Сьенфуэгос

15

Ночью украли бомбарду.

Внезапное открытие, что кто-то смог пробраться внутрь форта и вынести оттуда настолько тяжелую штуковину вместе с лафетом, ядрами и запасом пороха, не только привело губернатора в ярость, но и заставило в очередной раз осознать беспомощность своего положения, напомнив, что рано или поздно настанет время, когда он не сможет противостоять врагам, кем бы они ни были.

Первой его мыслью было вооружить своих людей и направиться в лагерь бунтовщиков с требованием немедленно вернуть похищенное орудие, однако Педро Гутьерес заметил, что, скорее всего, дело кончится лишь тем, что Кошак откроет по ним огонь из пушки.

— И что ты предлагаешь?

— Торговаться, — убежденно ответил Гутьерес. — Сейчас нам только это и остается. Или мы сплотимся, или через неделю все будем мертвы.

— Ты просишь меня сложить полномочия? — удивился дон Диего де Арана. — Ты?

— Когда вернется адмирал, у вас будет достаточно времени, чтобы оправдаться, — ответил Гутьерес. — А если он не вернется — какая разница, кто будет править горой трупов?

— Я подумаю об этом.

— На раздумья нет времени.

Эти горькие слова не предполагали ответа.

— Сказал же, что подумаю, и хватит на этом!

Королевский вестовой, за несколько дней постаревший и растерявший всё свое глупое высокомерие по мере того, как видел всё больше признаков надвигающегося кошмарного конца, побрел, понурив голову, к хижине мастера Бенито из Толедо и рухнул на скамью, совершенно потерянный.

— Погибнуть во имя идеалов — это одно, умереть лишь потому, что ничего другого не остается, это уже другое, смерть же по вине глупости человека, которого здесь даже нет, мне кажется просто идиотизмом.

— Поздновато ты это понял... — заметил оружейник. — Ты же всегда был среди тех, кто пылко защищал губернатора.

— И по-прежнему его защищаю, — признал Гутьерес, не сводя взгляда со своих изодранных ботинок, откуда торчали пальцы. — Я до сих пор считаю его единственной законной властью, но я не настолько глуп, чтобы не понимать — сейчас истинная власть находится в руках Кошака.

— А ты что предпочитаешь — власть или авторитет?

— Думаю, эта дилемма часто встает перед людьми. Или нет? — он обернулся к Сьенфуэгосу, сидящему в уголке, тот лишь молча слушал и курил очередную толстую сигару, без которых, похоже, уже не мог обойтись. — У тебя еще остались сигары? — спросил Гутьерес.

Парнишка кивнул и протянул ему плетеную корзинку, в которую Синалинга обычно складывала сигары, аккуратно завернутые в банановые листья.

— Собираешься присоединиться к Кошаку? — спросил он.

— Нет! — твердо заявил Гутьерес. — Ни за что. Я останусь с губернатором, что бы ни произошло, но думаю, что кто-то должен найти выход из положения, — он повернул осунувшееся лицо к мастеру Бенито и откровенно взмолился: — Почему бы не попытаться убедить Кошака прийти к какому-нибудь соглашению, приемлемому для всех?

— Потому что я уже пытался, и он не послушал. Он уверен в своей победе.

— Победе? Что он выиграет от смерти тридцати человек?

В этом вопросе была неоспоримая логика, и это придало молодому канарцу решимости в тот же вечер отправиться к пещере мятежников, чтобы откровенно поговорить с рулевым, которого он застал за оживленной партией в карты.

— Ну надо же! — воскликнул Кошак преувеличенно радостным тоном. — Посмотрите, кто пришел! Наш чудо-мальчик! Хочешь к нам присоединиться?

— Нет, — ответил рыжий, присев на камень. — Ты сам прекрасно знаешь, что я в эти дела не влезаю. Но хочу попробовать тебе объяснить, что таким путем мы все окажемся в брюхе у акул. Именно так с нами хотят поступить, как я слышал — бросить со скалы и посмотреть, как нас разорвут на кусочки.

— Кто? — засмеялся Кошак. — Дикари? Да ладно тебе, Гуанче, не будь дураком! Как только я выстрелю из пушки, они помчатся в горы, только пятки будут сверкать.

— Уверен? — ответил канарец, обращаясь больше к остальным, чем к собеседнику. — Ты знаешь, сколько скоро прибудет воинов? Так вот, я тебе скажу: две тысячи. Сам Каноабо идет сюда вместе с двумя тысячами людей, вооруженных луками, копьями и каменными топорами! Ты и впрямь думаешь, что сможешь с ними разделаться?

— Это смешно! — возмутился Кошак, хотя цифра его явно потрясла, как и остальных, неожиданно переменившихся в лице. — Откуда взялись эти цифры?

— От Синалинги.

— Ни один дикарь не умеет считать больше, чем до десяти.

— Если хочешь, я покажу, сколько раз она стукнула рукой по земле, чтобы показать число воинов у Каноабо.

Рулевой обвел взглядом печальные лица и в конце концов просто пожал плечами.

— Если так, то они покончат с нами в любом случае — будем ли мы вместе или разделимся, — и он сделал многозначительную паузу. — Лично я предпочитаю умереть свободным, а не рабом какого-то придурка. А вы?

Последовал вялый ответ его приспешников, и далеко не единодушный, как он рассчитывал. Кошак слегка нахмурился.

— Ну ладно! — признал он. — Допустим, ты прав: две тысячи индейцев даже для нас слишком много, и у нас больше шансов с ними разделаться, если мы будем едины. Но что предлагает этот бесполезный дон Диего?

— Полагаю, тебе следовало бы обсудить это с ним.

— Ну вот еще! Стану я тратить время на всяких недоумков!

— Прошу тебя!

— Сказал же — нет! — сухо ответил Кошак. — Иди к нему и передай, что он знает мои условия: если он сдаст мне командование, я гарантирую, что уже завтра утром дикари пожалеют, что родились на свет, — он скрестил пальцы и звучно их поцеловал, как было у него заведено. — Клянусь!

— Ты же знаешь, что он не согласится, — канарец помолчал. — А ты подумал, что будет, когда вернется адмирал? Скорее всего, он вздернет тебя на верхушке мачты.

— Ты лучше позаботься о собственной шее, а я позабочусь о своей, — Кошак довольно улыбнулся и бросил карты на грубо сколоченный стол, за которым сидел. — Предлагаю тебе сделку. Давай сыграем. Если выиграешь ты, я встречусь с этим кретином и постараюсь вести себя разумно... Если выиграю я, ты продашь мне душу, так сказать, то есть присоединишься ко мне и не станешь оспаривать мои приказы. Идет?

— У тебя преимущество — ты ведь знаешь, что я всегда проигрываю.

— Потому и предлагаю, придурок! А ты что, дураком меня считаешь? — он демонстративно перетасовал карты и подмигнул своим товарищам, к которым начало возвращаться присутствие духа. — Давай! Не стой из себя недотрогу. Когда-нибудь удача повернется к тебе лицом.

— Сомневаюсь, что сегодня... И кто гарантирует, что ты выполнишь обещание? Ты никогда не действовал разумно.

— А кто гарантирует мне, что ты выполнишь свое, если проиграешь? Только слово человека чести, в этой гнусной дыре у нас ничего больше не осталось, — он широко улыбнулся. — Я верю твоему слову. Почему бы тебе не поверить моему? — он положил колоду на стол и показал на нее. — На старшую карту?

Канарец снова заколебался, но игра, без сомнения, его по-прежнему завораживала, к тому же его искушала возможность добиться согласия между двумя враждующими группировками. Он оглядел всех собравшихся, а те, в свою очередь, не сводили глаз с него, насмешливо улыбаясь. Наконец, Сьенфуэгос кивнул.

— Согласен, — сказал он. — Выигрывает старшая карта. Кто первым откроет?

— А почему бы не одновременно?

— И правда.

Так они и поступили, карты одновременно упали на стол, и в тот же миг раздались два выкрика:

— Дама!

— Десятка!