2. Отношения Наполеона и Марии Луизы; поражение маршала Нея; падение Людовика XVIII

Новость о возвращении Наполеона стала известна в Лондоне позже, чем в Париже и Вене. Газета «Таймс», имевшая привычку освещать континентальную политику как своего рода третьесортную мелодраму, сообщила об этом в субботу 11 марта:

«Вчера рано утром мы получили экспресс-почтой из Дувра важное, хотя и прискорбное сообщение о гражданской войне, которая вновь развязана во Франции мерзким Наполеоном, чью жизнь так непредусмотрительно сохранили союзники. Теперь похоже, что лицемерный негодяй, который во времена своего трусливого отречения разыгрывал отвращение к кровопролитию, проводил время на острове Эльба в предательских секретных интригах с помощью своих подручных во Франции…»

Возобновление войны было крайне неприятно для Англии; но правительство лорда Ливерпуля сочло его неизбежным в случае, если Наполеон попытается захватить власть. 12 марта Каслри написал Веллингтону, предоставляя ему полномочия действовать по своему усмотрению. «Принц-Регент, — говорилось в письме, — целиком полагается на рвение и рассудительность Вашей Милости и, не давая дальнейших указаний, оставляет на Ваше усмотрение — быть ли Вам в Вене или встать во главе армии Фландрии».

Либеральная оппозиция готова была потребовать рассмотреть возможности сохранения мира с Наполеоном: если бы они только знали, что жребий брошен и все их усилия обречены… Что можно было сделать, если могучий Меттерних, который годами терпеливо добивался своего нынешнего влияния на королей и императоров, решился на войну? Если Талейран, предпринявший столь энергичные усилия для того, чтобы Франция снова была на равных среди других монархий в Европе, увидел угрозу для своей работы? Если Александр, оскорбленный тем, что его великодушные условия не были приняты с благодарностью, не мог не преподать Наполеону урок? Если император Франц хотел избавиться от своего зятя, который пролез в их семью во дни своего дерзкого успеха? Если король Пруссии, Харденберг и Блюхер не могли вынести новой встречи с императором, который так часто оскорблял их и унижал? Вена дрожала, когда очертания войны начали вырисовываться ввиду польского вопроса, но никто в Вене не желал попустительствовать Наполеону. В такой атмосфере Веллингтон не мог рассчитывать на мир с восстановленной империей. Более того, Каслри пытался создать в Европе баланс сил, могущий противостоять наполеоновской системе, и нетрудно было предположить, что реставрация империи рано или поздно может привести к краху Британии, даже если последняя будет поддерживать мир. Правда заключалась в том, что никто из активных участников венских переговоров не был готов к возвращению Наполеона к власти. Как сказал Меттерних, война была начата в течение часа, и английские оппозиционеры, как бы ни были разумны и человеколюбивы их намерения, не имели шансов убедить власти в своей правоте.

Кроме того, в сознание рядовых англичан за долгие годы войны вселился суеверный страх перед Бони, корсиканским чудовищем[35]. Невозможно было даже представить, чтобы страна так упорно боролась за низложение тирана и стольким пожертвовала только для того, чтобы в итоге терпеть его.

Новость о сдаче Гренобля достигла Вены 12 марта. За несколько дней до того в городе было относительно спокойно, первое потрясение сменилось надеждой на то, что Наполеону скоро будет оказано сопротивление. Теперь уже не было сомнений в возможности его успеха. Срочно были собраны основные члены Конгресса, и Талейран за день подготовил официальное заявление. Талейрана переполнял праведный гнев; его дипломатия не удавалась, он опасался, что может остаться без работы. Документ отражал его неудовольствие. Он был написан в интересах Людовика XVIII и должен был так напугать французов, чтобы они не осмелились отказаться от сопротивления Наполеону, чтобы у них не осталось сомнений, что возрождение империи приведет к войне.

В заявлении говорилось: нарушив соглашение о своем пребывании на острове Эльба, Наполеон потерял право на существование. Вторгшись во Францию с намерением внести смуту и беспорядок, он поставил себя вне закона и продемонстрировал всему миру, что с ним не может быть ни мира, ни перемирия. «В соответствии с этим мировые державы заявляют, что Наполеон Бонапарт вышел за рамки цивилизованных общественных отношений и, как враг и возмутитель спокойствия в мире, подвергается всеобщему осуждению». Продолжая в том же духе, декларация разъясняла, что монархам необходимо объединить усилия и использовать все средства для его уничтожения, если французский народ позволит ему вернуться к власти.

Монархи и их представители, по крайней мере, некоторые из них, пребывали в сомнении относительно подписания документа, столь оскорбительного для Наполеона и, возможно, неприятного для его жены, Марии Луизы, дочери человека, который принимает их у себя[36]. Меттерних предвидел такую возможность и, в то время как Талейран готовил свою декларацию, попытался через посредничество графа Нейпперга уговорить Марию Луизу написать письмо, которое успокоило бы всех на этот счет. Он же сам его и написал. Это было официальное заявление о том, что Мария Луиза не имела представления о планах своего мужа покинуть Эльбу и что она отдает себя под защиту союзников. Это давало понять, что она не разделяет нынешних целей своего супруга. Теперь монархи и представители восьми держав могли свободно подписать документ Талейрана. Если бы Мария Луиза приняла сторону Наполеона, признав намерение воссоединиться с ним и выказав убеждение в том, что он захочет поддерживать мир, государственным мужам было бы труднее объявить его врагом общества, изгоем, которого нужно казнить немедленно, как только он будет схвачен.

Надежды Наполеона на возвращение с Эльбы нельзя оценить по достоинству, не принимая во внимание его отношений с Марией Луизой. Их переписка в период его первого отречения и ссылки на Эльбу показывает, насколько предана была ему вторая жена во время его падения в 1814 году, насколько справедливо он рассчитывал на ее помощь, когда решил попытаться вернуться к власти.

Нет ничего любопытнее истории второго брака Наполеона, заключенного в 1810 году. Побежденная и беспомощная Австрия столкнулась с ультиматумом из Франции, требующим руки восемнадцатилетней Великой Герцогини Марии Луизы. Отец принес ее в жертву ради обретения мира для своей страны. Мария Луиза выросла в страхе перед Францией, где ее двоюродная бабушка Мария Антуанетта оставила голову на плахе[37], и в ужасе перед Наполеоном, врагом ее страны. Для нее было тяжким испытанием покинуть дом и друзей, чтобы выйти замуж за сорокалетнего мужчину, которого она раньше никогда не видела, но была приучена думать о нем как о враге. Однако случилось неожиданное — Наполеон ей понравился. Он делал все, что было в его силах, чтобы ей было хорошо, и брак оказался удачным. С облегчением и благодарностью обнаружив, что все очень предупредительны по отношению к ней, и заинтересовавшись могущественным правителем, который был к ней столь снисходителен и которого так боялись все остальные, Мария Луиза его полюбила. Наполеон, со своей стороны, не только был привязан к своей новой жене — она была молодой и, по крайней мере, на его взгляд, необыкновенно красивой девушкой, — но и восхищался ею во всех отношениях, и, как только он получше узнал ее, они поладили. Она была скромной, невинной и искренней, и он очень ценил ее за это. Из ее писем видно, что она была обычной умной девушкой, искренне любящей его и добившейся взаимности. У нее были некоторые таланты, но в целом, казалось, она была рождена для спокойной жизни в кругу любящей семьи. Наполеон так к ней привязался, что ради нее изменил образ жизни. Он стал более домашним, вовремя приходил к обеду. Ему не просто нравилось общаться с ней, он иногда прислушивался к ее советам. Он доверял ей совершенно и делился с ней всеми своими планами, даже в одном известном случае относительно маневров во время войны. Мария Луиза была очарована им, как и многие другие, кто его знал. Ей было одиноко в Париже без семьи и друзей, и она все время думала о нем и была в нем уверена. В силу этого Наполеон изменился и во многих случаях даже пренебрегал государственными делами, чтобы побыть с ней.

Прошло много времени, прежде чем международное положение Франции начало ухудшаться, и, наблюдая за этим, разведенная Жозефина имела новый повод сказать, что это она принесла Бонапарту удачу, а без нее он пропадет.

В конце концов счастье этого брака было разрушено политическими событиями, ибо вскоре империя погибла. Наполеон видел Марию Луизу последний раз в январе 1814 года, когда отправлялся к своей армии. Расставание было бурным, Мария Луиза регулярно писала мужу, выказывая горячее желание снова быть с ним. После его поражения она сделала все, что было в ее силах, чтобы встретиться с ним в Фонтенбло, но ее отец и дипломаты коалиции помешали ей, и ей пришлось ехать в Вену с трехлетним сыном, королем Рима. Она приехала в Вену в мае, считая это временной мерой и продолжая посылать Наполеону страстные письма, основной темой которых было горячее желание его увидеть. Наполеон был сослан на Эльбу, но никто никогда не предлагал разлучить его с женой и сыном.

Изгнание на Эльбу открывало приятные перспективы для Марии Луизы и достаточно приемлемые для Наполеона в то время, когда он верил, что его близкие будут с ним. В письмах они называли Эльбу своим «обетованным островом», долгожданной тихой гаванью в награду за беспокойную жизнь. В конце концов их письма стали перехватывать, и было сделано все возможное, чтобы повлиять на Марию Луизу и изменить ее мнение о муже. Это была работа Меттерниха, составная часть его долгой, молчаливой и невидимой борьбы против Наполеона.

Поначалу казалось, что нет никакой возможности изменить Марию Луизу, поскольку ее отношение к Наполеону было совершенно искренним и она сгорала от желания ехать к нему на Эльбу. Печальная и одинокая без него, она едва могла дождаться отплытия. Однако снова и снова под благовидными политическими предлогами ее убеждали еще немного задержаться в Австрии. Несколько писем Наполеона дошли до нее с Эльбы. Вместе с ней из Парижа приехала ее французская свита, и никто не возражал против этого, хотя все они были бонапартистами. Никто также не предлагал разлучить ее с мужем. Однако многое было сделано для того, чтобы обратить ее внимание на то зло, которое Наполеон причинил Австрии, на ужасы войны и на его властолюбие.

В конце июня она отправилась на долгий отдых в Аи-Ле-Бен под предлогом того, что это необходимо для ее здоровья. Она надеялась из Аи поехать в герцогство Пармское, которое Александр пообещал ей в качестве компенсации за потерянный титул императрицы[38]. Оттуда ей было бы удобно отправиться к Наполеону на Эльбу. Она полагала, что свободна и может делать все, что ей вздумается, фактически же она была заключенной, хотя и путешествовала с друзьями и избранными слугами. Ее стражем был австрийский советник, чьей очевидной обязанностью было управлять ее домашним хозяйством и вообще ей помогать. Совершенно естественно, что кто-то назначенный австрийским двором должен был ее сопровождать, но она не знала, что его главной задачей было следить за ее передвижениями, препятствовать связям с Эльбой и ни в коем случае не допускать ее отъезда к мужу. Сначала ее отец полагал предоставить эту роль принцу Эстерхази, немолодому уже человеку, который ограничился бы наблюдением. Но Меттерних предложил более способного кандидата, генерала графа Адальберта фон Нейпперга, выдающегося военного, человека с развитым вкусом и необыкновенно обаятельного. Граф, которому было за сорок, имел огромный успех у женщин, несмотря на то, что потерял в бою глаз и носил черную повязку. Он недавно получил развод, чтобы жениться на своей любовнице мадам Терезе Пола. Приставление к Марии Луизе такого советника было кульминационным ударом Меттерниха в его терпеливой и упорной борьбе против Наполеона. Французский секретарь Марии Луизы Меневаль пишет в своих мемуарах, что «задача Нейпперга состояла в том, чтобы заставить Марию Луизу забыть Францию и, соответственно, Наполеона». Нейппергу в самом деле дали понять, что он убережет всех от множества проблем, если сможет утешить Марию Луизу в отсутствие ее мужа. Подобная дипломатическая миссия была ему вполне по силам. Тихая и незаметная, она все же смогла изменить ход истории.

В Аи Мария Луиза принимала лечебные ванны, ездила верхом, гуляла, а по вечерам ткала гобелен, предназначенный для мебельного гарнитура в кабинете Наполеона. Незадолго до его дня рождения 15 августа она тайно послала ему прядь волос, попросив об этом слугу Жозефа Бонапарта. Жозеф жил в Швейцарии, поддерживал с ней контакт и по возможности всегда ей помогал.

Со своей стороны, Наполеон велел приготовить комнаты для жены на своей вилле в Сан-Мартино. В гостиной расписывали потолок, и он сам выбирал сюжет, который напоминал бы им в дни счастья о долгой разлуке. Там были изображены два голубка, разлученные облаками, но соединенные лентой, чьи узы связывали их тем крепче, чем дальше они разлетались. Это должно было символизировать постоянство. Наполеон часто говорил о своей жене и был уверен, что она приедет к нему, как только сможет, но горько жаловался на перехват их писем. В конце июля, долго не получая новостей, он послал с Эльбы эмиссаров в Аи с просьбой к Марии Луизе выехать к нему немедленно. Она сразу же ответила, объясняя свои затруднения. На тот момент она уже понимала, что за ней следят, причем не только Австрия, но и Россия и Франция. Эмиссару Людовика XVIII приказано арестовать ее, если она попытается добраться до Эльбы, — писала она. Однако она выражала готовность преодолеть все препятствия и надеялась вскоре быть с Наполеоном. «Очень жаль, — писала она, — что я еще не с тобой на твоем чудесном острове, который был бы для меня раем».

Письмо не дошло до Наполеона. Посыльного арестовали и обыскали. Марию Луизу предала фрейлина. По прочтении письма в Вене от Марии Луизы потребовали дать слово, что она не предпримет путешествие на Эльбу без согласия своего отца. Император Франц также желал ее возвращения в Вену к началу октября. Ей сказали, что, прежде чем она вступит во владение герцогством Пармским, Конгресс должен будет уладить кое-какие формальности, и ее присутствие в Вене будет иметь большое значение. Как послушная дочь, она подчинилась воле отца, но надеялась поехать к Наполеону после окончания Конгресса.

Проведя два месяца в Аи, в сентябре она отправилась в путешествие по Швейцарии в сопровождении графа Нейпперга. На протяжении всей поездки граф вел себя очень мягко и предупредительно и произвел на нее благоприятное впечатление своим тактом и галантностью. Во время путешествия в Швейцарию, которое он очень мило организовал, Мария Луиза проводила много времени в его обществе. Обаяние, обширные познания о Европе, любовь к искусству делали его незаменимым собеседником. Мария Луиза была серьезной молодой женщиной, и, не упуская возможности развиваться, она узнавала от него много нового. Он подбадривал и развлекал ее, а также был чутким и понимающим слушателем, и, когда она разговаривала с ним, ее сложное положение казалось ей менее тягостным. Не последнюю роль сыграло и то, что, как и Мария Луиза, он был прекрасным музыкантом. У Наполеона совсем не было музыкального слуха, зато была привычка напевать что-нибудь, и всегда фальшиво. Вскоре Нейпперг понял, что ему удалось завоевать доверие и любовь Марии Луизы, что и требовалось для завершения его миссии. С. Ф. Палмстерна пишет:

«Во время экскурсий по Швейцарии, зачастую наедине с Нейппергом… 24 сентября Мария Луиза поехала взглянуть на часовню Вильгельма Телля. Гроза вынудила ее провести ночь на постоялом дворе «Soleil d'Or» («Золотое солнце»)[39]. Там она стала любовницей Нейпперга».

В начале октября Мария Луиза вернулась в Вену, где поселилась во дворце Шёнбрунн. Она была влюблена в Нейпперга и охотно прислушивалась к уверениям в том, что она исполнила свой долг австрийской принцессы[40] и с Наполеоном ее более ничто не связывает.

Когда Александр I щедро позволил Наполеону править славным маленьким королевством Эльба, у него и в мыслях не было разлучать его с женой, он также не имел ничего против регентства при короле Рима. Это Меттерних с его влиянием на Франца I убедил последнего, что Мария Луиза должна остаться в Австрии под опекой своего отца. Меттерних хорошо разбирался в династических делах Европы и был кровно заинтересован в том, чтобы избавить их от болезненной неразберихи революции и наполеоновских войн. Но что давала ему интрига с Нейппергом? Без сомнения, он видел в этом благо для Европы. Было легко предугадать, что, будь король Рима воспитан на Эльбе под присмотром отца, в свое время он стал бы претендентом на французский престол. Принимая во внимание, что в 1815 году французский трон вернули себе Бурбоны, это казалось серьезной угрозой будущему миру. Но, оглядываясь назад, можно предположить, что разумнее было пойти на риск и позволить Марии Луизе поехать на Эльбу, когда она этого хотела. Король Рима, воспитанный как внук императора Австрии под влиянием своей миролюбивой матери, вряд ли вырос бы в того военного авантюриста[41], каким стал его отец при совершенно иных обстоятельствах. Более того, жесткие меры, принятые против маленького принца, не помешали его кузену Наполеону III бороться за установление второй французской империи позже в этом же столетии[42]. Совершенно очевидно также, что вряд ли можно было ожидать, что Наполеон будет тихо и смиренно жить на Эльбе, не видя любимую жену и сына и даже не имея о них известий.

Мария Луиза прекрасно провела зиму в Вене. Нейпперг продолжал служить ей домоправителем, она перестала писать Наполеону, а его письма отдавала отцу нераспечатанными. Пока в Конгрессе бушевали страсти и балы, она вела тихую домашнюю жизнь, занимаясь музыкой, рисованием и итальянским языком. Она с радостью манкировала королевскими развлечениями и наслаждалась постоянным присутствием графа, от которого она ожидала долгой и нежной дружбы как воздаяния за отсутствие Наполеона.

Наполеон ничего не знал об этой постыдной неверности. Когда до него перестали доходить письма Марии Луизы, он сделал вывод, что его враги решили разлучить его с женой и сыном. Он не подозревал об измене Марии Луизы и даже не предполагал, что она на это способна. Он всегда верил в ее искренность и добродетельность, и до конца своих дней он не выражал в том сомнений.

Лишенный возможности видеть Марию Луизу и сына, без содержания, обещанного ему державами для покрытия его расходов на острове (которые Людовик XVIII упорно отказывался оплачивать), он имел причины для недовольства и досуг для интриг, поэтому совершенно неудивительно, что, узнав о распространении во Франции недовольства Бурбонами, он предпринял попытку вернуться к власти. При этом он рассчитывал на помощь и энтузиазм Марии Луизы. Он верил, что как только она узнает о его возвращении во Францию, то сделает все от нее зависящее для осуществления его планов. Она всегда активно и старательно содействовала их общим интересам, и он предвкушал ее радостное участие и счастливое воссоединение в Вене. Она сумеет внушить отцу здравое решение о сохранении мира. Император Франц, которому не привыкать менять свою политику, изменит ее еще раз. Она также имела влиятельного друга в лице царя[43], который всегда был добр к ней и не очень-то волновался за Людовика XVIII. Наполеон имел основания полагать, что, если все уверятся в мирном характере его намерений и его поддержит жена, имеющая славу убежденной пацифистки, у него появится шанс прийти к соглашению с союзниками — буде, конечно, он сумеет показать, что Франция приветствует его возвращение. Измена Марии Луизы была для него ударом судьбы, к которому он не был готов.

Узнав о его возвращении с Эльбы, Мария Луиза была в ужасе. Теперь у нее было больше, чем почти у любого другого европейца, причин с тревогой наблюдать за ситуацией. Влюбленная в другого, она была теперь совершенной противницей Наполеона. Ни при каких обстоятельствах она не пожелала бы успеха его предприятию. Под руководством Нейпперга она охотно написала письмо, о котором просил Меттерних. Письмо было предъявлено Конгрессу, и монархи и представители подписали манифест Талейрана на следующий день, 13 марта. За влияние, оказанное им на бывшую императрицу, граф Нейпперг был удостоен титула marechal de cour (гофмаршал — фр.), который давал ему привилегию путешествовать с ней в одной карете.

«Ни за что на свете ноги моей больше не будет в этой ужасной Франции», — заявила Мария Луиза.

Таким образом, Наполеон был объявлен вне закона, а прокламация была распространена из Страсбурга по всей французской границе. За ее публикацией последовали немедленные приготовления к войне.

Наполеон покинул Лион 13 марта, написав Марии Луизе еще одно письмо и рассказав ей о развитии своего успеха, еще раз упрашивая ее вернуться к нему. Он говорил ей, что назначил вступление в Париж на 20 марта, день рождения их сына. Выехав рано утром и проехав по стране, процветавшей во время его правления и до сих пор к нему благосклонной, Наполеон достиг Макона к вечеру и был удостоен восторженного приема. Все шло, как он того желал; казалось, что это воля народа взметнула его обратно к власти. Однако маршал Ней был уже в пути с твердым намерением сражаться.

Ней прибыл в Лон-ле-Сонье и там узнал о сдаче Лиона. Бонапартизм наступал, подобно приливной волне, и местное воинство не скрывало радости по поводу возвращения императора. Роялисты тепло приняли Нея, но, по-видимому, почти потеряли надежду. Ней вселял в них мужество и демонстрировал уверенность в победе и верность правому делу короля, несмотря на приходившие час от часу новости. Ему стало известно о бунте сначала в одном, а затем в другом подчиненном ему полку. Ожидая прибытия батальона артиллерии из Шалона, он узнал, что солдаты решили отдать свои пушки Наполеону. Реакция Нея была твердой: он вызвал своих офицеров и напомнил им о долге перед королем. Он сказал, что, если нужно, он сам сделает первый выстрел в этой битве и уверен, что войска последуют за ним.

Наполеон был прекрасно информирован о том, что происходит во Франции, и знал, что его старый друг и любимец Ней послан на борьбу с ним и что его рискованное предприятие вступило в критическую фазу. Необходимо было предпринять необычайные усилия для избежания конфликта. Успех зависел от того, удастся ли Наполеону взять Париж без единого выстрела и предстать перед международным сообществом в образе правителя, которого вернула к власти воля народа. Зная импульсивный характер Нея, он надеялся повлиять на его лояльность королю и привлечь, таким образом, на противоположную сторону. Величайшим недостатком Нея была неосведомленность в вопросах мировой политики. Он был прекрасным профессиональным военным, но не являлся ни проницательным, ни даже разумным общественным деятелем. Нужно было лишь произвести соответствующий драматический эффект, чтобы он потерял голову. Вместе со своим близким помощником Бертраном Наполеон составил следующий план. Несколько фанатически настроенных старых солдат были засланы агентами в подчиненные Нею войска, чтобы агитировать их перейти на сторону Наполеона. Вслед за этим Нею через курьеров были переданы письма от Бертрана и Наполеона. Письмо Бертрана, написанное под руководством Наполеона, если не под его диктовку, расписывало блестящие успехи Наполеона и необыкновенный прием, оказанный ему гражданами Франции. Успех был обеспечен вне зависимости от действий, предпринимаемых против Наполеона. Если Ней будет настаивать на открытии огня, он окажется ответственным перед всей страной за начало гражданской войны и кровопролитие. Нея просили, или точнее, ему приказывали перевести свои полки на сторону Наполеона, в приложении давались соответствующие инструкции. Вдобавок эмиссары привезли Нею прокламацию для прочтения перед войсками. Она была уже отпечатана и содержала даже подпись самого Нея.

В коротком письме Наполеона говорилось:

«Кузен мой,

мой начальник штаба высылает Вам приказ. Не сомневаюсь, что, как только Вы узнали о моем прибытии в Лион, ваши подчиненные перешли под трехцветный флаг. Выполните приказ Бертрана и присоединяйтесь ко мне в Шалоне. Я приму Вас, как после битвы под Москвой».

Это письмо — типичный образец того, как Наполеону удавалось подчинять других своей воле. Он абсолютно уверен в себе, он пренебрегает объяснениями и оправданиями, зная, что они лишь провоцируют споры и сомнения. Он великодушен, давая понять без лишних слов, что поддержка Нея сейчас навсегда уничтожит все разногласия между ними и восстановит дружбу их лучших дней.

Посланцы Наполеона попали к Нею в первые часы 14 марта. Это были офицеры гвардии, хорошо известные маршалу. Впоследствии он великодушно отказался раскрыть их имена. Они повторили всё, о чем писал в своем письме Бертран, более того, они сообщили ему, что трехцветный флаг развевается ныне над каждым городом во Франции, что король уже покинул Париж, что Европа одобряет возрождение империи, что Мария Луиза и маленький император уже возвращаются во Францию из Вены и что, наконец, британский военный флот в Средиземном море имел приказ пропустить Наполеона с Эльбы к французскому побережью.

Офицеры с величайшей убежденностью выложили эту историю маршалу Нею, возможно, и сами веря в нее. Чудовищно преувеличивая и выдавая надежды своего предводителя за свершившиеся факты, они сделали все возможное для того, чтобы факты действительно свершились.

Расчет Наполеона был верен. Ней не мог усомниться в правдивости столь солидных посредников. Он был пойман в политическую ловушку и сам выпутаться не мог. Словно под гипнозом, он не смог ослушаться отданного ему приказа. Каждую минуту прибывали новости, подтверждающие фантастический успех Наполеона. От его дивизионных генералов де Бурмона и Лекурба не было никакого толка. Оба ненавидели Наполеона, но боялись занять твердую позицию в столь опасной ситуации. Узнав о том, что Ней решил переметнуться на сторону врага, они выразили некоторый протест, но могли только пассивно наблюдать, как он торопится совершить самую большую ошибку в своей жизни.

Все утро он готовился к воссоединению с Наполеоном. В 10.30 утра, построив свои войска, он прочел им вслух ту печально известную прокламацию, которая впоследствии стоила ему жизни (Ней был осужден и приговорен к смерти в конце того же года реставрированной монархией).

«Солдаты! — начал он твердо и громко. — Дело Бурбонов проиграно. Законная династия, избранная Францией, скоро вернется на трон. Только император Наполеон, наш повелитель, имеет отныне право управлять нашей прекрасной страной…»

Среди офицеров его штаба царило молчание и удивление, но ряды солдат дрогнули и сомкнулись восторженными волнами вокруг своего маршала под крики всеобщего одобрения.

Когда церемония закончилась, офицеры-роялисты покинули Нея, чтобы вернуться в Париж. «Мсье, — сказал один из них, ломая свою шпагу, — Вам следовало предупредить нас о своем намерении, а не заставлять быть свидетелями подобного спектакля»[44]. Но мнение тех немногих, кто предпочел служить королю, можно было не принимать в расчет, и приготовления к объединению с Наполеоном продолжились.

Наполеон, триумфально пройдя через Шалон, Отюн и Аваллон, достиг Оксерра 17 марта. Повсюду он вел себя по отношению к дружелюбному населению так, словно любезно давал понять, что он целиком в их распоряжении. Ней дошел до Оксерра на следующий день. Он был приведен пред светлые очи Наполеона, которые при встрече наполнились слезами. Встреча прошла столь мелодраматично, что удовлетворила даже самых сентиментальных. Наполеон имел все основания быть довольным Неем, во власти которого было разрушить его планы. Вместе с присоединенными войсками под его началом было теперь 20 000 человек и шестьдесят пушек. Он чувствовал себя в полной безопасности[45].

Покинув Оксерр 19 марта, он прибыл со своей армией в лес Фонтенбло поздно ночью и добрался до chateau (шато: замок, дворец — фр.) в первые часы двадцатого. Здесь одиннадцать месяцев назад он был вынужден капитулировать. Теперь, свободный и ликующий, он снова чувствовал себя хозяином своей судьбы.

Предательство Нея произвело повсюду сокрушительный эффект, никто не знал, что таило в себе будущее. Падение Людовика XVIII казалось неизбежным, и вместе с ним казалось неизбежным возобновление эпохи войн.

«Как бы ни сложились обстоятельства во Франции, — писала «Таймс», — определенно нет ни одного мужчины, женщины или ребенка, которые бы не желали Франции быть отечески управляемой добродетельным Людовиком, а не порабощенной бунтовщиком и изменником Бонапартом. Временный успех этого чудовища и его фатальные последствия, угрожающие всей Европе, вызывают у большинства людей недоумение и тревогу. Мы видим, как преступления деградирующего злодея нагло попирают свободу и справедливость. Мы видим, что мир, обещавший быть столь благословенным, у нас похищен, и самые мрачные грозовые тучи окутывают перспективы, еще недавно казавшиеся столь лучезарными и радостными. Естественно, что эти ужасные перемены обеспокоили наиболее рассудительные умы. Естественно, что беспокойство заставляет нас прислушиваться к шепоту слухов, дополнять их воображением и вслушиваться в невнятные звуки штормовых предупреждений горя для нас и наших потомков… Первой огромной ошибкой было не повесить Бонапарта… Следующим образчиком глупости было поместить его на Эльбу, чтобы у него всегда оставался шанс поднять мятеж».

Вести о предательстве Нея достигли Людовика XVIII 17 марта. Немощный старик вздохнул. «Неужто нет больше чести?» — сказал он, и, несмотря на свою недавнюю уверенность, основанную, правда, на доверии к Нею, он начал приготовления к бегству из столицы. Он и раньше не исключал возможность гражданской войны, но сейчас сознавал, что других вариантов быть не может. Наполеон еще до высадки во Франции сочинил воззвание к Французской армии, в котором были такие слова: «Победа будет стремительной. Орел на фоне трех национальных цветов будет перелетать со шпиля на шпиль до самых башен Нотр-Дама». Эти слова загипнотизировали страну, солдаты и мирные жители были в таком восторге, словно к ним шел некий бог с многочисленными милостями. Королю ничего не оставалось делать, кроме как пригнуться перед приближающимся штормом. Фанни Бёрни пишет:

«На следующий день, 18 марта, все надежды рухнули. С севера, с юга, с запада, с востока стремительно подступала тревога, блистали молнии опасности и рокотали громы борьбы, но в Париже не было ни восстания, ни беспорядков, ни волнений, лишь молчаливая подозрительность, мрачная тревога и угрюмое бездействие. Ужасная нужда, заставившая короля Людовика XVIII занять свой трон благодаря иностранцам, окончательно уничтожила бы энтузиазм и преданность, если бы таковые не были давно разрушены принципами революции.

Я приступаю к описанию одного из самых страшных дней в моей жизни, 19 марта 1815 года, последнего дня перед триумфальным возвращением Наполеона в столицу Франции. Поначалу я не могла даже вообразить, что его возвращение так близко, или поверить, что это произойдет без малейшей попытки сопротивления. Генерал д'Арблэ, человек живого ума и способный судить о последствиях, находился под сильным влиянием самых мрачных прогнозов. Он вернулся домой около шести утра, в тревоге, опустошенный, почти умирающий от усталости, к тому же под тягостным впечатлением от всего происходящего и с ощущением того, что его воинская честь задета той инерцией, которая, казалось, сводит на нет все усилия спасти короля и его дело. Он провел две ночи на службе в полном вооружении — одну в Тюильри, на посту телохранителя короля, другую в казармах, на дежурстве в качестве артиллерийского капитана. Он проспал несколько часов и затем, наспех позавтракав, одновременно кратко обрисовывая мне положение дел, коему он был свидетелем, а также свои опасения, очень серьезно и искренне призвал меня смириться с велением времени и согласиться покинуть Париж вместе с мадам д'Энен, в случае, если она непременно решит уехать.

Мы вместе преклонили колени в краткой, но пламенной молитве к небесам о здравствовании друг друга и затем расстались. У двери он обернулся и, улыбаясь чуть принужденно, но все же невыразимо нежно, почти бодро воскликнул: «Vive le Roi!» (Да здравствует король! — фр.). Я мгновенно поняла его желание проститься с видимой бодростью и ответила эхом на его слова, а затем он устремился прочь. Все это произошло в передней, это было выше моих сил, потом я уединилась в своей спальне, где провела несколько минут, предаваясь печали, близкой к отчаянию, от которого меня спасла лишь пылкая вера.

Затем меня осенила идея, что я еще могу увидеть его. Я подбежала к окну, которое выходило во внутренний двор. В самом деле, я взглянула на него, я видела его, но, ах, какая боль! Он взбирался на своего походного коня — благородное животное, к которому он был необыкновенно привязан и которое в тот момент пронзило меня своим ужасным видом, будучи нагружено пистолетами и снаряжено в полной готовности немедленно выступить на поле битвы. Грум[46] Депре готовился оседлать другого коня, и наш кабриолет был превращен в обоз и нагружен орудиями войны».

Генерал д'Арблэ отправился во дворец Тюильри, где царило смятение и страх. Перед королем предстало три возможности. Первой возможностью было укрепить свой дворец и остаться в нем со своими телохранителями, отказываясь его покинуть, и таким образом поставить Наполеона перед необходимостью его осаждать и обстреливать ко всеобщему негодованию. Людовик отказался всерьез рассмотреть это предложение, ответив, что подобное решение старомодно по духу, как и многое из того, за что обвиняют его бедных emigres. Вторым вариантом было отправиться на запад Франции, где позиции роялистов были сильны и где герцог и герцогиня Ангулемские еще держали под контролем область, которая всегда была лояльна к Бурбонам. Король, однако, выбрал третье предложение, согласно которому, ему предстояло удалиться в Лилль и лишь в случае крайней необходимости пересечь границу в направлении Бельгии. Вероятнее всего, он полагал, что этот путь вновь приведет его в английское убежище, Хартвелл, где он когда-то провел шесть идиллических лет, в то время как люди более воинственные сражались на поле брани. Таким образом, было решено, что он покинет Париж вечером того же дня, если только ход событий не изменится в лучшую сторону.

Помня о судьбе своего брата, Людовика XVI, который когда-то тоже пытался покинуть Париж, днем король выехал из дворца, чтобы выяснить настроение людей и то, позволят ли они ему уехать. Толпа вела себя тихо и даже дружелюбно, часто выкрикивая: «Vive le Roi!» Он окинул взглядом войско своего Двора на Марсовом поле, затем вернулся к дворцу, который обступила мирная толпа. Он не заметил никаких признаков враждебности. Однако ему сообщили, что войска вокруг Мелюна пришли в возмущение и ждут только, чтобы присоединиться к Наполеону, едва он появится. Наступила ночь, время шло, и на землю сплошной пеленой опустился ледяной дождь. Люди разошлись по домам, внутренний двор и дворцовые сады застыли в пустоте и безмолвии.

В самом дворце все выглядело так же мрачно. Генерал д'Арблэ отослал жене записку, она прочла ее, и сердце у нее упало: «Ma chere amie (Мой дорогой друг — фр.), все пропало! Не могу сообщить тебе никаких деталей, но, ради всего святого, уезжай, и чем скорее, тем лучше. A la vie et a la mort (Навеки твой — фр.), А. д'A.». Когда она вновь увидит его? Фанни Бёрни была уверена, что силы короля будут тотчас вовлечены в некое жестокое сражение и что ее муж погибнет. Она отправилась в дом княгини д'Энен, которая вскоре получила записку от графини Лалли-Толлендаль, посланную с доверенным слугой, с сообщением о том, что Наполеон находится в нескольких часах езды от Парижа. «Он умолял ее поспешить и сказал, что последует за ней в своем кабриолете, как только уладит кое-какие дела и получит сведения о перемещениях короля».

Таким образом, той же ночью Фанни Бёрни обратилась в бегство в запряженном четверкой лошадей тяжелом берлине[47] мадам д'Энен, которое выехало из внутреннего двора на булыжную мостовую между десятью и одиннадцатью часами.

В то же самое время шесть золоченых карет уже выстроились перед Павильоном цветов дворца Тюильри, а внутри, в вестибюле, колыхалась смятенная толпа бледных и встревоженных придворных, офицеров и вооруженных горожан. Юные пажи с факелами наготове ожидали того, чтобы проводить королевскую семью к ожидающим экипажам. Слуги были готовы открыть огромные двери. Затем появился король, опирающийся на руку своего фаворита герцога де Блака и окруженный принцами. Слабый, страдающий подагрой, он с трудом передвигал ноги, но поглядывал на собравшихся людей со своей обычной благожелательностью, слегка кланяясь в ответ на их почтительные приветствия. Его лицо отображало спокойствие и терпение, для него подобная ситуация не была новой, под влиянием обстоятельств он переезжал с места на место еще с ранней молодости, и часто в плохую погоду, когда путешествовать трудно. Он обладал некой аурой величия, которая просвечивала сквозь его человеческую несостоятельность, и многие его придворные со слезами падали на колени перед ним, проходящим мимо. Ревностные католики и роялисты, они видели в Людовике наместника высших сил, отвечающих за мировую гармонию, но этот образ мыслей умирал, и перед лицом всего мира Людовик оказывался лишь усталым стариком, страдающим подагрой. Спустившись в последний пролет лестницы перед дверьми, он был остановлен распростертой перед ним толпой подданных. «Дети мои, — сказал он, — я глубоко тронут вашей преданностью, но пощадите меня, у меня нет сил». Толпа раздвинулась, чтобы дать ему пройти. Двери распахнулись, ворвавшийся ветер склонил пламя факелов горизонтально, и Людовик шагнул за порог.

Шел проливной дождь, пажи сжимали в руках факелы высоко над головой, и король медленно и с трудом взобрался в свою карету. Вскоре он уже ехал по пустынным улицам в направлении Сен-Дени вместе со своей семьей и близкими друзьями.

Император Наполеон мог свободно взойти на престол, и он прибыл в Париж на следующий день, 20 марта, в полном соответствии со своим планом, в четвертый день рождения короля Рима.

Флаг Бурбонов еще развевался над дворцом утром 20-го, но новость о бегстве короля быстро распространилась по столице, и бывшие сановники империи захватили здание. Вместе с ними пришли сотни офицеров, которые в первую очередь спустили белый флаг и водрузили трехцветный. Это было в понедельник, стояла сырая и холодная погода, и на улицах не было видно ни малейших признаков радости или энтузиазма. Те слои общества, что вероятнее всего должны были бы приветствовать Наполеона, занимались работой, а праздные классы, если только они не были бонапартистами, оставались дома. Повторения провинциального энтузиазма не было, все боялись беспорядков и иностранного вторжения. После захода солнца улицы совершенно опустели.

Однако тысячи солдат собрались во внутреннем дворе Карусельского особняка позади дворца, в то время как тысячи других уже отправились встретить приближающегося императора и присоединиться к его эскорту. Наполеон подходил со стороны Фонтенбло, он ехал в открытой коляске вместе со своим прежним министром Коленкуром, который поспешил приветствовать его. В местечке Вилльжюф большая часть войск, размещенных на этой территории для обороны Парижа, перешла на его сторону, а их офицеры присоединились к его уже довольно значительной свите. Продвижение было медленным, и ночь наступила до того, как они достигли столицы.

Хотя улицы были пустынны, в плотной массе восторженно настроенных солдат вокруг дворца его прибытие произвело большой резонанс. В самом дворце экс-королева Гортензия, новая хозяйка, вместе с другими дамами клана Бонапарта готовилась принять его в то время, как большинство прежних его министров были наготове. При появлении его коляски солдаты бросились на нее со всех сторон и даже под колеса, обезумев от восторга. Стремительно открыв двери, они высоко подняли своего героя и понесли его во дворец, и тысячи военных громко приветствовали его. Как и в последние дни имперского Рима, императора выбирали солдаты.

Загрузка...