Глава 23


Когда подошла очередь Рамиро, Тарквиния отошла в сторону, и он, подойдя поближе, изучил поверхность камня. Рамиро не сомневался в словах своих сокомандников, но поскольку у них не было причин брать с собой камеру, у него оставался повод для раздумий, не могли ли они перестараться, углядев слова в каком-нибудь случайном узоре, образовавшемся после того, как склон холма из-за взрыва пошел трещинами.

– Выглядит и правда, как настоящая, – заключил он. – В смысле по-настоящему искусственной; не спрашивайте моего мнения насчет авторства. – Теперь к списку дисциплин, которым он, к несчастью, не уделил должного внимания, помимо геологии придется добавить еще и обратновременную археологию.

– Нам нужно улетать прямо сейчас, – стояла на своем Агата. – Как только будет готов Геодезист.

Рамиро отвернулся от надписи на камне.

– А как же пшеница?

– Пшеница не имеет значения, – заявила Агата. – Если у нас не осталось повода для вражды, значит, и мигрировать никому не нужно.

Тарквиния была настроена скептически.

– Ты правда думаешь, что Совет отключит систему, поверив нам на слово?

– А какой теперь от нее толк? – В голосе Агаты послышались нотки раздражения. – У нас есть доказательство, что Бесподобная просуществует до воссоединения с предками! Больше нет риска, что гора столкнется с метеором или погибнет в пекле войны. Разве сможет Совет заявить, что система необходима для безопасности и поддержания порядка, после того, как мы докажем, что сообщение могло быть написано только в том случае, если мы в целости и сохранности доберемся до родной планеты?

– Они могли бы возразить, что сообщение оставят поселенцы, – предположил Азелио.

– Какие еще поселенцы? – вспылила Агата. – Как поселенцы могли написать то, что сведет на нет саму причину их переселения на эту планету?

– Это при условии, что Совет воспримет послание всерьез, – возразил Азелио. Рамиро не был уверен, есть ли в этой логике порочный круг, но если воспринимать ее как политическую риторику, служащую меркантильным целям, то что-то в ней казалось до ужаса правдоподобным.

– Да вы просто с ума посходили! – простонала Агата. – Если вы сомневаетесь в подлинности послания, то скажите мне, какое доказательство авторства вас бы устроило. Сообщение, зашифрованное ключом, который мы должны подготовить уже сейчас, а затем держать в секрете, пока не передадим его предкам в момент встречи? Даже если бы мы нашли нечто подобное, у вас все равно был бы повод возразить, что за это время ключ мог попасть в чужие руки.

– Дело не в наших собственных сомнениях; нам нужно взглянуть на проблему шире, – сказала Тарквиния. – Если вы с Азелио утверждаете, что надпись обнаружилась одновременно с обнажением поверхности забоя, то я вам верю – но Совету мы сможем предоставить лишь снимок, сделанный уже постфактум. Этого не хватит даже для того, чтобы восстановить последовательность событий.

– Здесь я играю роль свидетеля со стороны сообщистов, – напомнила ей Агата. – С какой стати я должна была внезапно переметнуться на другую сторону и врать о подобных вещах – лишь бы добиться отключения системы?

– Двенадцать лет – это не внезапно, – возразила Тарквиния. – Они могут списать все на дурное влияние с нашей стороны.

– Тогда зачем вообще что-то делать? – парировала Агата. – Зачем проводить испытания агрокультур, если мы и об этом может наврать?

Тарквиния попыталась перейти на более примирительный тон.

– Послушай, я могу и ошибаться – возможно, они выслушают наши показания и решат, что послание действительно принадлежит нашим прародителям. Но мы не можем полагаться на это, как на данность. Нам нужно пробыть здесь достаточно долго, чтобы оценить качество новой почвы. Это задержит нас всего на несколько черед; что в этом плохого?

Агата отвернулась; похоже, она изо всех сил пыталась вернуть себе спокойное расположение духа.

– Ты права, – наконец, сказала она. – Мы прилетели сюда, чтобы выяснить, пригоден ли Эсилио для жизни. Ради этого эксперимента ты рисковала жизнью; было бы глупо улететь, так и не дождавшись результатов.

– Мы выделим время и заснимем место взрыва во всех возможных видах, – пообещала Тарквиния. – Мы соберем как можно больше фактов, чтобы вынести их на суд Совета. После этого Азелио сможет посадить свои сеянцы – и чем бы ни закончились испытания, важности послания это никак не изменит.

– Это правда, – согласилась Агата.

Услышав в ее голосе разочарование, Рамиро ощутил укол совести. Она исступленно бежала всю дорогу до Геодезиста, убежденная, что в ее руках только что оказался ключ к решению всех проблем Бесподобной. Он не мог винить ее за искренность или великодушие, с которым она принесла ему эту новость. Она действительно верила, что избавит его от риска умереть в этом окутанном тьмой мире.

Но с того момента, как он увидел надпись собственным глазами, Рамиро не переставал задаваться вопросом, не слишком ли к месту пришлось ему это послание. На своей памяти он никогда намеренно не планировал какой-либо аферы – чтобы воспользоваться жаждой общения, которую Агата питала к прародителям, с расчетом на то, что в своем неведении она сможет убедить в этой лжи жителей Бесподобной.

Он, однако же, не знал, что именно скрывается за отсутствием необходимой подготовки. Слова были на месте, Агата их видела – теперь этот факт был незыблем. Но с каждым моментом он все больше укреплялся в мысли, что послание не имеет никакого отношения к прародителям, и он непременно придумает, как написать его самому.


Рамиро вздрогнул.

– Не делай так, пожалуйста.

Тарквиния не обратила на его слова внимания и продолжила ощупывать его живот.

– У тебя в кишечнике точно есть какая-то масса. Возможно, нам стоит подумать о том, чтобы ее вырезать.

– Не драматизируй. Скоро она выйдет.

– Нет, если стенка кишечника парализована.

– Думаю, со мной такое уже бывало, – соврал Рамиро. – Когда я был ребенком. Это продлилось всего пару дней.

Тарквиния посмотрела на него сверху вниз взглядом недоумения и беспокойства.

– Я думала, мы уже давным-давно обменялись всеми веяниями, которые у нас были. Откуда берутся новые болезни – после шести-то лет в изоляции?

– Может быть, я подцепил ее от поселенцев, – пошутил Рамиро. – Может быть, вскоре после их прибытия здесь разовьется первое обратновременное веяние.

– Никакой еды, никакой работы, просто отдыхай. Все понятно?

– Да, Дядюшка.

Тарквиния смерила его строгим, переоценивающим взглядом.

– Если ты симулируешь, лишь бы не помогать с системой охлаждения –

– Симулирую комок в животе? – возразил он. – Правда, я не стану есть, обещаю. Последний раз, когда я попытался, боль была просто невыносимой.

– Хорошо. – Она сжала его плечо. – Я не буду снимать коммуникатор, так что если тебе что-нибудь понадобится, просто крикни.

– Спасибо.

Когда она ушла, Рамиро повернулся в своей песчаной постели, чтобы занять хотя бы наполовину комфортное положение. Капелька уплотнительной смолы, которой он пропитал свой каравай, не имела ни вкуса, ни запаха, однако последствия превзошли все его ожидания. Все прочие вещества, которые он пробовал в аналогичных дозах, либо не проявляли никакой активности, либо вызывали немедленную рвоту, опустошавшую его желудок. Полагаясь на то, что рано или поздно его кишечник восстановит перистальтику, Рамиро мог без зазрений совести поделиться этим «веянием» с Агатой: даже если день-другой она проведет в постели, его собственное выздоровлением послужит прецедентом, который избавит ее от чрезмерных душевных страданий.

Остальное – вопрос времени. Азелио захочет присмотреть за Агатой – точно так же, как она сама позаботилась о нем, когда он был ранен, а если его работа с подопытными культурами будет окончена, у него не останется причин возвращаться на место взрыва.

Сложнее всего будет не попасться на глаза Тарквинии. Рамиро не хотел вызывать ее подозрения, манипулируя ее передвижениями по кораблю и его окрестностям – не говоря уже об отравлении – а значит, ему пришлось бы найти невинную на вид причину, которая дала бы ему возможность покинуть Геодезист как минимум на две склянки. Либо так, либо обо всем ей рассказать.

Его живот свела судорога; он сменил положение, свернувшись калачиком вокруг больного места в попытке снизить давление на комок застрявшей пищи. Если бы он был автором послания, то ничто не помешало бы ему выгравировать его на камне до отбытия Геодезиста, но это еще не давало гарантии, что его обман останется нераскрытым. Он не мог полагаться на то, что Тарквиния одобрит его аферу, но даже если бы она согласилась, превращение его личного плана в сговор лишь уменьшило бы их шансы дать убедительные ответы во время допросов на Бесподобной. Агата бы яростно отстаивала собственный взгляд на происходящее, в то время как Азелио с Тарквинией отнеслись бы к ситуации с большим скепсисом, что, впрочем, не помешало бы им дать честные и убедительные показания. Зачем все портить, заставляя Тарквинию лгать?

Грета, понятное дело, будет считать, что за всем стоит он – еще до того, как сам Рамиро успеет сказать хоть слово. Но до тех пор, пока Совет не упразднил народное голосование, оставалась надежда, что слова участников экспедиции могут повлиять на решения достаточного числа избирателей. Гарантировать абсолютную подлинность текста было невозможно – даже если речь шла о световом послании, добиравшемся к ним с момента воссоединения – но если люди были готовы хоть как-то довериться словам, высеченным в камне, сообщение могло сместить баланс их опасений, подтолкнув к решению, которое должно было залечить пропасть, разверзшуюся по вине новой системы передачи.

Самым странным было то, что все жители горы уже должны были знать о принятом ими коллективном решении. А это значит, что в тот самый момент, когда связь между Геодезистом и Бесподобной будет восстановлена, – и намного раньше, чем всех членов экипажа опросят в личном порядке, а их показания проверят и сравнят друг с другом – он узнает, принесла ли его фальсификация реальные плоды.


– Разве они не прекрасны! – с восторгом произнес Азелио.

– Ну, они точно не мертвы, – признал Рамиро. Спустя три череды, растения, укоренившиеся в обломках взорвавшейся породы, являли им все тот же скромный ассортимент ярких цветков – что уже превосходило результаты всех предыдущих испытаний.

– Они растут, – заверил его Азелио. – Все до единого. – Он опустился на колени у начала грядки. – Этот саженец снова достиг половины своей высоты в момент посадки. – Он махнул рукой вдоль цепочки растений. – Собственно говоря, каждый из них приблизился к тому состоянию, в котором изначально находился его сосед. Я понимаю, что впечатлиться здесь особо нечем – первые одиннадцать саженцев почти не отличаются от групп со второй по двенадцатую. Это примерно то же самое, как слегка перевести взгляд. Однако цифры ясно дают понять – благодаря нам, почва стала плодородной.

– Ты прав. – Рамиро из всех сил старался выглядеть довольным, но если не считать демонстрации сельскохозяйственного изобилия, вызывающей инстинктивную реакцию, было сложно не придерживать исключительно расчетливого взгляда.

– Ты хотел, чтобы испытания провалились, – догадался Азелио. – Ты считал, что это может оказать на Совет большее давление?

– Хотел, – признался Рамиро. – Хотя это, наверное, было глупо. Такой расклад мог все усугубить.

– Каким же образом?

– Если бы мы в итоге сообщили, что Эсилио непригоден для заселения, они могли бы подумать, что все наши слова – ложь во имя личной выгоды. – Рамиро сделал паузу, дабы убедить себя в том, что он действительно сумел перефразировать мысль, которая изначально возникла в его голове – солгав и о ней – прежде, чем она проникла в его речь. – А теперь мы по-прежнему сможем дать им выбор – они могут согласиться с тем, что в системе нет необходимости, поскольку встреча с прародителями, как нам теперь известно, действительно состоится, либо и дальше развивать стратегию миграции, зная, что поселенцы не будут стоять перед неминуемой угрозой голодной смерти. Они не из тех людей, которым нравится, когда им говорят, что все факты подтверждают одну и ту же точку зрения.

– Забудь хотя бы на один курант о политике, – сказал Азелио. – Мы узнали, что растения могут жить на Эсилио, не зная горя – разве это ничего не значит? Мы впечатали в местную почву нашу стрелу времени и по эсилианским меркам заставили пшеницу расти из будущего в прошлое!

– Ты прав.

Азелио поднялся на ноги.

– По крайней мере, я смогу рассказать Луизе, что ее рисунок светящихся цветков эсилианской пшеницы воплотился в жизнь. – Он обошел грядку и, встав сбоку, достал из своего пояса с инструментами камеру, чтобы сделать фотопортрет. Рамиро видел рисунок его племянницы, и, по правде говоря, сходство было до жути правдоподобным.

– Я подумывал о том, чтобы оставить здесь половину саженцев, – добавил Азелио. – Шесть я заберу с собой, чтобы люди смогли их изучить, а остальные пусть растут и сбрасывают семена. Я знаю, что это отчасти выглядит как голосование в пользу миграции, но цель здесь в другом. Мне просто не по душе вырывать их все из земли. К тому же если сюда действительно прибудут переселенцы, злаки, которые уже будут расти на этой земле, станут для них своеобразным проявлением радушия – пусть даже и таким символическим.

– Хмм. – Рамиро не возражал против подобных сантиментов, при условии, что сборка урожая не ложилась на его плечи. И пусть он вел себя, как циник, но решение оставить на Эсилио действующую ферму лишь дало бы Совету большую свободу выбора. Он бы при всем желании не смог бы выставить ложную альтернативу в более правдоподобном свете – разве что оставшись здесь, чтобы присматривать за фермой лично.

– Не возражаешь, если я вернусь на корабль? – спросил он. Рамиро сам предложил помочь с измерениями, но Азелио прекрасно бы справился с работой и своими силами. – У меня опять спазмы; я думал, они прекратились, но…

– Не вопрос, – ответил Азелио. – С тобой все будет в порядке?

– Не переживай, все будет нормально.

Рамиро схватился за живот и медленно направился прочь, но скрывшись из виду, моментально бросился бежать. Он тщательно спланировал обходной путь, а в безветренную погоду было несложно найти дорогу по звездам. Камни и песок разбегались из-под его ног и притягивались к ним; он думал, что уже привык к этому, но из-за скорости ощущения становились еще более странными. Его осанка одновременно казалась и более шаткой, и более уверенной, как будто он смотрел видеозапись, на которой он сам выполнял сложный эквилибристический трюк, заранее зная, что не потеряет равновесие.

Даже при свете звезд усеченный конус зонда резко выделялся на фоне окружавших его камней беспорядочной формы. Рамиро остановился, чтобы как следует сориентироваться, прежде чем встать на корточки и обхватить зонд руками. Проведя столько времени в гравитации Эсилио, он наверняка стал сильнее, чем был, живя на Бесподобной, хотя в конечном итоге его ноша по ощущениям с лихвой компенсировала это преимущество. Он ковылял по ложу долины, переваливаясь с ноги на ногу, ругаясь вполголоса и заставляя себя пройти три гросса шагов, прежде чем сделать привал.

Никто не ходил этой дорогой с того самого момента, как погибли все саженцы на первой серии опытных участков, и пользоваться ей сейчас особого резона не было. Если бы ему удалось оставить зонд незамеченным в пешей доступности от Геодезиста, это дало бы ему шанс вернуться на место взрыва, сделав вид, что он хочет забрать устройство на корабль. Возвращение зонда не входило в планы миссии, но Рамиро был уверен, что остальные члены экипажа вряд ли станут возражать против его желания провести детальный анализ материалов зонда, испытавшего на себе необычный нагрев во время снижения. Чтобы скоротать время на обратном пути, им всем потребуются свои собственные проекты.

Когда Рамиро снова приподнял зонд, чтобы оценить его вес, удивленный голос где-то на задворках его сознания спросил: Зачем идти на такие жертвы? Что изменилось бы, откажись он от своего безумного плана? Он смог бы посмотреть Грете в глаза и честно сказать ей, что не имеет к надписи никакого отношения. Истинным автором послания оказался бы один из поселенцев, решивший отколоть не смешную шутку, или настоящий гость с родной планеты, посетивший Эсилио шесть поколений спустя. Так или иначе – разве ему стало бы от этого хуже?

Его руки заныли; он опустил зонд на землю.

Он боялся, что новая система передачи заставит его бесконечно следовать по пути наименьшего сопротивления: узнав о принятом им решении, он бы непременно счел его приемлемым – не видя в нем ни полного противоречия своему характеру, ни вызывающей отторжение аморальности – при том, что такое решение уже не принадлежало бы ему в той же степени, как если бы он мог поразмыслить над ним без убийственного вмешательства знаний о будущем.

Чтобы ощущать себя живым, ему нужно было чувствовать, как он, прилагая усилия, мгновение за мгновением создает свою собственную историю. Недостаточно было просто взглянуть на события подобно биологу, наблюдающему за червяком в лабиринте и готовому принять к сведению, что поведение этого существа никогда не расходилось с его желаниями. Рамиро отчаянно хотел увидеть, как люди отказываются от новой системы – любой ценой, не считая войны – но ему было не все равно, сыграл ли он в победе реальную роль или остался не более, чем наблюдателем, который мог достичь цели, даже не пошевелив пальцем. С какой стати ему теперь идти по пути наименьшего сопротивления, если его никто к этому не принуждает?

Когда Рамиро поднял зонд и, тяжело ступая, направился вперед, его охватил прилив радости. Он сделал правильный выбор. Агата была вне себя от восторга, веря в то, что прародители совершили путешествие сквозь время, чтобы одарить ее своей добротой – но даже ее чувства блекли по сравнению с блаженством Рамиро, только что подтвердившим, что он сам кузнец своего счастья. Пусть предки сами беспокоятся о своих проблемах – в их помощи он не нуждался. Он мог и сам перехитрить Советников, заставив их отказаться от своей губительной и безрассудной затеи.


Передав Азелио последний саженец, Рамиро вслед за ним пробрался через шлюз.

– Пора отметить удачный урожай! – воскликнул он, рефлекторно стряхивая пыль со своих рук – несмотря на то, что ровно такое же ее количество поднялось с пола на замену.

– Не выдумывай! – Азелио занял оборонительную позицию перед пшеницей, снова пересаженной в горшки.

– Да не волнуйся ты; таким количеством зерна даже полевку не накормишь. – Рамиро позвал Агату и Тарквинию, после чего направился в кладовую с провизией, чтобы принести восемь караваев.

Вчетвером они расположились в передней кабине.

– Прежде, чем разрабатывать план взлета, – сказала Тарквиния, – я решила провести голосование насчет того, стоит ли нам сделать еще несколько витков на низкой орбите – чтобы поискать на поверхности планеты какие-нибудь ретро-останки будущих городов.

– Нет уж, спасибо, – ответил Рамиро. – Если здесь появится колонисты, я ничего не хочу об этом знать…, хотя колонисты бы все равно не стали аннулировать свои следы, будь у них такая возможность. Город они бы возвели только в местности, которая выглядит, как нетронутая земля.

– Они не обязательно должны быть переселенцами с Бесподобной, – заметил Азелио. – Если прародители прибудут на планету после воссоединения, кто знает, как долго ни здесь пробудут?

– Если мы просто посмотрим, хуже не будет, – согласилась Агата. На глазах Рамиро она доела первый каравай и уже взяла второй, но на полпути ко рту передумала, положив его обратно на тарелку. – Никто не желает?

– Я проголодался, – сказал Азелио. – Ты уверена, что наелась?

– Абсолютно.

Азелио протянул руку и взял каравай. Рамиро заставил себя отвернуться, пытаясь тем временем решить, вмешаться или нет. Возможно, ему все сойдет с рук, если он заберет каравай, отшутившись, что перетащил на корабль больше саженцев, чем Азелио – но в итоге ему пришлось бы съесть этот каравай самому. Двое заболевших не входили в первоначальный план, но разве это имело значение? Мельком взглянув на тарелку Агаты, Рамиро понял, что выбора у него больше нет.

Он сделал вид, что голосование по поводу облета планеты действует ему на нервы и решил не участвовать в разговоре, доев свою порцию раньше Тарквинии.

– Я, наверное, начну перетаскивать палатки, – сказал он. Ему был нужен шанс зайти в кладовку без свидетелей, чтобы раздобыть инструмент для резьбы по камню.

– Расслабься, – сказала Тарквиния. – Спешить некуда. Этим можно заняться и потом.

– Я хочу приступить, пока снаружи нет ветра, – настаивал Рамиро. – Если начнется буря, на это уйдет вдвое больше времени.

В кладовой он нашел рычаг для извлечения палаточных колышек, но так и не смог понять, куда делась стамеска. В условиях постоянной гравитации люди переставали с должной тщательностью следить за тем, чтобы каждый предмет хранился на своем месте. Рамиро поспешил уйти, не желая, чтобы Тарквинии стала интересоваться, что могло его так задержать.

Оказавшись снаружи, он извлек колышки и шесты первой палатки, после чего свернул ткань в форме квадрата. Особой причины забирать палатки с собой у них не было; по сути речь шла о простой чистоплотности, добродетели, которая имела куда больше смысла в замкнутом пространстве горы. Но если шесть саженцев пшеницы, которые, оставшись здесь, будут расти назад во времени, казались чем-то вполне уместным, то попытка заставить Эсилио сделать из пыли четыре палатки, выглядела сродни оскорблению. Возможно, когда-нибудь один из продолжателей дела Агаты найдет уравнение, точно выражающее количество необъяснимого барахла, на которое мог бы раскошелиться обращенный во времени мир, лишь бы ублажить посетителей с иной стрелой времени. Если предел действительно существовал, то он вполне мог стать решающей причиной, по которой на Эсилио бы никогда не появилась колония – целый город мог бы довести математику этой слаженности до такого состояния, в котором она бы просто рухнула под собственным весом. Эта мысль показалась Рамиро обнадеживающей; ничто так не помогает четкому выполнению плана, как содействие со стороны законов физики.

В передней кабине остальные члены экипажа сидели и разговаривали, переваривая недавний обед. Рамиро прошел мимо них и отнес разобранную палатку в кладовку, снова попытав счастья в поисках стамески, но безуспешно. Она не могла просто испариться, но спрашивать о ней других было нельзя.

Вернувшись в кабину, он увидел, что Агата начала покачиваться, сидя на кушетке.

– Мне как-то нехорошо, – пробормотала она, прижимая кулак к груди. – У меня как будто камень в животе.

– У меня как раз что-то похожее было, – осмелился произнести Рамиро. – Тебе стоит прилечь. Если сразу дашь себе отдых, то, возможно, поправишься быстрее меня.

– Значит, ты все еще заразен? – с опаской посмотрела на него Тарквиния. – Тогда тебе тоже лучше остаться в своей каюте.

– Нет, скорее всего, я уже передал свое веяние другим, – ответил Рамиро. – Видимо, после заражения болезнь какое-то время развивается без видимых проявлений.

– И с чего ты это взял? – раздраженно спросила Тарквиния. – У тебя что, под рукой есть этиологическое исследование?

– Нет, но –

– Я обязана покинуть эту планету в целости и сохранности, – сказала она. – Как я должна поступить – ждать, пока не заражусь той же болезнью и не переживу все ее симптомы, чтобы знать наверняка, что это не случится позже, когда я будут находиться в процессе взлета?

– Сейчас ведь ты себя хорошо чувствуешь, так? – спросил ее Рамиро.

– Лично я не очень, – ответил Азелио, массируя ладонью в области грудинной кости.

Тарквиния встала.

– Я хочу, чтобы вы трое оставались в своих каютах. Если вам что-нибудь понадобится, зовите меня через коммуникатор; я надену охладительный мешок и шлем и принесу вам то, что вы хотите. Но чтобы каюты никто не покидал.

– Я в полном порядке! – возразил Рамиро. – Мы можем держаться друг от друга на расстоянии – я перетащу оставшиеся палатки и предупрежу вас, прежде, чем зайти в шлюз.

– Нет, – категорично заявила Тарквиния. – Палатки не так важны, но их я могу принести сама. Я хочу, чтобы все сейчас же разошлись по своим каютам. Все ясно?

Агата поднялась на ноги и, прихрамывая, направилась к выходу, согнувшись от боли. Азелио бросился ей на помощь. Рамиро остался на месте; как только остальные уйдут, ему придется объяснить Тарквинии свой план.

– Рамиро, – сказала она, указывая в сторону коридора. – Пожалуйста. Я знаю, что ты поправился, но я не могу подвергать себя риску заражения.

Азелио, озадаченный упрямством Рамиро, следил за ними задним зрением. Рамиро изо всех сил пытался отыскать причину не поддаваться на уговоры; но сейчас, предложив перенести зонд внутрь корабля, он бы лишь привлек к себе излишние подозрения.

Он направился следом за Азелио и Агатой. Когда они закрылись в своих каютах, Рамиро тоже закрыл дверь, но остался снаружи.

Какое-то время он неподвижно стоял, пытаясь оценить, насколько бесшумно сможет вернуться в переднюю кабину, и заодно придумать знак, который бы дал Рамиро гарантию, что, попавшись Тарквинии на глаза, он не нарвется на ее раздраженный окрик. С того места, на котором он сейчас стоял, Рамиро видел, как Тарквиния идет по кабине, направляясь в сторону воздушного шлюза. Она собиралась перетащить на корабль оставшиеся снаружи палатки; в руке она держала рычаг, которым до этого пользовался он сам.

Когда она исчезла из вида, Рамиро тихо выругался. Затем он направился в коридор, чувствуя, как красная пыль щекочет его ноги. Он последует за ней наружу и все объяснит, признается в отравлении, отдаст свой план на ее милость. Возможно, в его страстном желании стать автором послания она увидит лишь пустое тщеславие и откажется участвовать в этой затее, чтобы его ложь не лишила находку должной значимости. Но он не мог быть просто беспомощным зрителем, способным лишь наблюдать, как вершится история. Она ведь наверняка это поймет, да?

Он стоял у входа в переднюю кабину. Тарквиния ушла – но тут он неожиданно вспомнил, что так и не вернул палаточный рычаг на корабль, оставив его рядом с воздушным шлюзом. В руках Тарквинии было что-то другое, что-то очень похожее по виду.

Он услышал, как зарокотала от боли Агата, когда спазмы в ее кишечнике не смогли сдвинуть с места комок отравленной пищи. Рамиро вернулся назад, ступая след-в-след и сумел войти в свою каюту, лишь едва слышно скрипнув дверью как раз в тот момент, когда его несчастная жертва кричала во весь голос. Он присел на корточки рядом с постелью, вперившись глазами в пол и пытаясь осмыслить происходящее.

Как он мог что-либо выгравировать на камне, если мысль об этом пришла ему в голову только после того, как он увидел результат? Даже выбитые там слова не были похожи на его собственные. Если бы он выбрал их только из-за того, что прочитал в послании на камне, кто тогда отвечал бы за это решение? Никто. Агата раз за разом твердила ему – временная петля никогда не будет содержать в себе сложность, имеющую в качестве предпосылки лишь саму себя, поскольку вероятность такого исхода была бы крайне мала. Слова не могли появиться на камне только лишь потому, что они там появились.

Но Тарквиния увидела, как он теряет голову, намного раньше, чем Агата затащила их обоих на место взрыва. И вслед за тем, как каждое новое явление, которое они встречали на Эсилио, придавало будущей колонизации все более удручающий вид, она, должно быть, стала искать выход, который дал бы им возможность остаться на Бесподобной, не потеряв друг друга – прожить свои последние годы в том месте, где пыль не будет заранее знать об их появлении, и где их могилы не будут вырыты еще при жизни.

Рамиро уткнулся лицом в ладони и изо всех сил постарался не проронить ни слова, опасаясь, что, позволив своему тимпану шевельнуться, обрушит на стены сумбурную и волнующую громогласную песнь во славу этой женщины, что наверняка убедит остальных в его сумасшествии. Он не мог допустить, чтобы с его тимпана сорвался даже намек на план Тарквинии – даже не мог рассказать ей самой о том, что сумел его раскрыть. Соучастник ей был нужен не больше, чем ему самому, а для большей правдоподобности свидетельских показаний им не следовало ни обсуждать произошедшее, ни намекать на его реальность кому-либо из членов экипажа.

Он сел у двери, прислушиваясь к звукам ее шагов и задаваясь вопросом, мог ли он совершить ошибку. На то, чтобы свернуть палатку и перенести ее внутрь корабля, много времени бы не потребовалось, а у Тарквинии не было бы причин возвращаться на Геодезист, не создавая лишнего шума.

Агата зарокотала от боли, и Азелио что-то прокричал в ответ, пытаясь ее успокоить. Но не считая этих реплик, слух Рамиро уловил лишь шум ветра, обдававшего корпус корабля пылью.


Загрузка...