Сыновья полков

Войцех Козлович ДЕРЕВЬЯ, ИЗ КОТОРЫХ ВЫРАСТАЕТ ЛЕС

Сначала был зеленый мир. Великолепная, буйная глушь Рудницкой пущи, где отец Янека работал лесничим. Электричество сюда не провели, и вечера освещал теплый свет пахнущих смолой лучин. Новости о происходящих в мире событиях узнавали сами в отдаленных Олькенниках, где находилось управление лесничеств, почта, несколько магазинов.

В школу Янек должен был ходить за семь километров, летом босиком, так как ботинки быстро изнашивались. Он привык к таким переходам, сопровождая отца в его бесконечных походах через пущу. Именно лес и стал для Янека первым ярким образом в жизни.

— Нужно заботиться о каждом дереве, — слушал Янек монолог лесничего, который внимательно разглядывал молодые ростки в лесном питомнике. — Особенно о молодых деревьях. Ведь именно из них и вырастает густой, устойчивый против бурь лес…

Целыми днями Янек пропадал в зеленых зарослях. Наблюдал буйную жизнь леса над тихими водами речки Меречанки. Первые слова о родине связывал он с лесным урочищем, которое окрестные жители называли «Шумайтис». Здесь легендой оживали повстанцы 1863 года, которые в этой глуши имели свои убежища. Они стали героями внутреннего мира Янека — мира, который могло нарисовать только его детское воображение.

Но внезапно пришлось оставить эти места. Наступили трагические дни сентября 1939 года.

Абстрактное до сих пор для Янека понятие «враг» стало конкретным на небольшой станции Танненберг. Именно сюда вышвырнули из железнодорожных вагонов семью лесничего Козыры, которая ехала к своим родным под Варшаву. Шли, спотыкаясь об узлы с поспешно собранными пожитками, подгоняемые гортанным непонятным криком. Из-под надвинутых на лоб касок лица конвойных не были видны. В любой момент могли раздаться выстрелы из автоматов. Напрасно Янек искал хоть что-то человеческое в лицах конвойных, какой-либо жест сочувствия или помощи — его взгляд натыкался на барьер жестокой, безразличной ненависти.

Ночи в тесном бараке не приносили сна. Темноту за окном прорезали прожектора сторожевых постов, лаяли собаки патрульных…

Свобода была отделена колючей проволокой. Раз в день ходили к лагерной кухне за пустой баландой. Неподалеку за усиленным кордоном постов был другой лагерь.

— Боже мой, ведь это же наши парни! — услышал Янек шепот матери.

Янек часто пробирался к ограждению, долго смотрел на солдат в польских мундирах, без знаков различия, без оружия.

Однажды он увидел, как эта беспомощная, истощенная масса пленных внезапно вскочила по стойке «смирно», выравняла свои ряды, мимо которых шел высокий седой мужчина.

— Это генерал! — услышал Янек чей-то голос.

Страшным было сравнение этого лагеря с созданным детским воображением лагерем повстанцев 1863 года в урочище «Шумайтис».

— Грюнвальд… Грюнвальд, — шептал тогда он упорно, ища в этом слове защиту от огромной несправедливости, разрушавшей тот спокойный детский мир у берегов речки Меречанки.

Вскоре в лагерь начали прибывать новые колонны пленных. Среди них были французы и бельгийцы, негры из отрядов сенегальских стрелков.

В какой-то степени им-то и была обязана свободой семья Козыры: ее отпустили домой, чтобы освободить место для все еще прибывавших на платформу Танненберга длинных эшелонов с пленными.

Глядя на эту многоязыкую массу солдат побежденных армий, Янек удивлялся:

— Так это не только мы, мама?

Варшава, куда они приехали, была похожа на тот лагерь для пленных, только намного большего размера. Те же самые каски с черным орлом, насторожившиеся пулеметы и автоматы, в любой момент готовые ударить струей огня, пронзительный вой полицейских машин на мгновенно пустевших улицах.

И все же город пытался жить. Длинные очереди перед магазинами, нищенские базарные сделки, измученная толпа на улицах. Однажды отец сказал Янеку:

— Завтра пойдешь в школу…

Мальчик не понял.

— Как это, ведь война? — промолвил он наконец.

Отец покачал головой:

— Война — это дело взрослых…

Для Янека слова эти прозвучали как-то неубедительно.

На здании бывшей гимназии Гижицкого на Вежбне, далеком предместье Варшавы, оккупанты прибили табличку: «Обязательная профессиональная школа № 7». Но за вывеской гитлеровских властей в школе продолжали преподавать строго запрещенные предметы. Это грозило концлагерем как учителям, так и ученикам. Преподавались история, география, польская литература. Занятия вели такие замечательные педагоги, как доктор Роман Качоровский или доктор Роман Зелиньский из довоенной Главной школы сельского хозяйства. Янек изучал тайные «комплекты» — так тогда называли преподавание запрещенных гитлеровцами предметов.

«Комплекты» были своего рода ступенькой к конспиративной харцерской организации. Паренек быстро оказался в ее рядах. Но в «Обязательной профессиональной школе № 7» действовала не только подпольная харцерская организация. Школьный товарищ Янека Масловский (подпольная кличка Эвек) стал позднее солдатом батальона Чвартаков[8] Гвардии Людовой, Рысек Свебода имел контакты с подпольной организацией Польской рабочей партии (ППР).

В школе Козыра был Янеком, когда же сразу потом начинался сбор, его называли Рафалом, позднее у него была также кличка Терчин. На сборах изучали оружие, топографию, связь. Иногда под предлогом сельскохозяйственной практики совершали загородные выезды с субботы на воскресенье для занятий по боевой подготовке.

Часто Рафал ездил как связной в Белостокское воеводство, не раз перевозил оружие в Келецкое воеводство или в окрестности Ченстохова. Харцеры из Островца-Свентокшиского научили его хорошему способу укрывать опасные посылки. Он брал буханку деревенского хлеба, осторожно отрывал снизу корку, вынимал хлебную мякоть и на ее место вкладывал пистолет или боеприпасы. Потом тщательно снова прикреплял корку, посыпал ее толстым слоем муки, чтобы скрыть следы, и отправлялся в путь.

Однажды он шел с таким багажом по перрону Западного вокзала и в молчащей толпе пассажиров приближался к выходу, где стояли бдительные баншутцы — железнодорожные охранники. На коротких поводках они держали овчарок, которые принюхивались к проходящим мимо пассажирам. Один из «черных» (так называли немецкую военную железнодорожную охрану по цвету мундиров) был особенно известен своей жестокостью и зверством. Он стоял развязно, этот высокий, стройный, с тонкими красивыми, почти девичьими чертами лица тип. У него было резко контрастировавшее с его характером прозвище Девица, данное ему варшавской улицей. Позднее его настигнут меткие выстрелы по приговору, вынесенному ему борющейся Польшей. В этот день оккупации Девица стоял на переполненном людьми железнодорожном перроне, а плывшая навстречу ему плотная толпа пассажиров перед ним внезапно разделялась, как течение реки, наталкивающееся по пути на неожиданное препятствие. Маленький худенький парнишка был частью этой изголодавшейся, подгоняемой криком и удерживаемой в повиновении дулами автоматов людской массы, запуганной, но не покоренной. Но его вырвал внезапно из этой плотной толпы точный прыжок пса, из полуоткрытой пасти которого слышалось глухое рычание.

Янек попятился назад, но овчарка уцепилась за чемодан, который он нес. Девица, слегка ухмыляясь, подозвал Янека к себе небрежным жестом:

— Покажи!

Замки не хотели открываться. Прямо перед лицом склонившегося Козыры маячила злая морда овчарки.

Какой-то залатанный свитер, несколько яблок и большая буханка ржаного хлеба. Девица словно нехотя ковырялся в этом скромном содержимом чемодана стволом автомата. Наконец равнодушное «Пошел вон!» втолкнуло обратно испуганного парнишку в безликую толпу варшавского вокзала, в которой можно было скрыться.

С этого момента Янек больше не смазывал маслом перевозимое им в буханках хлеба оружие. Правда, через несколько часов оно покрывалось налетом ржавчины, но легче было потом потратить немного времени на чистку оружия, чем подвергаться риску. Именно масло, которым был смазан пистолет, учуяла овчарка Девицы в пахнущей тмином буханке…

Однажды домой не вернулся отец. Янек знал, что он был участником движения Сопротивления. Ждали его долго, но напрасно. Мальчик знал один из главных принципов борьбы с врагом: место выбывшего из рядов должен занять другой. Об этом говорила когда-то зимними вечерами в Рудницкой пуще почтенная бабушка, помнившая времена январского восстания 1863 года…

Рассказав об отце только командиру отделения после сбора, Янек решительно заявил:

— Теперь моя очередь.

В один из июльских дней он получил приказ отправиться в Келецкое воеводство. Пункт связи находился в лесничестве Еленец. Стояла жара, и жаль было возвращаться к угрюмой, придавленной оккупацией жизни города. Вспомнились беззаботные дни «лесного детства», путешествия с отцом через пущу кабаньими тропами, многочасовое ожидание серны у лесного источника, деловитый стук дятла в знойный полдень.

«Устрою себе один денек каникул», — подумал Янек, засыпая ночью на пахнущем сене в риге. Его разбудил чей-то голос. В полусне Янек стал искать спрятанный под головой пистолет, запихивая его еще глубже в солому.

— Ну, поднимайся! — поторопил его певучий голос. Мальчик заморгал глазами: «Спится мне или что?!» Высоко, под крышей риги, на стропильной балке сидел какой-то веселый парень с автоматом в руках и соломенной шляпой на голове. Выглядел он настолько комично, что Янек поперхнулся от смеха. Вскоре они подружились с Антоном из советского партизанского отряда, который остановился в лесничестве.

Козыра, однако, не выдал цели своего пребывания.

— Я приехал на школьную практику, — сказал он, протягивая советскому командиру свое удостоверение. Русский отрицательно махнул рукой. Его больше интересовало положение в Варшаве, и он долго расспрашивал об этом Янека.

— Во время нашего пребывания не покидай лесничества, — передал Янеку просьбу командира хозяин соломенной шляпы. Русские были прекрасно вооружены. Янек с интересом рассматривал автомат ППШ, восхищался скорострельностью «Дегтярева» и пробивной мощью противотанковых ружей. Советские партизаны охотно давали ему пояснения. А кто-то из них, увидев, как он ловко обращается с автоматом, сказал Янеку:

— Ты говоришь, друг, что приехал сюда на практику? — Потом усмехнулся: — Ты скорей охотник, чем ученик…

Вскоре к ним подошел командир:

— Ты не хотел бы что-нибудь сделать для нас?

А через несколько минут Антон отвез Янека на бричке на опушку леса.

— Здесь буду ждать тебя… — сказал он.

До Островца-Свентокшиского было километра четыре. Маленький городок, несмотря на июльский зной, был полон движения. Тянулись военные грузовики, из-под гусениц танков, двигавшихся по мостовой, сыпались искры. В тени деревьев упорно боролись со сном усталые немецкие солдаты. У Янека была хорошая память — не зря в оккупированном городе он вырабатывал навыки наблюдать и запоминать. Его интересовали номера полков, эмблемы воинских частей, он пересчитывал стоявшие на рыночной площади «пантеры». Янек вышел на перрон железнодорожной станции и стал смотреть, как на длинные вагоны-платформы немцы затаскивают машины.

— Эвакуируют металлургический завод, — почувствовал Янек злость в чьих-то словах.

Вернулся в лесничество он вечером. О нем уже начали беспокоиться.

— Спасибо, союзник! — прозвучало как похвала.

В Варшаву Янек возвратился вовремя, незадолго перед началом восстания. Место сбора по тревоге его взвода из 3-й роты находилось в Праге. Оружия было не много: один ручной пулемет, три автомата, одна винтовка, три нагана, два парабеллума, два пистолета бельгийского производства, «вальтер», польский пистолет «вис» и пистолет Янека. И все это приходилось на шестьдесят пять бойцов. Между прочим, ни один из них еще не достиг призывного возраста.

Бои в Праге продолжались только три дня. Повстанцы атаковали немцев на Бялоленцкой улице, парализовали движение на железнодорожной станции Варшава — Прага. Однако вскоре вражеские танки оттеснили их за город к привисленским лугам. Отряд повстанцев отошел, оставив навсегда Юрека Кантарского, документы которого не раз будут выручать Янека из затруднительных ситуаций.

Расположились в окрестностях Яблонной и стали пытаться переправиться на левый берег Вислы. Даже ночью видели его перед собой: он ярко светился высоким пламенем, отражавшимся в мрачном небе. Но немцы были бдительны. Совсем некстати их патруль наткнулся на ребят из взвода, когда они покупали у крестьянина хлеб, помидоры и молоко. А когда немцы нашли на дороге тело своего унтер-офицера, застреленного Миреком, командиром отряда Янека, оккупанты решили устроить в окрестностях облаву.

Стычка с немцами произошла в конце сентября под Хошувкой. Была ночь. Янек нес ручной пулемет со своим вторым номером Ареком.

Все произошло в течение доли секунды. Тени деревьев над дорогой внезапно дрогнули, стали гуще и плотней, раздался пронзительный крик: «Хальт!» Короткая автоматная очередь, прервавшая тишину, пригнула Арека и Янека к земле. Темноту разорвали взрывы гранат. Дождь оторванных листьев медленно сыпался с крон деревьев.

На дороге остались лежать трое немцев. Их скосил огнем Янек. Зелень кустов скрывала еще четырех убитых немцев. Ребята из повстанческого взвода потерь не имели. Все глубоко вдыхали свежий воздух, который шел со стороны Вислы. Издалека непрерывным гулом взрывов приветствовала своих одиноких солдат восставшая Варшава.

Еще раз, в Домбрувке-Шляхецкой, попытались переправиться через Вислу. Рыбаки дали лодку, но огонь гитлеровских пулеметов бдительно охранял гладь воды. Пришлось повернуть назад.

Однако от намерения попасть на другой берег Вислы не отказались. Решили переправиться на Чернякув с другой стороны — от Саксонского парка. По одному пробирались через центр Праги, забитый отступающими с востока войсками оккупантов. За несколько дней до этого, прислушиваясь к отголоскам битвы, кто-то из ребят сказал с удивлением:

— Это не из Варшавы!..

Артиллерийская канонада, доносившаяся с востока, говорила о приближении советского фронта. Его близость позволила наконец их взводу в одну из ночей обмануть бдительность немцев. Перебравшись на чернякувский берег, усталые, промокшие, стали карабкаться вверх. Доложили о своем прибытии в штабе полковника Радослава. Еще одна радость: встреча с товарищами из роты, которая пришла сюда из Старого Мяста через центр Варшавы. И это была последняя радость, ибо каждый минувший час забирал остатки боеприпасов, продовольствия, лекарств. И надежд.

Солдаты Войска Польского, которые с большими потерями переправились через Вислу, не могли уже ничего спасти.

Янек не забудет эту ночь с 23 на 24 сентября. Сначала остов судна «Байка» немного защищал от обстрела немцев. Но дальше была уже только водная гладь Вислы. Ветер рассеивал клубы дымовой завесы, которая висела над рекой, словно утренний туман. До рассвета было еще далеко, когда днище лодки зашуршало о песок пражского берега.

Еще не успел Янек отоспаться, когда пришел приказ:

«…Сегодня, когда на нашу территорию вступило регулярное Войско Польское, считаем своим солдатским долгом вступить в это войско, чтобы под командованием генерала Роля-Жимерского и руководством Польского Комитета Национального Освобождения нанести последний удар захватчикам. Да здравствует свободная, сильная и демократическая Польша!

Командующий округом Армии Крайовой Прага подполковник Анджей».

Военная комиссия, расположившаяся в здании бывшей школы на Бялоленцкой улице, приняла в ряды возрожденного Войска Польского капрала Армии Крайовой Яна Козыру.

24 сентября на рассвете перебрался Янек из охваченной огнем Варшавы на правый берег, и уже тот же самый день — 24 сентября 1944 года — вписали ему как день начала службы в Войске Польском. Он видел, что офицеры комиссии подозрительно приглядываются к его мальчишескому лицу. Не моргнув глазом, он назвал дату своего рождения, прибавив себе два года, чтобы не отослали в школу, как нескольких его ровесников.

Шли колонной в казармы в Рембертув, когда подъехал студебеккер. Янек увидел какого-то капитана с черной бородой, который кричал, обращаясь к солдатам:

— Мне нужны специалисты!.. — Заинтересовавшиеся подошли поближе, чтобы услышать: — Плотники, слесари, столяры…

Кто-то сказал громко:

— А что это за «купец»?!

Раздался смех. Янек отпрянул, толкнул Боруту, Чарта и Свиста, своих товарищей по повстанческой роте, с которыми вместе вступил в Войско Польское.

Они подошли к грузовику.

— Вы к саперам, детки?! — удивился добродушно капитан Мацулевич, заместитель командира батальона. Это он был «купцом», который искал добровольцев в свою часть.

— Мы минеры. — Янек сделал вид, что не услыхал пренебрежительного обращения.

— Минеры? — недоверчиво переспросил офицер. — А тол знаете? — неожиданно обратился он к Козыре.

— Тол не знаю, а тротил знаю, — не растерялся паренек.

— А какие бывают взрыватели? — продолжался экзамен.

— Механические, с часовыми механизмами, химические, — отвечали, перебивая друг друга, Борута и Чарт. Казалось, что капитан был убежден. Он заулыбался паренькам, и тогда Янек начал «атаку»:

— Из взрывчатых материалов знаем также пластик…

Мацулевич повертел головой:

— Интересно… А что это такое — пластик?

— Мнется, как пластилин, английский, с большой взрывной силой, — перечислял Козыра, как во время занятий, и продолжал: — Есть еще американский, с характерным запахом испорченного миндаля.

— Где же это вы научились подрывному делу? — прервал его капитан.

— В школе подхорунжих, — ответил Янек, вытянувшись по стойке «смирно».

Вот таким образом на подваршавском шоссе Янек и его товарищи стали солдатами 2-го отдельного саперного батальона 2-й дивизии имени Яна Генрика Домбровского. Они положили начало воссозданию 1-го взвода 1-й роты. Из его бывших бойцов никто не возвратился из десанта на жолибожский плацдарм…

Дни проходили в учебе, в подготовке к наступлению. Люди узнавали друг друга. Были они из разных мест, имели различное происхождение. Нужно было преодолеть не одно предубеждение, проявить много доброй воли, чтобы доверять друг другу. Командир роты Иван Смирнов был русским, родом из далекой Коми. Хорунжий Леон Юсиньский был подофицером довоенной армии, замечательным сапером-подрывником. Сержант Стефан Летки — коммунист, горняк из французских шахт. В сентябре 1939 года приехал в отпуск к семье на родину в деревню Цетуля…

Янека назначили командиром отделения. Все его подчиненные были родом из одной деревни Добровляны.

Разместились в предместье Варшавы, совсем рядом с Вислой. Небо над городом уже давно погасло. Иногда казалось, что в этой тишине слышно, как летят снежинки, которыми покрывала землю наступившая зима. Янек временами пытался найти в далекой панораме руин тот дом на Мурановской, который он оставил в знойный июльский день.

— Когда же наконец двинемся?! — набросился он однажды с этим вопросом на замполита. Наступила тишина, в которой чувствовалось напряжение. Этот вопрос волновал всех уже давно. Тогда раздался серьезный, чуть насмешливый голос Стефана Летки:

— Что это ты, Козыра, такой быстрый? Тебе захотелось завтра же идти в наступление?

В воскресенье никто в батальоне не получил увольнительной. Теперь все понимали: ждать осталось недолго.

В третий раз Козыра форсировал Вислу по льду, со стороны Жолибожа. Паренек ехал на самоходке. Всех варшавян распределили по атакующим столицу частям. Янек был назначен во 2-й отдельный самоходный артиллерийский дивизион в качестве проводника-разведчика.

Ехали медленно по белой пустынной улице. Со стороны фортов Цитадели доносилась пулеметная стрельба. Приближались к виадуку возле Гданьского вокзала. Он был цел. Самоходки, зацепляя гусеницами землю, осторожно съезжали с насыпи. Виадук объезжали низом, пересекая железнодорожные пути. На другой стороне остановились.

— Минутку! — Паренек стал карабкаться по откосу к пролетам моста. Тяжело дышал, проваливаясь в глубокий снег. Уже издалека он заметил подвешенные грузы. Осторожно Янек пробрался по стальной перекладине пролета к ящикам с динамитом. Одно движение ножницами — и детонирующий шнур обезврежен. Осторожно, не спеша он вынимал взрыватели из зарядов. Руки мерзли, мороз пронизывал его до костей. Янек еще раз тщательно проверил все, прежде чем возвратился в свой дивизион.

По радио получили приказ сосредоточиться в районе улицы Маршалковской. Многие из солдат впервые видели столицу. Командир показал Янеку на плане города:

— Должны выйти к этой точке…

Гусеницы самоходных установок поднимали тучи снега. Козыра согревался кофе из чьей-то фляжки.

— Приглашаю сегодня на обед «Под букетом», — пообещал он солдатам.

— Что это значит — «Под букетом»? — спрашивали они, стараясь перекричать скрежет гусениц.

— Я поведу вас в отличный ресторан! — объяснил он с гордостью.

А потом Янек стоял в тишине, смотрел на обожженные взрывами бомб от крыш до подвалов дома, на остатки железной кровати, поскрипывающей на ветру на краю многоэтажной пропасти, на своих боевых товарищей, отворачивавшихся в сторону, когда он искал их взгляды.

Но когда он возвратился к самоходке, кто-то ободряюще потрепал его по плечу, а кто-то сказал, держа в руках банку тушенки и самогон:

— Ну, этот первый обед в Варшаве, младший сержант, организуем тебе мы.

— Спасибо, союзники! — попытался он улыбнуться, и вспомнились ему внезапно лесничий домик в Келецком воеводстве и те же самые слова, которые он услышал тогда от советских партизан.

Он уже был спокоен, когда шел на Мурановскую. Здесь тоже была тишина. На белом снегу ни одного следа, видно, уже давно никто здесь не проходил. Янек нашел кусок железа и на опаленной пожаром стене нацарапал свою фамилию и цифру 74 157 — номер своей полевой почты.

Когда он возвратился в батальон, его встретили новостью: завтра военный парад! Он не поверил:

— В Варшаве?!

Их саперная часть получила задание в течение ночи поставить почетную трибуну для правительства и командования.

Поехали на Иерусалимские аллеи, когда уже совсем стемнело.

Мостовая была перегорожена остовом сгоревшего трамвая. Их батальонный ЗИС не мог его оттащить, поэтому пошли к советским танкистам, которые отдыхали поблизости. Тридцатьчетверка быстро очистила дорогу. Когда оттаскивали сгоревший вагон в сторону Познаньской улицы, увидели группу солдат. Они окружили нескольких жителей города, которые дожидались своих освободителей, укрываясь среди руин.

Доски для трибуны Янек достал на каком-то складе в отдаленном районе города — на Воле. Рано утром трибуна была готова, но выглядела она неприглядно.

— Где бы взять что-нибудь для украшения? — задумался паренек, глядя на скелеты сгоревших домов. Вдруг ему вспомнился путь, по которому они ехали через район Жолибожа.

Вскоре трибуна, великолепно украшенная коврами, которые нашли в опустевших виллах офицерской колонии, ждала гостей.

Козыру назначили во взвод охраны. Их грузовик ехал от понтонного моста в голове колонны правительственных машин. Грузовиком управлял рядовой Стефан Маласюк, рядом сидел командир батальона майор Петкевич. Янек же стоял на ступеньках студебеккера. На шоферской кабине был установлен «Дегтярев».

Ехали медленно, улицы были еще плохо расчищены, поземка швыряла в лицо снег. Янек, склонившись набок, внимательно смотрел на мостовую. Неизвестно откуда в мертвом до сего времени городе стали появляться люди. Через груды камней одна за другой брели группы людей.

Это произошло возле Беляньской улицы, у разваленной стены бывшего банка. Именно здесь Янек неожиданно увидел свою мать. Он окликнул ее. Женщина оглянулась, но машина продолжала ехать дальше. Солдат на ступеньке беспомощно махал рукой.

Женщина, спотыкаясь, побежала прямо по снегу вдоль медленно ехавших автомашин с делегацией.

— Сынок!.. Янек!.. — несся вслед за ним зов, в котором звучала такая мольба, что колонна машин остановилась. Из переднего виллиса медленно вылез генерал в шинели с каракулевым воротником и встал на мостовой между пареньком и бегущей женщиной. Спотыкаясь в снегу, Янек подошел к Роля-Жимерскому:

— Гражданин генерал, капрал Ян Козыра! Прошу разрешить поздороваться с матерью.

Все это он выпалил на одном дыхании, словно боясь, что волнение через мгновение стиснет ему горло.

Роля-Жимерский отдал честь, а потом протянул ему руку:

— Поздравляю со счастливой встречей! — кивнул головой и, отойдя в сторону, стал смотреть на далекую колоннаду сожженного Большого театра.

Так мало было времени для встречи! Уже буквально через несколько мгновений колонна вновь двинулась вперед. Капрал Козыра опять стоял на ступеньках едущего впереди студебеккера.

И ведь именно тогда, в Варшаве, могла окончиться для него война. Во время пребывания в расположении у сына мать совершенно неумышленно выдала действительный возраст Янека.

— В школу! — пробасил бородатый Мацулевич, вспомнив первую встречу с «молокососами». И, наверное, этим бы решением все закончилось, если бы не внезапная тревога, прервавшая все текущие дела: был получен приказ двинуться в направлении Померанского вала.

Тяжелый, форсированный марш. Часто без горячей пищи. Всегда слишком короткий сон — то в какой-нибудь халупе, то на сеновале… Сожженные танки возле дорог. Тела павших, ожидавшие погребения. Недоверие живых, ранившее, как пуля:

— Вы действительно поляки?!

Маленькая деревушка возле Быдгощи. Обнищавшие, понурые люди. Невдалеке замок, подпираемый белыми колоннами. Чей? Пана барона. А земля? Пана барона…

Янек говорил. Об аграрной реформе, о земле для всех, о хлебе для всех. Он чувствовал, что людям очень нужны эти слова.

Жители принесли солдатам картошку в мундире, вытащили остатки капусты из бочки. А когда Янек уже дремал, кто-то несмело потянул его за рукав мундира:

— А школа?.. Школа тоже для всех?

Потом был танковый десант под Мирославцем. Автоматчики на тридцатьчетверках. Не много их уже осталось в танковой бригаде имени Героев Вестерплятте. Вскоре на близлежащих полях вновь запылали тридцатьчетверки, растапливая своим жаром февральский снег. В чистом морозном воздухе далеко разносился грохот взрывов. Казалось, что небо валится на голову от мощной волны пикирующих бомбардировщиков. Пулеметный огонь самолетов выискивал бойцов на белом поле. Но они упорно ползли вперед через пахнущие едкой гарью воронки от бомб, через тела погибших товарищей, преодолевая собственную слабость и обычный человеческий страх. Ползли, пока не достигли этих прусских домиков и не ворвались на улицы городка, встретившего их поднятыми руками побежденных гитлеровцев.

— Еще несколько дней назад они были в Бельгии, — сказали потом о них Янеку в штабе.

Теперь надо было перестраиваться: днем отдыхать, а ночью нести саперную службу. Фронт словно окопался в снегу, накапливал силы. Иногда прокладывали путь через минные поля своим разведчикам, часто проникали на территорию врага, ставя там смертоносные ловушки. Порой, совершенно изнуренные, тащили по снегу большие противотанковые мины к немецким позициям.

Однажды Козыра со Стасиком Юхневичем долго не возвращались из ночного патрулирования. Их встретили озабоченные лица товарищей.

— Что, уже шестой час? — удивленно спросил Янек. Не мог же он признаться, что где-то там на предполье, под колючей проволокой, они горячо спорили о… воспитательных задачах харцерства.

А потом была эта узкая полоса пляжа под Дзивновом. Увидел Янек море впервые. Как и другие, набрал воды в каску.

— Соленая… — сказал он убежденно.

Однажды, когда вернулись с прочесывания окрестных лесов в поисках рассеянных гитлеровских солдат, Янек получил новый приказ. Уже редко чему солдаты удивлялись, но на этот раз задание было действительно необыкновенное:

— Засеять четырнадцать гектаров земли!

Все хотели взяться за эту работу. Она была как бы предвестником близкого конца войны. В поле вышли с трофейными лошадьми, кому-то удалось запустить оставленный немцами трактор, который настойчиво вспарывал тяжелую влажную землю. На освещенном солнцем поле искали жаворонка, но, видно, было еще слишком рано…

Солдаты тоже слишком рано радовались умолкнувшей войне. В день присвоения звания плютонового Козыре батальон саперов поспешно грузился на автомашины. Было начало апреля. Чувствовалась близкая весна. Выгрузились у какой-то реки, в полной тишине занимали позиции. Потом пришел политработник и сказал коротко:

— Это Одра, ребята…

Река текла быстро, широко разлившись весенним половодьем. Пятнадцатилетний плютоновый вспомнил тот лагерь, возле Танненберга, тяжелую, беспросветную жизнь пленных польских солдат, седого генерала, как бы сгорбившегося под тяжестью поражения…

С утра до ночи, и даже ночью, привозили доски из отдаленных лесопилок, сколачивали десантные лодки, смолили пахнувшее лесом дерево. Потом лодки потихоньку подтаскивали в густой кустарник, как можно ближе к реке. С большими усилиями вручную двигали тяжелые металлические понтоны для наведения моста, потому что шум моторов автомашин мог выдать противнику подготовку к форсированию Одера.

А потом ночь внезапно заполыхала красными зарницами, но это не был еще рассвет, хотя часы командира показывали 4 часа 45 минут утра. Янек смотрел в небо, забыв о промоченных в прибрежных кустах ногах, на огневой вал артподготовки. Одна за другой набегали горящие волны огня и разбивались о тот, еще немецкий, берег. Козыра видел немало боев, участвовал во многих наступлениях, но никогда не забудет этого огненного рассвета над апрельским Одером.

Потом двинулись и они. Забрасывали «максимы» и «Дегтяревы» в лодки, а сами вскакивали в них уже в воде, чтобы как можно скорей достичь противоположного берега. Двое Болеков, Шарапо и Радзишевский, сидя на веслах, боролись с течением, Янек управлял рулем. Одними из первых они вскарабкались на молчавший противопаводковый вал, осмотрелись. Немцы, видно, отступили от артиллерийского огня, сокрушавшего дзоты так, словно они были сооружены из спичек.

Козыра подал своим сигнал. Под прикрытием пулеметного огня они бросились вперед. На их пути вырос какой-то бункер с торчавшей вверх трубой от печки. Со всех сторон доносился крик атакующей пехоты.

— Вылазь кто живой! — закричали они, медленно приближаясь к разбитому бункеру. И тогда перепаханная снарядами земля внезапно ожила несколькими поднятыми вверх руками. Потом опять руки, и опять… Заросшие лица из-под надвинутых на лоб касок. Рваные, грязные мундиры.

Радзишевский обыскивал поочередно пленных. Их было семеро.

— Больше никого нет? — Янек жестом показал на бункер. Немцы молчали, только один угрюмо покачал головой.

— Шарапо! — обратился Козыра к товарищу. — Брось-ка гранату в трубу!

Было хорошо слышно, как граната стукалась о металлические стенки дымохода, который через мгновение задрожал приглушенным взрывом.

Ждали в напряжении. Козыра посмотрел назад. Над польским берегом пояс света становился все шире.

Кивнул Болеку:

— Еще одну!

Новый взрыв на этот раз выбросил трубу из бункера.

— Пожалуй, хватит! — решил Янек, подбегая к входу в дот. Посмотрел внутрь. Оттуда ударил тяжелый запах гари. Всюду валялись куски цемента, погнутый взрывом пулемет, остатки какого-то стола, на которых лежали тела убитых…

Вновь переправлялись через реку на свою сторону. На этот раз откуда-то сбоку их настиг огонь немецкого пулемета. Крик кого-то из пленных «На помощь!» приглушило одно движение весла Болека Шарапо. Когда добрались до берега, было уже светло. Немцев отправили в штаб батальона. Это были первые пленные на участке дивизии. Командир сердечно обнял паренька:

— Представляю тебя к награде!

Слово свое сдержал. Через несколько дней после окончания войны на полевом аэродроме под Берлином генерал Поплавский вручил Яну Козыре Крест Храбрых.

Получил он его заслуженно. Еще семь раз переплывал Одер на понтоне. Под Ораниенбургом шальная мина отправила его в госпиталь. Но лежал он там недолго. Догнал свой батальон на Эльбе. Принимал участие в последней, мирной уже переправе — на другом берегу ждали их американцы…

Шел 1948 год, когда выпускник лесного лицея в Клодзке получил повестку явиться в военкомат. Молодой парень пытался что-то объяснить писарю в канцелярии, но ефрейтор резко оборвал его:

— Раздеться на медицинскую комиссию! Без разговоров!

Тогда Янек стал спокойно ждать, пока ему не был задан вопрос:

— Фамилия призывника?

— Козыра.

— Имя?

— Ян. — А потом добавил: — Подпоручник запаса. Два года в движении Сопротивления. Семь месяцев на фронте. Имею Крест Храбрых.

С улыбкой слушал Янек слова извинения. Смотрел на молодых парней, стоявших вокруг, своих ровесников. Прошло три года после войны. Только теперь одногодки Янека Козыры шли в армию.

Вот памятные реликвии пройденного пути. Фотографии, документы, награды. Удостоверение бойца батальона «Зоська» с номером 43 и пястовский орел[9] с конфедератки солдата саперного батальона, Крест Заслуги с Мечами за переправу с пражского берега на борющийся Чернякув и Командорский Крест ордена Возрождения Польши, которым были отмечены послевоенные заслуги Яна Козыры. Есть также объемистый труд с его фамилией на обложке: «Лесная защитная полоса верхнесилезского промышленного округа — проект и реализация». Тема, поднятая в этой магистерской работе Козыры, явилась предметом рассмотрения на заседании Совета Министров ПНР. Ее большое народнохозяйственное значение было подтверждено специальным решением правительства. О ней часто пишут ежедневные газеты:

«Работники лесничества Катовицкого округа выполняют огромную задачу, связанную с созданием лесной защитной полосы верхнесилезского промышленного округа… В частности, проводится замена массивов хвойных лесов на лиственные, более стойкие по отношению к дыму и запылению…»

Информацию в прессе дополняет директор Катовицкого округа государственных лесов Ян Козыра:

— Наш план предусматривает создание высокого зеленого пояса вокруг четырнадцати городов верхнесилезского промышленного округа.

Козыра улыбается:

— В первые месяцы после войны, будучи сапером, я разминировал именно эту территорию нынешнего верхнесилезского промышленного округа…

Я думаю о возвращении Яна Козыры в этот зеленый мир, от которого его когда-то оторвала война. И вспоминается мне его отец — лесничий из далекой Рудницкой пущи, который так хорошо сумел передать сыну первые знания о жизни в незамысловатом, но мудром рассказе о молодых деревьях, из которых вырастает устойчивый перед бурями лес.