Собачье дело: Повесть и рассказы

Вместо предисловия

15 января 1979 года младший проходчик Львовской железной дороги Иван Недбайло осматривал пути на участке Чоп-Западная граница СССР. Не доходя до столба с цифрой 28, проходчик обнаружил на рельсах труп собаки и незамедленно вызвал милицию.

Судебно-медицинская экспертиза установила, что собака умерла свой смертью, так как знаков насилия на ее теле обнаружено не было. Произвели немедленное вскрытие, которое подтвердило мнение экспертов. Собака скончалась от разрыва сердечной мышцы, что в ее возрасте было не удивительно. Затем приступили к опознанию личности пострадавшей. При собаке были найдены следующие документы: справка о прохождении прививок и виза на выезд на постоянное жительство в государство Израиль. Фотография на визе доказывала принадлежность документа данной особе. Звали собаку Белка, было ей четырнадцать лет от роду.

Когда младший проходчик Львовской железной дороги Иван Недбайло увидел документы собаки, он освободил рот от переполнявшей его слюны и философски заметил: «Собаке — собачья смерть!» Представители власти не возражали.

На следующий день под заголовком «Собаке — собачья смерть!» в местной газете была опубликована статья какого-то Шмелиха. В ней говорилось следующее:

«Собака — друг человека. Но люди бывают разные. Можно быть другом хорошего советского человека, а можно…

Белка была простой необразованной необученной собакой сомнительного происхождения. С юных лет она попала под теплое крыло государства. Здесь, под родным советским забором она родилась, научилась лаять по-собачьи, становиться на задние лапки, крутить хвостом.

Но под влиянием сионистской пропаганды Белка окончательно потеряла нюх и забыла, кому служит. И вот особа, для которой в нашей стране находилась кость, плюет в колодец, из которого пьет, кусает руку хозяина, который кормит и отъезжает в пресловутое государство Израиль.

Мы понимаем, зачем господам сионистам понадобилась Белка и ей подобные. Собаки в стране обетованной без прикрас нужны для того, чтобы из них делать мыло, которым по утрам умываются пышнотелые развратные жены господ сионистов. Но у господ не вышло! Обманутая собака подохла по дороге, и белые жены останутся грязными!

Собаку Белку не жалко. Эта сучья дочь заслужила такую участь. А некоторым гражданам еврейской национальности следует подумать и сделать из этой истории соответствующие выводы».

На следующий день весь город читал и обсуждал эту статью. Через день страсти улеглись. Газета со статьей, обведенной красным карандашом, уже не лежала на самом видном месте, а переместилась на шкаф. Читали ее только в поездах, где почта приходит на день позже. А через несколько дней, когда местная газета пошла по своему прямому назначению, о бедной собачке уже никто не вспоминал. И газеты этой вы сейчас нигде не найдете, разве что в какой-нибудь парикмахерской при бане, где. для клиентов сохраняются старые подшивки газет, в которых еще можно увидеть Никиту Сергеевича Хрущева в кукурузе. Так и забыли бы люди о бедной собачке, умершей от инфаркта на полотне железной дороги, если бы не…

Глава 1

В небольшой комнате за массивным столом сидел человек. В комнате, несмотря на то, что окна были раскрыты, стояла духота. Человек выглядел усталым. Он сидел, подперев большую голову руками, и бессмысленно смотрел на чернильный прибор в виде трех ветряных мельниц и Дон-Кихота на коне с копьем.

Справа от человека стоял книжный шкаф, в котором в беспорядке были свалены картонные папки с веревочными завязками. На папках были аккуратные наклейки с цифрами 1222, 537, 12, 1954 и т. д. Слева от канцелярского стола на стене висел умывальник, а рядом два полотенца на крючке, расшитые петухами. Вот, пожалуй и все, что можно сказать об этом рабочем кабинете. Да, еще одна деталь! За спиной у человека выделялся яркий прямоугольник на фоне выцветшей стены. Видимо, когда-то здесь был портрет, потом портрет сняли, а стены с тех пор не красили. Еще была дверь, обитая дермантином. Как раз в нее сейчас и постучали. Человек оторвал взгляд от ветряных мельниц и устало посмотрел на дверь.

— Войдите!

В кабинет вошел элегантный молодой человек. В руках он держал большую красную папку, на которой золотыми буквами было выведено: «К докладу».

— А, наш новый молодой сотрудник! Садитесь.

— Я постою, — сказал молодой человек.

— Это ваше дело. Ну, что там у вас?

— Отчет за сегодняшний день.

— Да-а, — протянул усталый человек — будем называть его условно начальник — и вытащил пачку кубинских сигарет.

— Курите, — предложил начальник.

— Спасибо, не курю.

— Это хорошо, — сказал начальник. — А я вот никак не могу бросить. И кто это курево выдумал? Ладно, начнем.

— Погода сегодня была местами солнечная, жаркая, до 50 градусов по Цельсию, безветренная, иногда с дождями, наблюдались тайфуны, ураганы и даже два смерча. Кое-где температура воздуха падала до нуля, а в иных районах и до —30 градусов Цельсия. В местах, где наблюдалось скопление облачности, выпадали осадки в виде дождя, снега и града. Прошли четыре весенние грозы и выпал первый снег.

— Понятно, дальше.

— Солнечных затмений не было. Вспышек на солнце не наблюдалось. Приливы и отливы в пределах нормы. Мировой океан поднялся на один миллиметр. Состоялось одно небольшое землетрясение без жертв и разрушений. А с цунами я не уложился, не успел. Может, перенесем его на завтра? — молодой сотрудник вопросительно посмотрел на начальника.

— Можно, — согласился тот, отогнул листок календаря и что-то пометил себе на следующем листке.

— Теперь давайте расход-приход.

— Родилось 2 миллиона 800 тысяч 212 человек. Умер-до 1 миллион 912 тысяч 126 человек. Из них 71 % — от болезней, 12 % — на полях сражений, 12 % — в авто и авиакатастрофах, 4 % — от рук палачей и бандитов, 1 % — самоубийцы и утопленники.

Молодой человек замешкался.

— У вас есть что-то еще?

— Да нет, так… мелочь.

Начальник вдруг поднял голову, глаза его засветились.

— Какая еще мелочь?

— Ничего особенного, чепуха какая-то. Собачка сдохла на дороге.

— Молодой человек, — начальник встал. — Вы здесь недавно и еще не знаете, что чепухи в нашем деле не бывает. Отчего подохла собака?

— Просто от инфаркта.

— Вот видите, молодой человек, я же говорил, что это не чепуха, — начальник взволнованно заходил по комнате. — Найдите в этих папках за всю историю людей хоть одну собаку, подохшую от инфаркта.

Он сделал паузу, как будто и впрямь предлагал молодому сотруднику зарыться в ежедневные отчеты за все пятьдесят столетий мировой истории, а потом махнул рукой.

— Не ищите, все равно не найдете. Вот вам и первое задание: разберитесь с этим делом. И докладывайте о ходе расследования. Надо каждую минуту все держать под контролем: а то у нас скоро собаки будут оперу слушать, а люди на клумбах случаться. Вот так. А теперь идите.

— А как же с цунами?

Начальник отмахнулся.

— Черт с ним, с цунами. Одним больше, одним меньше — какая разница?

Глава 2

Молодой сотрудник шел по улице Волгоградской. Справа и слева от него стояли одноэтажные и двухэтажные дома, построенные еще в начале века. Улица была вымощена булыжником.

Молодой сотрудник сверился с записной книжкой, где был записан адрес, и вошел в один из дворов. Двор этот напоминал многоугольник странной формы: углы его расходились в разные стороны, заворачивались один за другой, образовывая целый лабиринт закоулков, в которых всегда было сыро и темно. По внутренней стороне двора проходил деревянный балкон, между перилами которого протянулись веревки с бельем. С белья все время капало, и потому даже в самую жаркую безоблачную погоду во дворе шел дождик.

Эти дворы, конечно, знали другие времена. Еще лет пятнадцать-двадцать назад двор насиловала орава неумытых детей, которые играли в свои бешеные игры. Тут же сидели их мамы и комментировали события во дворе, на улице и во всем мире. Неожиданно какая-то тетя Блюма подымала свое необъятное тело с маленького детского стульчика и кричала так, что через три квартала на улице Барбюса умирающий от запоя дворник Гриша вздрагивал и обводил родственников просветленными глазами. «Моня, сейчас же иди домой кушать бутерброд с хлебом с маслом с рыбой», — кричала тетя Блюма. На этот призыв отзывался весь двор. Кроме Мони.

Соседка Блюмы, чтобы не дай Бог не подумали, что она что-то жалеет для своего ребенка, кричала не менее громко: «Ида, иди кушать суп с клецками и пирожки с легкими с луком и с вишнями». Дальше другие мамы подхватывали брошенный Блюмой клич и звали своих Нюм, Зюнь, Додиков, Циль, Изиков и Фань.

Теперь было уже не то. Двор опустел. Циля, которая до семнадцати лет умудрилась в этом дворе не знать, зачем папа спит с мамой в одной постели, в восемнадцать лет уехала из Израиля, объездила с любовниками полмира и сейчас преподает английский язык в Южной Корее. До дик в Нью-Йорке уже купил себе небольшую бензозаправочную станцию. Изик сидит в тюрьме под Гомелем за изнасилование. Его лучший друг Нюма стал равином-реформато ром в штате Аризона. У Фани на двадцать восьмом году жизни прорезался талант художника, чуть ли не такой, как у Шагала, и она обучается в Париже. Зюня преподает исторический материализм в Каменец-Подольском пединституте и читаем по радио лекции из цикла: «Сионизм — прыщ на теле народов».

Молодой сотрудник вышел на середину двора и огляделся по сторонам.

— Кого вам нужно? — спросила женщина средних лет, худая, длинная, с некрасивым плоским лицом.

Молодой сотрудник обрадовался при виде живого человека.

— Видите ли, — сказал он, — я хотел узнать насчет собаки, которая жила в этом дворе. Ее звали Белка…

— Белка? Да, была такая собака, — женщина резко повернулась, вошла в дверь своей квартиры, и молодой сотрудник услышал, как щелкнул крючок.

— Эй, подождите! Мне надо кое-что узнать у вас.

Женщина опять открыла дверь, и вдруг вылила на молодого сотрудника все то, что, видимо, в ней давно копилось:

— Я ничего не знаю и не хочу знать об этих собаках… что мне за дело до нее… уезжают черт его знает куда и зачем, подыхают по дороге, а потом приходят какие-то к честным людям и голову крутят… пускай она, эта собака, вам сама все расскажет… если сможет.

Женщина довольно рассмеялась.

— Если сможет, — повторила она и вдруг без всякой связи добавила:

— У меня опущение желудка, и посмотрите, где я живу… Пришли бы посмотрели, как люди живут, а то собаки их интересуют! У меня трое детей в интернате, зарплата 82 рубля в месяц… я русская и никуда не собираюсь. У меня первый муж был милиционером, а второй — пьяницей, я его бросила… а они все ящики бьют свои, все бьют, все бьют… из-за них колбаса исчезла из магазинов, а скоро и хлеба не будет… Тьфу!

Она плюнула себе под ноги и громко хлопнула дверью. Молодой сотрудник постоял немного, но за дверью было тихо. Он, было, уже направился в другой конец двора, но дверь снова открылась, и женщина с плоским лицом спокойно сказала: «Заходите».

Они со двора сразу вошли в кухню, где на плите что-то кипело и булькало, а через нее в комнату, сырую и прохладную в этот знойный день. Женщина подошла к буфету и долго рылась в нем, пока нашла сверток из плотной бумаги.

— Вот! — она развернула сверток и протянула молодому сотруднику медаль. — Это моего первого мужа, — а потом вдруг сказала:

— А пусть они себе едут. Может, там лучше…

— Так это правда, что собака решила уехать?

Женщина долго о чем-то думала.

— Не знаю, — наконец сказала она, — мы с ней были в ссоре.

— С собакой?

— Да, ну и что?

— Это правда, что у нее были там родственники?

— Родственники? А что, осталось наследство? — женщина заинтересовалась.

— Ну что вы! Она же собака!

— А кто их, евреев, знает.

Потом они посидели немного просто так, молча, а еще чуть позже молодой сотрудник встал и попрощался.

Когда он вышел на улицу, у ворот на скамеечке сидела старуха. Раньше ее здесь не было. Она была очень старая. Она была такая старая, что если не всю, то, по крайней мере, вторую половину жизни еврейского народа можно было прочитать в ее морщинах. Казалось, она не видит, не слышит, не чувствует запахи, и ничего в этой жизни ее уже не интересует. Единственное, что ей осталось — это равномерные вдохи и выдохи и слабые удары усталого сердца. На цыпочках, осторожно, как мимо хрупкого древнего музейного экспоната, прошел молодой сотрудник около старухи.

— О чем вы там говорили с этой? — спросила вдруг старуха неожиданно резким голосом, и один глаз ее открылся и заблестел.

— Понимаете, — молодой человек подошел к старухе и стал говорить ей прямо в ухо, — здесь жила собака-дворняжка Белка…

— Не кричите, молодой человек, я все прекрасно слышу. И вижу. И знаю. Что вы хотите узнать? Что вас интересует?

— Все, все меня интересует об этой собаке. Что с ней случилось? Причины ее необыкновенного поведения и смерти.

— Ой, молодой человек! — старуха схватилась руками за голову. — Почему умирают собаки? Почему я завтра умру, почему вы завтра умрете? Почему умер в тюрьме товарищ председатель горисполкома? Наверное, потому, что люди не вечны.

— Я знаю, что каждой собаке, как и каждому человеку приходит свой срок. Но дело в том, что срок этой собаки еще не подошел.

— Кто знает, молодой человек, наши сроки?

— Есть те, кто знают, — задумчиво произнес молодой сотрудник.

— Какая разница, одним днем позже, одним раньше. Почему вас вообще интересует эта собака?

— Согласитесь, что это все-таки необычно. Собака подымается и собирается, как человек, уехать в другую страну.

— Большая важность! Что собака вообще понимает? У нее что, есть ум, есть голова на плечах? Вот как уехала моя соседка Сурка сама, а всех детей разбросала по стране, этого я не понимаю. Я считаю, что если ехать, то нужно ехать всем вместе. Вы меня спросите, почему же я не поехала со своими детьми?

Молодой сотрудник ничего не спрашивал.

— Так вот что я вам отвечу, — продолжала старуха, — я встретила порядочного человека и вышла за него замуж. Это было два года назад. Он бы тоже поехал, но у него три дочки. Одна вышла замуж за инженера. Он хочет ехать, она хочет ехать, и его родня хочет ехать. Вторая вышла тоже удачно. Тоже все хотят ехать. Но третья дочь вышла замуж за хорошего человека, который тоже хочет ехать, но у него есть сестра, которая тоже хочет ехать, но вышла замуж за одного, который не хочет ехать. Она без него не уезжает, ее мать не хочет ее оставить, а сын не едет без матери. И вот вся мышпуха уговаривает этого одного, который уперся, как баран…

— Это очень интересно, конечно, — сказал молодой сотрудник, чтобы не обидеть старуху, — но что вы еще знаете о собаке?

— Она жила у моей дочки. Собака как собака, с хвостом.

— Вы знаете, что она умерла от инфаркта?

— Собаки не умирают от инфаркта, молодой человек. Это все выдумки. Собака просто сдохла. Кому какое дело?

Старуха закрыла свой глаз и снова превратилась в музейный экспонат. Видимо, ее утомил разговор. Но вдруг какая-то шальная мысль снова вернула ее к жизни, и глаз снова загорелся.

— Послушайте, молодой человек, почему бы вам не познакомиться с моей племянницей? Она очень порядочная девушка. Хорошая хозяйка, с образованием. Вы еще будете меня благодарить. Ей тридцать восемь лет, она ваша ровесница.

— У меня другие дела и очень мало времени, — ответил молодой сотрудник.

— А сколько вам лет?

— Двадцать семь.

— Она тоже выглядит на двадцать. Девушка из очень порядочной семьи, будете довольны. Вы думаете ехать?

— Нет, я не еврей и я не думаю ехать.

— Что же вы мне тогда голову морочите?

Возмущенная старуха взяла свой стульчик и ушла домой. Через минуту она снова вышла.

— Чтобы вы мне больше не надоедали, возьмите эту тетрадь. А больше я ничего не знаю и знать не хочу.

Старуха ушла, а в руках у молодого сотрудника осталась тетрадь с типографской надписью: «Учись только на отлично». Ниже корявым почерком было написано: «Дневник собаки Белки, написанный ею самой». Молодой сотрудник открыл тетрадь и обнаружил конверт с адресом: г. Черновцы, ул. Волгоградская, дом 12, кв. 4, собаке Белке.

Глава 3

На этом дневник обрывался — несколько последних страниц в тетради не хватало. Молодой сотрудник отложил тетрадку в сторону и закурил. Мимо него пробегал дворовый пес. Увидев на скамейке человека, он громко залаял.

— Что, Бобик, бегаем?

Пес поднял левое ухо и повернул голову к молодому сотруднику.

— А мысли тебя в одиночестве не одолевают? Не хочется чего-то большого, человеческого? А то вот так вся жизнь пройдет возле будки, а?

Пес вдруг зарычал и с заливистым лаем бросился за пробегавшей кошкой.

— Эй! А проблемы добра и зла тебя не волнуют? Или может, ты хочешь играть в симфоническом оркестре или продавать помидоры на солнечном базаре?..

Стемнело. Пропали прохожие на улицах, погасли огни в окнах, проехал последний трамвай, и медленно растаял сидевший на скамейке молодой сотрудник.

Глава 4

Сторож Кузьмич сидел в своей сторожке возле вверенного ему склада со старой бумагой и закручивал козью ножку. Сегодня в обед Кузьмич в компании своего друга Митрика бурно отметил день не то святого Луки, не то железнодорожника. Кузьмич готовился ко сну. Он уже закруглил козью ножку и стал раскручивать правую портянку, которая так пахла, что с ее запахом во всем мире мог сравниться только запах левой портянки.

Тут в будку вошла собака Белка, которую Кузьмич данной ему властью назначил своим заместителем по охранной части.

— A-а, Белка пришла, — сказал Кузьмич, и запах перегара сразу же заглушил запах левой и правой портянок вместе. — Ты мне скажи, Белка, ну не собачья у меня жизнь? Бросить бы этот склад к свиньям и уйти куда-нибудь в горы. И там в горах жить себе, собирать грибы и ягоды, гнать самогон из рябины, стрелять зайцев. А этот склад кому нужен-то? Старая бумага. Разве что подтереться. Никто с собой в горы не возьму, только друга Митрика и тебя, Белка.

Кузьмич упал на пол и стал громко рыдать.

— Выдай мне справку с места работы, — сказала Белка.

Кузьмич посмотрел на Белку пьяными глазами и повторил:

— Тебя возьму, Белка, и друга моего Митрика.

— Кузьмич, — снова сказала Белка, — мне нужна справка. Я уезжаю в Израиль.

Кузьмич опустил голову, покачал ею и посмотрел на Белку совершенно трезвыми глазами.

— Дела-а, значит, получается, собаки евреи, или евреи собаки?..

Запах перегара пропал, как будто его и не было. Остался только запах портянок.

— Как же ты могла, собака? Нас с тобой поставил сюда народ. Мы с тобой работники идеологического фронта. Ты посмотри, что ты охраняешь! Тут же есть подшивки газет с речами и учебники по истории… Мы тут следим, не дремлем. Каждую минуту врага ждем. Ведь они там, на Западе, давно на наш склад зубы точат. А тут, получается, я сам врага пригрел на своей груди!

Кузьмич встал, замер и лицо его стало таким, как у крестьянина из скульптурной группы «Землепашцы села Нижняя Перделовка читают книгу Л.И. Брежнева 'Целина'».

— Вон отсюда! — закричал Кузьмич в благородном гневе. — Чтоб духу вашего собачьего тут не было! Отщепенцы продажные, агрессоры пархатые!

Он бросил справку, а Белка схватила ее в зубы и убежала, благодарно помахивая хвостом.

Кузьмич посмотрел ей вслед, и глаза его стали заметно мутнеть. Он сел на кушетку и стал разворачивать левую портянку. В будке снова запахло перегаром.

— Уехать к чертовой матери отсюда, от этого склада в горы, самогон варить. И Митрика с собой взять. Друга. И собаку Белку.

Кузьмич свалился на кушетку и захрапел. И лицо его было такое счастливое, такое светлое! И снилось ему, что он в горах…

Глава 5

Белка бежала в райком комсомола. Но не потому, что у нее возникло желание влиться в передовые ряды советской молодежи, ехать на ударную стройку пятой очереди третьей домны в городе Магнитогорске, пахать Нечерноземье и платить членские взносы, а потому, что если ты не был комсомольцем, тебя нельзя из него исключить. А для того, чтобы уехать в Израиль, нужна была печать, подтверждающая твое исключение из славных рядов ВЛКСМ.

Райком комсомола находился на улице Русской в одном здании с другими организациями, начинающимися на «рай»: райкомом партии, райсобесом, райпланом, районо, райжилотделом, райсудом. Здание было обсажено серебристыми елями, которые недавно выдернули с самого красивого сквера на Театральной площади. Теперь эти ели тешили глаз начальства, когда оно на секунду отрывало этот глаз от груды животрепещущих дел и устремляло его в перспективу.

Белка постучала в дверь, на которой висела табличка «Секретарь», и робко вошла. За столом сидела молодая коротко подстриженная девушка в белой блузке и синей юбке. На левой груди у нее алел комсомольский значок. Девушка говорила с кем-то по телефону:

— …и тогда войдут горнисты и начнут горнить. Тут же вступят барабанщики и начнут барабанить. Десять передовых свинарок под звуки фанфар внесут свинью-рекордсменку. На шее у свиньи — золотая медаль. Пионеры дружно хлопают. Звучит призыв: «Пионеры! К борьбе за дело Коммунистической партии будьте готовы!», и ответ: «Всегда готовы!» Громкое «ура» раскатистым эхом разносится по залу.

— Ура-а-а! — закричала девушка. — Садитесь, товарищ.

Белка поняла, что последняя фраза относится к ней и вспрыгнула на стул. А девушка продолжала говорить по телефону. От творческого экстаза лицо ее пошло красными пятнами, прядь волос упала на лоб и закрыла глаза. Но это ей не мешало, а мешала ей телефонная трубка, которая привязывала к столу, не давала развернуться инициативе и выйти на оперативный простор. Казалось, что если ее выпустить на эту воображаемую сцену, она сможет заменить и пятьсот пионеров в зале, и горнистов с барабанщиками, и десять свинарок, с трудом вносящих свинью-рекордсменку. Она смогла бы заменить даже свинью с золотой медалью ВДНХ на шее, столько в ее голосе и жестах было энергии, комсомольского задора и энтузиазма.

— И тут финал. На сцену въезжает трактор — мы с трактором уже договорились — на тракторе во весь рост стоит бригадир свинарок, В руках у него плакат: «Пионеры! Вольемся дружной пионерской семьей в армию свинаров и свинарок!» Пионеры дают торжественную клятву, все хором поют задорную песню «Взвейтесь кострами, синие ночи», свинье повязывают красный галстук. Все! Так и организуйте.

Секретарь с облегчением бросила трубку, повернулась к Белке и сказала:

— Вот так мы и работаем, — и добавила. — Собака пришла. Что нужно собаке?

— Я хочу вступить в комсомол, — сказала Белка и покраснела. — Мне уже есть четырнадцать лет.

Комсомолка некоторое время сидела молча.

— А что. Почему бы и нет? Ведь собака друг человека, и потому имеет полное право влиться в передовые ряды молодежи.

Секретарь вскочила и забегала по комнате своими большими комсомольскими шагами.

— Это будет неслыханно! Первая собака-комсомолка, и в нашем районе! Мы создадим комсомольскую собачью ячейку, выберем комсорга… тебя как звать?

— Белка.

— …Белку. Создадим комсомольскую собачью организацию города, области, потом созовем первый всесоюзный собачий комсомольский съезд. Пройдет несколько лет, и сотни и тысячи наших четвероногих друзей с комсомольскими значками по всей стране с молодежным задором будут свершать великие предначертания и задачи, которые ставит перед нами Коммунистическая партия, ее Центральный Комитет и лично товарищ Л.И.Брежнев! Вдохновляет, правда?

— Да, — сказала Белка, которой нужно было поступить в комсомол, чтобы исключиться из него и получить печать для выезда в Израиль.

— А бюро мы созовем завтра же. Нет! Почему завтра? Сегодня! Сейчас!

Через пятнадцать минут у секретаря собрались все члены бюро, самые передовые комсомольцы района. Секретарь встала и торжественно начала:

— Дорогие товарищи!.. В комсомол пришла собака, и от нас с вами зависит принять ее в наши рады, или оттолкнуть…

Вдруг дверь распахнулась, и в кабинет вбежал молодой парень в фуфайке и сапогах. Он задыхался от быстрого бега. На его худом заросшем лице с низким лбом, перебитым носом и острыми скулами выступали капельки пота. Парень затравленно озирался.

— Товарищ пришел, — сказал один из членов бюро. — Что нужно товарищу?

— Преступник я. Из тюрьмы бегу. Мне бы спрятаться, а то за мной погоня.

— А вот примем-ка мы тебя в комсомол, — сказала секретарь, — будешь зажигать комсомольским огнем тюремные массы!

— Расскажи биографию, — попросил другой член бюро.

— Биография у меня простая, — начал уголовник. — Родился. В семь лет пошел в школу. В двенадцать попал в колонию за изнасилование. В четырнадцать лет вышел и сел за кражу со взломом. В шестнадцать лет зарезал старуху. Бежал. Вот и все.

— А почему ты решил вступить в комсомол?

Парень оглядел бюро мутными глазами, сплюнул на пол и сказал:

— А хрен его знает! Пристали!..

— Для того, чтобы быть в первых рядах советской молодежи, — подсказал один из членов бюро.

— Правильно! — сказала секретарь. — Считаю, что ты созрел для комсомола. Кто за то, чтобы принять данного товарища в ряды Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи, прошу поднять руку!

Тут вошел сержант милиции. Увидев погоны, парень рванулся к окну и прыгнул с третьего этажа. Опытный в таких делах сержант милиции прыгнул за ним вслед.

— За билетом зайдите в понедельник! — закричала секретарь вдогонку вниз, а потом повернулась к бюро и сказала:

— А теперь, я спрашиваю вас, — голос ее дрогнул, — кто за то, чтобы принять собаку Белку…

И тут двери широко распахнулись, и вошли десять горнистов, трубя в свои горны, а за ними барабанщики под барабанный бой. За барабанщиками, громко сигналя, въехал грузовик с лозунгом: «Собаки! Выше знамя социалистического соревнования!»

Глава 6

Повестка дня:

Исключение из комсомола собаки Белки в связи с изменой Родине, которая проявилась в желании выехать в капиталистическое государство Израиль.

Слушали секретаря:

Секретарь: В бюро Первомайского райкома партии поступило заявление от собаки Белки с просьбой исключить ее из членов ВЛКСМ в связи с выездом на постоянное место жительства в государство Израиль, враждебное нам. Кто желает выступить?

Выступили:

Петров, член бюро: Я возмущен до глубины души низким моральным и политическим поступком собаки. Она плюнула в лицо не только мне, не только Вам, товарищ секретарь, но всему советскому народу. Она подло и лицемерно пролезла в комсомол, чтобы запятнать его святое имя своим собачьим дерьмом. Но комсомольская метла чисто метет, выметая весь сор из избы. Что им здесь, собакам, плохо было? Эти суки ели наш русский хлеб с нашим украинским салом, ездили в наших машинах, дышали нашим чистым воздухом. Я б таких расстреливал! Увидите, она еще будет гавкать в сторону нашей советской действительности. Ничего, переживем: собака лает, ветер носит!

Иванов, член бюро: Правильно! Хочу только добавить. Что им здесь, собакам, плохо было? Увидите, она еще будет гавкать в сторону нашей советской действительности.

Она подло и лицемерно пролезла в комсомол, чтобы запятнать его святое имя своим собачьим дерьмом. Ничего, переживем: собака лает, ветер носит! Она плюнула в лицо не только мне, не только Вам, товарищ секретарь, но всему советскому народу. Эти суки ели наш русский хлеб с нашим украинским салом, ездили в наших машинах, дышали нашим чистым воздухом. Но комсомольская метла чисто метет, выметая весь сор из избы. Я возмущен до глубины души низким моральным и политическим поступком собаки. Я б таких расстреливал!

Сидоров, член бюро: Полностью присоединяюсь к мнению предыдущих ораторов, однако товарищи не все сказали. Она подло и лицемерно пролезла в комсомол, чтобы запятнать его святое имя своим собачьим дерьмом, Я б таких расстреливал! Но комсомольская метла чисто метет, выметая весь сор из избы. Ничего, переживем: собака лает, ветер носит. Что им здесь, собакам, плохо было? Я возмущен до глубины души низким моральным и политическим поступком собаки. Эти суки ели наш русский хлеб с нашим украинским салом, ездили в наших машинах, дышали нашим свежим воздухом. Она плюнула в лицо не только мне, не только Вам, товарищ секретарь, но всему советскому народу. Увидите, она еще будет гавкать в сторону нашей советской действительности.

Козлов, член бюро: Я согласен полностью, но хочу по этому поводу сказать вот что. Я, Козлов, член ВЛКСМ с 1967 года, всегда честно и добровольно плачу членские взносы, выполняю свои комсомольские поручения. Я бригадир бригады штукатуров. Моя бригада выполняет план на 868 % и уже работает в счет 1999 года. Каждый день берем встречный план, а через день — встречное обязательство. Был комсоргом хлопкопрядильного цеха, распространителем политической литературы на камвольном комбинате, танцевал партию гармониста в русском танце художественной самодеятельности мартена. Имею правительственные награды: юбилейные комсомольские значки, серебряный значок ГТО и медаль «За озеленение города на пожаре». Имею двух детей, которых совместно с женой воспитываю в духе марксизма-ленинизма. Морально чист, честен, в быту устойчив, не пью, не курю, в разговоре нецензурных слов не употребляю, не нарушаю правил уличного движения, не сорю на улицах, в троллейбус вхожу через заднюю, а выхожу через переднюю дверь. Поэтому прошу выдвинуть меня кандидатом в члены обкома комсомола.

Постановили:

1. Исключить собаку Белку из рядов ВЛКСМ за измену Родине — отъезд в капиталистическое государство Израиль.

2. Выдвинуть товарища Козлова, как достойного товарища для избрания в члены обкома комсомола.

Глава 7

— Ну что, молодой человек? Как продвигаются дела? — начальник раскрыл красную папку «К докладу» и стал просматривать документы, которые представил ему молодой сотрудник: газетную вырезку со статьей в местной газете, письмо от Сурки Эйдельбойм, дневник собаки Белки, протокол собрания. После этого он закрыл папку и спросил:

— Какие вы сделали выводы, молодой человек?

— По-моему, рано еще делать выводы, начальник, но все это как-то уж очень странно.

— Я рад, что и вы это заметили, мой младший коллега. Поверьте моему опыту, во всей этой истории что-то есть! Интересно только, что показалось вам странным?

— Знаете, на земле каждый день был для меня открытием. Люди не такие простые, как мне казалось. Нас не этому учили на кафедре. Они не подходят под одну мерку: все разные, странные, их занимают какие-то мелочи, пустяки. Ош все время делают глупости, но с таким серьезным видом, как будто заняты важным делом.

— Ну, молодой человек, — начальник громко рассмеялся, — вы открываете Америку. Это все мы и без вас знаем. Сколько веков и тысячелетий я сижу на этом месте, они всегда были такими. Вы меня неправильно поняли. Люди нас не интересуют: у них все давно известно и запрограммировано. Пускай они идут по своему кругу, который считают спиралью. Меня это не волнует.

— А евреи? Их перемещения разве предусмотрены?

— Евреев мы никогда не планируем. Когда-то, еще в молодости, я тоже столкнулся с подобным явлением и хотел направить его в какое-то определенное русло, придать какую-то систему. Ничего не получилось. С тех пор мы пустили их на самотек.

— Что же вас волнует, начальник?

— Как что? Собака! Ведь именно потому я и послал вас к людям. Как вы не понимаете, нарушился привычный ход вещей. Собака стала мыслить, говорить, ходить по инстанциям, переезжать из страны в страну, умерла от человеческой болезни, в конце концов! А может, это какая-то эпидемия? Может собака была заразная? Представляете себе, у нас заговорят собаки. К чему это может привести? Они захотят таких же прав, такой же жизни, какую имеют люди. Собаки станут рабочими, инженерами, картежниками, президентами. Весь мир станет собачий. А люди вымрут или деградируют в домашних животных. И тогда на наших с вами местах окажутся тоже собаки. Не знаю, как вам, а мне такая перспектива не улыбается. Я своим местом дорожу.

— Почему же нас должны заменить?

— А потому, что мы специалисты по людям. Хорошие, плохие — это другой вопрос. Зато дипломированные.

Начальник заметил, что молодой сотрудник покраснел, засмеялся и добавил:

— Я не вас имею в виду, вы еще молодой специалист. Но вот вам мой совет: никогда не бойтесь крупных, на первый взгляд, неприятностей — войн, революций, массовых эмиграций и финансовых кризисов. Из всего этого люди всегда выкручивались сами. Больше внимания обращайте, на мелочи. И никогда не пробуйте изменить что-то сами. Вот и все, идите.

— Как же быть с собакой? — спросил молодой сотрудник.

— Собирайте материалы дальше. Может, это просто единичный случай, и никакой опасности нет.

Молодой сотрудник направился к двери кабинета.

— Да, еще! То землетрясение, которое вы запланировали на семь баллов, проведите на пять баллов. Ведь в прошлом веке в этом районе у нас уже было одно на семь баллов. Не будем повторяться!

Глава 8

Темень… Сны возникают не сразу. Сначала загорается одна яркая точка, потом вторая…

Звездное небо. Космос. В космосе темно и холодно. В космосе летит космический корабль. Молодой сотрудник заглядывает в иллюминатор. Видит: космонавт-еврей с бородой, пейсами и в ермолке. Это последний еврей в этой стране. Самый последний. Единственный. Больше никого не осталось: все уехали. Потому его послали в космос. Рядом — командир корабля, веселый белобрысый парень. Открывается стеклянная дверь, и входит цыганка с бубном. Танцует цыганский танец, поет цыганскую песню.

«Счастье маешь, понимаешь, радость маешь, понимаешь?» — это она гадает еврею…

На весь космос телевизионный экран. На экране Брежнев, говорящий голосом Левитана:

«Передаем экстренное сообщение. Огромная победа советского народа — достижение в интеркосмосе! Впервые в истории человечества — в космосе еврей! Неслыханное событие! Безграничное доверие последнему и единственному еврею в стране! Счастливого пути, товарищи», — и помахал рукой.

Выключился экран. Снова кабина корабля. Земфира-цыганка — командиру:

«Хочешь, скажу, что впереди?»

«Иди к черту!» Это командир думает. Но не говорит, а то услышит весь мир. Говорит другое:

«Знаю сам. Впереди — космические свершения, дали. Земфира, последи за дендромометром!»

Земфира смотрит в дендромометр, берет микрофон и говорит:

«Пролетая над территорией Занзибара, экипаж космического корабля передает привет дружественным занзибарийцам!»…

Жарко. Печет солнце. Старик сидит на скамейке. Рядом дети, взрослые. Ему лет сто. Он рассказывает:

«Я их не видел, не довелось. Мне дед рассказывал. Он, дед, застал последних евреев. Они придумали свою мацу, чтобы летать на ней по городу и не тратить деньги на транспорт. И еще носы у них росли как волосы, и стригли они их каждый месяц. И еще. И еще они женились на курицах. И еще у них были три рубля, которые размножались, как амебы, делением. За год у них набиралось столько денег, что осенью они их жгли, как листья».

И еще… и еще… и еще…

Осень. Время свадеб. Жгут листья. Жених и невеста. Они светятся счастьем. Они запомнят этот день на всю жизнь. Именно в этот день они сфотографировались с последним евреем в этой стране. Вот он стоит справа от невесты. Вот он стоит слева от жениха. Вот он стоит между ними. Рядом большая очередь. Все хотят сфотографироваться с евреем. Последним. Единственным в этой стране…

Огромный кабинет. Огромный стол. За столом большие люди едят павлина. Во главе стола — самый большой человек. Появляется еврей.

— Вы действительно еврей? — спрашивает самый большой человек шепотом.

— Вы действительно еврей? — передают его слова большие люди по цепочке.

Еврей засомневался. Он вытащил паспорт и посмотрел.

— Да, я действительно еврей…

Мальчик учится говорить.

— Что это?

— Это мама.

— А это?

— Тетя.

— А это?

— Магазин.

— А в магазине?

— Еврей.

Мальчик заплакал.

— Не плачь, он единственный.

Вдруг появляется Тузик и подходит к мальчику. Мальчик его не боится.

— Я не единственный, — говорит Тузик. — Нас много!

Подходит еще один пес, потом еще. Собак становится все больше и больше, и все они кричат:

— Нас много! Нас много!

Кричат на всю улицу, на весь город, на весь мир, на все небо, черное со звездами. Их крик невозможно вынести…

Молодой сотрудник просыпается. Светает.

Глава 9

Утром молодой сотрудник подошел к зданию ОВИРа в надежде узнать хоть что-нибудь, имеющее отношение к собаке Белке. Там он услышал,

…что для евреев Америку закрыли на большой замок, этот замок видел Фима, который ехал через Вену, и это своими глазами читал его шурин Нолик, который рассказал это своему другу Абраше.

…что в Израиле у вас не будет счастья: счастья достать колбасу в магазине или попасть в очередь за яйцами перед праздником. Счастья, когда вода идет из крана. Там все есть в магазинах, и вода идет круглые сутки, и куры стоят дешевле конвертов без марок.

…что один уехал в Израиль, потом его послали куда-то черт его знает в Африку, он был мастером по холодильникам. Он вообще был мастер на все руки, и так починил одной женщине мясорубку, что она плачет каждый раз от счастья, когда крутит мясо. Его съели черные, но заплатили за него столько, что его жене хватит еще на сто лет. Теперь она посылает в Африку своего второго мужа.

…что в Колыме уже нет фанеры на ящики, и за ней приходится летать самолетом в Актюбинск.

…что нужно опасаться одесских евреев. Один никак не мог попасть в вагон поезда «Чоп-Вена», потому что его каждый раз выталкивали одесситы, так он годами жил на вокзале, а уехал только тогда, когда из Одессы перестали выпускать.

…что в Италии хорошо диабетикам. Там сахар очень дорогой, и диабетики выкачивают его из своей мочи и складывают в целлофановые мешочки. Потом сахар продают, а на эти деньги покупают машины и виллы.

…что вчера подавала документы семья Шулима Смелянского. Их шестнадцать человек. Среди них всех он один еврей. Шулим ехать не хотел, а они без него не могли, потому что русских в Израиль не пускают. Так что вся семья силой привела его в ОВИР.

…что одному отказывали двенадцать лет. Со всего мира ему начали присылать посылки. В трех странах организовали клубы в его поддержку. Еврейские мамы называли детей его именем, четыре радиостанции уделяли ему каждую неделю передачу. Властям это надоело. Они пришли к нему домой и сказали: «Подавай документы. Мы тебя выпустим!» А он ответил: «Фиг вам! Мне и так хорошо».

…что одному опять отказали. Ему девяносто два года. Он всех уговаривает ехать. А когда его спрашивают, почему он сам не едет, он рассказывает свою историю. Начал ехать он в 1914 году. Но ему помешала Первая мировая война. В 1939 году он уже сложил чемоданы, но в Бессарабию пришли Советы и конфисковали все его чемоданы. В 1946 году он уже взял билеты до границы, но его задержали и сказали, что он немецкий генерал-эсэсовец, мучитель и палач советских людей, в том числе и евреев. Жена не стала ждать, пока его расстреляют и уехала сама. Через два месяца, когда уже было точно установлено (на основе многочисленных свидетельских показаний), что он эсэсовец, и военный трибунал приговорил его к расстрелу, где-то далеко на Соломоновых островах отыскали эсэсовского генерала, мучителя советских людей. А так как два раза одного преступника расстреливать было не принято, еврея отпустили, но предупредили, чтоб он ничего такого больше не делал. Он вышел, но границу уже закрыли. В 1969 году он не смог уехать из-за зятя. В 1972 году он не смог уехать из-за племянницы. В 1975 году он не смог уехать из-за одного из правнуков, который служил милиционером. Теперь уже никто не мешает, но ему отказали из-за темного и непонятного прошлого.

Глава 10

Документы, представленные собакой Белкой, были сложены в тоненькую папочку с тесемочками и надписью «Дело №». Сначала папка попала в большой шкаф, где было много таких же дел. Каждый день инспектор подходил к шкафу, открывал его, окидывал взглядом папки, брался за голову и говорил: «Да дела!» Потом садился за стол и просиживал так весь день. Приехала комиссия, посмотрела в шкаф на запыленные дела, сказала: «Ну, дела!», и сняла инспектора за неряшливость.

Пришел другой инспектор, и в первый же день вытер пыль и перекрасил все папки в красный цвет. На следующий день он перекрасил дела в зеленый цвет. Каждый день он приходил с банкой новой краски, и так как дел было много, засиживался допоздна. Потом он стал комбинировать цвета. Приехала комиссия, открыла шкаф, увидела небесно-голубые папки в желтую полосочку, сказала: «Ну и дела!», и сняла инспектора за украинский национализм.

Новый человек сразу взялся за работу. За неделю он решил все дела и подготовил разрешения на выезд. Приехала комиссия, посмотрела в пустой шкаф, подумала: «Ну и дела!», похвалила инспектора за служебное рвение и сняла его за политическую недальновидность. Все дела были возвращены в шкаф, разрешения уничтожены, и когда новый инспектор сказал: «Да, дела-а…», у него были для этого все основания.

Дело собаки Белки, которое очень долго терпело, не выдержало, и на риторическую фразу инспектора ответило:

— Не дела, а мое собачье дело, маленькое и тоненькое.

— Маленьких дел у нас не бывает, — сказал инспектор. — Вот мы сейчас поковыряем и увидим, какое ты маленькое и какое ты тоненькое.

— Да что тут ковыряться! Все ясно. Обыкновенная собака.

— Обыкновенных собак у нас не бывает.

Инспектор открыл дело и стал в нем ковыряться.

— Да, действительно, — сказал инспектор, поковырявшись в деле, — очень уж какое-то маленькое и тоненькое. Надо бы послать тебя на пополнение.

И дело послали на пополнение младшему инспектору. Тот взялся за дело и стал его пополнять. Он добросовестно пополнил дело справкой из бани о степени чистоты морального облика, справкой из пожарной охраны о том, что собака не должна там лестницу, справкой из Ювелир-торга о том, что она ничего не своровала, справкой из психбольницы о том, что в выборных органах участия не принимала, справкой из загса об отсутствии внебрачных детей, справкой из управления культуры о том, что патриотических песен в хоре не пела, справкой из статистического управления о том, что обладает четырьмя лапами, двумя глазами, двумя ушами и одним носом, не считая хвоста, справкой из общественного туалета о том, что допуска к секретной документации не имела, справкой из архива о том, что справка из архива выдана.

— Может, мне уже хватит? — спросило дело после того, как посмотрело в зеркало, — я и так уж ни в какие ворота не лезу.

— Ладно, — согласился младший инспектор, — можно посылать тебя назад.

Дело послали к старшему инспектору.

— Вот сейчас ты совсем другое дело! — обрадовался старший инспектор. Какое ты толстое стало, какое солидное! Теперь тебя голыми руками не возьмешь!

Старший инспектор надел перчатки и снова взялся за дело.

— Ага! — закричал вдруг он, пролистав дело почти до половины. — Здесь на тебе пятно! Что за пятно? Откуда пятно?

— Это, наверное, кто-то капнул, — попыталось объяснить дело.

— Просто у нас ничего не бывает. Если накапали, то знают зачем. А запятнанные дела мы вообще не рассматриваем!

— А может, вы меня куда-нибудь еще пошлете?

— А что, не послать ли мне тебя к ебени матери?

И послали дело к ебени матери. Там бы оно и пролежало до окончания века, если бы не одно случайное обстоятельство. Как-то старший инспектор зачем-то послал младшего инспектора к ебени матери, и там младший инспектор обнаружил давно забытое дело. Дело было такое старое, мятое, запыленное и грязное, что его можно было уже решать. И старший инспектор отнес дело начальнику.

Начальник полистал дело и сказал:

— А не послать ли нам дело…

— Было, — коротко ответил старший инспектор.

— Ладно, — вздохнул начальник, — это дело уже подпишем.

Начальник подписал дело и вытер пот со лба.

Потом приехала комиссия и пролистала старое дело.

— Какое-то это дело нечистое, — сказала комиссия и сняла начальника за то, что он расподписывался.

Глава 11

Желтый лист оторвался от дерева и полетел почему-то не вниз, а куда-то вверх. Молодой сотрудник закинул голову и следил за листом, пока тот не исчез высоко в небе.

— Я раньше вас тут не видел, — сказал человек с рыжей бородой и усами. — Я часто бываю около этого заведения.

— А я здесь первый раз, — сказал молодой сотрудник.

— У вас, наверное, большая семья? — рыжебородый указал глазами на толстенную папку с делом собаки Белки.

— Да, — ответил молодой сотрудник. — Большая.

— А вы не боитесь, что вам откажут? — спросил рыжебородый.

— Вряд ли. Думаю, что на это нет никаких оснований.

— Да, — сказал рыжебородый. — Нужны основания.

Молодому сотруднику не хотелось продолжать этот разговор. Он выдержал минутную паузу и уже собирался уходить, но человек схватил его за руку и крепко сжал ее.

— Не знаю, были ли какие-то основания, но факт остается фактом. Мне отказали. Нужно заново устраиваться на работу. Я врач. Врачом меня не брали из-за того, что я был уволен в связи с выездом, выпускать меня не выпускали, а на рабочую должность не брали, потому что у меня было высшее образование. Это был мой последний шанс…

Главврач сидел в кабинете в кресле-качалке. Он был в халате, но не белом, врачебном, а в шелковом цветастом китайском, и в тапочках. На столике перед ним стоял хрустальный графин с водкой и золотое блюдо с жареными грибами в сметане.

— Я, конечно, могу тебя взять, — сказал главврач и икнул. — Мне наплевать на то, что ты едешь. Но что с тебя взять?

— Все, что хотите! Все, что вам надо!

Врач посмотрел на меня мутными глазами и наполнил рюмку из графина.

— А что мне надо?

Он выпил, минуту подумал и развел руками:

— А ничего мне не надо.

Главврач закрыл глаза, оттолкнулся ногами от пола и закачался в кресле. Из люстры засочилась сладостная липкая музыка.

Ну, а действительно, что ему было нужно? Раз в месяц главврач приходил к своему другу секретарю райкома партии, и они подсчитывали взятки: деньгами и натурой. У секретаря всегда было больше. Один раз больше оказалось у главврача, и тогда неподкупный коммунист строго сказал: «Дружба — дружбой, Федя, но запомни: партия у нас всегда впереди!» Третьим в их компании был районный прокурор. Любимым развлечением друзей была охота. Медведя загоняли на расстояние двадцати шагов, друзья с радостным гиком палили в него, а бедный зверь падал с тремя пулями в глазу. А вечером в деревянной избушке со всеми удобствами начальники до утра проводили семинары по обмену трудовым опытом между молодыми продавщицами района.

Ну что ему было надо? Из люстры лилась музыка, главврач дремал в кресле-качалке, и я понял, что аудиенция окончена.

— Ну что мне надо? — сказал главврач сквозь сон. — А ничего мне не надо.

Я направился к двери. Музыка вдруг прервалась, и я услышал:

— Эй, ты, еврей, достань мне курицу, которая несет золотые яйца!

Опять полилась музыка, и он опять уснул.

Когда я вышел во двор, мне приветливо подмигнул молодой бык, вскормленный пайками туберкулезных боль-них…

Курица, которая несет золотые яйца. Смешно, да? Но самое смешное то, что когда я рассказывал все это своим друзьям, тоже врачам, один из них мне сказал:

— Ничего в этом смешного нет! Такая курица есть, и она у нас в Черновцах, у Заца.

Это был маленький еврей, экспедитор колхоза «Слава Октябрю», который открывал ногой дверь в кабинеты министров. Денег у него было немного меньше, чем у иранского шаха, но больше, чем национальный доход Молдавской ССР в 1974 году. Уже потом, в тюрьме, он написал три тома своих мемуаров. По этим мемуарам сели: два члена ЦК, один прокурор, диктор Центрального телевидения, четыре посла, двести тринадцать мясников, сто двадцать семь завмагов, шесть ректоров и совет министров одной маленькой кавказской автономной республики в полном составе. Этот скромный еврей играл такую же роль в махинациях общесоюзного масштаба, как маленькая пограничная станция Чоп в ритме движения международных поездов. Зац был посредником. У него действительно могло быть все, но курица, которая несет золотые яйца… Это уже, извините, из сказки. Я же еще не помешался!

Это я так подумал. Но пойти к нему я все-таки пошел. Заца дома не было. Уже потом я узнал, что он был в командировке в Махачкале. Там, в центральной гостинице Зац собрал ректоров некоторых медицинских вузов, чтоб уже наконец-то решить, сколько брать за поступление: пятьдесят тысяч, как в Грузии, или десять, как в средней полосе России. Не знаю, к какому решению они пришли — меня это не волновало.

Жена Заца пригласила меня в дом, посадила за стол. Я рассказал ей свою историю, и сентиментальная старая еврейка прослезилась. Я ей сказал, что мне что-то нужно от ее мужа, но не сказал что.

— У моего мужа доброе сердце, молодой человек, — обнадежила меня старая Зац, — Молитесь, чтобы его возможности и доброе сердце объединились в желании помочь вам. Позвоните через неделю.

Через неделю Заца снова не было дома. Но не еще, а уже. На этот раз он уехал в Египет на переговоры с представителем правительства о покупке маленькой пирамиды для загородной дачи начальника милиции города Крыжополя. Потом он уехал мирить зав. трестом ресторанов всей Армении в зам. министра по цитрусовым Азербайджана. На комиссионные Зац построил подпольный металлургический комбинат в деревне Залежалое Красноярского края в Сибири. Потом он поехал на свадьбу дочери своего друга — мясника из Флорешти, что под Кишиневом. В подарок он привез ей подводную лодку периода Второй мировой войны. В шутку. Ведь зачем скромной еврейской девушке из маленького молдавского местечка подводная лодка? Зато все очень смеялись. Затем он еще куда-то ездил, кого-то с кем-то сводил, кому-то что-то доставал, и я никак не мог его поймать.

Но однажды я позвонил ему по телефону. Трубку, как всегда, подняла жена:

— Вам повезло, молодой человек, — сказала она. — Он только что приехал и теперь отдыхает. Завтра он уезжает в одиннадцать часов. Так что приходите к девяти.

Ровно в девять я стоял перед дверью экспедитора Заца, волнуясь еще больше, чем доярка перед получением ордена «Знак почета». У меня, конечно же, не было денег для Заца. Я и не думал о них. Я даже не знал, зачем я сюда пришел. Ведь я не надеялся на доброе сердце старого мошенника.

Дверь открыла жена. Она плакала, рвала на себе волосы и причитала:

— Ой, в эй, что нам делать бедным… На кого ты нас оставил… Кто же теперь выдаст замуж дочку, кто подымет на ноги ее детей, кто обеспечит мне спокойную старость?.. Ой вэй!..

Я пошел за ней в комнату и увидел страшный погром. Оказывается, ночью вошли два жлоба-сержанта и забрали маленького Зада, размаху которого мог позавидовать всякий Наполеон.

— У него доброе сердце… Он всем помогал. Он бы и вам помог, — продолжала причитать жена. — Ой! На вас просто лица нет! Вы, наверное, три дня не ели. Идемте, я вас накормлю.

Мы вошли в комнату, в которой все было разбросано после обыска, и сели за стол. Зац налила мне полную тарелку куриного бульона с лапшой.

— Ешьте, — сказала она. — О! Я хочу вам что-то рассказать о бульоне, который вы едите. Сегодня я зарезала курицу, которая у нас очень долго жила. Муж ее очень любил. Но теперь я подумала: курица старая и скоро подохнет. Лучше я ее сварю. А когда я ее резала, то нашла вот это.

Жена Заца протянула мне золотое яйцо. Оно было маленькое, еще недозревшее. Это было последнее яйцо, которое Ряба так и не снесла…

Рыжий замолчал, наконец-то отпустил руку молодого сотрудника, встал со скамейки и медленно пошел по аллее. Желтый лист оторвался от дерева и полетел вниз к земле. Молодой сотрудник подумал, что, наверное, этому человеку пришлось много пережить, пока он не тронулся, но вмешиваться в его жизнь не стал. Это была не его забота. Молодой сотрудник отвернулся и не заметил, как из штанины рыжего человека выпало небольшое золотое яйцо. Наверное, у него были дырявые карманы…

Глава 12

— Опаздываешь, Вася, я тебя уже полчаса жду. Ну, заходи.

Вася вошел в квартиру, поставил на пол чемодан и сам сел рядом на стул.

— Как дела? Что слышно?

— Пропустили сегодня девять семей. Все как на подбор: солидные люди. Один только никудышный попался. В ящике одно старое барахло. Профессор.

— А что обо мне говорят?

— Да вот, говорят, что вы неподкупный; с таможенниками еще можно договориться, а с их начальством — никак, не подступись! Рассказывают, что вы двоих, которые вам взятки давали, в тюрьме сгноили.

— Правильно говорят. Дело говорят.

— А еще говорят, что вы строгий, но справедливый. И не антисемит.

— Это уже интересно, — улыбнулся Иван Петрович. — Это уже что-то новое. А как, вообще, едут евреи еще?

— Едут, Иван Петрович, и я думаю, лет пять еще ехать будут.

— Ну, пять лет нам не надо. Годик-два, и хватит. Тогда можно и на пенсию выходить.

— Я вот думаю, как-то утром встану, а таможня пустая, ни одного еврея. Все уехали. Как жить тогда будем?

— А ты думай поменьше, Вася, тебе это не надо. Не твое это дело, думать. Ну, показывай, что принес?

— Чемодан вот, — сказал Вася, — сейчас открою.

— Что, чемоданами начали грабить лиц еврейской национальности? Разогнать бы вас всех и поставить честных. А то зажрались тут…

— Да мы же все вас уважаем, Иван Петрович, мы к вам всей душой. И домой приносим, и на дачу привезем.

— Гнать вас надо! Всех за решетку!

— Да что вы, товарищ начальник! Куда же я пойду? Не на завод же!

— Ну ладно, я пошутил. Открывай чемодан!

Таможенник открыл чемодан и стал перебирать вещи.

— Этот серебряный портсигар, он в ящике прямо сверху лежал. Для меня приготовили, чтоб я сервиз случайно не уронил. А что, мне не жалко. Положил я сервиз на место. А у другого такого портсигара не было. Так я взял его люстру и говорю: «Ой, какая красивая у вас люстра!», и уронил. «Извините, — говорю, — я нечаянно». Ну, муж в инфаркте, а жена плачет, осколки собирает.

— Правильно, Вася, — сказал Иван Петрович, — не надо было им жадничать!

— Портсигар вам.

— У меня уже сто таких. Оставь себе — подаришь дворнику, чтоб лучше подметал возле дома. Ну, что там еще?

— Деньги. Пятьсот рублей. Двести пятьдесят вам, двести пятьдесят мне.

— Триста.

— Да что вы! Мне и двести пятьдесят хватит.

— Нет, мне триста, Вася, мне триста.

— Как было-то, Иван Петрович. Подхожу я к четырем евреям и говорю: с вас по сто рублей на папиросы. Трое понимают, деньги дают, а четвертый протягивает папиросу. Я ему, конечно, ничего не сказал. Папиросу взял, закурил. А когда его ящики забивали, я ему прямо в пианино несколько гвоздей вбил.

— Правильно, Вася, в следующий раз не будет жадничать. А это что, Вася, такое, черное в крапинку?

— Это лифчик. Я его на память взял. С этим лифчиком такой смех был! Проверял я одного старика, и нахожу у него эту штуку. «Что это, — говорю, — такое?» «Это, — отвечает он, — бюстгалтер». Я, конечно, ржу. «Зачем, — говорю, — тебе дед бюстгалтер?» А он говорит: «Я его дочери в подарок везу». А я говорю: «Давай мы его Феде подарим, грузчику нашему». Тут Федя, а вы знаете, какой он у нас жирный, снимает рубаху и начинает мерять этот лифчик на свои груди…

— Федя… лифчик… — Иван Петрович начал смеяться.

— На груди он ему, конечно, не подходит. Тогда Федя снимает штаны и начинает этот лифчик на задницу мерять. Старик стоит, чуть не плачет, лицо сморщилось, как чернослив. А мы с Федей умираем от смеха!

Иван Петрович побагровел и стал сползать с кресла.

— Вася замолчи… Не могу…

— Так это же еще не все, Иван Петрович! Федя, как увидел, что лифчик ему ни на что не налазит, пробует его себе на яйца. И представляете, тютелька в тютельку, как на него сшито!

Иван Петрович начал захлебываться от смеха, икать и кататься по персидскому ковру, который не пропускают на таможне.

— Ну ты и убийца, Вася. Ну и палач! Чуть меня не отправил на тот свет. Аркадий Райкин ты!

Когда Иван Петрович успокоился, таможенники снова принялись делить содержимое чемодана.

— Это вам… и это вам… и это тоже вам… и даже вот это вам. Все самое лучшее — вам, Иван Петрович!

Наконец, показалось дно чемодана.

— Все, — сказал Иван Петрович.

— Еще один маленький сюрприз!

Вася достал из кармана бумажку, развернул ее, и в свете хрустальной люстры — такие люстры тоже не пропускают на таможне — блеснул небольшой камешек.

— Проверял я одних. Наши ребята из Одессы передали, что у этих можно что-то вытрясти. Я просветил все ящики, раздел всю семью, жену посадил на кресло. Ничего. Подхожу я тогда к папаше и говорю: «Я знаю, что у тебя точно что-то есть. Ты у меня все равно это выложишь!» — и даю ему английскую соль. Посидел он на горшочке, порылся я — ничего. Пришлось отпустить. «Ну, думаю, вы у меня за это дерьмо получите!» И всех стал на горшок сажать. Вы бы видели, Иван Петрович, какую кучу евреи наложили! Но камешек я все-таки нашел. «Я тебя в тюрьму не посажу, — думаю, — но зато и акт не составлю».

Вася протянул Ивану Петровичу бриллиантик. Иван Петрович брезгливо поморщился, но камень взял, и спросил:

— А где второй?

— Не было второго, один был.

— Понимаю, что один. А второй где?

— Нет, нет второго!

— Где второй камень, ворюга? В тюрьме сгною!

— Да что вы, Иван Петрович, я же к вам с открытой душой! Я же от вас ничего не скрываю. Мы же все вместе делаем. А если я и сяду, то тоже вместе с вами.

— Молчи, дурак, я пошутил!

— Да, еще, Иван Петрович! Через таможню уже собаки стали сами ездить.

— Это как же?

— А так. Подходит ко мне сегодня утром собака и говорит: «Вот моя виза на выезд, пропустите меня на поезд». «А где твой багаж?» — спрашиваю. «Нет у меня багажа, я же собака», — отвечает. Ладно, думаю, собака, тем лучше. И кинул ей кусок отравленной колбасы. Я бы их всех травил, но они из моих рук не едят.

Вдруг от порыва ветра окно распахнулось, и таможенники увидели на фоне луны силуэт молодого сотрудника.

— Нас подслушивали! — закричал Иван Петрович и от страха повалился в кресло.

Вася схватил молоток, который как раз оказался под рукой, и бросился к окну. Но там уже никого не было.

«Показалось», — подумал Вася и пошел успокаивать Ивана Петровича.

Но Ивана Петровича не надо было успокаивать. Он сидел в кресле бледный и холодный. Вася постоял возле своего начальника минутку, отдавая ему последний долг, потом аккуратно сложил все обратно в чемодан и пошел домой к жене — спать.

Глава 13

— Заходите в вагон, не плачьте. Все будет хорошо.

— Я боюсь.

— Чего вы боитесь?

— Я боюсь самолета. Я ни разу в жизни не летала…

— Я уже еду туда без кишок.

— Что, вам сделали операцию?

— Нет, просто они из меня уже вымотали все кишки…

— Сема! Езжай домой немедленно! Мы забыли отдать Марусе кастрюлю!

— Ничего, пошлешь ей оттуда.

— Я ей отдам свою кастрюлю, перестаньте только волноваться!..

— Ну, до свиданья! Чтоб ты встретила хорошего человека… С тобой мы встретимся… А твоя маленькая чтоб поскорее выздоровела… Ты не давай себя в обиду, не разрешай садиться себе на голову, пошли их всех к черту… А ты будь умницей и выкинь свою шиксу из головы… А ты, сынок, приезжай скорее, нам осталось не так уж много…

— Зачем вы говорите это? Вы же знаете, что мы с ним никуда не поедем!

— Замолчи! Я разговариваю со своим сыном!..

— Заходите скорее в вагон…

— Счастливого пути! Счастливо устроиться…

— Не пишите только на мой адрес…

— Не простудите ребенка! Наденьте ему косынку на уши…

Поезд медленно отошел от перрона и через минуту исчез из виду. Те, кто провожали его, вышли в город и разошлись — каждый по своим делам.

Глава 14

— Ну и что? Кому что суждено. Одни всю жизнь живут на одном месте, другие меняют города, страны. Что тут такого?

— Не знаю, но меня все это взволновало.

— Вы еще очень молоды, но со временем увидите, что в нашей работе главное — равнодушие. А если все принимать близко к сердцу и во все вмешиваться, можно наделать кучу ошибок и изменить должный ход вещей.

— А если этот должный ход вещей неправильный?

— Такого не бывает!

— Я пытался не вмешиваться ни в какие человеческие дела, но, честно говоря, мне это было трудно.

— Так вы не вмешивались? А кто убил начальника таможни?

— Я его не убивал. Это он от страха.

— Если бы не вы, он прожил бы еще двадцать семь лет. И отлично спал все это время. А умер бы случайно: ему на голову свалилась бы сосулька.

— Я тут ни при чем. Это ветер виноват.

— Не перекладывайте свою вину на кого-то другого, молодой человек! Природные явления сами никогда не виноваты в наших ошибках.

— Что же делать?

— Сесть за стол и исправить свою ошибку. Подсчитать, на сколько судеб повлиял бы этот человек за двадцать семь лет, выявить тех, кого бы коснулись все эти изменения, и ввести в программу поправку, при которой все бы осталось на своих местах. И чему вас только в университете учат?

— А может, поставить на эти годы другого, точно такого же?..

— Не люблю я эти эксперименты. Они редко кончаются чем-то хорошим… Кстати, зачем вам нужны были эти таможенники? Что интересного вы от них услышали?

— Так, одну мелочь.

— Что за мелочь? — заинтересовался начальник.

— Оказывается, собака умерла не от инфаркта. Ее отравил таможенник.

— Вы это серьезно?

— А что тут такого?

— Да понимаете ли вы, что значит ваша «мелочь»? То, что я останусь за этим столом, то, что вы и дальше будете делать свое дело. То, что все идет так, как и должно идти. Вот уже второй раз я ловлю вас на этом слове. Забудьте о нем!

— Да, но если сейчас это важно, то тогда, в начале всего дела, это действительно была мелочь.

— А почему вы сразу не проверили результаты экспертизы?

— Но ведь ее делали квалифицированные люди.

— Какая разница, какие люди ее делали! Я ведь говорил вам, что людям верить нельзя.

— Начальник, но какая разница, от чего подохла собака? Ведь все равно она не жила нормальной собачьей жизнью: думала, разговаривала.

— Жизнь нас не интересует. Мы задумываемся над смертью. А у Белки была вполне нормальная для собаки смерть. Миллионы собак погибают так же на дорогах.

— А как быть с людьми, которые видели и знали ее. Ведь были свидетели.

— Какие свидетели?

Начальник взял папку, раскрыл ее и вытащил кипу бумаг.

— Какие свидетели? Эти?

И он стал с наслаждением рвать бумаги на мелкие клочки и подбрасывать их в воздух.

— Стойте, начальник, — не выдержал молодой сотрудник. — Что вы делаете? Вы же вмешиваетесь в жизнь. Этого делать нельзя!

Начальник улыбнулся:

— Можно. Даже нужно, если разрешает начальство!

Он продолжал рвать бумаги, и с клочками, которые исчезали в дыму его сигареты, исчезали двор на улице Волгоградской, со всеми его обитателями, веревками, бельем и балконами, младший проходчик Львовской железной дороги, экспертиза вскрытия собаки Белки, письмо Белке от Сурки Эйдельбойм и сама Сурка Эйдельбойм в жаркой стране, и секретарь комсомольской организации, и все его бюро, и ОВИР, и очередь, и поезд, и великий маленький Зац, со своими трехтомными мемуарами и пирамидами, и районная больница, со своим главврачем, и Кузьмич, стоящий на страже макулатуры, исчезли старые газеты со статьей Шмелиха и старые учебники по истории партии. Исчезло даже золотое яйцо, которое так и не успела снести Курочка Ряба.