Старый шайтан

IV

«Старый шайтан» продолжал стоять па старом месте. Это был невысокий, сгорбленный старик, одетый в лохмотья и даже не в лохмотья, а во что-то такое, чего разобрать было нельзя. Вернее сказать, этот костюм состоял из всевозможных заплат, причем куски материи мешались с вытертыми, изношенными кусками собачьего и оленьего меха. Он был без шапки и босой. Старое лицо тоже точно было составлено из отдельных кусков тонкой и сухой старческой кожи, а глубокие морщины показывали места бесчисленных швов. Узкие темные глазки, как у хищного зверька, совсем прятались под напухшими красными веками. На этом лице из кожаной мозаики волосы топорщились какой-то бурой шерстью, как лишайники на очень старых деревьях. Голова была совершенно голая, и только за ушами осталось по коротенькой прядке волос — остатки кос, какие носят вогулы.

Рядом со стариком стояла пестрая, черная, с ярко-желтыми пятнами, собака, точно застывшая в своей неподвижной позе. Она вся была зрение и слух. Это был великолепный экземпляр породистой вогульской лайки, которой в лесу не было цены. Доказательством ее благородного происхождения были желтые круглые пятна на бровях, что знатоками-охотниками особенно ценится. Широкая грудь, тонкие ноги, задранный на спину кольцом пушистый хвост, острая морда и большие, необыкновенно живые глаза довершали картину редкого типа. К этому еще нужно добавить необыкновенную чистоту и особенный блеск густой шерсти, какой встречается только у лесных животных и уже теряется у домашних собак, вкусивших запретного плода цивилизации — собачьих конур, дворов и комнат.

«Старый шайтан» долго и внимательно смотрел, что делается у докторского костра, а потом как-то по-заячьи присел на корточки и удушливо захохотал. Именно в этот момент его и накрыл Парфен.

— Ты это чему обрадовался, старый шайтан?

— Депка смешной!.. Ух, какой смешной депка!..

Дарья Гавриловна перед костром сушила распущенные волосы и, действительно, имела оригинальный вид, потому что осталась в одних зеленых рейтузах. Зеленая блуза, беспомощно опустив пустые рукава, висела на колышке перед огнем.

— Ах, ты, старый шайтан!.. Это наша барышня… — объяснил Парфен, благочестиво отворачиваясь от соблазнительного зрелища.

— Депка… — упрямо повторял «старый шайтан» и опять хохотал, широко раскрывая свой беззубый рот. — Ух, какой смешной депка!..

Собаки сначала поворчали друг на друга и проделали все церемонии первого собачьего знакомства, особенно когда вогул сделал приятное открытие, что Лыска — дама. Впрочем, за излишне торопливые любезности он получил от Парфена удар ногой в бок, а Лыска пребольно рванула его зубами за ухо. Парфен обратил особенное внимание на берестяной заплечник, болтавшийся на спине «старого шайтана», и без церемонии открыл его.

— Эге, да тут и уха будет господам и косач на жаркое… Давленый косач-то?

— Давленый…

— Этакий ты черт-Иваныч… Ну, да ничего, не говори только господам, а самим им не догадаться, что ты силками душишь птицу.

— Стреляная скоро портится…

Появление «старого шайтана» произвело известную сенсацию. Всем вдруг сделалось стыдно. Ведь еще немного, и могла произойти настоящая свалка. И все это происходило на глазах постороннего человека, Парфена, который вернется домой и будет всем рассказывать, как дрались в лесу образованные господа. Вообще очень хорошо… Теперь, чтобы затушевать собственное смущение, все с особенным вниманием отнеслись к «старому шайтану».

— Ты, братец… да… гм… Ты здесь живешь? — совершенно глупо спрашивал Люстиг.

— Везде живу… — отвечал старик, улыбаясь своей беззубой детской улыбкой.

— У тебя дом есть где-нибудь?..

— Какой у него дом, Карла Карлыч, — объяснил Парфен. — Летом-то по лесу шляется… Наладит себе шалашик из еловой коры и спит в нем, а зимой околачивается около добрых людей. В избы-то его не пущают, ну, так он по баням живет.

Фомин занялся рассматриванием ружья «старого шайтана». Это была самая старинная малопульная винтовка с самодельной ложей. Как старик ухитрялся убивать из нее белок и куниц, трудно было понять.

— Да, орудие… — заметил Парфен тоном специалиста. — А шайтан из нее вот как лихо запаливает. Белку прямо в голову бьет… Он из рыбы кожу умеет делать. Ну-ка, шайтан, покажи господам свою рубаху.

Рубаха оказалась верхом вогульского искусства. Она была действительно сделана из выделанной рыбьей кожи и сшита беличьими жилами.

— Настоящий пещерный человек, — определил доктор. — Интересный экземпляр вообще. Прямо для этнографического музея.

Костылев ничего не спрашивал «старого шайтана», не осматривал его, а просто налил походный серебряный стаканчик водки и молча поднес его старику. «Старый шайтан» взял стаканчик, перекрестился и выпил, блаженно закрыв глаза.

— Да ты разве православный, старик? — удивлялся Фомин.

— Мой четыре раза православный!.. — не без гордости ответил «старый шайтан». — Два раза отец крестил да два раза сам себя крестил… Рубаха получал, крест получал… потом острог сидел…

— Это его, ваше благородие, за омман в острог-то садили, — объяснял Парфен, — потому не омманывай попов, что некрещеный. Исправник-то тебя драл, шайтан?

— У! у!.. Шибко драл… Шайтан умирать хотел…

Всем это показалось очень смешным, и «старый шайтан» получил от Люстига второй стаканчик водки,

— Бы ему не очень втравляйте водку, Карла Карлыч, — заметил Парфен не без зависти. — Много ли старику надо… Ему-то, сказывают наши старики, больше ста лет. А напьется прежде время и из лесу не выведет…

— Разве мы заблудились? Этого еще недоставало!.. Господа, поздравляю!.. Парфен, да ты сбесился?.. Как ты смел, каналья!.. А?..

— Ваше благородие, Карла Карлыч, моей тут причины никакой нет, — смело оправдывался Парфен. — Зимой ездили с Григорий Семенычем, — никакого болота не видали… Я и сам дивился: откуда болото взялось? А это, Карла Карлыч, ён глаза отвел, шайтан… Уж я верно вам говорю. Рукомесло-то у него известное… Ни одной свадьбы без него не играют у нас. Самый вредный человек… Известно, живет в лесу и с разной нечистой силой знается. Даве как напугал у меня Лыску… Я уж подумал, не медведь ли, грешным делом.

— Так он, по-твоему, колдун?

— Известно, колдун… Ён все может: и кровь заговаривает, и килу устроит в лучшем виде, и глаза отведет. Бабы, которые выкликают, до смерти его боятся. Это у него разлюбезное дело, штобы в бабу запустить беса… У него, ваше благородие, на все есть свой заговор.

— И травами лечит? — спросил доктор.

— И травами и кореньями, а главное — наговорами. Он слово знает…

— Какое слово?

— А это уж он знает… Наши мужички давно собираются его порешить, да только страшно: не прост человек.

«Старый шайтан» слушал и улыбался своей детской улыбкой.

— Шайтан, знаешь слово? — спрашивал его Люстиг.

— Знаю много слов… хорошие слова…

— Ён, ваше благородие, и зверя и птицу заговаривает… Идешь рядом с ним по лесу и ничего не видишь, а ён хлоп да хлоп из своей орудии. А рыбу удит перстом. Своими глазами видел: опустит руку в воду, оттопырит один перст, ну, рыба к нему и бежит.

— Может быть, рыба принимает его палец за червя?

— Нет, она тоже не бросится зря, значит, рыба… Хитрая она… А ён ее сцапает и тут же живую съест. Да вот у него и сейчас, ваше благородие, в заплечнике и тетерька и рыбина. Мы-то шли по лесу и ничего не видели, а он зацепил тетерьку.

Последнее всех обрадовало. Значит, будет и уха и жаркое. Все уже испытывали первые приступы голода.

Доктор только теперь вспомнил, что жена сидит у своего костра одна, и торопливо направился к ней с радостной вестью об ужине. Дарья Гавриловна встретила его с особенной суровостью.

— Это очень хорошо с вашей стороны бросать меня одну… Вы там деретесь, а я тут хоть пропадай… Очень корректно!..

— Никто не думал драться, а только вышел крупный разговор… да…

Он торопливо рассказал об интересном колдуне, о том, что они заблудились, что будет ужин. Дарья Гавриловна успокоилась. Она успела высушить свое платье и была довольна, что дождь перестал идти. А провести ночь в лесу у костра даже весело… Когда зашел разговор об ужине, она огорчила мужа хозяйственным вопросом:

— А где же у нас соль?

Доктор не нашел ничего сказать лучше, как обвинить председателя, который должен был предусмотреть все.

— Он кругом виноват, Даша… Ах, негодяй!.. А колдун — преинтересный субъект и ест рыбу живую без всякой соли… да…

— Ну, это уж совсем нецелесообразно!..