Странник

Судьба писательского труда определяется в самом процессе создания произведений, но часто она проявляется далеко не сразу, порой истинное значение литературного наследия стихотворца или прозаика выясняется через десятилетия, а то и века. История словесности знает примеры отрицательного отношения литературных кругов и читателей к творчеству писателя при его жизни и большой популярности отвергнутых произведений много лет спустя. Бывает и наоборот: слава у современников сменяется навсегда безразличием у потомков, исследователи обходят старые книги, некогда пользовавшиеся недолгим успехом.

Известны и кажущиеся парадоксальными случаи, когда широкая популярность талантливого писателя уступает место после его смерти забвению. Но проходит время, и не утратившие эстетической ценности произведения возвращаются в литературный обиход.

К числу писателей, прославившихся при жизни, забытых последующими поколениями и вновь возвращающихся на литературную авансцену, чтобы уже обрести полное признание, принадлежит и Александр Фомич Вельтман. Его жизненный и литературный путь в наши дни мало известен даже историкам литературы. Разговор о писательской деятельности Вельтмана и его первом романе нужно начинать с самого начала.

1

Вельдманы[685], дворяне из Швеции, владели некогда островком в Балтийском море[686]. Во второй половине XVIII в. Теодор Вельдман скромно жил с семьей в Ревеле. Его сын Томас оставил в 1786 г. отчий дом, принял русское подданство, стал именоваться Фомой Федоровичем. Отец лишил его наследства, и молодой человек вступил в Ревельскую губернскую штатную роту вахмистром[687].

Фоме Федоровичу довелось стать участником морских походов, побывать на родине предков. В 1787 г. он был переведен капралом в Лейб-гвардии конный полк, произведен в ефрейт-капралы, а затем в подпоручики. С февраля 1791 г. Вельдман служит в Первом морском полку, на канонерских лодках совершает переход из Петербурга к шведской границе, в 1792 г. находится под началом А. В. Суворова. Годом позже офицер Белозерского мушкетерского полка Вельдман назначается в корабельный флот и под командованием адмирала Круза участвует в походе от Кронштадта до Копенгагена, по Северному морю до океана. Определенный в 1795 г. в Лейб-гренадерский полк, он через год произведен в поручики.

1799 г. принес решительные перемены в жизни Вельдмана. В январе он был переведен в Санкт-Петербургскую военную команду; посещая балы и праздничные вечера, познакомился с Марией Петровной Колпаничевой, дочерью придворного чиновника, и в конце года женился на ней. 8(20) июля 1800 г. у Вельдманов родился сын Александр.

Семейное положение заставило Фому Федоровича оставить армейскую службу. Он принялся с помощью родственников жены искать штатскую должность и в октябре 1800 г. был определен в чине титулярного советника капитан-исправником в Тотьму, где и прослужил до середины 1803 г. Тогда семья переехала в Москву, и Вельдман получил назначение комиссаром квартирной экспедиции.

Преуспеть на гражданской службе Фоме Федоровичу не удалось, так же как и повыситься в чине. Он служил казначеем винокуренного завода, офицером воинско-конной команды московской полиции, позже — квартальным надзирателем. С 1810 по 1816 г. занимал должность смотрителя тюрьмы. В 1817 г. Вельдмана выбирают комиссаром по рекрутскому набору, а через два года — дворянским заседателем Московского земского суда. Семья жила в бедности, с трудом сводила концы с концами до очередного жалованья. Приходилось пользоваться поддержкой близких знакомых и родственников — Евреиновых и Вейделей. Душой семьи была Мария Петровна, женщина жизнерадостная, любившая рассказывать занимательные истории[688]. В 1805 г. у нее родился сын Николай, в 1810 г. — дочь Елизавета, а в 1814 г. — сын Василий. Но больше всего забот и внимания требовал ее первенец.

«В раннем детстве Александр <...> отличался пылким, необузданным нравом. Мать его, боясь, чтобы из него не вышел разбойник, выменяла образ богоматери и ежедневно просила матерь божию укротить нрав ее сына»[689].

Писатель рассказывал о своем детстве до поступления в учебное заведение: «<...> моей учительницей и наставницей была добрая мать моя. С пяти лет она начала меня учить читать и писать; и иногда подкупала мою леность определенной платой за успешный урок. При мне был дядька Борис[690], он был вместе с тем отличный башмачник и удивительный сказочник. Следить за резвым мальчиком и в то же время строчить и шить башмаки было бы невозможно; а потому, садясь за станок, он меня ловко привязывал к себе длинной сказкой, нисколько не соображая, что со временем и из меня выйдет сказочник»[691].

В 1808 г. Александр поступил в пансион Плеско, одно из лучших в то время учебных заведений в Москве, основанное для неимущих лютеран. «Я был православный armer Kind[692], но, вероятно, по фамилии был принят за лютеранина <...>»[693], — писал Вельтман. Продолжал он образование в пансионе Гейдена. Как велось образование в таких учебных заведениях, писатель рассказал в романе «Последний в роде и безродный»:

«Курс учения в пансионе <...> обнимал четыре языка — русский, немецкий, латинский и французский, физическую географию, всемирную историю, всеобщую литературу, математику, музыку и танцы. Русский язык, однако же, не шел далее чтения и письма; немецкий не выходил за пределы вокабул; латинский ограничивался затверживанием и репетицией склонений и спряжений; математика заключалась в первых четырех правилах; география, без карт, зубрилась наизусть; всемирная история поглощалась краткой французской с избранными анекдотами; всеобщая литература — декламированием монологов из трагедий Вольтера, Корнеля и Расина. Танцы преподавались сполна, начиная с первого па до французской кадрили. Музыка же состояла в скрипке самого Гризеля, когда он после обеда был в духе и, ходя по комнате, репетировал романсы цветущей молодости»[694].

В 1811 г. Александра переводят в Благородный пансион при Московском университете. Он уже преуспевает в языках, любит музицировать, живо интересуется сочинениями Ломоносова, Тредьяковского, И. И. Дмитриева, Державина, Карамзина. И начинает писать стихи[695].

Летом и осенью 1812 г. Вельтману пришлось пережить события, имевшие огромное влияние на его духовное развитие. Он стал свидетелем отступления русской армии после Бородинского сражения, тревожного ожидания толпящихся на улицах горожан, бегства из Москвы, зарева над городом. Семья добралась до Костромы. Сразу после отхода французского войска Вельдманы вернулись в Москву. Мальчика больше всего поразили горы книг, разбросанных по Красной площади[696].

Под впечатлением от увиденного и услышанного Александр сочиняет стихотворную трагедию в трех действиях «Пребывание французов в Москве». В ней с ядовитой насмешкой изображены Наполеон, Мюрат, Коленкур, маршалы Франции, Обер-Шальме, с позором бегущие из Москвы. На сцене появляется русский пивовар Ермак, с торжеством говорящий Мюрату:

Так в отрочестве писатель обратился к теме, прошедшей через все его творчество.

Разорение семьи вследствие пожара Москвы, необходимость завершить образование старшего сына поставили Вельдмана перед необходимостью искать покровительства. И в этом ему помог Александр. Он поднес свою трагедию графу Ф. В. Ростопчину с «Посланием», в котором обращался со словами:

Мальчика удается определить в пансион кандидатов Московского университета братьев Терликовых. «Товарищи Александра Фомича смотрели на него с уважением, как на отличного воспитанника, даровитого поэта и музыканта»[699]. Чтобы помочь родителям, он дает в пансионе уроки игры на скрипке.

Большие способности и успехи воспитанника обратили на себя внимание учителей, и в 1816 г. Александра принимают в Московское учебное заведение для колонновожатых[700], организованное в 1815 г. генералом Н. Н. Муравьевым сначала в виде частной школы, где вел занятия сам генерал. В 1816 г. учебное заведение получило официальный статут.

Воспитанники изучали математику, геодезию, военные науки, историю и черчение. Из них готовили топографов, военных инженеров, артиллеристов, математиков, штабистов, умеющих вести письменные дела, составлять историческую документацию.

Летом учебное заведение переезжало в имение Н. Н. Муравьева, расположенное более чем в 100 км от Москвы. Там разбивали военный лагерь, под руководством опытных офицеров занимались топографическими и тригонометрическими съемками местности. Юнкера горячо любили свою школу[701]. Вельтман писал:

«Много ли в Европе таких учебных заведений, о которых питомцы вспоминали бы с любовью, как об отчем крове, без всякой примеси воспоминаний о той тяготе, которая свалилась, наконец, с плеч после последнего экзамена на выпуск?

Есть ли такое учебное заведение, где время ученья было бы весело, свободно, легко, приятно, как какая-нибудь забава, увлекающая молодые чувства, полные уже стремлений к жизни, к деятельности, к участию в общественной пользе?

Где наука воплощалась бы в опыт, мысль и слова — в дело, где голова не была бы как будто в разлуке с мышцами, требующими движений, или обратно, где ученик чувствовал бы, что он занят весь и душой и телом, и когда голова занята, организм не тоскует от безделья?»[702]

Все это юноша нашел в школе. Учился он настойчиво, преодолевая все невзгоды. В 1816 г. умерла мать; Фома Федорович несколько месяцев был без работы. И тогда Александр пишет учебник «Начальные основания арифметики» и печатает его в 1817 г. с посвящением своему учителю — Н. Н. Муравьеву. Продажа книги дает семье небольшой доход.

В конце 1817 г. Вельтман успешно завершает свое образование, 26 ноября он выпущен из училища в чине прапорщика и прикомандирован к Первой армии. Прежде чем вступить на военное поприще, Александр приводит в порядок свои литературные дела.

В школьные годы он все свободное время отдавал стихотворству. Теперь он собрал все произведения своего пера, переписал их и составил рукописное «Собрание первоначальных сочинений Александра Вельдмана»[703]. Сборник содержал четыре раздела: лирические стихотворения, посвященные природе («Весна», «Лето», «Осень», «Утро», «Соловей») и описанию душевных переживаний («Надежда», «На дружбу»); басни («Дети и Лягушка», «Обезьяна и Орех», «Пчелы и Голубь», «Следствия игры»); гражданскую лирику («Песнь русских воинов, возвратившихся на свою Родину», «Послание Еремиино к пленным своим соотечественникам», «Хвала Александру I»); перевод монолога Фиеско из трагедии Шиллера «Заговор Фиеско в Генуе».

Особенно сильны были в сборнике патриотические мотивы. Юный поэт с воодушевлением описывает поражение Наполеона:

Подражательность произведений, несовершенство формы побудили Александра не делать попыток опубликовать свои юношеские опыты. В это время он был переведен во Вторую армию и в марте 1818 г. направлен в Бессарабию для службы в военно-топографической комиссии, начавшей съемки области[705]. Через Тульчин он отправился на топографические работы.

В первые месяцы службы тяжело пришлось восемнадцатилетнему топографу. Изнурительный физический труд, относительное одиночество, ответственность порученного дела порой приводили в отчаянье юного прапорщика[706]. Но он мужественно и стойко выдержал испытания, стал опытным офицером Генерального штаба.

В 1819 г. в период вспышки чумы Вельтман руководил размещением кордонной стражи по реке Прут. Окончив топографические съемки Буджака, проводил рекогносцировку северной части Бессарабии, составил семитопографическую карту. В апреле 1821 г. он был произведен в подпоручики.

В 1823 г. Вельтман участвует в подготовке и проведении маневров Второй армии, за что ему присваивают чин поручика. За съемки Бессарабии он награждается бриллиантовым перстнем. В том же году Вельтмана назначают обер-квартирмейстером Шестого корпуса. Он продолжает участвовать в межевых работах в Бессарабии, Херсоне[707]. В 1825 г.[708] Александр Фомич командируется для организации усиления пограничной цепи по всей турецкой границе. За успепшо выполненное задание его награждают орденом Анны III степени.

В 1826 г. Вельтман возглавляет съемки Бессарабии, по окончании работ получает чин штабс-капитана и назначение старшим адъютантом Главного штаба Второй армии. Кроме того, он становится начальником Исторического отделения Главной квартиры армии.

Во время службы на юге России Вельтман продолжает литературную работу. Сильное впечатление производит на него чтение «Руслана и Людмилы». Он начинает писать в конце 1810-х годов романтическую поэму «Этеон и Лайда». Действие происходит во времена крестовых походов на берегах Нила. Этеон сражается с мусульманами, тоскуя о любимой Лайде, напрасно ожидающей его возвращения. Большое место в произведении занимают батальные сцены:

Необычна композиция произведения. В нем стихотворное и прозаическое повествования сменяют друг друга, жанровые сцены чередуются с философскими размышлениями.

К Средневековью обращается поэт и в стихотворении «Креон и Беллина». Рассказ ведется о похождениях Креона, сына знатного царедворца. Юноша после многих увлечений обретает радость в семейной жизни:

Одновременно Вельтман увлекается сатирической поэзией. В стихотворении «Простите, коль моей нестройной лиры глас» и куплетах «Джока» он рисует портреты кишиневского света начала 1820-х годов. Создаются также послания к друзьям, романсы, шутливые безделки в стихах. Поэт не придает им особого значения, но они расходятся в списках, и популярность Вельтмана растет на юге России. Его считают талантливым стихотворцем, и в 1824 г., когда еще не вышел в свет ни один литературный опыт Александра Фомича, поэт В. И. Туманский обращается к нему с посланием, в котором восклицает:

В Кишиневе Вельтман встретился с Пушкиным. Опальный поэт заинтересовался сочинениями офицера, с удовольствием прослушал чтение поэмы-сказки «Янко-чабан», которую писал в то время Вельтман[712]. Как вспоминал И. П. Липранди, Пушкин «умел среди всех отличить A. Ф. Вельтмана, любимого и уважаемого всеми оттенками. Хотя он и не принимал живого участия ни в игре в карты, ни в кутеже и не был страстным охотником до танцевальных вечеров Варфоломея, но он один из немногих, который мог доставлять пищу уму и любознательности Пушкина, а потому беседы с ним были иного рода. Он безусловно не ахал каждому произнесенному стиху Пушкина, мог и делал свои замечания, входил с ним в разбор, и это не ненравилось Александру Сергеевичу, несмотря на неограниченное его самолюбие. Вельтман делал это хладнокровно, не так, как B. Ф. Раевский. В этих случаях Пушкин был неподражаем; он завязывал с ними спор, иногда очень горячий, в особенности с последним, с видимым желанием удовлетворить своей любознательности, и тут строптивость его характера совершенно стушевывалась...»[713] Можно предположить, что Вельтман помогал Пушкину знакомиться с молдавскими песнями[714]. И, несмотря на свойственный Александру Фомичу критицизм, он безоговорочно восхищался творчеством великого поэта, оказавшим на его литературные поиски сильнейшее влияние. Отъезд Вельтмана по служебным делам прервал его связи с Пушкиным. Их дружеское общение возобновилось уже в 1831 г.[715]

Большую роль в формировании мировоззрения Вельтмана сыграла его близость с революционно настроенными офицерами, членами Южного общества. Свободомыслие было распространено среди участников топографических съемок[716]. В тесных дружеских отношениях был Александр Фомич с В. Ф. Раевским, М. Ф. Орловым, П. И. Фаленбергом[717]. У него хранились некоторые вещи, принадлежащие В. Ф. Раевскому, в том числе оригинал его послания к друзьям из Тираспольской крепости. Вновь встретиться и начать переписку друзьям удалось лишь в 1850-х годах. Находясь в Кишиневе, Вельтман постоянно бывал у командира 16-й пехотной дивизии генерал-майора М. Ф. Орлова, принимал участие в беседах офицеров, жаждавших социальных преобразований[718]. После декабрьских событий 1825 г. Александр Фомич сохранял близкие отношения с семьей Орловых. В 1833 г. Михаил Федорович преподнес свою вышедшую анонимно книгу «О государственном кредите» с надписью: «Другу Вельтману от сочинителя М. Ф. Орлова»[719]. Его супруга, Екатерина Николаевна, передала писателю бумаги своего прадеда, М. В. Ломоносова, которые Вельтман издал в 1840 г.[720] Не прошли для Александра Фомича бесследно и встречи со штабными офицерами в Тульчине, знакомство с идеями Общества объединенных славян.

Возмущение социальной несправедливостью, мечты о светлом будущем прозвучали в произведениях писателя.

В середине 1820-х годов Вельтман создает стихотворные повести «Беглец» и «Муромские леса». На первую из них оказал значительное влияние «Кавказский пленник». Безотчетно для себя Вельтман повторил строки великого поэта. У Пушкина:

А в «Беглеце» (вариант 1825 г.):

В романтической повести Вельтмана казак Леолин берет на себя вину товарища и бежит через границу на турецкую сторону. Он оказывается в рабстве, становится невольником богатого грека в Галаце. Основа повествования — трагическая история любви Леолина и Мирры, дочери грека. Зараженные чумой, влюбленные гибнут в объятиях друг друга. Широко распространенная в русской поэзии 1820-х годов тема любви пленника и прекрасной чужестранки сопровождается реальными описаниями границы, эпидемии в городе. Но поэт так и остался до конца не удовлетворенным своим произведением, многократно переделывал его и издал лишь в 1831 г.

В «Муромских лесах» романтическая история Лельстана, попадающего к разбойникам, мстящего врагу и спасающего возлюбленную Мильду, облечена в форму театрализованной драмы. В работе над повестью он использовал темы и образы народных представлений и раешника, в том числе народной драмы «Лодка». В произведении пародировались стилевые шаблоны «готического» романа, псевдоисторических повествований. «Муромские леса» были изданы в 1831 г., через три года инсценированы в Москве на подмостках Большого театра. Громадную популярность приобрела песня разбойников «Что отуманилась зоренька ясная».

В середине 1820-х годов Вельтман начал вести исторические исследования, напечатал статью «О воспитании» и книгу «Начертание древней истории Бессарабии». С особенным интересом он обратился к истории Древней Руси. Первой темой его исследований стал Новгород XII в., привлекавший внимание русской передовой исторической мысли того времени. Результатом работы явилась изданная позже книга[723].

Долгие годы службы вдали от родных мест не ослабляли связей Александра Фомича с семьей, которую преследовали несчастья. В 1818 г. умер брат Николай, а 13 июля 1821 г. скончался Фома Федорович, оставив детям в наследство сто рублей[724]. Маленьких брата и сестру Вельтмана взяли под опеку Евреиновы. Вельтман определил брата в кадетский корпус[725], а Лиза жила у опекунов до его возвращения.

Литературные занятия штабс-капитана были прерваны обострением отношений между Российской и Османской империями. 25 апреля 1828 г. русская армия форсировала Прут у местечка Фальчи и двинулась к Дунаю с целью занять Молдову, Валахию, Добруджу, захватить Шумлу и Варну. Ей противостояла стопятидесятитысячная турецкая армия под командованием Хуссейн-паши. Русских воинов вдохновляло стремление освободить славян и греков от турецкого ига.

Вельтман горячо сочувствовал этерии — освободительному движению греков, принимал близко к сердцу судьбу балканских славян. С первого дня кампании 1828 г. он находился в действующей армии. Перейдя с Главной квартирой границу, Вельтман участвовал в осаде крепости Браилов. После форсирования Дуная был в бою, завершившемся занятием позиций перед Шумлой. За проявленную в сражении отвагу был награжден орденом Владимира IV степени. Во время осады Шумлы штабс-капитан получил особое задание — составить план неприятельских укреплений и позиций, с которым он блестяще справился. 20 сентября он участвовал в сражении при Кадикной. Одновременно вел штабные дела, составлял реляции и писал исторический журнал военных действий Второй армии, выписки из которого подготавливал для императора.

После снятия 2 октября осады Шумлы Вельтман вместе с армией прошел через Казлуджи, а затем через Варну, Кюстенджи и Гирсово проследовал на зимние квартиры в Яссы. Там он сделал наброски повести на основе личных впечатлений от осады Шумлы.

Весной 1829 г. Вельтман вместе с Главной квартирой выступил к Силистрии, участвовал в осаде крепости, затем вместе с армией прошел по Шумлинской дороге и 30 мая был в сражении при Кулевче. За мужество в бою ему был присвоен чин капитана. В июне он получает отпуск и едет в Яссы, где проходит курс лечения[726]. Личные дела задерживают его в городе, но приказы вице-председателя Дивана княжества Молдавии весной 1830 г. заставляют его вернуться в Главную квартиру.

В связи с окончанием войны Вельтман награждается медалью, годовым жалованьем и 5 сентября 1830 г. отправляется в Петербург за новым назначением. 26 сентября был подписан приказ о переводе его в Отдельный Оренбургский корпус. Вельтман просит направить его в Четвертый корпус, но в ответ получает 20 ноября предписание выехать в Оренбург. Тогда Вельтман подает в отставку по болезни. 22 января 1831 г. он уволен в чине подполковника.

Служба в действующей армии не помешала Александру Фомичу продолжать литературную работу. Его стихотворения публикуются в журналах[727], подготовлены к печати повести в стихах, а в отставку он вышел, когда была завершена первая часть романа «Странник», отрывки из которой уже начали печататься в журнале «Московский телеграф».

Вельтман поселяется в Москве и организует свою жизнь таким образом, чтобы она давала возможность заниматься литературной и научной работой. Еще осенью 1830 г. он начинает усиленную переписку со своей троюродной сестрой, восемнадцатилетней Анной Павловной Вейдель. Ей посвящаются и посылаются стихи:

В Москве Вельтман поселяется с сестрой и братом. Еще с юга он писал в послании к Елизавете Фоминишне:

Встречаясь и переписываясь с Анной Павловной в течение 1831 г., Вельтман достает ей книги, побуждает учить французский язык. Он делает Анне Вейдель предложение и получает согласие. В его письме из Петербурга от 5 января 1832 г. высказаны заветные мечты:

Но жизненные невзгоды не оставляют писателя. В 1832 г. умирает брат. На брак с троюродной сестрой требовалось разрешение церковного ведомства. Возникают разногласия с семьей Вейделей. После долгих хлопот разрешение было наконец получено, и Вельтман женится на Анне Павловне. Но первые шаги в супружеской жизни требуют больше денежных средств, чем дают пенсия подполковника в отставке и литературные доходы. И Александр Фомич, скрепя сердце, в мае 1833 г. поступает секретарем в Коммерческий суд. Через год писатель оставляет этот мир исков и тяжб. В 1835 г. у Вельтманов появляется сын, проживший лишь три дня. Через два года рождается дочь Надежда.

Литературная и научная работа захватывает Вельтмана целиком. «Он принадлежит к числу тех московских типических тружеников, которые работают с утра до вечера, в своем кабинете, никуда и никогда почти не выходят из дому, кроме случайных необходимостей, не знают никаких на свете удовольствий и всецело преданы своему делу. Подражателей им желать бесполезно, ибо могут ли найтись охотники корпеть над письменным столом или за книгами часов по 15-ти в день <...>»[731]

Писатель устраивает у себя по четвергам литературные вечера. Они проводились регулярно до самой кончины Вельтмана. На собраниях бывали: М. Н. Загоскин, В. И. Даль, И. И. Срезневский, Л. А. Мей, А. Н. Островский, Н. Б. Берг, Н. Ф. Щербина, М. И. Лихонин, М. П. Погодин, В. В. Пассек, художники, музыканты, товарищи по военной службе, Александр Фомич переписывался и встречался с Ф. А. Кони,. А. А. Краевским, И. И. Панаевым, Н. А. Полевым, А. И. Герценом, И. В. Курочкиным, А. С. Афанасьевым (Чужбинским), К. С. Аксаковым, П. В. Анненковым, Ф. Н. Глинкой, был знаком с В. Г. Белинским, М. Ю. Лермонтовым и Н. В. Гоголем[732].

Издание романа «Странник» было завершено в 1832 г. В последующее десятилетие писатель практически ежегодно публикует романы или сборники повестей, принесшие ему широкую популярность.

В 1833 г. выходят из печати три томика «Рукописи Мартына Задека» под названием «MMMCDXLVIII год». Из предисловия читатель узнавал, что писатель якобы нашел пачку листов произведения в Яссах[733]. В книге рассказывается о государстве Босфорания, расположенном на Балканском полуострове. Страной правит справедливый Иоанн, отдающий все силы и время заботе о благе народном. Законодательным органом является Верховный Совет. Его указы направлены на развитие просвещения, науки, культуры. Рисуются картины социального и технического прогресса: народные гуляния и собрания, яркое освещение зданий и приборы-автоматы, экспедиции к Южному полюсу.

Писатель не ограничился повествованием о безоблачном благоденствии в идеальном государстве середины XXXV в., расцветающем при мудром правлении. Мрачный образ разбойника Эола олицетворяет беззаконное единовластие тирана, преследующего эгоистические цели. Эол — двойник Иоанна, и ему удается на короткое время захватить власть. Государство приходит в упадок. И лишь гибель тирана и возвращение мудрого правителя восстанавливают прежнее спокойствие и процветание.

Роман Вельтмана продолжал социальные утопии XVIII в., он близок к произведению «Сон» декабриста А. Улыбышева. Писатель был знаком и с романом Л. С. Мерсье о будущем. В «Рукописи Мартына Задека» отразились передовые идеи русской философии 1820-х годов.

В 1830-е годы Вельтман не изменяет убеждениям, сложившимся вовремя службы на юге. Он по-прежнему близок к революционно настроенным кружкам и даже находится под наблюдением полиции[734].

Привлекал писателя и исторический жанр. В романах «Кощей бессмертный, былина старого времени» (1833) и «Светославич, вражий питомец. Диво времен Красного Солнца Владимира» (1835) действие развивается в Древней Руси. Вальтерскоттовским традициям исторического романа автор противопоставляет повествование, основанное на темах народных сказаний, поверий, легенд, летописей. Оба произведения овеяны настроениями «Слова о полку Игореве»[735].

«Кощей бессмертный» сюжетно распадается на две части. В первой ведется пародийный рассказ о поколениях рода Пута-Заревых, от суздальца Олега до владельца отчины на Днепре Олеля. Сын последнего, Ива Олелькович, становится героем второй части повествования — гротескной феерии, созданной с использованием древнерусской лексики. «Пылок, как пламя, молчалив, как немой, душою ребенок, он не любил ни кланяться, ни просить, и потому даже гости не видали от него поклона <...>»[736] Ива не смиряется с нелепостями реального мира, в его сознании они принимают форму сказочных ситуаций. И когда сразу после свадьбы жену Ивы, Мириану Боиборзовну, увозит пан Воймир, то в понимании героя это несчастье преломляется как козни Кощея, и он отправляется с конюшим Лазарем бороться со злыми силами. При всей трагикомичности злоключений, претерпеваемых Ивой, его душевная сила и благородство берут верх над царящими в мире злом и несправедливостью.

Если в «Кощее бессмертном» историчность условна, то в «Светославиче, вражьем питомце» наряду с фольклорными образами Нелегкого, Бабушки-повитушки, Мокоша, русалок, царя Омута, Царь-Девицы появляются исторические фигуры — князья Ярополк и Владимир, свейский конунг Эрик. Центральным образом многопланового повествования становится Светославич, фантастический сын князя Святослава и Инегильды, проклятый отцом в чреве матери и похищенный оттуда нечистой силой, растящей в нем своего ставленника, воплощение злого начала и язычества. Автор вновь использует романтическое «положение двойников». Светославич по облику — второй князь Владимир. Он влюблен в Марию, отдавшую свое сердце Владимиру, и, чтобы овладеть ею, по наущению вражьей силы, совершает поездку на Балканы за черепом убитого отца. По возвращении он под видом Владимира вступает в междоусобицу князей. «Вражий питомец» мечтает лишь о личном счастье: «<...> я хочу целовать румянчики на светлом лике девицы... да ласкать ее, а больше ничего не хочу, не хочу и царством править... пусть правят люди...»[737]. И с тем рушатся замыслы нечистой силы. Побеждает истинный князь Владимир.

Впоследствии Вельтман вновь вернулся к эпохе князя Святослава в повести «Райна, королевна болгарская»[738]. Используя материалы византийской хроники Льва Диакона, автор рассказывает о событиях, связанных с походом Святослава на Балканы. Темные интриги при дворе болгарского царя Петра, любовь Райны, дочери Петра, к Святославу, стремление комиса Георгия Сурсувола женить своего сына Самуила на Райне — все эти мрачные эпизоды завершаются гибелью от печенежской стрелы князя русского и королевны болгарской.

Обращался Вельтман и к зарубежной истории. Рассказ «Иоланда»[739] посвящен трагической истории французского церопластика XIV в. Ги Бертрана и влюбленной в Раймонда Иоланды. В «Дочери Иппократа. Эллинском предании острова Коса»[740] рассказано о судьбе знаменитого врачевателя, его учеников и дочери, напрасно ожидающей юношу, чей поцелуй оживит ее и даст возможность поведать тайны отца. Созданы писателем и исторические драмы «Ратибор Холмоградский»[741] и «Колумб»[742]. Многие замыслы произведений на исторические темы остались в рукописях[743]. В художественном осмыслении истории писатель шел тем путем, следовать которым призывал в дальнейшем Н. А. Добролюбов: «<...> внести в историю вымысел, но сам вымысел основать на истории»[744].

Роман Вельтмана «Лунатик. Случай» (1834) принадлежит к числу очень распространенных в 1820—1830-е годы произведений, отразивших события Отечественной войны 1812 г. Во многом автобиографическое произведение по существу является историческим. Это рассказ об Аврелии Юрьегорском, в патриотическом порыве возвращающемся в захваченную французами Москву и после освобождения из плена мужественно сражающемся в рядах русской армии. Показаны в романе и эпизоды партизанского движения во время отступления французских войск.

Большой успех выпал на долю вышедшего в 1836 г. романа «Александр Филиппович Македонский. Предки Калимероса». Вельтман создал первое в России научно-фантастическое произведение оригинального жанра. Он впервые применил столь распространенный впоследствии прием «путешествия во времени», использованный потом Г. Уэллсом и многими беллетристами XX в. Рассказчик на гиппогрифе отправляется в древний мир. Он хочет выяснить, насколько люди античности отличались по характеру, поведению, образу жизни от его современников, что делало их великими полководцами, вершителями судеб народов. Ведь Калимерос — буквальный греческий перевод фамилии Бонапарт. И путешественник во времени хочет изучить ход истории. Он похищает Пифию, оказывается в лагере царя Филиппа, отца Александра Македонского. В Афинах он знакомится с Аристотелем и становится учителем Фессалины. Потом совершает путешествие с Александром, то попадая в комические положения (предложенную им ассигнацию XIX в. принимают за свящепные письмена), то в языческом храме высмеивая обрядность. Последний эпизод был явно направлен против православного богослужения, что явилось причиной задержки произведения цензурой. Рассказчик приходит к выводу, что люди одинаковы в своей сути вне зависимости от времени и пространства, меняются лишь формы, а делают их героями исторические законы. Этот вывод комически иллюстрируется тем, что профиль Александра напоминает автору профиль бессарабского смотрителя почтовой станции. И, распрощавшись с Александром Македонским, путешественник на «машине времени» возвращается в свой век.

Вельтман задумывал и другой научно-фантастический роман, напоминающий в отдельных деталях «Янки при дворе короля Артура» Марка Твена. Сохранился набросок плана произведения:

«Аленушка, дочь славянского царя Александра Великого, прозванного Македонским[745], об которой история ни слова не упоминает. Аттила узнал о существовании ее и необыкновенной красоте, несмотря ни на какие препятствия, собирает всех земных народов и идет через несколько веков в Вавилон.

Там Александр Великий дает пир и турниры, или валявицу, объявляя, что победитель будет супругом его дочери.

Аттила приезжает, но видя, что съехались все великие древние мужи, о коих слава трубит уже несколько веков, и особенно эгипетский завоеватель и азгардский финский колдун Оден, Аттила поднимается на хитрость, он выписывает русскую колдунью, ворожею на бобах да на решете, она ему дает совет, как победить всех. Говорит, чтобы он вызвал на поединок на пистолетах. Говорит, где ему взять их.

Все древние герои, видя ничтожность оружия в сравнении с их мечами волшебными, соглашаются идти против пистолета»[746].

Темы, поднятые в «Лунатике» и «Александре Филипповиче Македонском», нашли свое завершение в романе «Генерал Каломерос» (1840), где появляется сам Наполеон. Вельтман показывает различие между государственным деятелем и частным лицом. Бонапарт во время похода в Россию оказывается в русской семье и влюбляется в Клавдию, дочь авантюриста Ловского и Неонилы. Он как бы раздваивается: император вершит историю, а безызвестный «генерал Каломерос» мечтает о семейной идиллии. Историческая необходимость разлучает его с Клавдией.

Философский роман не был понят критиками, хотя читался с увлечением и был переведен на немецкий язык[747]. Автор огорченно писал Ф. А. Кони: «Меня во всех журналах раскорили за Каломероса, в нем ничего не нашли, кроме мнимого Наполеона, тогда как я хотел представить только человека, которого служба людям лишила истинного счастья в жизни — друга по сердцу, любви естественной каждому человеку. Скажите, кого поставить в подобные обстоятельства, кроме Наполеона? Но я не профанировал его имени, но высказал только, что и человек, подобный Наполеону, и в подобных обстоятельствах, может увлекаться страстью, и если бы встретилось ему существо, достойное любви, он бы или сам сошел с трона, или возвел бы ее на трон»[748].

Аллегоризм философских романов Вельтмана, использование фантастических ситуаций для выражения своих исторических и социальных взглядов делают их предтечами тех произведений современной западной литературы, в которых их авторы подчиняют содержание определенной экзистенциальной концепции.

Если первая половина 1830-х годов определила романтический период творчества Вельтмана, то начиная с повестей второй половины десятилетия и романа «Виргиния, или Поездка в Россию» (1837) писатель обращается к темам современной действительности и все более тяготеет к реалистической форме повествования, плодотворно используя и достижения романтического осмысления мира, окружающего незаурядную личность, находящуюся с ним в постоянном разладе.

Три повести[749] были объединены в сборник, напечатанный дважды (1836, 1837). Их связывает общая тема — трагическая гибель молодых людей, столкнувшихся с холодным и безжалостным миром. Аленушка в одноименном произведении оказывается в паутине светской лжи, проходит мимо искренней любви Северина и, обольщенная и обманутая, лишается рассудка. Надсмеялись и над Эродитой. Пылкая и волевая, она в стремлении отомстить ничтожеству в офицерской форме уходит из жизни на дуэли, переодетая в мужской костюм. Внешняя обстановка «Неистового Роланда», обрисовка быта чиновников провинциального городка имеет много общего с комедиями Грицько Основьяненко и Н. В. Гоголя. Безусловно, Вельтман был знаком с похождениями П. П. Свиньина в Бессарабии, о которых автор «Ревизора» узнал у Пушкина. Но идея его произведения иная: находящегося в горячке актера Зарецкого отправляют в дом для умалишенных не только за то, что его приняли по театральному костюму и речам в бреду за генерал-губернатора (эту ошибку потом раскрыли). Уж очень не соответствовали произнесенные монологи о благородстве и справедливости, взятые из театрального репертуара, отношениям в среде чиновников.

Героиня рассказа «Ольга»[750], бедная воспитанница в доме себялюбивого помещика, бежит со старым дворовым от грозящего ей насилия. Не умея приспособиться к чужой обстановке, лишенная поддержки и разлученная со стариком, Ольга оказывается на краю гибели. Только случайная встреча с молодым офицером спасает ее от полного отчаяния.

Особенно верно и глубоко показан духовный мир женщины в минуты нравственных потрясений в романе «Виргиния, или Поездка в Россию». Встреча Виргинии, доброй и милой девушки, простодушной, как дитя, с повесой Гектором д'Альмом ведет к полному расстройству ее психики, проанализированному писателем с удивительным мастерством. Но и другая проблема получила разработку в романе, по-своему предвосхищая комическую поэму И. П. Мятлева, высмеивающую невежество русского дворянства. Вельтман с глубоким юмором изобразил то нелепое представление о России, которое складывалось у заезжих французов.

К середине 1830-х годов творчество Вельтмана приобретает большую популярность. 7 ноября 1833 г. его избирают действительным членом Общества любителей российской словесности, в 1836 г. — членом Общества истории и древностей российских, в 1839 г. — членом Одесского общества любителей истории и древностей.

Его произведения не залеживаются в книжных лавках. Этим воспользовался предприимчивый делец, издавший в 1837 г. в Москве книгу в трех частях «Ротмистр Чернокнижник, или Москва в 1812 году. Роман из походных записок артиллерийского полковника, собранных А. Вельтманом»[751]. Книга оказалась бездарной, критика и читатели находились в недоумении, и Александру Фомичу пришлось писать опровержение[752].

Писатель становится желанным сотрудником журналов и альманахов. Издатели осаждают его письмами с просьбой принять участие в повременных изданиях. Дружеские отношения складываются у Вельтмана с «Московским телеграфом». А. С. Пушкин, задумывая в 1831—1832-ом годах выпуск газеты «Дневник», а позже — «Современника», приглашал сотрудничать в них и Александра Фомича[753]. Вельтман именно для Пушкина подготовил перевод «Слово о полку Игореве», но издал его отдельно, так как замысел Пушкина до 1836 г. не осуществился. Александр Сергеевич постоянно интересовался деятельностью автора «Странника», спрашивал о нем в письмах к П. В. Нащокину.

Однако известность не принесла писателю материального благополучия. И он задумывает издавать собственный альманах, который решает составлять по образцу только что начавшего выходить журнала «Живописное обозрение». Но если издание братьев Полевых ориентировалось на глобальность, то Вельтман полагал основываться более на проблемах отечественных: «<...> а между тем буду просить вас сделать мне большое одолжение: я думаю, вам ивестно по газетам, что я издаю Картины Света; в них мне хочется помещать более касающееся до России»[754]. Иллюстрированный альманах «Картины света» выходил выпусками в 1836—1837 гг., и почти весь материал подготавливал сам издатель: сочинял, компилировал или переводил статьи из иностранных журналов.

Увеличить свои доходы писателю не удалось, хотя альманах пользовался популярностью[755]. Поэтому Вельтман в 1839—1840 гг. писал для «Галатеи», в отдел рецензий, а в 1841 г. трудился с В. В. Пассеком в «Прибавлениях к Московским губернским ведомостям»[756].

Говоря о сотрудничестве В. В. Пассека, а затем И. И. Срезневского и А. С. Афанасьева (Чужбинского) с писателем, нельзя не упомянуть об их отношении к Вельтману, ярко характеризующем его как человека.

В. В. Пассек писал Вельтману в 1835 г. из Харькова: «<...> одним словом, я полюбил ваши созданья — и полюбил вас — не бывши с вами знаком, а познакомившись, жалел, что должен был скоро расстаться.

Но, ради бога, не улыбайтесь, что я объясняюсь вам в любви; я говорю, как чувствую, говорю правду и даже уверен, что ваша душа, светлая и неподдельная, как ваши творенья, примет не без удовольствия непритворпые излияния другой души»[757].

А вот что писал своей матери И. И. Срезневский 7 октября 1839 г.: «Вельтман — истинный поэт, мужчина прекрасный собою, со светлым, открытым лбом и блестящими глазами, пишет несравненно лучше, нежели говорит, но говорит умно, весело и задумчиво вместе, добр, прост, окружен книгами, беспрерывно работает, чем и живет»[758]. Спустя неделю он снова с восторгом говорит о писателе:

«И прежде всего о Вельтмане. <...> Я сознавал в нем великое дарование, — я нашел в нем — истинно доброго человека, душу, которая рада найти сочувствие с другою душою, душу художника и — Русского Человека. Я видел его в кабинете, видел в семье, видел с знакомыми: он всюду один и тот же; — не любить его нельзя, не желать ему славы грех. <...> И как он хорош собою даже по лицу: правильная, многозначительная профиль, лоб открытый, светлый, глаза, горящие огнем думы, глубоко проникнувшей душу. Я не в состоянии забыть его, не в состоянии не быть его поклонником»[759].

В письме А. С. Афанасьева (Чужбинского) от 28 сентября 1841 г. мы читаем: «<...> кроме искреннего моего уважения к вашему таланту и прежнего и нынешнего, я в вас просто влюблен; ваш прием очаровал меня, ваша беседа всегда услаждала душу мою <...>»[760].

Сближение с представителями искусства и науки не вовлекло Вельтмана в какой-либо определенный литературный кружок иди салон. В науке и в литературе он шел своим путем. В конце 1830-х — начале 1840-х годов его произведения становятся все более насыщенными критикой современного общества.

Основное содержание романа «Сердце и Думка. Приключение» (1838) — разлад в сознании человека между разумным и желаемым, чувствами и настроениями героини, девушки Зои. Противоборство сердца (чувства) и мысли, «думки» (расчета) реализуется в сказочном плане: на Иванову ночь Ведьма разделяет Сердце и Думку Зои. Еще до этого по строптивости нрава девушка не сошлась с женихом. А теперь Нелегкий направляет к Зое семь женихов, ссорящихся между собой, и браки расстраиваются. Сказочное положение — лишь условность, а в реалистическом плане рисуется гордая, строптивая девушка, глубоко страдающая от душевного разлада. Сатирически изображены искатели Зоиной руки. Благополучно завершение романа: Думка в душе Зои соединяется с Сердцем, и повзрослевшая, много пережившая героиня выходит замуж за Юрия. Социально-психологический роман, продолжая и развивая темы произведений Вельтмана середины 1830-х годов, предвосхищает роман «Новый Емеля, или Превращения» (1845).

В этом произведении Вельтман в еще более резкой форме критикует социальные отношения того времени: крепостной строй, разложение помещичьего дворянства. Симпатия автора отдана крестьянам. Но и в «Новом Емеле» Вельтман обращается к использованию образа русской сказки — Емели, или Иванушки-дурачка, оказывающегося сметливее, порядочнее и чистосердечнее окружающих его людей. И роман посвящен странствованиям Емели, Емельяна Герасимовича, являющегося продолжением образа Ивы Олельковича. Емеля поступает, как ему подсказывает сердце, простодушно, конечно, испытывает много неприятностей: «покровители» стараются сделать из него шута, обманывают, насмехаются над ним. Понимает его лишь простой народ. И Емельян Герасимович, как всегда у писателя, выходит победителем, но не благодаря хитрости и деньгам, а из-за благородства своей натуры. В роман включены две сказки — «Лихоманка» и «Каменная баба», в которых не только прямо осуждается крепостничество, но и проводится мысль о том, что у крестьян есть возможность изменить жизненные условия своими силами.

Вельтман создает сатирические повести, зло высмеивающие светское и чиновничье общество. В произведении «Приезжий из уезда, или Суматоха в столице»[761] нарисована трагикомическая картина появления в «свете» поэтического «гения» Ордынина. Особенно интересна «Карьера»[762], рассказывающая о Медове, не считающемся ни с чувствами, ни с достоинством человека при достижении своих корыстных целей. В двух произведениях — «Путевые впечатления и, между прочим, горшок ерани»[763] и «Наем дачи»[764] в юмористических тонах описывался быт столичного мещанства.

В середине 1840-х годов завершился следующий период творчества Вельтмана-прозаика, в котором он с еще большей художественной силой продолжил реалистическое изображение современности, но используя такие элементы своего прежнего метода, как гротеск, фольклорная организация материала, противопоставление повседневной действительности одинокому в своем неприятии мира герою.

В 1840-е годы Вельтман снова увлечен поэзией. В периодических изданиях публикуются его романсы. Крупнейшими стихотворными произведениями поэта тех лет были сказки в стихах, написанные на фольклорные мотивы южных и западных славян: «Троян и Ангелица. Повесть, рассказанная Светлою Денницей Ясному месяцу» (1846)[765] и «Златой и Бела. Чешская сказка» (1850). Оба произведения отличались высокими художественными достоинствами. Привлек внимание ученых и читателей его перевод из «Махабхараты» под заголовком «Нало, повесть Врихадазвы в стихах»[766]. В это время писатель работал над задуманным окончанием «Русалки» А. С Пушкина. Вельтман составил план, написал отрывки, оставшиеся в рукописи, как и многие другие его стихотворения[767].

Поздний период творчества писателя характеризовался интенсивной научной работой, что оставляло меньше времени для литературных занятий. Он писал Ф. А. Кони: «Собственно о литературной своей охоте мне и подумать некогда. Давно оконченный начерно «Чудодей» лежит без отделки и вряд ли скоро дождется чести явиться в свет <...>»[768]

Научная работа, начатая Вельтманом-историком еще в 1820-е годы, определилась в двух основных направлениях. О первом он говорит в письме к И. П. Липранди от 5 августа 1835 г.: «В дополнение догадки вашей насчет моих занятий я уведомляю вас, что предмет моих изысканий и учения есть мифология славянских народов <...>»[769]. В дальнейшем планы писателя развились в широкое изучение истории и культуры славян. Интересной работой по ономастике стал его труд «Древние славянские собственные имена», напечатанный в 1840 г. За четыре десятилетия он сделал много в собирании письменных и материальных памятников древних славян. Его научные труды, появившиеся в печати и оставшиеся в рукописях, перечислять из-за их огромного количества не представляется возможным.

О деятельности Вельтмана-слависта впоследствии писали: «Если теперь ученые работы А. Ф. Вельтмана устарели и кажутся подчас недостаточно серьезными, то в свое время они, как одни из самых первых в этой области, имели важное значение и в частностях не утратили его и до сих пор. Его ссылками на документальные данные, его сравнительным методом в объяснении отдельных предметов наука пользуется и до сих пор <...>»[770].

Особенный интерес к истории и судьбе южных славян побудил ученого заняться общественной деятельностью, связанной с помощью борцам за Болгарское Возрождение. Он поддерживал болгар, приезжавших в Россию, о чем мы имеем документальные свидетельства, сохранившиеся в архиве писателя и его библиотеке. С просьбой помочь его землякам, обращался к нему Захарий Княжеский[771]. Савва Филаретов писал:

«По Вашему постоянному и искреннему доброжелательству нам — болгарам, Вы изволили милостиво и деликатно предложить свое ходатайство по делу Райна-Николова. <...>

Посылаю ее (записку по этому делу) Вам теперь с живейшею благодарностью за то благосклонное внимание, которое Вы оказываете вообще к моим землякам, в том числе и ко мне»[772].

В 1861 г. болгары, прибывшие в Одессу, направили Вельтману письмо, в котором благодарили за сочувствие к своей стране, за книгу «Райна, королевна болгарская»[773]. Эта повесть в переводе пользовалась большой известностью на Балканах, отрывки из нее, в которых описывался Преслав, были включены в сборники. Она была инсценирована Д. Войниковым[774]. Пьеса «Райна княгыня» с успехом шла в Болгарии, Валахии, Молдове на протяжении многих лет[775]. Вельтман ездил в Болгарию, чтобы познакомиться с положением дел.

Другой научной областью, привлекавшей внимание писателя, стала скандинавистика. Интересным оказалось исследование «Варяги»[776]. Продолжительное время Вельтман работал над первым в России стихотворным переводом «Прорицания провидицы» — первой песни «Старшей Эдды»[777]. В библиотеке писателя было много книг по истории и культуре Исландии, Швеции, а также Норвегии, на полях которых он сделал множество заметок.

С начала 1840-х годов Вельтману представилась возможность расширить свою научную деятельность, обратившись к этнографии и археологии. Он наконец смог занять должность на государственной службе, отвечающую его склонностям. Известному романисту М. Н. Загоскину, директору Московской Оружейной палаты, удалось в 1842 г. добиться назначения Вельтмана своим помощником. Александр Фомич работал в Палате до последнего дня своей жизни. В 1852 г., после кончины М. Н. Загоскина, он стал ее директором. Вельтман много сделал для улучшения организации фонда и написал полезные книги: «Достопамятности Московского Кремля» (1843), «Московская Оружейная палата» (1844) с приложением «Пояснительного словаря предметов древней царской казны и Оружейной палаты», «Описание нового дворца в Кремле» (1850). Вельтман был включен в состав комиссии по подготовке многотомного труда «Древности российского государства» (1849—1853)[778]. Он редактировал издание, сам написал тома II, III и V. В 1850—1860-е годы ученый издает свои работы по истории древнего мира и Средневековья.

Не все историки того времени были согласны с теориями Вельтмана, но его научное подвижничество было высоко оценено. В 1854 г. Вельтмана избирают членом-корреспондентом Академии Наук, в 1861 г. — членом-корреспондентом Русского археологического общества, в 1869 г. — действительным членом Московского археологического общества. Он завершает свою службу действительным статским советником, награжденным рядом орденов.

Углубясь в научную деятельность, Вельтман постепенно отходит от журналистской работы. Лишь в 1849 г. он с некоторыми колебаниями принял приглашение М. П. Погодина взяться за редактирование «Москвитянина»[779].

Александр Фомич провел большую работу по расширению издания, привлечению новых авторов, сам начал публиковать в нем свой роман, писал статьи, занимался рецензированием. Его публикации отличались оригинальностью, противоречили общепринятым взглядам. Вельтманский «Москвитянин» имел большой успех и вызывал очень разноречивые мнения[780]. После разрыва с Погодиным[781] Вельтман покинул журнал, а так называемая «молодая редакция» «Москвитянина» во многом продолжила его начинания.

Передовая журналистика 1850-х годов ценила работу писателя. Об этом свидетельствует адресованное ему письмо редакции журнала «Искра» от 4 сентября 1858 г.[782] Но к журналам Вельтман больше не возвращался. Последние двадцать пять лет своей жизни он посвятил пятитомной эпопее «Приключения, почерпнутые из моря житейского».

«Саломея», первый роман «Приключений», печатался в 1846—1848 гг. в журнале «Библиотека для чтения». Первая часть следующего романа «Чудодей» публиковалась в 1849 г. в «Москвитянине». Полностью произведение увидело свет в 1856 г. Третий роман «Воспитанница Сара» вышел в 1862 г., а четвертый — «Счастье — несчастье» — годом позже. Роман «Последний в роде и безродный», задуманный как пятая книга эпопеи, был завершен в конце 1860-х годов и остался неизданным[783]. Произведения объединены не только общей темой, социально-философскими взглядами автора, но и действующими лицами. В эпопее нет протагониста. Главные действующие лица одного романа становятся эпизодическими в другом, и наоборот. «Приключения» — единая, размашисто написанная, с сотней лиц картина российской действительности 1830—1850-х годов. Она вобрала в себя, развила и заострила многие темы, сюжеты и образы произведений предыдущих периодов творчества Вельтмана. Так, в романе «Счастье — несчастье» появились действующие лица «Странника», «Александра Филипповича Македонского», «Ильи Ларина». Женские образы повестей 1830-х годов и романа «Сердце и Думка» эволюционировали в «Саломее» и «Воспитаннице Саре». Роман «Чудодей» объединил эпизоды из повестей 1840-х годов.

Основная тема эпопеи — показ уродливого процесса завершения генезиса капиталистических отношений в России. Писатель с гневным отвращением и сатирической прямотой рисует деградацию аристократии, разложение в буржуазной среде, омещанивание купечества, отупение крепостников и трагическое положение подневольных крестьян.

Роман «Саломея» изображает запутанный лабиринт провинциального и столичного быта, через который пробираются лишенный жизненной цели поручик Василий Дмитрицкий и самовлюбленная Саломея Бронина. Их взлеты и падения завершаются у богадельни, где они решаются искать смысл жизни в полезном труде.

«Чудодей» — своеобразный роман-водевиль, оригинальное Травести. Но на фоне комической неразберихи, в которую, как в карнавальный хоровод, оказываются втянутыми Даянов и Дьяков, особенно ярко проступают безобразные черты загнивающей мещанской среды.

Еще острее тема разложения общества развивается в «Воспитаннице Саре». Судьба девочки, под ложным именем проданной кормилицей в аристократическое семейство, становится символом развращающего образа жизни «бомонда». Сара, наделенная большими способностями и душевной пылкостью, становится содержанкой.

Роман «Счастье — несчастье» имеет заголовок, недвусмысленно определяющий отношение писателя к жизненным устремлениям своих персонажей. От светлой, спокойной, но лишенной блеска и возможности сделать карьеру бессарабской жизни отказываются Михайло Иванович Гораздов и его приятели. Счастье в южном краю они меняют на поиски удачи в растлевающем столичном круговороте. Вельтман пишет: «Нельзя не пожалеть о волокитах за светским счастьем, этой старой колдуньей фортуной в парике; жалки в известном смысле и выжидающие униженно благосклонного ее взора; но истинно жалки те, которых она волей-неволей прикомандирует к себе в волшебные чертоги и начнет лобызать своими лихорадочными устами»[784]. На краю гибели оказывается герой произведения, и его спасает Илья Ларин, ни во что не ставящий фальшивые отношения чиновничьего общества. Лишь вернувшись в Бессарабию, Гораздов обретает настоящую жизнь. Но автор заключает: «<...> без прошедшего худого не было бы и настоящего хорошего»[785].

Роман «Последний в роде и безродный» развивает две основные линии — жизнь богатого холостяка Степана Ковлина, безнадежно влюбленного в актрису Сандунову, и судьба Алима, его приемного сына. В образе Алима отразилось понимание автором отдельных сторон социальной ломки в России, его отношение к нашумевшим событиям 1850—1860-х годов — делу М. А. Бакунина, Д. В. Каракозова, студенческим волнениям.

Социально-философские взгляды Вельтмана получили субъективную и противоречивую оценку у современников. Западники обвиняли его в славянофильстве, а славянофилы — в западничестве. Считалось, что писатель критикует действительность с точки зрения сторонников давно отживших патриархальных отношений.

Вельтман действительно проявлял огромный интерес и к славянам, и к вападной культуре. Но это не сделало его сторонником какого-либо общественного направления. А. Ф. Кони пишет: «Не принадлежа ни к одному из главных господствовавших в московских просвещенных кружках направлений, не будучи ни славянофилом, ни западником, он умел соединять вокруг себя разных представителей науки и литературы»[786].

Вельтман был решительным противником реакции и существовавшего общественного развития России. Он находился на позициях прогрессивного либерализма и верил в общественные перемены, рассчитывал на просвещение. Его мечта о справедливом обществе отразилась в утопическом романе. Вельтман жаждал всеобщего равноправия. «Я бывал у него после в его квартире, — рассказывал приятель писателя А. З. Зиновьев, — и был свидетелем, что покойный не различал своих посетителей по их званию и состоянию. Рядом с полным генералом сажал бедняка, приходившего к нему за пособием»[787].

Положительные герои произведений Вельтмана с надеждой смотрят в будущее. Современники называли писателя сказочником, и он с улыбкой соглашался. Только он был не наивным рассказчиком, которому видятся молочные реки и кисельные берега, а с хитринкой подсказывающим: «Сказка — ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок».

Своеобразие творчества Александра Фомича определило и оригинальную форму художественной организации произведений. В них романтическое «двоемирие» сочетается с эмпирической действительностью, сказочный герой идет по ярко описанным зловонным трущобам, фольклорное добродушие и улыбчивая ирония соединяются с всеобнажающей сатирой, гротеск и водевильный «перевертыш» — с вернейшим реалистическим развитием действия, приподнятость лексики — с великолепным умением писать живым разговорным языком. Недаром Л. Н. Толстой сказал о нем: «Не правда ли — хороший писатель, бойкий, точный, без преувеличений. Он иногда лучше Гоголя»[788].

Вельтман создавал абрисы образов для таких писателей, как Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой, Н. С. Лесков, П. И. Мельников-Печерский, А. Н. Островский.

За последние два десятилетия жизни Александра Фомича глубоко изменились и его личные обстоятельства. В 1847 г. умерла супруга писателя, он остался один с дочерью. Спустя два года Вельтман решает жениться на хорошо знакомой ему писательнице Елене Ивановне Крупениковой[789].

Дочь плац-майора Кубе, Елена Ивановна родилась в 1816 г. в Варшаве, получила лютеранское воспитание, в 1827 г. была перекрещена в православной церкви. Молодую девушку выдали замуж за пожилого вдовца Крупеникова. Не испытывая никаких чувств к мужу, Елена Ивановна самоотверженно занималась воспитанием его сына и дочери от первого брака.

Еще в молодости, проживая в Одессе, Елена Ивановна, наделенная незаурядным талантом и любовью к искусству, знакомится с литературным кружком, сближается с поэтом А. И. Подолинским, пробует себя на поприще словесного мастерства.

В середине 1840-х годов литературные опыты Елены Ивановны обращают на себя внимание издателей журналов, ее печатают в «Москвитянине», «Библиотеке для чтения», «Московском городском листке» — анонимно, под псевдонимами или под девичьей фамилией. Она знакомится с Вельтманом, очарование которого ею вскоре перерастает в более глубокое чувство, разделяемое Еленой Ивановной; писатель предлагает ей соединить свои судьбы[790].

Писательница не видела крепких уз, связывающих ее с Крупениковым. Свой долг она выполнила: дочь мужа вышла замуж. Сын Крупеникова умер. И Елена Ивановна осенью 1849 г. едет в Петербург, чтобы энергично хлопотать о расторжении брака. В начале 1850 г. она возвращается, добившись успеха, и 24 февраля Кубе и Вельтман вступают в брак. Александр Фомич с торжеством пишет Далю: «<...> я уже женат и очень счастлив <...>»[791].

Преданная всей душой погруженному в литературную и научную деятельность мужу, Елена Ивановна «ходила за ним, как за дитятей, и из-за ее попечения он уже не имел нужды думать ни о чем и мог спокойно распоряжаться движением письмен кельтических, финских и немецких по Европе и Азии»[792]. Своим чередом шла каждодневная жизнь. У Вельтмана родились сын и дочь, умерла сестра, в 1861 г. старшая дочь Надежда вышла замуж, и год спустя писатель стал дедом. Елена Ивановна рассказывала об их житье-бытье:

«Знакомые говорят, что он <Вельтман> живет на необитаемом острове, в допотопном мире, и не знает ничего, что делается на свете. <...>

С нашего необитаемого острова, где так хорошо <...>, мы смотрим на свет божий, на ломку, которая происходит во всех концах, слышим треск, видим пыль и прах и ждем, надеясь на милость господню, зная, что все в его руке»[793].

Добрая спутница Вельтмана не оставляла и литературных трудов, работала также над педагогическими сочинениями. В 1864 г. ее выбрали почетным членом Общества любителей российской словесности. В 1867 г. печатается большой, основанный на всестороннем изучении эпохи, исторический роман Елены Вельтман «Приключения королевича Густава Эриковича»[794].

Тяжелая болезнь прервала писательскую деятельность Е. И. Вельтман. 1 марта 1868 г. она скончалась.

Несмотря на преклонный возраст и расстроенное здоровье, Александр Фомич продолжал служебные занятия, научную и литературную работу до последних лет своей жизни. Он умер 11 января 1870 г. Уже после его кончины вышло отдельным изданием либретто «Аммалат-бек», написанное им много лет назад. Сослуживцы писателя поставили на его могиле памятник из белого мрамора — точную копию надгробия Ярослава Мудрого.

Детям Вельтмана пришлось оставить казенную квартиру в доме Дворцовой конторы, и поэтому сундуки с книгами и бумагами покойного Вельтмана были переданы на хранение в канцелярию Московского Публичного и Румянцевского музеев. В 1876 г. Надежда Александровна попросила вернуть один из сундуков с книгами, автором которых был ее отец, а рукописи оставить в библиотеке. Рукописи были приняты, а библиотека писателя куплена Музеями[795]. Архив Вельтмана, его книжное собрание представляют большую научную ценность.

Но прежде всего перед нами громадное литературное наследие А. Ф. Вельтмана. Оно имеет свою отправную точку, в которой заложены его основные идеи и темы. Этой точкой является его первый роман — «Странник».

2

В годы бессарабской службы и в русско-турецкую войну Вельтман приобрел самые разнообразные впечатления, разносторонний жизненный опыт. Перед ним прошло множество сложных событий и оригинальных лиц, и сам он был участником не одного десятка различных происшествий. Жизненный материал требовал осмысления и творческого воплощения.

Яркая жизнь приграничной области заинтересовала его сразу по приезде в Бессарабию. Так на основе наблюдений был создан групповой портрет кишиневцев в стихотворениях «Простите, коль моей нестройной лиры глас» и «Джок», рассказ об офицерском быте в «Послании к друзьям», реалистические сцены в «Беглеце», были обрисованы хорошо изученные места в «Начертании древней истории Бессарабии». Но разрозненные этюды еще не давали возможности создать полный рассказ о пережитом. После кампании 1828 г. Вельтман пытался написать повесть «Эмин» об осаде крепости, положив в основу анекдотическое происшествие, случившееся при захвате в плен красавца-турка под Шумилой. Он обратился к ритмической прозе, но потом отказался от этого романтического аксессуара и в сцене беседы офицеров использовал разговорный язык. Замысел не осуществился: описание забавного эпизода не отвечало намерениям автора.. Короткая стихотворная интермедия «Лагерь», юмористически рисующая прифронтовую жизнь офицеров, тоже не удовлетворила Вельтмана, хотя «Эмин» и «Лагерь» были ничуть не хуже произведений, появлявшихся на страницах журналов и альманахов того времени.

Писатель хотел подробно рассказать о днях, проведенных в Бессарабии, и не мог решить, какой избрать жанр. Тема подсказывала путевые записки. Вельтман признавался позднее, что «выучил наизусть этот край»[796]. Но «записки путешественников» слишком часто выходили из-под пера бесталанных вояжеров в 1800—1820-е годы[797] и постоянно вызывали насмешки и пародии. Меланхолическо-сентиментальные опусы были бездарными подражаниями «Сентиментальному путешествию» Л. Стерна. Громадная популярность выдающихся произведений английского писателя[798] обращалась против него: на страницах «путешествий» обесценивалось своеобразие рассказов Тристама Шенди и Йорика. В ответ появлялись псевдопутешествия, такие, как «Путешествие вокруг моей комнаты» Ксавье де Местра[799], переведенное на русский язык в 1802 г., и произведения русских авторов: «Мое путешествие. Приключения одного дня» Н. Брусилова (1803), «Путешествие моего двоюродного братца в карманы» (1803)[800]. В них пародировалась чрезмерная чувствительность рассказчика. А в «Путешествии критика»[801] С. К. фон Ферельцта сатира была направлена против изысканных описаний в эпистолярной и дневниковой форме. В 1828 г. Яковлев издал «Чувствительное путешествие по Невскому проспекту», в котором иронизировал: «Я страстно люблю путешествовать; не знаю, что поселило во мне эту страсть? — Природа? — Конечно природа! — Я объехал все части света — все видел — все узнал... но увы! — я ездил в воображении — все видел — в мыслях; все узнал — из книг гг. путешественников!!!»[802]. К пародиям на подражание Стерну принадлежала «Жизнь и мнения нового Тристрама» Я. И. де Санглена (1829) — произведение, отмеченное своеобразием в сложностью композиции.

Конечно, осмеянию подвергался не сам рассказ о путешествии, а «слащавое изображение природы и сельской жизни у писателей-карамзинистов»[803].

Таким образом, литературная ситуация не могла отвратить от желания поделиться с читателями любопытными сведениями, рассказать о виденном и слышанном. Однако Вельтман учитывал, что о Бессарабии уже писалось неоднократно[804].

Жанр «записок офицера», который вполне устраивал Вельтмана, тоже пользовался популярностью. Яркими примерами служили «Письма русского офицера» Ф. Н. Глинки (1815—1816) и «Походные записки русского офицера» И. И. Лажечникова (1820). У Вельтмана были тетради с записями, сделанными в походной жизни, о которых можно было бы сказать то же, что писал Ф. Н. Глинка: «Еще раз осмеливается напомнить почтенным читателям, что записки, служившие основанием книги сей, составляемы были среди всех ужасов войны, часто под открытым небом, у полевых огней, после проведенного в трудах и сражениях дня»[805]. Мог присоединиться Александр Фомич и к словам И. И. Лажечникова: «Издавая ныне мои записки, стал бы я напрасно, в извинение их неисправностей, представлять, что я писал их на походах, при свете бивуачных костров, на барабанах и нередко на коне, при шуме идущего рядом со мною войска»[806].

Вельтман понимал, что и о последней войне появятся записки[807]. А он хотел создать не мемуарное, а художественное произведение. Материал подсказывал, что его героем должен быть молодой офицер, прослуживший многие годы в Бессарабии и участвовавший в войне. Образ требовал конкретизации — фактов личной жизни, разработки характера. Так возник замысел автобиографического романа: рассказать о поездках по области, об интересных встречах, о штабной и походной жизни и о самом себе.

Казалось, что задача блестяще решена, но тут перед штабс-капитаном возник простой вопрос: а была ли у него в прошедшем десятилетии личная жизнь? И выяснилось, что в сущности ее не было. В свободное время он писал стихи, музицировал, изучал языки, философию и историю Востока. Да, бывал на вечерах, пирушках, офицерских собраниях, интересных обедах, но ни с кем особенно близко не сошелся, хотя порой и был душой общества — все это напоминало карнавал. Были у него и увлечения — и в Кишиневе, и в Тульчине, и в деревнях, где он проводил топографические работы. Он помнил девушку, которой посвятил «Простите, коль моей нестройной лиры глас», и Марию Маврокордато, и Ленкуцу, однако все эти его увлечения были несерьезными. Случались и приключения, порой пикантные. Его осаждали письмами поклонницы[808], да ему-то они были безразличны. И Вельтман задумывает написать эпистолярный роман: в нем будут описания настроений, мысли, зарисовки, не требующие сюжета. Он делает наброски:

«<...> все течение по России рек Прута и Днестра я проехал, следовательно, если б [свет] Мир составляла только одна Бессарабия, я был бы всемирным путешественником и мое имя гремело [в предел]

Что сказать тебе про мое препровождение времени и удовольствия — я окружен скукой, так, как все здешние города и селения горами. Зимою живу в Кишиневе, где есть большое разногласное, разносортное и разнородное общество русских, молдаван, греков, турок, сербов, албанцев и пр. и пр. и пр.

Если б я был живописец, я бы тебе нарисовал интересную картину. Жирного бояра молдаванского в шести разноцветных и разномешных шубах, с корчагою на звонкой на голове (их шапки имеют совершенное подобие корчаги), их герб — воловья голова, почему я заключаю, что они в золотом веке были счастливыми пастырями волов, что еще и по сию пору заметно по их воловьей лени и беззаботности.

Герб женщин молдаванских можно было бы сделать: голова коровья с крыльями, впрочем, большая часть из них имеют приятную наружность, только

Впрочем, здесь иногда бывает весело; случаются балы, вечеринки, клубы, где видишь тьму взрослых невест, ожидающих искупителей от строгих надзоров родительских, и подобные молодым сернам, кои ищут источника для утоления жажды...

Кроме того, он пишет философские заметки, находясь под влиянием анонимных[810] «Отрывков из писем, мыслей и замечаний», прочитанных в только что полученном альманахе «Северные цветы на 1828 год». Но началась подготовка к походу 1829 г., и проблема романа отошла на задний план.

В лагере под Шумлой Вельтман создает ритмизированной прозой романтическую поэму «Эскандер». Получив отпуск, он уезжает в Яссы, где в ноябре проходит медицинское освидетельствование[811]. Местное общество заинтересовано красивым капитаном, известным также как поэт и музыкант. Вельтман знакомится с членом Главной полевой комиссариатской комиссии Второй армии, Иваном Кузьмичем Исуповым, тот представляет писателя своей жене, Екатерине Павловне.

Александр Фомич встречает молодую прелестную женщину, живущую в атмосфере музыки и поэзии. Каждая их встреча — это чтение вслух, беседы о высоких чувствах в духе немецкого романтизма, музицирование. Все это настолько увлекательно и необычно для Екатерины Павловны, скитающейся с мужем большей частью по захолустным городам, что, несмотря на то, что Вельтман бывает у них чуть ли не каждый день, она в нетерпении начинает посылать ему записки: «Господин Вельтман! Я нашла ключ к пианино. Вы меня просили, я Вам обещала настроить пианино. Если можете, приходите теперь выполнить Ваше обещание <...>»[812]; «Приходите сегодня вечером, Вы мне почитаете что-нибудь»; «Господин Вельтман, пришлите мне, я Вас прошу, сонаты <...>»; «<...> Мне нужно также с Вами поговорить. Приходите завтра утром, может быть, мы будем тогда одни»; «Я Вам послала маленькую собачку. Берегите ее, пожалуйста. Я думаю, что Вы придете сегодня, чтобы почитать мне из мифологии»; «Я благодарю тебя за цветы, мой друг. Это прелестный сюрприз от тебя, полученный в тот момент, когда я скучала».

Естественно, что столь стремительное сближение приводит молодых людей к мысли, что они любят друг друга. Вельтман пишет романсы для Екатерины Павловны, которая стала для него уже Китти, сочиняет стихи в ее честь, посылает подарки. Его письма к ней — это целые поэмы в прозе: «Друг мой вечный, милая К. Вчерась ты потрясла всю душу во мне, вчерась я узнал, что я не встречу уже в мире другого существа, которое смогло меня любить более, чем ты, я не встречу другого ангела, пред которым склонюсь на колени, как пред божеством моим, как пред тобою, в которой я вижу все, что сердце и душа моя искала. — Друг мой, мне кажется, некогда мы составляли одно существо, но какая-то враждующая сила разорвала нас надвое для того, чтобы со временем при встрече нашей насладиться нашим страданием. <...>»[813].

Близость Исуповой и Вельтмана обращает на себя внимание. Муж Екатерины Павловны выражает недовольство по поводу многочисленных стихотворных посланий к супруге. Вельтман в раздражении, несколько раз перечеркивая строки, пишет стихотворение и направляет его Исупову:

Послания Вельтмана Е. П. Исуповой делаются еще поэтичнее: «Милая, нежная Китти, друг мой, каким обворожительным чувством были полны очи твои, когда ты вышла вчерась из спальни, их не сон утомил, в них перелилась душа твоя, но это было понятно только одному мне. О Китти, кто научил меня так ясно видеть мысли твои! — О Китти, так же ль ясны и тебе, мой друг, мысли и желания мои? Друг мой, я изнемогаю, — оживи меня устами своими! Я люблю тебя выше возможности любить на земле. Китти, если б мы так же были взаимонераздельны, как неразрывен союз чувств наших?»[815].

Китти старается отвечать в том же духе: «Александр, почему мучаешь меня. Приходи вернуть мне мою радость, у меня ее так мало. Почему ты хочешь лишить меня единственного блага, которым я могу кратко польвоваться на земле, — это наслаждаться твоим присутствием. Ах! это жестоко с твоей стороны. Я не знаю, до какой степени я тебя люблю»[816].

Влюбленные уже не обращают внимания на окружающих, обмениваются локонами, дают клятвы. Но одновременно возрастают и препятствия. Иван Кузмич лишает их возможности быть наедине, а после резкого разговора между Исуповым и Вельтманом Александр Фомич вообще на время не может посещать дом Китти. Вмешивается и любопытствующее общество, находятся желающие быть посредниками между влюбленными — кто искренне, а кто и в неблаговидных целях.

Появляется и другая проблема — отпуск Вельтмана кончился, и он обязан отправиться по месту службы, о чем и приказывает ему вице-председатель Дивана княжества Молдавии 24 февраля 1830 г. Вельтман пытается оттянуть отъезд. 25 марта он получает приказ вернуться[817].

Дотянув до мая, Вельтман вынужден был покинуть Яссы. Китти подарила ему кольцо, а Александр Фомич — самую дорогую для него вещь, тот самый образ богоматери, что был выменян для него матерью в детстве. Влюбленные уговариваются писать друг другу, помечая письма номерами для уверенности в получении каждого послания. Муж оскорбил Китти и оклеветал Вельтмана. Они решают соединить свои судьбы: Екатерина Павловна уедет к родным в Крым и поведет дело о разводе. Туда же приедет и Вельтман.

Запутанная история любви Китти и Александра продолжалась еще несколько месяцев. Исупов перехватывал письма, сам обращался к Вельтману с посланиями: «<...> она вам принадлежать не будет, так удовольствуйтесь дружбой ее и теперешнее чувство постарайтесь пересилить на дружеское. Не забудьте, что она обязанная женщина и имеет пять сестер, которым пример ее может много повредить в составлении себе благополучия через замужество. Она именно славилась и была украшением семейству как правилами своими, так и добродетелью <...>»[818] Иван Кузмич то соглашался отпустить жену в Крым, то отказывал, одно время поговаривал о разводе, а затем отклонил и эту мысль. Екатерина Павловна прилагала много усилий, чтобы стать свободной. В конце концов дело ограничивалось только разговорами и страстными письмами Вельтману. Александр Фомич отвечал все спокойнее и вежливее, так как любовная история стала его тяготить. Переписка постепенно затихла и в 1832 г. прекратилась. Вельтман гораздо раньше оставил свои прежние планы. Осенью 1830 г. он подал в отставку и послал друзьям по этому поводу стихи:

Конечно, только благодаря пылкости романтического воображения и эксцентричности натуры Вельтмана заурядная интрижка между офицером и женой сослуживца превратилась в фейерверк неземных чувств. Александр Фомич был сильно увлечен Китти и одно время постоянно думал о совместной жизни, однако сила страсти и грандиозные душевные порывы во многом были надуманными. Вельтман частично «сочинял» неземную любовь. И если само чувство и исчезло, как воздушный замок, то результатом его явилась блестящая идея, озарившая писателя: он нашел сюжет и форму своего романа.

Тема — история молодого человека — была подсказана временем[820]. И облечь ее писатель решил в форму «свободного романа», точно подслушал строки писем А. С. Пушкина к А. А. Бестужеву[821]. И в самом деле, на замысел Вельтмана большое влияние оказали те семь глав «Евгения Онегина», которые вышли к лету 1830 г. Если произведение Пушкина явилось энциклопедией российской действительности, то из-под пера Вельтмана должна была выйти энциклопедия бессарабской столичной и провинциальной жизни. Писатель так и назвал свое сочинение в главе CCXXV, завершающей часть II.

Писатель отказался от Последовательности развертывания действия: перед ним стояла задача рассказать о бессарабских скитаниях, о кишиневской жизни, о военных днях, о похождениях героя, точными скупыми мазками набросать рисунки городов и селений, в которых он бывал неоднократно. Это был первый план повествования. Второй план — любовь офицера к замужней женщине, мечты и утраты иллюзий. Эта история также должна была излагаться не последовательно, а в виде отрывочных воспоминаний, включенных в общую мозаику действия. Третий план — внутренний мир героя, его размышления о смысле жизни, попытки понять окружающее, выявить свой взгляд на происходящее, оценить прочитанные художественные, философские и исторические произведения. То есть весь роман должен был стать повествованием о становлении личности.

Вельтман решил использовать все собранные им материалы — дневниковые записи, реляции, стихотворные и прозаические отрывки, письма к Исуповой. И это был не литературный прием, а утверждение реального факта: для героя произведения все это в самом деле составляло повседневную действительность. Писатель оказался перед любопытным явлением: приступая к созданию романа, он мог сказать, что создавал его все двенадцать бессарабских лет.

Требовалась оригинальная композиция. Нужно было организовать прозаический и стихотворный материал так, чтобы получилось динамическое повествование, скрепленное ассоциативным мышлением героя, у которого реальное смешивается с воображаемым, прошлое — с настоящим. Следовало использовать литературные находки, записанные в черновые тетради: пародии на наукообразные исследования, звукоподражания, ассонансы, аллитерации и т. п. Такая форма произведения должна была напомнить пародии на путешествия. Поэтому Вельтман решил мистифицировать читателя: роман начнется с утверждения, что путешествие происходит в воображении, по географическим картам. Для старшего адъютанта и топографа это было естественно: любую поездку он начинал с изучения плана местности. Читатель поверит, что путевые заметки выдуманы, и тогда «игра» отодвинется на задний план, а затем и отпадет. Рассказ будет вестись о тех поездках, которые совершал писатель.

Своеобразие произведения должно было навести на мысль о его близости к книге Стерна. Писатель решил было сам пойти навстречу читателю: он перенес предисловие в гл. VI, создал коня воображения (гл. XX, XCIV, XCV, CXIX), наподобие «конька» английского романиста, и даже хотел ввести в действие Тристрама Шенди, но от последнего замысла отказался[822]. В подражаниях Стерну в ту пору обвиняли чуть ли не каждое оригинальное произведение, в том числе и «Евгения Онегина»[823]. Продумав план романа и художественные приемы, Вельтман летом 1830 г. написал на листе заголовок «Путешествие по Генеральным картам», набросал первые главы и прочел их приятелям. Те пришли в восторг и хотели напечатать их в одесском альманахе[824]. Но писатель отправил рассказ о Кишиневе в «Московский телеграф», где он и был опубликован в конце года. Роман создавался быстро: к зиме уже была закончена первая часть. Вельтман решил дать произведению многозначительное название «Странник», т. е. и путешествующий, и странный, и разносторонний, и посещающий разные страны. Действие было разделено на 45 дней, по 15 дней в каждой части. Весь роман состоял из 325 глав, (правда, гл. ССХХ была пропущена), в которых прозаический текст чередовался со стихотворными фрагментами, что вообще было свойственно повествовательной манере молодого Вельтмана[825].

Завершилась работа над произведением в середине 1832 г. Третья часть была напечатана в декабре[826].

Первая часть романа посвящена эпизодам из жизни в Бессарабии в 1818—1828 гг. Рассказ начинается с поездки на место службы. В дальнейшем Вельтман описывал свою службу в армии, ставя на первое место именно этот эпизод[827]. В первой части романа дается описание Хотина, Тирасполя, Базарджика, с большим юмором рассказывается о жизни в Кишиневе. С самого начала определяется ритм бесконечных служебных поездок героя:

Вот Бессарабия! вот свет!

Ярко рисуются природа Бессарабии, уклад жизни. Герой останавливается то в молдавском селении (гл. XXVII), то у немецких колонистов (гл. XXXVIII). С симпатией говорится о жизни народа, с горечью о его тяжелом, подневольном труде (гл. XCVIII). Сатирически изображаются нравы кишиневского общества. Обращается рассказчик и к истории местности. Возникает тема Овидия, проходящая через все произведение.

Во второй части (с гл. CXXV) начинается рассказ о русско-турецкой войне. Описываются Бухарест, военные сражения (гл. CLXVII, CLXXXI, CLXXXII) и переходы войск (гл. CCI, CCXVII, CCXVIII), болезни солдат (гл. CCXXII). События развертываются у реки Прут, у крепости Браилов.

Третья часть также посвящена военной кампании. В ней изображаются лагерная жизнь, эпидемии в армии (гл. CCLXX, CCLXXIV, CCLXXV), осада Казлуджи, Шумлы, Варны. Затем рассказывается о возвращении на зимние квартиры, о пребывании в Гирсово и Галаце. Попутно перед читателем возникают картины красочных берегов Дуная. Действие переносится в Яссы. Рассказ о ясской жизни завершается отъездом героя и финалом — прибытием его в Москву.

Повествование ведется от первого лица: то от имени автора, то слово берет рассказчик, то сам герой произведения — Странник. Иногда происходит диалог между рассказчиком и героем. И все же центральный повествователь романа — протагонист, молодой офицер, озабоченный и служебными обязанностями, и личными делами. Наряду с рассказом о «годах странствий» героя, являющихся одновременно «годами учения», в текст произведения введены вставные эпизоды, тесно связанные с основными темами романа.

Стихотворная повесть о женатом обер-офицере (гл. XXXVIII) дополняет картину армейской жизни в мирное время. Повесть о Марвелицо (гл. CVII, CCXCIV) конкретизирует рассказ о быте молдаван. В сцене «Денщик и сбитенщик» (гл. CCLXXXIV) и в других эпизодах из лагерной жизни с добрым юмором рисуются образы русских солдат. Философская повесть «Эскандер» посвящена размышлениям о смысле жизни. В драматической сцепе «Октавий Август и Назон» автор ставит задачу в художественной форме ответить на вопрос: что явилось причиной изгнания Овидия из Рима? И писатель показывает столкновение авторских самолюбий императора и поэта. Сцена «Сон с еврейским алфавитом» пародирует приемы «готического» романа.

«Странник» — пестрая, многоплановая картина, объединяющая множество лиц: строевых офицеров и квартирмейстеров, солдат и крестьян, молдавских и валашских бояр и трактирщиков, бессарабских дам и слуг. Это в свою очередь вызывает языковую пестроту: на страницах романа звучит немецкая, греческая, молдавская, турецкая речь. Но в то же время это роман одного героя — Александра, Странника. Все остальные лица, появляющиеся эпизодически, создают фон, на котором развертывается рассказ о жизни и поисках молодого офицера, о становлении его личности.

Участвуя в топографических съемках, разъезжая по штабным делам, Страннику приходится сталкиваться с неожиданными происшествиями, оказываться в рискованных обстоятельствах. Он юмористически относится к жизненным невзгодам, с мягкой усмешкой описывает он быт офицеров (гл. LXV). Однако нудная канцелярская работа иной раз вызывает у него и раздражение (гл. CCLXXV). В поездках постоянно происходит смена настроений. Порой Странник охвачен грустными воспоминаниями о детстве (гл. CII, CIII), но печальные думы уступают желанию предаться веселью (гл. CXLV), пошутить (гл. LXXX).

Странствия героя расцвечиваются забавными сценками — с пленным (гл. CCLXXVI, CCLXXVII), с отрядным офицером (гл. CCLXXXV), с безграмотным чиновником (гл. СС), с кучером (гл. CCLII), с приятелем (гл. XL). Комические бытовые эпизоды сменяются брюзжанием уставшего путника (гл. XCIII), признаниями человека, измученного осадой крепости (гл. CCLXI).

Герой романа отмечает все тяжести армейской жизни, трудности военного времени. Но в первую очередь ему свойственно высокое патриотическое чувство, он охвачен восторгом перед мужеством и силой русской армии, перед выдержкой солдат.

Описания событий реальной жизни, участником которых становится Странник, чередуются с его размышлениями об истории и литературе, о смысле жизни. С интересом изучает он документы истории Древнего Востока, древние сказания, мусульманскую мифологию, но с иронией относится к исследованиям современных ученых. Он постоянно возвращается к мыслям о строении мира, Хаосе (гл. CXXXV, CXXXVI), о Вселенной (гл. CLI, CCXXXVIII), о развитии человечества (гл. CLXVI, CXXXIX), о доброте и расчетливости, о счастье (гл. CCCVII), о юности, мечтах (гл. CCCXVIII), о гении (гл. CXXVII) и др. Герой спрашиваете «Был ли ты человеком в продолжение жизни?.. Сказал ли тебе хоть один человек от чистого сердца: ты добр!..» (гл. CXXXVIII). Странник приходит к философскому выводу: «Человек счастливее, спокойнее, довольнее жизнью, когда он имеет дело с самой природой, а не с людьми» (гл. CCCVII), и в то же время дает совет, как сохранить человеческое достоинство в обществе людей:

К такому стоическому выводу приводят героя жизненные испытания, в первую очередь — история несчастливой любви, проходящая через все страницы романа. Она то затеняется каждодневными событиями, то выступает на передний план. Рассказчик то старается скрыть это мучительное чувство, то стремится поведать о нем читателю. Это придает повествованию своеобразную напряженность.

В самом начале произведения автор предупреждает о существовании любовной темы и указывает на умышленную затемненность рассказа (гл. IV, VI). «Ах, милый друг, какое прекрасное чувство любовь!» — восклицает Странник (гл. LIV) и предается воспоминаниям о встречах с любимой женщиной. Он грустно-иронически рассказывает о ее судьбе (гл. LXVI), в конце первой части романа рисует поэтический образ своей возлюбленной (гл. CXV). Героя романа одолевают безрадостные мысли об одиночестве, о невозможности соединиться с возлюбленной (гл. CXL, CLXXVII). Но тоска сменяется злой иронией, вызванной женским легкомыслием и непостоянством. Странник мучается, наблюдая сложные отношения между любимой женщиной и ее мужем (гл. CCXII). Он старается преодолеть свое чувство, сохранить уважение к самому себе:

Осознав невыполнимость своих любовных планов, герой готов перенести несчастье. Он почувствовал себя повзрослевшим: «Уже не то время, во всей Вселенной, по которому катилась цветущая молодость моя...» (гл. CCXLVI). Он не позволяет себе впасть в отчаяние, так как уверен, что высшее достоинство человека — это умение преодолеть чувство тоски и безнадежности. Вновь и вновь вспоминая свою пылкую любовь, Странник приходит к выводу, что смысл жизни — в близком его интересам деле, в занятиях наукой и искусством. Помимо основной темы любви, в воспоминаниях героя возникают также эпизоды его давних увлечений и любовных похождений (гл. LVIII, LIX, CCXLIV).

Много места в романе уделено размышлениям о судьбе поэта, об отношении к нему общества, о поэзии подлинной и мнимой:

Автор раздумывает о жалкой участи стихотворца среди обывателей, полагающих, что «стихи есть не что иное, как мозаическая, бисерная работа». Он с иронией восклицает: «Читатель, давайте же писать стихи! Верьте, что менее, нежели в несколько дней, мы собьем цену со всех поэм... Боже мой! как будто свекла не в состоянии заменить сахарного тростника!»

На страницах романа прошла жизнь молодого офицера, человека стремительного в поступках, увлекающегося, задорного, склонного к фантазии, пробующего силы на поприще науки и литературы. Образ Странника создан с большой психологической точностью и художественным мастерством. Глубокий интерес к народной жизни, сатирическое отношение к светскому обществу, любовь к природе — эти черты героя романа заставляют читателя поверить в его нравственную силу. Молодой офицер борется с тем жизненным разочарованием, которое его постигло. Он осознает, что любовь к людям, наука, искусство — подлинные ценности, которые дадут ему силы для борьбы с личными переживаниями. Позитивное восприятие действительности, лежащее в основе характера Странника, помогает ему разрешить жизненные противоречия, одолеть состояние раздвоенности, возникающее при столкновении с реальным миром. Уход от печалей в область фантазии, разлад между желаемым и действительным переосмысливаются в комическом плане.

Сложность содержания произведения определила сочетание реалистической формы повествования с романтической приподнятостью. Образ героя, достоверный и, более того, автобиографический, также становится романтическим, что предопределяется его духовным одиночеством. Таким образом, лирико-философский роман Вельтмана по своему художественному методу является сложным сплавом реалистического и романтического методов.

Сложная архитектоника произведения позволила рассказать о становлении личности героя (и автора) на протяжении долгих лет, отмеченных крупными историческими событиями.

Роман написан очень свободно, в форме кратких монологов и стремительных диалогов, с введением в текст риторических вопросов, обращенных к читателю. Все произведение пронизано комизмом и сарказмом. Широко использована античная мифология, но в юмористическом плане. Пародируется форма реляций, научных докладов, высмеивается романтическая декоративность, присущая многим произведениям той эпохи. В разговорной речи, лежащей в основе романа, часто встречается игра слов, омоформ, автор отказывается от переносного значения слов. Этим усиливается комизм повествования.

В тех же целях Вельтман сочинил некоторые эпиграфы к главам и к части III, взятые из выдуманных произведений.

Завершив работу над романом, Вельтман понял, что не только не исчерпал тему, но что годы, проведенные в Бессарабии, дали ему огромный материал для творчества, что о пережитом можно рассказывать без конца. Первым его побуждением было продолжить роман, использовав для сюжета те события, которые произошли после его выхода в отставку. Он пишет план:

Как видим, речь должна была идти о семейном быте. Но планы писателя изменились. Роман «MMMCDXLVIII год. Рукопись Мартына Задека» продолжил разговор о справедливом будущем, начатый в «Страннике». В первом наброске плана второго романа отразилась тема, избранная для IV части «Странника»:

В авторском пояснении к роману упоминалось о балканских событиях. Но непосредственным продолжением «Странника» стал роман «Александр Филиппович Македонский». На его титульном листе стоял эпиграф:

Действие романа начиналось и завершалось в Бессарабии. Читатель снова встречался с капитаном-де-почт, т. е. станционным смотрителем, а герой произведения на гиппогрифе отправлялся на этот раз в прошлое, продолжая темы «Странника», посвященные проблемам истории и судьбы Александра Великого.

Один из кишиневских эпизодов включен и в роман «Лунатик».

Снова возвращается Вельтман к событиям, описанным в «Страннике», работая над воспоминаниями. Он начал писать их в 1837 г. «Воспоминания о Бессарабии [и о Пушкине]» частично были напечатаны тогда же[830]. В 1883 г. появился пересказ, подготовленный для печати Е. Некрасовой[831], а в 1893 г. Л. Майков печатает по рукописи большую часть оставшихся «Воспоминаний»[832]. В них хронологически последовательно изложены многие события, о которых повествовалось в «Страннике». После вступления, посвященного памяти Пушкина, в рукописи начиналось описание жизни в Бессарабии — с поездки по месту службы:

«В 1818 году я отправлялся из Тульчина, Главной квартиры 2 армии, в Бессарабию. — Меня провожали в дорогу слухи о нестерпимых жарах... о степях, населенных змеями, скорпионами, тарантулами, о чуме, о вечных лихорадках... Но я был тогда еще в первой поре юношества, с головой, которая не задумывалась, с чувствами непуганными, и все страшное возбуждало только мое любопытство.

Проезд по Подольской губернии в марте месяце был еще сносен: в ней нет ничего пустынного, хотя я и не имел еще понятия о красоте ее во время лета, о ее протяжных долинах, усеянных селами посреди садов, огражденных тополями. Но проезжая по Херсонской губернии от Балты до Дубос<с>ар, я уже считал это пространство преддверием Гетских пустынь. По дороге нет ни одного селения <...>»[833].

Заканчивались воспоминания указанием на автобиографичность романа и на то влияние, которое оказал на писателя Пушкин:

«Теперь где тот, который [глаз на глаз] [незаметно для всех полил едва возникшую способность] так таинственно, так скрытно даже для меня, пособил [мне вырастить] развертываться [способности моей?] силам [моим] остепенившегося странника?»[834]

И в дальнейшем Вельтман предполагал продолжить свой первый роман. Он писал о «Страннике» И. П. Липранди 5 августа 1835 г.: «Теперь он вырос и, может быть, еще подрастет»[835]. Писатель начинает создавать на основе воспоминаний о бессарабской жизни, частично отраженных в романе, ряд прозаических произведений. Некоторые страницы повести «Радой» посвящены событиям войны на Балканах и восстанию под водительством Александра Ипсиланти и Тудора Владимиреску. Рассказ «Костештские скалы» — это эпизод из жизни офицера-топографа во время работы по съемкам местности. В повести «Урсул» отражено реальное событие, свидетелем которого был автор в Кишиневе. К началу 1840-х годов Вельтман все чаще возвращается к бессарабской теме. Это отмечала и критика: «...господин Вельтман и до сих пор продолжает вспоминать о Молдавии. Он вспоминает просто и приятно, но у него, знаете, есть свой конек — претензия на оригинальность — достоинство чрезвычайно трудное к достижению с помощью Молдавии, особенно когда уже в сотый раз подчивают ею читателей»[836].

Ирония журналов не смущает писателя. Он публикует рассказы «Илья Ларин», возвращаясь к дням пребывания в Кишиневе А. С. Пушкина, «Два майора», посвященный семье Варфоломея. Задумывает Вельтман и «Молдавский роман». Сохранился его план:

Писатель не претворил в жизнь данный замысел, но своего рода «молдавский» комический роман он создал, поместив его в виде вставной новеллы в романе «Саломея». Это история женитьбы штабс-капитана Щепикова на куконе Катиньке.

Недаром Вельтман писал в «Страннике»: «Лет в 50 я гораздо подробнее буду рассказывать или описывать походы свои» (гл. CIX). В своем последнем увидевшем свет романе «Счастье — несчастье» писатель вновь начинает действие в Бессарабии, подробно описывает Кишинев. На страницах произведения появляются А. С. Пушкин, Илья Ларин и одно из действующих лиц «Странника» — капитан Микулай. Герои романа, отправившись искать счастье по белу свету, обретают его, возвратившись в Бессарабию уже навсегда.

До последних дней жизни Вельтман с отрадой вспоминал бессарабские годы, подарившие ему темы для многих произведений.

Непосредственное влияние роман «Странник» оказал на первые литературные опыты В. В. Пассека. В 1834 г. выходят из печати его «Путевые записки Вадима», написанные с оглядкой на произведение Вельтмана. Третьей части книги предпослан эпиграф:

Сама манера повествования очень близка «Страннику»: «Боже мой! Как бесконечна и роскошна жизнь наша! что за дивное создание человек!

В один день он может пережить с Омиром жизнь целого народа, мучиться и блаженствовать с Данте; трепетать, задыхаться под тяжестью чувств Байрона; может восторгаться до бога — и потеряться в гармонии вселенной»[838].

Не без воздействия первого романа Вельтмана были созданы «Фантастические путешествия» О. Сенковского (Барона Брамбеуса), особенно второе из них — «Поэтическое путешествие по белу свету»[839].

Использованием художественной манеры «Странника» отмечены и сатирические произведения 1840-х годов, в том числе анонимные «Похождения и странные приключения лысого и безносого жениха Фомы Федоровича Завардынина» (М., 1840) и «Философическо-филантропическо-гумористическо-сатирическо-живописные очерки, составленные под редакцией Ивана Балакирева. Были и небылицы. Статейки, вырванные из большой книги, называемой — Свет и люди» Н. А. Полевого (М., 1843).

Близки роману Вельтмана повести А. Марлинского, написанные в 1830-х годах. Героев обоих писателей отличает благородство душевных порывов, неприятие фальши и лицемерия окружающей среды, стремление понять смысл жизни. Много общего у Марлинского и Вельтмана в поисках новой прозаической формы.

«Странник» типологически связан с «Героем нашего времени». Герой вельтманского романа и Печорин схожи философским отношением к жизни, порывистостью в чувствах и поступках, склонностью к провиденциализму, отношением к общепринятым нормам поведения. Сближает романы и общность обстановки, в которой происходит действие. Ряд композиционных особенностей позволяет говорить о литературной связи «Странника» и «Героя нашего времени». Некоторые эпизоды, как, например, сцена поисков квартиры в «Тамани» и «Страннике», разительно похожи. Сходство определяется во многом одинаковым характером службы обоих писателей. Без труда напрашивается сравнение офицеров вельтманского романа с Грушницким и его приятелями.

Сопоставим «Странник» и с ранними произведениями Л. Н. Толстого. И внешнее сходство произведений, рассказывающих о первых шагах молодых офицеров, об их участии в боевых действиях, и внутреннее, психологическое родство героев, пристально наблюдающих жизнь в ее критических ситуациях, внимательных к жизни природы и людей незнакомого им края, напряженно старающихся разобраться в увиденном, — все позволяет считать «Странника» литературным предшественником «Казаков» и «Севастопольских рассказов».

3

Еще до появления романа в печати горячо отозвался о нем Н. А. Полевой, познакомившийся с его отрывками в рукописи. Он писал автору: «...мне хотелось сообщить Вам мои мысли о Вашей прелестной тетрадке, которую Вы у меня оставили. Она меня восхитила оригинальностью, свежестью мысли и отличным изложением. С утра я повторяю: дитя мое, мысль моя, кто тебя создал![840] Это очень, очень хорошо; говорю искренно»[841].

Появление первой части «Странника» вызвало большой интерес у читателей. А. С. Пушкин считал, что в романе чувствуется настоящий талант[842]. Он намеревался подготовить о нем статью и потом жалел, что не осуществил своего замысла[843]. П. В. Нащокин отвечал А. С. Пушкину: «2-ая часть «Странника» удивительно хороша. Высокое Воображение — поэт а ля Байрон — а не записки молодого офицера»[844].

Одобрили роман и офицеры, служившие с автором в Бессарабии. Сразу же отозвался Андрей Данненберг: «Благодарю вас за присылку милого Странника — даже очень походит на папиньку: резвится, мечтает и задумывается. — Он мне всегда будет напоминать своего родителя, которого душевно люблю и уважаю»[845]. И. Н. Липранди писал: «...премного благодарен за дружеское ваше расположение и за присылку Странника и Кощея, — я не охотник до подобных сочинений, но эти с большим удовольствием прочитал — и некоторые места по два раза, предоставляя себе прочитать опять от доски до доски, — я хвалить не умею, — и потому не говорю ни слова о том, что мне нравится, — Странник восхищает меня»[846].

Сохранилось воспоминание о том, как приняли роман современные читатели. «Помню только, — рассказывал один из них, — что более всех поразила меня личность Вельтмана. В числе других книг, пред моим отъездом с родины высланных отцу моему Селивановским[847], был и «Странник» Вельтмана. В этой книге били, так сказать, ключом веселость и остроумие. Вся семья моя читала с наслаждением игривые страницы этой книги, подхваливала и вместе со мной выражала полнейшее убеждение, что автор должен быть такой весельчак, какого свет не производил»[848].

Н. В. Берг, вспоминая впоследствии о первом знакомстве с творчеством Вельтмана, отмечал: «Воображение его было самое необузданное, упрямое, смело скакавшее через всякие пропасти, которые других устрашили бы, но не было такой пропасти, которая устрашила бы почтеннейшего Александра Фомича»[849].

A. А. Бестужев-Марлинский увлекся «Странником» еще при чтении журнального отрывка: «Скажите пожалуйте: кто такой Вельтман? Спрашиваю, разумеется, не о человеке, не об авторе, а просто об особе его... С первыми двумя качествами я уже знаком, могу сказать дружен, хочется знать быт его. По замашке угадываю в нем военного; дар его уже никому не загадка. Это развязное, легкое перо, эта шутливость истинно русская и вместе европейская, эта глубина мысли в вещах дельных, как две силы центральные, то влекут вас к думе, то выбрасывают из угрюмости: он мне очень нравится. Прошу включить «Странника» в число гостинцев»[850]. Он неоднократно упоминал в письмах о своеобразии художественного метода писателя[851], заметил близость к Стерну[852]. Брату, П. А. Бестужеву, он писал: «Еще раз советую: испытай удачи; напиши что-нибудь, хоть вроде Странника Вельтмана...»[853].

В. К. Кюхельбекер сделал запись в дневнике: «...«Странника» просто невозможно читать, как читают прозу, а должно перебирать, как собрание лирических пиес и эпиграмм»[854].

За полтора года публикации романа появилось много отзывов в журналах и газетах. «Даже ненавистники всего хорошего отозвались милостиво о путешественнике нового рода», — отмечал критик «Московского телеграфа», добавляя, что произведение Вельтмана «есть самый свежий и прекрасный цветок на тощей почве русской литературы»[855]. ««Странник» сей, часто остроумный, чрезвычайно причудлив и своенравен», — так оценивала его «Северная пчела» (1831, No 102). Затейливая фантазия, замечательный язык романа вызывали восхищение у рецензентов, а оригинальность и сложность композиции породили противоречивые высказывания, сопоставления с выдающимися произведениями мировой литературы, начиная с книг Рабле и Стерна[856].

С отрицательной оценкой романа неоднократно выступал «Телескоп» Н. И. Надеждина, утверждая, что в нем «нет ни порядка, ни связи, ни целости»[857]. Резкой критике подверглась форма произведения и в «Литературной газете»[858].

В сущности идейное содержание «Странника» так и не было проанализировано современными журналистами. Все заслонила его архитектоника. В связи с этим почти одновременно с выходом в свет книги Вельтмана появились две пародии.

С. Н. Глинка поместил в «Дамском журнале» юмореску «Повесть о Страннике, или Мысли при чтении второй части Вельтманова Странника»[859], где на полуторах печатных листах пародировалась художественная манера романа. «Статья вторая» юморески начинались так: «Что такое повесть странника о Страннике? Не новую ли мы затеяли издать Одиссею!..— Не отвечаю на это ничего определительного. Да и как определить, что западет в голову и откуда и зачем? Это Сфинксова загадка. Я не Эдип: в отгадчики не пускаюсь. Но скажу мимоходом, что по примеру доброго Фенелона и я более люблю Одиссею, нежели Илиаду. Одиссея можно уподобить кроткой луне, разливающей сияние безмятежное, а Илиада шумит и клубится подобно наводненному ручью Скамендийскому»[860].

Далее идет послание к Вельтману:

О самом произведении пародист писал: «Породнясь со Странником Вельтмана, не захочешь расстаться с ним скоро. Сочинитель не изменяет имени своему, зоркою, быстрою мыслию облетев пределы умственного мира»[862] (намек на буквальный перевод с немецкого фамилии Weltmann — «человек мира»).

Пародия в «Молве»[863] начиналась так:

При всей противоречивости отзывов роман Вельтмана был признан выдающимся событием. Н. А. Полевой выразил общее мнение, напечатав в своем журнале: «Из 200 книг, исчисленных в библиографии Телеграфа сего 1831 года, чем можно утешиться? Борис Годунов Пушкина и Странник Вельтмана в изящной словесности...»[864]

В дальнейшем, анализируя каждое новое произведение Вельтмана, исследователи непременно возвращались к его первому роману. В. Г. Белинский писал в «Литературных мечтаниях»: ««Странник», за исключением излишних претензий, отличается остроумием, которое составляет преобладающий элемент таланта г. Вельтмана. Впрочем, он возвышается у него и до высокого: «Искендер»[865] есть один из драгоценнейших алмазов нашей литературы»[866]. И впоследствии, не раз упомииая о романе, критик назвал его «калейдоскопическою и отрывочною смесью в стихах и прозе, не лишенною однако же оригинальности <...>»[867], отмечал, что в ««Страннике» выразился весь характер его таланта, причудливый, своенравный, который то взгрустнет, то рассмеется, у которого грусть похожа на смех, смех на грусть, который отличается удивительной способностью соединять между собой самые несоединимые идеи, сближать самые разнородные образы»[868].

В 1836 г. в «Московском наблюдателе» появилась обзорная статья М. Лихонина «Вельтман и его сочинения». Критик высказал свое мнение о романе: «Конечно, его «Странник» — очень милое произведение, в котором видно много юморизма, блестков ума, игривости и необыкновенной легкости переходить от впечатления к впечатлению; но это, так сказать, разбитое зеркало поэтической души его: это отдельные картинки, лирические отрывки будущего эпика, который прелюдировал своим «Эскандером»; и тут уже было видно, что это молодой орел, который расправляет свои крылья <...>»[869].

Новое издание романа в 1840 г. было отмечено «Отечественными записками» (No 5), не выразившими энтузиазма по поводу встречи со старым добрым собеседником, чьи остроты потеряли для журнала прелесть новизны. Но любители чтения продолжали с увлечением знакомиться со знаменитым произведением[870]. И во всей литературной критике XIX в. «Странник» упоминался как одно из лучших произведений Вельтмана, несмотря на приписываемые ему представителями различных направлений недостатки. «Молва» писала:

«Дарование г. Вельтмана давно не подлежит сомнению. В трех частях изданного им «Странника» оно обнаружилось, конечно, не в совсем выгодном для критики свете, с бесчисленным множеством недостатков: но сии недостатки таковы, что их должно приписать не скудости воображения и чувства, из коих образуется талант, а излишеству, которое, в первом брожении, не умеет покоряться строгой, правильной дисциплине. То же самое приметно было и в его стихотворных опытах, где, однако, мимоходом сказать, несмотря на стопы и рифмы, поэзии было несравненно менее, чем в огненной, кипучей прозе «Странника»»[871].

Позже Н. А. Полевой высказал свое мнение в статье «Очерк русской литературы за 1838 год»:

«С самых первых опытов «Странника» <...> все отличили в Вельтмане поэтическое дарование, оригинальность, искусство рассказа и превосходное искусство завязки в рассказе. Но этому вредило прихотливое своеволие воображения, странности в подробностях и, главнейше, совершенное неумение развязать, и какая-то торопливость, как будто поэт спешит высказать все, что ясно и неясно у него в голове, все, что он знает, что слышал, что думает. И в «Страннике» это уже утомляло»[872].

В том же журнале говорилось: «Совершенно новый, небывалый род сочинений, избранный г. Вельтманом и продолжаемый постоянно, не мог не обратить на себя внимания, во-первых, чудною, часто слишком эскизного легкостью, во-вторых, постоянною идеею, которая есть главное в произведениях каждого автора»[873].

В. Аскоченский так характеризовал писателя: «Вельтман преимущественно пред всеми современными романистами отличается самобытною оригинальностью. Лучшие его творения, каковы: «Кощей бессмертный» и «Странник», богаты всею роскошью народной фантазии, не знающей никаких законов, предписываемых наукою»[874].

В «Обозрении русской литературы за 1850 год», помещенном в «Современнике», говорилось: «Затейливость воображения — вот в двух словах главнейшая черта таланта г. Вельтмана. Действительно, если вы не забыли содержания произведений его: «Кощея бессмертного», «Странника», <...> то вы помните, что в них всего более поражала вас затейливость вымысла, доходившая даже до причудливости»[875].

Большую популярность «Странника» отмечают также Г. Н. Геппади[876], Н. В. Гербель[877], А. В. Арсеньев[878].

К 1860-м годам роман стал редкостью[879].

Спустя четверть века после кончины писателя Ап. Коринфский напомнил о большом даровании «всеми забытого, но стоящего целою головой выше многих, не обойденных памятью потомства, писателя. Талант-метеор, он был все-таки талантом; им же он остается для всех, памятующих не только литературу, но также и историю литературы, в летописях которой он, по праву, должен занимать свое место»[880].

В «Новом энциклопедическом словаре», вышедшем под редакцией К. К. Арсеньева, мы читаем: «Сложность происшествий и являющаяся отсюда потребность чудесной развязки лишают произведения Вельтмана естественности. Излюбленной формой его творчества была калейдоскопическая смесь прозы и стихов, в которой он достиг виртуозности»[881].

Л. Н. Майков, опубликовавший «Воспоминания в Бессарабии», писал: «<...> сочинял он <Вельтман> путешествие по географическим картам («Странник»), в котором, впрочем, было мало географического и очень много полушутливой, полугрустной болтовни, а порой и глубоких замечаний <...>»[882]

В статье, написанной по поводу столетия со дня рождения писателя, С. Старосевильский счел возможным заявить: «Во всех литературных произведениях А. Ф. проявлен оригинальный и блестящий, но несерьезный талант: при изумительно богатом вымысле, живости изложения, не чуждой иногда красот истинной поэзии, ему недостает серьезного содержания. Смешивая с редким мастерством прозу и стихи при изложении своих творений, А. Ф. избирал сюжетом этих творений столь сложные происшествия, что они могли получать в его повестях только чудесную развязку, и потому литературные его произведения в их большинстве лишены естественности»[883].

«Остается пожалеть, — отмечал К. Н. Бестужев-Рюмин, — что такой оригинальный и в жизни и в сочинениях писатель до сих пор не имеет ни полной биографии, не подробной критической оценки»[884].

Интерес к творчеству Вельтмана и непосредственно к «Страннику» возрождается с неожиданной силой в 1920-е годы, когда особое внимание уделялось формальному анализу и возникло представление, будто писать литературное произведение можно для демонстрации различных приемов повествовательной формы. В работе Б. М. Эйхенбаума говорилось: «В «Страннике» (1831—32 г.) описывается путешествие по карте — это использовано для создания разных комических эффектов (вроде «Путешествия вокруг моей комнаты» Ксавье де Местра, который подражал Стерну) <...>»[885] «Сюжетная техника «Странника» характерна для установки этой вещи, — утверждал Б. Я. Бухштаб. — Эффекты «Странника» извлекаются не из слаженности и стройности элементов, но из контраста и борьбы их. Основной принцип — создание шероховатостей, несовпадение, трение элементов»[886]. Ему вторила Т. Роболи: «Прочная традиция сюжетных и стилистических приемов жанра «путешествий» поддавалась пародии и явилась тем органическим материалом, на котором Вельтман развернул свою болтовню»[887].

Подобных же мнений о романе, как образце «игры» с материалом и формой, придерживались Н. В. Измайлов[888], П. Н. Сакулин[889], Н. К. Пиксанов[890] и другие исследователи в 1920—1930-е годы. При всей верности анализа своеобразия художественных приемов писателя роман Вельтмана в этих исследованиях совершенно не существовал как повествование.

Самостоятельным путем в изучении романа пошла З. С. Ефимова, посвятившая пятнадцать лет исследованию творчества Вельтмана. Повторяя устоявшиеся взгляды, она смогла в то же время проанализировать основную тематику произведения, определить его автобиографичность[891].

А. Лежнев[892], Л. Б. Модзалевский[893], А. Г. Цейтлин[894], Ю. Гранин[895] повторили мнение о подражательности «Странника», о зависимости от Стерна, Ксавье де Местра, Жана-Поля. Только в статье В. Ф. Переверзева «Предтеча Достоевского»[896] был подробно проанализирован роман, хотя ученый и не пришел к определенным выводам о его ведущих темах и идейном содержании.

За последнюю четверть века оценка романа «Странник» в отечественном литературоведении была коренным образом пересмотрена. В работах Н. Л. Степанова[897], Г. М. Фридлендера[898], А. С. Киделя[899] произведение рассматривается как пародийно-фантастическое повествование, основанное на реальных бытовых и военно-исторических эпизодах, имеющее большое художественное и познавательное значение. Этой же точки зрения придерживаются В. А. Евзерихина[900], Л. Н. Оганян[901], Ю. Д. Левин[902]. Однако специальной работы, посвященной анализу «Странника», до сих пор не появилось. Зарубежное литературоведение и в наши дни продолжает использовать устаревшую концепцию[903]. В книге С. Гольдгарт говорится о связи романа с сентиментальной прозой, с произведениями Байрона[904]

Принципиальный идейно-художественный анализ первого романа Вельтмана позволяет поставить его в ряд значительных произведений русской литературы первой половины XIX в.

«СТРАННИК»

Первую часть романа Вельтман передал в цензурный комитет в начале января 1831 г. О предстоящем выходе произведения из печати еще ранее сообщил «Московский телеграф». Публикуя в No 20 за 1830 г. фрагмент романа под заголовком «Отрывок из рукописи: Странник, или Путешествие по географическим картам», издатель писал в примечании: «Мы просили любезного автора познакомить предварительно с его сочинением читающую публику через Телеграф. Он подарил нас описанием Кишинева. Мысль прекрасная и новая: автор путешествует, сидя в кабинете и только разложа перед собой географическую карту. Читатели могут сами судить об исполнении. Рукопись г-на Вельтмана скоро поступит в печать». В данном номере журнала были помещены главы XXXV—L «Странника»). Текст предварял эпиграф:

В дальнейшем это четверостишие как часть стихотворения было помещено в главе X романа. Расхождения между журнальным вариантом и отдельным изданием сводились к следующему: в главе XLVIII, напечатанной в «Московском телеграфе», после слов «опустил очи свои, вспомнив», вместо прозаического рассуждения, имеющегося в отдельном издании, шли стихи:

В той же журнальной главе отсутствовало стихотворение «О как мила! как богомольна!» — на странице был пропуск.

В первую часть романа автор включил стихотворения, напечатанные ранее в No 1 журнала «Сын Отечества» за 1828 г. под названиями «Ожидание» и «Юная грешница». Без заголовков они появились в главах XIV и XLVIII «Странника». Кроме того, названные стихотворения были перепечатаны в альманахе «Северная звезда» за 1829 г., а «Юная грешница» — еще и в 1831 г. в альманахе «Денница».

Во втором номере «Московского телеграфа» за 1831 г. была напечатана поэма «Эскандер» (под рубрикой «Стихотворения»). В том же году в альманахе «Сиротка» появились «Лагерные картины» без подписи автора: это была публикация глав CCLXXIV и CCLXXV романа, а в альманахе «Денница» — фрагмент под заголовком

«Отрывок из 2-ой части «Странника». День 18. CXXXVI». Он соответствовал главам CL, CLIII—CLVII.

Последней публикацией отдельных страниц романа в периодической печати начала 1830-х годов явился напечатанный в «Московском телеграфе» (1832, ч. 48) «Диалог Овидия и Августа». Это была глава ССХС произведения.

Часть I романа впервые была издана в марте 1831 г. (цензурное разрешение-23 января 1831 г.), часть II — осенью того же года (цензурное разрешение 20 августа 1831 г.), часть III — в декабре 1832 г. (цензурное разрешение — 6 октября 1832 г.).

В 1840 г. часть I «Странника» вышла вторым изданием (цензурное разрешение 12 августа 1838 г.). В этом же году выпустили новое карманное издание романа (цензурное разрешение 25 октября 1835 г.). Таким образом, за десять лет было осуществлено три издания части I и два — частей II и III. Разночтения между ними незначительны, они сводились к стилистической правке.

В дальнейшем печатались только фрагменты романа. В «Русском архиве» (1885, No 1) появились «Стихи археолога А. Ф. Вельтмана к одцой даме». Они соответствовали стихотворению «В вас много чувства и огня» главы CXLVIII «Странника». Отрывок из романа помещен в книге И. Халиппы «Город Кишинев времен жизни в нем Александра Сергеевича Пушкина. 1820-23 гг.» (Кишинев, 1899, с. 47). Первые главы «Странника» напечатаны в «Хрестоматии по русской литературе XIX в.» (сост. А. Г. Цейтлин, изд. 2-е. М., 1938). В сборнике «Поэты 1820-1830-х годов» (Библиотека поэта, Большая серия, т. 2. Л., 1972) в подборку стихотворных произведений Вельтмана вошли поэма «Эспандер» и стихотворные фрагменты романа.

Настоящее издание подготовлено по последнему прижизненному (цензурное разрешение 25 октября 1835 г.) с учетом первых изданий.

Иноязычные слова, словосочетания и фразы, включенные в роман, большей частью отличаются от современных литературных норм, от принятых ныне орфографии и транскрипции, что не оговаривается при переводе.

ДОПОЛНЕНИЯ

В Дополнения включены отдельные стихотворные и прозаические произведения Вельтмана, а также их фрагменты, иллюстрирующие творческую историю «Странника» показывающие, как развивались поднятые романом темы в последующем творчестве писателя. Часть предлагаемых сочинений Вельтмана и отрывков публикуется впервые, другие печатались при жизни писателя и с тех пор не переиздавались.

Стихотворение написано во время пребывания Вельтмана в Кишиневе в конце 1810-х годов. Это сатирический групповой портрет жителей областной столицы, гуляющих в саду, причем имена многих кишиневцев, хотя и не названные прямо, не требовали для читающих пояснений. Л..ка — это Ликка (Литке) Константин Петрович (род. ок. 1780), чиновник канцелярии генерал-лейтенанта И. Н. Инзова, учитель музыки в семье Ралли. Он описан в воспоминаниях И. П. Липранди («Пушкин в воспоминаниях современников». <М.>, 1950, с. 246). Пу....рия — это Варфоломей Пульхерия Егоровна (см. отрывки из «Воспоминаний о Бессарабии» и рассказа «Два майора»), Каплюшка — это Худобашев Артемий Макарович (см. прим. 8 к «Джону»). О нем также рассказал И. П. Липранди («Пушкин в воспоминаниях современников», с. 245, 246). С...ти — Стамати Костаке (1786-1869), молдавский писатель, чиновник бессарабского Верховного совета (см.: В. П. Горчаков. Выдержки из дневника об А. С. Пушкине. — В кн.: «Пушкин в воспоминаниях современников», с. 188). С... — Стамо Апостол Константинович (1755-1830), коллежский советник; его жена — Екатерина Захаровна.

Стихотворение Вельтмана пользовалось большой популярностью, переписывалось и заучивалось наизусть; Спустя шестьдесят лет его помнил кишиневский старожил К. Л. Трясцовский, прочитавший исследователю Льву Мацеевичу отрывок:

(См.: Лев Мацеевич. Кишиневские предания о Пушкине. — «Исторический вестник», 1883, май, с. 397).

О широком распространении на юге России рукописей с произведениями Вельтмана свидетельствует в своем письме к автору «Странника» А. Болдырев. Оно написано 13 ноября 1830 г. в Одессе. Вот что пишет А. Болдырев: «Здесь издается скоро альманах: Зеркало новой России, хозяева оного Розберг (редактор Одесского вестника) и Морозов, — статей у них довольно готовых от всех лучших наших литераторов, — но ваши летучие листочки не ускользнули от них, ибо и у меня они видели кое-что из песнопений ваших, — а потому они, желая украсить чем-нибудь и вашим; свое детище, просили меня умолить вас прислать что-нибудь в альманах <...>» (ОР ГБЛ, ф. 47, р. II, к. 2, ед. хр. 28).

Публикуемый вариант написан рукой автора, некоторые стихи подверглись исправлениям, так что экземпляр можно считать в какой-то мере черновым. Он хранится в ОР ГБЛ (ф. 47, р. I, к. 27, ед. хр. 5).

Другой вариант стихотворения находится в Отделе рукописей библиотеки Румынской Академии наук (шифр 108/MCCXL).

Отрывки из произведения были напечатаны в статье Л. Н. Оганян «А. С. Пушкин и молдавская тематика А. Ф. Вельтмана» (сб. «Пушкин на юге. Труды Пушкинской конференции Одессы и Кишинева», т. II. Кишинев, 1961); в книге Е. М. Двойченко-Марковой «Русско-румынские литературные связи в первой половине XIX века» (М., 1966, с. 63); в статьях Ю. М. Акутина «Неизвестные страницы поэзии Александра Вельтмана» («Проблемы художественного метода в русской литературе». М., 1973, с. 80) и «Издревле сладостный союз // Поэтов меж собой связует» («Наука и жизнь», 1975, No 11, с. 138).

Стихи были сочинены Вельтманом в начале 1820-х годов как припев к танцу «Джок». И. П. Липранди вспоминал, что куплеты «составлялись в веселой беседе на словах, а не на бумаге. Многие из кишиневского общества упоминались в этом припеве-«джоке»» («Русский архив», 1866, No 10, стлб. 1411). Тематически произведение «вязано со стихотворением «Простите, коль моей нестройной лиры глас». При наездах Вельтмана в Кишинев стихи дополнялись и переделывались. Они пользовались большой популярностью, распевались на вечерах, многие знали их наизусть. Интересовался куплетами Пушкин, и одно время ему приписывали авторство. Пушкин действительно сочинил похожее произведение «Раззевавшись от обедни» («Кишиневские дамы»), начал писать стихи в том же роде:

Впоследствии исследователи, в том числе П. И. Бартенев в статье «Пушкин в Южной России» («Русский архив», 1866, No 8 и 9, стлб. 1158, 1159), отрицали, что стихи принадлежат Пушкину. О «Джоке» говорилось как об анонимном произведении Но И. П. Липранди, знавший автора, в 1866 г. отметил: «Остроумно-игривый поэт их еще жив в Москве» («Русский архив», 1866, No 10, стлб. 1411). Имя сочинителя куплетов он назвал на оставшихся неизданными страницах своих воспоминаний (Отдел рукописей ИРЛИ, ф. 244, оп. 17, No 122, л. 104, 109).

Отдельные куплеты «Джока» неоднократно публиковались в разных вариантах. Приводятся они в статье П. И. Бартенева, воспоминаниях И. П. Липранди, в исследовании Льва Мацеевича «Кишиневские предания о Пушкине» («Исторический вестник», 1883, май). Мацеевич писал: «Песня эта — просто стихи, в которых с претензией) на юмор описывались личности, фигурировавшие на вечерах у Варфоломея. Некоторые приписывали стихи эти Пушкину. <...> Одну редакцию их сообщил нам достопочтенный кишиневский старожил Конст. Лавр. Трясцовский <...>».

Некоторые стихи «Джока» напечатаны в книге Е. М. Двойченко-Марковой «Русско-румынские литературные связи в первой половине» XIX века» (М., 1966, т. 65-67). Мы печатаем отрывки из произведения по статье Л. Мацеевича и неопубликованным страницам воспоминаний И. П. Липранди с указанием существенных разночтений в других изданиях.

Стихотворение хранится в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР — имени В. И. Ленина (ф. 47, р. I, к. 28, ед. хр. 4) в двух вариантах. Текст I состоит из 97 стихов. Этот вариант является черновым, в нем много поправок. Текст II — беловой вариант, состоит из 75 стихов, переписанных в исправленном виде с текста I. Автор не кончил переписывать набело весь текст I. Поэтому мы публикуем сначала весь текст II как окончательный, а затем дополняем 27-ю стихами текста I. Стили 71-75 повторяются, так как имеют разночтения. Девять первых стихов публиковались в статье Л. Н. Оганян «А. С. Пушкин и молдавская тематика А. Ф. Вельтмана» (сб. «Пушкин на юге. Труды Пушкинской конференции Одессы и Кишинева», т. II. Кишинев, 1961), стихи 80-82 — в статье Юрия Акутина «Издревле сладостный союз // Поэтов меж собой связует» («Наука и жизнь», 1975, No 11). Полностью — в статье Ю. Акутина «Ун документ инедит». — «Култура», Кишинев. — 1977, No 11, с. 10). «Послание к друзьям» датируется 1826 г. на основании официального документа (см. прим. 2 к стихотворению). В нем называются имена сослуживцев Вельтмана, участников военно-топографических съемок в Бессарабии. Они были выпускниками Московского учебного заведения для колонновожатых.

Ежедневные записи Вельтман начал вести с 12 апреля 1828 г., когда штаб Второй армии в преддверии событий, связанных с ожидавшимся объявлением войны Турции, покинул Тульчин, направляясь в Кишинев, чтобы затем двинуться к границе. Намерение вести регулярные записи не осуществилось. Вельтмана отвлекли штабные дела, ведение реляции. Два листка с записями от 12 апреля до 23 мая (с пропуском восьми дней, только обозначенных цифрами) хранятся в архиве Вельтмана (ОР ГБЛ, ф. 47, р. I, к. 27, ед. хр. 7).

Реляции о кампании 1828 г. составлялись по донесениям под руководством Вельтмана. На основании реляций он делал обзор для императора. В архиве Вельтмана (ОР ГБЛ, ф. 47, р. 1, к. 27, ед. хр. 8) хранятся копии реляций, причем две подписаны им самим. Писатель использовал их при работе над «Странником».

Эту поэму Вельтман писал на Балканах, во время осады крепости Шумла в июне 1829 г., в тетради в плотном коричневом переплете, которая хранится в архиве писателя (ОР ГБЛ, ф. 47, р. I, к. 28, ед. хр. 1). Черновик, вместе с титульным листом, занимает 7 листов (13 страниц). На обороте титульного листа — запись более позднего времени (первой половины 1830 г.). Она является попыткой написать акростих, каждая строка которого должна была начинаться с первой буквы имени Екатерины (Е. П. Исуповой). Написаны столбиком четыре буквы (ЕКАТ) и сочинены два стиха. В черновике есть примечания самого автора, отсутствующие в печатных изданиях. Осенью 1830 г. Вельтман передал тетрадь издателю «Московского телеграфа» Николаю Полевому, и тот предложил опубликовать поэму отдельно в журнале до выхода в свет части I «Странника», что и было исполнено.

Два отрывка — «Эмин» (ОР ГБЛ, ф. 47, р. I, к. 32, ед. хр. 7, л. 114) и «Эмин, событие 1828 года» (там же, л. 109—113) являются первым откликом Вельтмана на события русско-турецкой войны, первой попыткой создать прозаическое произведение. В беседе офицера с солдатом, а затем с дежурным офицером воспроизводится обстановка первого периода кампании 1828 г., настроения и надежды военнослужащие. Отрывки писались в 1829 г. и были прерваны началом работы над «Странником». Эпизод с Эмином в другой форме вошел в текст романа (гл. CCLXXVI, CCLXXVII).

Интермедия по своему содержанию непосредственно примыкает к роману в тексте которого встречаются аналогичные сцены. Рукопись находится в архиве Вельтмана (ОР ГБЛ, ф. 47, р. I, к. 33, ед. хр. 7).

Краткая историческая справка, написанная Вельтманом в 1830 г. Состоит из двух разделов: «В Европе» и «В Азии», так как военные действия шли не только на Балканах, но и на Кавказе. Мы приводим фрагменты записи «В Европе». Рукопись находится в архиве Вельтмана (ОР ГБЛ, ф. 47, р. I, к. 22, ед. хр. 10).

Отрывок явился первым печатным произведением Вельтмана-историка. Он был опубликован в журнале «Сын Отечества» (1826, № 18—19) как фрагмент большого сочинения, задуманного Вельтманом. Работа не была доведена до конца и осталась в набросках (ОР ГБЛ).

Книга вышла в 1828 г., отрывки из нее были напечатаны в «Московском телеграфе» (1828, № 4). Сочинение вызвало большой интерес у читателей и ученых. Ее читал Н. В. Гоголь. Годом позже «Московский телеграф», указывая, что «сию книгу можно причислить к составляющим хорошие материалы для истории» (1829, № 6, с. 184), писал: «Нам приятно думать, что занятие военного службою не навсегда отвлечет г-на Вельтмана от занятий историею и что со временем можем мы надеяться увидеть дальнейшие труды его; издапная им книга, как начало, подает нам надежды, что в нем литература русская может увидеть достойного сподвижника на поприще истории» (там же, с. 186). Напечатанные в «Дополнениях» фрагменты были использованы писателем при работе над «Странником».

Работа над произведением началась в 1824-1825 гг. Публикуя два отрывка из задуманной повести в стихах в «Сыне Отечества» (1825, 18, 19, под псевдонимами «Ал. В......» и «Александр В...н»), автор указал: «Кишинев. 2 сентября 1825». Эти фрагменты были перепечатаны в «Полярной звезде. Карманной книжке для любителей и любительниц чтения на 1832 г.» (М., 1832) и «Радуге. Карманной книжке для любителей и любительниц чтения на 1833 год» (М., 1832). Вельтман продолжал писать и переделывать повесть до 1831 г. (см.: ОР ГБЛ, ф. 47, р. I, к. 28, ед. хр. 12). Подготавливая отдельное издание «Беглеца», он вел переписку с В. П. Горчаковым, который делал замечания, предлагал поправки (см.: ОР ГБЛ, ф.. 47, р. II, к. 3, ед. хр. 14), и советовался по поводу произведения с П. А. Вяземским. 13 марта 1831 г. было получено цензурное разрешение на публикацию повести, и она вышла в свет отдельной книжкой с посвящением Ф. В. и А. М. Евреиновым. Автор писал:

«Кому бы лучше посвятил я плоды досуга моего, как не отцу и матери? — Их уже нет! Вы заменили отца и мать брату моему и сестре моей. — Кому же лучше посвящу, как не вам?»

К первому изданию повести были приложены стихотворения, обращенные к А. С. Пушкину и Е. Ф. Вельтман.

Еще знакомясь с журнальными отрывками, читатели заметили, что Вельтман писал под влиянием Пушкина. В, Ф. Раевский «шутил над вошедшими в моду сего рода подражаниями Пушкину и над самой этой повестью» («Литературное наследство», т. 16-18. М., 1934, с. 666). В. К. Кюхельбекер указал в своем дневнике, что слог «Беглеца» — «снимок со слога Пушкина, а еще более со слога автора «Войнаровского», и обнаружил удивительное совпадение сцены из повести Вельтмана со сценой из «Ижорского» («Дневник В. Кюхельбекера». <Л.>, 1929, с. 154, 155).

Отдельное издание «Беглеца» вызвало противоречивые отзывы. В «Московском телеграфе» (1831, No 6, с. 243) мы читаем:

«Эта небольшая поэма писана сочинителем несколько лет прежде «Странника», среди тревог походной, кочевой жизни. Сильные впечатления придунайских стран были поводом к сочинению оной, и их выразил поэт ярко и сильно. Впрочем, в ней есть, кроме того, хорошие стихи и несколько мест прекрасных».

В «Дамском журнале» отмечалось: «Вообще стихотворение г-на Вельтмана чрезвычайно интересно содержанием своим, исполнено истинной поэзией, прекрасных чувств, здравых, глубоких мыслей и картин верных и привлекательных» (1831, No 19, с. 93). Менее одобрительные высказывания появились на страницах «Литературной газеты» (1831, No 30, с. 245) и «Северной пчелы» (1831, No 95). В «Северном Меркурии» (1831, No 66) был напечатан большой отрывок из повести.

Второе издание «Беглеца» появилось в 1836 г. и встретило критические замечания рецензентов «Библиотеки для чтения» (1836, т. I, ч. 2, отд. VI, с. 4) и «Молвы» (1836, No 5, с 85, 86).

Мы печатаем три отрывка из повести. Отрывок I содержит три главы из отдельного издания «Беглеца». В них дано описание границы, перекликающееся с эпизодами из «Странника».

Отрывок II взят из журнальной публикации («Сын Отечества», 1825, No 19, с. 375, 376). Эти стихи не вошли в издания 1831 и 1836 г. Частично они включены в гл. LXVII «Странника». В отрывке говорится о Марии Маврокордато, кишиневской знакомой Вельтмана. Он писал 19 февраля 1824 г. В. П. Горчакову:

«Любезный друг, милая М.... умерла! За три дня я любил ее как [сущ] цветущее, совершенное, украшающее природу существо; вчера я нес ее в гробе и оставил в объятиях могилы, а сегодня, завтра и не знаю до которых пор, но долго, долго, я буду любить горькое, печальное воспоминание об ней!» (ОР ГБЛ, ф. 47, р. I, к. 28, ед. хр. 3, л. 1).

А на обороте листа набросал:

на смерть Марии Маврокордато, от роду 14 лет, умершей скоропостижно 16-го февр. 1824-го года.

Впоследствии Вельтман отмечал в «Воспоминаниях о Бессарабии»: «...тут <в Кишиневе> была фамилия Маврокордато, посреди которой расцветала Мария, последняя представительница на земле классической красоты женщины. Когда я смотрел на нее, мне казалось, что Еллада в виде божественной девы появилась на земле, чтобы вскоре исчезнуть навеки.» (А. Ф. Вельтман. Воспоминания о Бессарабии, с. 180).

Отрывок III взят из черновых набросков «Беглеца» (ОР ГБЛ, ф. 47, р. I, к. 28, ед. хр. 5, л. 3). В нем подробно описывается эпидемия чумы, охватившая Галац, свидетелем которой был автор. Об этом городе Вельтман писал в «Страннике», а переработанные стихи, посвященные Галацу, включил в отдельные издания «Беглеца».

Произведение было издано анонимно в 1833 г. в трех книгах. Вельтман выступил в Предисловии к книге II как издатель, подготовивший к печати таинственную рукопись. Книга стала первым в России утопическим романом, повествующим о социальном строе будущего. Появившееся в 1824 г. на страницах «Литературных листков, журнала нравов и словесности» (No 17—20, 23, 24) сочинение Ф. В. Булгарина «Правдоподобные небылицы, или Странствование по свету в двадцать девятом веке» имело чисто развлекательный характер.

На критические высказывания О. И. Сенковского о романе в «Библиотеке для чтения» (1834, т. II) Вельтман отвечал на страницах «Молвы» (1834, No 9, с. 142): «Довольно! — 3448 год не сглазил черный глаз; 3448 год идет. Ни 1614 лет, ни «так! что-нибудь!» не остановят его».

Критик «Московского телеграфа» писал: «Не имея никакого права разгадывать тайные мысли Сочинителя, можем, однако ж, для объяснения самим себе его творения, предполагать, что мысль глубокую, в. обширнейшем плане, хотел здесь развить Сочинитель» (1834, No 2, с. 331). «Молва» отмечала: «В новом романе г. Вельтмана читатели найдут единство романтического интереса, и, вероятно, он покажется занимательнее для большего числа их» (1834, No 5, с. 78). М. Н. Лихонин в статье «Вельтман и его сочинения» пришел к выводу, что писатель «перенес события своего романа в грядущее для того только, чтобы освободить себя от оков настоящего порядка вещей» («Московский наблюдатели), 1836, ч. VII, с. 221).

В. Г. Белинский писал: «В его «Мартыне Задеке» заметен какой-то намек на мысль глубокую и прекрасную, но эта мысль выражена так загадочно, все создание, по обыкновению, изложено так отрывочно, что, право, все это начинало походить на злоупотребление таланта, на какой-то фокус-покус фантазии» (Полн. собр. соч. в 13-ти томах, т. II, М., 1953, с. 116).

Мы печатаем начало главы I романа, перекликающееся со страпицами «Странника».

Произведение было напечатано анонимно в 1836 г. под полным заголовком -«Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский». В дальнейшем установилось принятое в нашем издании заглавие. Авторство определить было нетрудно, так как эпиграф на титульном листе давал понять, что роман — часть IV «Странника». Определение жанра произведения представляло неразрешимую трудность для критики 1830-х годов, так как понятия «научно-фантастический роман» в ту пору не существовало. О. Сенковский писал в рецензии: «Это не ученая диссертация, не аллегория, не повесть, не поэма и не роман, а бог знает что» («Библиотека для «чтения», 1836, т. 16, отд. IV, с. 17).

Но содержание романа вызвало широкое одобрение. Рецензент «Русского инвалида, или Военных ведомостей» отметил: «Не понимаем причин, заставивших автора не объявить своего, столь с выгодной стороны известного имени; но не можем не благодарить его аа то неподдельное удовольствие, которое доставил он нам прочтением этих двух томиков, заключающих в себе прекрасно рассказанную повесть об Александре Македонском, о знаменитом на Востоке Эскандере. Автор переносит нас в Древнюю Грецию, заимствуя этнографические декорации в исторических подробностях, и беспрестанно, без всякой натяжки, заставляет нас, при чтении этой повести, соглашаться со старою, но иногда забываемою мыслию, что человек был, есть и будет всегда один и тот же в своих началах и основаниях и что лишь одни формы подвергаются изменяемости» (1836, No 152, с. 603).

В. Г. Белинский посвятил роману статью, в которой попытался определить его жанр: «Что это такое? Сказка не сказка, роман не роман, а если и роман, то совсем не исторический, а разве этимологический <...>» (В. Г. Белинский. Полн. собр. соч.. в 13-ти томах, т. II. М., 1953, с 119). Завершается анализ романа выводом: «Но эта шутка написана мило, остро, увлекательно, очаровательно; читая ее, и не видишь, как перевертываются листы, и только с досадою замечаешь, что близок конец» (там же).

Мы печатаем отрывок из романа, посвященный той же теме, что и поэма «Эскандер» в ч. I «Странника» («Александр Филиппович Македонский», ч. И. М., 1836, с. 156-161).

К работе над воспоминаниями о службе в Бессарабии Вельтман приступил сразу после гибели Пушкина. Стремление писателя рассказать о своих встречах с великим; поэтом в Кишиневе, описать окружавшую их среду отразилось в первоначальном заголовке «Воспоминания о Бессарабии и о Пушкине» (ОР ГБЛ, ф. 47, р. I, к. 28, ед. хр. 17, л. 1). Завершая «первую статью» записок, Вельтман задумал напечатать ее, но сомневался в значимости своей работы. Он писал М. П. Погодину: «Я никак не отказываюсь даже на коленях принести малую жертву от крох моих тени любимого нашего поэтапно еще не успел ничего сделать доброго и достойного помещения в «Современнике»» («Литературное наследство», т. 58. М., 1952, с. 145). Но первые страницы воспоминаний все же были помещены (без имени автора) в 1837 г. в пушкинском журнале. Завершил Вельтман работу над мемуарами позже.

В дальнейшем пушкинисты не раз обращались к писателю с просьбой передать им записки о Бессарабии. В 1855 г. П. В. Анненков утверждал в письме к Вельтману от 3 ноября: «Вообще история знакомства Вашего с Пушкиным была бы находкой как для издания, так и для публики!» (Юрий Акутин. Издревле сладостный союз // Поэтов меж собой связует. — «Наука и жизнь», 1975, № 11, с. 139). Дальнейшая история издания вельтманских мемуаров изложена в статье к нашему изданию.

Публикация большей части «Воспоминаний» Л. Н. Майковым вызвала широкий отклик. «Пребыванию Пушкина в Бессарабии посвящены воспоминания А. Ф. Вельтмана. Этому периоду жизни поэта Л. Н. Майков справедливо придает важное значение в процессе его внутреннего развития; тогда-то «пробудилось у светского юноши Пушкина то чуткое внимание к народной жизни, которое уже никогда не покидало ею до самой смерти». В этом именно отношении интересны и воспоминания Вельтмана. В них он имел в виду выяснить то влияние, какое оказали на поэта и самый край, и условия жизни среди разнообразного состава и быта местного населения», — писал Е. Елеонин («Исторический вестник», 1899, т. 77, июль, с. 270). Отметили записки Вельтмана Б. В. Никольский (там же, с. 217) и Б. Л. Модзалевский («Русская старина», 1899, № 9). Использовал их И. Халиппа в своей работе «Город Кишинев времен жизни в нем Александра Сергеевича Пушкина. 1820—1823» (Кишинев, 1899).

Черновая рукопись «Воспоминаний о Бессарабии» хранится в ОР ГБЛ. Записки Вельтмана широко использованы при составлении примечаний к данному изданию. Публикуемый отрывок взят из книги Л. Н. Майкова «Пушкин» (СПб, 1899,; с. 121—123).

«Радой» был напечатай в 1839 г. в журнале «Сын Отечества» (т. VII), а затем включен в сборник повестей Вельтмана, вышедший в 1843 г. Существенных изменений в текст внесено не было. В произведении рассказывается, как автор обнаружил записки молодого офицера, проезжавшего через Балканы во время валашского восстания под руководством Тудора Владимиреску и движения этерии во главе с Александром Ипсиланти. История любви к Елене серба Радоя, с которым знакомится офицер, также влюбленный в Елену, переплетается с любовной историей Меынона и крепостной девушки Верочки.

Сложность композиции «Радоя» отметил В. Г. Белинский: «Повесть «Радей» ужасно запутана, перепутана и нисколько не распутана. В ней есть прекрасные подробности» (Полн. собр. соч. в 13-ти томах, VII. М., 1955, с 634) — Однако ранее критик отмечал, что «Радой» — «вполне прекрасная, полная души и мысли повесть <...>» (там же, т. III, с. 176). Рецензент «Библиотеки для чтения» писал: «...«Радой» — большая повесть, исполненная трогательных сцен, истинно драматических положений и рассказанная на славу» (1843, т. 60, ч. II, с. 24).

Рассказ был напечатан в «Одесском альманахе на 1840 год», а затем включен в сборник повестей Вельтмана, вышедший в 1843 г. Описывая жизнь офицеров-топографов, занятых полевыми съемками, автор обратился к собственным воспоминаниям, вывел реальных людей, наделив их вымышленными фамилиями. Так, Светов — это сам автор, передавший немецкое значение своей фамилии: Welt — «мир, свет», Mann — «человек». Фантанов — это Фонтон де Верайон; Рацкий — это Полторацкий; Лугин — это Лугинин; все — офицеры по квартирмейстерской части, прикомандированные к военно-топографической комиссии. Ленкуца — уменьшительное молдавское от Елена. С предположением Е. М. Двойченко-Марковой, что Ленкуца — это Елена Кубе, нельзя согласиться. (О Елене Ивановне Кубе см.: Ю. Акутин. Загадка Елены Кубе. — «Наука и жизнь», 1976, No 6.)

Образ Ленкуцы вновь возникает в романе «Счастье — несчастье».

«Не без удовольствия можно прочесть рассказ Вельтмана «Костештские скалы»...», — писал В. Г. Белинский в рецензии на «Одесский альманах на 1840 год» (Полн. собр. соч. в 13-ти томах, т. IV. М., 1954, с. 122).

Повесть «Урсул» была опубликована во втором томе сборника «Сто русских литераторов» (СПб., 1841, с 352—395). Рассказанная в ней история основана на действительных фактах. Поимка талгаря Урсула произошла в Кишиневе в апреле 1824 г. Вельтман писал в воспоминаниях:

«Я полагаю, что поэма «Разбойники» внушена Пушкину взглядом на талгаря Урсула (талгарь — разбойник, урсул — медведь). Это был начальник шайки, составившейся из разного сброда войнолюбивых людей, служивших етерии молдавской и перебравшихся в Бессарабию от преследования турок после скуляпского дела. В Молдавии и вообще в Турции разбойники разъезжают отрядами по деревням берут дань, пируют в корчмах, и их никто не трогает. Урсул с несколькими из отважных ограбил на дороге от Вендор к Кишиневу купца. Вздумал пировать в корчме при въезде в город. В то время еще никто не удивлялся, видя несколько вооруженных с ног до головы арнаутов; но ограбленный Урсулом прибежал в Кишинев и заметив разбойников в корчме, закричал: «Талгарь, талгарь!» Народ сбежался; письменная почта была подле; почмейстер Алексеев, отставной храбрый полковник гусарский, собрал команду почтальонов и бросился с ними к корчме, дав знать между тем жандармскому командиру. Урсул с товарищами, видя себя окруженным, вскочив на коней, понеслись во весь опор через город. Только крики: «Талгарь, талгарь!» успевали их преследовать по улицам. Народ заграждал им путь, но выстрелами прокладывали они себе дорогу вперед, однако же выбрали плохой путь — через Булгарию (улицу Булгарскую). Булгары осыпали их и принудили своротить в сторону к огородам. Огороды лежали на равнине по берегу Быка. Принадлежа разным владельцам, все пространство было в загородях. Лихие кони разбойников перелетали через плетни, но загородок было много, а толпы булгар преследовали их бегом и догоняли; постепенно утомленные кони падали с отважными седоками, и булгары, как пчелы, осыпали их и перевязывали. На окованного Урсула съезжался смотреть весь город. Это был образец зверства и ожесточения; когда его наказали, он не давался лечить себя, лежал осыпанный червями, но не охал» (А. Ф. Вельтман. Воспоминания о Бессарабии, с. 127, 128.).

Помещенный в данном издании отрывок содержит рассказ от автора. В дальнейшем повествовании Урсул открывает слушателю трагическую историю своей жизни, реальные события которой смешались в его горячечном сознании со снами к бредом.

В. Г. Белинский писал об «Урсуле»: «Изысканность, вычурность, напыщенность, туманность, бессвязность, пестрота и, к довершению всего, — хоть разломай себе голову, а ничего не поймешь в этой повести... Прочтите «Кирджали» Пушкина: содержание сходно с повестью г. Вельтмана; но какая простота, безыскусственность, какая непринужденная сжатость и энергия, какая поэзия и как все понятно и уму и сердцу!...» (Полн. собр. соч. в 13-ти томах, т. V. М., 1954, с. 212). «Северная пчела» отметила: «В этой повести, изображающей молдаванские нравы, есть несколько превосходных поэтических страниц, как и во всех сочинениях г. Вельтмана, но целое как-то темно, тяжело, как-то недосказано (...>» (1841, No 160, с. 659).

Рассказ был напечатан в газете «Московский городской листок» (1847, No 8). В нем описана встреча автора с Ильей Лариным, отставным унтер-цейгвахтером, с которым он познакомился в Кишиневе. Вельтман рассказал в «Воспоминаниях о Бессарабии»:

«Читателям «Евгения Онегина» известна фамилия Ларин. Ларин — родня Илье Ларину, походному пьяному шуту, который потешал нас в Кишиневе. Отставной унтер-цейгвахтер Илья Ларин, подобно Кохрену, был enjambeur[905] и исходил всю Россию кругом не по страсти путешествовать, но по страсти к разнообразию, для снискания пищи и особенно пития между военного молодежью. Не имея ровно ничего, он не хотел быть нищим, но хотел быть везде гостем. Прибыв пешком в какой-нибудь город, он узнавал имена офицеров и, внезапно входя в двери с дубиной в руках, протягивал первому руку и говорил громогласно: «Здравствуй, малявка! Ну, братец, как ты поживаешь? А, суконка, узнал ли ты Ларина, всесветного барина?» Подобное явление, разумеется, производило хохот, а Ларин между тем без церемоний садился, пил, ел все, что только стояло на столе, и, вмешиваясь в разговор, всех смешил самым серьезным образом. Покуда странность его была новостью, он жил в обществе офицеров, переходя гостить от одного к другому; но когда начинали уже ездить на нем верхом и не обращали внимания на его хозяйские требования, он вдруг исчезал из города и шел далее незванным гостем» («Пушкин в воспоминаниях современников». <М.>, 1950, с. 236, 237).

И. П. Липранди писал: «Помню очень хорошо между Пушкиным и В. Ф. Раевским горячий спор <...> по поводу «Режь меня, жги меня» <...> спор этот порешил отставной фейерверкер Ларин (оригинал, отлично переданный Вельтманом), который обыкновенно жил у меня. Не понимая, о чем дело, и уже довольно попробовавший за ужином полынкового, потянул он эту песню «Ой жги, говори, рукавички барановые!» Эти последние слова превратили спор в хохот и обыкновенные с Лариным проказы» (там же, с 268).

Илья Ларин стал действующим лицом романа Вельтмана «Счастье — несчастье».

Фрагмент из рассказа напечатан в статье Ю. Акутина «У истоков Пушкинианы» («Литературная газета», 1975, No 31).

Для нашего издания отобраны отрывки из «Ильи Ларина», в которых речь идет о кишиневской жизни.

Произведение опубликовано в No 1 журнала «Москвитянин» за 1848 г. Оно посвящено эпизоду из жизни семейства Варфоломей (см. прим. к отрывку из «Воспоминаний о Бессарабии»). Повествование основано на действительных фактах. Во время» пребывания в Кишипеве Пушкин бывал частым гостем в доме Варфоломея, посещал устраиваемые откупщиком вечера с танцами. Обычно его сопровождал В. П. Горчаков (см. прим. к отрывку из «Воспоминаний о Бессарабии»). Поэт писал ему:

Впоследствии Пушкин вспоминал «пестрый дом Варфоломея» в письме к, Ф. Ф. Вигелю из Одессы (22 октября — 4 ноября 1823 г.). Привлекла его внимание» Пульхерия Варфоломей, он занес ее в свой «донжуанский список». В том же письме к Ф. Ф. Вигелю Пушкин шутливо наказывал: «Пулхерии В<арфоломей> объявите за тайну, что я влюблен в нее без памяти <...>»

Горчаков вспоминал: «<...> шил в то время в Кишиневе известный своим гостеприимством Егор Кириллович Варфоломей, который, как говорится, жил открытым, домом, был богат или казался богатым, состоял на службе и был членом Верховного совета. Все это вместе взятое давало ему право на так называемое положение в свете. Знаем и помним, что гостеприимство Егора Кирилловича и радушие жены его> Марьи Дмитриевны постоянно сближало с ним многих. Мы с Пушкиным были постоянными их посетителями. Случалось ли нам заходить к Егору Кирилловичу утром, когда он возвращался из Верховного совета, Егор Кириллович непременно оставлял нас у себя обедать; зайдешь ли бывало вечером, так от ужина не отделаешься <...>» (там же, с. 203).

Живя широко, Варфоломей обнаружил, что дела его приходят в упадок и он близок к разорению. Варфоломей «был властный и жестокий откупщик, который безжалостно притеснял жителей» (Б. Л. Трубецкой. Пушкин в Молдавии. Кишинев, 1976, с. 48). Пытаясь спастись от краха, он принялся искать женихов для дочери и обратил свой взор на Пушкина и Горчакова. Этот комический эпизод из кишиневской жизни 1820-х годов Вельтман положил в основу рассказа «Два майора», выведя двух желаемых женихов под вымышленными именами Рамин и Кларин.

В 1824 г. Варфоломей окончательно разорился, был спят с ответственных должностей и затем лишился своего великолепного дома.

Роман был опубликован в 1863 г. как четвертый том эпопеи «Приключения, почерпнутые из моря житейского». Так как роман «Последний в роде и безродный» остался неизданным, то «Счастье — несчастье» до сих пор завершает известный цикл произведений о русской жизни 1840—1860 гг. Действие романа начинается и кончается в Бессарабии. На его страницах мы вновь встречаемся с лицами, уже знакомыми по «Страннику». Так, эпизод с капитаном Мнкулаем почти повторяет главу CCCVI первого романа Вельтмана.

«Библиотека для чтения» писала: «Собственно говоря, г. Вельтман не изменился нисколько, не устарел, как иногда бывает с писателями: все тот же юмор, та же внешняя занимательность событий, та же эксцентричность в изображении характеров, тот же фантастический, сказочный элемент в изображении сюжетов, та же легкость рассказа — а между тем новый роман г. Вельтмана почти невозможно читать без снисходительной улыбки» (1863, No 4, с. 110, 111).

«Русское слово» сочло нужным заявить: «Действительно, в былое время г. Вельтман принадлежал к числу если не капитальных, то по крайней мере очень остроумных писателей; бездна наблюдательности, неподдельный юмор, богатство воображения ставили произведения его на степень тех, которые читаются с истинным удовольствием. <...> Г. Вельтман, как и другие писатели его же периода, совершенно расходится с современными требованиями литературы; он точно не знает, что делается вокруг него...» (1803, No 4. Библиографический листок, с. 8, 9).