Спиною к будущему

Глава 12. Верность и предательство

И вновь разошлись, как в море корабли.

Ни телефонных разговоров, ни встреч.

Как и обещала, полностью подготовила все документы к (фиктивной) купле-продажи своей квартиры в пользу Клёмина (остались нюансы: его паспортные данные, прописка, подпись), однако… сколько бы не пыталась к нему дозвониться, чтобы завершить сей процесс, — на том "конце провода" было глухо. Полный игнор. Что ж, другого способа с ним связаться я пока так и не нашла, не придумала, а потому лишь обреченно развести руки в стороны да мирно ждать, когда хозяин явится за своим трофеем, а, вернее, заслуженной платой за безумное одолжение… Когда упертый Клёмин вновь захочет меня видеть, и окончательно завершит бесшабашную сделку.

Что же конкретно потом случилось с Кандыбой, честно говоря…. я не знала. И… не жаждала узнать. Даже если просто отпустил. Плевать. Для себя я сделала всё, что хотелось. А если не судьба "завершить начатое" — то… так тому и быть.

Однако, я верю Клёмину. Что он сотворил всё, что смог. И это был не цирк, не фарс, и не попытка развести меня на деньги (особенно, с учетом того, что так и не явился за ними, за квартирой). Это было настоящее, искреннее рвение и, в итоге, помощь. А то, что… если ничего не вышло, то что уж тут? Просто, кто-то оказался сильнее. И оборона, и связи, и все то окружение-болото, в котором он погряз.

Одно только тревожило меня (иногда даже доводя до безумия) — лишь бы сам Вова не получил проблем из-за всего этого, и не вляпался в еще большую историю, чем я…

Мысли накаленной вольфрамовой нитью, доводя до исступления и отчаяния.

А затем… устала. Безумно от всего устала. Схожу с ума. Нервы на пределе. Апатия (к окружающему меня миру и людям в нем). Ночью — бессонница, днем — вечный дурман и адское желание уснуть. Да только… тщетно. Едва смыкаю веки — как перед глазами водоворот событий прошлого, настоящего. Клёмин, Клёмин, всюду Клёмин… и нигде его нет.

Еще чуть-чуть — и я сорвусь. Натворю чего-нибудь непоправимого и страшного. Но нельзя.

Я — как тот раненный пациент, что уже готов от собственной боли и агонии сам отгрызть себе проблемную конечность, лишь бы прекратить эти страдания и безумные мучения.

… не могу больше.

Не могу.

Надо выдохнуть.

… когда-то давно мы мечтали с батей, моим родным отцом, Чижовым…. съездить в Питер.

Проведать "улицу разбитых фонарей"…

85 отделение. Я еще шутила, что пойду туда работать.

Санкт-Петербург.

То, что мне сейчас так нужно: просто переключить канал. Канал… собственной жизни.

Другой мир, другие люди. И безумно далеко отсюда… — не дотянуться ни рукой, ни сердцем.

Взять отпуск за свой счет, если так можно выразиться, учитывая интернатуру — и, получив, одобрение Котова…. купить билет и отправиться в Храброво.

Стрелки отбивают считанные минуты между настоящим… и будущим.

И… даже не знаю, вернусь или нет. Время покажет.

Хочу… и не следует бы.

Не знаю…

Пройти все необходимые проверки — и наконец-то податься в конечный зал ожидания.

Остался шаг — и я… буду свободна.

Достать книгу из сумки. Взгляд на желтые от времени страницы.

Поэзия… я так противилась тебе, гневаясь, ненавидя, за то, что ты — символ моего вранья, вынужденных перемен. Символ… отрицания моего собственного я.

Но… и уже привыкла, к тебе, к этому вечному внутреннему бою, что даже сейчас из всех возможных вариантов… выбираю именно тебя.

И неважен автор строк, и даже смысл… написанного.

Просто… впитывать, произносить едва слышно вслух и листать страницы. Так я делаю с тобой всегда. Так я делаю со своей жизнью.

Так я делаю и теперь… с настоящим, чтобы на следующем развороте — отыскать его. Будущее. Неверное, лживое, неприятное… но моё.

Моё будущее.

Выдох.

Кто-то присел сзади, невольно качнув и ряд моих сидений. Не реагирую.

И снова взгляд в книгу — и вновь, превозмогая себя, затеять бессмысленное.

— А говорила, что не любишь поэзию, — от его голоса даже подкинуло на месте.

Живо обернулась назад.

Глаза встретились.

— Клёмин? — похолодело всё внутри, предательски сжались мышцы.

— А ждала кого-то еще?

— Я и тебя не ждала, — пристыжено опускаю взгляд.

— Неужто? — встал, обошел сбоку и присел рядом, вальяжно раскинувшись. Руку закинул за меня, на спинку скамейки. Взор куда-то вдаль.

— Зачем ты здесь? — решаюсь на главное.

Ухмыльнулся.

— Погода хорошая. Решил полетать. А ты?

Не ответила. Вместо этого выплевываю давно терзающее меня:

— Все же надумал, да? Документы давно уже готовы купли-продажи. Остались только твои данные и подписи. Родители палки в колеса не станут совать, хоть пока и не знают.

— Ты шутишь, да?

Глаза в глаза. Обмерла на мгновение от удивления. Поежилась.

— Нет, ни капли, — неуверенно шепчу.

— Не надо мне твоя квартира. А если опять глупости с чувством долга, то успокойся. Я ценю свою жизнь гораздо больше, чем пару попыток помочь… решить кое-какие проблемы.

— Не пару, и не попыток…

— Кому как. Но, сейчас, не об этом. Верно?

Чувствую неладное, леденеет всё внутри. Перехватывает дыхание.

— Я тут прослышал… о твоем решении… променять наш горячо любимый безумный Калининград на какой-то там… культурный Питер.

Скривилась невольно в лживой улыбке.

— Все равно никто не заметит мою пропажу.

Пытаюсь сжать в кулак переживания.

— А как же жизни спасать? Или… наши жители не достойны, не настолько хороши, как те, к которым ты теперь рвешься?

Молчу, застыв в серьезности. Тяжелый вздох. Подбираю слова.

Выжидает…

(бешенное сердцебиение: его, мое).

— А я, может, профессию сменю.

Хмыкнул вдруг.

— На какую? Только не говори, что на какого-нить там… литератора, — ткнул, кивнул головой в сторону книги.

Рассмеялась я невольно, хоть и чувствую притворность его игривого, располагающего к диалогу, к пониманию, настроения.

— Какой из меня критик? Я даже свою судьбу не могу довести до толкового, надлежащего вида, а, не говоря уже…. чтобы начать судить, поучать других.

— Вик… — обмерла я от услышанного, кольнуло сердце.

Не дышу.

— Не уезжай…

Молчу, побелевшая, заледеневшая… от внезапной, такой глубокой его искренности. Чувственности…

— Пожалуйста… Может, я и — … не подходящая партия, и, вообще, кроме… как пушкой вертеть, морды бить, создавать проблемы и потом их решать, больше ничего не умею… Но не уезжай, прошу.

Зажмурилась я от боли. Шумный выдох. Обреченно опустить голову.

— Прости…, - решаюсь я на ответное прямодушие, прямоту, — но я больше здесь уже не могу. Мне кажется, еще чуть-чуть, и я сама себе пущу пулю в лоб. Не останавливай меня… Вов, — устремила взгляд ему в лицо, но не ответил тем же. — Вов, прости меня…

Еще один вдох, поднимаюсь. Схватить свою сумку — и пойти, куда глаза глядят.

Не знаю даже, как я забрела в этот магазин Duty Free, да и через сколько времени это произошло, ходя кругами по коридору. Стать у стеллажей, уставиться бессмысленным взглядом на какой-то товар и замереть, перебирая в голове… случившееся и сказанное. Им, мной.

— Девушка.

Черти что. Просит остаться. Ну, почему сейчас, Клёмин? Почему именно сейчас? Где ты был неделю назад? Вчера? Несколько часами ранее? Где? Почему только… у конечной точки?

— Девушка, — снова раздался странный, назойливый мужской голос, крик.

Обернулась.

Полицейский.

— Да? — удивилась я внезапному такому вниманию.

— Старший сержант Белоус. Предъявите, пожалуйста, ваши документы.

— А… а что-то не так? — опешила я невольно. — Я же уже прошла досмотр, и всё было в порядке.

— Я понимаю, — вежливо улыбается, кивает головой молодой человек. — Ничего страшного. Просто, небольшая формальность…

Кривлюсь от негодования. Но молчу. Живо лезу в сумку, начинаю судорожно перебирать в ней вещи. Еще минута — и наконец-то протянула с красной коркой документ.

Взгляд то на фото, то на меня, и вдруг хватает меня за локоть и силой удерживает рядом с собой. Невольная попытка вырваться (моя), машинально дернулась, но затем, тут же, осознавая недальновидность сего странного решения, себя пресекла. Взволнованный взгляд на человека в форме. Не отреагировал.

Зашипела рация. Доклад по форме и жуткое:

«Гражданка Сотникова Ангелина Николаевна, 1993 года рождения, задержана…»

Я догадывалась, откуда корни растут, и куда тянутся, вот только не могла подумать, допустить, что они достигнут таких глубин.

Несколько часов просто беспредельного молчания, полного игнорирования меня.

Потом поездка в отделение. Странный допрос следователя.

И… выстрел.

Жестокие, пугающие выстрелы прямиком мне в лоб и сердце правдой происходящего.

— Я ничего уже не пойму, товарищ следователь. Почему меня задерживают, или в чем обвиняют, подозревают?! Почему никакой конкретики? По-моему, это больше смахивает на какую-то резину или похищение.

Прокашлялся. Короткий взгляд на меня — и снова в бумагу, продолжая что-то строчить.

Нервно тереблю цепочку на груди, взгляд около. За серое, давно немытое окно, и решетки, расписывающие свободу в жестокие косые (ромбовидные) линии.

— Хоть по какому делу? Меня закроют в СИЗО? Ну, не молчите же уже!

Гаркнул и снова прокашлялся.

Взгляд на меня.

Тяжелый вздох.

— Никто вас никуда пока не закроет, но подписку о невыезде… придется подписать.

— В смысле? — обмерла я, осознавая наконец-то серьезность происходящего.

Тяжело сглотнула скопившейся ком слюны.

Так… меня ни с кем не перепутали? И не пугают?

— Я — подозреваемая?

Короткий взгляд мне в глаза, но тотчас осекся. Снова быстрый почерк, невнятные буквы.

— Пока нет. Пока как свидетель…

— По поводу?

Резко бросил ручку на стол, отчего я невольно аж подпрыгнула на месте.

Впервые смело, нагло уставился он мне в глаза.

— По делу убийства полковника милиции Кандыбы Игоря Ивановича, 1964 года рождения.

Обомлела я от услышанного, холод в момент побежал по телу.

Закивал внезапно головой, ухмыльнулся.

Вновь схватил ручку и стал что-то писать.

— Вижу, — неожиданно отозвался, короткий, беглый взгляд мне в глаза. — Всё же… в курсе о ком идет речь.

— Он умер?

Застыл. Пристальный, с вызовом, словно что-то знает, взор обрушил мне в очи.

— Убили. Два в грудь, один в голову. Но я не имею права вам всего этого рассказывать, наверно, — неожиданно добавил последнее слово.

И снова…. Рука забегала, творя строку за строкой.

— Что вы всё пишете?

— Не ваше дело, — рычит. Отложил вдруг лист в сторону и схватил новый.

С красной строки…

Это была странная, долгая, мерзкая песня.

Они меня мучили по несколько раз на неделю, изводя глупыми, странными, временами не состыковывающимися между собой, и местами неуместными вопросами, допросами. Начиная с того дня, когда он (Кандыба) приехал в отделение и вступился за меня перед полицией и той скотиной на дорогой тачке.

Многое было, словно в тумане, и больше напоминало больную игру: где меня, в основном, воспринимали как «свидетеля» (незаконных и, местами, аморальных) поступков, поведения убитого, однако по документам и центральному делу, к которому я была больше всего прикреплена, — я шла как одна из подозреваемых совершенного убийства в отношении этого… нехорошего человека, потому и с собственным адвокатом… и подпиской о невыезде на плечах. В общем, чем больше я сопротивлялась, тем сильнее затягивали петлю. И если я не хотела довольствоваться малым, то получала тогда сполна…

В итоге, я четко поняла три вещи:

Первое, я для них по-прежнему, Ангелина Сотникова, дочь Сотниковых и подопечная Котовых. И о моем темном прошлом пока никто из этих… не знает.

Второе, весь этот процесс, дело (и не одно) — жуткая трясина. Никто ничего толком не знает. Мы достали самого дна (уже не подохнем), но и по грудь в болоте. Ни наверх выбраться, ни пойти обреченно вниз, дабы окончательно захлебнуться. Так что, ни конца, ни края не видно. До суда, по-прежнему, не доводят, но за веревочки дергают исправно,

(а, учитывая, что время неустанно шло — я вернулась в свою больницу, вновь став ну путь нерадивого интерна).

Ну и, третье, самое… наверно, интересное. С каждым разом я убеждалась в своих страшных догадках: сдал меня Клёмин. И все эти сопли — дело его рук, и только.

Сам на горизонте больше не появлялся.

Этот с**кин сын в такой способ решил меня здесь удержать? Не знаю…. но, надеюсь, оправдание более… адекватное… сего страшного, как по мне, предательства. Уж лучше бы сразу меня где-то там задушил по пути наших пересечений: в процедурке, в квартире, в подвале… или аэропорту.

Плата… всё это — великодушная плата за спасение его «бесценной» жизни. От квартиры отказался, от двух с копейками миллионов. Какое благородство! И какое фиаско… Отобрал свободу, покой, доводит до отчаяния.

Чего хочет, чего добивается? Молчит.

Пару раз звонила, когда уж совсем сил не хватало сражаться, — игнорировал. Даже трубку не брал.

Подонок.

Хотя… следствию Клёмина я так и не сдала. И дело даже не так принципа, или… чувства (в какой-то степени, далекой, потухшей, но все же) благодарности. Дело в игре. Причем, уже не только его, но и моей. Он объявил войну — и я приняла вызов.

Страшно осознавать, что та сила…. что меня так оберегала, защищала, не раз от горя и бед спасала, сейчас вот так исправно, уверенно, без сожаления топит.

… и вся моя… любовь, какая-никакая, отчаянно сгнила, превращаясь в отребья ненависти… и презрения.

Итог один — я выпускаю демона.

Стук в дверь ординаторской. Смело распахнулось, дрогнуло полотно.

— Ангелина Николаевна, вы здесь?

— А? Да, — увидела хмурого, расстроенного отца. — Да, пап?

Шумный вздох. Замялся, подбирая слова.

— Что? Опять Колмыкин?

— Ага. Опять просит явиться в отделение. Там какие-то новые обстоятельства выяснились.

Качаю в негодовании головой.

Черти что (закатить глаза под лоб).

— Иногда мне кажется, — вдруг шаги по кабинету и замер рядом со мной, обнял, притянул к себе. — Это никогда не кончится. То животное даже с того света гноит вашу семью. Вот как так? А если они тебя посадят, Лин? Разроют все, поймут, и посадят…

Горько смеюсь.

Виновна — невиновна, свидетель — не свидетель. Хот бы что-то определенное и толковое.

— Что будет, то будет. А то, что они с пальца высасывают обвинения, основываясь лишь на отсутствии алиби в тот вечер, мой побег с дежурства и, вроде как, появлении в районе, где и был утром обнаружен труп, — полный бред. Как и наша с ним связь, знакомство: ведь если не врет, то участковый должен был подтвердить, что Кандыба лишь по наводке другого человека пришел заступиться, а не по моей собственной. И до этого мы с ним были вовсе незнакомы. А дальше вообще идет какая-то странная, больная сказка, а не мотив убийства. Будто это он помог нам тогда получить квартиру в связи с моим сиротством, а теперь, мол, попытался отжать обратно, не получив откат. Говорит, якобы среди темных дел ублюдка и скрытых документов нашли какие-то бумаги, тому в подтверждение. Чушь! Идиотизм чистой воды! Сплошные косвенные доказательства и выдумки. Подделки. И сам следователь это понимает. Поэтому и твердит, что я — больше свидетель, чем подозреваемая…

— Жаль, что ничего не могу поделать. И даже знакомые разводят руками. Ты же знаешь, я бы тебя не бросил.

Смеюсь, немного отстраняюсь от него, взгляд в глаза. Поджала губы (чувствую вину, что из-за меня и он с мамой во всё это впутался).

— Непременно. Единственные, кто меня ни разу в беде не бросил за всю мою жизнь — это вы с мамой. Если бы вы знали, как я вам благодарна, — и снова прижаться, замереть в добрых, нежных отцовских объятиях. — Мне повезло, что вы у меня есть. Невероятно повезло, ведь вы мне как родные. А это дано не каждому… Не каждому, кто лишился… чего-то важного… Найти того, кто полностью смог бы закрыть бреши в тонущем корабле…

— Я всегда хотел тебя удочерить, ты же знаешь? Все мать настаивала, чтоб ты квартиру эту чертову получила за сиротство, да доплаты. Все мало ей было…

— Пап, — смеюсь, всматриваясь в глаза. — Пап, не рви душу, я — твоя Котова, а то, что там в паспорте, на бумагах или на слуху, на чужих языках — это неважно. Мне неважно. Не должно терзать и тебя. Хорошо?

Криво усмехнулся, поцелуй в лоб и крепко, до сладкой боли сжал в объятиях, невольно закачав из стороны в сторону…