Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности

Продуто солнцем – все в огромных дырах

И время водопадом – сквозь меня

Но стыну гипсом видимость храня

В метро в такси на улицах в квартирах

Меня легко представить как коня:

Храп трепет плоть. Но вообще я сыро:

Вспотевший вкус черствеющего сыра

В рогоже скользких мускулов возня

Костюм дворец тюрьма – миллионы клеток

Страна пещер и чудищ – всюду лето —

В подмышках жмет – и много тайных мест…

Живем привыкли… кажется просторно…

Но вчуже видеть просто смехотворно

Как это решето спит! любит! ест!

Звезда ребенок бык сердечко птичье —

Все вздыблено и все летит – люблю —

И налету из хаоса леплю

Огонь цветок – все – новые обличья

Мое существованье фантастично

Разматываясь космос шевелю

И самого себя хочу настичь я

Стремясь из бесконечности к нулю

Есть! пойман!.. Нет! Еще ты дремлешь в стебле

Но как я одинок на самом деле

Ведь это я все я – жасмин и моль и солнца свет

В башке поэта шалого от пьянства

Ни времени не знаю ни пространства

И изнутри трясу его сонет

Не по любви а с отвращеньем

Чужое тело обнимала…

Не рада новым ощущеньем

На спинке стула задремала

Вина и водки нахлесталась

Подмышки серые от пота

Морщины страшная усталость…

Но предстояла мне работа

Меня вращали в барабане

Пытали в щелочном тумане

Под утюгом мне было тяжко!

И вот обняв чужую шею

Я снова девственно белею

Я пахну свежестью – рубашка!

Шкатулка медь сургуч бутыль с клеймом

Музейный стул – с помойки уворован

Мы в мастерской у Сашеньки Петрова

Покрыты даже пылью тех времен

Я – звучный ящик П о л и ф о н и о н ъ

На желтой крышке ангел гравирован

Вложи железный диск полуметровый —

И звон! и Вифлеем! и фараон!

Ведь были же трактиры и калоши —

Всего себя в тоске переерошу!

Когда ж печать последнюю сниму —

Рожок играет и коза пасется

В арбатском переулке на снегу.

Напротив итальянского посольства

Я – член но не каких-то академий!

Я – орган! но не тот куда «стучат»

Я – прародитель всех твоих внучат

Я – главный винтик в солнечной системе

Я от природы лыс и бородат

Я – некий бог издревле чтимый всеми

Я – тот дурак… Я – тот библейский гад…

Змий своенравен: нервы место время

Пусть хочешь ты да я-то не хочу

Я – тряпочка. Я – бантик. Бесполезно

Меня дружок показывать врачу

Но чу – почуял! Как солдат в бою

Я поднимаю голову свою

Стою горячий толстый и железный

Когда я обожрался барахлом

И стал до неприличия пузатым

Он придавил меня костлявым задом

И брюхо мне перетянул ремнем

Как бодрый шмель гудел аэродром

Волнуясь он стоял со мною рядом

А я – наружу всем своим нутром

Позорно перещупанным измятым!

Закрыли подхватили понесли…

Бродя по колеям чужой земли

Он верит в ярость своего таланта

А я устал я отощал давно

За что мне век закончит суждено

Цыганским чемоданом эмигранта!

Раскрыл меня ты на смех – наугад

На двести девятнадцатой странице

Оплыли свечи. Все кругом молчат

И дождь потоком по стеклу струится

Дорогой кони скачут и храпят

В кустах – огни! Предательство! Назад!

Мария спит смежив свои ресницы

И в лунном свете замок серебрится

Начало: «Граф дает сегодня бал»

Конец: «Убит бароном наповал!»

Я – пыльный том седого графомана

Но лишь открой картонный переплет

Предутренней прохладою пахнет

И колокол услышишь из тумана

……………………личаем кудри складки

…..и треснувшие крылья

Вдавились мощной длани отпечатки

….оверх легли тончайшей пылью

стекло крыло автомобиля

закружилась в беспорядке

……………………………………взмыли

мраморные пятки

беззвучно развалилась

лась половина

и на ощупь гладкий

странно наложилась

…ангельский и львиный

нет разгадки!

На сером различаем кудри складки

Орлиный глаз и треснувшие крылья

Вдавились мощной длани отпечатки

Века поверх легли тончайшей пылью

Куст блеск стекло крыло автомобиля

Реальность закружилась в беспорядке

Сквозь этажи сквозь отраженья взмыли

Блеснув на солнце мраморные пятки

Вселенная беззвучно развалилась

Реальности осталась половина

Все тот же камень – и на ощупь гладкий

Но на другую странно наложилась

Все тот же профиль ангельский и львиный

нет разгадки!

Венок обвили траурные ленты:

«От любящих врагов» «от профсоюза»

«ЧИТАЕМ ВСЛУХ» – друзья интеллигенты»

«ЗАБУДЬ И СПИ» – Божественная Муза»

«От неизвестной – НАКОНЕЦ-то ТЛЕН ТЫ!»

«ПРИЯТЕЛЮ – от Робинзона Крузо»

«ЕВРЕЮ – от Советского Союза»

«ЗАЧЕМ ТЫ НЕ УЕХАЛ? – диссиденты»

«СКОРБИМ И ПЬЕМ – деятели искусства»

«ПРОЩАЙ ДРУЖИЩЕ – водка и закуска»

«СДОХ БАЧКА! СДОХ! СОВСЕМ ПРОПАЛ – монголы»

«УШЕДШЕМУ С ТОСКОЙ – собака Ларри»

«СВЕЖАТИНКЕ! – кладбищенские твари»

«Соседи по могиле – НОВОСЕЛУ!»

То мяса нет – то колбасы то сыра

То шапок нет куда я ни зайду

Но я встречал и большую беду

Нет близких. Нет здоровья. Нет квартиры

Нет радости нет совести нет мира

Нет уваженья к своему труду

Нет на деревне теплого сортира

Нет урожая в будущем году

Но есть консервы РЫБНЫЕ ТЕФТЕЛИ

Расплывчатость и фантастичность цели

Есть подлость водка скука и балет —

Леса и степи, стройки и ракеты

Есть даже люди в захолустье где-то

И видит Бог! – хоть Бога тоже нет

Навеселе под мухой под хмельком

За друга для сугрева для настроя

У магазина вздрогнули – нас трое

А кто-то в одиночку и молчком —

Наклюкался надрызгался надрался

Как зюзя назюзюкался раскис

Набрался налакался настебался

До чертиков! до положенья риз!

Нарезался. Распался по-российски

Пьян в дребодан! в дым! в сиську и в сосиску!

– Поколбасись еще! похулигань

Спой песню нам про цветики-цветочки

Нафиздипупился. Дошел до точки

Пьянь распьянющая! Распьянь и перепьянь

На первой строчке пусто и бело

Вторая – чей-то след порошей стертый

На третьей – то что было и прошло

И зимний чистый воздух на четвертой

На пятой – вздох: «как поздно рассвело»

Шестая – фортепьянные аккорды

Седьмая – ваше белое письмо

Восьмая – мысль: «здесь нечто от кроссворда»

Ни две терцины: все что вам придет

На ум когда наступит Новый Год

И все о чем вы здесь не прочитали

И основное: то что мой концепт

Из белых звуков сотканный концерт

Поэзия же – просто комментарий

Гнилой кокос плывет в воде чернея

Гнилой канал оплавлен фонарем

Летят из Таиланда и Гвинеи

А друг мой умер в семьдесят втором

Хочу уехать в Ялту по весне я

В апреле мы вещички соберем

Что из того что мы с тобой умрем

Жила бы лишь земля – и радость с нею

Спадает с хвои снег по ветру вея

Дорожек сырь. Скамеек темный хром

Письменник бодр хотя мозгами хром

Душа подонка и лицо плебея

В Нью-Йорке Эдик вылез из сабвея

И жизнь и смерть он чувствует нутром

Четверг. С утра я позвонил в Москву

Сошел с крыльца на снег навстречу солнцу

Увидев близко розовую сойку

Обрадовался я что я живу

Дорогу помню – желтую постройку

Опять сегодня поздно я усну

А в дымчатое нежное высоко

Вливалась синь предвосхитив весну —

И что созвучно всей моей душе

Которую за много лет я снова

Сверкали звезды грозно и лилово —

Почувствовал

Да все мы – Я! но лишь на разных этажах

Страдания. Сквозь боль и бред предчувствуем

Себя. Иногда как будто рассветает. Тогда

Истина прозревает себя. Вот-вот

Коснется особенной ясностью. Сейчас —

Какой-нибудь сучок, ветка, намек, счастливое

Воспоминание. Уже соскользнул. Не

Удержаться на этом ослепительном

Острие. Сознание разорвано как

Осеннее дерево. Этот листок —

Улетающее вчера. Этот – зыбкое завтра. А этот

Совсем уже не ты. Снова ощупью

Жадно шаг за шагом, день за днем, ночь

За ночью. Но придет же Весна наконец?

Или Смерть?

Приснились мне превратности такие:

Я сочинил сонет. Но удивленно

Он вытянулся полкою вагона

И почему-то стал поездкой в Киев

Кружилось поле. Дверь гремела ручкой

Сбиваясь ямб стучал скакал по рельсам

Я полкой был! Колесами! Трясучкой

Томительной! – и вечером апрельским

Я был внутри сонета и снаружи

И я страдал, что это обнаружат

тогда опять Урал – служить солдатом

Но мой сонет бренчал стаканом чая

Смотрел в окно меня не замечая

И выглядел довольным и усатым

Есть голоса – футбольная команда

А твой негромкий отличу от всех

Как будто ласку гладишь – теплый мех

Еще я видел небо Таиланда

Там тысячи легчайших колокольцев

Как тысячи сладчайших богомольцев

Лепечут улыбаясь в синеву

Ты храм такой видала на картинке?

Твой смех колеблет медные пластинки

Ты радуешься значит я живу

Мокрые листья влипли в асфальт

Сентиментально гляжу на природу

На серое небо на серую воду…

В июне меня прихватило – инфаркт

Кажусь себе барином старого рода

Мол пожил и хватит – фойе и антракт

А кто-то гуляет и пьет! И кого-то

Сам черт не берет!.. Поразительный факт

Как выжила жизнь и поэзия в этом

Сплошном советизме! На вечер к поэтам

Опять участковый с повесткой пришел

Сейчас бы (пожалуйста – клетка и птица)

Израниться в кровь… или просто напиться…

Но в левом кармашке лежит валидол

Но что со мною, если не любовь?

А если я влюблен, то что же это?!

Само-му-чи-тель-ство!.. Простите, нездоров.

Заразный. Все. Не прикасайтесь. Вето.

Попался, влип – не рыпайся, не сетуй.

Ведь все живут, хотя умрет любой.

Банальная, как девка из балета,

Любовь, как смерть, расправится с тобой.

И будешь ты носиться без руля,

Безвольно плавниками шевеля,

Во власти волн… как говорит Петрарка…

Где шеи начинается изгиб,

Там темный завиток – и я погиб!

Я в зной дрожу! мне на морозе жарко!

Я помню год и месяц, день и час,

Твой локон юный, вид бесцветно-кроткий…

Тот человек…Где он теперь, сейчас

Тот иудей со шкиперской бородкой?

Я помню, мы накачивались водкой…

Пришла с подругой… Села не дичась…

И день был странный – длинный и короткий

В пустой квартире – в небе светлых глаз.

Я помню все – и тени на снегу

И даже то, что помнить не могу,

Как целовал тебя в тот вечер марта

Не я! Как упивался поцелуй

До крови! Как окреп и вырос хуй!

И ревность обжигает так же ярко!

Вся в ряске течет полудохлая Клязьма

В осоке видна утонувшая кукла

К осени – дождь… Но и солнышко дразнит

Окраина вся менструально набухла

На том берегу – магазины и праздник

Здесь кто-то крикнул а там кто-то гукнул

Там пьяный бежит. А другой безобразник

Чернеет в траве словно жук или буква

Что все это – кукла плакаты бараки?

Наверно какие-то тайные знаки —

И всюду рассыпанные человечки

И желтый закат за поселком – и даже

Лошадь белеющая у речки

В нечеловеческом этом пейзаже

«Большая роль в насыщении рынка това-

рами принадлежит торговле. Она

необычный посредник между произво-

дством и покупателями: руково-

дители торговли отвечают за то,

чтобы растущие потребности населе-

ния удовлетворялись полне-

е, для этого надо развивать гото-

вые связи, успешно улучшать проблемы улучше-

ния качества работы, особенно в отноше-

нии сферы услуг, проводить курс на укрепле-

ние материально-технической базы, актив-

но внедрять достижения техники, прогрессив-

ные формы и методы организации труда на селе»

Качается шар. Навстречу шару

Качается шар. Один в один

Влетают шары: один – пара, один – пара,

один – пара

Из сферы зеркальной за ними следим

Все отраженье. Предмет или дым

Шар или призрак. Подобно кошмару

Шар вырастает… Но вместо удара вместо удара

вместо удара

Шар исчезает поглочен другим

Несутся – слоятся шары пропадая

В третьем – в десятом – целая стая

В лжебесконечность уходят шары шары шары

шары шары

шары шары шары шары шары шары и т. д.

Стойте! Довольно! Не вынесу пытки!

Маленький шарик повисший на нитке —

Детский предлог для вселенской игры

Дом обжитой и барский – довоенный

Бывали в нем и Горький и Гайдар

Я помню фотографию: военный

До блеска выбрит – как бильярдный шар

Старуха знаменитая когда-то

Здесь ходит в джинсах в красном парике

И сценарист таинственный как дата

Весь в замше размышлять идет к реке

А солнце заходящими лучами

Чего-то освещает… И ночами

Из-за гардин в аллее мертвый свет

Как бьется сердце!.. Утром у столовой

Сидят вороны крупные как совы

На ветках увенчавших мой сонет

Такой большой!.. Такой…большая мама

Как Гималаи – вдаль – и нет конца

В тени – яйцо огромного лица

Не Будда это а скорее Брама

Он видит сны – и эти сны – Он сам:

Звездой – в песчинку… с губ раскрытых – прямо…

но сквозь вселенную он слышит голоса

И шарканье по гладким плитам храма

Тянулся хвост… ура дошли до пяток:

Глазеем на божественный порядок:

На каждом пальце – красная спираль

В неслышном свисте в вихре и содоме

Недаром мой отец – сапожник, Бёме

Вдруг понял я что этот мир – печаль

Снимаем обувь – уж таков порядок

Здесь Вечность спит «у времени в плену»

И храм ведет куда-то в глубину

От головы до колоссальных пяток

От локтя к уху взглядом я ползу…

Из полутьмы полузакрытым глазом

Мир как яйцо Он созерцает разом…

А мы – мы где-то шлепаем внизу

Очнись! опомнись! кто мы? что мы? где мы?

Вокруг застыли желтые монахи

И мрамор холодит подошвы ног…

Клыкастой маской усмехнулся демон

И вновь – надежды ужасы и страхи…

В закат рычит бензиновый Бангкок

Улыбчивые старцы-мудрецы

Разглядывают диаграмму жизни

—Поэтом будет… при социализме…

– Судьба печальная – заметил Лао-цзы

И вот родился я в своей отчизне…

Была война…Давили подлецы…

На грядке кошка ела огурцы…

Скучища – хоть на лампочке повисни!

Вдруг выигрыш – поездка в Сингапур

И тут где жизнь как сладкий перекур

Я фреску увидал в китайском храме

Там на стене где ивы и дворцы

Улыбчивые старцы-мудрецы

Беседуя склонились к диаграмме

В Северодвинске помню я кафе

Как будто МОЛОДОСТЬ а может быть и

ЮНОСТЬ

Оно похоже было на бездарность

И пахло тухлым пластиком внутри

А из Елабуги привез я сувенир

Гвоздь кованный и синий на котором

Цветаева повесилась*… В Саранске

На улицах я видел дохлых крыс

– Эй, посмотри! – по бронзе я стучу

Мне в Пензе показали каланчу

Пизанскую. Придавит ведь засранцев

Пухов и сер – не Серпухов – Париж!..

Ну чем еще тебя расшевелишь —

Нашествием китайцев? африканцев?

Белеет призраком… блестит летучей солью…

Снег выпал рано. На лесной дороге

Как Чичиков – по рельсам – петушком

А там рукой подать до Ивантеевки

Два десятка каменных коробок

В модных брюках и дубленке

Ходят местные девчонки

На одном заводе как в родном колхозе

Здесь под Москвой – хоть вой – земля родить стала

Железные овощи – станки и ракеты

Лишь название деревни – ни к селу ни к городу

Из Ивантеевки я возвращаюсь лесом

В снегу и солнце – заросли малины

Прогулки вообще полезны для здоровья

Вот отлетела – серая как моль

Вот развернулась – пестрая как веер

Навязчивые – только им позволь —

Всю ночь стучит и движется конвейер

Рассыплются – горох или фасоль —

Не соберешь – еще и сам рассеян…

ОГРОМНЫЕ И БЕЛЫЕ КАК СЕВЕР

Мучительная как зубная боль

Расставлены как шахматы – для дела

Застенчивая – держится в тени

И та которую хоть за уши тяни

Не вытащить – так накрепко засела!

Есть мысли в кресле, мысли на ходу

И э т а мысль к которой я иду.

Зажегся свет… И в полу – непрозрачном

В стекле возникли лампа стол и я

Угадывалась комната моя

Но фото было призрачным и мрачным

Т а м сквозь меня просвечивали ели

Далеких зданий острые огни

А т у т был пол и все на самом деле

Хоть сам себя за ляжку ущипни

Я ущипнул себя – не удержался

Но крикнул он – из черной немоты!

А в зеркале напротив отражался

Еще один двойник и демон – ты

И с ужасом друг друга наблюдали

Три разных стороны одной медали

Лежу затылком чувствую: о н о

Распахнуто – как будто дышит ветка

Хочу взглянуть. Но возникает некто

—Вам шевелиться не разрешено

На потолке – кукушечье пятно…

Досадно! глупо! Вот что видят все кто…

Еще – на двери – марлевая сетка

Но слава Богу в мире есть окно

Там облачно – недаром тень в палате

Там в белой раме – город на закате

Далеко – пляж… зеленая волна…

Так явственно что можно все потрогать!

С трудом в подушку упирая локоть

Я обернулся: за окном – стена

Появилась из‐за края скалы на дороге

В чем-то белом подобно тунике. Соски едва

Обозначены, худые колени. В тени лица —

Светлые глаза еще светлей. Миловидность

Юной некрасивости; козья мордашка

Усмешка – быстрый язычок – еле уловимое

Движенье ящерицы. Массив Карадага

Высвечен голубизной. Отрок. Лаванда. Рыба.

И как в н а ч а л е – в музыке и сини

С пучком колючек воронцов полыни

Она прошла ничем не выражая

Божественного отвращенья к миру

И было мне дано (ему – Сапгиру)

Понять что муза не моя – чужая

Меж Карадагом и Хамелеоном

Как серая жемчужина – залив

Художник на скамье нетороплив —

Рисует скалы точек миллионом

Полынным кругом горы очертив

Сказал Господь: «Здесь будет хорошо вам»

И в солнце на тычке вином дешевым

Упился интеллект и примитив

Где в балахоне греком шел Волошин

Хип «ловит кайф» двусмыслен и взъерошен

Письменники здесь пишут похабель

И в самый цвет махровым их идеям

Живую душу сделали музеем

И Планерским назвали Коктебель

Похожа на Японию Пицунда

Зимою в дождь – и небо как гримаса

Какого-то свирепого абхазца

Газета мокнет – из Москвы – оттуда

Там липнет снег… огни… представить трудно

Безвольные во власти Фантомаса…

Мыс в пену накренясь скрипит как судно —

Вдруг лопнул ствол сосны – наружу мясо!

Обречены на грусть и прозябанье

Мы смотрим в небо… Бледными губами

Едва живем… Что час назад промокло —

Все высохло. И ездит по балкону

Наперекор всемирному закону

Стул алюминиевый, что ему – наши стекла!

Гранитный парапет. Москва-река

С утра такси несутся от вокзалов

Мильоны пришлых, тьма провинциалов

Кипят как дрожжи в капле молока

Ночная – корпусами облаками —

Незрячий взгляд, разжатая рука —

Раскинулась и дышит словно Каин

В беспамятстве – уж очень велика

И снова «холодок бежит за ворот»

Для интуриста скучен этот город:

Ни супер-шоу ни реклам ни сект…

Но вдруг пустеет Ленинский проспект

От Внукова как будто ветер вытер —

Текут машины… где-то там – правитель

Ни лошади на Аничковом, ни да-

же Летний сад осеннею порой

Ни бывшей и стареющей обида

Ни Петр ни змей ни бог и ни герой

Ни в ЕВРОПЕЙСКОЙ лилии модерна

Ни ростры – их русалочьи хвосты

Ни то что всем хронически вам скверно —

(В муть в душу разведенные мосты) —

Другое помню. Утром у вокзала

Шла троица. Ночной триумвират:

Большой как блин дворовый опивало

Алкоголичка – косточка рабочья

И рыженький – сомлеешь встретив ночью

Им двигался навстречу Л е н и н г р а д

Пообещала – значит выйдет скоро

Одну бутылку подобрал в подвале

Другие две строители мне дали

Купил треску и пачку БЕЛОМОРА

Стучал в окно – играл как на рояле

«Май дарлинг» вызывал – для разговора

Шипел мяукал… приняли за вора

Ушел в подъезд – опять меня прогнали

Что бормочу лишь ей одной понятно

Вон за стеклом – и нос ее и пятна —

И вертикальный с золотом зрачок

Отец ее и враг из дома вышел

Зачем сказал он то что я услышал? —

«Влюбленный в нашу кошку дурачок»

И пил и ел – влюблялся второпях

Вдруг – шум! Побили… Убежал хромая…

Крик чаек… Сплю у моря на камнях

Булыжники как бабу обнимая

Смеюсь глазами: кто ты дорогая? —

Весь в белом летчик – может быть моряк —

И в руки нам – все мандарины рая! —

Все приобрел, все в жизни потеряв

В хоромах спал – на простынях бывало —

Противно холодно – и в душу поддувало…

Общественность? – уж как-нибудь я сам

Ни возраста ни близких ни заботы —

Лишь солнце – сквозь вино… Не знаю кто Ты —

Провеял ласково по редким волосам

Явился самозванец самиздатом

«Тень Грозного меня усынови…»

Мнил – цезарем, любимцем меценатом

Отторгнут – чужеродное в крови

Развращены бездельем блудом блатом

Ворье и грязь – кого ни назови

Сопливясь от усердья и любви

Да! сильного признаем Старшим Братом

И между тем как свиньи жрут почет

Толкается! – под ребрами печет

И чует правду – прожигает просто

(Тень Грозного?) Встряхни ж нас царь Борис

Да крепче поухватистей берись

Чтоб отлетел весь мусор гной короста!

Бородачи пузаны – малышня

Гуляем во дворе нарядных ясель

Лепечем и пузыримся: ня! ня!

Визжит как смерть! – упал и нос расквасил

Влез на горшок величие храня

Все девочек исследует – мамасик

Обиделся: не поняли что – классик

Дым! шоры! обезьянник! злоба дня!

Когда иду я через Крымский мост —

Стальные фермы – балки вперехлест —

Заклепки в два ряда – стальные шляпки —

Весь в солнце – над рекою – в пустоте

Теряя чешую монетки перья тряпки

Завидую высокой простоте

Вьюном ефросинья вся в желтых цветочках

У ржавой трубы где труха и кирпич —

Мильон срамокашек… пук лапушек сочных

И скромный лиловый иван-ильич

Хлион и валерия – белые точно

Движенье души – все равно не постичь

И чемпиоза – махроза мистич-

ческая – вся в клопах и окантах барочных!

Собрать эту живность и нечисть в канаве

Домой принести и поставить на стол

Принюхайтесь к этой любви и отраве —

Как будто здесь чистили рыбу и жрали

Арбуз пили пиво газету марали —

И кровью и спермой букет изошел!

И плоти-то в ней не было почти —

Одна улыбка. Смерти что за пища! —

Пронзительные светлые глазищи

А вот о н а возьми и предпочти

Споткнулась и лежит на полпути

А там весной как соловьи засвищут

Ее покойный Цыферов отыщет

И скажет: «Есть надежда… не грусти…»

Искусство лезло в парки и в квартиры

Бульдозеры корежили картины

И коршуном над паствою – Оскар…

Соратница! пьянчужка! анархистка!

Ты – с нами! мы – с тобой! мы здесь! мы близко!

Вот только б тебя Генка отыскал

Мой тесть Гуревич Александр Давыдович

И музыкант из Праги Глеб Ерохин

Солагерники – что вы там навиделись! —

И снова вместе – тени духи вздохи

И собеседник мой пожалуй с виду лишь

Еще вполне – он мертв – и ухо в мохе

А если жив ему не позавидуешь —

Кариатида вымершей эпохи

Но в памяти живет и ходит Прага

В глазах блестит предательская влага

Как бриллиант весь мир омыт в апреле

Вон Федоров идет по тротуару

С ним – Цыферов… И эту знаю пару

Кто умер тот живой на самом деле

Был автобус – ехали к Юло

Было бледно ветрено и тонко

Бормотала старая эстонка —

Их глаза что лед или стекло

Было море ласковей теленка

Лес сквозил что аиста крыло

И шоссе куда-то вверх вело

– М е т с а к а л м и с т о о – наша остановка

Свечи на земле – на мокрой хвое

Пламя белое стоит как неживое

Позабыл я, ты в каком ряду?

Все что первым – жизнь насквозь – заметил

Чем сквозь холст – в порыв бумаги бредил

Так и знал что я тебя найду

Сугробом кровля – овощехранилище

С зарей приводят женские бригады —

Штаны платки бушлаты и заплаты

Внизу темно и скользко – запах гнили еще

Зато попеть позубоскалить рады

Всему научат в лагере: училище

—А эта блядь откуда еще вылезла? —

Глаза блестят и губы виноваты

—Скучает дура по тебе траншея! —

Из-под тряпицы тоненькая шея —

Картофелина вроде проросла

Вверху белеют смутные окошки…

Возились двое на горе картошки —

Да это ведь любовь у ней была

Весь встрепанный и потный со двора

Вбежал: отец!.. И сразу тихо стало

Из темных рук бумага выпадала —

И той бумаге не было конца

Он плакал половиною лица

Над Витебском над мятой похоронкой —

И горе вдаль веревочкой – воронкой

Закручивалось – дымная дыра

Устами – всеми звездами крестами

Отец рычал хрипел: «Будь проклят Сталин!»

Обмолвился?.. Ослышался я? да?

Не Гитлера винил он в смерти сына…

Пусть жжет вас пламя Страшного Суда! —

Да керосина больше! керосина!

Оказывается не чуждо чувство юмора

и птицам. Вот – бросаю палку пуделю —

Палка перед ним как живая прыгает

по асфальту. Ранний октябрьский

иней выбелил траву кусты. Оттуда

за нами ворона следит с любопытством

Лохмушка радуясь гарцует, перехватывая

белыми зубами толстый прут крошит

Бросаю снова. С элегантностью пантеры

ворона низко проносится над пуделем

опережая подхватывает палку – выронила

в притворном ужасе: «сыр выпал!» – тот кидается

Вдруг сообразив оскорбленно заливается лаем

Она смеется клюв беззвучно разевая

«Поэзия земли не знает смерти» —

Счастливая земля и небо Китса!

Перелистаешь, так и екнет сердце:

Двадцатый век – последняя страница?

Там чудище в тумане черным чертит

А здесь в березняке – и снег и птицы

И слышно как деревьям лето снится…

Опомнитесь! замрите и не смейте!

…что графоман я понял по затылку

Поставил абрикосовой бутылку

И высыпал на стол орехов грецких

День остывал – дышалось в Коктебеле

И так хотелось «плыть и плыть без цели»

Под ровный гул стихов его – советских

Здесь воздух весь – полынь – и небо птичье

Потеки лавы, камень как нарост

Кто растолкует мне косноязычье? —

И отчего возник незримый мост?

Над Коктебелем ярче сфера звезд

Явился дух – знакомое обличье

Спала под легкой тканью Беатриче

Воробышком – так осторожно нес

Он огневел – и все во мне дивилось

Насквозь – гора и моря полоса

Приблизился – невероятно вырос…

Зрю: виноградом сердце на ладони

Он дал вкусить свой дивный плод – Мадонне —

И я проснулся в горе и в слезах

Никитский сад – твой камерный театр

Здесь все деревья – духи и актеры

Все гонишься за призраком который —

В зеленый бархат… В дырочку следят…

Ты сам для них – и дух и экспонат

Спускаясь к морю ты уходишь в горы

Где – гул аплодисменты разговоры

Где – Горького и Невский и Монмартр

Здесь все отрепетировано, даже —

Твоя фигура на вечернем пляже

И горы декорацией висят

Что там мелькнуло – чайка ли?.. собака?..

Когда себя сыграем как спектакль

Пусть занавесом нам – Никитский сад