница у Ханны.

— Кристина, — позвала та подругу. — Оставь.

— Это ведь не их вина! — воскликнула Кристина. — Что они могли сделать, чтобы остановить это безумие? Да их бы самих убили!

— Они молчали, — проговорил один заключенный. — И никак не противились.

Позади Кристины раздались выкрики по-польски, по-французски. Над толпой пролетел камень и ударил в голову немецкого ребенка. Мальчик приложил руку к виску и зарылся в мамин передник. Кристина обернулась к толпе узников и попыталась их образумить:

— Эти люди не виноваты в том, что с вами случилось!

— Ладно, — раздался женский голос, — скажи тогда, где твой любовник-эсэсовец, комендант лагеря? Сбежал от ответственности?

— Он мне не любовник!

— Врешь! — выкрикнул мужской голос.

Не обращая внимания на эту реплику, Кристина продолжала:

— А их бы никто не стал слушать! — она указала на мирных жителей.

Кристина снова оглянулась. Женщины и старики снимали мертвые тела с телег и бросали в канаву; мужчины с трудом переносили окоченевшие трупы, держа их за тончайшие запястья и тощие лодыжки, а женщины, рыдая, бросали лопатами землю в огромную могилу.

Кристина чуть не задыхалась от несправедливости. Ах, если бы она могла вспомнить несколько английских слов, которым учил ее Исаак! Но ведь эти короткие уроки были много лет назад. Однако она все равно двинулась к американцам в надежде, что кто-нибудь поймет ее.

— Это не их вина! — повторила она.

К ней подошел американский солдат, поднял руку и предостерегающе вытащил пистолет.

— Вы не знаете, что пришлось пережить им самим! — продолжала девушка.

Хайнц оттащил Кристину назад.

— Надо уводить ее отсюда, — сказал он Ханне.

— Мы должны сказать им, — настаивала Кристина. — Мы должны заставить их понять, что мирные жители ни в чем не виноваты!

Ханна остановилась и закричала на подругу:

— Откуда ты знаешь? Может, они сдавали евреев за буханку хлеба?

Кристина сникла, и Хайнц увлек ее вперед.

— А я тоже виновна? Может, я тоже должна взять лопату и встать с этими женщинами?

Ханна отвела взгляд.

— Nein, — проговорила она, качая головой. — Nein.

— Американцы и представления не имеют, как страдали эти люди! — продолжала Кристина. — Они ничего не знают о голоде и о гестапо! И о городах, которые бомбардировки сровняли с землей!

— Ну, положим, о бомбардировках они знают, — заметил Хайнц. — Они же сами эти бомбы и сбрасывали.

— Да уж, правду говорят: победителей не судят, — всхлипывая, заключила Кристина.

Кристина съежилась в дальнем углу товарного вагона, положив голову на пальто, свернутое в виде подушки. Она закрыла глаза и понадеялась, что равномерное покачивание вагона убаюкает ее, поможет заснуть, хотя на протяжении пути ей удавалось только урывками подремать. В отличие от прошлой поездки, всем пассажирам в вагоне хватало места, чтобы лечь и вытянуть ноги. Американцы постелили на пол солому, запах которой кроме прочего маскировал смрад смерти, въевшийся в деревянные стены и доски пола. Всем раздали одеяла, а посередине вагона поставили ящики с едой и водой — все эти меры худо-бедно создавали простейшие удобства. Однако ничто в мире не могло притупить горе этих женщин: в Дахау их везли вместе с родителями, братьями и сестрами, мужьями, сыновьями, дочерьми, теперь же большинство из них остались одни. Размышляя о том, как теперь станут жить без своих любимых, они ехали в молчании, спали или смотрели в никуда, а в глазах их одновременно стояли слезы скорби и светилась благодарность за избавление.

Утром американские офицеры сообщили, что женщин отправят первыми, а мужчины останутся до завтра. Поезд отвезет бывших узниц в город, где их разместят во временных бараках, а затем помогут вернуться домой. Через час, когда прибыл первый эшелон, в толпе установилась беспокойная тишина. Все молча смотрели, как локомотив неуклюже, с визгом тормозит, выпускает пар дольше и медленнее, пока состав с толчком не остановился. Потом отъехали двери товарных вагонов, оттуда выпрыгнули американские военные, и все стали приветствовать их радостными возгласами. Увидев скопление ликующих живых скелетов, молодые солдаты вытащили из карманов конфеты и жевательные резинки и отдали бывшим узникам все, что у них было.

С тех пор прошло уже бог весть сколько часов, и Кристина представляла себе тонкие, проникнутые надеждой лица Ханны и ее брата Хайнца, вспоминала, как они улыбались ей и махали на прощание, стоя рядом с надломленными мужчинами, молча смотревшими, как женщины покидают лагерь. Разумеется, Ханна решила остаться с братом, чтобы ехать вместе. Она запомнила адрес Кристины и пообещала написать, когда они устроятся на новом месте. Они с Хайнцем приняли твердое решение покинуть Германию навсегда.

Кристина не могла выкинуть проклятый Дахау из головы. Сторожевые вышки, электрические ограждения, длинные темные бараки, закопченная труба навеки впечатались в ее память, как монохромный отпечаток. Даже если ей суждено прожить до ста десяти лет, ей вовек не забыть желтоватую серость лагеря, напоминающую о раздробленных костях и старинных надгробных камнях в промозглый и дождливый январский день.

Кристина проснулась оттого, что поезд затормозил и резко остановился — прибыли на станцию. Она села; горло и грудь жгло, шея затекла, бок, на котором она лежала, болел немилосердно. С трудом откашлявшись, она поднялась, надела пальто и вместе с другими женщинами выбралась из вагона.

Стискивая в руках хлеб и одежду, добытые на складе в Дахау, угрюмые узницы покинули вагоны и безропотно встали в очередь, терпеливо ожидая, когда смогут назвать американцам свой родной город. Кристина пришла на помощь растерявшейся женщине, забывшей, откуда она.

— Меня зовут Сара Вайнштайн, — плакала несчастная. — Моего мужа звали Ури, но он убит. Не могу вспомнить название города, где мы жили. Я ничего не помню! — она в отчаянии вскинула руки, словно разгоняя невидимый рой мух. — Какая разница, что будет со мной? Вся моя семья погибла. Мне уже все равно.

— Наверняка кто-то из ваших родных выжил, — попыталась утешить ее Кристина.

Женщина не обратила на нее внимания. Кристина перечисляла все города, которые знала, но Сара только качала головой.

— Могу я что-то помочь? — на ломаном немецком спросил американский солдат.

— Эта женщина не помнит, откуда она, объяснила Кристина. Она чуть было не добавила, что Сара помешалась, но смолчала. Нет нужды произносить очевидное. «Возможно, все мы лишились рассудка», — мелькнуло у нее в голове.

Солдат пожал плечами и покачал головой — он явно ее не понял. Он говорил по-немецки совсем чуть-чуть. И снова девушка попыталась припомнить несколько английских слов, но ни одно не пришло ей на ум. Она не могла мыслить ясно. Солдат улыбался ей, но его улыбка выглядела натянутой, а во взгляде читались неподдельный ужас и жалость. Кристина попробовала представить, как выглядит со стороны: с бледного тощего лица смотрят голубые глаза, едва отросшие волосы примяты — ни дать ни взять ходячий мертвец.

— Английский? — поинтересовался солдат.

Кристина покачала головой.

— Name? Имя? — он указал на пожилую женщину. — Сара Вайнштайн, — сказала Кристина.

— Сара, — обратился он к женщине и, склонившись, заглянул ей в глаза. — Bitte, kommen, пойдемте.

Он был мускулистым и уверенным в себе — прекрасный голубоглазый ариец для гитлеровской армии. Из-под каски выглядывали светлые коротко стриженные волосы. В первый раз Кристина заметила, что форма на американцах сидит превосходно. Они совсем не похожи на ее отца, вернувшегося домой с ввалившимися бледными щеками, в перепачканных рваных брюках и кителе, мешком висевшем на его худом теле — кожа да кости. Американцы были сытыми, розовощекими, с ясными поблескивающими глазами.

Голубоглазый солдат повел обезумевшую женщину на другой конец платформы. Кристина опустилась на ближайшую скамью. В голове у нее стоял туман, ее трясло, как в лихорадке, и каждый вдох вызывал приступ кашля. Уцепившись за край деревянного сиденья, она неожиданно осознала, какие по-детски тоненькие у нее ноги. Словно увидев их в первый раз, она заметила острые углы нескладных коленей, как будто хрупкие кости пытались прорвать кожу и высунуться наружу. При виде чулок, принадлежавших какой-то погибшей девушке, ее сердце почему-то помчалось вскачь. Потерявшая рассудок женщина заронила в сознание Кристины ужасающие страхи, которые распространились и отравили мозг подобно яду, унесли ее надежду, как буря перышко. Что с ее родными? Живы ли они? А вдруг бомба попала прямо в дом и все погибли?

На платформе появились черные армейские сапоги. Голубоглазый солдат присел возле нее на корточки.

— Name? — спросил он.

— Кристина, — стуча зубами, ответила она.

— Home?[89] — осведомился он мягким голосом. Нomе. Это слово она поняла. Кристина хотела ответить, но язык не слушался ее — губы двигались, но не произносили ни звука. Откашлявшись, она сделала еще одну попытку.

— Хессенталь, — прохрипела она.

К ее удивлению, солдат зарумянился и расплылся в широкой улыбке, обнажив белые как снег зубы. Где-то на задворках сознания Кристины проскочила мысль, что она уже целую вечность не видела искренней улыбки.

— Фройляйн, — солдат указал на бетонный пол между своими сапогами. — Home. Хессенталь.