Собор

Лихорадка

Карлайл оказался в беде. Ему было трудно все лето, начиная с июня, когда от него ушла жена. Но приходящая няня понадобилась ему лишь недавно, когда до начала занятий в средней школе, где он преподавал, оставалось несколько дней. До этого обязанности няни выполнял он сам. Не отходил от детей ни днем, ни ночью. Их мать, как он им объяснил, отправилась в длительное путешествие.

Первой няней, которую он взял, оказалась толстая девица девятнадцати лет по имени Дебби; она сказала, что выросла в большой семье и малыши ее любят. Дебби назвала несколько фамилий людей, которые могли бы дать ей рекомендацию, и записала их адреса карандашом в блокноте. Карлайл взял листок, сложил его и сунул в карман рубашки. Сказал, что завтра ему надо в школу, поэтому пусть она утром и приходит. Она сказала; «Ладно».

Он понимал, что жизнь его вступает в новую фазу. Айлин ушла, когда он еще проставлял ученикам годовые отметки. Объявила, что уезжает в Южную Калифорнию, где начнет новую жизнь. Она уехала с Ричардом Хоупсом, коллегой Карлайла по школе. Этот Хоупс преподавал драматическое искусство, а заодно вел занятия по стеклодувному делу; судя по всему, отметки ученикам он выставил заранее, быстренько собрал вещички и вместе с Айлин покинул город. Теперь, когда мучительно трудное лето осталось позади и наступал новый учебный год, Карлайл понял наконец, что без приходящей няни ему не обойтись.

Первые его попытки успеха не принесли, и когда он уже почти потерял надежду, ему подвернулась эта Дебби.

Поначалу Карлайл радовался, что она согласилась у него работать. Он вверил ей и дом, и детей, точно это была его родственница. Так что винить ему, кроме себя и собственного легкомыслия, было некого, когда несколько дней спустя он приехал из школы раньше обычного и обнаружил перед домом чей-то автомобиль. С зеркала заднего вида свисала пара побрякушек. В палисаднике, к своему изумлению, Карлайл обнаружил собственных детей — чумазых, в запачканной одежде; они играли с большой собакой, которой ничего не стоило откусить ребенку руку. Его сынишка Кейт икал и имел заплаканный вид. Дочь Сара, увидев вылезавшего из машины отца, тоже захныкала. Оба сидели на траве, а собака лизала им руки и лица. Когда Карлайл подошел к детям, пес зарычал, но все же немного отступил. Карлайл взял Кейта и Сару под мышки и понес к парадной двери. В доме орал проигрыватель — от его рева дрожали стекла.

Трое молодых парней, сидевших в гостиной у кофейного столика, разом вскочили на ноги. На столике стояли бутылки с пивом, в пепельнице дымились недокуренные сигареты. С пластинки со стереозаписью кричал Род Стьюарт. На диване, рядом с четвертым парнем, сидела, поджав под себя ноги, толстуха Дебби. Она молча уставилась на вошедшего Карлайла, будто не веря своим глазам. Кофточка на ней была расстегнута, пальцы рук сжимали сигарету. Табачный дым и музыка заполнили все пространство гостиной. Толстуха и ее дружок поспешно поднялись с дивана.

— Подождите, мистер Карлайл, я все объясню, — сказала Дебби.

— Нечего тут объяснять, — отрезал Карлайл. — Проваливайте ко всем чертям. Все. Пока я сам вас не вышвырнул. — Он крепче прижал к себе детей.

— Вы должны мне за четыре дня, — сказала толстуха, стараясь застегнуть на себе кофточку. Пока она теребила пуговицы, с сигареты, по-прежнему торчавшей у нее между пальцами, сыпался пепел. — Сегодняшний день не в счет. За сегодня вы мне не должны. Мистер Карлайл, все не так, как вам могло показаться. Они просто заехали послушать вот эту пластинку.

— Не надо ничего объяснять, Дебби, — сказал он и опустил детей на ковер. Но они продолжали жаться к нему, разглядывая чужих людей.

Дебби смотрела на них с удивлением, точно впервые увидела, и медленно качала головой.

— Вон отсюда, черт вас возьми! Сию же минуту! Ну? Все! Вон!

Он подошел к парадной двери и отворил ее. Парни двигались нарочито медленно. Не спеша собрали бутылки с пивом и вразвалку зашагали к выходу. Пластинка с записью Рода Стьюарта все еще играла. Один из парней сказал:

— Это моя пластинка.

— Бери. — Карлайл сделал шаг в сторону парня и остановился.

— Только без рук, ладно? — сказал тот. — Без рук. — Он подошел к проигрывателю, поднял звукосниматель и снял пластинку. Диск продолжал крутиться.

У Карлайла дрожали руки.

— Если вы сейчас же не уберете с дороги машину, я вызову полицию. — От гнева его мутило и даже голова кружилась. Перед глазами плыли круги.

— Слышь, дядя, мы уходим, понятно? — сказал тот парень. — Уходим.

Гуськом они прошли мимо него к выходу. На улице девица споткнулась, потом, пошатываясь, пошла к машине. Карлайл видел, как она остановилась и закрыла лицо руками. Один из парней подтолкнул ее сзади и назвал по имени. Она отняла руки от лица и забралась на заднее сиденье.

— Сейчас папа переоденет вас в чистое, — сказал Карлайл детям. Он старался говорить спокойно. — Только сначала помоемся. А потом пойдем есть пиццу. Как вы насчет пиццы?

— А где Дебби? — спросила Сара.

— Ушла.

Вечером, уложив детей спать, Карлайл позвонил своей приятельнице Кэрол, с которой вместе работал в школе, и рассказал, что приключилось с няней:

— Прихожу домой, а дети в палисаднике с собакой. Громадный пес, с волка ростом. А няня — в доме, с компанией каких-то балбесов. Пластинку Рода Стьюарта пробуют, во весь мах пустили, а дети на улице, играют с чужой собакой. — Говоря эти слова, Карлайл зажал виски пальцами свободной руки.

— О господи, — сказала Кэрол. — Миленький, мне так тебя жалко. — Ее голос звучал неясно. Карлайл представил ее у телефона. Она имела привычку держать трубку во время разговора не у рта, а у подбородка. Он уже не раз замечал за ней. Привычка Кэрол вызывала у него глухое раздражение.

Кэрол спросила, не приехать ли ей сейчас к нему. Она готова приехать. Да, да, она приедет. Вызовет няню и приедет. Она хочет приехать, и нечего ему стесняться участия близкого человека…

Кэрол работала секретарем у директора школы, где Карлайл преподавал изобразительное искусство. С мужем она развелась, осталась с ребенком — десятилетним неврастеником, которому отец дал имя Додж — в честь своего автомобиля.

— Не надо, справлюсь, — сказал Карлайл. — Но все равно спасибо. Спасибо, Кэрол. Дети, правда, уже легли, но сегодня мне как-то не совсем удобно принимать гостей.

Она не настаивала.

— Миленький, мне жаль, что так нескладно у тебя получилось. Но я понимаю, тебе хочется сегодня побыть одному. С этим тоже надо считаться. Увидимся завтра в школе.

Она не вешала трубку, ожидая, что он скажет еще что-нибудь.

— Надо же, вторая няня за неделю, — сказал он. — С ума сойти можно.

— Голубчик мой, не падай духом. Что-нибудь придумаем. В ближайший выходной я помогу тебе подыскать человека. Все будет хорошо, вот увидишь.

— Еще раз спасибо. Спасибо за готовность помочь. Знаешь, такие люди, как ты, большая редкость.

— Спокойной ночи, Карлайл.

Когда Кэрол повесила трубку, он с сожалением подумал, что сказал ей совсем не те слова, какие следовало. Никогда в жизни он не разговаривал так, как сейчас. Их отношения не были любовными, он не стал бы так их называть, но она ему нравилась. Она понимала, что ему сейчас трудно, и ничего не требовала.

Весь первый месяц после отъезда Айлин в Калифорнию Карлайл практически не отходил от детей, во всяком случае пока они бодрствовали. Повлияло ли на него потрясение, вызванное изменой жены, но оставлять детей одних он решительно не хотел. Женщины его тогда не интересовали, и он полагал, что вряд ли когда-нибудь снова заинтересуют. Ему казалось, что он носит по кому-то траур. И дни, и ночи проводил с детьми. Еду готовил ради них — у самого аппетита не было. Стирал и гладил их одежду, возил их за город, где они рвали цветы и ели сандвичи, завернутые им дома в пергаментную бумагу. Вместе они ездили в супермаркет, где Карлайл предлагал детям выбирать то, что им нравится. Часто ходили либо в парк, либо в библиотеку, либо в зверинец, где бросали уткам кусочки черствого хлеба. Вечером, перед сном, Карлайл читал им — Эзопа, Ганса Христиана Андерсена, братьев Гримм.

«А когда мама приедет?» — спрашивал кто-нибудь из них, не дослушав сказку.

«Скоро, — отвечал он. — На днях. Слушайте дальше».

Он дочитывал сказку до конца, целовал их и выключал свет. Когда они засыпали, он бродил по комнатам со стаканом в руке, убеждая себя, что Айлин рано или поздно вернется. А через минуту уже твердил: «Я не желаю больше тебя видеть. Я никогда тебе этого не прощу, стервозная тварь!» А еще через минуту беззвучно шептал: «Вернись, любовь моя, пожалуйста, вернись. Я люблю тебя, ты мне очень нужна. И малышам тоже».

Этим летом порой случалось, что он так и засыпал у телевизора, и когда пробуждался, то видел перед собой белый как снег экран. Тогда ему казалось, что если его когда-нибудь и заинтересует женщина, то очень не скоро. Засиживаясь допоздна перед телевизором с книгой или журналом, которые так и оставались нераскрытыми, он часто думал об Айлин. Вспоминал ее ласковый смех и то, как она ему массировала ладошкой шею, если он жаловался на боли. В такие минуты ему хотелось плакать. Он думал: «Господи, и может же с человеком такое случиться!»

Незадолго до истории с Дебби, когда прошли первые приступы отчаяния, он позвонил в бюро по найму прислуги и сообщил, кто и на каких условиях ему требуется. Служащий все записал и обещал позвонить. Он объяснил Карлайлу, что желающих работать одновременно прислугой и няней найти трудно, но все же согласился попробовать. За несколько дней до заседания педагогического совета, на котором Карлайл должен был присутствовать, он позвонил в бюро еще раз. Ему ответили, что утром к нему кого-нибудь пришлют.

Этим «кем-нибудь» оказалась тридцатипятилетняя тетка в растоптанных башмаках и очень волосатая. Она поздоровалась с ним за руку и выслушала, не задав о детях ни одного вопроса и даже не спросив, как их зовут. Он провел ее в садик за домом к игравшим там малышам. Она поглядела на них с минуту, но так ничего и не сказала. Когда она наконец улыбнулась, Карлайл заметил, что у нее не хватает одного зуба. Сара отложила в сторону цветные мелки, подошла к отцу и, ухватив его за руку, уставилась на незнакомую тетку. Кейт тоже поглядел на нее, но потом снова занялся рисованием. Карлайл попросил извинения за беспокойство и сказал, что сообщит о своем решении.

Днем он ездил в супермаркет и увидел прикрепленную к доске объявлений карточку с надписью, гласящей, что некая женщина ищет место приходящей няни. Имена людей, которые могли бы рекомендовать ее, будут названы по первому требованию. Карлайл позвонил по номеру, указанному на карточке, и ему ответила Дебби, та самая толстуха.

В течение лета Айлин прислала детям несколько открыток, писем и фотографий, а также собственные рисунки пером, которые сделала за то время, что находилась в отъезде. Карлайлу она тоже писала; в своих многословных, бестолковых письмах она просила, чтобы он отнесся к этому делу (так и написала: к этому делу) с пониманием, заявив при этом, что она счастлива. Счастлива. Будто личное счастье для человека — это все, подумал Карлайл. Она писала, что если он говорит правду, уверяя ее в своей любви (она ведь тоже его любит, это действительно так, пусть он об этом не забывает), то поймет ее и примет вещи такими, какие они есть. «Узы, скрепленные долгом, порвать невозможно», — писала она. Карлайл так и не понял до конца, что имела в виду Айлин: их отношения или свою новую жизнь в Калифорнии. Слово «узы» ему было ненавистно. Или она считает, что они с Карлайлом заключили некий деловой союз? Видно, Айлин не в своем уме, если болтает такой вздор, думал он. Он еще раз перечитал это место, скомкал письмо и выбросил. Но потом одумался, извлек его из мусорного ведра и положил вместе с другими ее письмами и открытками в коробку, стоявшую в его шкафу на полке. В одном из конвертов была ее фотография — Айлин в шляпе с изогнутыми полями и в купальнике. Там же хранился ее карандашный рисунок, выполненный на листке плотной бумаги: на берегу реки, прикрывая руками глаза и опустив плечи, стоит женщина в просвечивающем платье. Карлайл предположил, что это изображена сама Айлин и поза ее должна выражать глубокую скорбь по поводу случившегося. В колледже она изучала изобразительное искусство и, давая согласие быть его женой, предупредила, что не намерена зарывать свой талант в землю. Карлайл ответил, что вовсе не хочет, чтобы она его зарывала. Таков ее долг перед самой собой, сказал он. Долг перед ними обоими. В те дни они любили друг друга. Он был убежден, что любили. Не мог и представить себе, что сможет полюбить кого-нибудь другого так же сильно, как любил ее. И чувствовал, что и она его любит. И вот через восемь лет супружества Айлин ушла. «По зову таланта», — написала она ему потом.

Поговорив с Кэрол, он заглянул в комнату, где спали дети. Затем прошел на кухню и налил себе выпить. Хотел было позвонить Айлин, рассказать ей об истории с няней, но передумал. Разумеется, ее телефон и адрес у него были. Но звонил за все время только один раз, а писем вообще не писал. Отчасти потому, что растерялся, оставшись один с детьми, отчасти же потому, что был зол и чувствовал себя уязвленным. Однажды, еще в начале лета, изрядно выпив, он не побоялся показаться смешным и позвонил. К телефону подошел Ричард Хоупс. «Привет, Карлайл, — сказал Ричард таким тоном, будто Карлайл — его приятель. Потом, словно опомнившись, добавил: — Одну минуту, хорошо?» И позвал к телефону Айлин. «Как дела, Карлайл? — спросила она. — Как ребята? Расскажи о себе». Он ответил, что ребята здоровы. Не дав ему договорить, она заявила: «Они-то здоровы, я знаю. Сам-то ты как?» Потом стала уверять его, что впервые за долгие годы почувствовала себя в своей тарелке. Ей хотелось знать, как себя чувствует он и какой у него гороскоп. Впрочем, в его гороскоп она уже заглядывала и уверена, что скоро в его судьбе произойдет перемена к лучшему. Карлайл слушал, с трудом веря своим ушам. Потом сказал: «У меня больше нет времени, Айлин» — и повесил трубку. Минуту спустя телефон зазвонил, но он не подошел. Когда звонки прекратились, он снял трубку и не вешал до тех пор, пока не закончил приготовления ко сну.

И вот сейчас у него снова появилось желание позвонить ей, но он боялся. Он все еще скучал по ней и хотел бы поделиться своими переживаниями. Жаждал услышать ее ласковый, спокойный голос — не ту маниакальную чушь о гороскопах, которую слышал несколько месяцев назад; но он опасался, что если наберет сейчас номер, то к телефону опять подойдет Ричард Хоупс. А уж его-то голос Карлайлу совсем не хотелось слышать. Ричарда, прослужившего в одной с ним школе три года, Карлайл считал когда-то в некотором смысле приятелем. Хотя бы потому, что обедал вместе с ним в преподавательской столовой и беседовал о Теннесси Уильямсе и фотографиях Ансела Адамса. Но если бы даже трубку взяла Айлин, разговор она, возможно, снова повела бы об его гороскопе.

И вот, пока он сидел со стаканом в руке, стараясь вспомнить, каково это — быть женатым и обладать женщиной, телефон зазвонил сам. Он снял трубку и услышал характерные шумы на линии. Еще до того как Айлин заговорила, Карлайл догадался, что это она.

— А я как раз о тебе думал, — сказал Карлайл и в тот же миг пожалел об этом.

— Я так и знала, Карлайл. И я о тебе думала. Поэтому и позвонила.

Он вздохнул. А она ведь вправду сходит с ума. В этом, по крайней мере, он не сомневался.

— Слушай, — продолжала Айлин. — Я ведь знаю, что дела там у тебя неважнецкие, потому и звоню. Не спрашивай откуда, но знаю. Мне, право, очень жаль, Карлайл. Но я, собственно, вот что хотела сказать: тебе ведь требуется приличная женщина, которая убирала бы в доме и за детьми заодно присматривала? Так вот, такая есть, и живет она рядом. Впрочем, ты, может, уже кого-то нашел? Хорошо, если так. Тогда, значит, все в порядке. Но если эта проблема еще существует, то есть подходящая женщина, которая когда-то служила у матери Ричарда. Мы с Ричардом об этом говорили, и он взялся тебе помочь. Знаешь, что он сделал? Ты меня слушаешь? Он позвонил своей матери, у которой эта женщина работала экономкой. Ее зовут миссис Уэбстер. До того как к матери Ричарда переехала ее сестра с дочерью, хозяйством в доме занималась миссис Уэбстер. Ричард узнал у матери ее телефон и сегодня ей позвонил. Сам позвонил. Миссис Уэбстер позвонит тебе сегодня вечером. Или завтра утром. Либо сегодня, либо завтра. Во всяком случае, она намерена предложить тебе свои услуги. Кто знает, может, она тебе и пригодится. Даже если у тебя пока все устроилось. Надеюсь, так оно и есть. Но вдруг она тебе все же понадобится. Понимаешь? Если не сейчас, то потом. Идет? Ну, как там ребята? Что они делают?

— Дети в порядке, Айлин, — сказал он. — Сейчас они спят. — Может, сказать ей, что каждый вечер они плачут и зовут ее, да так и засыпают в слезах? Или, наоборот, сказать правду — сказать, что за последние несколько недель они ни разу даже о ней и не вспомнили? Впрочем, лучше не говорить ничего.

— Я уже звонила тебе сегодня, да занят был телефон. Сказала Ричарду, что ты, наверное, со своей подружкой разговариваешь. — Айлин хохотнула. — Думай о чем-нибудь веселом. Что-то грустный у тебя голос.

— Мне некогда, Айлин. — Он собрался положить трубку, но она продолжала говорить:

— Передай Кейту и Саре, что я люблю их. Скажи, что посылаю им новые рисунки. Скажи непременно. Пусть не забывают, что их мама — художница. Правда, пока что не знаменитая, но не в этом дело. Все-таки художница. Важно, чтоб они об этом не забывали.

— Хорошо, я передам, — пообещал Карлайл.

— Привет от Ричарда.

Карлайл мысленно повторил «привет», но вслух ничего не сказал. Ведь это слово ровным счетом ничего не значит.

— Спасибо, что позвонила. Что рекомендовала мне эту женщину.

— Миссис Уэбстер?

— Да. Ну, мне пора кончать. Хочу сберечь твои деньги.

Айлин засмеялась.

— А что деньги? Деньги мало что значат. Всего лишь средство обмена. Есть вещи поважнее денег. Впрочем, ты и сам это знаешь.

Он держал трубку перед собой и смотрел на ту ее часть, из которой доносился голос Айлин.

— Поправятся твои дела, Карлайл. Уверена, что поправятся. Может, ты думаешь, что я свихнулась? Так помни же.

«Что я должен помнить? — с тревогой спросил себя Карлайл. — Или я невнимательно слушал и что-нибудь пропустил?» Он снова поднес трубку ближе ко рту: — Спасибо, Айлин, что позвонила.

— Нам надо общаться, — сказала Айлин. — Сохранять все каналы связи. Думаю, самое худшее позади. У нас обоих. Мне ведь тоже досталось. Но мы оба возьмем от жизни то, что нам положено взять, и от этого в конечном счете станем сильнее.

— Спокойной ночи, — сказал он и повесил трубку. Некоторое время смотрел на телефон. Ждал, что зазвонит опять. Но не дождался. Однако часом позже звонок все же раздался. Он взял трубку.

— Мистер Карлайл. — Это был голос пожилой женщины. — Мы с вами незнакомы. Я миссис Джим Уэбстер. Меня просили позвонить вам.

— Миссис Уэбстер? Ах да. — Карлайл вспомнил, что именно об этой женщине говорила ему Айлин. — Миссис Уэбстер, можете вы прийти сюда завтра утром? Пораньше. Часов в семь?

— Конечно, — ответила женщина. — Я приду ровно в семь. Скажите свой адрес.

— Надеюсь, я могу на вас положиться, — сказал Карлайл.

— Да, вы можете на меня положиться.

— Вы не представляете, как это для меня важно.

— Будьте покойны, — заверила его миссис Уэбстер.

Утром, когда зазвонил будильник, ему не хотелось открывать глаза и расставаться со сновидением. Снилась ему какая-то ферма. И водопад. Незнакомый ему человек шел по дороге, неся что-то в руках. Возможно, корзину с едой для пикника. В этом сне не было ничего тревожного. Наоборот, он вызывал ощущение покоя и благополучия.

Наконец он повернулся на кровати и шлепнул наугад по будильнику, чтобы заставить его замолчать. Полежал еще немного. Потом встал, сунул ноги в шлепанцы и пошел на кухню приготовить кофе. Побрился и надел костюм. Налил себе кофе, закурил и сел за стол. Дети еще спали. Но минут через пять он поставит на стол коробки с кукурузными хлопьями, глубокие тарелки с ложками, разбудит их и позовет завтракать. Он не очень-то верил, что женщина, звонившая накануне вечером, утром и вправду появится, как обещала. Он решил подождать до пяти минут восьмого, а потом позвонить в школу, отпроситься на один день, взять справочник и серьезно заняться поисками надежной прислуги.

Он поднес было ко рту чашку с кофе, но в этот момент услышал, как на улице что-то прогромыхало. Поставив чашку на стол, он выглянул в окно. Перед домом стоял пикап, его мотор, работавший на холостом ходу, сотрясал кузов. Карлайл подошел к парадной двери, открыл ее и помахал рукой. Пожилая женщина помахала ему в ответ и вылезла из кабины. Карлайлу было видно, как водитель пикапа наклонился и голова его скрылась под щитком. Машина судорожно вздохнула еще раз и замерла.

— Мистер Карлайл? — спросила женщина, медленно приближаясь к нему по дорожке. В руке у нее была объемистая сумочка.

— Здравствуйте, миссис Уэбстер. Входите. А это — ваш муж? Зовите его. Я только что приготовил кофе.

— Не беспокойтесь. У него свой термос.

Карлайл пожал плечами и, придержав дверь, пропустил ее в дом. Они обменялись рукопожатием. Миссис Уэбстер улыбнулась. Карлайл кивнул. Они прошли дальше на кухню.

— Значит, вы хотите, чтоб я сегодня же и приступила?

— Сейчас разбужу детей, — сказал он. — Познакомлю вас с ними, а уж потом отправлюсь в школу.

— Это было бы неплохо. — Миссис Уэбстер оглядела кухню. Поставила сумочку рядом с сушилкой.

— Ну так я схожу за ними. Мы быстро.

Минуты через две он привел детей. Оба они были еще в пижамах. Сара спросонок терла глаза. Кейт был свеж и бодр.

— Это Кейт, — объяснил Карлайл, — а это моя Сара. — Не выпуская руки дочери, он повернулся к миссис Уэбстер лицом. — Надо, чтобы кто-то заботился о них. Понимаете, нам нужен человек, на которого можно было бы положиться. В этом все и дело.

Миссис Уэбстер подошла к детям. Застегнула на пижаме Кейта нижнюю пуговицу. Убрала с лица Сары волосы. Малыши не противились.

— Не волнуйтесь, ребятки, — сказала она. — Все будет хорошо, мистер Карлайл. Мы прекрасно поладим. Только дайте нам пару дней, чтобы мы привыкли друг к другу. Ну, раз я остаюсь, то надо сказать об этом мистеру Уэбстеру. Просто помашите ему из окна рукой.

Миссис Уэбстер занялась детьми. Карлайл подошел к окну и отодвинул штору. Старик пил кофе из крышки термоса и разглядывал дом из кабины пикапа. Карлайл помахал рукой, и тот помахал ему в ответ. Карлайл смотрел, как он опускает стекло кабины и выплескивает остатки кофе из крышки термоса. Потом он снова скрылся под приборным щитком, — Карлайл представил себе, как он соединяет руками какие-то провода, — и через минуту пикап зарычал и затрясся. Старик включил передачу и уехал.

Карлайл отвернулся от окна.

— Я рад, миссис Уэбстер, что вы здесь.

— Я тоже, мистер Карлайл. А теперь отправляйтесь-ка на работу, а не то опоздаете. Ни о чем не беспокойтесь. У нас все будет хорошо. Верно, ребятки?

Дети кивнули. Кейт держался рукой за подол ее платья. Большой палец другой руки он засунул в рот.

— Благодарю вас, — сказал Карлайл. — Право, теперь я чувствую себя в сто раз лучше. — Он потряс головой и расплылся в улыбке. Целуя на прощание детей, он ощутил радость. Он сказал миссис Уэбстер, в котором часу вернется, надел пальто, попрощался еще раз и вышел из дому. Впервые за несколько месяцев он почувствовал некоторое облегчение. Он включил радио и, пока ехал в школу, слушал музыку.

На первом уроке, по истории искусств, он слишком затянул показ слайдов с византийской живописью. Долго и подробно рассуждал о колористике и составных элементах темы, об эмоциональной силе и сообразности изображаемого с духом времени. Стараясь определить социальные рамки творчества того или иного безымянного художника, он так увлекся, что некоторые нетерпеливые ученики начали шаркать ногами и покашливать. В итоге они успели пройти лишь треть материала, предусмотренного учебным планом. Уже прозвенел звонок, а Карлайл все еще говорил.

На втором уроке, по акварельному рисунку, он чувствовал себя, против обыкновения, спокойным и сосредоточенным.

— Вот так, вот так, — объяснял он, направляя руку ученика. — Водить кистью надо без нажима, едва касаясь бумаги. Чуть-чуть. Вот так. Понятно? — Карлайл и сам удивлялся своему открытию. — Тут вся сила в оттенках, — говорил он, легонько сжимая пальцы Сью Колвин и водя ее кистью. — Надо работать над своими ошибками до тех пор, пока все тона не начнут казаться естественными. Понятно?

Стоя в очереди за обедом в преподавательской столовой, он заметил впереди себя Кэрол. Она расплачивалась с кассиршей. Карлайл с нетерпением расплатился сам и бросился догонять Кэрол. Она уже успела пройти половину зала. Он подхватил ее под руку и подвел к свободному столику возле окна.

— Господи, Карлайл! Что с тобой? — воскликнула Кэрол, когда они сели. Лицо ее пылало. — Ты видел, как на нас посмотрела миссис Сторр? Все теперь догадаются. — Отхлебнув глоток чая со льдом, она поставила стакан на стол.

— К черту миссис Сторр, — сказал Карлайл. — Послушай-ка, что я скажу, дорогуша. Сегодня я чувствую себя в тысячу раз моложе, чем вчера. Будто гора с плеч.

— Что случилось? Говори же, Карлайл. — Она отодвинула блюдце с фруктовым салатом на край подноса и посыпала сыром спагетти. Но есть не стала, а выжидательно смотрела на него. — Я слушаю, ну?

Он рассказал ей о миссис Уэбстер. И даже об ее муже. О том, как тот манипулировал под щитком проводами, чтобы завести машину. Рассказывая, Карлайл съел кашу из саго, после чего принялся за хлеб. Нечаянно выпил из стакана Кэрол весь чай.

— Ты ненормальный, Карлайл, — сказала она, показывая кивком головы на тарелку с макаронами, к которым он еще не притронулся.

Он покачал головой…

— Ей-богу, это здорово, Кэрол. Еще ни разу за все лето я не чувствовал себя так хорошо. — Он понизил голос: — Приезжай ко мне сегодня вечером, ладно?

Он коснулся под столом ее колена. Она опять покраснела. Подняв голову, оглядела столовую: никто вроде бы не обращал на них внимания. Она быстро кивнула. Потом под столом коснулась его руки своей.

В тот день, возвратившись из школы, Карлайл обнаружил, что дома полный порядок, на детях все чистое. Кейт и Сара на кухне, встав на стулья, помогали миссис Уэбстер делать имбирное печенье. Волосы Сары, скрепленные сзади заколкой, уже не лезли ей в глаза.

— Папа! — радостно, в один голос воскликнули дети.

— Здравствуйте, Кейт и Сара. Миссис Уэбстер, я…

Но она не дала ему договорить.

— Время мы провели прекрасно, мистер Карлайл. — Миссис Уэбстер вытерла пальцы о фартук. Это был старый фартук Айлин с вышитыми на нем голубыми ветряными мельницами. — Ребята у вас просто золото. Очень хорошие, замечательные дети.

— У меня нет слов… — Карлайл постоял немного около сушилки для посуды, наблюдая, как Сара вырезает из теста кружочки. Пахло имбирем и ванилью. Он снял пиджак и сел за стол. Ослабил узел галстука.

— Сегодня мы еще знакомились, — сказала миссис Уэбстер. — А на завтра у нас другие планы. Я думаю, мы сходим в парк. Пока погода хорошая.

— Прекрасная мысль, — одобрил Карлайл. — Очень хорошо. Отлично. Да и вам полезно, миссис Уэбстер.

— Поставлю в духовку печенье, а там и мистер Уэбстер подъедет. Я ведь, как вы сказали, до четырех? Я велела ему приехать в четыре.

Карлайл кивнул. Сердце его таяло от радости.

— А вам сегодня звонили, — сообщила она, подходя с месильным тазом к мойке. — Миссис Карлайл.

— Миссис Карлайл?

— Да. Я назвала себя, но она, как мне показалось, не удивилась тому, что я здесь. Она еще немного с детьми поговорила.

Карлайл взглянул на Кейта и Сару, но те и не думали прислушиваться к их разговору, продолжая раскладывать на противне кружочки из теста.

Миссис Уэбстер продолжала:

— Она просила передать вам… Сейчас, сейчас… Я записала на бумажке, но думаю, что и так вспомню. Да. «Передайте ему, — то есть это вам я должна передать, — что, чему быть, того не миновать». Кажется, я не спутала. Она сказала, что вы поймете.

Карлайл смотрел на нее во все глаза. С улицы донесся рокот автомобиля мистера Уэбстера.

— А вот и мистер Уэбстер. — Она сняла фартук. Он кивнул. — Значит, завтра в семь?

— Чудесно, — сказал он. — Еще раз благодарю.

В тот вечер он выкупал детей, одел в пижамы и почитал им книжку. Послушал, как они читают молитву, подоткнул одеяла и выключил свет. Времени было около девяти. Он приготовил себе выпивку и включил телевизор. С улицы донесся шум подкатившей к дому машины Кэрол.

Часом позже, когда они лежали в постели, зазвонил телефон. Он выругался, но не встал и не взял трубку. Телефон продолжал звонить.

— Может, что-нибудь важное, — сказала она, садясь на кровати. — А вдруг это моя няня? Она знает этот номер.

— Это жена, — сказал Карлайл. — Можешь не сомневаться. С ума сходит баба. Скоро совсем рехнется. Я не возьму трубку.

— Ладно, мне все равно пора ехать, — сказала Кэрол. — Милый, мне так хорошо с тобой было. — Она погладила его по щеке.

К середине первой четверти учебного года миссис Уэбстер проработала у него уже почти шесть недель. За это время жизнь его претерпела немало перемен; он, например, начал привыкать к мысли о том, что Айлин уехала, причем уехала, как он теперь понимал, навсегда, и уже не питал иллюзий, что все поправится. Лишь в поздние ночные часы — ночью Кэрол с ним не было — он мучился сознанием того, что не может избавиться от своей любви к Айлин и все еще горюет по поводу случившегося. Но в целом его жизнь, как и жизнь детей, текла беспечально; благодаря заботам миссис Уэбстер, они прямо-таки расцветали. По заведенному в последнее время порядку, она готовила обед и к приходу Карлайла из школы доставала его из духовки горячим. Уже при входе в дом он вдыхал аппетитные запахи, доносившиеся из кухни, и видел, как дети в столовой помогали миссис Уэбстер накрывать на стол.

Время от времени он спрашивал миссис Уэбстер, согласна ли она поработать у него дополнительно в субботу. Она соглашалась, но только не с утра. Утренние часы по субботам ей нужны самой, да и о мистере Уэбстере позаботиться надо, объясняла она.

Когда выпадали такие субботы, Кэрол оставляла своего Доджа на попечение миссис Уэбстер, и они уезжали обедать в какой-нибудь загородный ресторан. Ему казалось, что он заново начинает жить. Хотя от Айлин не было ни звонков, ни писем уже в течение шести недель, он понял неожиданно для себя, что больше не испытывает ни гнева, ни горечи, вспоминая ее.

В школе они почти уже прошли искусство средневековья — осталась только готика. Курс Возрождения начинался еще не скоро, во всяком случае после рождественских каникул. В это самое время Карлайл заболел. Под утро заложило грудь и разболелась голова. Руки и ноги сделались ватными. Когда он двигался, начинала кружиться голова. Проснувшись в воскресенье в таком состоянии, он подумал, что надо бы позвонить миссис Уэбстер, попросить ее приехать и увезти куда-нибудь детей. Малыши вели себя хорошо, приносили ему сок и содовую воду. Но он не мог за ними присматривать. К утру следующего дня он так расхворался, что ему хватило сил лишь на то, чтобы добраться до телефона и сообщить начальству, что заболел. Женщине, взявшей трубку, он назвал свое имя, школу, в которой служит, предмет, который преподает, и характер заболевания. Посоветовал пригласить на время своего отсутствия Мела Фишера. Фишер был художник. Три-четыре дня в неделю, по шестнадцать часов подряд, он писал маслом абстрактные картины, но никому их не продавал и даже не показывал. Карлайл с ним дружил.

— Возьмите Мела Фишера, — сказал Карлайл женщине, слушавшей его на другом конце провода. — Фишера, — шепотом повторил он.

Он лег в постель, закутался в одеяла и задремал. Сквозь сон услышал, как на улице зарокотал мотор пикапа и потом, дав обратную вспышку, умолк. Через некоторое время за дверью спальни раздался голос миссис Уэбстер:

— Мистер Карлайл?

— Да, миссис Уэбстер. — Он не узнал собственного голоса. Не поднимая век, сказал: — Заболел я. Позвонил в школу. Сегодня полежу.

— Ясно, — сказала она. — Не беспокойтесь, я обо всем позабочусь.

Немного погодя, лежа в полусне, он услышал, как вроде бы открылась и закрылась парадная дверь. Он прислушался. Из кухни доносился тихий мужской голос. Кто-то выдвинул из-за стола стул. Потом раздались голоса детей. А несколько позже — он не мог определить точно, сколько времени прошло, — к двери его спальни подошла миссис Уэбстер и спросила:

— Мистер Карлайл, не вызвать ли врача?

— Не надо, обойдется и так, — ответил он. — Думаю, это всего лишь сильная простуда. Но мне что-то жарко. Наверно, слишком тепло укрылся. Да и в доме духотища. Может, вы отключите отопление? — Сказав это, он почувствовал, что снова впадает в забытье.

Потом услышал, как в гостиной дети разговаривают с миссис Уэбстер. «Пришли они или, наоборот, уходят? — спросил он себя. — И какой сегодня день?»

Он снова задремал. Но звуки открывающейся двери разбудили его. У постели появилась миссис Уэбстер. Она положила руку ему на лоб.

— Да вы весь горите, — сказала она. — У вас температура.

— Ничего, поправлюсь. Мне бы только побольше поспать. Да и отопление надо бы выключить. Будьте добры, пожалуйста, дайте мне аспирина — ужасно болит голова.

Миссис Уэбстер вышла, оставив дверь спальни открытой. Было слышно, как бормочет телевизор.

— Сделай потише, Джим, — попросила она. Тотчас стало тише, и Карлайл заснул.

Но сон его длился недолго, потому что в спальне вдруг снова возникла миссис Уэбстер с подносом в руках. Она присела на край его кровати. Он стряхнул с себя сонливость и попробовал сесть. Она подсунула ему под спину подушку.

— Примите вот это, — сказала она и протянула ему таблетки. — И запейте. — В другой руке она держала стакан с фруктовым соком. — А еще я принесла вам манную кашу. Вы должны поесть. Вам это полезно.

Он взял в рот аспирин и выпил сок. Кивнул головой. Но веки его сомкнулись сами собой. Он опять готов был заснуть.

— Мистер Карлайл.

Он открыл глаза.

— Я не сплю. Извините. — Он немного выпрямился. — Мне жарко, только и всего. Который час? Половина девятого?

— Чуть больше половины десятого.

— Половины десятого, — повторил он.

— А теперь я покормлю вас кашей. Откройте рот. Шесть ложек, не больше. Вот первая. Открывайте. Поедите, и вам будет легче. А потом будете спать. Съедите всю кашу и спите сколько угодно.

Он съел с ее помощью кашу и попросил еще сока. Вдоволь напившись, вытянулся на кровати. Уже засыпая, чувствовал, что она накрывает его еще одним одеялом.

Проснулся он за полдень. О том, что день уже наступил, он догадался по слабому свету, проникавшему через окно. Он протянул руку и немного отодвинул штору: солнца не видно, все небо заволокло тучами. Он медленно поднялся с постели, нащупал ногами шлепанцы и надел халат. Придя в ванную, посмотрелся в зеркало. Умылся и принял еще аспирина. Вытерся полотенцем и прошел в гостиную.

За обеденным столом, покрытым газетой, сидела миссис Уэбстер и помогала детям лепить из глины фигурки. Несколько странных существ с длинными шеями и выпученными глазами они уже успели слепить. Фигурки напоминали не то жирафов, не то динозавров. Миссис Уэбстер подняла глаза.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она.

Карлайл опустился на диван, откуда ему хорошо были видны дети, сидевшие вместе с миссис Уэбстер за столом.

— Спасибо, лучше. Немного лучше. Голова, правда, все еще болит, и жар не совсем прошел. — Он коснулся лба тыльной стороной ладони. — Но все же лучше. Да-да, лучше. Спасибо, что помогли мне утром.

— Дать вам еще чего-нибудь? — спросила миссис Уэбстер. — Фруктового соку, чаю? Думаю, что можно и кофе, но чай, наверно, лучше. А полезней всего фруктовый сок.

— Нет, нет, спасибо. Вот только посижу здесь немножко. Надоело лежать. Небольшая слабость, а так ничего. Миссис Уэбстер!

Она посмотрела на него вопросительно.

— Сегодня утром я вроде бы слышал голос мистера Уэбстера, он и правда заходил? Вы не подумайте, я очень рад. Просто мне жаль, что я не имел возможности познакомиться с ним.

— Да, это был мой муж, — подтвердила она. — Он тоже хотел познакомиться с вами. Вот я и позвала его в дом, да только день мы выбрали неудачный: вы захворали. Я было хотела рассказать вам о наших с мужем планах, но оказалось, что сегодня не время.

— О каких планах? — с тревогой спросил он, и у него екнуло сердце.

Она покачала головой.

— Потом. Это не к спеху.

— О чем рассказать? — спросила Сара. — О чем рассказать?

— Да, о чем? — подхватил Кейт.

Оба они, перестав лепить, ждали ответа.

— Погодите, дети, — сказала миссис Уэбстер и встала из-за стола.

— Миссис Уэбстер, миссис Уэбстер! — закричал Кейт.

— Видишь ли, малыш, мне нужно было поговорить с твоим папой. Но папа сегодня болен. Поэтому успокойся и займись-ка лучше своей глиной. Да поторопись, не то Сара налепит фигурок больше твоего.

Она направилась в гостиную, и в этот момент зазвонил телефон. Карлайл дотянулся до столика, стоявшего рядом с диваном, и взял трубку.

Как и раньше, услышав знакомое попискивание в проводах, он догадался, что это Айлин.

— Да, — сказал он. — Слушаю.

— Карлайл, я узнала — не скажу от кого, — что тебе сейчас плохо. Захворал? И Ричард мой тоже. Что-то с ним непонятное. Желудок ничего не принимает. Уже неделю не ходит на репетиции спектакля, который ставит. Мне приходится заменять его и вместе с помощником режиссера вчерне отрабатывать сцены. Но я вовсе не поэтому тебе звоню. Расскажи, как вы там живете.

— Да нечего и рассказывать-то. Болею. Загрипповал немного. Но уже поправляюсь.

— А в журнале по-прежнему делаешь записи?

Вопрос Айлин поразил его. Несколько лет назад он говорил ей, что ведет журнал. Не дневник, настаивал он, а журнал. Словно это что-нибудь объясняло. Но ни разу не показал ей свой журнал, да и сам не брал его в руки уже больше года. И успел про него забыть.

— Потому что, пока болеешь, записывать особенно полезно. Что чувствуешь, о чем думаешь. Например, что за мысли у тебя в голове. Не забывай, что болезнь — это в некотором роде откровение, она позволяет понять, что значат для человека здоровье и благополучие. Многое объясняет. Записывай. Понимаешь? Когда выздоровеешь, не вредно будет прочесть, что записал, и узнать, что это за откровение. Потом прочтешь, когда болезнь пройдет. Колетт так и делала. Когда у нее случалась лихорадка.

— Кто? О ком ты говоришь?

— Колетт. Французская писательница. Ты про нее знаешь. У нас в доме была ее книга. «Жижи» или что-то в этом роде. «Жижи» я не читала, зато читала другие. С тех пор, как живу здесь. Мне Ричард посоветовал. У Колетт есть одна книжица на тему о том, какие у нее возникали мысли и ощущения, когда у нее был жар. Иногда температура у нее была сорок градусов. Иногда меньше. Может, бывала и выше сорока, но когда она ее мерила, то больше сорока градусов термометр не показывал. И вот, когда температура у нее поднималась, она делала свои записи. И все запечатлевала. Я правду говорю. Попробуй и ты записывать. Может, что-нибудь и получится. — Айлин хихикнула, хотя причин для веселья, по мнению Карлайла, не было. — По крайней мере потом ты сможешь получить почасовую историю своей болезни. На память о прошлом. По крайней мере будет что вспомнить потом. Сейчас у тебя неприятности, а ты возьми и обрати их в нечто полезное.

Он прижал пальцы к виску и закрыл глаза. Но Айлин не вешала трубку и ждала, пока он что-нибудь скажет. Но что он мог ей ответить? Он был уверен, что она не в своем уме.

— Господи, Айлин, — произнес он наконец. — Я просто не знаю, что и сказать. Право, не знаю. И мне пора в постель. Спасибо, что позвонила.

— Пустяки. Нам нельзя не общаться. Поцелуй за меня малышей. Передай, что я люблю их. Вот и Ричард шлет тебе привет. Хотя сам лежит пластом.

— Будь здорова, — сказал Карлайл, повесил трубку и прижал ладони к щекам. Ему вдруг вспомнилась толстая девица, которую он прогнал тогда: идя к машине, она тоже закрыла лицо руками. Он опустил руки и посмотрел на миссис Уэбстер, которая наблюдала за ним.

— Надеюсь, не дурные вести, — сказала она. Потом взяла стул и села ближе к дивану.

Карлайл покрутил головой.

— Ну и слава богу, — сказала миссис Уэбстер. — Это хорошо. Так вот, мистер Карлайл. Сейчас не самый удачный момент для разговора… — Она бросила взгляд на детей: те по-прежнему сидели за столом, склонившись над своей лепкой. — Но поскольку говорить-то все равно скоро придется и поскольку дело касается вас и ваших детей, а вы уже на ногах, то я уж скажу сейчас. Мы с Джимом уезжаем. Нам надо как-то поправить свои дела. Я думаю, вы поймете. Мне трудно говорить с вами на эту тему. — Она покачала головой.

Карлайл медленно кивнул. Значит, она от них уходит. Он сразу догадался, что разговор пойдет именно об этом. Он вытер лицо рукавом халата.

— Сын Джима от первого брака, — продолжала миссис Уэбстер, — его зовут Боб, ему сорок лет, позвонил вчера и позвал нас к себе в Орегон. У него там ферма — норок разводит, и мы можем помогать ему. Джим будет заниматься норками, а я — стряпать, покупать продукты, убираться в доме и все такое. Для нас это удача. Сыты будем, своя крыша над головой и еще немного денег. И мне уже не надо будет беспокоиться о завтрашнем дне. Надеюсь, вы меня понимаете? А сейчас Джим не у дел. На прошлой неделе ему исполнилось шестьдесят два. Он уже довольно давно без работы. Сегодня утром для того и приходил сюда, чтобы самому объясниться, я ведь собиралась заранее вас предупредить. Мы полагали — я полагала, — что при Джиме мне будет легче вам это сказать. — Она выждала немного, думая, что Карлайл что-нибудь ответит, но тот молчал. — Эту неделю я у вас доработаю. Если надо будет, то задержусь еще на пару дней, но больше не могу. Право, нам надо уезжать, так что придется вам пожелать нам удачи. Потому что едем-то мы на своем драндулете, а как на нем доберешься до самого Орегона? Жаль мне, однако, будет расставаться с этими малышами. Очень уж хорошие ребята.

Видя, что Карлайл сидит не двигаясь и молчит, она пересела к нему на диван и коснулась рукой его рукава.

— Мистер Карлайл?

— Я понимаю, — произнес он наконец. — Не скрою, с тех пор как вы появились в этом доме, моя жизнь и жизнь детей сильно переменилась. — Приступ головной боли заставил его зажмуриться. — Голова разламывается, — сказал он. — Мочи нет.

Миссис Уэбстер потрогала его лоб рукой.

— Температура у вас все еще держится, надо сбить. Принесу еще аспирина. Я ведь пока здесь, так побуду у вас за доктора.

— Моя жена советует мне записывать свои ощущения во время болезни, — сказал Карлайл. — Считает, что неплохо бы описать состояние человека, которого бьет лихорадка. Чтобы потом прочесть. И обрести некое откровение. — Карлайл криво усмехнулся. На глаза ему навернулись слезы. Он вытер их ладонью.

— Ну так я схожу за аспирином и соком, а потом пойду погулять с детьми, — сказала миссис Уэбстер. — Как видно, лепка им уже наскучила.

Но Карлайл задержал ее, боясь остаться один. Ему хотелось выговориться перед ней. Он откашлялся:

— Миссис Уэбстер, выслушайте меня. Мы с женой долгое время любили друг друга — любили так, как никто на свете. И этих вот малюток — тоже. Думали… уверены были, что вместе и состаримся. И не сомневались, что будем делать то, что нам нравится, и жить рука об руку. — Он покачал головой. В эту минуту ему казалось, что нет ничего печальнее того, что отныне всё они будут делать врозь.

— Хорошо, хорошо, — сказала миссис Уэбстер и погладила его руку.

Карлайл выпрямился и заговорил опять. А дети между тем подошли к дивану. Миссис Уэбстер погрозила им пальцем и прижала его к губам. Карлайл подумал: «Пусть и они послушают. Их это тоже касается». Дети, казалось, поняли, что от них требуют тишины, и, усевшись у ног миссис Уэбстер, даже сделали вид, будто внимательно слушают. Спустя же минуту стали валяться на ковре и хихикать. Но миссис Уэбстер строго посмотрела на них, и они утихли.

Карлайл продолжал говорить. Сначала ему мешала боль в голове, к тому же как-то неловко было сидеть в пижаме перед этой пожилой женщиной, которая терпеливо его слушает. Но потом боль прошла, и он почувствовал себя непринужденней. Свой рассказ он начал с середины — с того времени, как на свет появились их дети. Но затем вернулся к той поре, когда Айлин было восемнадцать, а ему — девятнадцать, когда оба они были влюблены, просто сгорали от любви.

Он перестал вытирать лоб. Облизал пересохшие губы.

— Продолжайте, — сказала миссис Уэбстер. — Мне это все понятно. Говорите, говорите, мистер Карлайл. Иногда это на пользу. Надо иногда человеку высказать то, что наболело. Да и мне интересно вас послушать. И вы душу облегчите. Один раз и со мной нечто похожее случилось, вроде того, что вы о себе рассказываете. Любовь. Вот она какая.

Дети так на ковре и заснули. Кейт держал большой палец во рту. Карлайл все еще продолжал говорить, когда в дверь постучали: это был мистер Уэбстер, он приехал за женой.

— Присядь, Джим, — сказала миссис Уэбстер. — Не будем спешить. Продолжайте, мистер Карлайл.

Карлайл кивнул старику, тот кивнул в ответ и принес из столовой стул. Поставил его рядом с диваном, сел, вздохнул, снял с головы кепи и с усталым видом закинул ногу на ногу. Но как только Карлайл заговорил, опустил ногу на пол. Дети проснулись и, сев на ковре, стали озираться по сторонам. К этому времени Карлайл уже выговорился и умолк.

— Ну вот и славно, — сказала миссис Уэбстер. — Молодчина. У вас хорошая закваска. И у нее, то есть у миссис Карлайл, тоже. Помните об этом. Все у вас будет хорошо, дайте лишь срок. — Она встала и сняла с себя фартук. Мистер Уэбстер тоже встал и надел кепи.

Карлайл проводил их до двери и попрощался за руку.

— До свидания, — сказал Джим Уэбстер и приложил руку к козырьку.

— Желаю вам удачи, — сказал Карлайл.

Миссис Уэбстер сказала, что утром она придет как обычно.

— Отлично! — произнес Карлайл таким тоном, словно уладил важное дело.

Пожилая чета осторожно прошла по дорожке и уселась в грузовичок. Голова Джима Уэбстера нырнула под щиток. Миссис Уэбстер обернулась и помахала Карлайлу рукой.

Стоя у окна и глядя им вслед, он понял: что-то в нем оборвалось. И это «что-то» имеет отношение к Айлин и к его предшествующей жизни. Махал ли он ей, Айлин, когда-нибудь на прощание рукой? Конечно, махал, он знает точно, что махал, только запамятовал. Но он понимал, что это уже прошлое, и чувствовал, что найдет в себе силы смириться с разлукой. Он был уверен, что их совместная жизнь сложилась именно так, как он только что рассказывал. Но она, эта жизнь, уже прошла. И все же память об этой безвозвратно утраченной жизни — как бы он ни отказывался этому верить — станет теперь частью его самого. Точно так же, как память обо всем остальном, что ему довелось пережить.

Он еще раз поднял руку вслед отъезжавшему пикапу. Видел, как пожилые супруги, трогаясь с места, откинулись немного назад. Потом опустил руку и возвратился к детям.