Смерть на сон грядущий

1

И снова допрос продолжался всю ночь.

Уинтерс был на грани нервного срыва, да и все мы пребывали отнюдь не в безмятежном настроении. Как и в прошлый раз, нас одного за другим допрашивали в столовой, но сейчас обстоятельства были иными: в комнате толпились сыщики и эксперты, носились слухи, что Уинтерса вскоре заменят другим, более сообразительным руководителем.

Супруги Помрой вернулись и в это серое утро выглядели, пожалуй, не хуже нас. Газетчики облепили все окна, и так продолжалось до тех пор, пока Уинтерс не сделал какое-то путаное и невразумительное заявление. Он словом не упомянул про арест Помроя, уже признав свою неправоту, поскольку тот снова был с нами.

Я сидел рядом с Элен. Остальные, еще не подвергшиеся допросу, вполголоса переговаривались или подремывали, как Вербена Прюитт. Та растеклась в кресле с открытым ртом и тихо похрапывала, волосы ее были в папильотках, величественный бюст вздымал какое-то интимное ночное одеяние.

Элен впервые выглядела усталой. Ленгдон держался на дистанции, смотрел на угли в камине и несомненно прикидывал, удастся ли ему выжать из всего этого статью для «Авангарда».

— Почему, — раздраженно спросила Элен, — нас держат тут так долго, если убийца — Руфус? К чему все эти отвратительные допросы? Почему бы всем не отправиться спать?

— Они должны выяснить, где все мы находились в момент его смерти, — рассудительно пояснил я, хотя и сам удивлялся, с чего такой переполох, если у полиции есть не только признание, но и труп виновного. С официальной точки зрения идеальный вариант: ни дорогостоящих расследований, ни долгого судебного процесса, ни раздраженной прессы, требующей вынесения приговора.

Через щелку в шторах проникал серый рассвет и доносился утренний шум улицы. Глаза мои просто слипались от усталости.

Элен зевнула.

— Еще немного — и я отправлюсь спать, понравится ли им это или нет.

— А почему бы и нет? Ты ведь уже дала показания…

Внезапно в холле началась какая-то возня. Мы видели, как на носилках выносят Руфуса Холлистера, лицо его было закрыто простыней. Когда открылась входная дверь, восторженно взревели заждавшиеся фоторепортеры и замелькали фотовспышки. Потом дверь с грохотом захлопнулась, и бренные останки Руфуса Холлистера отправились в морг.

— Мерзость! — фыркнула Элен, впервые на моей памяти используя это словцо. Потом, ни у кого не спрашивая, отправилась спать.

Когда тело вынесли, в доме воцарилось странное спокойствие. Полицейские, фотографы и сыщики как-то тихо исчезли, оставив свидетелей наедине с Уинтерсом и охраной.

В пять утра меня пригласили в столовую.

Уинтерс с налитыми кровью глазами и спутанными волосами уныло пялился на толстую пачку свидетельских показаний. Весь этот труд проделала его секретарша, переводившая дух с блокнотом и карандашом в руках.

Он что-то проворчал, когда я поздоровался и сел. Потом спросил меня, когда я обнаружил труп. Я сообщил.

— Вы прикасались к чему-нибудь в комнате?

— Только к руке покойного, к его запястью, чтобы выяснить, мертв ли он и как давно.

— Когда мы приехали, тело оставалось в прежнем положении?

— Да.

— Что вы делали в комнате Холлистера среди ночи? — его усталый голос оставался сухим и безликим.

— Хотел кое о чем его спросить.

— О чем?

— Насчет записки, которую получил сегодня утром.

Уинтерс удивленно взглянул на меня.

— Какой еще записки?

Я протянул ему бумажку. Он быстро пробежал ее глазами.

— Когда вы ее нашли? — голос его звучал холодно.

— Сегодня утром во время завтрака… вернее, вчера утром.

— Почему вы мне про нее не сказали?

— Потому что решил — это мистификация. К тому же я считал, что будет еще масса времени, чтобы передать ее вам. Я представления не имел, что вы уже решили арестовать Помроя.

Это был хорошо рассчитанный удар ниже пояса. Уинтерс нахмурился.

— Вы знаете, что существует наказание за сокрытие существенно важных улик?

— Я ничего не скрывал. Я только что передал ее вам.

У него сорвалась пара крепких слов, дававших понять о степени его возмущения и ярости. Какое-то время мы оба молчали. Он занялся изучением письма. Потом продолжил уже менее официальным тоном:

— Что вы думаете по этому поводу?

— Думаю, это означает, что Холлистер в ту ночь проник в библиотеку и добыл какие-то компрометирующие бумаги — или попытался их найти.

— Ясно, что он их не нашел.

— А вы?

Уинтерс покачал головой и откровенно сознался:

— Если мы их и нашли, то этого не поняли. Мы не раз и не два проверили все бумаги и, насколько могу судить, в них нет ничего такого, за что Холлистера можно упрятать в тюрьму… а тем более сенатора. Масса всяких политических махинаций, но ничего незаконного.

— А вам не кажется, что сенатор мог держать свои деловые бумаги еще в каком-то месте? — я припомнил таинственные сейфы в подвалах конгресса, в которых после смерти владельцев обнаруживали огромные суммы наличными.

— Теперь нам нужно их найти.

— А губернатор не сможет вам помочь? Ведь он был адвокатом сенатора.

Уинтерс вздохнул и обескураженно посмотрел на меня.

— Я не могу добиться от него ни единого слова. Он постоянно разглагольствует о том, что мы нарушаем гражданские права.

— Может быть, вам удастся выяснить, кто написал это письмо, и допросить его.

Уинтерс раздраженно покосился на меня.

— Вы выбрали самое подходящее время, чтобы рассказать мне о записке, — сразу после того, как я едва не совершил фатальную ошибку. В чем заключалась ваша мысль?

— Вспомните, я не видел вас целый день. Я получил письмо утром и отправился к Холлистеру, чтобы спросить его…

— Стало быть, вы говорили с ним о бумагах?

— Конечно.

Уинтерс заинтересовался.

— И что вам удалось выяснить? Как он себя вел?

— Мне ничего не удалось узнать, но для человека, который в ближайшие часы собирается покончить с собой, он выглядел слишком спокойным.

— И никаких намеков? Что же произошло на самом деле? Расскажите мне все самым детальным образом.

Я попытался как можно точнее передать наш разговор, рассказав о всех моих уловках и изобразив их куда более хитроумными, чем они были на самом деле. Все мои показания записывала молчаливая секретарша.

Когда я закончил, лейтенант не выглядел более осведомленным.

— Был там кто-нибудь еще? Упоминал ли он еще кого-нибудь?

— Насколько я помню, нет. Мы были одни. Какие-то газетчики пытались связаться с ним по телефону и… — Внезапно меня осенило. — Когда умер Холлистер?

— Когда… — Уинтерс так устал, что не смог быстро отреагировать.

— Какое время назвал коронер?

— А… Около двенадцати. Точно станет известно после вскрытия.

— Холлистера убили.

Я сказал это, тщательно стараясь избежать всякого мелодраматизма, причем настолько тщательно, что Уинтерс меня не понял. Пришлось повторить, и мое заявление от этого много потеряло.

— Нет, — лейтенант Уинтерс откинулся в кресле. — Он сам убийца. У нас его признание.

— Которое напечатал убийца, после того как застрелил Холлистера.

— Шли бы вы лучше спать.

— Сейчас пойду. Но прежде хочу быть уверен, что вы выставите в доме надежную охрану. У меня нет ни малейшего намерения оказаться следующим быком, которого отправят на бойню.

— Почему, — насмешливо спросил Уинтерс, — вы полагаете, что Холлистера убили?

— Потому что вчера утром, когда я был в его кабинете, раздался телефонный звонок и он договорился с кем-то о встрече прошлой полночью. Как, время смерти совпадает? Из того, что мне удалось услышать, следует, что собеседнику он очень хотел угодить и обещал встретиться непременно.

— Возможно, он встретился, а потом застрелился.

— Не похоже. Думаю, весь вечер он провел дома. И никуда не собирался уходить. Гость должен был с ним встретиться именно здесь. Но мы же знаем: никто из посторонних в дом не входил. Тот, с кем он собирался встретиться, уже был в доме, это один из нас… Он и убийца, это очевидно.

Пока я говорил, Уинтерс все больше выпрямлялся в кресле. Когда я замолчал, чтобы перевести дух, он сказал:

— Я хочу, чтобы это никому не говорили. Поняли?

— Конечно.

— Не только потому, что вы можете быть правы и убийца насторожится; если вы правы и убийца заподозрит, что вы напали на след, мы можем получить третью жертву.

Я сказал, что не имею ни малейшего желания попасть на первые страницы газет в качестве трупа.

— Есть вероятность, что вы правы, — задумчиво протянул лейтенант. — Как бы мне хотелось, чтобы вы подумали как следует и передали мне это письмо как можно раньше. Мы бы успели проверить отпечатки пальцев, почерк и бумагу… А теперь нам на это понадобится несколько дней. Ну ладно, главное — держите рот на замке. Мы задержим всех присутствующих еще на несколько дней — настолько, насколько сможем. Нужно действовать быстро.

— Понимаю, — кивнул я. — Кстати, кому принадлежит пистолет, из которого совершено убийство?

— Миссис Роудс.

2

Мне очень не хотелось, как говорили римские поэты, встречать рассвет на следующее утро. Впрочем, точнее сказать полдень. Возможно, я проспал бы и до вечера, если бы не звонок телефона у постели. Еще не проснувшись, я схватил трубку, убежденный, что смогу доспать после разговора.

Несколько секунд я что-то бормотал в трубку, слыша в ответ только далекий шум. Потом открыл один глаз и увидел, что говорю не туда. Перевернув трубку и окончательно проснувшись, я начал воспринимать упреки мисс Флин.

— Здесь произошел целый ряд событий, которые требуют вашего личного вмешательства.

Я объяснил ей, что здесь тоже произошел целый ряд событий и я вынужден задержаться еще на несколько дней.

— Но здесь все уверены, что дело в Вашингтоне закрыто и что убийца сенатора покончил с собой.

— А газеты уже вышли? — я еще не сообразил, сколько проспал и что дневные газеты давно пошли в продажу.

— Да, конечно. И в «Глоуб» ваша блестящая статья.

Перед тем как завалиться спать, я расставил в этой статье все точки над «i». При описании того, как нашли тело, я использовал больше красок, чем есть в радуге, и придал делу такое звучание, какое было нужно нам с Уинтерсом. Редактор был ужасно доволен, так что мне пришлось немало поднапрячься, чтоб не проговориться, что последует еще одна статья.

Страшно расстроенная мисс Флин расписывала несчастья, которые свалились на головы моих клиентов. Большинство проблем могло быть улажено по телефону, но вот производители собачьего корма переживали серьезный кризис. К счастью, на меня снизошло вдохновение, и я велел мисс Флин передать поставщикам, что в течение ближайших двадцати четырех часов я представлю изумительную схему действий. Особого энтузиазма она не проявила, но энтузиазм вообще не вязался с ее изысканными манерами.

Потом я позвонил миссис Голдмаунтин и, к своему удивлению, сразу ее нашел. Мы договорились встретиться ближе к вечеру.

Приняв ванну, я оделся и, готовый к любому повороту событий, спустился по лестнице. Я был немного удивлен, что все спокойно. Ланч кончился, и все сидели в гостиной. Уинтерса нигде не было видно. Если кто-то и заметил мое отсутствие в первой половине дня, то не сказал ни слова.

Я сказал буфетчику, что буду только кофе, который можно подать в гостиную. Потом я присоединился к Элен и Ленгдону, устроившимся у окна. Задернутые шторы свидетельствовали либо о плохой погоде, либо о присутствии снаружи полицейских и газетчиков. Элен выглядела свежее остальных. Ленгдон слегка опух, и под глазами у него набрякли мешки.

— А вот и я! — я подсел к ним. Принесли кофе, я сделал большой глоток, и мир наконец-то обрел правильную перспективу.

— Как понимаю, — заявил я с видом Шерлока Холмса, — дело закрыто.

— Не совсем, — Элен взглянула на меня глазами, чистыми, как хрусталь, несмотря на перепой и подвиги минувшей ночи. — Похоже, предстоит еще день допросов. Ну и повезло же нам! Я сделала бы все, даже предложила Уинтерсу саму себя, лишь бы мне разрешили вернуться в Нью-Йорк.

Я не стал комментировать эту идею, но спросил, почему она так хочет вернуться.

— Сегодня вечером Бесс Прингл дает прием — вот почему. Похоже, это будет самый выдающийся бал сезона, и пропускать совсем не хочется.

— А почему он хочет, чтобы мы здесь оставались? — изобразил я святую невинность.

— Бог его знает. Он просто обложил нас красными флажками.

— У меня тут возникла одна идея насчет убийства, — Ленгдон неожиданно очнулся от мрачного раздумья.

— И что? — я попытался изобразить интерес.

— Речь именно о красных флажках. Вы же понимаете, убийство всегда приводит к различным осложнениям, заставляет делать разные неестественные и бессмысленные вещи… — Его голос постепенно слабел, по мере того как становилось очевидным отсутствие интереса к его словам. Я понял, что «Авангард» может распространяться только среди очень немногочисленного круга выдающихся интеллектуалов.

Прежде чем Элен вернулась к жалобам насчет Бесс Прингл или Ленгдон смог продолжить обсуждение убийства, я спросил их, как прошел вчерашний вечер, объяснив свое раннее возвращение домой какой-то вполне правдоподобной причиной.

— Мы вернулись домой около двух, — мрачно буркнул Ленгдон.

— Я вообще бы не вернулась, если бы знала, что случилось, — бросила Элен.

— Я пропустил что-нибудь интересное?

— Один из министров играл на гармонике, — кисло сообщил Ленгдон.

— Попурри из Стивена Фостера, — добавила Элен.

— Я думал, что вы были с морским офицером, когда начался концерт, — Ленгдон, учитывая его молодость и идеализм, достаточно быстро стал понимать нашу Элен.

— Ах, — вздохнула Элен и закрыла глаза.

Я оставил их и подошел к столику у камина, где складывали почту. Там для меня было только одно письмо — толстый конверт, адрес на котором был написан красным карандашом с наклоном в противоположную сторону. Когда я открывал его, руки мои дрожали.

Из конверта выпала пачка документов. Я быстро пролистал их, пытаясь найти хоть какое-то объяснение, но не смог. Никакого сопроводительного письма, только пачка официальных документов, которые, как я понимал, относились к делам Холлистера с сенатором. Те самые бумаги, желание завладеть которыми его и погубило.

Прежде чем я успел просмотреть их повнимательнее, ко мне подошла улыбающаяся Камилла Помрой.

— Как хорошо, что все позади! — воскликнула она, заглядывая мне в глаза.

— Вы собираетесь вернуться в Талисман-сити?

— Как только разрешат, — кивнула она.

— Вам стало легче? — спросил я, стараясь определить, что она думает на самом деле, но не смог: она справлялась с лицом не хуже актрисы.

— О, это ужасно. Роджер стал совершенно другим человеком.

— Ему пришлось нелегко.

— Очень! — Нет, она совершенно не походила на ту женщину, что заявилась в мою комнату дать волю естеству и заодно обвинить своего мужа. Теперь она вновь стала любящей женой, неспособной на предательство. Так какова она на самом деле?

— Я… я бы хотела, чтобы вы знали… В ту ночь, когда… я была просто не в себе. Я сорвалась; боюсь, что я не понимала, что делаю и говорю. Но вы меня простите?

— Мне нечего прощать, — галантно заверил я, прекрасно понимая, чего она боится. Ведь я мог рассказать мужу о ее предательстве… Двойном предательстве.

— Надеюсь, вы на самом деле так думаете, — сказала она и вздохнула.

Больше нам говорить было не о чем, так что я извинился и отошел. Охранника у двери я спросил, где найти Уинтерса. Тот дал мне адрес полицейского управления, я поймал такси и отправился туда.

Меня проводили в кабинет Уинтерса — старомодно обставленную комнату с одним большим давно не мытым окном. Рабочий стол окружали шкафы с документами. Когда я вошел, лейтенант копался в бумагах.

— Какие новости? — спросил я.

Взмахом руки он показал мне на кресло и одновременно отгреб бумаги в сторону.

— Никаких. Есть только заключение по поводу анонимного письма. Почерк идентифицировать не удалось, хотя мы сравнили его с почерками всех, кто был в доме. Бумага самая обычная, в доме такой нет, но она продается повсюду. Красный карандаш — самый обыкновенный, дюжина точно таких же валяется по всему дому; отпечатки пальцев на письме только ваши…

— Но я ничьих отпечатков не стирал, вы же понимаете?

— А там нечего было стирать. Иногда мне кажется, что киношникам и телевизионщикам следует запретить все разговоры про отпечатки пальцев. Теперь каждый преступник щеголяет в перчатках, и все из-за того, что ходит в кино. — Он мрачно выругался.

— Ну, в газетах про вас хорошо пишут, — подбодрил я.

— И сразу перестанут, когда обнаружится, что Холлистера кто-то убил… Если, конечно, это в самом деле так.

— Ну а у меня есть кое-какие новости, — я протянул ему бумаги.

Мы потратили около часа, их изучая. В таких вещах мы не слишком разбирались, но основное уловили. Для разработки нефтеносных земель в штате сенатора была создана некая компания. Были выпущены акции, компания начисляла приличные дивиденды. Потом ее преобразовали и переименовали, но совет директоров остался прежним. Были выпущены дополнительные акции, потом компания слилась с подставной фирмой, принадлежащей губернатору. И вкладчики остались с носом. Только Руфус Холлистер, губернатор и покойный сенатор из этой сложной процедуры вышли с выгодой.

Нет нужды говорить, что на самом деле все было значительно сложнее; последующие публикации в «Нью-Йорк Таймс» по поводу всех этих дел дают гораздо более полную и ясную картину, чем это сделал я. Но становилось ясно, что сенатор так все устроил, что в случае разоблачения аферы остался бы чист, а вся ответственность легла на Руфуса Холлистера. И губернатор тоже бы остался в стороне, по крайней мере так получалось на бумаге.

Уинтерс вызвал в кабинет специалиста по отпечаткам пальцев и юриста и передал им документы на исследование.

— Все это довольно странно, — заметил я.

— Зачем, — спросил Уинтерс, — понадобилось посылать вам документы? Да и предыдущее письмо, конечно, если оба прислало одно и то же лицо.

— Возможно, кто-то полагает, что я смогу их должным образом использовать.

— Тогда почему не послать их прямо в полицию?

— Может быть, человек не любит полицейских.

— Тогда почему из всех, живущих в доме, он посылает их именно вам? — лейтенант подозрительно посмотрел на меня.

— Единственная причина, которая приходит мне в голову, если не считать моего неотразимого обаяния и интеллигентности, состоит в том, что я опишу все это в газете… Может быть, убийца заинтересован, чтобы все это было подробно освещено в прессе. Возможно, для него не безразлично, к кому попадет информация, так как он знает, что в конце концов она окажется в полиции. А может быть, это просто каприз. Согласитесь, стиль первого письма был довольно капризным.

Уинтерс что-то проворчал и уставился в потолок.

— Кое-кто мог бы мне довериться, учитывая мою связь с четвертой властью. Говоря между нами, однажды ночью Камилла Помрой пришла ко мне, чтобы заявить, что убил сенатора ее муж. На следующее утро миссис Роудс сообщила мне очень ценную информацию о гражданском браке сенатора… Видимо, вы читали мою статью…

— И удивлялся, откуда вы все это взяли. А что именно сказала вам миссис Помрой?

Я повторил ее слова, умолчав о предшествовавших им событиях, как не имеющих отношения к делу.

— Не понимаю, — вздохнул Уинтерс.

— Единственная мысль, которая приходит мне в голову: стоило бы тщательно исследовать отношения между тремя наследниками покойного сенатора.

Сейчас эта мысль неожиданно показалась мне важной.

— Мы этим уже занимаемся, — заметил Уинтерс.

— Кто-то из них мог убить сенатора ради наследства.

— Вполне возможно.

— С другой стороны, его могли убить по политическим мотивам.

— Тоже возможно.

— А кроме того, могли убить из мести.

— Это тоже весьма вероятно.

— Другими словами, лейтенант Уинтерс, у вас нет ни малейшего представления о том, почему его убили и кто это сделал.

— К сожалению, дело обстоит именно так.

Уинтерс вовсе не выглядел расстроенным, и у меня возникло неожиданное подозрение.

— Надеюсь, вы не собираетесь оставить это преступление нераскрытым? Не собираетесь остановиться на том, что у вас есть признание и тело мнимого виновника убийства?

— Что вас заставило так думать? — вежливо поинтересовался Уинтерс. Я понял: именно это он и планировал.

Я не мог его осуждать; он допускал, что Холлистера убили и признание подделали, но оказывался в глупейшей ситуации. Доказывая всем и каждому, что Холлистера убили, он рисковал никогда не найти настоящего убийцу. Тогда он подорвал бы доверие к полиции и сам вполне мог лишиться места. Поэтому мне трудно было осуждать его за безразличие к торжеству справедливости. В конце концов, кого затронуло убийство сенатора и Холлистера? Никто их особо не оплакивал.

На какой-то миг во мне поколебались любовь к закону и стремление к справедливости. Но тут я напомнил себе, что должен выполнять свой долг. В немалой степени на мою решимость подействовал тот факт, что я могу прославиться, если сумею найти убийцу после того, как полиция дело официально закроет.

— Долго вы сможете удержать всю команду вместе? — спросил я, записывая Уинтерса в союзники.

— День или два, пока все доказательства не будут тщательно проверены… Пока мы не получим результаты вскрытия и все такое.

— Потом мы сможем разъехаться?

— Если не произойдет чего-то непредвиденного.

— Вроде еще одного убийства?

— Нового убийства не будет, — уверенно заявил лейтенант, и у меня возникло подозрение, что он располагает дополнительными доказательствами, мне неизвестными. В конце концов, Холлистер мог действительно покончить с собой… И толкнул его на это обладатель документов, эксцентричный негодяй, который явно наслаждался всем происходящим.

— А что известно о пистолете?

— А что может быть о нем известно?

— Он ведь принадлежал миссис Роудс, верно?

— Верно… И на нем не обнаружили никаких отпечатков, кроме отпечатков Холлистера. Миссис Роудс держала пистолет в ночном столике у кровати. Она не заглядывала туда больше месяца. Любой мог войти в комнату и взять его.

— Но кто в доме знал, где лежит пистолет?

— Не имею понятия. Хотя Холлистер знал, — лейтенант довольно улыбнулся. — Он знал обо всем, что где лежит.

— Если не считать бумаг, которые сенатор прятал в кабинете и которые кто-то нашел раньше его.

— Но кто?

— Убийца.

— Я не вижу доказательств.

— Доказательства перед вами, точнее, их унес ваш юрист. Как убийца мог узнать, где искать бумаги? И зачем прислал их мне после того, как смерть Холлистера практически закрыла дело?

— Возможно, — сказал лейтенант Уинтерс голосом бесчисленных героинь Мери Робертс Рейнхарт, — мы этого никогда не узнаем.

— Идите к черту! — взорвался я.

Он нахмурился.

— Саржент, почему бы вам не перестать повсюду совать свой нос? Это не ваше дело, а наше. Я выполняю свой долг и не намерен оставлять это дело, но и не собираюсь биться над ним до изнеможения. Так что считайте, что оно закрыто.

— Так я и сделаю, — кивнул я. — Но только когда увижу, что ничем не смогу помочь.

Мы враждебно уставились друг на друга.

— Ну, я, пожалуй, пойду, — сказал я поднимаясь.

— Спасибо за документы.

— Не за что, — я в ярости хлопнул дверью.

3

Миссис Голдмаунтин жила в большом доме из желтого выцветшего от времени песчаника в Джорджтауне — старинной части города, где в перестроенных усадьбах обитали наиболее почтенные жители Вашингтона. Ее дом был больше всех и смахивал на бывшую резиденцию какого-то национального героя. Меня провели в гостиную на втором этаже, обитую желтым шелком и отделанную в стиле Директории. Буквально тут же появилась миссис Голдмаунтин, одетая в черное и увешанная брильянтами.

— Ах, мистер Саржент, как приятно! Я так рада, что вы смогли вчера прийти на мой прием, да еще вместе с милой Элен… Бедная несчастная овечка!

Я понял, почему меня приняли без малейших колебаний: я явился прямо из дома сенатора и явно знал подробности случившегося. Ну что же, доставим миссис Голдмаунтин удовольствие.

— Она перенесла все очень хорошо, — сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало как можно более похвально.

— Она была так привязана к Ли! Конечно, они не так часто встречались, но об их привязанности знали все. Они были так похожи друг на друга…

Я не мог уловить ни малейшего сходства, но все-таки пробормотал что-то вроде «яблоко от яблони…».

— Конечно, некоторых шокировало то, что она так рано появилась в свете после его гибели, но я сказала, что она молода, здорова и все равно ничем помочь не может. Знаете, я чту традиции, но не вижу причин становиться их рабом. Как вы считаете? Конечно нет. Все должны испытывать огромное облегчение, что тот ужасный человек, покончивший с собой, признался.

— Да, все просто счастливы; я хочу сказать, что справедливость восторжествовала и все идет своим чередом.

— Конечно. А это правда, что чуть было не арестовали бедного Роджера Помроя?

Я подтвердил.

— Как ужасно, когда обвиняют невинного человека! Роджер всегда мне нравился, хотя наши пути пересекались нечасто, только по официальным поводам, особенно во время войны, когда он здесь работал в одном из комитетов. Боюсь, жену я никогда не видела, но всегда думала, что она слишком простовата. Мне и в голову не приходило, что на самом деле она дочь Ли. Какой же крест ей выпало нести! Мой аналитик, который работал в Вене с доктором Фрейдом, всегда говорил, что происшествия девяти месяцев до вашего рождения определяют всю вашу дальнейшую жизнь. Ну, я хочу сказать, если бы бедная девочка знала, что она незаконнорожденная, это привело бы к образованию у нее определенного комплекса и объяснило, почему она всегда казалась мне немного простоватой.

Я с трудом остановил этот любительский психоанализ и робко изложил ей свое предложение.

— По некоторым причинам мои клиенты, фирма «Хей-Хо» — производитель корма для собак, — хочет провести крупную рекламную кампанию. Я предложил им множество идей, но ни одна не подошла. Кампания должна быть проведена с достоинством, но в то же время произвести большое впечатление; вы не можете не согласиться, что эти две вещи не так-то легко совместить. Короче говоря, миссис Голдмаунтин, я думаю, что мы могли бы провести первоклассную кампанию, используя Гермиону.

— О, я никогда не соглашусь, — начала она, но я-то знал миссис Голдмаунтин.

— Мы все организуем… Фирма «Хей-Хо» все устроит… Для Гермионы организуют концерт в городской ратуше. Она появится на телевидении, на радио; вполне возможно, что будет заключен контракт на съемку кинофильма. Вы, как ее хозяйка, придадите особое достоинство всему этому мероприятию…

Дело было сделано. Любое упоминание о рекламе заставляло миссис Голдмаунтин дрожать от страсти.

— Если я соглашусь принять такое предложение, то должна буду настаивать, чтобы самой просмотреть выступление Гермионы.

— Думаю, это вполне разумное требование… Я уверен, что фирма «Хей-Хо» станет консультироваться с вами по всем вопросам.

— Я также буду настаивать, чтобы мне принадлежало последнее слово по поводу ее программы в городской ратуше. Я знаю ее способности и знаю, что она сможет сделать. Я никогда не позволю ей петь эти ужасные современные песни, только классику и, конечно же, государственный гимн.

— Конечно, вам предоставят возможность выбрать репертуар. И репетитора тоже.

— Вы считаете, она нуждается в репетиторе? — Кажется, я допустил грубый промах.

— Все выдающиеся звезды Метрополитен-опера имеют репетиторов, — поспешно выкрутился я. — Чтобы сохранять голоса гибкими и звучными.

— Ну, это мы еще обсудим, — милостиво согласилась миссис Голдмаунтин и блаженно закатила глаза, представив целый разворот в «Лайф», а также то, как Гермиона вместе с ней замелькает на телеэкранах в миллионах домов.

— Какие мелодии удаются ей лучше? — спросил я, закрывая предыдущую тему.

— Немецкие песенки и итальянские оперные арии. Если хотите, можем послушать хоть сейчас.

— О нет, — поспешно отказался я, — не сейчас, как-нибудь в другой раз. Я уже оценил ее замечательный талант. О нем знает весь Вашингтон, а скоро будет знать весь мир.

— Можете передать фирме «Хей-Хо», что я серьезно обдумаю их предложение.

Наш договор был заключен. Я попросил разрешения позвонить вице-президенту фирмы в Нью-Йорк и получил его. Руководство компании пришло от моего плана в восторг и договорилось встретиться с миссис Голдмаунтин на следующий день. Все были счастливы, моя фирма снова крепко стояла на ногах.

Миссис Голдмаунтин пригласила меня выпить чаю с нею и гостями, которые должны были подъехать. В их числе оказался свежеиспеченный сенатор, бывший губернатор Джонсон Ледбеттер.

— Я хорошо вас помню! — загремел он, стискивая мою руку. — Но предпочел бы, чтобы случай был не такой печальный.

Он весь сиял и принял от буфетчика рюмку виски. Я взял чашку чая, как это сделала хозяйка и два других гостя. Один из них был весьма серьезным политическим комментатором, а другим оказался Элмер Буш, появившийся в тот момент, когда я беседовал с сенатором. Каждой клеточкой Элмер излучал сердечность, как старый окорок, оба ломтя которого вырезаны из одной и той же ляжки.

— Ну, похоже, что вы невиновны, — буркнул Элмер сквозь зубы, когда беседа отклонилась от основной темы, вращавшейся вокруг нового сенатора и миссис Голдмаунтин.

— В самом деле, Элмер.

— Полагаю, вы намерены выехать в Нью-Йорк?

— В самое ближайшее время.

— Наверняка Уинтерс доволен таким оборотом дела?

— Думаю, да.

— Ловкий трюк он проделал, сделав вид, что собирается арестовать Помроя, тогда как сам расставил ловушку для Холлистера.

— Ловушку?

— А разве не так? Разве не полиция спровоцировала самоубийство Холлистера? Естественно, они не признаются, но это и так ясно: полиция сделала вид, что у нее есть доказательства, которых на самом деле не было, и тем заставила его сознаться и покончить с собой. Просто гениально, образчик прекрасной работы.

Элмер Буш никогда не шутил, так что я решил, что он на самом деле в это верит.

— Я уже прикинул, как это подать в моей передаче. Вы ее не видели позавчера? Жаль, были очень хорошие отклики. Похоже, общественность весьма заинтересовалась этим делом. Убит сенатор, да и все остальное тоже довольно необычно. Вот я и подумал, что мог бы заскочить туда и поснимать немного для следующей передачи… — Он принялся сулить мне славу героя экрана, если я помогу ему увидеть дом и встретиться с миссис Роудс. Я обещал сделать все, что в моих силах.

В другом конце комнаты гремел голос свежеиспеченного сенатора.

— Дорогая леди Голдмаунтин, мне будет очень жаль, если вы не сможете присутствовать завтра в Капитолии на принесении клятвы. Церемонию вице-президент проведет в моем кабинете, там соберутся только несколько друзей, все будет очень скромно… Ну, еще пресса… Только скажите — и я велю секретарю прислать вам приглашение.

— Такой момент стоит запомнить, — сказала наша хозяйка, вглядываясь в его дочерна загорелое лицо, как садовник, внимательно изучающий розу, которая больше всего нравится пчелам.

— Меня печалит только то, что мое появление в стенах конгресса происходит в связи с таким событием… вместо моего старого и неоценимого друга. Как это трагично!

Со всех сторон послышались приглушенные слова одобрения и симпатии.

— Память о таком человеке, как Ли, сохранится надолго, — заключил растроганный сенатор.

Его речь оказалась короче, чем я ожидал. Потом они с Элмером Бушем погрузились в обсуждение предстоящего выдвижения кандидатов в президенты, а я заговорил с миссис Голдмаунтин.

— Вы собираетесь еще немного задержаться в Вашингтоне?

— По крайней мере пару дней… Все будет зависеть от полиции.

— Зачем, черт побери, им это нужно, если дело закрыто?

— Ну, вы же знаете, как они ведут дела.

— Ну ладно, передавайте мои наилучшие пожелания дорогой Элен и попросите ее перед отъездом меня навестить.

— Обязательно.

— И передайте то же самое миссис Роудс. — Она сделала паузу, отхлебнула немного чая, и черные глаза мечтательно затуманились. — Теперь ей будет легче.

— Поскольку дело закрыто?

— Не только, — со значительным видом улыбнулась миссис Голдмаунтин.

— Что вы имеете в виду?

— Только то, что знает в Вашингтоне каждый: она ненавидела Ли Роудса, по крайней мере дважды пыталась развестись, и ему удалось отговорить ее буквально чудом. Я уверена, что теперь, когда его кто-то убил, она испытывает огромное облегчение. А убил этот ужасный Холлистер, не так ли?

4

Вернулся я в шестом часу и прошел прямо в свою комнату. Пока я принимал ванну и переодевался к ужину, медленно возникало смутное ощущение, что картина постепенно начинает проясняться, но точнее я бы выразиться не смог. Было совершенно очевидно, что разными людьми по разным причинам разыграно несколько шарад. Достаточно понять их смысл — и вот тебе убийца!

Я причесался и начал разрабатывать план нападения. Прежде всего Помрои. Мне нужно выяснить, в чем состоит ее игра, почему она приходила ко мне с историей насчет своего мужа. И заодно: почему при аресте он был так спокоен? Настолько уверен в своем оправдании? И если да, то почему?

Затем хотелось разобраться с таинственным поведением миссис Роудс, ее словах о бумажном следе, возможным авторством анонимных писем и тем фактом, что в качестве орудия убийства использован ее пистолет. Каковы были их истинные отношения с сенатором Роудсом? Трудно поверить утверждению миссис Голдмаунтин, однако, видит Бог, у нее не было никаких причин лгать. А если миссис Роудс ненавидела мужа…

Я вспомнил ее твердо сжатые губы, ее голос и жесты, ее неописуемое самообладание; я легко мог представить, как она убивает мужа. Но как это проверить? Элен для получения сведений о семье не годилась; казалось, самым легким источником подобных сведений могла бы стать Вербена Прюитт, старый друг дома… Но что-то из нее вытянуть будет совсем не легко: она слишком долго вращалась в мире политики, секретности и разных темных дел. И все-таки я решил вечером с ней поговорить.

Третья шарада была связана с моим прежним союзником лейтенантом Уинтерсом. Просто ради любопытства я хотел знать, что за игру он ведет и почему решил сделать вид, что перестал заниматься этим делом.

И оставался еще Ленгдон. Мысль о том, что он способен на политическое убийство, не раз приходила мне в голову. С его точки зрения, это могло выглядеть даже романтично… Правда, едва ли он мог поступить так с бедным Холлистером, однако, как говорится в учебнике для детективов, в жизни всякое случается.

Вербена Прюитт несомненно могла совершить эти убийства, но, насколько я мог судить, у нее не было мотивов. Элен вполне могла убить отца, меня, Ленгдона и президента Соединенных Штатов, но в момент убийства Холлистера они с Ленгдоном находились в клубе «Чеви-Чейз».

Вообще, в момент убийства Холлистера в доме были только Вербена Прюитт и миссис Роудс (Помрои были в полицейском участке). Если исключить посторонних, убийцей могла быть либо Вербена, либо миссис Роудс, и из них двоих только у миссис Роудс был мотив для убийства.

В результате всех этих построений меня пробрала легкая дрожь. Я рухнул на постель, держа в руках щетку для волос. Ну почему все это раньше не пришло мне в голову? Тут я подумал об Уинтерсе. Очевидно, он пришел к такому же выводу. Ведь он прекрасно знал, когда и что случилось, он изучал все показания и знал, где находился каждый. Он должен был понять, что весьма велика вероятность того, что убийцей является миссис Роудс, и тем не менее решил отказаться от дальнейшего расследования. Почему? Его подкупили? Весьма возможно, учитывая нравы полиции в моем собственном городе, Нью-Йорке. Или просто из рыцарских побуждений не стал арестовывать вдову и предпочел покоиться на лаврах, обеспеченных мнимым самоубийством Холлистера?

А может, лучше мне забыть обо всем? У меня не было особого желания увидеть, как торжествует справедливость, ни в абстрактном смысле, ни в конкретном случае. Пусть тираны сходят в могилы прежде, чем их настигнет месть, так поэтически я выразил бы свою мысль.

В это время зазвонил телефон у постели, и я поднял трубку. Звонила Элен.

— Если ты хороший мальчик, зайди ко мне, — скомандовала она. — Мы можем выпить перед ужином.

Когда я открыл дверь, она уже была одета к ужину и подкрашивала ногти за туалетным столиком.

— Выпивка на столике в изголовье.

Действительно, «мартини» меня уже поджидало. Я кивнул, выпил, сел в кресло и уставился на нее. Мне всегда нравилось смотреть, как женщины занимаются туалетом, это, пожалуй, единственное занятие, когда они совершенно искренни и которому посвящают себя полностью. Элен не была исключением.

— Когда домой? — спросила она, с серьезным и задумчивым лицом разглядывая ногти.

— Надеюсь, завтра, — сказал я. — Все зависит от Уинтерса.

— Я тоже еду завтра, — безразлично бросила она. — Устала я от всего этого. Меня уже тошнит от репортеров и полиции, хотя этот Уинтерс такой милый… А самое главное, с тех пор как я себя помню, я ненавижу Вашингтон. Как думаешь, сегодня вечером мы можем исчезнуть отсюда? — Она положила на место кусочек замши, которым полировала ногти, и посмотрела на меня.

— Сомневаюсь, — вздохнул я. — Прежде всего здесь будет Уинтерс.

— Черт возьми!

— И я не думаю, что охранники позволят нам уйти без его разрешения.

— Мы можем обмануть их: в маленькой гостиной есть дверь, которой никогда не пользуются. Мы могли бы выйти через нее — с той стороны дома нет охраны… — Впервые за наше знакомство я видел ее такой нервной и взволнованной.

— Почему ты так рвешься из дому?

— Питер, я смертельно боюсь! — И она действительно боялась, это было написано у нее на лице и проступало даже через макияж. Руки дрожали, едва не расплескав мартини.

— Чего? Ведь совершенно нечего бояться!

— Я… — вдруг она запнулась, словно о чем-то вспомнив. — Питер, давай уедем нынче вечером, когда уйдет Уинтерс.

— Это не лучшая идея, нас могут обвинить в неуважении к властям или в чем-то в этом роде.

Меня снедало любопытство, по только она могла мне сказать, почему ей так приспичило покинуть Вашингтон.

Элен курила резко, по-мужски, совсем не так, как делают другие девушки. Казалось, это ее несколько успокоило.

— Думаю, это нервное, вот и все, просто запоздалая реакция.

— Я бы сказал, что все это время ты была неестественно спокойна. Никогда прежде ничего подобного я не видел и просто поражался, как вы с матерью сохраняли хладнокровие и ясность мысли.

Удар достиг цели, по лицу Элен промелькнула, словно крыло птицы на солнце, тень волнения. Но она ничего не сказала.

— У нас просто очень хладнокровная семья.

— Могу понять, — кивнул я. — Ты долго жила вдали от дома и была не слишком привязана к отцу, но миссис Роудс… Как-то странно она ко всему этому отнеслась.

— Ах, — рассеянно отмахнулась Элен и встала. — Мне кажется, стоит смешать еще по одному мартини. Все нужное у меня в ванной; просто сила привычки. В прежние времена я всегда держала в ванной бутылочку из-под зубного эликсира, наполненную джином.

С этими словами Элен исчезла. Слышно было, как она возится в ванной. Где-то в доме хлопнула дверь, спустили воду в туалете: жизнь продолжалась, несмотря ни на что. В меланхоличном настроении от первого мартини и нараставшем предвкушении второго я бродил взглядом по комнате девушки, которая одно время была моей невестой.

Довольно странная подборка книг. «Близнецы» Бобси рядом с «Фанни Хилл», «Леди Чаттерлей» и «Пиратами». Все — как в реальной жизни. Культурные интересы Элен резко изменились после достижения половой зрелости. Только толстый том «Записок конгресса» намекал на ее происхождение и положение. Но выглядел он так, словно его никогда не открывали.

— Вот и я, милый, — она немного раскраснелась, и я решил, что она взяла немалый процент с того, что приготовила мне. Я произнес тост, и до ужина мы обсуждали достоинства «Фанни Хилл».

Впервые после моего приезда в Вашингтон можно было сказать, что за столом царило дружеское настроение. Не добродушное или веселое — собравшиеся за столом были для этого слишком солидными людьми, но, по крайней мере, не мрачное. Пили бургундское, ели жаркое, и даже миссис Роудс улыбалась сквозь черные кружева и черный янтарь, как луна в последней четверти.

Я внимательно наблюдал за ней, пытаясь уловить хоть какие-то признаки вины, какой-то кровавый след, как на запятнанных руках леди Макбет, но она была так же спокойна, как и остальные. Если она была убийцей, то с легкостью несла тяжесть своих преступлений.

Я сидел рядом с Роджером Помроем, и мы впервые за несколько дней беседовали. Он был в прекрасном настроении.

— У меня сегодня состоялся очень полезный визит в министерство обороны, — сказал он, вытирая губы после хорошего глотка вина и оставляя на салфетке темно-красные пятна… В тот вечер мне всюду мерещилась кровь.

— Это связано с новой взрывчаткой?

— Совершенно верно. Мне сообщили, что испытания прошли успешно, и вскоре нам пришлют заказ.

— И все это без помощи сенатора?

Помрой мрачно ухмыльнулся.

— Сенатор уже есть… Во всяком случае, завтра будет. Мы ясно дали понять, что в следующем ноябре Талисман-сити может дать решающие голоса и что президентской администрации следует позаботиться, чтобы там все было в порядке.

— Это подействовало?

— Похоже, да. Завтра мы с Камиллой вылетаем домой. Поверьте, буду страшно рад вырваться из этого ужасного города.

— Как полагаете, вас в самом деле могли обвинить в убийстве? — я впервые напомнил ему об аресте.

— Конечно нет, черт возьми! — Он резко отставил рюмку. — Этот молодой осел Уинтерс начал действовать, не подготовившись как следует. Он решил: если взрывчатка принадлежала мне и я был зол на Ли из-за срыва нового контракта, а моя жена могла унаследовать после его смерти крупную сумму, то я его и убил. Как только такая глупость могла прийти ему в голову? Нет, у меня действительно могло возникнуть желание прикончить Ли, если бы только я решил, что смогу после этого выпутаться. Но делать это в его собственном доме и при таких подозрительных обстоятельствах… Кроме того, в бизнесе никто никого не убивает, как бы ни зудели руки, — он расхохотался.

— Но полиция все равно полагала, что у нее хватает доказательств.

— Все это было чистой глупостью.

— И как же вы собирались выпутаться? Немало людей осудили даже при меньших уликах.

— О, у меня была возможность, — Помрой торжествующе ухмыльнулся. Он был немножко пьян и в чудном настроении.

— Алиби?

— В какой-то мере, — он сделал паузу. — Ладно, открою вам один большой секрет… но если вы расскажете об этом, я назову вас лжецом. — Исполненный самодовольства, он наклонился ко мне. — Ли мне не был нужен. Перед тем как ехать в Вашингтон, я связался с одним человеком, весьма высокопоставленным, который обещал мне помочь с контрактом. Он имел возможность это сделать и сказал мне, что контракт будет подписан в ближайшие дни. Письмо об этом он отправил накануне убийства Ли, отправил специальной почтой. Так что я мог сказать, что знал об успехе контракта до разговора с Ли.

— Зачем же тогда вы с ним разговаривали?

Помрой нахмурился.

— Потому что до ссоры мы с Ли вместе провернули множество других дел. Он был человеком мстительным, когда считал, что прав, или вернее, когда считал, что это будет полезно для него… тут есть кое-какая разница, если вы понимаете, что я имею в виду. Он был одним из руководителей штата, и мне казалось неплохой идеей обсудить с ним правительственный контракт… Это нормальный ход вещей.

— Вам нужно было получить одобрение с его стороны?

— Нет, но это могло бы помочь. Я был зол на него, но только и всего. Это весьма далеко от того, что газеты описывали как «состояние человека, все надежды которого рухнули»; а точно так же считала и полиция.

— Почему же тогда вы сразу не сказали полиции, что с контрактом все решено положительно и у вас не было никаких мотивов для убийства Ли Роудса?

Помрой сочувственно мне улыбнулся, словно не понимая, как человек, проживший на свете двадцать девять лет, может быть так несведущ в вопросах бизнеса и политики. Потом медленно, словно втолковывая ребенку, пояснил:

— Если бы я сказал в полиции, что уже заключил контракт, они потребовали бы доказательств. И мне пришлось бы показать письмо. Тогда они связались бы с автором письма, это поставило бы его в неловкое положение и вполне могло подорвать его авторитет. Ведь наша страна следует одним принципам, а делает вид, что живет по другим. Предполагается, что контракты будут переданы лучшей компании, которая находится в самом прекрасном финансовом состоянии. «Помрой и К^о» — отличная компания, но существуют сотни ничуть не худших. Чтобы получить контракт, мне пришлось воспользоваться поддержкой наверху… И если бы всплыло имя того, кто мне помогал, я мог бы потерять контракт, дружбу влиятельного лица, потерять свое дело…

— Но спасти свою жизнь.

— Моей жизни ничего не угрожало. Если бы дела пошли совсем плохо, я все бы рассказал. Но я был чертовски уверен, что мне ничего не смогут предъявить… хотя они были весьма близки к этому.

Меня все еще беспокоил один вопрос.

— Почему все-таки вы поссорились с сенатором? Почему он не поддержал вас в министерстве обороны?

Помрой рассмеялся.

— Ли всегда старался содрать за услуги побольше. После десяти лет нашей совместной работы он нашел покупателя, который предложил большую цену. Конкурирующая фирма попыталась перекупить его, и он позволил это сделать. Большая фирма с севера с филиалами по всей стране год назад появилась и у нас в Талисман-сити. Как настоящие профессионалы, они быстро вышли прямо на Ли и предложили финансировать его выдвижение в президенты. Думаю, вы понимаете, кого я имею в виду, раз занимались организацией его рекламной кампании.

Я действительно знал. Это был один из крупнейших картелей страны. Я знал, что они участвуют в кампании, но не знал, что они платят за все.

— Я мало что мог им противопоставить. Даже если Ли хотел мне помочь, он не смог бы этого сделать, по крайней мере, до тех пор, пока не оформится его выдвижение в президенты. Но к тому времени меня бы уже вышвырнули из дела. Поэтому я организовал все без него. Я пришел к нему, только чтобы поговорить о будущем, выяснить, долго ли его будут держать на привязи. Однако разговор не получился. Ли был настоящим дьяволом, я никогда не думал, что он может быть таким. Холодный и безжалостный, он не задумался бы пожертвовать собственной матерью ради карьеры. Его не интересовал никто, кроме моей жены. Я не знал причин, но они с Камиллой были очень близки; он любил ее даже больше, чем Элен, больше, чем собственную жену.

Уже только поэтому мы не смогли бы доказать, что у меня не было намерений его убить… даже если не говорить о наследстве. Он никогда меня особо не любил, но никогда бы не позволил, чтобы она страдала. В свое время он ясно дал нам это понять. В любом случае особая опасность мне не угрожала.

…Постепенно все становилось на свои места. Это было очень похоже на головоломку. Сейчас я уже собрал ее большую часть, и оставалось лишь сложить центральные кусочки, множество маленьких кусочков, окропленных кровью.

Уинтерс тоже присутствовал за ужином, но за весь вечер ни разу не заговорил со мной и даже не взглянул в мою сторону. Разговаривал он главным образом с Камиллой Помрой и Уолтером Ленгдоном. После ужина мы перешли в гостиную. К тому времени, когда я устроился в кресле с чашкой кофе в руках, служитель закона исчез. Насколько я мог судить, ухода его никто не заметил.

Я попытался подобраться к миссис Роудс, но она, словно разгадав мои маневры, извинилась и отправилась спать.

Ленгдон и Элен в дальнем конце комнаты играли в триктрак. Я заметил, что их больше не радует общество друг друга, как прежде; все шло к тому, что Элен вскоре вновь появится на рынке, предлагая себя очередному жениху. Найти его будет нетрудно, учитывая, что она не просто симпатичный лакомый кусочек, но и вдобавок теперь стоит около миллиона долларов.

Помрои увлеклись беседой у камина, так что мы с Вербеной Прюитт оказались единственной оставшейся парой, и между нами завязался разговор.

— Теперь вы поближе познакомились с Вашингтоном, — заметила государственная дама, всем обликом излучая радушие.

— Вышло не совсем то, чего я ожидал.

— Не думаю. Нам просто повезло, что все сложилось так благополучно. Полиция вполне могла ничего не доказать, и нам пришлось бы долгие годы оставаться под подозрением… А это, молодой человек, вода на мельницу нашим политическим противникам.

— На мельницу… — задумчиво повторил я.

— Руфус толком не подумал, — мисс Прюитт глубокомысленно играла гроздью вишен, которые какой-то садист разбросал по стратегическим точкам ее кофейного платья. — Я на его месте не сдалась бы так легко. Предположим, документы нашли и он оказался вовлеченным в скандал. Но кто бы доказал, что именно он убил Ли? Самое страшное, что его могло ожидать, — это срок за мошенничество или в чем там еще состояло его преступление. И вообще, с чего он взял, что все это выйдет на свет?

— Возможно, кто-то угрожал разоблачить его… Тот, кто знал обо всех махинациях, и про убийство тоже.

Видимо, мисс Прюитт немало думала над этим.

— Вздор! — заявила она таким тоном, что остальные вздрогнули. Потом, понизив голос, со значением посмотрела на меня. — А вообще, зачем кому-то это понадобилось?

— Месть?

— Маловероятно… Мстить Ли? Это кажется притянутым за уши.

— Но если допустить, что Холлистера убрал убийца сенатора, в этом тоже нет никакого смысла. Все указывало на Помроя, как на возможного убийцу, и обвинение сосредоточилось на нем. Тогда какой же смысл запутывать дело, убивая Холлистера и представляя его убийцей сенатора?

— Я не допускаю мысли, что Руфуса убили. Но если так, это мог сделать человек, стремившийся снять подозрения с Помроя.

— Единственные люди, которые были в этом заинтересованы, в момент убийства Руфуса находились в полицейском участке.

— Кто может знать? — таинственно протянула мисс Прюитт и, оторвав нечаянно гроздь вишен, пристроила ее между дынеобразными грудями.

— Возможно, — заметил я, стараясь подавить нездоровое любопытство, побуждавшее меня пялиться на ее лиф, — мы слишком углубляемся в тонкости. Что, если Руфус был полон раскаяния, знал, что его темные делишки выплывут наружу и подумал: «Какого черта, мне все равно отправляться за решетку, но я могу признаться, спасти Помроя и тем самым красиво уйти».

— Для тех, кто несет тяжкую ношу… — процитировала мисс Прюитт, явно относя мои представления о Руфусе к тому, что в политических кругах именуется пустыми бреднями. Секунду или две она как будто разговаривала сама с собой, потом вздохнула: — Возможно, вы и правы. Раз это точка зрения полиции, я готова под ней подписаться. Готова поддержать ее на сто процентов.

Понадобилось время, чтобы отвлечь ее от Руфуса Холлистера и перевести разговор на миссис Роудс. Чем ближе я подходил к тому, что меня интересовало, тем сдержаннее становилась мисс Прюитт.

— Да, она прекрасно держится. Конечно, у нее сильный характер. Женщине нашего поколения силы характера не занимать; правда, я на несколько лет моложе ее. Жизнь с Ли была не самым легким делом. Он был трудным человеком: уж такой уродился. И вообще, быть женой политика — самая тяжкая судьба на свете. Уж я-то знаю, потому что сама одновременно и женщина, и политик.

— Но ведь они любили друг друга?

Пауза была достаточно продолжительной, чтобы подтвердить мои подозрения.

— Они были очень близки, — кивнула она без особой убежденности.

— Ей много приходилось крутиться в связи с его официальными делами… Я имею в виду выборы и все прочее?

— Нет, не думаю. Хотя она заведовала финансами. Мне кажется, владели они всем совместно. Она хотела, чтобы он в этом году подал в отставку, но в этом жены всех политиков одинаковы. Она возражала против намерения мужа выставить свою кандидатуру в президенты, и в этом проявила здравый смысл — у него не было никаких шансов, — Вербена Прюитт гордо уставилась вдаль, всем своим видом подчеркивая, что уж она-то точно знала, кто станет безусловным победителем.

— Скажите, а она не мстительна по характеру?

Отвесь я ей пощечину — и то, пожалуй, не добился бы такой реакции. Она просто взорвалась.

— Да что вам в голову взбрело?

— Не знаю. Просто прикинул, что она могла угрожать Руфусу, заставляя его сознаться.

— Чепуха!

Тревога охватила все существо мисс Прюитт, как пожар в термитнике, лицо ее потемнело, и я испугался, как бы не случился сердечный приступ. Но потом странные конвульсии прекратились, и она уже спокойнее добавила:

— Ее истинная природа — милосердие. Вся ее жизнь — бесконечное страдание, которое она переносила без единой жалобы. Она ненавидела политику, ненавидела саму мысль о Камилле Помрой… хотя изо всех сил старалась держаться. Она едва не умерла, когда Элен сбежала с культуристом и пришлось аннулировать их брак…

— Я думал, брак был должным образом зарегистрирован, — я вспомнил фотографию из кабинета сенатора: Элен в свадебной вуали.

— Нет, ей предстояло выйти замуж за достойного молодого человека, прекрасного, честного и прямого парня, который смог бы сделать из нее человека. Но за два дня до свадьбы Элен сбежала с этим мускулистым скотом! Отец нашел их в Элктоне, штат Мэриленд, и должным образом аннулировал брак. Несмотря на скандал, мать приняла ее без малейшего упрека. А отец…

В этот момент в комнату вошел буфетчик и сказал, что ее вызывают к телефону.

Мисс Прюитт исчезла в холле, а я остался у камина. Немного погодя она вернулась смертельно бледная и попросила налить ей виски, что я немедленно и сделал.

Она залпом проглотила виски, пролив половину на свое роскошное платье. Я осмотрелся, чтобы проверить, заметили ли что-то остальные; но все были заняты собственными проблемами.

— Что случилось? — спросил я.

Она коснулась вишенок на платье, немного пришла в себя, но оставалась все такой же бледной, а по лицу пошли розовые пятна.

— Звонил губернатор Ледбеттер. Всплыли документы по какой-то сделке, в которой он замешан вместе с Ли. И Руфус тоже. Именно про нее он писал в своем признании. Ужасный скандал…