Стихотворения

У мужчины должен быть характер.

Лучше, если тихий,

Словно кратер,

Под которым буря и огонь.

У мужчины должен быть характер,

Добрый взгляд

И крепкая ладонь.

Чтобы пламя сердце не сожгло,

Можно душу отвести на людях,

Лишь бы в сердце не копилось зло.

У мужчины должен быть характер.

Если есть —

Считай, что повезло.

Любовь не только возвышает —

Любовь порой нас разрушает,

Ломает судьбы и сердца…

В своих желаниях прекрасна,

Она бывает так опасна,

Как взрыв, как девять грамм свинца.

Она врывается внезапно,

И ты уже не можешь завтра

Не видеть милого лица.

Любовь не только возвышает —

Любовь вершит и всё решает.

А мы уходим в этот плен

И не мечтаем о свободе.

Пока заря в душе восходит,

Душа не хочет перемен.

Мне с летом расставаться жаль.

С его теплом,

Цветами поздними.

Необъяснимую печаль

Таят в себе

Красоты осени.

Не слышно птичьих голосов.

И небеса —

Как парус стираный.

Прохладный малахит лесов

Янтарной грустью инкрустирован.

Над полем мечутся ветра.

Я запасаюсь солнцем на зиму.

И всё во мне:

Печаль костра

И вздох листвы,

Летящей на землю.

Срывают отчий дом.

Как будто душу рушат.

Всё прошлое – на слом.

Прощаемся с минувшим.

Прощаемся с собой,

Ведь столько лет послушно,

Как маленький собор,

Хранил он наши души!

Всю жизнь мы жили в нем,

Беду и радость знали.

Охвачены огнем

Мои воспоминанья.

Как жаль, что довелось

Дожить до дня такого…

Отец не прячет слез.

Застряло в горле слово.

И дом в последний раз

Глядит на всех незряче.

То ли жалеет нас,

То ль о минувшем плачет.

Сандаловый профиль Плисецкой

Взошел над земной суетой,

Над чьей-то безликостью светской,

Над хитростью и добротой.

Осенняя лебедь в полете.

Чем выше – тем ярче видна.

– Ну как вы внизу там живете?

Какие у вас времена?

Вы Музыкой зачаты, Майя,

Серебряная струна.

Бессмертие – как это мало,

Когда ему жизнь отдана!

Во власти трагических судеб

Вы веку верны своему.

А гения время не судит —

Оно только служит ему.

Великая пантомима —

Ни бросить, ни подарить.

Но всё на Земле повторимо,

Лишь небо нельзя повторить.

Сандаловый профиль Плисецкой

Над временем – как небеса.

В доверчивости полудетской

Омытые грустью глаза…

Из зала я, как из колодца,

Смотрю в эту вечную синь.

– Ну как наверху Вам живется? —

Я Лебедя тихо спросил.

Среди печали и утех,

Наверно, что-то я не видел.

Прошу прощения у тех,

Кого нечаянно обидел.

Когда бы это ни случилось —

Вчера лишь иль давным-давно,

Ушла обида иль забылась, —

Прошу прощенья всё равно…

Прошу прощенья у любви —

Наедине, не при народе, —

Что уходил в стихи свои,

Как в одиночество уходят.

И у наставников своих

Прошу прощенья запоздало,

Что вспоминал не часто их,

Затосковал, когда не стало.

А вот у ненависти я

Просить прощения не стану

За то, что молодость моя

Ей доброту предпочитала.

Не удивляйтесь, что сейчас,

Когда судьба мне время дарит,

Прошу прощения у вас.

Но знаю я: последний час

Обычно не предупреждает…

Наивные акселераты,

Смешные наши малыши!

Они, наверно, втайне рады,

Что батек в росте обошли.

Мы были в их года пожиже —

Война, разруха, недород.

Тогда нам впору было б выжить

От тех харчей, от тех невзгод.

Смотрю на сына – и пугаюсь:

Что ждет их в этом мире гроз?

Он так доверчив, словно аист,

Что нам с тобой его принес.

Друг познаётся в удаче

Так же, порой, как в беде, —

Если он душу не прячет,

Чувства не держит в узде.

Друг познаётся в удаче.

Если удача твоя

Друга не радует – значит,

Друг твой лукав, как змея.

Или же горькая зависть

Разум затмила его,

И, на успех твой позарясь,

Он не простит ничего.

Он не простит… Но иначе

Скажет об этом тебе.

Друг познаётся в удаче

Больше порой, чем в беде.

Снова мы расстаемся с тобою.

За окном опускается ночь —

Со слезами, с надеждой и болью,

С невозможностью чем-то помочь.

Нам в разлуке не будет покоя.

Как же слезы твои солоны!

Слишком коротко счастье людское,

Слишком редки прекрасные сны.

Посреди самолетного грома

Я впервые подумал о том,

Что Земля потому так огромна,

Что в разлуке на ней мы живем.

– Я жить без тебя не могу.

Я с первого дня это понял…

Как будто на полном скаку

Коня вдруг над пропастью поднял.

– И я без тебя не могу.

Я столько ждала! И устала.

Как будто на белом снегу

Гроза мою душу застала…

Сошлись, разминулись пути.

Но он ей звонил отовсюду.

И тихо просил: «Не грусти».

И тихое слышалось: «Буду».

Однажды на полном скаку

С коня он сорвался на съемках…

– Я жить без тебя не могу, —

Она ему шепчет в потемках.

Он бредил… Но сила любви

Вновь к жизни его возвращала.

И смерть уступила: «Живи!»,

И всё начиналось сначала.

– Я жить без тебя не могу… —

Он ей улыбался устало.

– А помнишь, на белом снегу

Гроза тебя как-то застала?

Прилипли снежинки к виску.

И капли грозы на ресницах…

Я жить без тебя не смогу.

И, значит, ничто не случится.

Он возвращается домой

Из прошлой жизни, из разлуки.

Но край родной окутан тьмой.

И красок нет, и смолкли звуки.

Вслед за молчанием его

Пылит печальная дорога…

Но он не видит ничего

Из оцинкованного гроба.

Прости, солдат, что отчий дом

Согреть тебя не может в холод.

Прости за то, что мы живем.

Тебе бы жить – ты был так молод.

Блеснет закатный луч в окне.

Зашелестят в саду ракиты.

О, сколько ныне по стране

Таких вот холмиков нарыто.

Не дай, Отчизна, умолчать

И этим матерей обидеть.

Они идут сынов встречать,

Чтоб никогда их не увидеть.

Мы всем им воздадим сполна

За боль, за мужество и доблесть.

Но не стихает в нас вина

И всё больнее наша совесть.

Не знаю, у кого спросить,

Не знаю, как себе ответить:

Доколе будет голосить

Земля моя по нашим детям?!

Жалею зверей в зоопарке,

И в цирке мне жалко зверей.

Как люди на зрелища падки!

Когда же мы станем добрей?

И лев уже ходит под кличкой,

Барьер на манеже берет.

И царскую гордость публично

Меняет на бутерброд.

А некто, войдя к нам в доверье,

Устроил аттракцион:

И в пасть онемевшему зверю

Сует свою лысину он.

Лев нежно обходится с нею.

И, занятый скучной игрой,

Он кажется много умнее,

Чем этот манежный герой.

Жалею зверей в зоопарке.

У неба украденных птиц.

Вон той молодой леопардке

Всё хочется клетку открыть.

Не терпится выйти на волю,

Вернуться в былую судьбу.

Но приступы гнева и боли

Весьма забавляют толпу.

Ей дети бросают конфетки.

Наверно, жалеют ее.

За что красота эта в клетке?!

И в чем провинилось зверье?

Я взглядом встречаюсь с гориллой.

В глазах у гориллы упрек:

«Я предков тебе подарила,

А ты нас в неволю упек».

И вдруг осенил меня предок

Печальной догадкой своей:

«Ведь им безопасней из клеток

Соседствовать с миром людей».

За все несправедливости чужие

Несу вину сквозь память и года.

За то, что на одной планете живы

Любовь и боль,

Надежда и беда.

Я виноват, что не промолвил слова,

Которое могло всё изменить:

Вернуть любовь —

Кто в ней разочарован,

Вернуть надежду —

Если нечем жить.

Будь проклято несовершенство мира —

Наш эгоизм и слабый мой язык.

Прошу прощенья у больных и сирых

За то,

Что я

К вине своей привык.

Из-за синего дыма

Смутно видится зал.

Я с веселостью мима

Жестом что-то сказал.

Начинается диспут.

Двести немцев и я.

В их записки я втиснут,

Будто в груду белья.

В этом ворохе белом

Мне нетрудно пропасть.

Но охота быть смелым

И поёрничать всласть.

Но вдруг рядом с собою

Я увидел глаза.

Как на службе в соборе

Заглянул в образа.

Эх ты, карее чудо,

Европейская спесь.

Почему и откуда

Оказалась ты здесь?

Полушепотом русским

Ты успела сказать:

Где-то там под Иркутском

Трое братьев и мать.

А хотелось полегче

Жить в богатой стране.

И подставила плечи

Ты чужой пятерне.

Вышла замуж за немца

Девятнадцати лет.

А куда было деться

От нужды и от бед!

Сколько дней миновало,

Сколько вырвалось слов…

Долго боль остывала

От разлук и оков.

Твой супружник здоровый

Глаз не сводит с тебя.

Ни единого слова,

Не сердясь, не любя.

Мы встречались глазами,

Позабыв про него.

И так много сказали,

Не сказав ничего!

Все вопросы осилив,

На прощанье стоим.

Ах, Россия, Россия!

Сколько лет, сколько зим…

Возле сердца Россия —

Дотянуться нельзя.

Не о том ли просили

Не чужие глаза?

Руки тонкие виснут,

Карий взгляд обречен.

Правда, был еще диспут,

Да не помню, о чем.

Они прощались навсегда,

Хотя о том пока не знали.

Погасла в небе их звезда,

И тихо свечи догорали.

«Я обещаю помнить Вас…

Дай Бог дожить до новой встречи…»

И каждый день, и каждый час

Звучать в нем будут эти речи.

Она его не дождалась,

С другим печально обвенчалась.

Он думал: «Жизнь не удалась…»

А жизнь лишь только начиналась.

Он ставит в церкви две свечи.

Одна – за здравие любимой,

Чтоб луч ее мерцал в ночи,

Как свет души его гонимой.

Свечу вторую он зажег

За упокой любви опальной.

И, может, пламя горьких строк

Зажглось от той свечи печальной?

Две горьких жизни…

Два конца…

И смерть их чувства уравняла,

Когда у женского лица

Свеча поэта догорала.

Трудно родится хлеб.

Трудно хлеб достается.

Тот, кто душою слеп,

Может быть, усмехнется.

И похохмит над тем,

Как я, с достатком в доме,

Хлеб суеверно ем,

Крошки собрав в ладони.

Это живет во мне

Память о той войне…

Горькие времена!

Худенький мальчик, где ж ты?

В сутки – лишь горсть зерна,

Триста граммов надежды.

Бабушка нам пекла

Хлеб из скупой мучицы.

Жизнь,

Что давно прошла,

В сердце мое стучится.

Хлеб нас от смерти спас.

Он и сейчас бессмертен…

Всё настоящее в нас

Этою мерой мерьте.

– Чужому успеху завидовать грех… —

Когда-то мне дед говорил.

Прекрасная песня —

Ведь это для всех.

Спасибо тому, кто ее подарил.

Чужая удача вам сил не придаст,

Коль зависть вам душу горчит.

И чей-то успех не обрадует вас.

Простите, скорее он вас огорчит.

Написан роман.

Установлен рекорд.

Не важно, что автор не ты.

Над залом звучит гениальный аккорд.

Он ждет и твоей доброты.

Интернат для престарелых.

Жизнь спокойна, без затей.

Ни тебе мытья тарелок,

Ни тебе очередей.

Сон сменяется досугом.

Старый друг прогулки ждет.

Сколько можно вспомнить с другом

От ворот и до ворот!

Обеспеченная старость,

Уходящие года.

Жизнь ушла иль потерялась —

Не заметила, когда.

Я не знаю, как случилось,

Что при сыне при родном

Я сдана на чью-то милость

В этот тихий, добрый дом.

И, когда он приезжает

Навестить родную мать,

Я молчу и, как чужая,

Всё не знаю, что сказать.

Но от мыслей непосильных

Вновь меня бросает в жар.

И подумалось о сыне:

«Лучше б он не приезжал…»

Обеспеченная старость,

Уходящие года.

Сколько их еще осталось,

Без забот и без труда?

А бессонница случится —

От тоски иль от обид, —

Вновь былое, словно птица,

На подушку прилетит.

Потому-то всё тоскливей

От внимания чужих.

И в душе бушует ливень

Непролитых слез моих.

Отлюбилось, отмечталось.

Снова день в душе угас.

Обеспеченная старость,

Обеспечь забвеньем нас!

Весенний рябиновый запах

Тревожит мне душу порой.

Хотел бы попасть я в твой замок,

Да сердце забыло пароль.

Запретная зона обиды

Наш мир поделила опять.

Уж лучше короткая битва,

Чем снова в осаде стоять.

Это правда:

Чтобы долго жить,

Надо чаще видеться с друзьями.

Я всё продолжаю мельтешить

Встречами, поступками, стихами.

Но однажды брошу все дела,

Сяду в самолет Аэрофлота…

Друг не ждал —

Душа его ждала,

Веря в неожиданность полета.

Так же побросав свои дела,

Соберутся милые мне люди.

Около веселого стола

Мы о дружбе говорить не будем.

Только память станет ворошить

Те слова, когда вернусь до дому.

Не затем,

Чтоб после долго жить, —

Просто жить не стоит по-иному.

Особенно тоскливы вечера,

Когда ты в доме у себя, как пленница.

Сегодня так же пусто, как вчера.

И завтра вряд ли что-нибудь изменится.

И это одиночество твое

Не временем бы мерить, а бессонницей.

То книги, то вязанье, то шитье.

А жизнь пройдет – и ничего не вспомнится.

И все-таки однажды он придет.

И сбудутся надежды и пророчества.

Твои он губы в темноте найдет.

И шепотом прогонит одиночество.

Мы с ним случайно повстречались

В ташкентском аэропорту,

Когда, погодой опечалясь,

Чай смаковали поутру.

Он был находчив в разговоре,

И откровенен, и умен —

Узбек по имени Григорий

(В краю, где нет таких имен.)

И я спросил его об этом,

Откуда имя, мол, у вас?

Он помрачнел и мне поведал

Свой удивительный рассказ.

– Меня отец назвал Сайяром,

По всем законам старины

Узбекским именем, с которым

Я жил с рожденья до войны.

А Гриша – это имя друга.

То имя горестной вины…

Я с ней прошел четыре круга,

Четыре года той войны.

У стен столицы утром ранним

В огне начавшихся атак

Я был контужен, Гриша ранен.

Стрелок убит… И замер танк.

Пробитый чуть ли не навылет,

Он мог могилой стать для нас.

Каким-то чудом Гриша вылез,

Меня извлек и жизнь мне спас.

А сам погиб…

Сквозь боль и ярость

Я клятву дал тогда ему,

Что если только жив останусь,

То имя Гришино возьму.

Чтоб долго жил он вместе с нами

На доброй родине моей.

Чтобы о нем не гасла память

В глазах узбекских матерей.

Когда в Москву я приезжаю,

Я к другу верному спешу:

Могилу в поле навещаю,

К стене кремлевской прихожу.

И вновь рассказываю Грише,

Как мы живем в родном краю.

И все мне кажется – он слышит

И речь мою, и боль мою.

Узбек умолк, как после песни,

В которой все слова горьки.

– Он был земляк ваш —

С Красной Пресни.

И мы навек с ним земляки.

Даже если ты уйдешь,

Если ты меня покинешь, —

Не поверю в эту ложь,

Как весною в белый иней.

Даже если ты уйдешь,

Если ты меня покинешь, —

О тебе напомнит дождь,

Летний дождь и сумрак синий.

Потому что под дождем

Мы, счастливые, ходили.

И гремел над нами гром,

Лужи ноги холодили.

Даже если ты уйдешь,

Если ты меня покинешь, —

Прокляну тебя… И всё ж

Ты останешься богиней.

Ты останешься во мне,

Как икона в Божьем храме.

Словно фреска на стене,

Будто розы алой пламя.

И, пока я не умру,

Буду я тебе молиться —

По ночам и поутру, —

Чтоб хоть раз тебе присниться.

Чтоб проснулась ты в слезах

И, как прежде, улыбнулась…

Но не будет знать мой прах,

Что любимая вернулась.

Я иногда спохватываюсь вдруг:

Уходят годы – сделано так мало!

А жизнь меня и била, и ласкала.

Но оглянуться вечно недосуг.

И суета – как океан за бо́ртом…

У каждого из нас такой режим,

Что мы сперва принадлежим заботам,

А уж потом себе принадлежим.

И как бы ни сложилась жизнь вначале,

И что б ни ожидало нас потом, —

Благословляю все ее печали,

Рассвет и вечер за моим окном.

Не каждый этот вирус одолел.

И, заболев, мы прячем взгляд стыдливо.

Седой солдат, что был в атаках смел,

Пасует перед лестью подхалима.

Боюсь, и в нас коварный вирус дремлет…

И только совесть – наш иммунитет.

А может, в чем-то виновато время,

Простуженное сквозняками бед?

И где Пастер, что вновь придет, неистов?

И позабыв о горестях своих,

Необратимый вирус подхалимства

Привьет себе, чтобы убить в других.

Изба смотрела на закат,

Дыша озерной сыростью.

Здесь жил великий мой собрат,

Волшебник Божьей милостью.

Он околдовывал зарю,

Купавшуюся в озере.

Он ей шептал:

– Я повторю

Твое виденье в образе…

Но, чьим-то именем томим,

Не помнил об обещанном,

Заря, обманутая им,

Бледнела, словно женщина.

И погружался мир во тьму.

И сквозь его видения

Являлась женщина ему.

А может, только тень ее.

Не говорила, не звала,

Лишь грустно улыбалась.

Наверно, Музою была

И потому являлась.

У нас еще снег на полях —

У вас уже шум в тополях.

У нас еще ветер и холод

И нету на солнце надежд.

И кажется пасмурным город

От темных и теплых одежд.

У вас уже всё по-другому:

Струится с небес синева,

И каждому новому дому

К лицу молодая листва.

У нас еще пашня, что камень,

И бродит в лесу тишина…

Пошли мне улыбку на память!

С нее и начнется весна.

Ты моложе моих дочерей…

Потому мне так горько

И грустно,

Что в душе несмышленной твоей

Просыпается первое чувство.

Ты моложе моих дочерей…

На влюбленность твою не отвечу.

Только утро

У жизни твоей,

А в моей

Уже близится вечер.

Не казни в себе эту печаль.

Без меня свои праздники празднуй.

Говорю тебе тихо:

«Прощай…»,

Не успев даже вымолвить:

«Здравствуй…»

Я иногда хочу быть одинок

Среди людей —

Как тайна между строк.

Не надо мне тогда застольных фраз,

Чужого понимания и вздоха.

Я одинок,

Как вечно одинока

Вселенная, глядящая на нас.

Я одинок,

Как одинок цветок,

Когда его срывают и уносят.

Я одинок,

Как одинока осень,

Когда последний падает листок.

Коварнее, чем гларус, птицы

Я не встречал пока.

Типичные убийцы

Исподтишка.

Они живут морским разбоем…

На берег выброшенный краб,

Считай, навек простился с морем,

Поскольку он на суше слаб.

Он на песке клешней напишет,

Что не был трусом в этот миг.

И лишь на дне морском услышат

Его предсмертный крабий крик.

А волны так же будут биться.

И, ожидая жертв со дна,

Стоят пернатые убийцы.

И чья-то участь решена.

О, преднамеренная ярость!

Не так ли среди нас порой

Всегда найдется некий гларус —

Охотник до беды чужой.

Вторые сутки

Хлещет дождь.

И птиц как будто

Ветром вымело.

А ты по-прежнему

Поешь, —

Не знаю,

Как тебя по имени.

Тебя не видно —

Так ты мал.

Лишь ветка

Тихо встрепенется…

И почему в такую хмарь

Тебе так весело поется?

Не читай моих писем,

Не трави себе душу.

Ты сожги эти письма.

И останься одна.

Одиночества я твоего не нарушу.

Не бросайся к звонкам.

И не стой у окна.

Не впадай в искушенье,

Призови свою робость.

«Что случилось?», —

Ты спросишь себя вдалеке.

Я придумал тебя.

И поверил в твой образ.

А теперь расстаюсь с ним

В слезах и тоске.

Печально, что народ

Становится толпой

И в лидеры берет

Обиженных судьбой.

Избранники толпы,

С решимостью в очах,

В делах пока слабы,

Зато смелы в речах.

И давний наш кумир,

Актер и нацгерой,

Вновь удивляет мир

Своей плохой игрой.

Он шубу шьет себе

Из собственных речей.

Он подобрал к толпе

Достаточно ключей.

Но прыгают слова,

Как по полу горох,

Толпа всегда слаба,

Когда слабак пророк.

Печально, что народ

Становится толпой.

И Сахаров встает

Принять неравный бой.

И мечутся слова,

Как бисер по траве.

Толпа всегда права,

Поскольку в большинстве.

Человек умирает дважды:

Первый раз – в своих мыслях тягостных,

Равнодушно или отважно,

Но от собственного диагноза.

Я прошел этот долгий ужас

Одиночества и отчаянья,

Когда жизнь – это просто участь,

Что внезапно в тебе кончается.

А второй раз он умирает

В самом деле – легко иль горестно —

Оттого, что смертельно ранен,

От болезней или от возраста.

А которая смерть страшнее —

Я не знаю. И знать не хочется.

Я пока только жить умею.

Я всегда не любил одиночества.

Чего ты больше ей принес —

Нежданных радостей иль слез?

Печали тихой перед сном,

Когда так пуст бывает дом?

Когда подушка горяча,

И горяча рука во тьме,

И нет любимого плеча,

Чтобы забыться в сладком сне?

Чего ты больше ей принес —

Переживаний или грез?

Весёлой нежности любви?

Иль одиночества с людьми?

Весенних грез

Иль стылых вьюг?

Иль бесконечности разлук?

Чего ты больше ей принес? —

Себя ты спросишь в сотый раз.

И вновь забудешь свой вопрос

Вблизи ее счастливых глаз,

В медовом запахе волос…

Чего ты больше ей принес?

Жизнь прожита…

Но всё еще в начале.

Я выйду в поле.

Как я полю рад!

Здесь тыщи солнц

Подсолнухи качали,

Посеянные сорок лет назад.

Как будто ничего не изменилось.

Село мое, сожженное в войну,

По-прежнему рассветами дымилось,

Не нарушая дымом тишину.

Сейчас пастух на луг коров погонит,

И ранний дрозд откликнется в лесу,

И тихие стреноженные кони

Повалятся в прохладную росу…

Я вижу – в море входишь ты,

В его прохладный рокот.

И столько вечной красоты

В твоих движеньях робких.

И я хочу, чтоб в этот миг

Сквозь суету и волны

Тебя волнением настиг

Восторг мой затаенный.

Чтоб ты душою унеслась

В мое воображенье,

Где надо всем одна лишь власть

Духовного сближенья.

Когда состарят нас года,

Разлуки, расстоянья, —

Ты будешь вечно молода

В моих воспоминаньях.

Какая поздняя весна!

Опять за окнами бело.

А ты со мною холодна,

Как будто душу замело.

И я не знаю – чья вина.

И я не знаю – чья вина.

Всё перепуталось вокруг.

В календаре давно весна,

А за окном бело от вьюг.

А за окном бело от вьюг.

И ты прости меня, мой друг,

За эту хмарь, за этот дождь,

За эту белую метель,

За то, что наш с тобой апрель

На осень позднюю похож.

Мы непогоду переждем.

Еще иные дни придут,

Порядок в небе наведут.

Мы пробежимся под дождем,

И смоет он печаль с души.

Растопит солнце

В сердце лед.

Ты огорчаться не спеши, —

Весна в пути,

Она придет.

Какая поздняя весна!..

Как велика ее вина!

Зеленый водопад плакучих ив

Беззвучно ниспадает в гуще сада.

Не от него ли так легка прохлада?

Не потому ли вечер так красив?

И очень жаль,

Что рядом нет тебя,

Что эту красоту

Ты не увидишь.

Вон тополь встал —

Как будто древний витязь,

Поводья еле слышно теребя.

Вот выкована ель из серебра —

Таких красивых не встречал я сроду.

О, как бы ни любили мы природу,

Нам век не оплатить ее добра.

Благословляю тихий звон дубрав

И красоту, что вновь неповторима,

Мне в сердце проливается незримо

Покой деревьев и доверье трав.

Мы все в гостях у этой красоты.

Приходим в мир —

Ее любить и помнить.

Потом однажды —

Утром или в полночь —

Уйдем,

Оставив легкие следы.

Я к друзьям приехал в гости.

Горы, воздух —

Синий край.

И над быстрой речкой мостик —

Что твоя дорога в рай.

Здесь у речки утром ранним

Мы увидели орла.

Кем-то был он подло ранен,

В пятнах крови – полкрыла.

Не за то ль орел наказан,

Что так верен небесам?

Он смотрел зеленым глазом,

Полным ненависти к нам.

Мы с орлом вернулись к дому,

Оказав владыке честь…

Всё он понял по-другому,

Отказался пить и есть.

Мы снесли его к подножью,

В голубую круговерть.

В небо он взлететь не может,

Может рядом умереть.

Но, взглянув на нас без гнева,

Он поднялся тяжело

И пошел пешком на небо,

Волоча свое крыло.

Шел орел осиротело,

Клювом мясо рвал с крыла,

Будто выклевать хотел он

Боль, что тоже в небо шла.

Только там он может выжить

Иль погибнуть в синеве…

Он успел на память вышить

Строчку красную в траве.

Я прощаюсь с тобой…

Ухожу.

Я целую твои онемевшие руки.

И сквозь боль

Улыбнусь твоему малышу —

Лишь один он

Спасти тебя может в разлуке…

Я прощаюсь с тобой…

Ухожу.

Шаг до двери —

О, как он мучительно труден!

Всё, что было у нас,

Я в себе уношу.

В жизни той

Ничего уже больше не будет.

Мы опять остаемся с тобою одни.

Ухожу из судьбы твоей

В горькую память.

Ты в былое вернись,

В те венчальные дни,

Когда словом своим

Я не мог тебя ранить.

Оглянусь еще раз…

Ты стоишь у окна,

Словно памятник

Нашей любви и печали.

И кончается жизнь

Для тебя и меня,

Потому что любовь у нас

В самом начале.

Везли по улицам Москвы

Прах Неизвестного Солдата.

Глазами скорби и любви

Смотрели вслед мы виновато.

И в те минуты вся страна

Прильнула горестно к экранам.

И ворвалась в сердца война —

И к молодым, и к ветеранам.

Ко дням потерь и дням разлук

Нас память снова уносила.

И рядом с дедом плакал внук,

Еще всего понять не в силах.

Я стою над могилой Сергея Есенина…

Ветер листья на скорбные плиты намел.

Сколько в городе этом навеки поселено

Неразгаданных судеб,

Забытых имен.

Может, кто-то из них в те далекие годы

Знал при жизни поэта.

Встречал, говорил,

От хулы заслонял,

И берег в непогоды,

И боялся за хрупкость невидимых крыл.

Он прошел по земле,

По распахнутым душам…

И, когда закружилось над ним воронье,

По Москве, по кабацкой —

По той и грядущей —

Он на добрых руках

Плыл в бессмертье свое.

Но осталась Россия —

Навеки любимой

В каждой строчке его,

Полной грусти и гроз.

И с надгробья он смотрит

Умышленно мимо —

Мимо скорби и жалости,

Вздохов и слез…

Которые сутки все море штормит,

Неужто на шторм не истрачен лимит?

Но катятся волны с утра до утра,

А все говорят, что природа мудра.

Вон сколько впустую истрачено сил,

Как будто бы кто-то об этом просил.

Капризный, неистовый, злой водоем, —

Мне жалко всю живность, живущую в нем.

Наверно, у крабов от шума мигрень.

Я морю кричу: «Неужели не лень

Тебе эти тонны бросать день-деньской?!

Неужто тебе не приятен покой?»

И море вступило со мной в разговор.

«Я мщу за молчание мертвых озер.

За горькую тишь изведенных лесов.

За память притихших речных голосов.

Хочу, чтоб вам души омыла волна,

Чтоб помнили люди – Природа сильна…»

Афганистан болит в моей душе.

Мне слышатся бессонными ночами

Стихи Лоика в гневе и печали…

И выстрелы на дальнем рубеже.

Я вспоминаю утренний Кабул.

Всё необычно в маленькой столице:

И сумрак гор, и робкий голос птицы,

И улиц пробуждающийся гул.

Я вспоминаю утренний Кабул.

Его прохладу и его контрасты.

И вновь шепчу я сквозь разлуку:

– Здравствуй!

Прости, что на покой твой посягнул.

Но нет покоя на земле твоей,

А есть борьба,

Есть мужество и верность.

Надежду в сердце невозможно свергнуть,

Как невозможно позабыть друзей.

Я помню тот попутный самолет,

Которым мы летели над горами.

И среди нас один был ночью ранен,

Да всё шутил —

До свадьбы заживет.

Как много дней промчалось с той поры!

Как много слов и встреч не позабылось!

Судьба моя, ты окажи мне милость —

Дай мне побыть у той святой горы.

Где завершится наш последний бой,

И кто-то вдруг ничком на землю ляжет.

И чья-то мать в слезах о детях скажет..

И те слова услышим мы с тобой.

Афганистан болит в моей душе.

И все – кого я встретил и не встретил —

Пусть долго будут жить на этом свете,

Как тишина на дальнем рубеже.

Зависть белой не бывает.

Зависть свет в нас убивает.

Ну а тот, кто ею болен, —

У того душа темна.

И в поступках он не волен,

Ибо всем вершит она.

Мы смирились с тем, что зависть

Судит всех без доказательств.

Ей достаточно улик —

Этот счастлив.

Тот велик.

И чужой судьбою мучась,

Умирая от обид,

Всё надеется на случай,

Что когда-нибудь получит

То,

Что ей в других претит.

Живу я с ощущением вины

За то, что сердце разучился слушать.

Давайте учредим День тишины,

Чтоб поднялись над суетою души.

Как тих бывает на рассвете дом,

Когда всё спит – и лифт, и телефоны!

Мы так от напряженья устаем,

Как содержанье устает от формы.

Давайте учредим День тишины

И перегрузки с наших связок снимем.

Пусть смолкнут на трибунах крикуны

И потеряют голос подхалимы.

Нам не хватает всем такого дня,

Когда вокруг всё истинно и немо…

Друзья не уставали б от меня,

Как устает от самолетов небо.

Я живу под Ташкентом в зеленом раю.

Осыпаются яблони в душу мою.

И такая вокруг тишина, красота,

Словно заново здесь моя жизнь начата.

И стихи, и ошибки мои впереди.

И любимая женщина где-то в пути.

Наши радости с ней, наши горести с ней

Время копит пока что для будущих дней.

Я наивен еще и доверчив пока.

И врага принимаю за дурака.

Еще нету со мною любимых друзей.

Лишь надежды да небо над жизнью моей.

Я живу одиноко в зеленом раю.

Вспоминаю… И заново мир познаю.

Легко быть смелым, если разрешили…

А как же мы в былые годы жили?

Рукоплескали глупостям не раз,

И это так объединяло нас!

Кричали хором, что идем вперед,

А думали совсем наоборот.

И в наших душах зарождался хаос…

Столица от приезжих задыхалась.

Им всем хотелось колбасы и масла,

Чтобы надежда вовсе не угасла.

Пила Россия, от невзгод больна.

И в том беда ее, а не вина.

Я написал тогда стихи – «Россия пьет» —

Их напечатал только мой блокнот.

Народ еще был робок и несмел,

Он лишь терпеть и бедствовать умел.

Но Кремль уже готовил нам Указ…

И гласность шумно воцарилась в нас.

Ты была в моей жизни?

А может, приснилась…

Или я всё придумал

И ты – это миф?

И былое твое —

Словно стершийся снимок,

И былое мое —

Как забытый мотив?..

Если вдруг мы с тобою

Увидимся где-то,

Я тебя не узнаю.

И ты не узнай.

Потому что давно отцвело

Наше лето

И забвенью оставило

Свой урожай.

Всё будет так же после нас,

А нас не будет.

Когда нам жизнь сполна воздаст —

У мира не убудет.

По небу скатится звезда

Слезой горючей.

И не останется следа —

Обычный случай.

Я вроде смерти не боюсь,

Хотя нелепо

Порвать загадочный союз

Земли и неба.

Пусть даже ниточкой одной,

Едва заметной,

Став одинокой тишиной

Над рощей летней.

Негромкой песней у огня,

Слезою поздней.

Но так же было до меня.

И будет после.

И всё ж расстаться нелегко

Со всем, что было,

И с тем, что радостно влекло

И что постыло.

Но кто-то выйдет в первый раз

Вновь на дорогу.

И сбросит листья старый вяз

У наших окон.

Всё будет так же после нас.

И слава Богу.

Я помню, как мне в детстве

Хотелось быть взрослей…

Сейчас – куда бы деться

От взрослости своей!

Не стоит торопиться

Да забегать вперед.

И что должно случиться,

Тому придет черед.

Придет пора влюбиться,

Пора – сойти с ума.

Вернулись с юга птицы,

А здесь еще зима.

Вернулись с юга птицы,

Да не спешит весна.

Не стоит торопиться,

Ведь жизнь у всех одна.

В этот солнечный горестный час,

Что потом в наших душах продлится,

Снова счастье уходит от нас

Сквозь чужие улыбки и лица.

Мы сидим на пустынной скамье

В многолюдном распахнутом сквере.

И глаза твои плачут во мне,

И слова мои всё еще верят.

Мы уходим из этого дня,

Чтоб расставить в судьбе нашей вехи.

Как ты смотришь сейчас на меня! —

Словно мы расстаемся навеки.

И, когда тебя взгляд мой настиг,

Я услышал сквозь нежность и жалость,

Как в душе твоей мечется крик,

Нестерпимо во мне продолжаясь.

Горьких глаз твоих колдовство,

Как болезнь, из меня выходит.

Возле имени твоего

Чуда в сердце не происходит.

Я прошел твою ворожбу

По своей, не по чьей-то воле.

Поменяли мою судьбу,

Как кассету в магнитофоне.

Доиграли мы до конца.

Перематывать – смысла нету.

Тихий свет твоего лица

Лег печалью на ту кассету.

1

Реликтовая роща.

Реликтовый прибой.

Бастующая площадь.

Отчаянье и боль.

Земля великих судеб,

Неповторимых дат,

Где будущее судят

И прошлое корят.

Друзья, что с вами стало?

И что у вас стрялось?

Страна от бед устала,

А вы и с нею врозь.

Встревоженные горы,

Ночные миражи.

Грузинские затворы,

Абхазские ножи…

Накалены газеты

От страсти и борьбы.

Пороховое лето.

И первые гробы.

2

Я плачу по убитым

И за живых боюсь.

Не дайте же обидам

Разрушить наш союз!

Я – «инородец здешний»,

«Московский оккупант», —

Живу одной надеждой:

На разум и талант.

Над прошлым и грядущим

Есть только Божья власть.

Спасите ваши души,

Чтоб от вражды не пасть!

Начните жизнь сначала,

Коль продолжать нельзя.

…У старого причала

Качается земля.

Крутые разговоры,

Опасные слова.

Здесь каждый дом и город

Звенит, как тетива.

Но на земле абхазской,

В любом ее селе,

Я принят и обласкан,

Как важный гость в Кремле.

В любом краю грузинском,

Лишь ступишь на порог,

Прием всегда изыскан,

Сердечен и широк.

Да что же с вами стало?

И что у вас стряслось?

Земля от бед устала,

А ваши души врозь.

И каждый дом и город

Звенит, как тетива.

Крутые разговоры.

Опасные слова…