Ступени любви

Глава 24

…Чечилия сидела за столом и грызла крыло рябчика. На башенных часах была половина второго пополудни. Рядом восседал её супруг и методично поглощал аппетитные деревенские булочки с начинкой из перепелиного мяса.

— Чего ты волнуешься? — безмятежно вопросила супруга.

— С чего это ты взяла, обожаемая кошечка, что я волнуюсь? — поинтересовался Энрико, нервно дожёвывая восьмую булочку.

— Ты всегда когда нервничаешь, ешь вдвое против обычного. Успокойся, ну, что там могло случиться?

— Мы договорились на двенадцать. Они ещё не выходили. Неужели…

— Ну, перестань. Может, твоя сестрёнка всё же бросит свою придурь и оценит его?

— Твоими бы устами… Я сказал ей — если он будет недоволен, просто выпорю дуру.

— Поздно, мой котик. Она ушла под мужа, а мессир Ормани уж какой экзекутор…

Тут разговор супругов был прерван появлением опоздавшей на полтора часа молодой супружеской четы. Первым вошёл Ормани и, морща нос, извинился, он просто проспал. Он обнял Энрико и раскланялся с донной Чечилией. Сама донна Чечилия почти не заметила его приветствия, оторопело озирая новобрачную. Донна Ормани казалась меньше ростом и тоньше, глаза её запали и казались огромными, на скуле сквозь белила проступала краснота, губы были распухшими. Но вид Бьянки не шёл ни в какое сравнение с её поведением. Новобрачная больным и рабским взглядом пожирала супруга, торопливо кинулась отодвигать ему кресло, накладывала на тарелку лучшие куски. Не менее удивительным было и поведение молодого мужа, не только воспринимавшего заботу супруги как должное, но и почти не обращавшего на неё внимания. Он заговорил о решении Совета Девяти построить новую общественную мельницу, чтобы ограничить произвол хозяина ныне единственной мельницы синьора Мазуччо, пригласил шурина поднять в среду молодого оленя-шестилетка, условился о покупке двух новых седел от Лабаро.

Супруги Крочиато были слишком хорошо воспитаны, чтобы выразить вслух удивление подобным, но ничего не помешало Энрико пригласить новобрачного к дальней заводи — короткая прогулка освежит его. Северино кивнул.

— Да, освежиться не помешает, твоя сестрица этой ночью несколько вымотала меня.

Чечилия в изумлении закусила губу. Произнесённое было грубым, и никак не вязалось в её мнении с робостью и всегдашней деликатностью Ормани. Ещё поразительнее была реакция на эти слова синьоры Бьянки, она застенчиво зарделась и бросила на супруга взгляд обожания, двумя руками взяв его руку и поцеловав. Энрико быстро подтянул отпавшую в изумлении челюсть. И это его сестрица? Что произошло? Как мог Северино Ормани, ещё недавно красневший от невинных шуточек про жердину, в одну ночь сделать из строптивицы рабыню? Что с ней?

…На заводи Орманимолча разделся и пошёл в воду, проплыл до отмели, вернулся и вылез на берег.

— Это крушение, друг мой, — начал он, и Энрико снова изумился его новому тону, исполненного ледяного спокойствия и непробиваемой уверенности в себе, — я молился все эти дни и продолжал молиться у алтаря, чтобы меня полюбили. Я, глупец, не спросил, сколько это будет стоить. Я разлюбил и охладел. — И он поведал другу о событиях ночи — ничего не скрывая, даже свои помыслы. — Прости, это твоя сестра, но…

Энрико долго молчал.

— Я оскорбил тебя своим рассказом?

Крочиато покачал головой.

— Ничуть, я понимал, что ей мозги вправит только чудо, вот оно и случилось. Но мне кажется… не торопись опровергать меня… Мне кажется, это временно. Это наказание ей — горделивой и упрямой. Для тебя это… просто испытание. Пользуясь своей властью — заставь ее усвоить твои мнения и твои суждения, а потом… может, ты полюбишь её как себя.

Ормани вздохнул.

— Как… пусто. Я предпочёл бы несчастно любить, чем быть любимым, не любя. А, может, это равное горе? — Он потрусил головой, как бык, отгоняющий муху, — а впрочем, чего это я? В конце концов, чего я ною? Любовь красавицы — не бочка дёгтя, моей жердине в ней уютно.

Крочиато покраснел. Он не узнавал Ормани.

Потом ему вдруг стало страшно.

Бьянка Ормани оказалась на удивление рачительной и разумной хозяйкой. Северино Ормани ни разу не имел повода быть недовольным: в доме царил образцовый порядок, когда бы он не пришёл — его ждала обильная трапеза и горячая вода, супруга ловила каждый его взгляд и угадывала каждое желание. Северино не понимал себя — вот то, о чём он и мечтать не мог, но почему оно теперь не нужно? Он пристально вглядывался в Бьянку — чистота кожи просвечивала розовым румянцем, бездонные синие глаза смотрели на него с раболепным обожанием, по плечам струились белокурые пряди густых волос. Нет, она, конечно, красавица. В этом он не обманулся. Почему же он холоден? Северино приказывал жене раздеться и потом — стелить ему постель, и когда она, обнажённая, суетливо спешила взбить подушки и откидывала одеяло, Ормани возбуждался.

Он расслышал слова друга, и даже временами следовал им, навязывая супруге свои взгляды и воззрения, но чаще, не утруждая себя разговорами, просто обеспечивал приятное времяпрепровождение своей жердине. Ему было подлинно хорошо с лежащей под ним Бьянкой, он разрешал ей при этом многое — стонать, кричать и дёргаться, всё, что душе угодно — только не разговаривать. Эта метода принесла удивительные плоды — донна теперь была тиха и кротка, как ангел, никогда без позволения супруга не раскрывала рта, а если раскрывала — то только затем, чтобы выразить полное согласие с его мнением.

Но сам Ормани счастлив не был, временами накатывала тоска, порой — глухое уныние.

Бьянка же, ощущая его страшную мощь и силу, трепетала, его объятия пьянили, она влюбилась в своего неразговорчивого и сумрачного мужа куда сильнее, чем была увлечена Пьетро Сордиано, о котором совсем уже не вспоминала, а когда что-то приводило его на память, удивлялась — что могла находить в этом хлыще и прощелыге? Это новое понимание своей былой глупости, осмысленное долгими зимними днями, привело к тому, что Бьянка попыталась помириться с Делией ди Лангирано, и, к ее радости и смущению, та охотно пошла навстречу. Она ничуть не казалась обиженной, говорила с Бьянкой без малейшего памятования о событиях былого, и вскоре их отношения стали тёплыми и дружескими. Молодые женщины делились рецептами, тонкостями кроя платьев и тайнами домашнего хозяйства.

Бьянка с трепетом приглядывалась к отношениям супругов в семьях подруг. Мессир Амадео Лангирано, спокойный и рассудительный, всегда советовался с женой, был серьёзен, но мягок. Её собственный братец Энрико, теперь Бьянка заметила и поняла это, был до ослепления влюблён в свою жену. Всё, что она говорила, было мудро, всё, что делала — было верхом изящества. Северино же был сдержан с ней, молчалив и ничем не выдавал своих чувств — и только ночами ей казалось, что она нужна ему и он любит её.

При этом отношения самих супругов Ормани удивляли и Чечилию, и Делию. Как-то под вечер, когда все три супружеские пары собрались в доме Амадео ди Лангирано, Чечилия спросила мужчин:

— А вот интересно, кто из вас самый большой тиран в своём семействе?

— Только не я, — отозвался Энрико, — я сторонник мягкости и любви, ты же знаешь это, моя Кисочка…

Он лежал на ковре и передвигал по шахматной доске фигуры, играя с Северино Ормани.

— Я тоже очень добр, — заявил Амадео Лангирано, — и всегда принимаю советы супруги к сведению.

— Выходит, самый страшный тиран у нас — мессир Ормани, — заявила Чечилия.

— Это почему? — мессир Ормани лениво пожертвовал Энрико слона.

— Вчера, я ещё не успела выйти от Бьянки, как вы изволили ввалиться к супруге и заявили, что ваш шурин, сиречь её братец Энрико, оскорбил ваше самолюбие. Он подстрелил лисицу, перепёлку и зайца, а на вашу долю не осталось ничего. Вы сказали ей, что за подобное поведение мессира Крочиато, который к тому же всю обратную дорогу трубил в рог и всячески издевался над вами, предстоит ответить ей. Разве это справедливость? Разве это не тирания?

Северино бросил взгляд на супругу и возразил.

— Нет, дорогая донна, это не тирания. Я всегда предоставляю супруге право выбора. Вы просто не дослушали. — Тут мессир Ормани блеснул глазами и сообщил Энрико, — тебе мат, дорогой. — Ормани торжествующе улыбнулся. — В шахматы играть — это тебе не перепёлок стрелять. Тут думать надо. — После чего снова обратился к донне Чечилии, — что до моей супруги, дорогая донна Чечилия, то я предложил ей самой выбрать, как она собирается исправить наглость своего братца. Либо, сказал я ей, она юлит подо мной всю ночь лисой, либо трепещет перепёлкой, либо прыгает по мне зайчиком. Какой же я тиран? Даже Рим эпохи квиринов не знал подобной свободы. Только выбирай…

Все молчали. И только Энрико, снова расставляя шахматы, невольно усугубляя бестактность ситуации, поинтересовался:

— И что она выбрала?

Бог весть кому он задал этот вопрос, но донна Бьянка покраснела и опустила глаза, ничего не ответив.

— Так что она выбрала, Северино? — повторил вопрос Крочиато, обращаясь уже напрямую к дружку.

— Что? — тот задумчиво смотрел на доску, — а-а-а… Не помню. Какая разница? Попробовать ей пришлось всё.

Никто не произнёс ни слова, но тут, по счастью, донна Лоренца пригласила всех к столу.