Собор

Ну как?

Оптимизм, в радужные цвета окрасивший его побег из города, испарился в первый же вечер. Еще когда они ехали мимо темных на закате стволов огромных секвой, все дальше и дальше на север. А теперь бесконечные пастбища, стада коров, далеко друг от друга разбросанные хутора, казалось, не могли сломать броню его равнодушия, а ведь именно этого он хотел, этого ждал. Он вел машину вперед, и чем дальше от города они уезжали, тем сильнее охватывало его чувство безнадежности и несправедливости происходящего.

Спидометр показывал пятьдесят, больше на такой дороге не выжмешь. На лбу и над верхней губой выступили капельки пота, а воздух был насквозь пропитан оглушающим запахом трав, клевера и кашки. Пейзаж вокруг менялся. Шоссе неожиданно нырнуло глубоко вниз, они переехали через заключенный в бетонную трубу ручей, снова взобрались на холм, и тут кончился асфальт и оказалось, что машина катит по немощеной дороге, волоча за собой невероятный хвост пыли. Проехали мимо заброшенного участка, где поодаль от дороги, между старыми кленами, виден был фундамент сгоревшего когда-то дома. Эмили сняла темные очки и, обернувшись, долго не могла оторвать от него глаз.

— Посмотри, вон там когда-то жили Оуэны, — сказала она. — Мой отец был очень с ними дружен. У себя на чердаке Оуэн держал перегонный куб. А еще он держал лошадей-тяжеловозов, довольно много, и участвовал во всех ярмарках округи. Умер он от гнойного аппендицита, мне тогда было лет десять. А через год, на рождество, сгорел дом и Оуэны переехали в Бремертон.

— Вот как, — сказал он, — на рождество. — И спросил: — Где поворачивать, здесь? Налево? Направо? Эмили! Налево или направо?

— Налево, — сказала она. — Налево.

Она снова надела очки, но через минуту снова их сняла.

— Поезжай по этой дороге, Гарри, не сворачивая, до следующего перекрестка. Потом направо. Осталось совсем чуть-чуть.

Она курила, не переставая, одну сигарету за другой и теперь молчала. Глядела на расчищенные поля, на купы деревьев, разбросанные там и сям, на редкие, изрядно потрепанные временем дома.

Он сбавил скорость, свернул направо. Дорога плавно спускалась в поросшую редким лесом лощину. Далеко впереди — Канада, подумал он, глядя на двойную — первая пониже и посветлее — гряду гор на горизонте.

— Там, в самом низу, увидишь узенькую дорогу, — сказала Эмили. — Это она и есть.

Он осторожно свернул на распаханный колесами проселок, ехал медленно, вглядывался: вот-вот появится дом. Хотелось не пропустить, увидеть первым. Эмили рядом с ним была напряжена до предела, он это чувствовал. Опять курила сигареты одну за другой, тоже ждала, когда покажется дом. Он непроизвольно прикрыл глаза, когда низкие ветви хлестнули по ветровому стеклу. Она слегка наклонилась вперед и положила руку ему на плечо:

— Сейчас.

Он поехал совсем медленно, пересек небольшой прозрачный ручей, выбегавший из высокой травы слева и растекшийся мелкой лужицей на дороге. Справа ручей убегал в гущу кизиловых зарослей, колючие ветки заскребли по машине, застучали, словно пальцами, по эмали, когда дорога пошла вверх.

— Вот он, — сказала Эмили и убрала руку с колена.

Он посмотрел и сразу отвел взгляд. Ужасно. Теперь он смотрел только на дорогу. На дом он взглянул снова, когда подъехал к крыльцу и остановил машину. Провел языком по пересохшим губам и попытался улыбнуться.

— Ну вот и приехали, — сказал он.

Она смотрела на него, на дом она вовсе не смотрела.

Гарри всегда жил в городе. Последние три года в Сан-Франциско, до этого — в Лос-Анджелесе, Чикаго и Нью-Йорке. Но уже очень давно мечтал уехать из города и поселиться где-нибудь на природе, в деревенском доме. Сначала он не вполне ясно представлял себе, куда хотел бы уехать; он знал только, что надо уехать из города, начать все сначала. Жить проще, вот что было ему нужно; только самое необходимое с собой, без чего никак не обойдешься. Чтобы тебя окружали только самые необходимые вещи, ничего лишнего. Так он говорил.

Ему было тридцать два года, и он был писателем. Во всяком случае, хотел быть. Еще он был немного музыкантом и актером: играл на саксофоне и участвовал в спектаклях труппы «Бэй-Сити Театр». И писал свой первый роман. Роман он начал, еще когда жил в Нью-Йорке.

Как-то в марте, в пасмурный вечер, он снова заговорил о необходимости перемен; надо жить честнее, сказал он, надо уехать из города, быть ближе к земле. Тогда она сказала, сначала будто в шутку: дом отца в северо-западной части штата Вашингтон так и стоит заброшенный.

— Господи, — сказал Гарри, — а ты не против? Жить вот так, без удобств, терпеть лишения? А? Я хочу сказать, жить в деревне?

— Я там родилась, — сказала она и засмеялась. — Ты забыл? Я жила в деревне. Ничего страшного. Даже есть свои преимущества. Я бы хотела пожить там. А вот как тебе понравится… Не знаю, Гарри. Если бы только тебе пришлось по душе…

Она не отрывала от него глаз. Теперь она была совершенно серьезна. В последнее время он часто замечал, как она серьезно и пристально следит за ним глазами.

— Ты не пожалеешь? Что все здесь бросила? — спросил он.

— Не так уж много придется здесь бросить, верно, Гарри? — пожала она плечами. — Но я не хочу тебя уговаривать.

— А твои картины? Ты сможешь там писать?

— Я могу писать везде, какая разница? Да там недалеко Беллингем и колледж. Да и Сиэтл и Ванкувер тоже рядом. — Она все смотрела на него. Села перед неоконченной картиной — размытые силуэты, мужчина и женщина, словно тени на холсте — и катала в ладонях две отмытые от красок кисти, взад-вперед, взад-вперед.

Это было три месяца назад. Обсуждали, обсуждали и вот — приехали.

Он постучал костяшками пальцев по стене рядом с входной дверью:

— Прочно. Прочный фундамент. Главное в жизни — прочный фундамент.

Он избегал ее взгляда. Она была умна и наблюдательна и могла прочесть его мысли по глазам.

— Я ведь тебе говорила, не следует ждать слишком многого, — сказала она.

— Да, конечно. Я хорошо это помню. Четко, — ответил он, по-прежнему не поднимая глаз. Снова постучал по некрашеной доске и подошел поближе, туда, где стояла Эмили. Рукава его рубашки были закатаны — так прохладней; белые джинсы, легкие сандалии на ногах. — Как здесь тихо, ты заметила?

— Да, совсем не так, как в городе.

— Господи, да конечно же! И довольно красиво: холмы… — Он попытался улыбнуться. — Конечно, тут есть над чем поработать. Немного. Можно все это привести в порядок, если захотим остаться. Будет совсем неплохо. Ну и не приходится опасаться, что нас часто станут беспокоить соседи.

— У нас были соседи, когда я жила здесь девчонкой. В гости ездили на машине, но все же это были соседи.

Открыли дверь, она косо повисла на одной петле, верхняя отошла. Не так страшно, решил Гарри. Очень медленно они переходили из одной комнаты в другую. Он старался как-то скрыть свое разочарование. Пару раз снова постучал по стене и произнес:

— Прочно! — Потом: — Теперь уже домов так не строят. Из него игрушку можно сделать.

Она остановилась в дверях большой комнаты и вздохнула, как всхлипнула.

— Твоя?

Она отрицательно покачала головой.

— А мы сможем взять нужную нам мебель у твоей тетушки Элси?

— Все что понадобится. Конечно, если это нужно — нам здесь остаться. Если мы этого хотим. Не хочу подталкивать тебя к решению, каким бы оно ни было. Еще не поздно вернуться. Мы ведь ни на чем еще не поставили крест.

В кухне они обнаружили дровяную плиту и прислоненный к стене пружинный матрац. Вернулись в большую комнату. Он осмотрелся и спросил:

— А где же камин?

— А я и не говорила, что здесь есть камин.

— Ну, у меня почему-то создалось впечатление, что здесь должен быть камин… И дымоходов-то нет, — добавил он через минуту. — И электричества тоже!

— И теплого туалета, — сказала она.

Он провел языком по губам, казалось, они совсем пересохли.

— Ну, — сказал он, отвернувшись и рассматривая что-то в дальнем углу комнаты, — я думаю, мы могли бы приспособить одну из комнат, поставить там ванну и все такое и пригласить кого-нибудь подвести трубы. Но электричество! Это ведь совсем другое дело, правда? Я хочу сказать, не надо закрывать на все это глаза. Только эти проблемы надо решать по очереди. Не все сразу. Одну за другой, так ведь? Как ты думаешь? И знаешь, не нужно, чтобы все это портило нам настроение, хорошо?

— А ты не можешь немного помолчать? — Эмили повернулась и вышла из дома.

Через минуту он спрыгнул с крыльца, глубоко вдохнул душистый воздух. Закурили. С дальнего конца луга поднялась стая ворон и медленно, беззвучно исчезла в лесу.

Прошли к сараю, мимо засыхающих яблонь. Он отломил веточку, совсем сухую, вертел ее задумчиво в пальцах. Постояли под деревьями. Она все курила. Здесь и в самом деле было покойно. Место оказалось довольно привлекательным. И приятно было думать, что ты можешь обладать чем-то поистине непреходящим. Вдруг его охватила щемящая нежность к засыхающему саду.

— Снова будут плоды давать, — сказал он. — Всего-то и надо чуть-чуть воды и заботы, и оживут.

Он уже видел, как выходит из дома с плетеной корзиной и снимает крупные красные яблоки, еще влажные от утренней росы. Картина показалась ему вполне привлекательной.

Подошли к сараю. Гарри чувствовал, что настроение постепенно улучшается. Просмотрел, не очень внимательно, автомобильные номерные знаки, прибитые к двери один над другим. Зеленые, желтые, белые пластинки с номерными знаками штата Вашингтон, сильно заржавевшие. 1922—23–24—25—26–27—28—29–34—36—37–40—41—1949. Он снова вернулся к ним взглядом, пробежал даты, словно в их последовательности мог скрываться некий многозначащий код. Отодвинул деревянный засов и толкал тяжелое полотнище двери, пока дверь не подалась. Внутри пахло запустением. Но ему подумалось, что пахнет не так уж неприятно.

— Зимой здесь часто идут дожди, — сказала она. — И что-то не помню, чтоб стояла такая жара в июне.

Сквозь щели крыши пробивались солнечные лучи, словно застревали в узких отверстиях.

— Помню, отец как-то подстрелил оленя, а сезон охотничий еще не начался. Мне было, не помню, не то шесть, не то семь, я носилась где-то там, — и показала рукой. Гарри стоял внутри сарая, у самой двери, рассматривал старую упряжь, что висела на гвозде, вбитом в стену. Эмили вся повернулась к нему. — Папа был здесь, в сарае, возился с оленем, и вдруг во двор въезжает инспектор. По охране дичи. Уже стемнело. Мама послала меня за отцом, сюда, в сарай, и этот инспектор, массивный, коренастый, отправился вслед за мной. На нем еще такая шляпа была. Отец нес в руке фонарь, как раз спустился с сеновала. Они недолго поговорили. Туша оленя была подвешена прямо тут, в сарае. Но инспектор ни слова не сказал. Он предложил отцу табак — пожевать. Но папа отказался. Он не любил жевать табак и не изменил себе даже тогда. Потом инспектор потрепал меня за ухо и уехал. Не хочу об этом думать, — вдруг прервала себя она. — Уже столько лет ни о чем таком не вспоминала. Не хочу сравнивать. Нет, — сказала она и покачала головой. — Не собираюсь плакать. Я знаю, все это похоже на мелодраму и выглядит глупо. Извини, пожалуйста. Я не хотела. Но если по правде… — Она снова покачала головой. — Не знаю, Гарри. Может быть, возвращение сюда — ошибка. Я же чувствую — ты разочарован.

— Ты не понимаешь, — сказал он.

— Ты прав, не понимаю, нет, — ответила она. — И прости, пожалуйста, но я правда не хочу никак влиять на тебя. Какое бы решение ты ни принял. Только мне кажется, ты не захочешь здесь жить. Правда?

Он пожал плечами. Достал сигарету. Она взяла сигарету из его пальцев и держала в губах, ожидая, чтобы он предложил ей огня, чтобы над огоньком спички встретились их глаза.

— Когда я была совсем маленькая, — снова заговорила она, — я мечтала поступить в цирк. Не хотела быть медицинской сестрой или учительницей. Или художницей. Тогда я не собиралась быть художницей. Я мечтала стать Эмили Хорнер, Танцовщицей На Канате, канатоходкой. Мне казалось, лучше, важнее быть ничего не может. И вот тут, в сарае, я тренировалась — ходила по балкам под крышей. Вон по той балке, наверно, тыщу раз прошла.

Она хотела было еще что-то сказать, но затянулась сигаретой и бросила ее на земляной пол, тщательно затоптала каблуком.

Снаружи долетел зовущий голос какой-то птицы; наверху, на сеновале, кто-то маленький затеял суетливую беготню по голым сухим доскам. Она молча обошла мужа, шагнула из мглы на свет и медленно побрела сквозь высокую траву к дому.

— Что будем делать, Эмили? — крикнул он ей вслед.

Она остановилась, подождала, пока он ее нагонит.

— Жить. — Покачала головой, еле заметно улыбнулась. — Господи, ну и попали мы с тобой в историю, а? Но это все, что я могу тебе сказать.

— Но мы же должны решить, — сказал он, не вполне уверенный, что именно имеет в виду.

— Решай ты, Гарри, если еще не решил. Тебе решать. Я готова сейчас же поехать обратно, если тебе так легче. Можно пожить у тетушки Элси денек-другой, а потом уехать в город. Хочешь? Только дай мне, пожалуйста, сигарету. Я иду в дом.

Он подошел к ней совсем близко и подумал: сейчас обниму ее. Ему очень хотелось ее обнять. Но Эмили не двинулась, только смотрела на него не отрываясь. Так что он лишь коснулся кончиком пальца ее носа и сказал:

— Я тоже приду чуть погодя.

Он смотрел, как она уходит. Взглянул на часы и пошел через пастбище к лесу. Трава доходила до колен. На опушке леса, там, где трава начала редеть, Гарри заметил что-то вроде тропинки. Он потер переносицу под седлом темных очков и обернулся. Постоял, посмотрел на дом и сарай и медленно двинулся дальше. С ним вместе, ореолом над головой, двинулось облачко мошкары. Он приостановился, чтобы зажечь сигарету, помахал рукой, отгоняя мошкару, и снова поглядел назад. Но теперь не видно было ни дома, ни сарая. Гарри не пошел дальше, так и стоял, курил и смотрел. Теперь он ощущал тишину; она лежала на траве и окутывала деревья, пряталась в лесной тени, уходя вместе с деревьями в глубь леса. Разве не к этому он стремился? Он пошел дальше.

Сел на сухую хвою под деревом, прислонился спиной к нагретому солнцем стволу и снова закурил. Курил, крошил в пальцах сухую веточку — поднял ее с мягко пружинившей под ногами земли, — думал. Вспомнил, что в машине, поверх беспорядочно сваленных на заднем сиденье вещей, лежит томик пьес Гельдерода[4]; потом подумал о городках, которые они сегодня утром проехали. Ферндэйл, Линден, Кастор, Нуксак[5]. Вдруг представил себе прислоненный к стене кухни матрац. И понял, что все это порождает в нем страх. Что он просто боится. Попробовал представить себе, как Эмили идет по балке под крышей сарая. Это тоже было страшно. Гарри снова закурил. На самом-то деле он спокоен, гораздо спокойнее, чем можно было бы ожидать, если учесть все обстоятельства. И он не собирался оставаться здесь жить, это он теперь понял. И его не огорчало то, что он понял. Теперь не огорчало. Все будет в порядке, решил он. Ему всего тридцать два. Не так много. Не старость. Конечно, со всем этим он здорово сел в лужу. Надо это признать. Но в конце концов, подумал он, это и есть жизнь, верно? Он погасил сигарету. Посидел немного и закурил следующую.

Завернув за угол дома, он увидел, что Эмили довольно успешно пытается пройтись колесом. Собственно, уже завершает переворот. Она легко встала на ноги, чуть спружинив в коленях, и увидела Гарри.

— Эй! — крикнула она, невесело усмехнувшись. Поднялась на цыпочки, подняв руки над головой, перевернулась вверх ногами и снова пару раз прошлась колесом. Он смотрел. Потом она крикнула: — Ну как? — Легко встала на руки. Не теряя равновесия, пошла на руках к нему, покачиваясь и болтая в воздухе ногами. Лицо ее пылало, блузка свисала на подбородок, но она шла. — Ну, ты решил? — спросила она, встав на ноги и едва переводя дух.

Он кивнул.

— И что?

Она бросилась на траву, легла на бок, потом повернулась на спину, прикрыв от солнца глаза согнутой в локте рукой. От этого движения обнажилась нежная грудь. Нарочно?

— Гарри? — сказала она.

Он прикуривал сигарету от последней спички. Рука дрогнула. Спичка погасла. Он остался стоять с сигаретой и пустым спичечным коробком в руке, глядя на безбрежную зелень леса за ярким в солнечных лучах лугом.

— Гарри, нам всего-навсего нужно любить друг друга, — сказала она. — Любить. Всего-навсего.