В движениях, в улыбках и Хосрова-муэллима, и его новой жены была такая детская простота, такая откровенная преданность, и между прежним хмурым, неразговорчивым Хосровом-муэллимом и сегодняшним Хосровом-муэллимом была такая разница, что собравшиеся всей душой тянулись к мужу и жене, которых видели вместе впервые. Только Арзу, сидя за столом, так внимательно смотрела на Хосрова-муэллима и его жену, что Алескеру-муэллиму казалось, будто Арзу собирает материал, чтобы раскритиковать Хосрова-муэллима с его женой в той стенной газете, которую она вскоре выпустит.
А на улице опять пошел прекрасный снег, и сидящие в маленькой комнате за накрытым столом люди - вместе с Арзу их было одиннадцать - дышали чистотой снега. Хосров-муэллим с женой внесли что-то новое в эту маленькую комнатку, прежде всегда однообразную, и эта новизна, как снег на улице, отодвинула все заботы, все людские горести.
Хыдыр-муэллим волновался, грустил или переживал подъем духа только на спортивных соревнованиях, но в тот зимний вечер в семействе Алескера-муэллима волнение, счастье Хосрова-муэллима с его женой распространились и на него, и Хыдыру-муэллиму тоже захотелось сделать что-то хорошее, сказать что-то радостное.
Все единодушно выбрали Калантара-муэллима тамадой, и Калантар-муэллим сказал:
- Наполните бокалы!
Он взял рюмку, полную коньяка (Калантар-муэллим на торжествах всегда пил коньяк, потому что зарплата у него была маленькая, а семья большая, сам он покупать коньяк не мог), и, глядя на Арзу, хотел сказать нечто торжественное, но вдруг поднялся Хыдыр-муэллим, поиграл выпиравшими под рубашкой могучими бицепсами:
- Одну минуту! Одну минуту, дорогие друзья! - Хыдыр-муэллим поднял большую рюмку водки: - Разрешите в этот прекрасный день первое слово сказать мне! Я скажу только одно слово, а потом Калантар-муэллим пусть говорит столько слов, сколько захочет! Мне хочется высказаться, дорогие друзья! Давайте в этот прекрасный вечер выпьем первый бокал за здоровье нашего отца и нашего вождя, дорогого товарища Сталина! Да здравствует и пусть живет тысячу лет Иосиф Виссарионович Сталин! Самый мудрый человек истории товарищ Сталин! Не случайно товарищ Сталин знает 72 языка! - Произнеся эти слова, Хыдыр-муэллим, хотя и хорошо знал, как плохо действует водка на организм человека, сразу же опрокинул рюмку себе в рот и выпил всю, потом перевернул рюмку вверх дном и поставил на стол, мол, смотрите, ни грамма на донышке не осталось!
На мгновение среди собравшихся воцарилась тишина, потом Алескер-муэллим проворно вскочил на ноги.
- Прекрасный тост, - сказал он. - Вставайте, друзья! Хыдыр-муэллим поведал о нашем сокровенном желании! За здоровье дорогого товарища Сталина!
Все - конечно, и Арзу, и женщины - встали, и Алескер-муэллим, в другое время не выпивавший за все застолье даже половины рюмки, тут выпил полную рюмку до дна. И Калантар-муэллим, и Алибаба-муэллим, и Фирудин-муэллим выпили свои рюмки до дна. Хосров-муэллим шепнул жене на ухо:
- За твое здоровье! - и тоже выпил рюмку до дна.
Все сели.
После тоста Хыдыра-муэллима прежний настрой торжества как будто пропал, все замолчали, а в звякании приборов слышалось какое-то беспокойство; только у Хыдыра-муэллима было прекрасное настроение, его тост понравился ему самому, самому доставил удовольствие, и, с аппетитом жуя ножку отварной курицы, разрезанной на куски Алескером-муэллимом, он гордился собой.
Жену Хосрова-муэллима звали Гюльзар, она работала воспитательницей в детском саду. После того как Хосров-муэллим в результате самой удивительной на свете случайности встретился с Гюльзар-ханум, как будто вырвались на свободу все его чувства, все его думы, долгие годы запертые в крепкую клетку. После Гадрута Хосров-муэллим не то что не мечтал о каком бы то ни было счастье, у него даже не было претензий на такую мечту, но как только Гюльзар-ханум совершенно неожиданно превратилась в часть его жизни, выяснилось, что все чувства Хосрова-муэллима, вся его плоть жаждали счастья и любви. Гадрут и последовавшие за Гадрутом годы так раздавили Хосрова-муэллима, так извели, измучили его, что он чуть ли не физически ощущал, как понемногу выходят из его организма усталость, отчаяние, горечь.
Гюльзар-ханум семь лет была замужем, но не имела детей. Они разошлись, и теперь у ее бывшего мужа, парикмахера из мужской парикмахерской, было четверо детей от второй жены. Гюльзар-ханум была создана для поддержания порядка в доме, для мужа, но семь лет - ровно семь лет - она жила одиноко, гнала от себя думы, душила чувства, будоражащие ее тело; в эти годы многие зарились на красивую, полнокровную женщину, но Гюльзар-ханум никого не подпускала близко, не забывала стыд и после своего первого мужа, того парикмахера, ни с одним мужчиной не клала голову на общую подушку. Живший по соседству Хосров-муэллим внезапно, совершенно неожиданно, вошел в жизнь Гюльзар-ханум, и мечтания, сладкие сны одиноких семи лет в два месяца превратились для Гюльзар-ханум в реальность. Хосров-муэллим был хозяином в доме и мужчина, одновременно Хосров-муэллим - этот человек высокого роста с белыми волосами - был для Гюльзар-ханум как будто и ребенком: эти два месяца Гюльзар-ханум служила Хосрову-муэллиму и как мужу, и как ребенку.
Хосров-муэллим положил под столом свою руку на белоснежную, полную руку Гюльзар-ханум; конечно, этого никто не видел, но алые щеки Гюльзар-ханум стали еще алее, женщину охватила безумная страсть, ей хотелось прямо сейчас обнять своего мужа, прижать к груди; в висках запульсировала кровь, и Гюльзар-ханум с трудом сдерживалась и руку из-под сухой, теплой ладони Хосрова-муэллима не убрала.
Напряженность на торжестве понемногу проходила, Калантар-муэллим снова встал, снова поднял рюмку с коньяком, но смотревший на Калантара-муэллима снизу вверх Хыдыр-муэллим и на этот раз внезапно поднялся.
- Дорогие друзья! - сказал он. - Я тысячу раз извиняюсь перед тамадой, что оставляю его в офсайде. Но мне в сердце пришел такой прекрасный тост, что я просто обязан произнести его на этом замечательном торжестве! Эти бокалы мы поднимем за здоровье близкого соратника и ученика товарища Сталина, любимого вождя азербайджанских большевиков, заботливого отца азербайджанских трудящихся, дорогого товарища Мир Джафара Багирова! Да здравствует, пусть живет тысячу лет товарищ Мир Джафар Багиров!
Снова воцарилась тишина, и на этот раз Хыдыр-муэллим не опрокинул рюмку тотчас, а в тишине оглядел по одному всех сидевших за столом.
Хосров-муэллим никоим образом не хотел убирать под столом руку с руки Гюльзар-ханум, но вдруг совершенно неожиданно, совершенно внезапно Хосрову-муэллиму показалось, что он снова видит костер в Гадруте, он даже ощутил жар от того костра, который все годы преследовал Хосрова-муэллима и ночью, и днем, во время урока; из всех, кто сидел на торжестве, никто, даже Гюльзар, ни знали о преследующем его жаре костра, о боли и горечи того преследования. Произнесенный Хыдыром-муэллимом тост был настолько чужд двухмесячной совместной жизни Хосрова-муэллима с Гюльзар-ханум, был настолько чужд его чувствам, радостному волнению, с которым он впервые вместе с Гюльзар появился в обществе, что он и сам не заметил, как вдруг встал и, глядя на Хыдыра-муэллима, дрожащим от волнения голосом сказал:
- Товарищ Мир Джафар Багиров - наш вождь, верно. Но почему вы никак не дадите нам выпить за здоровье этой прекрасной девочки, - Хосров-муэллим, подняв длинную руку, показал пальцем на Арзу, - не дадите поздравить эту прекрасную девочку?
На этот раз в маленькой комнате воцарилась такая глубокая тишина, у всех собравшихся, в том числе и у Хыдыра-муэллима, так вытаращились глаза, что у Хосрова-муэллима невольно затряслись колени, он вдруг понял, что сказал, что наделал...
Первым, кто пришел в себя, опять оказался Алескер-муэллим. Он поспешно встал.
- Одну минуту, одну минуту, Хосров-муэллим! - сказал он и запнулся от волнения. - Арзу же не убегает, она здесь, она своя, мы и за ее здоровье выпьем, и поздравим ее. Но сейчас поддержим тост Хыдыра-муэллима! Правда, Хыдыр-муэллим нас опередил - и хорошо сделал...
От всех нас сказал и от себя тоже, Хосров-муэллим!... Да здравствует товарищ Мир Джафар Багиров! За его здоровье! Чтобы мы никогда не лишились этого великого человека, пусть всегда у нас будет такой мудрый вождь! Пусть всегда он будет над нами! Пусть всегда указывает нам дорогу!
Сидевшие за столом опять поднялись как один, опрокинули рюмки, и Хосров-муэллим, протянув внезапно задрожавшую руку, взял со стола рюмку, выпил за здоровье товарища Мир Джафара Багирова. Хосров-муэллим осознал, что допустил ошибку, непростительную ошибку, и эта ошибка может обойтись ему очень дорого, может разлучить его с Гюльзар, но Хосров-муэллим готов был умереть, но жить опять один не хотел, не хотел, чтобы это двухмесячное тепло опять навсегда осталось в прошлом.
А праздник теперь никак не мог войти в колею. Сидящие за столом гости и хозяева как-то настороженно, пугливо поглядывали на Хыдыра-муэллима. Хыдыр-муэллим мрачно курил и ни на кого не смотрел и не говорил ни слова.
Хосрова-муэллима охватил жуткий страх, жар костра будто опалял волосы на его теле, будто факел, который некто вращал над головой обеими руками, вот сейчас обожжет ему лицо, и когда Хосров-муэллим опять стал делать глотательные движения, когда стал подниматься и опускаться его длинный и острый кадык, стало ясно, что этот человек весь с ног до головы в муках, в страдании.
Только Гюльзар-ханум как будто ничего не понимала (и наверно, это действительно было так!), она все так же улыбалась, так же с любовью, лаской смотрела на мужа, потом Гюльзар-ханум под столом сама положила руку на руку Хосрова-муэллима, но Хосров-муэллим больше не чувствовал тепла этой руки...
Алескер-муэллим сказал:
- А теперь попросим Арзу прочитать нам стихотворение!
Арзу на своих днях рождения всегда читала стихи, она специально для праздников учила стихи на социально-политические темы; и в тот зимний вечер она встала, заложила руки за спину, выпятила грудь с отглаженным алым шелковым галстуком и, произнося каждое слово с особым ударением, стала читать:
Негасимая звезда человеческого гения,
Наш любимый вождь, наш отец Сталин!
Бесконечность нашего сердца, нашей любви,
Знай, что с первого дня твоя, твоя!
О честь, слава всех народов,
Ведешь к победам нас ты!
Деяния твои осветили весь мир!
Песня рвется из моей груди:
Слава Сталину!
Да здравствует Сталин!
Смысл жизнь,
Ее содержание - он!
Как только Арзу кончила декламировать стихотворение, все захлопали, и Алескер-муэллим, пользуясь случаем, глядя на Хыдыра-муэллима, еще раз произнес тост в честь товарища Сталина, и опять все, в том числе и Хосров-муэллим, встали и выпили до дна.
А Арзу захотела теперь прочитать стихотворение на русском языке. Это стихотворение она в прошлом году прочла в журнале "Огонек" и выучила наизусть, один отрывок из него ей особенно нравился, и Арзу, опять с особым ударением произнося каждое слово, сказала:
- Осип Колычев. "Приглашение к песне". Отрывок из стихотворения.
Вы были вчера
безымянны,
Седая зурна
Сулеймана,
Джамбула
седая домбра...
Так пойте же
Сталину
славу
Стихами,
подобными сплаву
Золота
и серебра!...
Снова все захлопали, и Алескер-муэллим подумал, не надо ли еще раз встать и выпить за здоровье товарища Сталина или, может быть, хватит? Нет, пожалуй, не нужно, решил он, это было бы уже слишком, а все, что слишком, все нехорошо.
Конечно, Алескеру-муэллиму не нравилось, что Арзу учит наизусть такие стихи, но что же можно было сделать, ведь Арзу дитя эпохи, и в тот вечер оказалось очень кстати, что Арзу прочла именно эти два стихотворения. Хыдыр-муэллим все же не полный осел, пусть поймет, увидит, какая идейная семья у директора школы, и поступок Хосрова-муэллима - не более чем случайность.
Когда Авазбек еще не был разоблачен как английский шпион и террорист, на одном из своих дней рождения Арзу, заложив руки за спину и выпятив грудь (тогда она еще не была пионеркой), тоже читала стихи о дорогом дедушке Сталине, сначала на азербайджанском языке, потом на русском. И Авазбек (он сидел рядом с Алескером-муэллимом) прошептал себе под нос: "Хорошо, что она по-французски таких стихов не читает..." Алескер-муэллим сделал вид, что не слышит, но некоторое время сердце его билось тревожно, он внимательно осматривал всех сидящих за столом, особенно Афлатуна-муэллима. Но нет, к счастью, никто не услышал шепота Авазбека. Афлатун-муэллим подвыпил, опьянел, ему было ни до чего.
Событие произошло три года назад; шепота Авазбека никто не слышал, но, несмотря на это, Авазбека теперь не было в жизни, Авазбек расстрелян, и после расстрела на собраниях, митингах, слетах ненависти в школе все, в том числе и Алескер-муэллим, проклинали Авазбека, разоблачали его, призывали друг друга быть бдительными, уметь отличать замаскированных врагов народа.
Не нужно прислушиваться к шепоту, Алескеру-муэллиму казалось, что соответствующие органы издалека проникают и в сердце человека, читают его мысли, и когда Алескер-муэллим задумъюался об этом, у него портилось настроение, он с трудом брал себя в руки, обманывая Афлатуна-муэллима, льстя ему, обрабатывая, с огромным трудом добивался лада среди людей в школе...
В тот снежный зимний вечер, когда Арзу исполнилось десять лет, Хыдыр-муэллим все так же курил, пил водку, не разговаривал и думал. Хыдыр-муэллим думал о делах мира, о неблагодарности людей, бесчестности, бессовестности. Кто мы были до революции? Никто... Ни одного приличного спортсмена у нас не было. Во всем таком большом Азербайджане пять-шесть пехлеванов и пять-шесть поднимающих тяжести, и все! И они были примитивные, не выходили на международную арену. В Баку было всего-навсего два спортивных клуба "Сокол" и "Унитас". Да и в самой России что было? Только Поддубный да Заикин, а кто еще? Товарищ Сталин так развил физическую культуру в стране! Теперь в стране около шестидесяти тысяч (тысяч!) физкультурных коллективов, спортсменов около пяти миллионов, около тысячи спортивных залов, число стадионов перевалило за триста (триста! э!)! Чего же вы еще хотите, бессовестные?! Советские гимнасты участвовали в Третьей рабочей олимпиаде в Антверпене! Можно не замечать такой подъем? А кто его совершил? Товарищ Сталин! А в Азербайджане кто совершил? Товарищ Мир Джафар Багиров! Гимнастика, легкая атлетика, баскетбол, волейбол... Были они до революции? Простого мяча не было, драными тряпками набивали круглый мешок, зашивали и играли в футбол на площади Кемюрчу... А теперь как же получается у тебя, Хосров-муэллим? Воспитываешь новое поколение?! Да, язык не поворачивается назвать тебя священными словами "советский педагог"! Не пьешь за здоровье такого человека, такого вождя? А посмотришь на тебя - вроде тихоня... Настоящий ты мошенник и враг, вот ты кто! И видишь, зараза, какую жену себе нашел? Не женщина, а рыба, сукина дочь!... Хыдыр-муэллим ненавидящими глазами посмотрел на Хосрова-муэллима, и Хосров-муэллим под этим взглядом страшно побледнел и почувствовал, как съеживается, совсем уменьшается, и чего только не повидавший этот человек чуть не заплакал под взглядом Хыдыра-муэллима. Хосров-муэллим не сомневался: он допустил такую ошибку, за которую придется дорого, очень дорого платить. Два месяца Хосров-муэллим, выходя из дома и направляясь в школу (кроме школы, он никуда не ходил), уносил с собой ласковое, любимое тепло тюфяка, подушки, на которых они спали с Гюльзар. Шел урок, но шеей, спиной он ощущал тепло подушки и тепло тюфяка - в сущности, это было тепло тугого, полного и гладкого тела Гюльзар-ханум. И в тот зимний вечер, когда Арзу исполнилось десять лет, Хосрову-муэллиму казалось, что то тепло силой вытягивают из его тела.
Калантар-муэллим, выпив немного, сказал прекрасные слова о дружбе, доверии, преданности, искренности, благородстве. Он приводил мудрые высказывания Физули и Сеид Азима Ширвани. Алескер-муэллим, стараясь поднять политический уровень застолья, под каким-то предлогом снова произнес тост в честь товарища Мир Джафара Багирова (и все сидящие за столом встали и опорожнили рюмки до дна), потом произнес здравицы в честь особо связанных с Баку, с азербайджанскими большевиками близких соратников и учеников товарища Сталина - товарища Анастаса Ивановича Микояна и товарища Лаврентия Павловича Берии. Произнесены были и тосты за всех сидящих за столом по отдельности (только за Хосрова-муэллима и Гюльзар-ханум никто, в том числе и Алескер-муэллим, не осмелился провозгласить тост). Даже Фирудин-муэллим пропел две-три народные песни... Но несмотря ни на что, скрытая напряженность из-за стола не уходила. Только Гюльзар-ханум оставалась в неведении, даже то, что за их здоровье не сказано слово, не произвело на женщину впечатления, она попросту ничего не заметила, все так же ласково, так же приветливо улыбалась всем, теми же влюбленными глазами смотрела на Хосрова-муэллима, и блаженство и счастье, ушедшие в глубь больших черных глаз Гюльзар-ханум, заставляющие ее большие черные глаза сверкать на протяжении всего торжества, были с нею. А Хыдыр-муэллим, собрав всю волю спортсмена, заставил себя досидеть до конца торжества и вместе со всеми подняться из-за стола, не то бы получилось так, что Хыдыр-муэллим сбегает с поля; нет, Хыдыр-муэллим поля не покинет, потому что отступить перед противником, пойти на компромисс - это противоречило спортсменской натуре Хыдыра-муэллима. Эти люди еще хорошенько не знали Хыдыра-муэллима...
Ночью, когда разошлись гости, Алескер-муэллим все не мог выйти из роли, которую играл на протяжении всего торжества. Он горделиво спросил Арзу:
- Ну? Видишь, как отлично мы провели твой юбилей?!
Арзу кивнула и сказала:
- Да, хорошо получилось. Но в стенной газете я буду критиковать Хосрова-муэллима!
Алескер-муэллим почувствовал, что краснеет:
- Почему?
- А ты не видел?
- Что?
- Он не выпил за здоровье любимого ученика дедушки Сталина Мир Джафара Багирова!
Всегда сдержанный Алескер-муэллим вдруг так распалился, что не смог сдержаться:
- Что ж ты за человек, дочка? Он же за твое здоровье выпить хотел!
- Но ты ведь сам сказал, что за мое здоровье всегда можно выпить. А за здоровье вождей нужно пить в первую очередь! И ты сам, кстати, одну вещь сделал неправильно!
- Я? Что я сделал неправильно?
- Ты сказал - Арзу у нас своя, за ее здоровье выпьем потом...
- Получается так, что вожди - не свои...
Алескер-муэллим остолбенел:
- Да... Нечего сказать...
- Что? Я неправильно говорю? Вожди у нас не свои?
Алескер-муэллим взял себя в руки.
- Свои, конечно... Возможно, я неточно выразился. Но и ты неправильно поняла Хосрова-муэллима. Хосров-муэллим хотел сказать не так...
- А как он хотел сказать?
- Он хотел... Знаешь, есть такие вещи... Ты еще маленькая, не понимаешь...
- Не понимаю?
- Не понимаешь... Ты умная девочка, но есть такие вещи...
- Очень хорошо. Тогда ты напишешь мне ответ в нашей стенной газете!
- Не все можно писать.
- Почему?
Алескер-муэллим сел рядом с дочкой. Поцеловал Арзу, перевел разговор на другую тему, начал рассказывать интересные истории, которые нравились дочке. И пока Фируза-ханум (в мыслях ругая Хыдыра-муэллима до седьмого колена) мыла и вытирала на кухне вилки, ножи, тарелки, Алескер-муэллим говорил Арзу хорошие слова и внезапно почувствовал, что подхалимничает перед дочкой.
Наутро снег покрыл все вокруг, но белизна его утратила чистоту, и Алескеру-муэллиму казалось, что белизна снега пропитана какой-то невидимой грязью, как будто тот снег был гной и, разорвав тонкую пленку, он запачкает все вокруг.
Алескер-муэллим провел очень беспокойную ночь, через каждые полчаса вздрагивал, просыпался, ободрял себя: "Ничего не будет... А что может быть?... Очень хорошо прошло торжество... Ну слово одно не так сказал, да... Потом стало хорошо, все смыло, унесло... Дважды выпили за Четырехглазого" (Мир Джафар Багиров носил очки, и потому люди порой, размышляя про себя, беседуя шепотом, оглядываясь по сторонам, с самыми близкими, самыми доверенными людьми, называли его "четырехглазый")...
Ничего не будет - и Алескер-муэллим утром в такой холод хорошенько умылся из рукомойника (в холод он никогда так долго не мылся), холодная вода придала ему бодрости, энергии, но когда он вышел из дому и приблизился к школе, то беспокойство снова стало нарастать.
Первым в директорский кабинет Алескера-муэллима вошел Калантар-муэллим, и Калантар-муэллим в то утро был одним из самых озабоченных людей на свете.
- Хорошо мы провели торжество! Да придет тот день, когда мы отметим двадцатилетие детки Арзу!
- Большое спасибо.
- А стол у Фирузы-ханум - нет слов!...
- Да... - Алескер-муэллим улыбнулся, но сердце его забилось еще большей тревогой, потому что Алескер-муэллим увидел по глазам Калантара-муэллима, что он провел очень беспокойную ночь.
- Очень хорошо прошло торжество... - Калантар-муэллим отвел глаза от глаз Алескера-муэллима. - Но... этот злодей, сын злодея Хосров-муэллим, пошли ему бог хоть немного разума...
- Не обращай внимания, прошло и кончено... Чем меньше об этом разговоров, тем лучше... Как будто ничего не случилось, не затрагивай!
- Где это я буду затрагивать?... - И вдруг у этого весельчака, шутника, оптимиста Калантара-муэллима задрожали губы. - Я боюсь! сказал он. - Боюсь!... У меня семеро дочерей.
Алескер-муэллим налил воды в стакан из графина толстого стекла, который всегда стоял на столе в директорском кабинете, и протянул воду Калантару-муэллиму.
- Да успокойся ты!... Что с тобой будет? Тебе какое дело? Если казан закипит, то на голове несчастного Хосрова и закипит...
- Ты говоришь, ко мне не относится?
- Конечно!
- А к тебе?
Алескер-муэллим удивился, и сердце его забилось сильнее:
- Ко мне? Я так же, как и ты. И ко мне не относится!...
- Но ведь в твоем доме случилось?!
- Ну и что?
Выпив воды, Калантар-муэллим немного пришел в себя, пожал плечами, спросил:
- Как ты думаешь, сукин сын Хыдыр донесет?
Старый бакинец Калантар-муэллим знал большинство жителей Баку.
- Они, - сказал он, - род Хыдыра, во всех поколениях были плохими людьми!... Его отец, амбал Ордухан, говорят, за тарелку бозбаша (горохового супа) готов весь Баку продать!
Алескер-муэллим не сказал ни слова. Как только он вошел в кабинет, сразу же хотел вызвать Хыдыра-муэллима, но не вызвал, подумал, получится - "на воре шапка горит". Ну что ж, Хыдыр-муэллим ведь тоже человек, он должен понять, что нельзя делать других несчастными, у людей семьи, дети, нельзя людей в ссылку...
После Калантара-муэллима в кабинет вошел взволнованный Фирудин-муэллим:
- Ты видишь этого подлеца?!
Алескер-муэллим, конечно, знал, о ком речь, но Фирудин-муэллим был человек культурный, говорил деликатно, и его волнение, резкие слова расстроили и без того расстроенного Алескера-муэллима.
- Кого ты ругаешь? Что с вами со всеми? О ком ты говоришь?
- Как кого ругаю? Хыдыра, конечно! Только что подошел ко мне и спрашивает: вчерашнее происшествие поставишь сегодня на заседание бюро или нет? Причем не просто так спрашивает, а с угрозой...
Алескер-муэллим не смог сдержаться:
- Чтоб тебя приподняло и шлепнуло!
- А ты такого человека на торжество приглашаешь...
- Так ради вас ведь пригласил!... Решил, чтобы этот нечестивый к вам не цеплялся!... Откуда мне было знать, что бог отнял разум о Хосрова?! Как я мог это знать?!
Когда Фирудин-муэллим выходил из кабинета, Алескер-муэллим вдруг вспомнил Авазбека, вернее, вспомнил жену, дочь Авазбека; теперь Авазбеку что, как однажды в мир пришел, так однажды и ушел, а горе жене и дочери, как члены семьи врага народа они вынуждены скитаться без угла, вот где говорят: беда тому, кто остался... Одинокая женщина и одинокая девочка, что они теперь делали в степях Казахстана, в каком были несчастье?... И теперь вот Хосров выкинул фокус... Судьба, что ли, такая?...
Вошел Алибаба-муэллим.
- Салам.
- Салам.
- Как дела?
- Да как? Ничего...
- Знаешь, что... Не думай, что я вчера напился. Водка меня не взяла. Я всю ночь думал... Я двадцать лет в партии! Я не ребенок! Я грудью буду защищать Хосрова! Я не потерял большевистской совести! Но многие потеряли! Многие давно потеряли! Я...
- Да погоди ты пока... - Алескер-муэллим понял, что Алибабамуэллим тоже всю ночь успокаивал себя. - Что случилось?
- Да как "что случилось", слушай, ты спишь, что ли? Вся школа спрашивает, что вчера произошло у Алескера-муэллима дома? Хыдыр разнес всем... Кого ни встретит, говорит, увидите, что я устрою длинному негодяю Хосрову!...
Алескер-муэллим опять не смог удержаться:
- Какой мерзавец!... - У Алескера-муэллима все внутри дрожало от волнения, он слышал стук собственного сердца, как будто в далеких казахстанских степях были не жена и дочь Авазбека, а Фируза-ханум с Арзу - Алескер-муэллим никогда так глубоко не ощущал страха эпохи, в которую жил, не чувствовал несчастья так близко. Алескеру-муэллиму так явно представилось существование бедных, беззащитных, нежных Фирузы-ханум и Арзу в безлюдных степях Казахстана среди снежной метели, под похотливыми взглядами мужских глаз, глядящих как волк на добычу, - так явно представилось все, что его затошнило, лоб покрылся холодным потом и в желудке начались колики.
Алескер-муэллим был опытным человеком, он умел держать себя в руках, даже в самые трудные минуты действовал обдуманно, но в то зимнее утро в школе, в директорском кабинете, где просидел восемнадцать лет, Алескер, как ребенок, тонул в полной безнадежности.
Какое-то время в комнату никто не заходил, но Алескеру-муэллиму казалось, будто кто-то, стоя за дверью, с колотящимся сердцем не осмеливается войти. Было так или не было, но дверь отворилась, вошел Хосров-муэллим и остановился у двери.
Алескер-муэллим посмотрел на этого длинного, худого человека, жалкого с головы до ног: от вчерашнего сияния, от вчерашнего счастья не было и следа, Хосров-муэллим находился в еще более бедственном положении, чем прежде, чем до того, как они с Гюльзар нашли друг друга. Алескеру-муэллиму показалось, будто и седые волосы Хосрова-муэллима поседели именно в эту ночь. Алескер-муэллим смотрел на Хосрова-муэллима, видел перед собой неизлечимого больного, конец которого совсем близок, даже на мгновение, всего на одно мгновение Алескеру-муэллиму показалось, будто Хосров-муэллим лежит в гробу, что гроб сейчас принесли и поставили вертикально в дверях. Алескер-муэллим вздрогнул от этого видения, он встал и подошел к Хосрову-муэллиму.
- Слушай, - сказал Алескер-муэллим, - ну что бы с тобой случилось, если бы ты выпил за этого... этого... - Тут Алескер-муэллим остановил себя, не осмелился обругать ЭТОГО (четырехглазого), - ...за его здоровье? А? Не хочешь, про себя произнеси другой тост, тебе в душу кто-то лезет?! Ребенок ты, что ли? Ты столько времени не видишь эту трескотню? А? А теперь вот как побитый!
Хосров-муэллим, сглатывая воздух, с движущимся вверх-вниз длинным и острым кадыком сказал:
- Не знаю, ей-богу, не знаю, как получилось... Слова сами вылетели изо рта... И вас в плохое положение поставил... Черт со мной, боюсь, и на вас скажут...
Алескер-муэллим на этот раз основательно вздрогнул:
- А на нас за что? Что мы сделали?
Хосров-муэллим сказал:
- Не знаю... На ум всякое приходит...
В это время дверь кабинета открылась. Хыдыр-муэллим с горящими яростью глазами хотел войти, но, увидев стоящих лицом к лицу Алескера-муэллима с Хосровом-муэллимом, громко (демонстративно!) захлопнул дверь.
Алескер-муэллим отвел глаза от двери, снова поглядел на Хосрова-муэллима, с откровенной безнадежностью спросил;
- Этого ты не видел там, что ли, несчастный? Мало тебе в жизни досталось? Только-только с бедой простился, построил семью!...
Хосров-муэллим до утра не спал. Когда пришли домой из гостей, разделись, легли... Они ехали в трамвае и замерзли. После уличного холода Гюльзар-ханум, не ведающая о делах мира, в постели сжала Хосрова-муэллима в своих гладких, полных, горячих объятиях, и ее гладкая кожа, ее горячее, ласковое тело заставили Хосрова-муэллима забыть обо всем, среди тепла и ласки счастье Хосрова-муэллима, которое продолжалось уже два месяца и внезапно чуть не кончилось, чуть не исчезло на давешнем торжестве, теперь снова вернулось, и в том счастье не было для Хосрова-муэллима ни Хыдыра-муэллима, ни Мир Джафара Багирова, ни страха перед Мир Джафаром Багировым; чувства, с которыми Гюльзар семь лет жила одна, с которыми боролась внутренне изо всех сил, теперь каждый раз вскипали новой любовью, непреодолимой страстью, и два месяца они жили этой любовью, этой страстью, и в ту снежную зимнюю ночь было так же... Потом Гюльзар, совершенно обессилев, заснула прекрасным сном, и Хосров-муэллим, глядя в темноте маленькой комнаты, в которой одиноко жил долгие годы, предшествующие этим двум месяцам, на белые и полные руки, на большие и горячие груди Гюльзар как на тайну, легенду, послание совершенно иного мира - мира, который еще два месяца назад был недосягаем для Хосрова-муэллима, - вдруг вспомнил, что на свете есть Хыдыр-муэллим, Мир Джафар Багиров и на свете между Хыдыром-муэллимом и Мир Джафаром Багировым, на большом расстоянии, есть люди, один выше другого (и столько людей!), которые тысячу таких, как Хосров-муэллим, согнув в бараний рог, засунут в жидкий азот и даже не охнут. Холод жидкого азота внезапно на глазах Хосрова-муэллима превратил в лед горячее тело Гюльзар, и теперь его гладкость казалась гладкостью льда.
Хосров-муэллим до утра просидел на кровати и в холоде жидкого азота ощутил несчастье как существо, желающее всунуться между ними - Гюльзар и Хосровом-муэллимом. И языки костра, пылающего где-то вдалеке, излучали не жар, а холод жидкого азота...
Хосрову-муэллиму казалось, что наступит утро и он, усевшись в фаэтон Ованеса-киши, опять уедет из дому, опять начнется то невозвратное путешествие, дети снова, как в то утро, поднимут шум: "Папа, до свиданья!..." - скажет Джафар... "Папа, приезжай быстрее!..." - скажет Аслан...
"Папа... Папа", - скажет двухлетний Азер, и Ширин ОПЯТЬ плеснет ему вслед ковшик воды, потом и Ширин, и шестилетний Джафар, и четырехлетний Аслан, и двухлетний Азер ОПЯТЬ погибнут, его ОПЯТЬ не впустят в Гадрут, и костер ОПЯТЬ будет гореть.
Хосров-муэллим хотел встать, хотел пойти умыться, немного успокоиться, но стоило ему шевельнуться, фаэтон Ованеса-киши встряхивало на камушке по дороге в Шушу, и горная дорога, ведущая в Шушу, была теперь черной-пречерной, и Хосров-муэллим настолько реально ощущал этот черный цвет, будто вот сейчас он как вязкий сок прилипнет к лицу, к телу, но самое страшное, что Хосрову-муэллиму казалось, будто черный липкий цвет вот сейчас окутает и белейшее тело Гюльзар.
Хосров-муэллим, сидящий на кровати, ощутил, как из глубины его, помимо его воли, поднимается тот же стон, что в страшную ночь у костра. Вернее, этот звук больше подходил на повизгивание, чем на человеческий стон, но повизгивание постепенно нарастало, Гюльзар услыхала во сне страшный звук, вырывавшийся из груди Хосрова-муэллима, и... улыбнулась...
Хосров-муэллим в темноте комнаты отчетливо ощутил улыбку на лице Гюльзар. Гюльзар зашевелилась в постели, еще шире раскинув руки, повернулась к Хосрову-муэллиму. Гюльзар вытянула свои белые-пребелые руки вдоль подушки, и в темноте стали видны даже мягкие волоски у нее под мышками, одна грудь вылезла из выреза шелковой ночной рубашки, и жар ее груди принес тепло Хосрову-муэллиму, и повизгивание оборвалось.
Хосров-муэллим не боялся несчастья, которое случится с ним самим, - для него в несчастье ничего страшного не было, - Хосров-муэллим не хотел, чтобы замерзло, превратилось в жидкий азот тепло Гюльзар... Потом Хосров-муэллим вспомнил Алескера-муэллима, Калантара-муэллима, Алибабу-муэллима, Фирудина-муэллима, подумал о семьях этих людей, представил себе Фирузу-ханум и Арзу и понял: он совершил такую ошибку, из-за которой все - от семи дочек Калантара-муэллима до Арзу будут выброшены на улицу...
Алескер-муэллим отвел глаза от Хосрова-муэллима, подошел к столу, хотел что-то сказать, но не сказал, только махнул рукой и вздохнул: седины в волосах Хосрова-муэллима за прошлую ночь заметно прибавилось.
Хосров-муэллим ушел. Алескер-муэллим встал у окна, выходящего в школьный двор. На подоконнике стояли ряды больших и маленьких керамических горшочков, в горшочках росли цветы, лепесточки были и красные, и желтые, и фиолетовые. И все говорили теперь Алескеру-муэллиму о горестных, о печальных делах мира... Цветы вырастила Фируза-ханум и отправила с Арзу в школу, в отцовский кабинет. Красивые, нежные цветы конечно же не ведали о мире, красивые, нежные цветы не знали, до чего порой доходит человек, как страдает его душа, как плачет совесть...
Алескер-муэллим услышал, что дверь открылась, но не обернулся, смотрел на цветы, и вдруг ему показалось, что кто-то целится ему в спину и сейчас выстрелит, сейчас пуля продырявит ему спину, пролетит насквозь, ударит в Фирузу, в Арзу... Алескер-муэллим почувствовал резкую боль в спине от той пули и резко обернулся.
Хыдыр-муэллим стоял в дверях и гневно смотрел на Алескера-муэллима. Хыдыр-муэллим тоже провел ночь в тревоге и беспокойстве. Он жил на Баилове и вчера, выйдя от Алескера-муэллима, не сел в трамвай, а всю долгую дорогу под снегом прошел пешком. Пеший поход был организму полезен. Хыдыр-муэллим шел и размышлял, шел и думал о продажных людях. Общество надо было очистить от таких продажных как Хосров-муэллим. И нечего ждать. До каких пор Хыдыр-муэллим должен ждать? В наступление надо переходить, в наступление! Любая команда хоть футбольная, хоть баскетбольная, да какая бы ни была, - если в наступление не перейдет, победу не завоюет. Люди, которым, кажется, и цена-то грош, глядишь, проявляют бдительность, идут в наступление, разоблачают подобных Хосрову-муэллиму и достигают высоких ступеней! А Хыдыр? Хыдыр, выходит; хуже?! Выходец из трудовой семьи?!
Да кто вообще лучше Хыдыра мог бы руководить азербайджанским спортом? Спорт-то он знает как свои пять пальцев. Всех спортсменов знает. А его, Хыдыра, никто не знает. Потому что Хыдыр отстает от жизни. Хосров-муэллим откровенный враг, тут говорить не о чем. Больше ему сладкий язык Алескера-муэллима не поможет. За здоровье ТАКОГО ЧЕЛОВЕКА выпить не хотел, перед всеми протест выразил - кто этому врагу теперь сумеет помочь? А Хыдыр если и сейчас себя не проявит, то когда же и проявлять? Промедлишь, так и не видать тебе руководящей работы в области спорта, до конца жизни будешь прозябать в этой дурацкой школе, среди хилых, едва волочащих зад учителей да тупых учеников, не способных прыгнуть в длину даже на два метра. У Хыдыра друзей на высоких постах не было, никто ему не помогал, и все, чего достиг Хыдыр до сих пор, было делом его собственных рук. Но все еще впереди! Сегодня, считал Хыдыр, он достиг еще слишком мало.
До чего Хыдыр дожил... Единственный, кто протянул ему руку помощи, был вагоновожатый Афлатун-муэллим... Правда, вагоновожатый Афлатун-муэллим был теперь директором школы, но какая разница, вагоновожатый Афлатун-муэллим мог быть хоть министром, все равно он остался бы на своем уровне - водителя трамвая, как личность он никем иным быть не мог. А Хыдыр должен был смочь, должен поднять самого себя так, чтобы оказаться на недосягаемой для таких вот вагоновожатых афлатунов призовой высоте.
Знание Хыдыра, бесстрашие Хыдыра, способности Хыдыра нужны были не ему одному, а всему азербайджанскому спорту, и Хыдыр обязан был действовать. Разоблачение бессовестного Хосрова для Хыдыра репетиция, Хыдыр переходит в наступление, он идет в наступление на цель, после репетиции начнутся большие дела. Хыдыр очистит общество от врагов. Хыдыр возглавит азербайджанский спорт!
В ту снежную зимнюю ночь Хыдыр-муэллим исполнился такой решимости, что будто и тело этого сверх меры здорового и сильного человека стало еще здоровее и сильнее, он еще увереннее, еще быстрее зашагал по снегу. А придя домой, он увидел, что Абдул, как всегда, не спит. Абдул, как всегда, ждет брата.
Отец Хыдыра-муэллима, Ордухан, до революции и в первые годы после нее был известным в Баку амбалом (грузчиком), и таким известным, что владельцы компании, занимающейся погрузкой на корабли на верфях, порой предпочитали амбала Ордухана самому знаменитому амбалу, легендарному амбалу Баку - Дадашу. В год рождения Абдула, летом 1929 года, на площади Кемюрчу под мешком лука в сто двадцать килограммов сердце амбала Ордухана вдруг разорвалось, вскоре умерла и мать, и Хыдыр с Абдулом остались одни, и все эти годы Хыдыр был для Абдула и отцом, и матерью. Абдул не просто очень любил своего старшего брата, он им гордился, хвастался, и Хыдыр хотел бы, чтобы младший брат и над ним самим поднялся, пусть все увидят, что сыновья амбала Ордухана без чьей-либо помощи, своими силами достигли высоты! Хыдыр немедленно перейдет в наступление! Хыдыр вырвет желаемое из глотки у жизни, добьется своего...
В ту ночь Хыдыр без сна лежал в кровати, раздумывая, планируя, мечтая, и ближе к утру оказался в некоем воображаемом мире, согревающем душу в снежный зимний холод: он руководил азербайджанским футболом, строил новые стадионы, создавал команды, растил спортсменов, стоя на трибуне вместе с руководителями партии и правительства, принимал физкультурный парад, произносил речи с высоких трибун и даже... Сам Михаил Иванович Калинин в Кремле вручал Хыдыру Гафарзаде орден за выдающиеся заслуги в области физической культуры, и фотография, сделанная в момент, когда сам Михаил Иванович Калинин в Кремле пожимал Хыдыру руку, обошла все газеты Советского Союза, в том числе, конечно, газету "Красный спорт"...
Возможно... Возможно даже, товарищ Сталин узнает о Хыдыре, потому что товарищ Сталин очень любит спортсменов! Правда, и среди спортсменов есть негодяи, которые предают товарища Сталина (враги хуже Хосрова-муэллима!). Вон, Николай Ковтан!... Было время, когда одно имя Ковтуна наполняло сердце Хыдыра радостью, потому что Ковтун был первым советским спортсменом, прыгнувшим в высоту больше двух метров, он был рекордсменом мира! В "Красном спорте" выходили его фотографии! Ну и что? Негодяй оказался врагом народа! Неблагодарным товарищу Сталину оказался! Ах ты, мерзавец, если бы не товарищ Сталин, разве ты смог бы прыгнуть в высоту 2 метра 01 сантиметр?! Вообразил, что смог бы. Вот поэтому теперь твое имя и называют с ненавистью. В позапрошлом году поймали, посадили мерзавца, пошел вон!... А этого Хосрова-муэллима вытащишь на стадион, так он и на метровую высоту не прыгнет, а посмотри, какое говно!... Хыдыр всегда будет бдительным, даже с самых знаменитых спортсменов он сорвет маски, он будет воспитывать спортсменов достойных товарища Сталина.
Вот такую беспокойную и в то же время приятную ночь провел Хыдыр-муэллим и теперь, стоя в дверях директорского кабинета, гневно глядя на Алескера-муэллима, сказал:
- Алескер-муэллим, такого врага брать под крыло нельзя! А вы берете! Думаете, я вчера не понял, почему вы повторили тост за товарища Мир Джафара Багирова? Хотели покрыть действия врага! Но вы не сумели заставить замолчать мою совесть! Я человек открытый и на ринге всегда бил открыто, советую вам знать. А покровительствовать врагу не советую! Вам же будет хуже! Я этого дела так не оставлю! Я до самого товарища Мир Джафара Багирова дойду!
Хыдыр Гафарзаде вышел из кабинета и хлопнул дверью.
Бедный профессор Фазиль Зия говорил, бывало, своим пациентам: почаще ходите в театр! Бедный прекрасный человек, самому ему частое хождение в театр не помогло.
Алескер-муэллим был в глубочайшем расстройстве, жуткая тревога терзала его, тревогу породили не только страх, паника, но и то дело, которое Алескер-муэллим задумал совершить.
Хыдыр-муэллим, конечно, пойдет в органы доносить на Хосрова-муэллима - в этом больше нельзя сомневаться - и тогда, и тогда...
Алескер-муэллим, глядя на красивые, нежные цветы в горшках, снова увидел в безлюдных степях Казахстана среди снежной пурги, под похотливыми мужскими взглядами две беззащитные фигурки, мать и дочь Фирузу и Арзу... Надо торопиться... Другого выхода нет. Надо опередить. Надо опередить этого сукиного сына Хыдыра Гафарзаде... Иначе и Алескера-муэллима в покое не оставят, иначе Фируза и Арзу окажутся в степи... Того сукиного сына надо, надо опередить, о поступке Хосрова должен сообщить сам Алескер-муэллим... Хосров и без того был приговорен, ему помочь все равно невозможно... В органы должен идти сам Алескер-муэллим... Если он не донесет, то после доноса подлого Хыдыра возьмут Алескера-муэллима, потом других преподавателей... Хосрову-муэллиму невозможно помочь, значит, надо помочь себе, помочь Фирузе, Арзу, помочь другим... Сам... Сам должен донести... Сам сказать... Ладно, не органам. Но райкому... Джумшудлу...
И Алескер-муэллим, отведя глаза от цветов, обессилевший от своего решения, с колотящимся сердцем подошел к столу, дрожащей рукой поднял телефонную трубку...
8
Прием
Вечером, около девяти часов, первый секретарь ЦК КП(б) Азербайджана Мир Джафар Багиров, стоя у окна в кабинете, смотрел на город. Отсюда хорошо была видна вся нижняя часть Баку, приморский бульвар и само море, и Мир Джафар Багиров, когда чрезмерно уставал, работая с утра до полуночи, любил подойти к окну и смотреть на море. Между простором, спокойствием, вечностью моря и суетой каждодневной жизни Мир Джафара Багирова, жизни в торопливой смене событий, кампаний, операций, когда последующая начиналась, прежде чем заканчивалась предыдущая, между нервным напряжением Мир Джафара Багирова и покоем моря был удивительный контраст, не возбуждающий, а, напротив, успокаивающий. Рабочее время товарища Сталина продолжалось с полудня до полуночи, и в течение всего этого времени, естественно, Мир Джафар Багиров тоже бывал на работе - Сталин мог позвонить даже в час ночи; а вставать рано Мир Джафар Багиров привык с детских лет, и работы было много, работа не кончалась, Мир Джафар Багиров не мог отдыхать, пока не кончалась работа, и поэтому все время недосыпал, а простор, спокойствие, вечность моря снимали усталость, успокаивали этого нервного человека, издалека приносили покой. Но в зимний вечер Мир Джафар Багиров смотрел не на Каспий, а на людей, снующих по улицам города, ожидающих трамвай на остановках. Тем людям, конечно, даже в голову не приходило, что их сопровождают глаза Мир Джафара Багирова.
Мысль об этом вызвала улыбку на полных губах раньше времени постаревшего сорокатрехлетнего Мир Джафара Багирова, он с шумом покатал между ладонями несколько карандашей: руки у него были в экземе, карандаши между ладонями утишали экземный зуд. Отведя глаза от людей, он посмотрел в сторону моря, на засыпанные снегом крыши домов.
Темень моря, слабая белизна покрывшего крыши и тротуары снега казались совсем застывшими, даже мертвыми в сравнении с движущимися туда-сюда людьми в пальто и шапках, с проезжающими по дороге машинами, трамваями, одинокими фаэтонами, и Мир Джафар Багиров снова посмотрел на людей, и у него мелькнула мысль, что если бы сейчас и он, как обыкновенный смертный, оказался среди этих людей, он бы некоторых узнал, с кем-нибудь поздоровался, может быть, даже перекинулся бы несколькими словами... Нет, пожалуй, конечно, не сейчас. Но еще шестнадцать-семнадцать лет назад точно перекинулся бы. Сейчас-то нет, невозможно: люди тотчас узнали бы Мир Джафара Багирова, кто застыл бы на месте, а кто и убежал, кто хором поздоровался бы, а кто и бог знает что сделал бы, и им всем было бы страшно, очень страшно - это он точно знал. Когда он сидел в президиуме на собраниях, совещаниях или же за столом в своем кабинете и внимательно взглядывал на высокопоставленных и простых людей, эти люди, как бы они ни различались внешне, боялись его одинаково, в глубине глаз у каждого, кто встречался глазами с Мир Джафаром Багировым, возникали страх, беспокойство, тревога. Мир Джафар Багиров видел страх в глубине человеческих глаз, как бы глубоко этот страх ни угнездился, и вообще от его взгляда ничто не ускользало. Мир Джафар Багиров хорошо знал и то, что люди боятся именно его, но если бы не было страха - Мир Джафар Багиров был абсолютно убежден, невозможно было бы свершить великие дела эпохи. Ведь люди по своей природе безмятежны, они любители готовенького. Если бы они не боялись, ни лозунги не помогли бы, ни идейность, ни бесчисленные речи, доклады. План по нефти не выполнялся бы, план по хлопку не перевыполнялся бы, и ряды партии не очищались бы от врагов. И партия, и весь Советский Союз слились для Мир Джафара Багирова в одно имя - товарищ Сталин. Интересы партии, благо страны означали интересы товарища Сталина и благо товарища Сталина. И Мир Джафар Багиров верно служил товарищу Сталину. И товарищ Сталин это знал. И Берия знал, и другие члены Политбюро. А в Азербайджане и партия, и республика, и сам товарищ Сталин слились в одно имя - Мир Джафар Багиров. И Мир Джафар Багиров от других требовал такого же верного служения себе, а верное служение было невозможно без страха, потому что неблагодарность была в природе человека. Никакая идейность, никакие лозунги и призывы не могли создать такой верности, которую создавал страх.
Мир Джафар Багиров не был пустым мечтателем, увлекающимся человеком, романтиком. Но в тот зимний вечер неожиданно в его сердце закралось чувство, похожее на тоску; ему захотелось быть обыкновенным смертным и куда-то идти, как обыкновенный смертный, куда-то спешить по улицам, среди людей. Чувство было мимолетно и быстро улетучилось, и Мир Джафар Багиров опять покатал карандаши между больными ладонями, и шум карандашей снова нарушил тишину кабинета
XVIII съезд партии был назначен на март нынешнего 1939 года, вся страна готовилась к съезду. И Мир Джафар Багиров объявил о проведении XV съезда КП(б) Азербайджана 25 февраля и все последние дни занимался только подготовкой к съезду. Для людей, снующих по улице туда-сюда, съезд был чем-то отвлеченным, вроде праздника - выступающие будут славить товарища Сталина, говорить о достигнутых успехах, о веселой и беззаботной жизни, газеты все напечатают, трудовые люди будут рапортовать о перевыполнении планов в честь съезда, принимать на себя новые обязательства... А для Мир Джафара Багирова приближающийся съезд означал, что надо еще больше работать, работать и работать.
Люди на улицах из окна казались очень маленькими, их беготня туда-сюда, их движения выглядели отсюда чуть ли не смешными, будто это были куколки в пальто и шапках, сновали и двигались маленькие куколки. В детские годы в Кубе по соседству жил мальчик, старше лет на пять или шесть, звали его Алескер (а фамилия? - сощурившись, он на мгновенье напряг память, и она, блестящая, тотчас выдала и фамилию мальчика, выхватив ее из многих тысяч знакомых фамилий, - Бабазаде), да, Алескер Бабазаде, очень много читающий мальчик, потом, кажется, он стал учителем. Однажды он взял у этого Алескера Бабазаде книжку на русском языке, и поскольку книжка ему понравилась, маленький Мир Джафар прочитал ее дважды, не захотел с нею расставаться, предложил что-то в обмен... Но Алескер Бабазаде не дал, выхватил книгу из рук. И Мир Джафар Багиров в уголке дворового яблоневого сада плакал от злости. Это был роман Джонатана Свифта "Гулливер", в тот тихий зимний вечер 1939 года, глядя из окна кабинета на снующих людей, Мир Джафар Багиров вспомнил книжку, и ему показалось, что он, как Гулливер, попал в страну лилипутов, что люди за окном все - лилипуты. Он снова покатал в ладонях карандаши и взглянул на большие стенные часы: до девяти оставалось семь минут. Как всегда на вечер он вызвал Народного комиссара внутренних дел республики, ровно в девять комиссар войдет в кабинет (наверное, теперь он пришел и ждал в приемной, когда будет ровно девять), даст информацию о событиях дня, покажет сводку, ответит на вопросы, получит указания, словом, прием пройдет как в обычные спокойные дни, своим чередом, и комиссар, сунув папку под мышку, уйдет, и без пятнадцати десять явится новое руководство "Азнефти" (тоже, наверное, уже пришли и ждут в приемной) - звонил из Москвы Поскребышев и сообщил, что завтра утром, часов в одиннадцать Мир Джафар Багиров должен по телефону дать товарищу Сталину данные о положении дел в "Азнефти".
Мир Джафар Багиров собрался было сесть за письменный стол, но остановился перед большим портретом товарища Сталина. Помещенный в широкую ореховую раму портрет был репродукцией с карандашной работы художницы Р. Малолетковой, и Мир Джафар Багиров только недавно велел повесить его у себя. Прежде на этом месте висел написанный маслом помпезный портрет товарища Сталина, а в работе Малолетковой не было ничего, кроме белого и черного, была простота, родственная простоте товарища Сталина; в то же время во взгляде товарища Сталина, в его аккуратно зачесанных назад густых черных волосах, закрученных черных усах было какое-то величие. Виднелся ворот "сталинки", в глазах товарища Сталина, зовущих народ в светлое завтра, был ласковый отблеск. А внизу была подпись - "И. Сталин", и в широких черных буквах на белом пространстве подписи была монументальность.
Портрет, в сущности, не походил на товарища Сталина. Вернее, походил... Но здешний товарищ Сталин не был настоящим товарищем Сталиным не потому, что товарищ Сталин на портрете был красивый, волосы и усы у него были черные, а не рыжие. А потому, что множество раз встречавшийся с товарищем Сталиным, часами разговаривавший с товарищем Сталиным, обедавший вместе с товарищем Сталиным у него дома, на даче, Мир Джафар Багиров никогда не видел такой улыбки и такого выражения глаз, как на портрете. Улыбка и выражение глаз были вымыслом художника, но хорошим вымыслом, а азербайджанские художники часто рисовали портреты Мир Джафара Багирова один к одному, как в жизни, и это ему не нравилось.
Катая меж ладонями карандаши, Мир Джафар Багиров на некоторое время устремил глаза на портрет товарища Сталина и, несмотря на вымысел художника на чужое выражение глаз и чужую улыбку товарища Сталина, снова ощутил одиночество этого человека, то есть товарища Сталина.
Мир Джафар Багиров никогда не чувствовал себя одиноким, вернее, чувствовать себя одиноким у него не было ни времени, ни охоты, но каждый раз при встрече с товарищем Сталиным - независимо от того, на собрании ли, на заседаниях в кабинете товарища Сталина, в беседе один на один, во время обеда у товарища Сталина на даче, он видел, что товарищ Сталин испытывает одиночество. Как всегда, внимательно слушая речи товарища Сталина или указания, суждения, шутки, внезапно Мир Джафару Багирову казалось, что внутри этого единственного и неповторимого в истории человечества, беспримерно великого вождя и учителя сидит хранимое втайне от всех страшное одиночество. Однажды в Москве (был такой же зимний день) в гостевой комнате ЦК они с Берией - тогда Берия еще не переместился в Москву, работал первым секретарем ЦК КП(б) Грузии - до полуночи сидели, разговаривали, вспоминали минувшие дни, людей, руководящих партийных, советских работников, которых знали по совместной работе в Азербайджанской чрезвычайной комиссии, обменивались мнениями, и тогда Берия сказал Мир Джафару Багирову слова о товарище Сталине, которые, наверное, не мог бы сказать никому в жизни: "А ты знаешь, Мир Джафар, ведь он, в сущности, одинокий человек..." Услыхав эти слова, Мир Джафар Багиров вздрогнул, потому что Берия как будто сказал вслух его тайную мысль. Вообще таких случайностей бывало много: Лаврентий Берия с Мир Джафаром Багировым часто одинаково думали, одинаково чувствовали.
Мир Джафар Багиров отвел глаза от портрета товарища Сталина и перед тем, как пройти за письменный стол, еще раз бросил мимолетный взгляд за окно: чтобы поднять не только Азербайджан, но и всю страну, чтобы разоблачить и истребить последнего врага народа, чтобы повысить дух миллионов, разжечь политическую страсть, товарищ Сталин необходим, товарищ Сталин был знаменем, знамя всегда надо держать высоко. Когда до революции товарищ Сталин - Коба осуществлял тайную революционную деятельность в Баку, народ называл его "Грузин Юсиф". Мир Джафар Багиров хотел превратить весь Баку в мемориальный музей Грузина Юсифа товарища Сталина. Это было непреодолимым, горячим, страстным желанием, целью Мир Джафара Багирова.
Товарищ Сталин говорил: "В Тифлисе я еще был революционным младенцем и только в Баку достиг степени ученика мировой революции". Эти слова он произнес в одном из выступлений в самом начале тридцатых, а теперь товарищ Сталин был учителем и руководителем мировой революции.
Привязанность Кобы к Баку возвышала не только Баку, но и весь Азербайджан и азербайджанский народ, и этим надо было воспользоваться. "Коба" по-грузински означало "отличный", и все дела, связанные с именем Кобы, должны были выполняться отлично, Ленин говорил о товарище Сталине "чудесный грузин" и был первым, кто назвал его "Стальным", то есть Сталиным, и это было точно: товарищ Сталин и был сталью, но не обыкновенной, простой, а отличной закаленной сталью.
До революции ненормальные интеллигенты меньшевики вели в Баку пропаганду, будто Коба - бандит, но такая пропаганда только еще больше прославила Кобу среди жителей Баку, потому что человек подчиняется силе. Ненормальные меньшевики не понимали, что когда они изображали Кобу бандитом, разбойником, они славили его, хвалили. Меньшевики никогда не могли приблизиться к народу, потому что не знали народ, не разбирались в психологии народа.
Лаврентий в книге "К вопросу об истории большевистских организаций Закавказья" хорошо осветил деятельность Кобы в Закавказье и особенно в Баку. Книга, в сущности, была докладом Лаврентия, произнесенным им в 1935 году на собрании актива Тбилисской партийной организаци, за прошедшие три с половиной года ее переиздали сорок раз на пятнадцати языках. Лаврентий гордился изданиями и с удовольствием доемонстрировал их гостям. Лаврентий стоял высоко, но умел радоваться как ребенок, как будто совсем малыш...
Книга и в Азербайджане была издана тиражом в 99 тысяч экземпляров - до сих пор невиданным, и Мир Джафар Багиров в своей только что опубликованной книге "Из истории большевистских организаций Баку и Азербайджана" высоко оценил произведения Берии: "Исключительная заслуга перед партией и страной принадлежит одному из верных учеников и соратников товарища Сталина Лаврентию Павловичу Берии, который в своей замечательной работе "К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье" с чрезвычайной силой и яркостью обрисовал революционную деятельность товарища Сталина в Закавказье, его роль как основоположника и вождя большевизма, вместе с Лениным создавшего боевую пролетарскую партию нового типа".
Но всего этого было мало. Надо было написать еще нагляднее, еще ярче, еще доходчивее и убедительнее, надо было пропагандировать бакинскую деятельность товарища Сталина и демонстрировать пропаганду другим, даже самому Лаврентию...
Народный комиссар внутренних дел Азербайджанской ССР действительно сидел в приемной Мир Джафара Багирова и не отводил глаз от стенных часов. Когда до девяти осталось три минуты, комиссар не выдержал: поднялся, поправил форму, пригладил волосы и встал у двери. Весь Азербайджан боялся комиссара. Но комиссар еще больше, чем весь народ его, боялся Мир Джафара Багирова, и каждый день у двери этого кабинета жуткий страх охватывал его, заставлял и трепетать и мобилизоваться.
Комиссар знал Мир Джафара Багирова с начала двадцатых, с тех пор, как Мир Джафар Багиров возглавлял азербайджанских чекистов. Потом Мир Джафар Багиров стал начальником Главного политического управления Азербайджана, а комиссар остался рядовым в органах, но постепенно привлек внимание товарища Багирова, а также работавшего в начале двадцатых годов под руководством Багирова в Азербайджане Берии. За верную службу комиссара переводили с должности на должность, трудился он и на партийной работе, и наконец всего месяц назад по представлению Багирова и с согласия Берии он был назначен Народным комиссаром внутренних дел Азербайджанской ССР. Хорошо зная Мир Джафара Багирова, комиссар знал, конечно, и его бешеный характер, и каждый раз, собираясь на прием к первому секретарю, готовился к самым невообразимым вопросам, никак не высказывался по поводу самых немыслимых приказов, просто-напросто аккуратно и старательно исполнял их. И теперь, в который раз проверяя по одной застегнутые пуговицы на кителе, готовил себя ко всему.
Новый начальник "Азнефти", новый главный инженер, новые заместители (прежние руководители "Азнефти" были разоблачены как враги народа и расстреляны), начальники трестов с папками в руках сидели в приемной и, наблюдая исподволь, как подтягивался сам комиссар, еще больше пугались, твердили наизусть про себя цифры по той области, за которую отвечали.
Наступило ровно девять, сидевший за столом со множеством одинаковых черных телефонов секретарь-помощник движением головы показал, что можно войти, и комиссар, последний раз одернув китель, проверил папку под мышкой (будто она могла куда деться...), открыл дверь и сказал по-русски:
- Здравствуйте, Мир Джафар Аббасович. Можно?
Мир Джафар Багиров сидел на своем месте. Переплетя толстые пальцы, оперся на стол, и кучка карандашей была перед ним; он кивнул - это было и приветствие, и приглашение войти. Комиссар подошел к столу и остановился. Мир Джафар Багиров сказал:
- Садись.
Комиссар сел и раскрыл папку, но, не говоря ни слова, стал ждать, чем заинтересуется Мир Джафар Багиров, с чего начнет.
Мир Джафар Багиров, отведя от комиссара покрасневшие от недосыпа и усталости глаза, снова посмотрел на портрет, висящий на противоположной стенке, свет люстры, падая на стекло, создавал на портрете блики, и в это время Мир Джафар Багиров, может быть, впервые в своей жизни вдруг подумал, что когда-нибудь товарищ Сталин умрет, и тогда, наверное, тело товарища Сталина, как тело Ленина, будет лежать в стеклянном саркофаге. Мир Джафар Багиров содрогнулся от этой мысли, и его здоровое сердце на мгновение, всего на мгновение, забилось сильнее, на миг ему показалось, что комиссар прочитал неожиданно промелькнувшую у него в мозгу мысль... Мир Джафар Багиров посмотрел на комиссара и спросил:
- Холодно на улице?
Комиссар инстинктивно взглянул на бумаги в папке и только тогда понял, что вопрос Мир Джафара Багирова к бумагам этой папки отношения не имеет, и растерялся от этого простого вопроса: Мир Джафар Багиров всегда говорил только непосредственно о деле, мнение подчиненных ему людей о погоде никогда его не интересовало. Что ответить?... Но Мир Джафар Багиров не стал дожидаться ответа комиссара и сказал:
- Да, ты ведь тоже в машине перемещаешься... - Потом, показав на портрет, спросил: - Как портрет?
Комиссар, повернув голову, посмотрел на портрет товарища Сталина и невольно встал, но опять не знал, что ответить, и вообще не понял, зачем задан вопрос, и очень забеспокоился. Мир Джафар Багиров не был человеком, задающим бессмысленные вопросы, живущим бессмысленными чувствами - комиссар это хорошо знал, но в то же время Мир Джафар Багиров в любую минуту мог задать самый неожиданный вопрос, и это комиссар тоже хорошо знал.
Правда, изредка бывали мгновения, когда комиссару казалось, будто Мир Джафар Багиров в самом далеком уголке своего сердца сентиментальный, мягкий человек, изо всех сил стремящийся скрыть от окружающих сентиментальность и мягкость и казаться жестоким, суровым. Но мгновения эти были слишком мимолетны, и комиссар понимал, что ошибся, что не было в этом человеке никакой сентиментальности или мягкости, а была, наоборот, одна жестокость и суровость, просто временами ему вдруг хотелось почему-то скрыть жестокость и суровость, тогда он показывал признаки мягкости и сентиментальности. Мозг Мир Джафара Багирова учитывал влияние на окружающих каждого своего слова и жеста, как мозг шахматиста, точно просчитывающего множество ходов. Разница в том, что шахматист просчитывал игру, когда сидел за шахматной доской, а Мир Джафар Багиров находился в игре непрерывно, на протяжении целых суток, то есть всю свою жизнь. Он был постоянным игроком.
Однажды в самый суровый зимний период в Азербайджане сложились такие условия, что было совершенно невозможно выполнить план республики по шерсти. И тогда на созванном в кабинете совещании - вот в этом самом кабинете - как кричал Мир Джафар Багиров, какое у него было выражение лица, как, может быть, у самых первобытных людей, когда они выходили биться друг с другом не на жизнь, а на смерть, какая незабываемая ярость, какой страшный холод был в его глазах... После того совещания в самый разгар зимы по непосредственному указанию и под надзором Мир Джафара Багирова работники административных органов объезжали село за селом в занимающихся производством шерсти районах, стаскивали одеяла со спящих, выдергивали из-под них тюфяки, конфисковывали шерсть, грозя пистолетом, - и план республики по шерсти был выполнен. Нет, в сердце Мир Джафара Багирова не было места никакой тонкости, нежности, мягкости, жалости. Еще в 1922 году Кавказская краевая комиссия по чистке партийных рядов объявила М. Д. Багирову выговор за то, что он лично избивал политических заключенных, а ровно через пятнадцать лет после этого Мир Джафар Багиров сам лично застрелил министра просвещения республики Мамеда Джуварлинского и начальника управления кино-фотопромышленности Гулама Султанова.
Бывая на приеме у первого секретаря, комиссар несколько раз становился свидетелем телефонных разговоров Мир Джафара Багирова с товарищем Сталиным. Разумеется, Мир Джафар Багиров разговаривал с товарищем Сталиным с большим почтением, но в то же время в их разговоре была какая-то интимность, какая-то близость, Мир Джафар Багиров был для товарища Сталина не просто руководящим партийным деятелем, но еще и человеком, чья личная преданность высоко ценилась. Мир Джафар Багиров иногда, под настроение, называл Маркаряна, работавшего сначала заместителем комиссара внутренних дел Азербайджанской ССР, потом комиссаром, потом снова заместителем, "мой верный цепной пес" и от всех требовал такой же преданности, потому что Мир Джафар Багиров сам был полон именно такой преданности к товарищу Сталину.
Задолго до революции, в 1909 году, товарищ Сталин сидел, арестованный, в Баку, в Баиловской тюрьме, в камере номер 38. Говорили, что когда он видел, как политических заключенных ведут в железных кандалах, то кричал им: "Ничего, товарищи, ничего! Эти кандалы нам еще пригодятся!" Комиссар часто ощущал железный холод тех кандалов на своей шее...
В Баиловской тюрьме тогда было 1500 заключенных - убийцы, воры, пьяницы и еще привезенные со всего Закавказья и Средней Азии политические заключенные: большевики, правые эсеры, левые эсеры, меньшевики, демократы, националисты... Товарищ Сталин в Баиловской тюрьме горячо спорил с политическими заключенными, пропагандировал идеи большевизма, читал произведения Маркса и Ленина, изучал эсперанто, потому что верил в единый язык будущего...
В будущее - то есть в сегодня. А сегодня единым языком был не эсперанто, а разоблачения, аресты и казни, и боявшийся разоблачения, ареста, казни комиссар сам был одним из тех, кто ревностно внедрял в жизнь тот единый язык. Чем сильнее комиссар боялся, тем усерднее он разоблачал, арестовывал, казнил.
Баиловская тюрьма не походила на нынешние подвалы НКВД, там заключенные свободно расхаживали, вели политические дискуссии.
Одно время и Орджоникидзе сидел в Баиловской тюрьме вместе с товарищем Сталиным и однажды из-за политических разногласий по знаку Кобы разбил кулаком губу эсеру Илико Карзевадзе. Тогда товарищ Сталин сказал: "Против партийного противника все дозволено". Правда, потом эсеры, поймав Орджоникидзе в Баиловской тюрьме одного, избили его так, что он стал пахнуть керосином, но слова, сказанные тогда товарищем Сталиным в Баиловской тюрьме, сегодня стали основным лозунгом партии. "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" - такой лозунг был везде написан, но это были всего лишь слова. А вот лозунг "Против политических противников все средства хороши!" нигде не писали, но следовали ему. А партия - значит, товарищ Сталин. В Азербайджане партия - значит, Мир Джафар Багиров.
Комиссар был в постоянном напряжении, потому что понять товарища Сталина (партию!), выстроить его дела в логическую последовательность было трудно, и с самого начала, с самой молодости, товарищ Сталин был окружен тайной. Бакинские армяне до сих пор вспоминают, как в начале века, когда был арестован близкий друг товарища Сталина Степан Шаумян, его по просьбе бакинского миллионера Шибаева освободил сам губернатор, а Шибаева склонил к такой просьбе Коба. Как? Это знал только сам Коба и еще Шибаев, чьи уж и кости давно сгнили...
У Кобы, который в 1907 году сбежал в Баку из сибирской ссылки, были три опасных противника: полковник Мартынов, бакинский полицмейстер (старый знакомый - в прошлом начальник тифлисской полиции, именно он Кобу в первый раз сослал в Сибирь), меньшевики и еще бакинские кочи. Правда, с бакинскими кочи Коба быстро нашел общий язык и вместе с ними запугал меньшевиков. А полковник Мартынов через год нашел избушку на Балаханских нефтяных промыслах, где скрывался Коба, и в 1908 году отправил его в ссылку в Вологду. Коба сбежал из Вологды и вернулся в Баку (теперь пусть кто-нибудь попробует сбежать из ссылки, посмотрю, как он это сделает!). Болван Мартынов! Коба тайком печатал революционные листовки в его типографии!...
Все это хорошо помнили старые бакинские большевики, сидевшие в Баиловской тюрьме за революционную деятельность, и теперь во время пыток рассказывали работникам органов, в том числе и самому комиссару, чтобы доказать, что они не враги народа, но это старым бакинским большевикам не помогало, все были разоблачены как враги народа и все расстреляны.
Комиссар - русский человек - в юности был брадобреем на Баилове. Ну и что? На должность первого народного комиссара внутренних дел СССР товарищ Сталин назначил Ягоду, а Ягода в молодости был аптекарем. Кто был Ежов? Кто в двадцатые годы знал Николая Ивановича Ежова? Никто! Где-то кем-то в Казахстане работал.
Ягода оказался врагом...
Вот о чем думал комиссар, уставившись на портрет товарища Сталина. Комиссар, подумав об этом, сглотнул. Еще недавно при одном звуке имени Генриха Григорьевича Ягоды любой человек невольно подтягивался, комиссар и сам, желая похвалить рядового чекиста, бывапо говорил: "Настоящий ягодовец!" Сколько Ягода разоблачил врагов народа, сколько замаскированных кулаков понесли заслуженную кару, сколько чуждых советскому обществу людей - сотни тысяч! были лишены голоса! А потом выяснилось, что один из самых ярых врагов народа как раз Ягода. На суде Вышинский обвинил Ягоду в медленном отравлении Николая Ивановича Ежова, и Ягода признался, его расстреляли, он исчез насовсем, и теперь будто и не было никогда человека по имени Ягода. Но комиссар хорошо знал цену признаний, сам нередко их добивался.
Вышинский на суде сказал: "Как мы видим, Ягода - не просто убийца. Это убийца с гарантией на неразоблачение. Его предположение, однако, и здесь не оправдалось. Гарантия оказалась гнилой, она провалилась. Ягода и его подлая преступная деятельность разоблачены, разоблачены не той предательской разведкой, которую организовал и которую направлял против интересов Советского государства и нашей революции изменник Ягода, а разоблачены той настоящей, подлинно большевистской разведкой, которой руководит один из замечательнейших сталинских сподвижников - Николай Иванович Ежов".
До революции Вышинский был одним из самых болтливых адвокатов в Баку. Какой вере он служил, неизвестно, но вот поди ж ты, меньшевик, а стал Прокурором СССР и самого Ягоду обвинял в страшных злодеяниях. Поэтому комиссар ожидал всего и сам вовсе не был уверен в своем завтрашнем дне. После Ягоды комиссару казалось, что Ежов вечен, но теперь выясняется, что и до конца Ежова немного осталось. Правда, Ежов пока избирался вместе с товарищем Сталиным в почетный президиум. Среди пришедших на траурное собрание в Большой театр по случаю пятнадцатилетия со дня кончины Ленина вместе с товарищем Сталиным и другими руководителями был и Ежов, но комиссар видел черные тучи над головой Ежова, всего полтора года назад указом Калинина получившего звание Главного комиссара государственной безопасности. Когда несколько месяцев назад Ежова назначили одновременно комиссаром водного транспорта, у комиссара сразу возникло подозрение. И в декабре прошлого года Ежов был освобожден от должности народного комиссара внутренних дел СССР, а на его место назначили Лаврентия Павловича Берию. Теперь Ежов был только комиссаром водного транспорта - вряд ли на свете могло быть что-нибудь смешнее этого. Все стало абсолютно ясно, время показало, что и Ежов не вечен. Генрих Ягода тоже после ухода с поста народного комиссара внутренних дел в 1936 году короткое время работал народным комиссаром связи (!)...
Комиссар часто видел Николая Ивановича Ежова на различных собраниях, совещаниях, несколько раз был у него на приеме, но тот Ежов, которого комиссар увидел в декабре 1937 года, никогда не выходил у него из памяти. Бывало, когда заканчивался прием, Ежов поручал: "Передайте мой большевистский привет товарищу Багирову!" Ежов знал Бгирова лично еще с тех пор, когда возглавлял отдел кадров в ЦК ВКП(б), и приветы, конечно, были знаком особого уважения Н. И. Ежова к М. Д. Багирову.
А на торжественном собрании в Москве, в Большом театре, по случаю 20-летия чекистов, Ежов вошел в зал вместе с товарищами Сталиным, Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым, Калининым, Андреевым, Микояном, Ждановым, Хрущевым, Булганиным, Димитровым Хосе Диасом. Тогда еще не были разоблачены как враги народа Косиор с Чубарем, и они тоже были в президиуме. Комиссар, сидя в партере Большого театра, смотрел на сцену; в основном, конечно, на товарища Сталина, но частенько поглядывал и на Ежова. Маленький Ежов будто не умещался на сцене Большого театра: таким казался большим, чуть не с самого товарища Сталина... И, заметив это, комиссар подумал, что Ежову надо бы быть осторожнее. Но, как видно, Ежов уверовал в собственное бессмертие.
Докладчиком на том торжественом собрании был не Ежов, а Микоян. На Микояне была застегнутая до шеи "сталинка", абсолютно черная, как усы и волосы Микояна. Черное одеяние говорило о черных делах... Почему доклад делал не Ежов? Ростом не вышел? Не был бы виден на трибуне Большого театра, поэтому? Или потому поручили Микояну делать доклад, чтобы он хвалил самого Ежова? В восхвалениях Микоян был, конечно, мастер, тут с ним никто не сравнится. На XVII съезде ВКП(б) - на "съезде победителей"! - Микоян ровно тридцать раз назвал имя товарища Сталина, и все с большой похвалой. Тридцать раз - а выступление было совсем коротким. Вот как всем пример показал!
Конечно, Николай Иванович Ежов хоть и был всесилен, Иосифом Виссарионовичем Сталиным он все-таки не был. Дело другое, что и Ежовым в такое время быть немало...
Ежов, конечно, знал и биографию, и все дела Микояна. Достаточно было одного факта, чтобы не напрасно, а за дело расстрелять Народного комиссара внешней торговли СССР Микояна как врага народа. Анастас Иванович создал подходящую обстановку и умело посредничал тому, чтобы Галуст Гюльбенкян, его старый знакомый, миллионер, захвативший в свои руки все иракские нефтяные компании, приобрел для своей частной коллекции из ленинградского Эрмитажа многие произведения Рубенса, Рембрандта, Бауца, Ватто, Герберха, Ланкрана. Правда, Галуст Гюльбенкян перевел валюту в Государственный банк СССР, где председательствовал Г. Пятаков. Но что та валюта в сравнении с истинной ценностью полотен? Ничто. А самое главное: полотна ведь навсегда увозились из СССР, значит, Микоян, в сущности, духовно грабил Россию.
Да, такой факт был, и комиссар о нем знал (Мир Джафар Багиров тоже это знал...), но комиссар хорошо знал и то, что Ежов не расстреливает за действительные преступления, Ежову не нужны факты, сегодня, чтобы расстреливать людей, нужна была ложь, а Анастас Микоян был одним из тех, кто умело создает разнообразные неправды и пользуется ими.
Скорее всего, и товарищ Сталин знал о связи Микояна с Гюльбенкяном, знал, что за валюту он передал своему земляку-миллионеру бесценные духовные богатства России, но для товарища Сталина куда важнее было иметь Микояна при себе всегда виноватым и использовать Микояна как хочется, чем хранить богатства России. Понимая это, комиссар как русский чувствовал внутренний протест, но ужас перед временем в тот же миг без труда подавлял и внутренний бунт, и национальную пристрастность...
Анастас Иванович Микоян тогда в Большом театре сказал: "Наркомвнудел поступил с врагами народа так, как этому учит товарищ Сталин, ибо во главе наших карательных органов стоит сталинский нарком товарищ Ежов. Товарищ Ежов создал в НКВД замечательный костяк чекистов, советских разведчиков. Он сумел проявить заботу к основному костяку работников НКВД, по-большевистски воспитывать в духе Дзержинского, в духе нашей партии, чтобы еще выше поднять всю армию чекистов. Он научил и пламенной любви к социализму, к нашему народу и ненависти ко всем врагам. Поэтому сегодня весь НКВД, и в первую очередь товарищ Ежов, являются любимцами советского народа".
"Любимец Ежов" был теперь комиссаром водного транспорта... Пока... На месяц или только до завтра? А может быть, участь Главного комиссара государственной безопасности решается как раз сегодня ночью?
Якова Христофоровича Петерса - во времена Дзержинского он был председателем Чрезвычайной комиссии - в прошлом году расстреляли как врага народа. Загадочной была и смерть самого Дзержинского. И комиссар иногда думал об этом, не мог не думать. До Ягоды начальником Объединенного государственного политического управления был В. Р. Менжинский - и его смерть была тайной от начала до конца. И Ягоду расстреляли, и Ежов, как видно, стоял на самом краю пропасти, на дне которой - тьма, пальцем толкнуть, так и следа не останется. А теперь Берия пришел...
В начале декабря прошлого года в связи с четырехлетием предательского убийства С. М. Кирова был созван специальный пленум Бакинского комитета КП Азербайджана и Мир Джафар Багиров в своем докладе на этом пленуме снова разоблачил врагов народа - Р. Ахундова, С. Эфендиева, А. Караева, даже скончавшегося в 1925 году, похороненного на Красной площади, рядом с мавзолеем, Наримана Нариманова - и вдруг, на первый взгляд без всякой связи, сказал: "Особая роль в разоблачении групповщины и атаманщины в Закавказье, так же как в разгроме основных гнезд всех троцкистско-бухаринских, буржуазно-националистических бандитов, принадлежит верному сталинцу Лаврентию Павловичу Берии, в течение ряда лет руководящему закавказскими партийными организациями".
Мир Джафар Багиров не был человеком, который иногда может сказать и кое-что несущественное, и комиссар тогда понял, что с Берией произойдет что-то важное, и действительно, через четыре дня Берия был назначен народным комиссаром внутренних дел СССР.
А как сам Берия? Он-то вечен? Сейчас все, и в том числе Мир Джафар Багиров, хвалили Берию, ну и что? Разве Ежова не хвалили все, в том числе и Мир Джафар Багиров? В прошлом году был учрежден Верховный Совет Азербайджанской ССР, так когда назывались кандидаты в первые депутаты, больше всех после товарища Сталина хвалили Ежова, газеты так воспевали Ежова, что даже Молотов, Каганович, Микоян, Ворошилов, наверное, завидовали. Нет, вечным был только один человек - товарищ Сталин, а в Азербайджане вечным был только Мир Джафар Багиров.
Товарищ Сталин, наверное, не возьмет Мир Джафара Багирова в Москву, на более высокую должность, как Берию. Мир Джафар Багиров был простым членом ЦК ВКП(б), но этот простой член ЦК одновременно был хозяином Азербайджана (партийные и советские работники между собой так и звали Мир Джафара Багирова: хозяин!).
Азербайджан граничил с Ираном и Турцией. В Южном Азербайджане, в составе Ирана, осталось втрое больше азербайджанцев, чем в Советском Азербайджане, и потому руководителем в республике должен был быть самый доверенный человек товарища Сталина. А главное, большая часть деятельности и товарища Сталина, и Берии была связана с Азербайджаном, многие в Баку знали товарища Сталина и Берию (правда, большинство знавших в 37-38-х годах в результате личного руководства и деятельности Мир Джафара Багирова было разоблачено, всех как врагов народа расстреляли, но оставались архивы, оставались показания, и для борьбы с этими фактами на бумаге тоже нужен был самый доверенный человек в Азербайджане).
Комиссар хорошо знал о судьбе документов, утерянных из архивов. Через несколько дней после назначения народный комиссар внутренних дел СССР Л. П. Берия сделал В. Н. Меркулова своим первым заместителем. И вскоре Меркулов приехал в Баку как личный гость Мир Джафара Багирова. А когда гостеванье закончилось, он увез с собой в Москву множество папок с документами, которые отобрал в архивах Баку. Что было в тех документах о товарище Сталине, о Берии? Этого, наверное, больше никто никогда не узнает...
Наконец, Бакинская парторганизация была одной из самых авторитетных парторганизаций СССР, бакинский пролетариат считался после ленинградского самым революционным, значит, и поэтому руководителем здесь должен быть самый надежный в партии человек. В такую горячую пору истории бакинский пролетариат не должен был взрастить второго такого же лидера, как С. М. Киров (бакинский пролетариат, конечно, сыграл большую роль в становлении Кирова), приближающегося по своему авторитету в стране к самому товарищу Сталину. Мир Джафар Багиров был первым секретарем ЦК КП(б) Азербайджана и одновременно первым секретарем Бакинского партийного комитета. Но Мир Джафар Багиров были товарищу Сталину никакой не соперник, да, наверное, он и сам никогда не стремился работать в Москве: в Москве он был бы только исполнителем, а в Азербайджане он был не только исполнителем воли товарища Сталина, но и абсолютным властителем (хозяином!)...
Весь Азербайджан после 37-38-х годов был в руках у Мир Джафара Багирова, он сколько хотел мог сжимать (и сжимал!) в кулаке эту власть. Такое право дал ему товарищ Сталин. Конечно, и сам Мир ДжафарБагиров, как все высокопоставленные партийные и государственные деятели после 37-38-х годов, был в кулаке у товарища Сталина, но, как ни странно, и сам товарищ Сталин нуждался в Мир Джафаре Багирове: весь Азербайджан боялся Мир Джафара Багирова, и из-за этого страха все были вынуждены особенно крепко и беззаветно любить товарища Сталина; азербайджанские поэты соперничали в восхвалении товарища Сталина, чтобы привлечь внимание Мир Джафара Багирова, заслужить его похвалу, получить орден, быть избранными в депутаты. Они готовы были на все, лишь бы Мир Джафар Багиров был ими доволен, потому что у них перед глазами была судьба разоблаченных как врагов народа Гусейна Джавида, Микаила Мушфика. Во всей истории Азербайджана придворные поэты никогда не восхваляли так шахов и правителей, как азербайджанские советские поэты восхваляли товарища Сталина, а на картинах и в фотомонтажах товарищ Сталин уподоблялся солнцу, и Азербайджан, воздев руки к этому солнцу, шагал вперед к светлому будущему.
Хотя в юности комиссар и был брадобреем, по природе своей он был неглуп, много знал - и понимал, что много знает, и о судьбах знающих много часто раздумывал, тщательно примеряя их на себя; комиссару было известно, что и Мир Джафар Багиров отлично знает, как много знает он, комиссар, и Мир Джафар Багиров не из тех, кто не имел бы это в виду, вдруг забыл бы об этом.
Да, вечным был только товарищ Сталин, а здесь - Мир Джафар Багиров. Если Азербайджан был воздух, наполнивший огромный сосуд, то Мир Джафар Багиров пробка, которой товарищ Сталин затыкал этот сосуд, пробка, залитая сургучом. Пробка была вечной, потому что не было никакого резона, никакой надобности у товарища Сталина когда-нибудь вытаскивать пробку из сосуда; и потом, та пробка сидела в горлышке сосуда так плотно, что, если ее выташишь, воздух вырвется наружу, а это никому не нужно, и в первую очередь самому товарищу Сталину.
Товарищ Сталин при надобности использовал Мир Джафара Багирова и во всесоюзном масштабе, и, зная близость Мир Джафара Багирова с товарищем Сталиным, а одновременно и его особую близость с Берией, союзные комиссары и даже члены Политбюро побаивались Мир Джафара Багирова.
Всего полтора года назад тогдашний народный комиссар юстиции СССР Николай Васильевич Крыленко был авторитетным человеком, все знали, что он близкий соратник Ленина, крупный теоретик в области советской юстиции, но на первой сессии Верховного Совета СССР Мир Джафар Багиров так напал на Крыленко, что все окончилось для комиссара юстиции очень плохо.
В своем выступлении на сессии Мир Джафар Багиров сказал: "Кадры решают все", - говорил товарищ Сталин. Умелый подбор, выращивание, выдвижение и подготовка кадров, повышение их квалификации - все это прямая обязанность Народного комиссариата юстиции. Этими вопросами тов. Крыленко не занимается. Вопросами Наркомюста тов. Крыленко занимается между прочим. Руководство Наркомюста требует большой инициативы и серьезного отношения к себе. Если раньше тов. Крыленко большую часть своего времени уделял туризму и альпинизму, то теперь отдает свое время шахматной игре. Я большой сторонник максимального развития всех видов спорта в нашей стране, в том числе и туризма, и альпинизма, и шахмат. Но я никак не могу согласиться с малейшим ослаблением руководства и работы такого важнейшего комиссариата, как Народный комиссариат юстиции, и с таким несерьезным отношением тов. Крыленко к работе возглавляемого им наркомата. Нам нужно все же узнать, с кем мы имеем дело в лице тов. Крыленко - с альпинистом или с наркомом юстиции? Не знаю, кем больше считает себя тов. Крыленко, но наркомюст он, бесспорно, плохой. Я уверен, что товарищ Молотов учтет это при представлении нового состава Совета Народных Комиссаров Верховному Совету". Молотов не только учел это, но и в своем выступлении особо ссылался на Мир Джафара Багирова. Даже насмешил первых депутатов Верховного Совета СССР стилем Мир Джафара Багирова: "Нельзя не признать речь тов. Багирова вполне объективной. Он указал в отношении тов. Крыленко, наркома юстиции, не только на недостатки, но и на положительные стороны, когда он говорил насчет альпинизма, туризца и шахматного дела".
Прошел очень краткий срок после сессии, и по прямому приказу Ежова любителя шахмат Крыленко арестовали. Обвинили бывшего комиссара юстиции в том, что вместе с Бухариным, Пятаковым и Преображенским он готовил покушение на Советское правительство, на товарища Сталина лично. Бедняга признался во всем, суд длился всего 20 минут. Крыленко расстреляли.
Комиссар хорошо знал и то, что Мир Джафар Багиров сыграл исключительную роль в разоблачении врагов народа Рудзутака, Косиора, Эйхе, Постышева... Арестованные в Баку по приказу Мир Джафара Багирова враги народа в своих показаниях заявили, что действовали совместно с этими людьми в террористических целях. Комиссар сам по приказу Мир Джафара Багирова добывал эти показания.
У комиссара перед глазами были и судьбы тех, кто не признавал Багирова, не желал признавать, тех, кто пытался смотреть на Багирова сверху вниз. Маршал Егоров... Ног, помнится, под собой не чуял, думал, что если он Маршал Советского Союза, то с Багировым можно сталкиваться лбами... Александр Ильич Егоров еще со времен руководства Кавказской Красной Армией в 1923 году не ладил с Мир Джафаром Багировым, а впоследствии их отношения превратились в открытую вражду. Чем это кончилось? В прошлом году при непосредственном участии Мир Джафара Багирова командира Закавказского военного округа А. И. Егорова разоблачили как врага народа и расстреляли.
Теперь, куда ни взгляни, везде портреты Орджоникидзе. Все хранят добрую память о безвременно (сердце...) ушедшем из жизни Орджоникидзе - ближайшем соратнике товарища Сталина, стойком большевике. Но комиссар хорошо знал и то, что у разоблачаемых в 35-м - начале 36-го годов в Азербайджане врагов народа по приказу Мир Джафара Багирова брали показания против Орджоникидзе. В этих показаниях говорилось, что действующими в Азербайджане контрреволюционерами "азербайджанской контрреволюционной буржуазно-националистической организацией", "азербайджанским контрреволюционным националистическим центром" - руководит Центр из Москвы, а возглавляет Центр Орджоникидзе... Мир Джафар Багиров посылал секретные письма, написанные на основании этих показаний, прямо товарищу Сталину.
... Комиссар все еще стоял и смотрел на портрет товарища Сталина.
Мир Джафар Багиров, глядя на побледневшее лицо комиссара, улыбнулся и сказал:
- Хороший портрет...
Комиссар сглотнул и сказал:
- Да, Мир Джафар Аббасович! Хороший портрет!
- Садись!
Комиссар сел, так и не прогнав от себя тревожные мысли. Один из близких соратников Мир Джафара Багирова в разоблачении и ликвидации в Азербайджане десятков тысяч врагов народа - от поэта Гусейна Джавида до профессора Чобанзаде, до сотен работавших об руку с Мир Джафаром Багировым партийных и государственных деятелей, до сотен врагов, еще до революции затесавшихся в ряды партии, - этот человек все еще размышлял над смыслом вопроса о портрете товарища Сталина. А с другой стороны - вопрос о погоде. Разговор о езде на машине...
Комиссар знал, что для Мир Джафара Багирова нет ничего проще, чем заставить кого-то из подследственных, уже признавшихся, что они враги народа, уличить, разоблачить как врага народа самого комиссара - ничего нет проще, все равно что выпить стакан воды. Мир Джафар Багиров запросто отдавал приказ арестовать человека, с которым еще вечером ел пити, за чье здоровье поднимал рюмку, с кем строил блестящие планы на будущее. Все происходило, например, вечером, а ночью Мир Джафар Багиров приказывал арестовать этого человека комиссар неоднократно был тому свидетелем и соучастником. Правда, комиссара знал лично Берия, сам Берия доверял ему, но что их знакомство и доверие перед дружбой Мир Джафара Багирова и Берии? Ничто. Комиссар все прекрасно понимал.
Комиссар знал (и то, что он так много знал и понимал, приводило его в ужас!), что еще до установления советской власти в Азербайджане Берия служил в Баку в контрразведывательном сыскном управлении Азербайджанской демократической республики - мусаватистского правительства, и наверное, поступил на эту работу по секретному заданию партии. В общем, об этом не только говорить, даже думать было нельзя. Это была тайна, и она уже никогда не откроется, ведь Меркулов увез в Москву все документы, что хранились в одном из подвалов... Документы были связаны с периодом мусавата. Комиссар бывал в том подвале и, когда уехал Меркулов, стал особенно бояться именно этих воспоминаний. Если они вдруг всплывали, он всем духом и плотью ощущал могильную сырость того подвала.
Дружба Берии с Мир Джафаром Багировым началась в конце десятых годов, а в феврале 1921 года Багиров был назначен председателем Азербайджанской чрезвычайной комиссии и сразу взял к себе Лаврушу, сначала начальником тайной оперативной части Азербайджанской чрезвычайной комиссии, а потом своим заместителем. Под руководством Багирова Берия сумел проявить себя в борьбе против врагов советской власти. По настоянию Багирова и с его характеристикой он прошел в Грузинскую чрезвычайную комиссию. А когда в 1927 году (разоблаченные ныне как враги народа) руководители Азербайджана хотели отдалить товарища Мир Джафара Багирова от административных органов, порекомендовали его в начальники Закавказского управления водного хозяйства, тогда пришла очередь Берии доказать свою дружбу, с помощью Берии Мир Джафар Багиров через два года вернулся на свою прежнюю должность. А через год Мир Джафар Багиров поехал в Москву на курсы марксизма-ленинизма, потом начал работать в ЦК ВКП(б). К тому времени Л. П. Берия стал первым секретарем Закавказского краевого комитета ВКП (б). Он свел товарища Сталина с Багировым. И в конце 1933 года Мир Джафар Багиров был избран первым секретарем ЦК КП(б) Азербайджана и Бакинского комитета, и самым смешным здесь было, конечно, слово "избран"...
Все произошло на глазах комиссара. Причем комиссар был не наблюдателем, а участником событий. Товарищ Багиров большинство своих личных врагов, противных ему людей отправил на тот свет руками комиссара. Все время он верно служил товарищу Багирову, понимал товарища Багирова с полуслова. Потому-то и был назначен народным комиссаром внутренних дел Азербайджана.
Тот свет был прекрасным миром, адские муки были на этом...
В самых дальних уголках сердца комиссара, в глубинах, куда он и сам боялся заглянуть, было столь же глубокое, как сама глубина, сожаление: когда в Азербайджане устанавливалась советская власть, надо было примкнуть к умным и сбежать, оказаться вдали от этого ада... Теперь бы в какой-нибудь прекрасной стране (во Франции или в Германии? - нет, в Германии нет, потому что в Германии тоже был Гитлер, там тоже была сплошная политика, были страх; может быть, в Швейцарии, в Швеции, на далеком и столь же счастливом, сколь и далеком острове Исландии... - где-нибудь в Европе у него был бы парикмахерский салон, а может, даже и не парикмахерский салон, а ресторан... Среди ночи не обделывался бы от страха, что сейчас придут люди Багирова, заберут его и его голос сольется с сотнями голосов тех арестантов, которые визжат от пыток, как собаки... Без всякого страха, в полутьме небольшого ресторанчика, в уголке, он сидел бы и наблюдал за своими клиентами, и тихонько играла бы легкая, беззаботная, интимная (!) музыка.
Когда Мир Джафара Багирова назначили начальником Закавказского управления водного хозяйства, глава бывшей Азербайджанской демократической республики и лидер партии мусавата эмигрант Мамед Эмин Расулзаде писал в турецкой печати: "Палача азербайджанского народа Багирова поставили главой водного хозяйства, полагаю, что воды закавказских рек помогут ему вымыть начисто руки, обагренные кровью сынов Азербайджана..."
Эти слова Мамеда Эмина Расулзаде Мир Джафар Багиров сам несколько раз приводил в пример - порой с гневом, а порой смеясь, и его смех обжигал как мороз.
Мамед Эмин Расулзаде написал эти слова лет десять назад, задолго и до 37-го, и до 38-го, а теперь начался 39-й год...
Интересно, что теперь пишет Мамед Эмин? Ему-то почему не писать: ни опасностей, ни страхов - по ту сторону кордона... Ни за жену не боится, ни за мать, ни за сестру... За детей не беспокоится...
Хорошо сидеть по ту сторону кордона и, попивая винцо, ругать Багирова (даже товарища Сталина...) легко, но подика сам поварись в этом котле, тогда посмотрим, как ты будешь...
В общем...
Мир Джафар Багиров иногда на торжествах пил коньяк, чуть-чуть пьянел и вдруг вспоминал Берию. "Где мой Лаврентий?" - спрашивал он и звонил Берии домой, сначала в Тифлис, а теперь в Москву, и по телефону поднимал бокал за его здоровье.
Комиссар знал, что Берия, став народным комиссаром внутренних дел СССР, чуть не в тот же день дал Мир Джафару Багирову большую семикомнатную квартиру в Москве, на Кропоткинской улице - весь последний этаж здания, где жили чекисты: пусть, когда приезжает в Москву, живет не в гостинице, не в гостевом доме ЦК, а в своей собственной квартире. Во всяком случае, среди чекистов ходил такой слух. В результате долголетней практики уши комиссара превратились в нечто вроде антенн самого коротковолнового приемника: тотчас улавливали малейшие слухи.
Конечно, Мир Джафар Багиров с Лаврентием Павловичем Берией были друзьями, причем у них была не фальшивая дружба, не дружба ради политики, а истинная дружба, настоящая. Правда, они были такие люди, по воле судьбы стояли на такой высокой ступени, что их отношения, их взаимоподдержка, опора друг на друга не могли быть результатом одной дружбы, даже и истинной. Был еще один оттенок в их отношениях, комиссар ясно чувствовал и его: в сущности, Берия боится Багирова и, если бы даже захотел, не смог бы Багирова уничтожить, потому что Багиров был в руках товарища Сталина картой против самого Берии. Багиров знал о Берии многое, и товарищ Сталин знал, что Багиров знает о Берии слишком много.
Ясное дело, Мир Джафар Багиров не был для товарища Сталина так близок, как Молотов, Микоян, Ворошилов, Каганович, Калинин, Андреев, Жданов (а теперь и Берия!). Но Мир Джафар Багиров был его любимцем, человеком, высоко ценимым, тут можно было не сомневаться. Каждый раз, бывая в Москве, комиссар становился свидетелем особого уважения к Мир Джафару Багирову в Народном комиссариате внутренних дел СССР, даже самого комиссара уважали особо, как близкого Багирову человека, порой даже подхалимничали перед комиссаром... Конечно, из-за товарища Сталина, вернее, из-за отношения товарища Сталина к Мир Джафару Багирову...
Да, вот такие дела... Мир Джафар Багиров как заботливый садовник взрастил, обработал Берию - Лаврентия Павловича Берию, с больших и маленьких портретов смотревшего глазами в пенсне на весь Советский Союз, с портретов, развешанных на стенах управлений, контор, школ, институтов, предприятий, рядом с портретами товарища Сталина. Мир Джафар Багиров сам взрастил Берию, чье имя упоминалось в ряду ближайших соратников и учеников товарища Сталина, - и чтобы в будущем он развивался и рос еще быстрее, еще увереннее, чтобы разрастался ветками вширь, садовник сдал его могучему (и толковому!) агроному - товарищу Сталину...
Мир Джафар Багиров взял со стола карандаши, стал прохаживаться по комнате, и это усилило тревогу комиссара: Мир Джафар Багиров обычно прохаживался, когда нервничал, он ведь иногда вставал даже из-за стола президиума, как товарищ Сталин, вставал и прохаживался. Мир Джафар Багиров остановился у окна кабинета, покатал карандаши, и под шорох карандашей комиссар с еще большим беспокойством исподтишка взглянул на портрет товарища Сталина, потом на повернувшегося к нему спиной Мир Джафара Багирова. Мир Джафар Багиров в минуту мог забыть о верности, выказываемой комиссаром долгие годы, обо всех услугах. Тогда конец. Комиссар превратился бы в одного из тысяч подследственных врагов народа, хотя бы как Осташко.
Осташко - бывший секретарь Бакинского комитета партии. Мир Джафар Багиров близко знал его, они виделись чуть ли не ежедневно. Осташко разоблачили как врага народа, и он должен был дать показания против Рудзутака, Постышева и Косиора, подписаться, что был с ними заодно, участвовал в подготовке террористических планов против товарища Сталина. Мир Джафар Багиров поручил дело лично Сумбатову-Топуридзе, и комиссар знал, что каждое дело, которое Мир Джафар Багиров поручал Сумбатову-Топуридзе - самому доверенному и умелому человеку в руководстве органов Азербайджана, не раз оказывавшему разные услуги Багирову, близкому другу Берии, - каждое из порученных ему дел имело особое значение, а показания должны были отправляться в Москву.
Ювелиан Давидович Сумбатов-Топуридзе в 1937 году был народным комиссаром внутренних дел Азербайджана. Он так чисто выбривал голову бритвой, что казалось, на его круглой, как арбуз, голове волосы вовсе никогда не росли... Начиная с 1920 года, с установления советской власти в Азербайджане, он работал подручным Мир Джафара Багирова. Сумбатов-Топуридзе, как и прокурор Вышинский, был старый меньшевик. Когда в 1927 году по настоянию тогдашнего секретаря ЦК КП(б) Азербайджана Алигейдара Караева (теперь разоблаченного как врага народа и расстрелянного) Мир Джафар Багиров был снят с поста председателя Чрезвычайной комиссии Азербайджана и назначен начальником Закавказского управления водного хозяйства, Сумбатова-Топуридзе тоже отстранили от работы в органах. Но в 1929 году Мир Джафар Багиров опять был назначен председателем Главного политического управления Азербайджана - и Сумбатов-Топуридзе сразу же вернулся в органы. Один из первых депутатов Верховного Совета СССР, бритоголовый лично допрашивал Осташко, и наконец показания были подписаны. Но через день Осташко отказался от подписанных показаний и заявил, что, когда подписывал, был не в себе. А Осташко был русский, был руководящим партийным работником, и потому его показания имели особое значение.
Когда Мир Джафар Багиров и комиссар (тогда он еще не был комиссаром) в двенадцать часов ночи вошли в кабинет Сумбатова-Топуридзе, Осташко был там. Комиссар сначала не узнал Осташко. В свое время они часто встречались, вместе принимали праздничные демонстрации тружеников Баку. Но за двадцать три дня Осташко так изменился, что узнать его было невозможно: лицо распухло, в синяках, разбитые губы открыты, руки и ноги дрожат.
Увидев Мир Джафара Багирова, Осташко бросился на пол перед ним, заговорил хрипло: "Как хорошо, что вы пришли... Как хорошо, что вы пришли... Товарищ Багиров! Товарищ Багиров!... Вы ничего не знаете о кошмарах в НКВД. Это ужас!... Вы не можете себе даже представить, товарищ Багиров! Как хорошо, что вы пришли... У меня вымогают признание в контрреволюционных преступлениях. Вы же знаете меня! Какой же я контрреволюционер? Как хорошо, что вы пришли! Тут фабрикуют дела на руководителей партии, правительства, на соратников товарища Сталина! Помогите. Помогите, товарищ Багиров. Разве это наша советская контрразведка?..." По лицу Мир Джафара Багирова скользнула улыбка, от которой комиссар содрогнулся, и Мир Джафар Багиров пинком отбросил от себя Осташко, с откровенным недовольством посмотрел на Сумбатова-Топуридзе. Двое чекистов, схватив Осташко за руки, волоком потащили в соседнюю комнату, и оттуда какое-то время доносился животный рев Осташко. Наутро Сумбатов-Топуридзе положил на стол Мир Джафара Багирова заново подписанные показания, и Осташко больше от них не отказывался.
Такой знаменитый до вчерашнего времени вожак, даже вождь советского комсомола, как Александр Косарев - все смотрели на него как на наследника товарища Сталина, - в одном из докладов 1937 года, проявляя усердие, говорил: "Ряд наших товарищей... Некоторые наши товарищи ищут троцкистов - врагов народа в любых организациях, но только не у себя, не в комсомоле, и в силу того недостаточно остро ведут борьбу с врагами и недостаточно активно очищают ряды комсомольского актива от троцкистских и иных контрреволюционных элементов". Но не прошло и года после этих его слов, и при помощи и с непосредственным участием Мир Джафара Багирова самого Косарева арестовали, разоблачили как врага народа и расстреляли.
Мир Джафар Багиров был правителем Азербайджана, но у него были длинные руки, при надобности доставали и до Москвы, и для него, в сущности, не было других авторитетов, кроме товарища Сталина. И еще Берии.
И теперь, в этот зимний вечер, сидящий перед Мир Джафаром Багировым комиссар абсолютно не сомневался, что первый секретарь с поседевшими висками, с сединой и в узких, но густых усиках может обрушить на него точно такой же пинок, какой он дал Осташко. Мир Джафар Багиров возвратился за свой стол:
- Так. Что нового?
Комиссар откровенно дрожавшими от волнения пальцами вытащил из папки самый последний лист. Информация касалась самого Мир Джафара Багирова непосредственно, и комиссар оставлял эти сведения на самый конец. Разоблаченные в 37-38-м годах как враги народа и расстрелянные Рухулла Ахундов, Алигейдар Караев, Газанфар Мусабеков, Дадаш Буниятзаде, Самед Агамалиоглы, Султан Меджид ЭфенДиев, Айна Султанова, Гусейн Рахманов, Гамид Султанов, Мамед Джуварлы и другие бывшие партийные, государственные руководители в начальную пору следствия высказывали клевету о Мир Джафаре Багирове. Клевета о Мир Джафаре Багирове высказывалась впервые (без свидетелей высказывалась!). Потом, конечно, враги народа принимали на себя всю вину, признавались, что занимались террором против Советского государства и сознательно возводили напраслину на испытанного руководителя азербайджанских большевиков товарища Мир Джафара Багирова. Комиссар своими глазами видел, во что превращались от побоев во время следствия эти авторитетные люди, которым еще недавно народ аплодировал стоя (теперь народ аплодировал стоя Мир Джафару Багирову!). Председатель Закавказского Совета Народных Комиссаров Газанфар Мусабеков, например, при любом звуке забивался в камере под железную кровать, и вытащить его оттуда на очередной допрос было прямо невозможно... Комиссар знал, что в свое время семьи Газанфара Мусабекова и Мир Джафара Багирова жили в Кубе по соседству и мать Газанфара вместе со своим малышом Газанфаром кормила грудью и Мир Джафара. Мир Джафар Багиров велел арестовать и расстрелять не только Газанфара Мусабекова, но и сестру Газанфара, народного комиссара юстиции Азербайджанской ССР Айну Султанову, и мужа Айны, возглавлявшего различные комиссариаты в республике, Гамида Султанова (все они были членами партии с дореволюционных лет), и наконец, свою молочную мать мать Газанфара - он велел арестовать и посадить в Баиловскую тюрьму. Избитая, с окровавленным лицом старая женщина в Баиловской тюрьме кричала: "Аи аллах, да не пойдет Мир Джафару впрок мое молоко, лиши его божьего света". Это было доложено комиссару. А Айна Султанова, когда ее расстреливали, сказала: "Умираю с именем Сталина..."
А Султана Меджида Эфендиева - председателя Центрального Исполнительного Комитета Азербайджана, одного из председателей Центрального Исполнительного Комитета ЗСФСР, заместителя "всесоюзного старосты" М. Калинина - допрашивал Борщев, один из ближайших соратников и доверенных людей Мир Джафара Багирова, и еще следователь Мусатов по прозвищу "боксер". После каждого удара "боксер" с удовольствием спрашивал: "Ну, "президент", признаешься в терроризме или нет?"
Наивный Султан Меджид... Он думал, что сможет вырваться из рук Багирова с помощью товарища Сталина... С товарищем Сталиным он был знаком с 1907 года, они вместе вели в Баку тайную деятельность, впоследствии - после установления советской власти - Султан Меджид был в Москве заместителем председателя Центрального бюро коммунистических организаций народов Востока, и опять они работали вместе с товарищем Сталиным. Как только Мир Джафар Багиров начал донимать Султана Меджида, тот, простодушный старик, написал письма товарищу Сталину и Калинину, переправил их в Москву с женой - Зивер-ханум, письма попали к адресатам, Зивер-ханум встретилась и поговорила с их старой знакомой Н. Крупской, Н. Крупская специально пошла к товарищу Сталину. В результате Султана Меджида расстреляли как буржуазного националиста и террориста, и все дела... Наивный старик. На Калинина надеялся... Калинин о себе беспокоился, подхалимничал перед товарищем Сталиным при малейшей возможности и даже совсем без нее. А Мир Джафар Багиров под хорошее настроение называл Калинина "козлиная борода".
37-38-е годы прошли, таких известных и авторитетных людей, как Газанфар Мусабеков или Султан Меджид Эфендиев, не осталось.
Все они понесли кару, все были истреблены, а семьи отправлены в ссылку. Теперь в показаниях арестованных невозможно было встретить имя Мир Джафара Багирова. А если оно встречалось, значит, заключенные произносили это имя с почтением, просили донести до товарища Мир Джафара Багирова, что возбужденное против них уголовное дело необоснованно. Но сегодняшняя информация была несколько иной...
Комиссар, глядя на бумагу в руке, глотнул воздуха и сказал:
- Сегодня один человек арестован как враг народа...
Мир Джафар Багиров внимательно посмотрел на комиссара сквозь круглые стекла очков и искренне удивился, мол, что тут такого. Ну, кто-то арестован как враг народа, дальше...
Комиссар почувствовал неловкость и не смог правильно построить фразу:
- С вами... вас...
Мир Джафар Багиров неожиданно улыбнулся:
- Что, ругал меня? - спросил он.
Комиссар сказал торопливо:
- Нет, нет... Отказался выпить за ваше здоровье...
Мир Джафар Багиров, так же улыбаясь, покатал карандаши:
- Кто он?
Комиссар, не отрывая глаз от бумаги, сказал:
- Учитель. Хосров Алекперли.
- Откуда он?
- Из Гадрута, сейчас живет в Баку...
- Из Гадрута?
- Да.
- И теперь целы враги, разносившие чуму в Гадруте...
Мир Джафар Багиров стал прохаживаться по кабинету, и на лице его не осталось следа недавней улыбки.
- Где и когда это случилось?
- Вчера вечером. На дне рождения дочери директора школы.
- Кто сообщил?
- Сам директор школы позвонил в райком партии и сообщил.
На этот раз стук карандашей прозвучал особенно громко, и комиссар, все еще не избавившийся от тревоги за себя, молчал, ожидая очередного вопроса Мир Джафара Багирова.
- Он кто?
- Директор школы, Мир Джафар Аббасович? Фамилия его Бабазаде.
Мир Джафар Багиров остановился:
- Что?
- Его фамилия Бабазаде, Мир Джафар Аббасович. - Комиссар отвел глаза от бумаги, посмотрел на Мир Джафара Багирова и понял, что товарищ Багиров знает этого человека.
Мир Джафар Багиров спросил:
- Алескер Бабазаде?
- Да, Мир Джафар Аббасович. Около двадцати лет работает директором школы... - Комиссар счел необходимым отметить и то, что директор школы земляк Мир Джафара Багирова (перед тем как войти в этот кабинет, он выяснял все о людях, которых собирался назвать): - Он родом из Кубы. Товарищи очень хорошо его характеризуют.
Удивительное дело, это далеко не первый случай, когда кто-то вдруг неожиданно после долгих лет вспоминался Мир Джафару Багирову, а вечером или ночью вот так же внезапно всплывшее в памяти имя выскакивало из таких вот папок, из бумаг.
Ему опять вспомнилась далекая пора детства. Вспомнилась радость от книжки про Гулливера, не стершаяся, не изжитая за прошедшие годы, но к радости примешивалось и какое-то сожаление, и ребенок, плачущий от злости во дворе, забившийся в угол яблоневого сада, встал перед глазами Мир Джафара Багирова... Так бывало у Мир Джафара Багирова при воспоминании о детских годах: внутри вдруг разливалась тоска, и с течением лет эта тоска все усиливалась. Прекрасная, беззаботная детская пора больше не возвратится, она навек осталась в прошлом.
Мир Джафар Багиров холодным тоном, который всегда бросал комиссара в дрожь, спросил:
- Что это за директор школы, который собирает к себе в дом террористов?
Комиссар тотчас ответил:
- Правильно, Мир Джафар Аббасович. - Как будто речь шла не о человеке, которого он только что хвалил.
Комиссару все было ясно: директор школы должен быть расстрелян как террорист. Дело в том, что по закону от 1 декабря 1934 года обвиняемые в терроризме тут же расстреливались, защищаться или обращаться с просьбой о помиловании они не имели права. Один из ближайших соратников Мир Джафара Багирова, работавший в органах, - Атакишиев всегда требовал от своих подчиненных оперативных работников: "Дайте в признаниях кусочек террора". Все личные враги Мир Джафара Багирова, а также Берии в Азербайджане были расстреляны как террористы.
... В ту же ночь, между часом и двумя, когда Мир Джафар Багиров все еще проводил совещание с руководителями "Азнефти", Алескер-муэллим, Калантар-муэллим, Фирудин-муэллим, Алибаба-муэллим и сам Хыдыр-муэллим по одному были разбужены, арестованы в своих домах как террористы, и никто больше этих людей не видел.
9
Быть или не быть?
В Кишлинской тюрьме, в западной стороне Баку, в одной из камер было двенадцать человек: Поэт, Драматург, четыре профессора (литературовед, фольклорист, философ и языковед), директор издательства, директор школы, библиотекарь, редактор, Хосров-муэллим и еще Один человек.
Этот Один человек объяснялся путано, из его слов то выходило, что он партийный работник, то - инженер в "Азнефти", то - политический работник в Красной Армии (последнее больше всего походило на правду) - Одиннадцать не доверяли тому Одному человеку, сторонились его, при нем прекращали разговоры. Может, потому что Один человек внешне был похож на Мир Джафара Багирова: в точности такого же поста, сходное строение лица, и нос, и подбородок, и узкие, но густые грубые усы, - все похоже, даже очки с круглыми стеклами...
Впервые увидев Одного человека в камере, Поэт даже вздрогнул: какой храбрец осмелился схватить так похожего на Мир Джафара Багирова человека и сунуть в камеру как врага народа?...
Один человек путался в словах, задавал неуместные вопросы. Но, как видно, следствие в Кишлинской тюрьме еще до конца не сломило его личность, и, почувствовав недоверие товарищей по камере, он замкнулся, не молил о пощаде, не пытался оправдаться, лежал молча, устремив глаза сквозь круглые стекла в потолок. Когда во время следствия его сильно избивали ("Понарошку, наверное, избили, чтобы через него у нас выведать..."), сокамерники, несмотря на свои подозрения, старались помочь Одному человеку, укладывали его на топчан, вытирали кровь с лица.
Правда, заключенные (а кто они в самом-то деле были: заключенные? подследственные? лица, подозреваемые в преступлении? свидетели? - неизвестно, но всех объединяло одно понятие: враг народа!) хоть и помогали Одному человеку, но когда ночью или днем его вызывали на допрос, а потом приносили в камеру, они все равно не верили, что он настоящий заключенный, им казалось, что и раны Один человек получает во время допроса лишь для того, чтобы их расколоть... Так похожий на Мир Джафара Багирова человек, конечно, никогда не мог бы стать настоящим заключенным, не мог делить участь Поэта, Драматурга, Редактора, Библиотекаря...
А следствие шло без перерывов, потому что здесь не было понятия дней, вечеров и ночей, люди из камеры (заключенные?!) в любое время могли быть вызваны на допрос - и вызывались. От них требовали имена людей, с которыми они вели совместную борьбу против Советского государства, против лично товарища Сталина, их хотели заставить подписаться под списком имен, им не известных, неведомых (и заставляли!), их заставляли признаваться в подготовке покушения на Мир Джафара Багирова.
Камера была так далека от мира, от улиц, по которым ты можешь пойти куда хочешь, от неба, к которому можешь в любое время поднять голову, от дерева, которого можешь коснуться рукой, когда захочется... В здешние цементные стены, в пол, в потолок впиталась безнадежность колодца, колодец был глубок, ты был на дне его, и если бы там, на дне колодца, ты поднял голову и стал кричать, тебя все равно никто бы не услышал, потому что ты был враг народа, ты был посажен в камеру не затем, чтобы отрицать это, чтобы кому-то что-то объяснять, а только затем, чтобы это подтвердить.
Но в камере, как и в обычном мире, было что-то преходящее, она то наполнялась, то пустела. Открывалась дверь, выкрикивалась фамилия, говорилось: "На допрос!" Значит, действительно, на допрос. Если после фамилии звучало: "С вещами!" - значит, заключенного куда-то увозили, была даже такая безумная надежда, что, может быть, освобождают...
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги