Чаю захотелось…

Геологический отряд Иванова (вместе с ним четыре человека), заканчивал полевой сезон. В этом году отряд базировался на Усть-Камчатск — районный центр на северо-востоке Камчатки, а маршрутили ребята далеко на севере, на побережье.

И вот пора собирать вещички — домой! Домой!

Жил наш отряд в небольшом одноэтажном домике. Тут обычно останавливались проездом на север или юг биологи, ихтиологи, ботаники, геологи, орнитологи — всякий ученый экспедиционный люд, которому гостиница не положена, а положено преодолевать трудности, и домик этот был куплен Камчатской экспедицией для обитания своих и чужих коллег-горемык.

Мы разложили во дворе для просушки спальные мешки, палатку, амуницию, резиновые лодки, тенты. Все накануне промокло основательно, да и все лето наше было на воде: работаем по шельфу, то в море, то в заливе, то по отмелям. Каждый день, хочешь не хочешь, а обязательно искупаешься, и всегда не там, где ожидал. Но вот что странно — каждый день ледяные купели, а никто в поле ни разу не чихнул! Климат, что ли, тут такой благодатный? Или наш неунывающий аппетит? Говорят врачи, что очень многое от аппетита зависит. Так тут, надо отдать Иванову должное, команду он себе подобрал один к одному — богатыри на три добавки.

Сейчас вовсю светит солнце, к вечеру все высохнет, прогноз на утро хороший. К вечеру мы соберемся, свернемся и утром улетим. Я у костра колдую над вымоченной в чае гагарой и жарю рыбу, которой у нас в изобилии. А в кладовке общей бесхозной еды — консервов, оставленных нами и предыдущими отрядами, хватит, пожалуй, на целую зимовку. Там и сухой картофель, и галеты, и канистра растительного масла, и сахар, и тушенка, и мука, и вяленая рыба. Оставляли то, что необязательно везти с собой. Все равно ведь еда кому-нибудь пригодится — бродячий ученый народ не убывает, сегодня я тебе помог — завтра ты мне.

…Утром погрузились на машину, простились с завхозом Василием (он остался в доме в качестве смотрителя избушки, ожидал геологов своей партии, они должны были подойти недели через две) и отправились в порт.

В ожидании самолета взвесили в порту все свое имущество — вышло предостаточно: шестьсот килограммов. Аэропорт в селе маленький — заведующая аэровокзалом оказалась и кассиром, и диспетчером, и заведующей камерой хранения.

Два часа уныло шатались по залу ожидания и территории аэровокзала — о рейсовом самолете никаких известий. Наконец Иванов пошел к диспетчерше и попросил ее сходить на рацию за справкой. Она вскоре вернулась, сообщила, что борт из Петропавловска еще не вылетал.

«Лететь ему часа полтора, — соображал я, — да тут полчаса, да и не вылетал еще… гм».

— Есть мысль, — обратился я к Иванову. — Буфет не работает, и термос пустой, — продемонстрировал я пустой литровый термос. — Надо смотаться к Василию за чаем.

— Время есть… — неопределенно ответил он.

— Тогда я мигом!

Автобус довез прямо до магазина. Отоварился я свежими булками, кое-чем по мелочи. Наша избушка была рядом. Заскочил туда, взял пачку чаю. Василий не удивился возвращению.

— Что-нибудь с рейсом? — спросил он.

— Задерживается… чайку вот надо в термос…

— Сейчас я костер живо, — сказал Василий.

Он выскочил во двор, набросал в кирпичную загородку щепок и разного хламу, плеснул керосину, костер полыхнул. А вскоре и чайник загудел.

Нагруженный продуктами и потяжелевшим термосом, я проголосовал автобусу. Он опять шел в аэропорт и был подозрительно пустым. «Наверное, второго рейса не будет, — подумал я. — Хорошо, что у нас билеты на первый».

Путь до аэропорта не более получаса. Мы уже въезжали на его территорию.

— Смотри, — толкнул я шофера в спину, — идет на посадку!

ЯК-40 грациозно шел над площадкой.

— Куда там на посадку… — пробурчал шофер. — На взлет он идет! Встречаешь, што ль, кого?

Сердце у меня упало.

— Кого встречаю! — заорал я. — Улетаю я на нем!

— Оно и видно, — сочувственно улыбнулся шофер. — Завтра улетишь, не переживай!

В зале ожидания никого не было. Ни ребят, ни нашего громоздкого груза, ни пассажиров.

— Вам письмо, — протянула мне записку диспетчерша. — Мы пятнадцать лишних минут вас ждали. Больше не могли. — Она вздохнула. — Ну, а завтра приезжайте, на первый борт устрою, поскольку вы без вещей даже. И паспорт вам передали, и билет.

Все это аккуратно завернутым она протянула мне вместе с запиской.

На этот раз встречал меня Вася, раскрыв глаза, разинув рот.

— Я же видел… самолет… — выдохнул он.

— Я тоже видел.

— А ребята?

— Эх…

Я выгрузил на стол термос с чаем, Вася принялся за ужин.

Следующий день я провел в аэропорту. Самолетов не было — низкая облачность. На второй, третий день — то же самое. Потом пошли затяжные дожди, полосу размыло, и по радио объявили, что в течение месяца на авиацию можно не рассчитывать, но зато днями будет пароход и пассажиры могут добраться до областного центра на прекрасном лайнере в каютах со всеми удобствами.

Никого знакомых в поселке, кроме Васи, у меня не было, и за день до отхода парохода я сказал Васе:

— Слушай, дай взаймы десятку-другую, из Петропавловска верну телеграфом. А то у меня трояк всего остался.

— Чего ж ты раньше не сказал, — развел руками Вася. — Была одна десятка, да вот я на нее решил прощальный ужин организовать, — и он выставил на стол две бутылки марочного из товаров новой навигации.

— А знакомые у тебя тут есть, среди местных?

— Откуда? Я ж в поле все время был… а сейчас сам видишь. Да продуктов до зимы хватит, я и не беспокоюсь. Начальник придет, зарплату пришлют. Присылают нам все на его имя. Подождал бы с недельку, а? Тогда достали бы…

— Ты что? Я и так тут торчу неделю. Мои ребята, может, уже в Магадане. А мне бы до Петропавловска добраться. Правда, там у меня кореша. Там я как дома.

— Там иди к нам в экспедицию, устроят в общаге.

— Мне денег надо раздобыть!

Он порылся в карманах куртки, нашел два смятых рубля и мелочь:

— Держи, может пригодиться.

Рублевки я взял, мелочь ему оставил:

— Спасибо. А мелочь на хлеб сохрани. Без хлеба-то как?

— И то, — согласился Вася.

Хороший мы вечер провели. И печальный. Не хотелось ему со мной расставаться — все-таки живая душа в доме. (А так с завтрашнего утра — без друзей, без знакомых, без денег, без кино. Полное одиночество в густонаселенном поселке.)

А у меня на душе кошки скребут, тоска вселенская, и хоть бы одна перспектива маячила на горизонте.

— В жизни самое главное — спокойствие и питание, — напутствовал меня утром Вася в дорогу.

Он достал где-то старый потертый портфель, я положил туда брезентовый мешок кускового сахару килограмма на три с половиной, две пачки чаю, банку тушенки, хлеба, пачку галет, и термос с чаем.

— Так не забудь, сразу к нам в общагу!

— Да ладно… не пропаду.

За двадцать пять копеек меня перевез рейсовый катер на ту сторону залива, и кассир речного вокзала, глядя с любопытством на мою бороду, загорелую черную физиономию и немыслимо грязную штормовку, участливо спросила:

— Вам в какой класс билет — первый, второй, третий? Соскучились небось в поле по комфорту?

— Ни в коем случае. Так привык к тундре, что не могу отвыкнуть от комфорта полевой жизни. Мне, пожалуйста, палубный билет — люблю свежий воздух.

Палубный был самым дешевым, и в итоге у меня в кармане еще оставался рубль с мелочью. Жить можно.

Теплоход стоял на рейде. Я сразу узнал его — это был «Петропавловск», на нем мы прибыли, в самом начале сезона. Вокруг резвились нерпы, — значит, красная рыба все еще шла в реки Камчатки. Кто-то попробовал сосчитать нерп — занятие безнадежное, их оказалось больше сотни. Сколько же рыбы там, в глубине, если этой прорве хватает на пропитание. Маленькую бы сеточку сейчас да в устье речушки — на весь пароход с пассажирами и командой и на обед и на ужин хватило б!

Осень, солнце светит вовсю, и на самой верхней площадке, у антенн и трубы, где я устроился, даже загорать можно. Море спокойно. На горизонте резвятся косатки — выпрыгивают из воды.

В первый день я съел консервы, хлеб и выпил два термоса чаю — морской воздух способствует аппетиту. Остался у меня чай и три килограмма сахару. Продержусь — ведь завтра к концу дня рейс должен закончиться.

Солнце давно утонуло в море, похолодало, пора подумать о ночлеге: лежать на ветру, положив под голову портфель с сахаром, и смотреть на звезды — занятие для юных романтиков, праздных покорителей севера, любителей экзотики, а я не любитель, я «профи», я люблю, чтобы тепло и не дуло. Значит, надо спускаться вниз, к теплым каютам и благам цивилизации.

Расположение кают и палубных помещений я хорошо знал по первому рейсу и, минуя бар, направился в библиотеку. Здесь играла тихая музыка, пассажиры лениво перелистывали старые подшивки газет, в закрытых шкафах под стеклом томились книги, за столиком рядом с неработающим телевизором столпились болельщики — шла игра в шахматы на высадку.

«Вот тут бы не мешало задержаться», — подумал я и занял очередь. Больше всего меня, конечно, привлекала возможность посидеть в одном из мягких кожаных кресел, занятых шахматистами.

Держался я около часа, пока очередной претендент на шахматную корону не вышиб меня из уютного кресла в наказание за авантюрный розыгрыш королевского гамбита.

— Так давно уже не играют, — упрекнул он меня за некорректную жертву и вскоре наказал.

Я вздохнул и, освободив место, снова занял очередь.

Вскоре пришла библиотекарша и объявила, что пора расходиться. Она была вежлива, дождалась, пока шахматисты согласились на ничью, затем выключила свет, вышла первой и стала ждать, пока остальные посетители покинут помещение.

Я прижался к стене между диваном и книжным шкафом, со стороны стеклянной двери библиотеки этот угол не просматривался, да и свет был выключен, но все же старался стоять тихо и не дышать.

Когда вышел последний пассажир, библиотекарь прикрыла стеклянные двери, щелкнула замком, и я остался в полном одиночестве.

Библиотека закрывалась в двадцать два ноль-ноль, — значит, сейчас уже где-то половина одиннадцатого вечера. Можно устраиваться на ночлег, сюда больше никто не придет до утра.

Я снял ботинки, поставил их под шахматный столик вместе с портфелем, вытянулся на кожаном диване и закрыл глаза. Нет, что ни говори, а жизнь прекрасна. Тем более что на сон грядущий можно позволить одну крышечку чая из термоса.


Утром я первым делом задернул занавеси — они были с внутренней стороны и закрывали стеклянные двери. Теперь можно было относительно спокойно разгуливать по библиотеке и обдумывать ситуацию. Библиотека открывалась в двенадцать дня, а если выходной, как выбраться?

Интересно, спасается ли библиотека во время кораблекрушения?

Случись что — уйду на дно вместе с книгами. Не обидно, если с дефицитными. Кстати, надо посмотреть…

Я начал изучать корешки книг. Дефицитной литературы не было. И по геологии тоже ни одной. Ясно, что спасать книги и меня с ними никто сюда по тревоге не кинется. Обидно…

Первый робкий луч солнца скользнул в иллюминатор. И тут меня осенило: иллюминатор. Вот оно, спасение!

На первом иллюминаторе винты не поддавались, на втором удалось отвинтить только один. С третьим повезло — очевидно, тут открывался только один иллюминатор. Он выходил на первую палубу — на нос, по ходу судна. Но, чтобы вылезти, пришлось подставить кресло.

На палубе никого не было. Сначала я аккуратно выставил в иллюминатор портфель. Затем снял штормовку и пиджак. Все это скатал и отправил вслед за портфелем. Потом подумал и туда же отправил свитер.

«Пролезу или нет?»

Так, голова пролезла. Теперь плечо, хотя бы одну руку. Не получается. Меняем комбинацию — сначала руку, затем голову, идет! С трудом протиснувшись, я вывалился из иллюминатора на портфель и одежду. Как я был благодарен тогда начальнику отряда Иванову за то, что он гонял нас, в поле, не давал сидеть без дела, за то, что превратил нас в стройных, изящных скелетов. И что удивительно — не голодали мы в поле, а совсем наоборот, бывали дни на зависть иному гурману. И все-таки удалось за лето растрясти все зимние кабинетные накопления, спасибо начальнику.

С верхней палубы до площадки возле трубы — один трап, вернее, верхняя металлическая лестница наверх. Там я устроился до первых лучей солнца. Термос был еще тяжеловат — половина сохранилась, стакана два. Сахар и чай — и можно дышать свежим воздухом. Хлеба, жаль, нету. Надо было галет с собой прихватить.

Морская свежесть и утренняя прохлада не дали долго задерживаться на верхней палубе, и, когда запасы чая в термосе иссякли, я ринулся вниз.

Ресторан уже открылся. Народ на завтрак не спешил. Я лениво просмотрел меню и протянул официантке термос:

— Мне бы кипятку и немного свежего хлеба. Друг в каюте страдает, не может подняться.

— Кипяток не выдаем, только чай.

«Пять стаканов по три копейки — пятнадцать», — подумал я и протянул ей термос.

Она ушла на кухню и вскоре вернулась, Я положил двадцать копеек, сгреб со стола хлеб и, по возможности достойно, не спеша покинул уютный зал ресторана.

Я устроился у трубы, но ветер сменился, и из вытяжных иллюминаторов кухни повеяло запахами приготовляемого обеда. Съев весь хлеб и выпив чаю с неимоверным количеством сахара, призадумался о перспективах и снова пошел в тепло судовых коридоров, мелочь бренчала в кармане штормовки — это обнадеживало.

Библиотека закрыта, вчерашние шахматисты досматривали утренние сны, а внутрисудовое радио откашливалось и хрипело.

Я ничего не смог разобрать, сел на скамейку в «месте для курения», и тут громко и отчетливо раздалось:

— Товарищи пассажиры! Наш рейс идет в Петропавловск-Камчатский с заходом на Командорские острова. Товарищи пассажиры! Наш рейс в Петропавловск последний в эту навигацию, и мы должны зайти на Командоры. Товарищи пассажиры…

Вот почему сменился ветер, когда я пил чай у трубы. Вместо юга мы пошли на юго-восток. К ночи как раз и доберемся…

Ничего не поделаешь, надо убивать время. Пойти посмотреть, как состоятельные пассажиры развлекаются?

Бар был открыт. Но ни одной бутылки не было на стойке. Все выпито, знать, в рейсе на север. На обратный путь не хватило, и бар превратили в заурядный буфет с теплым кофе и жареной камбалой. На камбалу, конечно, хватит, да мелочь надо беречь. На всякий случай. Буфетчик скучал. А ведь совсем недавно, два с лишним месяца назад, вертелся он за стойкой, не продохнуть ему было! Колдовал он над коктейлями мастерски, жалоб не было, разве что на цены, да и то не вслух, а так — бурчание, про себя в основном.

Буфетчик — добрый малый, сходил для меня за кипятком, принес термос, я всыпал туда чаю — на вечер. А сейчас только культурные развлечения могут отвлечь от гастрономической ностальгии, но ни в коем случае прогулки на свежем воздухе! Пора в библиотеку.

Там все было в порядке. Иллюминатор задраен, кресло отодвинуто. Играла тихая музыка, тихо разворачивались шахматные баталии, кипели молчаливые страсти.

Мне сразу же достался напарник, который выиграл у меня в прошлый раз. Про себя я окрестил его «вышибалой». Но на этот раз мне удалось свести партию вничью, а по законам «блица» и «на высадку» при ничьей проигрывает тот, кто играл белыми. У меня были черные. Вышибала неохотно уступил место следующему, дальше шли любители послабее, я задержался за доской надолго, пока не потерял бдительность и не зевнул в эндшпиле коня. Обидно.

…Сумерки плотнели. Высыпали первые звезды. Море успокоилось. Рассчитывать на ночлег в библиотеке после кресла со следами геологических подошв (и открытого иллюминатора) было нечего. Наверх, на палубу, к трубе, к ужину с чаем и сахаром!

На рейде Никольского бросили якорь в полночь. Зажглись прожектора. Пассажиры не спали. Они высыпали на палубу наблюдать за погрузкой. Подходили катера и баркасы с островитянами. И опять тут был разношерстный люд — экспедиционники (их за версту видно); нагруженные вещами семьи (эти уезжают с острова насовсем); несколько командированных (их легко различить по маленьким чемоданчикам, легким баулам, плоским ящикам «атташе-кейс»); группа корейцев (маленькие бочки с рыбой, а может, икрой и полосатые матрасы, аккуратно скатанные); группа школьников (эти в интернат Петропавловска, десятилетки на острове нет); моряки (это портовый надзор, они вернутся на остров, с нами не поедут), и еще разные люди.

Людей и груз поднимали на пароход в сетках — смех, гвалт, восторг. Дело затянулось до утра. Погрузка закончилась, но, очевидно, ждали какое-то начальство.

Утром пришел маленький катерок, на борт поднялась группа людей и направилась в сопровождении вахтенного в капитанскую каюту. Катерок их ждал. Через час четверо из этой компании опустились в сетке на палубу катерка.

Затих трезвон сигналов, все команды были выполнены быстро, и судно тихо снялось с якоря, взяв курс на юг.

«Ну, что ж, завтра к утру будем дома…» Жаль, чай в термосе кончился. И ночь без сна — на ногах. Надо бы где-нибудь покемарить.

На завтрак все пассажиры дружно ринулись в буфет и ресторан, стремясь обогнать друг друга. Даже очередь возникла. На нижней палубе у кают третьего класса в коридоре стояли два бесхозных кресла, быстро оккупировал их, устроил хорошее мягкое лежбище, накрылся штормовкой и задремал. Есть не хотелось, хотелось спать.

Меня никто не трогал, место занято — таков закон палубной жизни.

Полдня ворочался в мягких креслах — постель оказалась неуютной, постоянно просыпался от шума, от беготни, от скрюченности. Все-таки немного отлежался, пора и честь знать, пора на прогулку. Если кресла займут, — значит, не судьба.

Повторив вчерашний эксперимент с барменом в буфете, я с полным термосом поднялся на верхнюю палубу.

На моем месте возле трубы раскинул матрас пожилой кореец. Он сидел облокотившись на бочонок. На бочонке был хлеб, вяленая рыба и термос, из которого он наливал что-то в крышечку термоса. По цвету это был не чай, скорее настойка из трав. Ел он не спеша, печально посматривая то на горизонт, то на бурлящую струю из-под кормы.

Наверное, в моем взгляде он поймал недоумение старожила этих мест — места у трубы право первого палубника, но закон палубной жизни суров — кто занял, место, тот и живет. Кореец не знал этого, он подвинулся, показал рукой на матрас, пригласил сесть. Я сел. Достал термос, налил чай — протянул. Он кивнул в знак благодарности, взял чай и кусок сахару, мне протянул свою крышечку, показал рукой на бочку, — нехитрая снедь, а ничего сейчас нет дороже, да и вряд ли будет.

В его термосе действительно была настойка из трав. Рыба оказалась вкусной. Он порылся в мешке и выложил две пригоршни каких-то трав — к рыбе. Был и кусок черствого хлеба. Мы все это съели.

Он молчал, я тоже, но говорить нам не надо было, и не в том дело, что не о чем, говорить всегда есть о чем, а просто и так все понятно: оба в дороге, оба кого-то там оставили, за горизонтом, оба к чему-то стремятся, туда, за горизонт, оба в печали, а делиться последним и помогать — это первое правило человека.

Я оставил портфель, термос в знак того, что вернусь, и увидел пристальные глаза корейца, в них не было равнодушия, и я понял, он хочет, чтобы я вернулся.

— …Вот, — вернулся я. — Сегодня не приедем.

— Почему? — встрепенулся он и посмотрел на меня с тревогой и надеждой. — Почему?

Он хорошо говорил по-русски.

— Будем ночь стоять на рейде. Петропавловск не принимает. Не готов причал. Много пароходов. К утру только наш причал освободят. Мы вне плана. Мы заходили на Командоры. Причал пустовать не будет. Много пароходов. Пустой причал — деньги на ветер. Плохо.

Я старался возможно внятно объяснить ситуацию.

— Ночевать будем, только утром в город.

«Черт возьми, — подумал я. — Сколько же ночей прошло, сколько тянется этот рейс? Ночь в библиотеке, ночь на ногах, день в креслах, — ночь сейчас. Четверо суток на чае с сахаром. Да, кстати…»

— Я за чаем, — объяснил корейцу и взял термос.

Еле успел, все уже закрывалось. Когда вернулся, старик кореец выложил на бочку остатки вяленой рыбы, кусочек хлеба. Я поставил термос, достал сахар. И тут только обратил внимание, что матрас был застелен байковым одеялом, застелен на двоих.

Мы поужинали, накрылись одним одеялом и пытались заснуть. Я долго смотрел на ясные тихие звезды, пароход немного покачивало — он стоял на рейде, и вдалеке были видны веселые огоньки большого веселого города.


Утром проснулись от холода. Дул сильный ветер, пароход входил в бухту.

Мы допили чай, но было холодно. Старик достал маленькую бутылочку, разлил в крышечки от термосов, сначала немного, а потом разлил все поровну. Стало теплее. Он разделил остатки настойки на травах, я оставил ему свой магаданский адрес («Заходите при случае, обязательно»), и мы начали собираться.

К трапу никто не спешил, да и не все ли равно когда сходить на берег, если на берегу все еще спят.

Но корейца встречали, он засуетился. Его тяжелую бочку тащил я, он нес матрас, мешок и мой портфель с термосом и остатками сахара.

Бочку я оставил на причале, он вернул мне портфель, показал на своих встречающих, благодарил, и я благодарно пожал ему руку и пошел в гору.

В кармане бренчала мелочь.

«Надо же, еще осталось».


Я позвонил в квартиру нашего приятеля. Открыл Иванов. Он ничуть не удивился.

— Мы следили за рейсом. Ребят я отправил, а сам жду тебя, Раздевайся, сейчас чай приготовлю.

— Не надо. Чего посущественней бы.

Он пошел на кухню, загремел кастрюлями и сковородками.

— Ну, рассказывай.

Я рассказал все как было.

— Вот и дурак, — резюмировал Иванов. — Не знаешь, что ли, здешних правил. Отдал бы пассажирскому помощнику свои документы, он выдал бы тебе в залог роскошную каюту и взаймы бы дал, а в Петропавловске вернул бы ты ему все. Мы так в прошлом году делали, и семь человек нас было, а ты один. Эх! И на чай бы хватило, и на все другое с видом на открытый океан.

Вот и пишу все это в назидание скромным одиноким путешественникам. Только о корейце жалею, до сих пор не встретились. Да и с чаем у меня нелады — до сих пор на сахар смотреть спокойно не могу. Если и дальше так будет продолжаться, перейду на крепкий кофе без сахара…

Загрузка...