Сьенфуэгос

14

В начале октября новая эскадра его превосходительства адмирала Христофора Колумба, вице-короля Индий, бросила якорь в Сан-Себастьяне на острове Гомера, и почти сразу же Луис де Торрес нанес визит виконтессе де Тегисе, которая приняла его в главном зале «Ла Касоны», пользуясь тем, что ее муж отправился на соседний остров Тенерифе помогать отряду испанцев, попавшему в окружение к людям неуловимого Менсея из Тагананы.

Окинув орлиным взором молодую немку, королевский толмач с первой минуты был покорен ее красотой и нежностью. Стоило ему увидеть эту необыкновенную женщину, сразу понял причину столь продолжительной тоски юного Сьенфуэгоса, ничего не желавшего в этой жизни с той же страстью, как вернуться на родину.

— Расскажите мне о нем, — таковы были первые слова Ингрид Грасс, едва она узнала, кто он такой, и какая дружба связывает Луиса с ее любимым. — Столько времени прошло! Вот уже больше года, как я его не видела.

— Когда я с ним расстался, он выглядел просто великолепно, — ответил Луис. — Стал еще сильнее и выше ростом, чем был, когда сел на корабль, море и приключения явно пошли ему на пользу. Этот парень... — он слегка задумался, подбирая нужное слово. — Нет, мужчина, и поистине великолепный.

Ингрид пристально посмотрела на него — и вдруг улыбнулась, больше глазами, чем губами.

— Полагаю, вы удивлены, что дама моего возраста и положения может испытывать столь сильные чувства к человеку, с которым ее так многое разделяет. Тем не менее, я вас не обманываю и хочу, чтобы вы сразу поняли — я готова отдать все на свете, даже жизнь, лишь бы его найти. Мне ничего не нужно: ни денег, ни титула, ни положения в обществе; все это ничего не значит по сравнению с надеждой увидеть его снова...

— Если я чем-то могу вам помочь... — со всей возможной любезностью ответил собеседник, без сомнения, окончательно покоренный такой глубиной ее чувств. — Я обещал Сьенфуэгосу, что сделаю все возможное.

Виконтесса на минуту вышла в соседнюю комнату и тут же вернулась, неся в руках маленькую шкатулку, которую поставила на стол.

— Это все, что у меня есть, — сказала она. — Эти украшения — единственное, что действительно принадлежит мне, потому что они достались мне в наследство от матери. Все остальное принадлежит моему мужу, а я ничего не хочу у него брать, — с этими словами она открыла шкатулку, предоставив гостю исследовать ее содержимое. — Я буду вам признательна, если вы воспользуетесь этими вещами, чтобы добыть мне место на борту одного из кораблей, а также приобретете все необходимое, что может понадобиться для новой жизни за морем.

— Я считаю это совершенно неразумным решением, сеньора, — последовал честный ответ. — Большинство пассажиров этих кораблей — военные, авантюристы самого низкого пошиба, и нищие мужланы, ослепленные блеском мифического золота. Подобный сброд — отнюдь не самая подходящая компания для порядочной дамы.

— Меня уже нельзя считать порядочной дамой, — просто ответила она. — Я перестала ею быть полтора года назад.

— Не лучше ли будет, если я отправлюсь туда и привезу его к вам? — спросил дон Луис. — Через пять или шесть месяцев вы могли бы встретиться в каком-нибудь укромном месте.

— Слишком долго ждать! — покачала головой Ингрид. — С тех пор как я увидела корабли и узнала, куда они идут, каждый час разлуки кажется мне бесконечно долгим, — она протянула руку и коснулась руки Луиса де Торреса. — Прошу вас! — взмолилась она. — Помогите мне сесть на корабль.

— Но это же просто безумие.

— Разве вы не видите, что я сошла с ума? — покачала головой немка. — Да, я сумасшедшая, но все же не слепая. И знаю, что здесь, в Европе, у нашей любви нет и никогда не будет будущего: слишком многое нас разделяет. Единственная надежда — там, в непостижимом Новом Свете, полном таких невиданных чудес, что союз двух столь разных людей не покажется невозможным.

Королевский толмач долго не сводил проницательных глаз с прекрасного и ясного лица, хотя вид у Ингрид был отсутствующий, словно ее мысли витали где-то очень далеко.

— Слишком много невероятных вещей мне довелось увидеть в последнее время, — произнес он наконец. — От горестного изгнания целого народа, приговоренного к вечным скитаниям, до открытия сказочных земель и невиданных племен, живущих на другой стороне величайшего из океанов. Но ничто — повторяю, ничто на свете! — не сравнится с силой вашей любви, — убежденно кивнул Луис. — Положитесь на меня, сеньора. Ничто не доставит мне большей радости, чем возможность препроводить вас в объятия Сьенфуэгоса.

— Когда отплывают корабли?

— Это знает лишь адмирал. Но я полагаю, это произойдет двенадцатого октября. Именно в этот день мы впервые ступили на остров Гуанахани, и я не удивлюсь, если он выберет именно эту знаменательную дату для начала нового путешествия.

— В таком случае, нельзя терять времени.

— Разумеется, — ответил Луис. — Но вы не волнуйтесь, я поговорю с мастером Хуаном де ла Косой, он тоже весьма ценит Сьенфуэгоса. Сейчас он командует одним из кораблей. Уверен, он не откажется нам помочь.

Уже собираясь уходить, он обернулся:

— Я буду держать вас в курсе.

Ингрид указала ему на стоящую на столе шкатулку.

— Не забудьте это! — попросила она. — Думаю, вам от нее будет больше проку.

Вне всяких сомнений, Луис де Торрес хорошо знал свое дело, а потому вместо того, чтобы продать драгоценности на острове, как поступил бы на его месте любой другой, предложил их в качестве заклада одному из ростовщиков, находившихся на борту. Это был еврей с Майорки по имени Фонсека, работавший на самого всемогущего Сантангела, банкира, чьими услугами пользовались короли и сам адмирал.

Часть полученных за украшения денег Луис потратил на покупку семян, уток, кур, кроликов, а также пяти молоденьких свинок, уже супоросых. Предусмотрительный толмач не сомневался, что большинству поселенцев, отбывших из Кадиса в бредовой надежде, что, едва прибыв в Новый Свет, они будут купаться в золоте, в действительности придется пахать землю и пасти скот. Ведь ему, как никому другому, было известно, что ослепившая мечтателей картина сказочных богатств, нарисованная Колумбом, не имеет ничего общего с действительностью — адмирал именно для того и рисовал эту картину, чтобы вдохновить энтузиастов отправиться за океан.

Оживление, вызванное прибытием необычайно большой эскадры, какие никогда прежде не появлялись в канарских водах, и активные поиски боеприпасов, людей и оружия, не могли не привлечь внимания тех, кто в это время сражался с последними гуанчами на Тенерифе, и едва до капитана Леона де Луны дошло известие, что корабли Колумба вернулись на Гомеру, он тут же поспешил вернуться в «Ла Касону».

Его резкость в отношении жены не оставляла сомнений, что он принял твердое решение.

— Если ты только попробуешь сесть на корабль, я тебя убью, — заявил он. — И во избежание худшего зла ты останешься в своей комнате до тех пор, пока не отчалит последний корабль.

— Когда отчалит последний корабль, тебе не потребуется меня убивать, — холодно ответила Ингрид. — Я покончу с собой.

— Сомневаюсь. Я хорошо тебя знаю. Твои религиозные убеждения не позволят тебе совершить самоубийство. Но даже если ты так поступишь, меня это не волнует. Я предпочитаю видеть тебя мертвой, чем в объятиях этого животного с гор. Боже! — в ярости воскликнул он. — Как бы я хотел вычеркнуть тебя из моего сердца! Как такое возможно, что я все еще люблю тебя, несмотря на то, как сильно презираю? Убирайся! Отправляйся к себе в спальню, потому что, если останешься здесь еще хоть на минуту — клянусь, я за себя не отвечаю!

Когда на следующий день ни о чем не подозревающий Луис де Торрес снова пришел в «Ла Касону», чтобы сообщить виконтессе де Тегисе, что мастер Хуан де ла Коса по старой дружбе с канарцем согласился уступить ей капитанскую каюту, он столкнулся лицом к лицу с обезумевшим от ярости виконтом, который прошипел ему прямо в глаза, что если еще хоть раз увидит шныряющим поблизости от его дома, то повесит прямо в одной из башен.

Луис де Торрес, после размолвки с Колумбом лишившийся должности королевского толмача, теперь участвовал в экспедиции как частное лицо и прекрасно понимал, что этот безумец вполне способен исполнить свою угрозу, а защитить его будет некому, и потому счел разумным вернуться на корабль, задаваясь вопросом, что теперь делать с двадцатью мешками семян, четырьмя здоровенными свиньями и дюжиной клеток с истошно клохчущими курами.

— На месте виконта я бы порубил вас на куски, — убежденно заявил Хуан де ла Коса, когда Луис рассказал ему о случившемся. — Прикоснуться к подобной женщине — всё равно что вызвать демонов.

— Она его не любит.

— Но она его жена. Это так грустно — пока ты рискуешь жизнью, пытаясь принести цивилизацию всяким дикарям, у тебя крадут то, что принадлежит только тебе. Если вернувшись домой я обнаружу, что жена спит с козопасом, я живьем шкуру с него спущу, — он немного поразмыслил и насмешливо поморщился. — Хотя в моем случае, думаю, речь может идти только о пастухе коров — моя жена сама весит как корова.

— Я обещал помочь.

— Кому?

— Им обоим, — пожал плечами Луис. — Он мне как сын, которого я всегда мечтал иметь, а она — та самая женщина, на которой я хотел бы жениться. И я чувствую себя не грязным евреем-сводником, а человеком, стремящимся соединить двух людей, который любят друг друга такой любовью, что я даже не верил, будто подобная есть на свете.

— Тогда оставьте все как есть, и эта любовь навеки останется столь же прекрасной, — скептически развел руками моряк. — Если они соединятся, то уже через пару лет горько об этом пожалеют. В большинстве случаев хорошие воспоминания предпочтительнее скверной реальности...

Три дня спустя, двенадцатого октября 1493 года, его превосходительство адмирал Христофор Колумб отдал приказ сниматься с якоря, и корабли, один за другим подняв паруса, взяли курс на юго-запад.

В эти минуты Ингрид Грасс, виконтесса де Тегисе, наблюдала за их отплытием с балкона своей спальни.

А капитан Леон де Луна, в свою очередь, наблюдал за ней из окна башни, задаваясь вопросом, какие мысли бродят в ее голове.

Когда последний парус скрылся за мысом Чайки, не осталось никаких сомнений, что эскадра вышла в открытое море, гонимая северо-восточным ветром, и повернуть назад ей будет теперь крайне сложно. Тогда капитан быстрым шагом пересек громадный особняк и вошел в комнату жены, где та неподвижно застыла в глубоком кресле, запер дверь и сухо приказал:

— Раздевайся!

Она молча подчинилась и осталась стоять в центре спальни, спокойная и холодная, как мраморная статуя.

Виконт медленно обошел ее вокруг, словно впервые в жизни созерцал это обожаемое тело, а потом резким жестом выбросил платье с открытого балкона.

— Отныне ты будешь жить, как скотина, каковой и являешься, — с этими словами он подошел к огромному шкафу, выгреб оттуда всю одежду и выбросил ее с балкона в сад. — Ты останешься здесь — совершенно голая, до тех пор, пока не попросишь прощения и не поклянешься, что навсегда забудешь эту проклятую тварь.

Он крикнул слугам, чтобы не прикасались к одежде, которую ветер уже разбросал по траве и розарию, и вышел из комнаты, оставив Ингрид рыдать в одиночестве.

Но Ингрид Грасс, виконтесса де Тегисе, плакала не от перенесенного унижения, а лишь потому, что корабли скрылись на горизонте и, возможно, пройдет еще год, прежде чем новая экспедиция отправится в желанный путь на запад.