Стихотворения

Ты остаешься, а я ухожу…

Что-то в нас есть, не подвластное смерти.

Пусть все идет по тому чертежу,

Что без меня тебе Время начертит.

Ты остаешься, а я ухожу.

Долгая жизнь,

Как пиджак, обносилась.

Муза ютится, подобно бомжу,

В душах чужих,

Оказавших ей милость.

Пусть мне простят, что останусь в долгу,

Мне бы успеть на тебя насмотреться.

Все те слова, что тебе берегу,

В книгах найдешь

Или в собственном сердце.

Я в равенство не верил никогда.

Прощай, экономическое чудо.

Кому – богатство, а кому – нужда.

Кому – хоромы, а кому – лачуга.

Права и льготы у былых вельмож

Забрали, чтоб отдать их депутатам.

Певцы сменились, да осталась ложь.

И стрелки мчат по старым циферблатам.

Уходят годы, а в моем краю

Родные деревеньки так же жалки.

Учительницу первую мою

Лишь выселила смерть из коммуналки.

В ясную погоду

«Юности» моей

Был я всем в угоду,

Стольких знал друзей.

За крамолу битый,

Возглавлял журнал.

Даже сам А. Битов

Как-то повесть дал.

Часто Вознесенский

Снисходил до нас.

Наш тираж вселенский

Был ему как раз.

И, поправив гранку,

Искромсав листы,

Уезжал в загранку

Гений суеты.

Имена, фамилии,

Блеск и мишура…

Что-то все забыли,

Как жилось вчера.

Вспоминаю с грустью

Сгинувших друзей.

Хор былых напутствий,

Их крутой елей.

Душа его вернулась в этот дом.

Он счастлив был в своем веселом доме.

Отчаянье и боль пришли потом,

Когда его ничтожный Геккерн донял.

Среди знакомых дорогих святынь

Ты чувствуешь – он постоянно рядом…

Вот тот диван, где медленная стынь

Сковала сердце, овладела взглядом.

И каждый раз, ступая на порог,

Ты входишь в мир – загадочный и грустный.

И с высоты его бессмертных строк

Нисходит в душу чистое искусство.

Я иногда ловлю себя на том,

Что всё он видит из далекой дали,

И открывает свой великий дом

Твоей любви, восторгу и печали.

Пришли крутые времена…

Авторитет России продан…

Идет холодная война

Между властями и народом.

Идет холодная война

От пораженья к пораженью.

Ни та, ни эта сторона

Не проявляют сожаленья.

И станут биться до конца.

Одни, чтоб выжить на пределе.

Другие – в поисках лица,

Чтоб люди верить захотели.

Но их надежда не сбылась.

Нас так обманывали часто,

Что, как бы ни менялась власть,

Здесь не меняются несчастья.

Идет холодная война…

И гибнут вера и надежды.

И власть опять обречена,

А я кричу: «Россия, где ж ты?»

Страна моя – и.о. России

С и.о. премьера и царем —

Живет в надежде на Мессию,

С кем жизнь иную изберем.

Но что-то нет пока Мессии.

И шанс прийти покуда мал.

И.о. была когда-то в силе,

И мир лишь ахать успевал.

Спасибо вам, отцы-вельможи

За обновленную страну,

Где мы теперь спокойно можем

Из тысяч бед избрать одну.

Спасибо вам, отцы-министры,

И самый знатный из Емель,

За то, что вы легко и быстро

Нас посадили всех на мель.

Как будто вы не виноваты

В том, что теперь позорен труд,

И так мала у нас зарплата,

Что сразу за год выдают.

Вы где-то денег напросили,

Чтоб не испытывать вины…

Мы все теперь – и.о. России,

И.о. потерянной страны.

Я одинокий волк…

Я не хочу быть в стае.

Пожар в крови уже заметно стих.

И одинокий след мой

По весне растает,

Как тает сила в мускулах моих.

Мне в одиночку выжить не удастся.

Крутую зиму мне не одолеть.

Но чтобы волком до конца остаться,

В отчаянном броске

Хочу я встретить смерть.

В последний раз вкушу азарт погони,

Пройду по краю на семи ветрах.

Я старый волк.

Но я пока в законе,

И мой оскал еще внушает страх.

Неповторим осенний Ленинград!

Неповторима пушкинская осень.

Замешивает краски листопад

И медленно на землю их наносит.

И вновь адмиралтейская игла

На туче швы незримые сшивает,

Чтоб туча воду наземь не слила,

И без того в подтеках мостовая.

Неповторим осенний Ленинград.

Играют тени на углу фронтальном.

Ветвями перечеркнут Летний сад,

Где статуи, как узники, печальны.

А небо все в мозаике листвы.

Зеленый, алый, бронзовый и синий —

Цвета перемешались… Но, увы,

К утру их обесцветит белый иней.

Неповторим осенний Ленинград!

Когда он юн, когда могуч иль болен.

Над страшной дамбой – тишина и смрад

Неповторимо борются с прибоем.

Вечерний сумрак окнами зажат,

А в небе загорается лампада.

Вновь блики на Исаакии дрожат.

И на землю спускается прохлада.

Наверно, так же был неповторим

Осенний Петербург в былые годы.

И память, словно добрый пилигрим,

Ведет меня под каменные своды.

Неповторима и моя любовь,

И наша боль – с надеждой и мольбою,

Когда он в сердце оживает вновь,

«Великий город с областной судьбою…»

Кто-то надеется жить

Долго… И дай-то Бог.

А мне бы лишь одолжить

У Времени малый срок.

Чтобы успеть сказать

Другу, что он мне мил.

Да еще показать

Внукам зеленый мир.

Да, может быть, повидать

Деревню Старый Погост,

Где юной была моя мать,

Где с травами шел я в рост.

Где батя учил добру,

Скворечник к сосне крепя.

Я в поле ромашки рву,

Похожие на тебя.

Есть просьба еще одна.

О, если б помочь я мог,

Чтоб ожила страна,

Которую проклял Бог.

Как тебе сейчас живется?

Ты все так же молода?

Между нами мили, версты,

Километры и года.

Между нами – наша юность.

И прощальные полдня…

Ты мне грустно улыбнулась,

Чтоб поплакать без меня.

Жизнь ушла и воротилась

Вещим сном наедине…

Оказала ты мне милость

Тем, что помнишь обо мне.

Значит, все-таки любила,

Потому что в те года

Все у нас впервые было.

Только жаль – не навсегда.

Как тебе теперь живется?

Предсказал ли встречу Грин?

Повторяются ли весны,

Те, что мы не повторим?

Я теперь озвучиваю «Вести»

И для текстов приобрел тетрадь.

Но мое лицо и голос

Вместе

«Вести» не желают совмещать.

Стал и я поденщиком безликим,

Уступив свой авторский экран

Всяким шоу да убогим клипам

Вперемешку с пошлостью реклам.

Как сказал один чиновник важный —

Ни заслуги, ни авторитет

Не помогут, ежели однажды

Лихачи столкнут тебя в кювет…

И страна, любившая поэтов,

Правду говоривших ей в глаза,

Немоты пророческой отведав,

Позабудет наши голоса.

За вами должность, а за мною имя.

Сослав меня в почетную безвестность,

Не справитесь вы с книгами моими, —

Я всё равно в читателях воскресну.

Но вам такая доля не досталась.

И как сказал про вас великий критик, —

Посредственность опасней, чем бездарность.

А почему – у классика прочтите.

Кайфуйте дальше – благо, кайф оплачен.

Он вам теперь по должности положен.

Но только не пытайтесь что-то значить —

Чем в лужу сесть, сидите тихо в ложе.

Я на выборах проиграл.

Я посредственность не осилил.

Но она-то и правит бал,

Прибирает к рукам Россию.

Мне казалось – в родном краю

Непременно я должен выиграть.

Ведь любую строку мою

Земляки могут брать в эпиграф.

Убеждали меня друзья —

Что политика выйдет боком,

Что себе изменять нельзя.

Ты – поэт. Значит, избран Богом.

В эти серые времена,

Может быть, для кого-то радость,

Что в почете не имена,

А безликая заурядность.

В Мозамбике в просторном посольском саду

Посадили росток от березовой грусти.

И под солнцем чужим набирал высоту,

Словно к дому тянулся,

Тот маленький прутик.

Поливали его, от жары берегли.

И однажды под осень,

В средине апреля,

В память русской весны,

В честь родимой земли

Появилась на прутике первая зелень.

И теперь, когда осень спешит в Мозамбик,

Через желтые листья березы российской

Пробивается зелени тихий родник,

И далекое снова становится близко…

Это память России в березе живет.

И, быть может, ей слышатся майские грозы.

Потому она осенью грустно цветет,

И текут по стволу запоздалые слезы.

Матери солдат, воюющих в Чечне,

Всё еще надеются на чудо.

И в тревоге ждут вестей оттуда.

И свои проклятья шлют войне.

Те, кто могут, едут на войну,

Чтобы вырвать сыновей из ада.

Власть считает – все идет как надо,

Лишь бы на себя не брать вину.

Но позора этого не смыть,

Не сокрыть его верховной ложью.

Материнский суд, что кара Божья,

Не позволит ничего забыть.

Я хочу пойти во власть, —

Чем я хуже Хакамады.

Точно, я пойду во власть,

Чтобы ниже ей не пасть.

Я хочу пойти во власть, —

Что-то есть в ней от эстрады.

Посмеемся в Думе всласть,

Чтоб от горя не пропасть.

Я хочу пойти во власть, —

Мужики там осрамились.

Им бы драться лишь да спать,

Вот и вся их ипостась.

Точно, я пойду во власть.

Окажу такую милость.

Эй, вы, нынешние, слазь!

Сколько можно время красть?!

Прощаясь с прошлым,

Я прощусь с тобой.

Не сожалей, что все уже в минувшем.

Из всех друзей твоих

Я не был лучшим.

И наш разрыв ты не считай бедой.

Уже давно вступили мы в разлад.

Моя душа – как море в час отлива.

И прошлых лет – достойных и счастливых —

Никто не может нам вернуть назад.

Но я судьбе признателен навек

За все, что было в этой жизни с нами.

И время снимет с душ тяжелый камень.

И боль уйдет – как сходит в марте снег.

Бессонницей измотаны,

Мы ехали в Нью-Йорк.

Зеленый мир за окнами

Был молчалив и строг.

Лишь надписи нерусские

На стрелках и мостах

Разрушили иллюзию,

Что мы в родных местах.

И, вставленные в рамку

Автобусных окон,

Пейзажи спозаранку

Мелькали с двух сторон.

К полудню небо бледное

Нахмурило чело.

Воображенье бедное

Метафору нашло,

Что домиков отпадных

Так непривычен стиль,

Как будто бы нежданно

Мы въехали в мультфильм.

Она призналась: «Я тебя люблю…»

Но он не верил, что она отважится

Свой Май отдать седому Декабрю.

И он сказал: «Тебе все это кажется…»

Их разделяла жизнь, а не года.

Он прошлым жил. Она была там саженцем.

Он говорил ей: «Как ты молода…»

Она смеялась: «Это просто кажется…»

И лишь в разлуке осенило их,

Какой любовью одарил Господь их.

Исчезло все – остался только миг,

Когда он мог, волнуясь, сесть напротив.

Когда слова, которым равных нет,

Обозначали радость, страсть и муку.

Когда в запасе было столько лет,

Что их с лихвой хватило на разлуку.

Зураб сказал:

Металл проснуться должен,

Чтоб музыку отдать колоколам.

А до того он, словно царь, низложен,

И ждет мелодий молчаливый Храм.

Зураб сказал:

Нет ничего прекрасней,

Чем сумеречный звон колоколов,

Когда закат под эти ноты гаснет,

И всё понятно, и не надо слов.

И вот над возродившимся собором

Поплыл впервые колокольный звон.

И тихо замер потрясенный город,

Как будто исповедовался он.

Минует всё. Останется искусство

И к Богу устремленные глаза.

Металл проснулся от чужого чувства,

Как в небе просыпается гроза.

И я стою, как пушкинский Евгений,

Пред новою загадкою Петра,

Вновь убеждаясь – всё, что может гений,

Понятно только гениям добра.

Еще холста он не коснулся,

Но холст его преобразил.

Он виновато улыбнулся,

Как будто нас уйти просил.

В лучах волнения и света

Плывут его полутона.

И никого с ним рядом нету,

А есть восторг и тишина.

Играла музыка…

Художник

Шел сквозь печаль и торжество.

О, сколько мир искусству должен!

Хотя не должен ничего.

В отеле, где живем мы,

Из окна

Прекрасный вид:

Серебряные горы,

Лесистые холмы

И белизна

Нетронутого снега…

И узоры

Причудливо заснеженных ветвей.

И лыжники – как гномы, —

У которых

Одежда новогодних фонарей.

А ночью над горами синий холод.

И лунный свет.

И таинство снегов.

И небосвод, что звездами исколот.

И чуткий скрип невидимых шагов.

Как хорошо порой уединиться, —

Ни суеты, ни телефонных встреч, —

И ощутить себя свободной птицей.

И это ощущение сберечь.

Я брожу по майскому Парижу.

Жаль, что впереди всего три дня.

Все надеюсь, что еще увижу

Женщин, изумивших бы меня.

Я искал их при любой погоде…

Наконец всё объяснил мне гид:

Что пешком красавицы не ходят.

И сменил я поиск Афродит.

На такси за ними я гонялся,

На стоянках все смотрел в окно.

По бульварам, словно в старом вальсе,

Обгонял я модные «Рено».

Я искал их – черных или рыжих…

Но не повезло мне в этот раз.

До сих пор не верю, что в Париже

Женщины красивей, чем у нас.

Властители дум ненавидели власть…

Теперь же иные у них отношенья.

И новая власть им по вкусу пришлась,

Ирония вдруг поменяла мишени.

И бывший бунтарь, затихающий бард,

Свободу свою не предавший ни разу,

Теперь комплименты выслушивать рад,

Не сразу поняв, что всучили награду.

И Пушкина некогда царь приручал,

Да только напрасно…

А нынешний «гений»,

Чей голос Систему в сердцах раскачал,

Готов преклонить перед властью колени.

Ты прости друзьям свой смертный час.

Ты прости – предчувствий не хватило,

Чтобы кто-то, за тобой умчась,

Уберег тебя от черной силы.

У дороги положу цветы,

Где навек твое померкло небо.

Господи, ну как же всё нелепо!

Как жестоко – эта смерть и ты.

Я сказать при жизни не успел,

Как ты в дружбе нашей был надежен.

И до главных помыслов и дел,

Может быть, всего полдня не дожил.

Я тебе при жизни не сказал

Этих слов… Я не успел при жизни.

Кто же думал, что так будет мал

Путь твой – от рождения до тризны.

Кто же знал, что ты в последний раз

Бросил взгляд на свет родимых окон.

На твоей дороге одиноко,

Как в душе у каждого из нас.

Все мы перейдем свою межу.

И, когда я вытяну свой жребий,

Всё, что не сказал тебе, – скажу,

Только бы нам встретиться на небе.

Вся страна играет в лотерею.

И организаторы ее

Думают, что станем мы добрее,

Выиграв зарплату иль жилье.

Может быть, и выиграет кто-то.

Большинству же выпадет билет

С той же бесконечною работой,

При которой крупных денег нет.

Но страна играет в лотерею

Около отчаянья и бед.

Не придумав ничего мудрее —

Верит в чудо…

А его всё нет.

Меж жизнью и смертью

Есть некий предел.

Душа перед ним

Одиноко робеет.

Я тоже нежданно

На миг оробел,

Когда вдруг увидел

Неведомый берег.

А сколько мне плыть —

Это ведает Бог.

Но сердцу не терпится

Вновь обернуться

На берег,

Где все еще слышится вздох,

К которому мне никогда не вернуться.

Как страшен покой,

Охвативший меня.

И нет напряжения прошлого

В токах.

А жизни всегда не хватает полдня,

Чтоб взять на себя

Подведенье итогов.

Пришло это время.

Иль только придет.

И жизнь, словно чай,

Ускользает из блюдца.

И страшно уже торопиться вперед.

Как страшно в былое свое оглянуться.

Звучит орган в пицундском храме.

Нисходит музыка с небес.

И что-то происходит с нами,

Коль мир за окнами исчез.

А белый ангел возле клавиш

Творит на людях торжество.

О чем ты души вопрошаешь

Из вдохновенья своего?

Звучит орган в прохладных сводах,

В печальных сводах допоздна…

И возрождается свобода,

И оживает старина.

А сверху смотрят фрески немо

В земном предчувствии чудес.

Восходит музыка на небо, Едва сошедшая с небес.

Я в прошлой жизни был пастух.

Я пас коров до самой старости.

Не потому ли чувство стадности

И ныне мой смущает дух?

А в этой жизни я поэт.

Пасу рифмованное стадо

На белых выгонах тетрадок,

Поскольку книжных пастбищ нет.

Их жадно бизнес разобрал

И тут же сделал дефицитом.

Бессмысленно быть знаменитым

В стране, где пошлость правит бал.

А кем я буду в жизни той,

Что ждет меня за гранью смерти,

Мне все равно… Но уж поверьте,

Я там не встречусь с суетой.

Я ничего и никому не должен.

Не должен клясться в верности стране

За то, что с ней до нищеты я дожил.

За то, что треть земли моей в огне.

Я ничего и никому не должен.

Мне «молодые волки» не указ.

Они, конечно, много нас моложе,

Но вовсе не талантливее нас.

И новый мир по-старому ничтожен

Среди своих раздоров и корыт.

Я ничего и никому не должен,

Поскольку никогда не жил в кредит.

Старинный зал, старинный вальс, —

Почти Дворянское собрание.

Тогда не мог я знать заранее,

Что этот вечер сблизит нас.

Благодарю вас за восторг!

Я думал – «Боже мой, откуда

Здесь оказалось это чудо,

С лицом, запомнившим Восток?»

И я уже не представлял

Вас в этом веке, в этом мире:

В метро иль в чьей-нибудь квартире.

Вам так к лицу был этот зал.

Играла музыка…

И вдруг

Пришло предчувствие внезапно,

Что все у нас случится завтра —

Мои слова и ваш испуг.

Если жизнь вас чем-то огорошит —

Горькою разлукой или злом, —

Вспомните о чем-нибудь хорошем,

Что осталось некогда в былом.

Вспомните ночную нежность моря,

Утреннюю музыку лесов…

И тогда утихнет ваше горе,

Отойдет на несколько часов.

Полегчает вам от встречи с прошлым.

Вы себе признаетесь тогда:

Боже мой, как счастливо я прожил

Некие мгновенья и года.

Я воспоминанием спасаюсь,

Ухожу в любимый день иль год.

Силами в минувшем запасаюсь

Против всех сегодняшних невзгод.

В тяжкой хвори иль навете грязном,

Когда жизнь – как молчаливый крик, —

Вспомните о чем-нибудь прекрасном,

Вновь переживите этот миг.

А в метро на переходах

Много нищих, как в войну.

Просят денег у народа,

Ну, а кто подаст ему?

Раскошеливайся, Запад!

Аппетит неукротим.

Мы стоим на задних лапах,

Потому что есть хотим.

А поодаль барахолка.

Вся Москва торгует тут.

Ждать, наверное, недолго —

И страну распродадут.

И, устав от словоблудии,

Я кричу у стен Кремля:

– Что же с нами завтра будет?

Что же с нами будет, бля?!

Прощаю всех, кого простить нельзя,

Кто клеветой мостил мои дороги.

Господь учил: «Не будьте к ближним строги —

Вас все равно всех помирит земля».

Прощаю тех, кто добрые слова

Мне говорил, не веря в них нисколько.

И, все-таки, как ни было мне горько,

Доверчивость моя была права.

Прощаю всех я, кто желал мне зла.

Но местью душу я свою не тешил,

Поскольку в битвах тоже не безгрешен, —

Кого-то и моя нашла стрела.

Кому Господь благоволит,

Того Он забирает рано.

И до сих пор во мне болит

Незаживающая рана.

Едва лишь вырвавшись на свет,

Осталась музыка без звука.

И недопетый твой куплет

Куда-то спрятала разлука.

Не много ты успел нам спеть.

Но то, что спето, – не исчезнет.

Оборвала внезапно смерть

На лебединой ноте песню.

А ныне, словно на таран,

Несется пошлость по экранам.

И вряд ли светлый твой талант

Вписался б в этот хор бездарный.

Ах, Лель… Какой была весна,

Когда из сказки ты явился,

Когда влюбленная страна

Ждала тебя, как мать, у пирса.

Я ставлю диск твой…

Сколько лет

Прошло,

Как сердце раскололось…

И вновь я верю – смерти нет,

Когда звучит твой чудный голос.

Повидаться лишний раз

Было некогда.

Я теперь спешить горазд,

Только некуда.

Было некогда, стало некуда.

Если можешь, то прости…

Все мы дети суеты,

Ее рекруты.

Прихожу в твой дом пустой,

Грустно в нем и тихо.

Ставлю рюмочки на стол

И кладу гвоздики.

Сколько праздников с тобой

Мы не встретили.

А теперь лишь я да боль.

Нету третьего.

Посижу и помяну

Одиноко.

Ты услышь мою вину,

Ради Бога…

Нас старят не годы, а беды

И боль от нежданных утрат.

И я выбираюсь из бездны,

Боясь оглянуться назад.

Господь иль судьба – я не знаю —

Вернули надежду душе.

Иду я по самому краю

В последнем своем вираже.

И нету ни боли, ни страха,

Ни прошлых обид и ни ссор.

Хоть жизнь – как нежданная плаха —

Означила свои приговор.

Но я ничему не поверил

И даже не сбавил шаги.

И лишь у спасительной двери

Я тихо сказал: «Помоги»…

И руки к глазам твоим поднял,

Почти умирая уже.

И в это мгновение понял,

Откуда надежда в душе.

Люблю пейзаж проселочных дорог

С их живописными изгибами,

С белесой пылью из-под ног…

Как жаль – всему приходит срок —

Проселки под асфальтом сгинули.

Но если вдруг в чужой стране

Я натыкаюсь на проселок,

Вновь возвращается ко мне

Былая память дней веселых —

С тверской рыбалкой поутру,

Но чаще все ж – с грибным скитаньем

И с благодарностью костру,

Когда гроза в лесу застанет…

Люблю пейзаж проселочных дорог.

Как жаль – всему отпущен срок.

Когда накатывают волны гнева

И кажется, – любовь дает отбой, —

Взгляни в глаза мне —

И увидишь Небо,

Которое венчало нас с тобой.

И, если сможешь, – пересиль обиду

И сосчитай хотя б до десяти.

Рассмейся или улыбнись для виду.

И выдохнем друг другу мы —

«Прости…»

В беде моя Россия много лет.

Как жаль, что к власти

Бездари приходят.

И нет уже доверия в народе

Ни к тем, кто лыс,

Ни к тем, кто слаб и сед.

Неужто так Россия оскудела

На умных и порядочных людей,

Что все мы возле избранного тела

Должны мириться с участью своей?

Прощай, страна, дарившая когда-то

Бессмертные дела и имена.

В позоре нашем ты не виновата

И в бедности вселенской не грешна.

Но где тот бунт – крутой и беспощадный,

Бунт разума и совести людской?

Могу ответить я одной строкой.

Но, к сожаленью, текст мой – непечатный.

В дружбе нет ни титулов, ни званий,

Все мы перед ней навек равны.

Старый друг остался прежним Ваней,

Хоть надел с лампасами штаны.

Я издал уже немало книжек,

Чем, признаться, бесконечно горд.

Только без друзей бы я не выжил

В самый тот невыносимый год.

И в далеком городе Бат-Яме

Мишка Резник – бывший замполит

Под матросской лентой в древней раме

Наше детство бережно хранит.

Разбросала нас судьба по странам,

Раскидала наш гвардейский класс.

Как к ненастью в батьках ныли раны,

Так в разлуке ноет дружба в нас.

Как жаль, что мы не подружились…

Но дружбе не присущ аврал.

Ты был похож на старый «Виллис»,

Который все дороги брал.

И наш подъем ты б смог осилить,

Где замыкался общий круг.

Но я уехал из России,

А ты ее покинул вдруг.

Я прилетел с тобой проститься.

И запоздавшие слова

Уже могли и не случиться,

Поскольку смерть всегда права.

Но вопреки ее запретам

Я нарушаю твой покой.

Не запретишь дружить поэтам

Хотя б единственной строкой.

«Вы полагаете…»

«Да, полагаю…»

Звоню друзьям.

Они все на приеме,

Где президент,

Охаянный страной,

Внушал им навести порядок

В доме,

Поскольку сам то болен,

То хмельной.

Не получилась праздничной

Тусовка,

Хоть собрались не слабые умы.

Но, видно, стало очень им неловко

За этот пир во времена чумы.

И стыдно стало, что в такое время,

Когда народ измучился от бед,

Они не разделили боль со всеми,

А поделили с Ельциным фуршет.

Простите их… Они слегка зазнались.

Погрязли, забурели, обрели…

И жизнь других —

Для них такая ж малость,

Как в ГКО пропавшие рубли.

Наше время ушло…

Это мы задержались,

Потому что Россия без нас пропадет.

Мы свободой уже допьяна надышались.

И не раз заслоняли ее от невзгод.

И да будет счастливым грядущее время!

А когда нас не станет,

Не делайте вид,

Будто не было нас…

В землю брошено семя.

Собирать урожай вам еще предстоит.

Наше время ушло…

Мы чуть-чуть задержались,

Потому что с себя не снимаем вину.

Как мое поколенье унизила жалость,

Так унизили бедностью нашу страну.

Мне всегда бывает грустно

Обмануться в тех, кто мил.

И жалеть, что рано чувства

Перед ними обнажил.

Но уж так пошло издревле —

Человек то раб, то князь.

И ответом на доверье

Может вспыхнуть неприязнь.

От похвал или оваций,

От удач, идущих вверх,

Кто-то в зависть мог сорваться,

Ибо свет его померк.

Это все смешно и грустно,

Потому что суета.

Я доплыл уже до русла,

Где покой и красота.

Где все страхи беспричинны

Перед вечностью Творца.

И где годы – как песчинки

Иль цветочная пыльца.

Но подводит нас натура,

Человеческая суть.

Мы живем с упорством тура —

Хоть кого-то, но боднуть.

Еще весной мы сняли эту дачу.

Лес у дороги, речка за окном.

И к тем красотам Бог послал впридачу

Твое соседство…

Но о нем потом.

Наш старый дом был окружен сиренью.

И цвет ее так шел твоим глазам.

Но, видно, ты была не в настроеньи,

Когда об этом я тебе сказал.

И ничего меж нами не случилось.

Посередине радости и зла

Моя душа от прошлого лечилась,

Твоя душа грядущего ждала.

Но помню я, как в первый день июля

Мы в лес вошли… И птицы пели нам.

Там будущее мы твое вернули

И честно поделили пополам.

Как странно, но две спелых землянички,

Что ты мне положила на ладонь,

Как будто бы две вспыхнувшие спички,

В нас разожгли невидимый огонь.

И в том огне, спасаясь от былого,

От бед его, коварства и утрат,

Я произнес единственное слово.

И никогда не брал его назад.

Я ехал на троллейбусе от Сокола.

Стоял июль и мучила жара.

Вдруг ты вошла и тихо села около,

Как будто мы расстались лишь вчера.

Но мы друг друга так давно не видели!

Я в эту встречу впал, как в забытье.

И долго брал билеты у водителя,

Чтоб как-то скрыть волнение свое.

Мы вскоре вышли около метро.

Нас встретили цветочные завалы.

Старушка там ромашки продавала —

Их было непочатое ведро.

И вспомнил я то радостное лето,

Когда мы жили в устьенской избе.

Такие же роскошные букеты

Я прямо с поля приносил тебе.

И это я ведро опустошил.

И всю охапку полевых ромашек

К твоим глазам я на руки сложил,

Как память встреч и ожиданий наших.

Ты улыбнулась на мою забаву.

Но взгляд твой был – как затаенный крик.

И я подумал:

«Мы как два состава

На полустанке встретились на миг».

И разошлись.

Но каждый год в июле

Стоят ромашки на моем окне.

Они меня в былое не вернули,

Но берегут минувшее во мне.

В неизбытом том десятилетье

Наше слово с делом разошлось.

Потому не верили нам дети,

Потому и души были врозь.

Жили мы то горько, то лукаво,

Думая: иного счастья нет.

И, по сути, не имели права

Быть примером для идущих вслед.

И мирились с тем, что было плохо,

Позабыв о совести своей.

Но смотрела нам в глаза эпоха

Чистыми глазами сыновей.

Время нам приписывало смелость.

И, пред ним испытывая страх,

Очень уж нам выглядеть хотелось

Подлинными в собственных глазах.

Ты сказал мне,

Что превыше дружбы

Нет на этом свете ничего.

И добавил, улыбнувшись грустно, —

«Потерял я друга своего…

Он всегда был рядом в час тяжелый.

И на болтовню не тратил пыл.

С виду крепкий, как осенний желудь,

Он таким и в нашей дружбе был.

Скольких я потом из сердца выгнал,

Сравнивая с корешем моим.

Он умел дружить и жить без выгод,

Потому и стал незаменим…»

Президенты сменяют друг друга.

Только жизнь наша без перемен.

Все никак мы не выйдем из круга,

Не поднимем Россию с колен.

Как жилось моим сверстникам трудно,

Так и дальше придется им жить.

Президенты сменяют друг друга,

Продолжая былому служить.

И с усердьем бюджет наш латают,

Как латает портниха штаны.

Мы сбиваемся в легкие стаи

В ожидании новой весны.

И она в свое время приходит,

Растянув журавлиную нить.

И, пока есть надежда в народе,

Может все он понять и простить.

На скалах растут оливы.

На камне цветут цветы.

Живут средь камней олимы[1],

Как рядом со мною – ты.

Я твой нареченный камень.

Крутой и надежный грунт.

Попробуй меня руками,

Почувствуешь, как я груб.

Но весь я пророс цветами.

И нежностью их пророс.

Со мной тебе легче станет

В минуты ветров и гроз.

Я твой нареченный камень,

Согретый огнем любви.

Когда же мы в бездну канем,

Ты вновь меня позови.