Суворовец Соболев, встать в строй!

Строевой смотр

Два толстых утюга, как маневровые паровозики, медленно двигались то в одну, то в другую сторону по жёлтой в подпалинах тряпке. Пар с шипением вылетал из-под них и тут же исчезал, оставляя в воздухе запах палёной шерсти. Двое суворовцев, не доверяя тяжести чугунных утюгов, залезли на столы и вдавливали их в брюки двумя руками. От этого столы тяжело стонали, а скрепляющие их сухарики жалобно повизгивали. Рядом на стульях тосковали очередные, мечтавшие скорее, по-кавалерийски, оседлать пыхтящие паровозики. Ещё двое суворовцев стояли, повесив брюки на руки. Больше в бытовке никого не было, но длиннющий хвост незримой очереди жил своей независимой жизнью, и если бы он неожиданно подтянулся к бытовке, то захлестнул бы весь коридор. Завтра должен был состояться строевой смотр.

— Что такое строевой смотр? Как к нему готовиться? Что делать? – спрашивал Серёга Яковлев у своего земляка грушеголового Петьки Киселёва из третьей роты.

Петька приглаживал натёртый бриолином до паркетного блеска чуб и говорил, причмокивая языком.

— Что строевой смотр! Что к нему готовиться! Так, брючки гладануть раза два туда-сюда, и всё. Видели, как я?

Петька действительно с брюками расправлялся недолго, не залазил на стол, не обкатывал утюг. Он пришёл в бытовку, спокойно дождался, пока очередной наездник расседлает паровозик, без лишних движений подошёл к столу, разложил брюки и быстро, пока стоявший на очереди Коля Марченко раздумывал сказать или не сказать, что не Петькина очередь, навёл стрелки. Потом Петька аккуратно повесил брюки на руку и подал утюг Коле:

— Учись, молодой, пока я жив!

Петька сидел в окружении суворовцев второго взвода:

— Да что вы трясётесь? Всё будет как на утреннем осмотре, проверят, и всё. Потом сыграют «Зарю», и два разика пройдёте мимо трибуны.

Стоявший позади Петьки Серёга Яковлев улыбался: «Во, земеля, не волнуется, не боится, всё знает».

— Да вам чего трястись, до вас и не дойдут.

— А я и не буду, — провёл ладонью по брюкам Серёга. – Два дня назад утюжился.

— И я, — прихвастнул Толя Декабрёв, — я три дня назад стрелки наводил, и если бы не дождь, о них можно было порезаться.

— А чё, я бляху почищу, и всё, — сказал Борька Топорков.

— И пуговицы щёточкой чуть-чуть, — как по клавишам баяна прошёлся по пуговицам Рустамчик.

— Не боись, — успокаивал Петька, — хотите быть генералами, ничего не бойтесь. Генералы ничего не боятся!

То ли от этих слов, то ли от солнца, которое заглянуло в окно, в спальне стало светло, заблестели паркетный пол и Петькина паркетная голова.

Санька посмотрел на свои брюки, сравнил их с брюками Серёги и Толи Декабрёва и понял, что его стрелки куда тоньше, чем у них.

После обеда под одним из кавалеристов сломался железный конь, и в результате небольшой перепалки очередь за работающим утюгом раздвинулась, и по справедливости, в её промежутки влилась очередь сломанного утюга.

— Буду я ещё гладиться, — возмущался Серёга.

— И я тоже, — повторял вслед за ним длинный и белобрысый Сашка Дружков, — так и до утра не успеем.

«Если это обычный строевой смотр, — думал Санька, — то что волноваться?» — Очередь его к вечерней проверке к утюгу не продвинулась. И он, позёвывая в кулак, решил: — «Так и скажу: не успел. Что я один?»

Он лениво мазанул кремом ботинки и, забравшись под одеяло, свернулся калачиком и мгновенно уснул.

Команда «Подъём!», выстрелившая, как из орудия, катапультировала его на пол, и быстро одевшись, он стал ждать следующей команды «Выходи строиться на зарядку!», но она застряла где-то в глубине ствола. Вместо неё последовала другая: «До построения на строевой смотр осталось полчаса!»

Санька стал медленно заправлять постель и тут услышал рассказ Толи Декабрёва Сашке Дружкову:

— Я Серёгу просил, чтобы он меня поднял, а он брыкнулся в постель, и если бы храпом не разбудил, я бы стрелочки не навёл.

Санька посмотрел на Серёгу, стрелки на его брюках разрезали воздух как носы пароходов при ходьбе.

У Сашки Дружкова стрелки были не только на брюках, но и на рукавах гимнастёрки, протягиваясь по спине, соединяя одну лопатку с другой.

На строевом смотре рота, выстроенная в линию взводных колонн, по приказу её командира вытянулась, и проверяющий полковник Зотов стал прохаживаться вдоль шеренг, что-то говоря майору Сорокину. Командир роты ходил за ним с маленьким блокнотиком, и после каждого замечания розовый цвет его лица сгущался до красного, и он твердил единственную фразу.

— Так точно! Сделаем, товарищ полковник, устраним!

Проверяющий постепенно приближался, и Санька от страха превращался в ледышку, прижимал руки к лампасам и чувствовал, как по телу пробегает волнами предательская дрожь.

Полковник внимательно посмотрел на Саньку, поправил очки, и, наконец, снял их, не доверяя увеличительным стёклам в золотой оправе.

— Это что такое? – обратился он к Сорокину.

Командир роты тут же потерял своё «Так точно! Сделаем, товарищ полковник, устраним!» и, побагровев до винегретного цвета, пожал плечами и опустил руки с карандашом и блокнотом.

— Да?! – сказал Зотов и пошёл дальше. Потом вдруг повернулся, надел очки и ушёл из роты.

Сорокин подошёл вплотную и уставился на Саньку. Тот почувствовал, как жар от перекалённого командира роты переливается к нему, и он уже не знал, до какой степени раскалилось его лицо, но уши пылали и уже, наверно, сворачивались в трубочку.

Потом шеренги сомкнулись, и майор Сорокин приказал:

— Соболев, выйти из строя! – и на Санькином примере показал всем, как не надо пришивать подворотнички, как не надо чистить ботинки и как не надо гладить брюки.

Санька опустил голову и увидел смотревший на него тусклый коричневый камешек, вплюснутый в асфальт, большой и грустный, как коровий глаз. Он всё ждал, что командир роты объявит ему наряд вне очереди на воскресенье, и боялся этого, но майор Сорокин скомандовал:

— Товарищ суворовец, становитесь в строй, — закончил разбор. Санька поднял голову, увидел насмешливый взгляд веснушчатого лица Серёги Яковлева и подумал, что лучше бы ему объявили наряд…

И потом, когда оркестр играл «Зарю», когда барабаны и трубы слились в едином боевом музыкальном грохоте, звавшем в атаку на неприятеля, и когда от строгого военного марша по спине должны были пробегать мурашки, и каждый должен был чувствовать себя солдатом огромного несокрушимого войска, Санька чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. «Зачем он сюда поступил? Сможет ли он дальше всё это вынести? А ведь с каждым годом будет всё труднее и труднее. Вон старшие роты возвращаются с войсковой практики и говорят, что в войсках так не гоняют, как их здесь»…

В классе до первого урока оставалось минут десять. Санька задержался на лестнице, а когда вошёл в класс, то первым услышал голос Серёги:

— Вон явился, жаба! Что не мог брюки погладить?

Санька, не отвечая, сел на своё место. Ему не хотелось ругаться с Серёгой, и он вернулся к окну.

— Хоть бы пуговицы или ботинки бархоткой надраил. Жаба и есть жаба.

Санька смотрел в окно, ему было обидно. Ведь и ботинки он чистил, и пуговицы до сих пор блестят, и это всё прекрасно видит Серёга. Зачем же он…

Но Серёга расходился:

— Хоть бы подворотничок подшил, а то ходишь в подворотничке из тряпки, которой доску вытирают.

— Из тряпки половой, — подтвердил Рустамчик.

— Что из половой – из тряпки, которой машинное масло вытирают, — на этот раз продолжил Саша Дружков, молчавший до сих пор и вообще никогда в споры не вступавший.

И после Саши Дружкова класс завертелся перед Санькиными глазами. Подходили все. Кто-то показал, как он аккуратно пришил подворотничок, кто-то показал, но Санька не видел, как нужно до блеска натирать ботинки и полировать пуговицы, кто-то водил по стрелкам своих брюк… Всё мелькало перед глазами. Каждый что-то говорил, корил, обвинял. Всё это вращалось, как в водовороте, затягивало, тянуло вниз, и Санька уже не знал, как можно вырваться из него, не утонуть, не оглохнуть…

— Не мог ночью встать, — кричал Серёга. – Спать хотел, а честь роты и взвода ему не дорога.

— Ему на неё наплевать. Ему лень брюки выгладить, — где-то сзади раздавался голос Рустамчика.

Санька хотел встать, но не мог подняться. Воронка затягивала. Но вдруг в классе стало тихо. Звонок неожиданно долетел и, казалось, выключил это затягивающее кручение вокруг Саньки.

— Взвод, встать, смирно! – команда дежурного и последовавший за ней доклад преподавателю ещё не могли вернуть Саньку к уроку.

«А зачем гладить брюки, если уже наказан? Теперь можно и в неглаженных ходить. Ходить назло всем: Серёге, Рустамчику, Дружкову, майору Сорокину и даже Тамаре Сергеевне, которая спокойно открывает журнал и не знает и, наверно, не хочет знать, как ему сейчас плохо. На зло всем, никогда не буду гладить брюки. Да и вообще, зачем всё это: училище, погоны, лампасы, форма… И зачем эта форма, если из-за неё столько мук? А, может, уехать, вернуться домой, к маме? И почему сегодня так не везёт, и Витька в наряде? Но зачем тогда поступал? Был бы на моём месте другой мальчишка, который гладился бы, чистился и был бы счастлив»…

Кончился урок. Санька ждал, что всё повторится на другой перемене, но никто не подошёл, ничего не сказал, не задел. Все занимались своими делами и,казалось, забыли о нём. Потом начался второй, за ним третий, четвёртый, пятый, шестой, а Санька всё думал, и не мог понять, почему же всё так произошло?

«А другой на моём месте, ему, может быть, было бы так же трудно. Может, вокруг него был бы такой же водоворот? Может, место несчастливое, которое я занимаю? А если бы он или я погладили бы брюки? Что тогда? А может, погладиться? А зачем? Ведь всё позади? А назло всем!

После занятий он пошёл в бытовку, включил утюг, и когда тот нагрелся, стал вдавливать его в штанину через шипящую тряпку. Но не успел он закончить с первой стрелкой, как зашёл старшина Горунов со спиралью в руке.

— Гладитесь? – спросил он, но Санька промолчал. – Это правильно. Только вид у тебя такой, — перешёл на «ты» старшина, — что всем отомстить хочешь.

— Хочу, — тихо ответил Санька.

— Ну что ж, — старшина принялся разбирать утюг. – И это хорошо. Хоть так докажешь, что не хуже других.

Санька выдернул штепсель из розетки. Гладиться сразу расхотелось.

— А это напрасно, — не поднимая головы, продолжал старшина. – Я бы на твоём месте продолжал. А ты иногда будь злым. Докажи всем, что ты не размазня. Чтобы быть добрым, можно иногда и злым побыть. А то чуть что – скис, чуть что – расплакался. Так ты кем хочешь быть: офицером или… А если поражение или отступление, так что же сразу сдаваться?..

Старшина быстро завинтил утюг, проверил его и ушёл. Санька после его ухода ещё долго сидел на столе, а когда вышел, то встретил Серёгу.

— Что стрелочки навёл? А когда нужно, в жёваных ходишь, — ехидно спросил Серёга.

— Навожу и буду наводить. И сейчас получше, чем у тебя.

— Так уж лучше? – посмотрел Серёга на свои брюки.

— Лучше, — сказал Санька и пошёл дальше.

Серёга ещё раз посмотрел на свои брюки и промолчал. Сейчас ему нечего было сказать.