Сорвать банк в Аризоне

Глава 11. Это судьба

Раньше я относился к Джиму скорее с симпатией, как всякий удачливый искатель благосклонности жены смотрит на пострадавшего мужа — никто из нас не может ручаться, что сам когда-нибудь не окажется в такой же ситуации. Даже когда Инка рассказывала мне о том, как Джим заставил ее, дрожа от страха, искупать свою вину перед ним, я, если и не одобрял Джима, то мог понять его. Конечно, я не стал бы натравливать на человека ФБР, чтобы разрешить собственные семейные проблемы — но и это я мог бы ему простить. Но когда Джим по-мальчишески устроил мне мелкую гадость — выбросил в овраг ключ, который я буквально выдавил из него, — от моей симпатии не осталось ни следа. Джим поступил со мной по-свински — настоящий рогоносец.

Самое скверное было то, что я никак не мог обойтись без этого проклятого ключа. Никогда в жизни Сэм С. Льюис не поверил бы моему — совершенно правдивому — рассказу о том, как Джим и ФБР устраивали мне ловушку. А если бы и поверил, то зачем ему лишние проблемы с ФБР, если все уже успокоилось и ограбление банка обернулось ложной тревогой. Нет, на сочувствие и помощь Сэма рассчитывать не приходилось. Как ни печально, все, что мне оставалось — это найти ключ и использовать его по назначению — добраться до компьютера на моем бывшем рабочем месте.

Искать маленький ключ среди россыпи камней — это, конечно, гиблое дело, и при других обстоятельствах я бы и не стал пытаться. Это в точности как та самая соломинка, за которую хватается утопающий. Но ничего, кроме этой соломинки, у меня в запасе не было, и я обреченно повернулся лицом к склону каньона.

Склон казался не таким уж крутым, но спуститься по нему на восемь метров на своих двоих нечего было и думать. Ползти вниз на четырех, цепляясь за немногие укоренившиеся среди камней кактусы и нащупывая ногами расщелины, я тоже побоялся. Оставалось идти по тропинке вперед и искать более или менее пологий спуск вниз. Такой нашелся минут через десять и, хоть и не на четырех точках, а, скорее, на пяти, но я все же скатился на дно каньона довольно благополучно — вот когда я порадовался, что надел джинсы, а не шорты.

По дну когда-то, видимо, протекал ручеек, и вдоль его высохшего русла тянулась полоска каких-то низких кустарников, перемежаемых все теми же кактусами. Они росли не очень густо, и я подумал, что отыскать среди них упавший ключ, пожалуй, можно. Я стал медленно возвращаться к тому месту, где стояли мы с Джимом — ориентиром мне служил Большой камень на весу. Внизу было еще жарче, чем на тропинке. Поскольку я все время смотрел под ноги, я не наступил ни на одну ящерицу, которых тут было множество — от совсем маленьких, до больших, размером в мою ступню. Но высматривал я не их — я опасался, как бы не наступить ненароком на змею. Змей в Аризоне тоже немало, в том числе и смертельно опасных гремучих змей, а здесь, в заповеднике, их должно было быть особенно много.

Однако, слава Богу, я не встретил ни одной змеи, пока брел к своему ориентиру. Завидев короткую тень от Большого камня, я остановился. Джим не размахивался, так что очень далеко ключ улететь не мог. Я начал поиски от русла, тщательно осмотрев землю в просветах между кустарниками и кактусами, которые отгибал ногами в кроссовках — совать руки между кустарниками я не рисковал, потому что боялся змей. Через полчаса, разворотив всю растительность вдоль русла метров на десять вперед и назад, я выпрямился — у ручья ключа не нашлось. Не видно его было и на подходах к склону, где растений было поменьше. Осмотрев эти полоски земли и камней я понял, что придется лезть наверх, прямо по тени Большого камня, прочесывая по дороге все, до чего удастся дотянуться.

Опыта лазания по скалам у меня не было никакого. Все же, в детстве я немало полазил по деревьям и по развалинам — кое-где они еще оставались в Минске, а особенно в окружающих маленьких городках, со времен войны. Какое-то бессознательное ощущение того, как управлять своим телом и балансировать на одной ноге, поставленной на камень или вставленной между камней, у меня осталось, и благодаря ему я медленно пополз вверх. На высоте метров трех мне встретился мясистый кактус, обойти который было невозможно, а хвататься за него голыми руками не хотелось — уж очень он выглядел колючим. Я остановился перед этим препятствием, изучил подходы к нему и, в конце концов, нашел выход — пропустил его у себя между ног. Мой расчет оказался верен — джинсовая ткань сдержала колючки, хотя, конечно, рисковал я немалым, можно сказать — самым дорогим.

Почти сидя верхом на этом кактусе, я огляделся и — хотите верьте, хотите нет — увидел злополучный ключ! Он висел, словно специально надетый, на кактусе побольше с еще большими колючками в паре метров выше меня. Он не брякнулся на камни — вот почему я не услышал, как он упал. Если бы не красный брелок с голубым Микки-Маусом, я бы в жизни его не заметил. А так он торчал на тусклой зелени кактуса прямо как цветок — вместо настоящих цветов, которые еще не расцвели. К сожалению, между моим кактусом и кактусом с ключом лежала гладкая, без единой расщелины скала, и долезть до него можно было только сделав большой крюк в сторону, да и то еще неясно, вышло ли бы это. Поэтому я поступил по другому. Я набрал горсть камней, скопившихся у подножия моего кактуса и запустил их, как картечь, в надежде сбить ключ. Мне это удалось с третьей попытки, когда запас камней уже кончался. Правда, подхватить падающий ключ не получилось, но зато я проследил глазами за его траекторией и теперь знал, где искать его внизу.

Процесс спуска состоял, в основном, в том, чтобы слезть с кактуса, не разорвав при этом джинсы — потому что одними джинсами дело бы не обошлось. Как только я расстался с кактусом, я просто прижался, насколько мог, к склону и заскользил вниз. Я получил несколько ссадин на локтях и ладонях, но это были пустяки. Оказавшись на дне, я выпрямился — ноги все-таки дрожали — и пошел к тому месту, где упал ключ. На этот раз я нашел его без труда и засунул в задний карман.

Еще через полчаса я уже стоял на площадке перед кассой. Джима с его джипом давно и след простыл и вообще, кроме моего «Камаро», перед кассой стоял только еще один драндулет, почти такой же ободранный — наверное, он принадлежал широкоскулой кассирше. Я сел в свою машину и, громыхая на крутых поворотах, доехал до выхода из заповедника. Здесь я запарковал «Камаро» на обочине и направился в маленький домик на возвышении.

Я не ошибся — в домике находился туалет. Я смыл с лица грязь и пот моей прогулки, промыл ссадины и вообще привел себя в порядок. Как я ни привык к американскому комфорту, этот туалет в заповеднике Чирикахуа все-таки меня поразил. Ничего особенного в нем не было, все как в стандартном туалете где-нибудь в Макдональдсе — чистый унитаз и раковина, чистые белые бумажные салфетки, большое зеркало на стене и даже кондиционер. Поражало другое — американский стандарт оставался таким же и здесь, на самых что ни на есть задворках Соединенных Штатов, в заповеднике на границе штатов Аризона и Нью-Мексико, где и людей-то не было ближе, чем за сорок миль в Вилкоксе. Я с тоской вспомнил общественные туалеты на главном проспекте моего родного Минска — несмотря на то, что в начале девяностых они перешли в частное владение, начали взимать плату и, тем самым, вроде бы стали уголками капитализма, они остались такими же грязными, как и во времена развитого социализма.

Назад в Вилкокс я приехал уже часам в двум, и, первым делом, отправился в Макдональдс перекусить. В Вилкоксе один Макдональдс, расположенный неподалеку у выезда на хайвей, и ехать к нему надо через центр города. По дороге я видел плакаты, зазывающие на ежегодный аукцион скота, но не разобрал, когда же он состоится. Зато я узнал, что в начале века, когда Аризона была еще территорией, а не штатом, Вилкокс считался «Столицей скота», самым крупным скотопродажным центром в стране. Между прочим, что-то «самое» всегда находится в любом американским городке — может быть, поэтому американцы редко чувствуют себя провинциалами.

Дорога в Тусон была почти точным повторением утреннего путешествия из Тусона в Вилкокс — даже солнце так же светило в глаза, только не с востока, а с запада. Орлы, правда, уже не парили над горами, а жара была явно сильнее, чем утром. Я добрался до Тусона только с заходом солнца, потому что в пути останавливался в Бенсоне и провел лишних полчаса в блаженном холоде кондиционированного магазинчика на автозаправке, прихлебывая кока-колу со льдом — еще через час вся эта кока-кола проступила пóтом на моей спине.

Хоть и уже стемнело, мой молодой друг Билл все еще плескался в бассейне при свете двух фонарей, установленных во дворе у входа. Я крикнул ему, чтобы он подождал меня и вскоре присоединился к нему. Мы немного поплавали вместе, а потом вылезли, уселись на железную скамейку рядом с бассейном и Билл спросил, как мои дела.

— Я все жду, когда тебя посадят, — сказал он, — а ты все еще на свободе. Интересно, как это тебе удается?

— Не надейся, — ответил я, — для русской мафии у твоего лейтенанта Санчеса руки коротки. А если серьезно, мои дела гораздо лучше, чем были два дня назад. Понимаешь, выяснилось, что никто никакие полтора миллиона не украл. Это была просто ошибка компьютеров.

— Вот видишь, — удовлетворенно сказал Билл, — я ведь сразу увидел, что полтора миллиона — это не для тебя. Все-таки у меня есть задатки хорошего полицейского — как ты думаешь?

— По-моему, ты просто прирожденный полицейский, — отозвался я, посмеиваясь про себя. Знал бы этот начинающий детектив про наши с Зиновием дела! — А, вообще-то, ты давно в полиции?

— С детства, — неожиданно ответил Билл.

— То есть, как это? — удивился я. — Ты что, состоял в каких-нибудь юных друзьях полиции? Я никогда о таких не слышал, но, может, это только у вас в Тусоне?

— Нет, — сказал он, — просто я родился в семье полицейского. И мой отец служил как раз в университетской полиции. Хочешь, я покажу тебе альбом о моем отце?

— Давай, — согласился я, не совсем понимая, что же Билл имеет в виду.

Билл сбегал в свою квартиру и вернулся с большим кожаным альбомом в руках. Он снова уселся рядом со мной и раскрыл альбом. Первая страница альбома была затянута прозрачной пластиковой пленкой, под которой виднелась большая цветная фотография человека в полной полицейской форме, в фуражке и при оружии. Человек обладал несомненным сходством с Биллом, и на вид я бы дал ему лет сорок. Только я хотел спросить Билла, где его отец сейчас, как он перевернул страницу и я увидел еще одну фотографию. На ней лейтенант Санчес, в полной парадной форме, но моложе, чем сейчас, протягивал свернутый в треугольник звездно-полосатый флаг молодой заплаканной женщине, сидящей на стуле позади темно-коричневого лакированного гроба, занимавшего весь передний план фотографии. Рядом с женщиной сидели двое ребятишек — мальчик лет двенадцати и совсем маленькая девочка.

— Господи, Билл, что случилось с твоим отцом? — спросил я.

— Погиб при исполнении служебных обязанностей в январе тысяча девятьсот девяносто третьего года, — четко ответил Билл, и добавил — Вот уже семь лет прошло.

— А это ты? — показал я на мальчика на фотографии.

— Да, — сказал Билл, — а это мои мать и сестра. Они тоже живут в Тусоне, но я стал жить отдельно, когда после школы пошел работать в полицию.

— А как погиб твой отец? — осторожно спросил я.

— Тут все изложено, — Билл снова перевернул страницу. — Видишь, все газеты об этом писали, — добавил он с гордостью.

В самом деле, остальные страницы альбома были заполнены газетными вырезками. Отец Билла погиб прямо на территории университета из-за глупой случайности. Поздно вечером они вдвоем с напарником объезжали университет по обычному патрульному маршруту. Вдруг в машине раздался телефонный звонок — полицию вызывали к близлежащему общежитию. В общежитии происходила вечеринка по случаю начала семестра, и двое студентов, слегка выпив, крупно повздорили. Один из них, алабамец, будучи новичком в Аризоне, не удержался и назвал другого, черного парня, ниггером. Тот повернулся, пошел в свою комнату и вышел оттуда с пистолетом. Обидчик бросился бежать, а обиженный, размахивая пистолетом, помчался за ним. К этому времени отец Билла с напарником уже знали, что случилось и ринулись на перехват. В большой сквозной двор одного из университетских корпусов все четверо вбежали одновременно — алабамец и его преследователь с одной стороны, и отец Билла со своим напарником с другой. Увидев друг друга, все остановились и черный парень выстрелил в алабамца, но не попал — пуля ушла в сторону, никого не задев. В ответ напарник отца Билла тоже выстрелил и эта пуля нашла цель, но, к сожалению, не ту, для которой предназначалась. Отец Билла стоял впереди, уже почти на середине двора и перекрывал линию выстрела. Пуля угодила ему под левую подмышку, в место, не прикрытое бронежилетом и ударила прямо в сердце. Отец Билла умер на месте.

— И что было потом? — спросил я, несколько ошеломленный этой страшной и вместе с тем несуразной историей.

— Ничего, — ответил Билл. — Отца похоронили, и мы стали получать за него пенсию. Мама так и не вышла снова замуж. Лейтенант Санчес — он уже тогда был начальником — и другие из полиции часто у нас бывали, и, когда я окончил школу, я уже знал, что пойду в полицию.

— А его напарник? — снова спросил я. — Что с ним случилось?

— Тоже ничего, — сказал Билл. — Служебное расследование его полностью оправдало. Но все-таки он не остался у нас — уволился и уехал из Тусона. Черного парня судили за создание опасной обстановки, и он отсидел несколько месяцев — ведь он сам никого не убил и не ранил. А алабамца даже не привлекали к суду, он всюду проходил только как свидетель.

— Да, — сказал я, — прямо и не знаю, что тебе сказать. Спасибо, что поделился со мной. Теперь я понимаю, почему ты стал полицейским.

— Спасибо на добром слове, — ответил Билл. — Понимаешь, как полицию ни ругают, а все-таки мы стоим на пятом месте в списке самых уважаемых в Америке профессий — вместе с учителями и инженерами. А на первом месте знаешь кто? Медсестры.

Мы распрощались, и я вернулся к себе. День выдался сегодня тяжелый и нервный, так что мне уже по-настоящему хотелось спать. Но ночь предстояла тоже беспокойная, и перед тем, как рухнуть на кровать, я поставил будильник на два часа.

Проснулся я по звонку будильника и, откровенно говоря, будь на то моя воля, спал бы и дальше. Я многого натерпелся за эти три дня, и несколько лишних часов сна мне бы не помешали. Однако пока было вставать и отправляться в университет, чтобы завершить, наконец, мои дела в городе Тусоне. Я с трудом поднялся, побрел в ванную, по привычке принял душ и, когда уже начал бриться, сообразил, что вокруг глухая ночь — вряд ли я испугаю кого-нибудь своей однодневной щетиной. Это меня развеселило — я даже рассмеялся вслух. Звук смеха отразился от зеркала, перед которым я стоял с намыленной щекой и от кафельных стен крохотной ванной комнаты. Я вдруг осознал, как мне не хочется никуда идти, а тем более в ночь, где темно и страшно. Наверное, так же страшно было бедной Инке — а ведь она еще и боялась, как бы я не проснулся. При этой мысли я устыдился своей слабости, решительно добрился и вышел во двор.

Ночь была непроницаемо черная, еще темнее, чем сразу после заката, когда мы с Биллом сидели у бассейна. Я подошел ко входу, где горели фонари и, мельком взглянув на почтовые ящики, укрепленные на стене у входа, вспомнил, что почту я сегодня не проверял. В своем ящике, кроме обычной никому не нужной рекламы, я нашел только одно письмо, которое стоило внимания. Адвокат Стьюарт Розенбергер, на своем фирменном бланке, представлял мне счет на общую сумму одна тысяча семьсот одиннадцать долларов сорок два цента «за оказанные услуги». Каким образом Стьюарт оценил свои услуги именно в такую сумму, да еще и с центами, я понять не мог, а спросить у него — я знал — мне будет неловко, хотя любой американец так бы и сделал, причем в первую очередь.

Я сунул письмо в карман и отправился по нахоженному пути вдоль все той же Парк-авеню, погруженной теперь в полную тишину. Ночью она еще больше походила на украинскую деревню. Луна светила вовсю, приближаясь к полнолунию, так что фонари, которые стояли только на перекрестках, были, в сущности, не нужны. Пока я дошел до университета, меня громко облаяли три собаки — конечно, из-за заборов, оставаясь на своей безопасной территории. Утром этих собак не было слышно — то ли они предпочитали дрыхнуть в теньке во время жары, то ли днем их лай терялся среди других звуков.

В расположении университета тишина казалась еще глубже, но света прибавилось — фонарей стало больше и в кое-каких зданиях попадались отдельные освещенные окна. В нашем административном здании, однако, не видно было ни одного огонька. У входа я остановился и огляделся вокруг. Я не заметил никакого движения — только вдали между зданиями медленно проехал полицейский патруль, такой же, как тот, в котором когда-то погиб отец Билла. Они не могли меня заметить — я стоял в тени, — но все равно я испытал неприятное ощущение, как будто оказался на виду. С некоторым усилием я напомнил себе, что никто не запрещает сотрудникам университета входить в здания ночью, и полицейские, даже если бы и увидели меня, ничего плохого бы не заподозрили. Я повернулся к входной двери и вставил в нее ключ.

Ключ, слава Богу, не только влез в прорезь замка, но и повернулся. Не то, чтобы я сомневался в честности Джима — вряд ли он успел бы подменить ключ, — но все же на душе стало как-то легче, когда дверь открылась. Я вошел в вестибюль, где тускло мерцали ночные лампы и подошел к лифту. Лифт, ясное дело, ночью не работал — об этом я не знал, а Инка мне тоже ничего не сказала. Я открыл железную дверь на лестницу, с тоской посмотрел снизу вверх в ее квадратный бетонный колодец и начал подниматься на восьмой этаж.

Уже на третьем этаже я почувствовал, как ноют мышцы на ногах, натруженных на тропах Чирикахуа. Но одышка не появлялась, и я благополучно вышел из лестничной клетки в коридор восьмого этажа только слегка запыхавшись. Свет в коридоре не горел, но я и не стал его включать, потому что луна висела как раз над стеклянной боковой стенкой и все и так было прекрасно видно. На двери в наш отдел произошли изменения — табличку с моим именем уже сняли. Быстро же Сэм отреагировал, мимоходом подумал я. Еще один раз сердце мое дрогнуло — а вдруг ключ не подойдет теперь уже к этой двери, — но все опять обошлось. Дверь отворилась, и я оставил ее раскрытой настежь, чтобы лунный свет хоть частично освещал бывший мой кубик.

Кубик выглядел не так, как вчера, когда он был совершенно пустым. Сегодня на столе стоял компьютер, который светился кое-где маленькими зелеными огоньками, показывая, что он подключен к сети. Выключен был только монитор.

Я сел за компьютер, включил монитор и дрожащими пальцами набрал серию команд, запускающих связь с внешним миром. Одновременно я проверил адрес этого компьютера и с облегчением увидел, что он такой же, как и у моего прежнего рабочего компьютера. Я даже перекрестился мысленно — уж очень гладко все шло до сих пор. Как только система запустилась, я открыл сайт брокерской компании, где лежали мои деньги и, первым делом, изменил защиту моего счета. Теперь я мог подключаться к нему с любого компьютера, а не только с имеющего определенный адрес — это и было то, что мне следовало сделать еще тогда, когда я впервые увидел, как лейтенант Санчес входит в двери нашего отдела. Ну, да задним умом все крепки — слава Богу, хоть сейчас все было, наконец, в порядке. Оставалось только дать команду на продажу всех моих акций и превратить мои пятьдесят тысяч в живые деньги — эта команда будет выполнена утром в понедельник, как только откроется биржа.

И вот тут мое счастье мне изменило, и судьба нанесла мне по-настоящему ошеломляющий удар. Это была именно судьба — как бы я ни барахтался, уйти от нее все равно не удалось бы. Все мои ухищрения — трудолюбивое накопление банковских активов по методу Зиновия, отчаянная борьба с ФБР и лейтенантом Санчесом, выманивание признания у Инки и даже рискованное свидание с Джимом, — все это ничего не значило перед лицом слепой судьбы и ничему не помогло.

Когда я взглянул на страничку, где размещались курсы различных биржевых индексов, я поначалу не поверил своим глазам. За один сегодняшний день, четырнадцатого апреля двухтысячного года, индекс НАСДАК обвалился до трех тысяч трехсот, то есть, по сравнению с началом недели, он упал больше, чем на четверть! Никогда за всю свою историю этот показатель не знал такого провала, и никто — а я меньше всех — не мог такое предусмотреть. Причем хуже всего пришлось компаниям, связанным с быстро растущим бизнесом на Интернете. Эти компании, казалось, имели бесконечную перспективу, и их акции раскупались немедленно, сразу после выпуска. А сейчас их курс за один день снизился в два, а то и в три раза — а ведь все мои деньги были как раз в этих перспективных акциях!

Короче говоря, из моих пятидесяти тысяч едва уцелели пятнадцать. Еще вчера — еще даже сегодня утром, — я мог бы спасти вдвое больше. Но судьба не позволила мне этого сделать. Это было так обидно, что я, солидный сорокадвухлетний господин, обладатель высшего технического образования, муж и отец, не выдержал и горько заплакал. В тишине ночи, при лунном свете я сидел и плакал взахлеб над своим невезением. Никогда не быть мне богатым, плакал я, и слезы катились по моим свежевыбритым щекам — только для того мое бритье и пригодилось. Что за проклятая страна эта Америка — поманит, и тут же отбирает приманку. И какого черта я поперся в этот проклятый Тусон из своего родного Чикаго, да и из своего родного Минска, если уж на то пошло. Выходит, не судьба мне, плакал я, не судьба…

Потом я немножко успокоился, вытер слезы и выручил свои оставшиеся пятнадцать тысяч. А потом упер подбородок в скрещенные ладони и стал думать, как и с чем я вернусь теперь к моей жене Рае. Она не выгонит меня, думал я, не должна. Не повезло, что ж поделать…

Я так углубился в свои раздумья, что даже не удивился, когда щелкнул выключатель и загорелся яркий свет — я только зажмурил глаза и несколько секунд выжидал, пока снова открыл их. А когда открыл, то увидел, как во сне, повторение все той же картины из позавчера — надо мной нависали все те же двое, лейтенант Санчес и Сэм С. Льюис. Я оглянулся — над дверью в коридор была укреплена маленькая инфракрасная камера, и ее объектив смотрел прямо на меня.

— Вот, лейтенант, — сказал Сэм, — я же вам говорил — никуда Лио не денется, придет к своему компьютеру. И время я вам правильно указал — сегодня ночью.

— Да, мистер Льюис, — отозвался Санчес, — вы оказались правы. Мы, полиция, теперь перед вами в долгу. Ну что, Лио, сколько веревочке ни виться, а конец все равно будет. Будем наручники надевать, или так пойдем? Мы не ФБР, у нас нравы простые, никаких хитростей — попался с поличным, и все дела.

— Погодите, Санчес, — задержал его Сэм. — Дайте сначала мне взглянуть.

Сэм придвинулся к монитору, положил свои черные пальцы на клавиатуру и первым делом убрал с экрана картинку сайта «Фиделити». Потом он вошел в операционную систему компьютера и высветил список всех команд, которые выполнял компьютер за последние несколько часов. Их было немного, и Сэм просмотрел их за несколько секунд.

— Лейтенант, — сказал он, — я был прав, но не вполне. Вчера я не поверил Лио, но он говорил правду — он и не собирался взламывать банковские компьютеры. Так что наша засада не очень-то удалась. Лио, извини — я зря тебя подозревал.

Тут Сэм взглянул, наконец, на меня и сразу сменил тон.

— Лио, — обеспокоенно спросил он, — что с тобой? Тебе плохо? Ты не заболел? Что случилось?

Я хотел ответить ему, но почувствовал, что если заговорю, то снова расплачусь. Я просто снова открыл сайт «Фиделити» и показал ему на экран монитора с графиком курса этих идиотских акций за последнюю неделю. Сэм посмотрел и понял все без слов.

— Это были все твои деньги? — тихо спросил он. Я кивнул. — Бедный Лио… — сказал Сэм и осторожно положил руку мне на плечо. — Уж лучше бы ты украл эти полтора миллиона…