Сюжеты Ельцинской эпохи

О языковом космополитизме и речевом низкопоклонничестве Нормы речи и гражданственности. 1997 г

Официальная телерадиокомпания объявила давеча о двух своих акциях — украинском концерте в Ростове и интервью белорусского президента на «Дон-TP». Объявления донскими дикторами были сделаны на русско-украинском и русско-белорусском языках.

С экрана было объявлено, что в Ростов приезжают «популярные в Украине» исполнители. «В Украине» — звучит в эфире достаточно часто. Но так обычно говорят украинские собкоры российских телеканалов.

Желание украинцев переиначить русскую речевую традицию («на Украине») понятно: «в Украине» как бы подчеркивает независимый государственный статус Украины, тогда как «на Украине» передает, скорее, пространственное значение (сравните: на Кубе — на острове Куба, на Руси, на Ставрополье). <…>

Дальше: если говорить по-русски, то Лукашенко все-таки президент Белоруссии, хотя сами братья-славяне называют свою родину не иначе как «Беларусь». И это их святое право. Но наша-то Родина — Россия, и говорим мы, слава Богу, от рождения по-русски.

Если же повторять все иноязычные (пусть даже и близкоязычные) топонимы и самоназвания, штурмующие русский язык по той причине, что представители бывшей «семьи народов» хотят отомстить бывшему «главе семьи», то надо еще признать родными такие слова, как «Кыргызстан», «Алматы», «Башкортостан» и т. д.

Венцом артикуляционных экспериментов над родным языком должно стать слово «Хальмг-Тангч». Это Калмыкия. Однажды один из руководителей российского государства оконфузился: хотел для пущего протокола выговорить «Хальмг-Тангч», да не смог. Так может, и не надо было?

…Конечно, на самом деле главные дикторы «Дон-ТР» говорят по-русски во сто крат грамотнее, чем любой из журналистов «Города N». И эта статья — не брюзжание по поводу «чистоты языка». Новые лексические заимствования — не столько речевой феномен, сколько примета состояния духа.

Совершенно очевидно, что СССР развалился не от гонки вооружений, а от резинки типа «бабль-гам», от красоты джинсов «Ливайс», от замечательных песен ансамбля «Битлз». Советские идеологи не смогли ничего противопоставить ни бабль-гаму, ни битлам, ни ливайсам.

Нечто подобное — как и положено, в форме фарса — повторяется в последние годы. Только если раньше поклонились Западу, что выражалось в большом количестве американизмов и прочих романо-германских заимствований, то теперь агентами влияния оказываются слова «Ичкерия», «Хальмг-Тангч», «Тыва» и т. д. Возможно, это тоже проявление каких-то массовых комплексов российской интеллигенции: как бы испытывая вину за империализм прошлого, россияне готовы делать культурные уступки в межнациональном общении и коверкать родной язык.

Казалось бы, пустяк: ну, участились случаи употребления нерусских самоназваний, ну, участились случаи употребления предложно-падежных форм, учитывающих инокультурные претензии… Все это незаметно простому наблюдению. Но в массе своей эти маленькие культурные влияния сковывают морально-волевой потенциал новой российской государственности.

Плохо не то, что эти влияния есть. Они и должны быть. Плохо то, что россиянам не всегда хватает гражданской воли воспротивиться этим влияниям. <…>

Возможно, наши дидактические светила, опираясь на тезис об изменении языка в соответствии с социальными реалиями, скоро окончательно признают: правильно говорить «в Украине», а не «на Украине». Видимо, вариант «на Украине» будет признан простонародным, а «в Украине» — литературным, то есть образцовым. Однако, может быть, здесь стоит руководствоваться не только лингвистическими, но и патриотическими соображениями? Право же, «простонародный» вариант в данном случае лучше, потому что «простой народ», который имеется в виду, — это народ, родивший русский язык.

Дикторы центрального телевидения, кстати, болезнью заимствований давно переболели. Было время при Горбачеве, они тоже упражнялись в произношении «Молдова» и «Кыргызстан». Но сейчас среди профессионалов существует негласная конвенция: говорим по-русски. Пару лет назад в связи с той самой «Беларусью», заполонившей нашу речь, корректоры «Города N» провели производственное совещание и постановили: пишем по-русски — «Белоруссия».

Конечно, в случае с «Тринидад и Тобаго» не отвертишься, придется пользоваться туземным названием, но если есть эквивалентные русские названия, то пусть они охраняют в наших статьях нашу великую культуру.

Будущее России зависит вовсе не от собираемости налогов. Приметы возрождения России будут следующие. <…> Российские хоккеисты будут, стиснув оставшиеся зубы, громить соперника затем и только затем, чтобы над пьедесталом выше всех взвился флаг нашей Родины. Жалостливая российская интеллигенция пожалеет родную культуру, а не чужую, и выступит в защиту родного языка так же горячо, как она выступает порой против статей, подобных этой. Журналисты, политики, а вслед за ними и все русскоязычные россияне станут говорить «Белоруссия», «Киргизия», «Тува»… И вот сразу после этого, на следующий день, самым великолепным образом начнут собираться налоги.

А белорусов мы все равно любим. Потому что — а как же их не любить?[24]

Июнь 1997 года.

Как я стал депутатом Опыт журналиста, избранного в городскую Думу. 1997 г

Суматоха предвыборной кампании осталась позади, пришло время осмыслить полученные знания и ощущения. Интересная для журналиста возможность — влезть в шкуру кандидата, потом вывернуть эту шкуру и показать всем.

Явлинский, конечно, интересный политик, но он как-то слишком далек, чтобы идти к нему из-за его интересности. Главная привлекательная черта в «Яблоке» — это команда ростовских яблочников во главе с Емельяновым. Молодые, образованные, интересные, разносторонние и прагматичные. Это приятно выделяет наших яблочников на фоне остального ростовского политического мухоморья.

Так я написал в «Городе N» со слов менеджера «Яблока» Марии Негодаевой. Кандидат капризен, нерешителен, изменчив, вертится перед зеркалом…

А потом я сам попался на том, про что написал. Мне стали указывать на то, что я капризничаю, никак не могу определиться с округом. Из двух предложенных мне партией округов у каждого были свои плюсы и минусы, хотелось, чтобы кто-то решил за меня. Емельянов вглядывался в мое лицо и говорил: «Андрей, что-то ты настроен не так, как надо». Приходилось натуженно казаться бодрячком: мол, «порву всех».

Пик «беременности» пришелся на время перед первой встречей с избирателями. Идти в народ очень страшно. Очень не хотелось туда идти.

Первая встреча состоялась сразу после майских праздников в районе эмпилсовского бассейна. Собралось человек тридцать (как потом оказалось, это очень много). Завалили меня вопросами, жалобами, пришлось отдуваться за Ельцина, Чуба, Чернышева, Шахрая и Хавьера Солану, хотя с последним я даже не знаком. Но все ж таки народ отнесся хорошо: поругав, признали, что я пока ни в чем не виноват, а что молодой и образованный — так это хорошо. Спасибо этим людям, расстались мы друзьями, они вселили в меня уверенность, помогли найти ключевые фразы.

До этого я много общался с властями предержащими и не общался с народом. И вот когда походил по избирателям, то на себе ощутил, насколько велика пропасть между народом и властью. Пропасть, до краев наполненная ненавистью.

Как может власть жить в стране, где ее так ненавидят? Большие боссы общаются только с подчиненными или с «организованным» народом и абсолютно не знают, как к ним относятся люди из самой народной гущи. В первые дни хождения в народ столько дурной энергии вылилось на меня, что я, несмотря на журналистский цинизм, стал плохо засыпать.

Но в конце концов я понял, что ненависть социальных низов — такой же плохой политический ориентир, как высокомерие и социальная слепота наших князьков.

В народе очень много людей, озлобленных по причинам скорее психопатического, чем социального характера. Почти на каждую встречу приходила какая-нибудь особо озлобленная избирательница, как правило женщина в возрасте, как правило опаздывала. Я стал таких узнавать. Она подойдет, громко спросит, что происходит, послушает меня пару минут с недоверием, потом (характерный симптом) в глазах ее появляется красная пелена, и она начинает кричать, что все мафия, и я мафия и сволочь и т. д. Если кто-то из умеренных старушек пытается ее образумить, она посылает товарку на три буквы (буквально).

Нет, это нельзя считать голосом народа. Хотя таких очень много. У многих «аффект бедности». Да, жизнь тяжела, но психоз и неврастения распространились несоизмеримо с масштабами социально-экономических проблем. Я немного зачерствел и понял, что в неврастенических припадках социальных низов столько же правды, сколько в псевдоноворусском чванстве социальных верхов.

Избирательницам с пеленой в глазах я в конце концов научился отвечать. Я тихо говорил: «Не голосуйте за меня, если не верите. Пожалуйста, очень прошу, вы — не голосуйте». Такая избирательница на мгновение изумленно замолкала, потом переключалась на подруг и продолжала кричать им, что все — мафия. Но искомого скандала — живительного источника энергии — ей уже не доставалось.

В целом же народ подвержен суггестии чрезвычайно. Меликьян прислал из Москвы пенсии, и старушки, за два дня до того исходившие злобой, оттаяли буквально на глазах (хотя пенсионный долг все равно оставался). Получив пенсию за март, они готовы были слушать предвыборную агитацию гораздо более благосклонно.

Еще очень важно просто давать людям информацию. Они очень мало знают о пенсионной системе, о коммунальной реформе, о своих гражданских правах. Журналистских знаний хватало, чтобы проводить подробные и интересные политинформации, а порой и ликбезы. В ответ на это я получал благодарность, было приятно.

К концу кампании стало ясно, что запланированные встречи с электоратом (извините) не очень эффективны. Избиратели не всегда выходят на встречу, а если выходят, то выходят и те, кто не упускает случая поскандалить, такая получается неудачная выборка.

Гораздо лучше самому кандидату ходить по дворам, подходить к мирным группкам по 2–5 человек, представляться, рассказывать. Люди очень хорошо реагируют, когда кандидат обращается к ним лично, рассказывает о себе, дарит буклетики. Люди ценят диалог, потому что диалога с властью нет абсолютно никакого.

Михаил Емельянов учил меня: «20 % успеха — буклеты, газеты и листовки, 80 % — руки в ноги, и пошел по дворам». Он оказался прав. Я стоптал пару обуви, но обошел округ несколько раз, побеседовал с сотнями избирателей, узнал проблемы округа, получил много действительно дельных советов и предложений. В конце концов меня стали узнавать, здороваться. Апофеоз: какая-то девчонка-пигалица крикнула мне вдогонку: «Мирошниченко!» Я обернулся: «Что?» Она взвизгнула и убежала.

Обычно к доминошникам я не подходил, но иногда мужчины, завидев, как я разговаривал с их соседками, сами останавливали меня: «Что? Агитируешь? Ставь бутылку — проголосуем». Молодые и старые, одетые хорошо и плохо, все мужские группки избирателей говорили: «Наливай». Это кошмар какой-то!

Я никому не наливал, но я разговаривал, и им тоже было интересно.

Общаться с соперниками пришлось в основном заочно, посредством листовочной войны. Их агитаторы заклеивали меня, под конец начали «хамить» и мои агитаторы.

Один конкурент сделал массовую расклейку за день до конца агитации. Мои вышли за несколько часов до конца агитации и сделали еще более массовую расклейку. В день выборов мои плакаты оказались заклеены цветными самоклейками Zuko. Либо свои плакаты у врагов кончились, либо они знали, что накануне выборов вести агитацию запрещено, а Zuko — вроде бы не агитация (однако это все равно порча агитационных материалов — деяние наказуемое). Вычислить конкурента — торговца зукой — несложно, ну да бог ему судья. Он проиграл.

С другим соперником пришлось столкнуться на встрече в районном совете ветеранов. Получились своего рода дебаты. Мы обменивались такими вычурными шпильками, что они были понятны лишь нам самим. Но я предъявил ветеранам убийственный аргумент в свою пользу — достал из портфеля таскаемую до того без дела фотографию, где я сфотографирован с Зюгановым. «Вот, — говорю, — встречался я в своей журналистской практике и с Геннадием Андреевичем. Я ему подарил свою книжку, он мне — свою»… Конкурент был повержен.

В ростовском «Яблоке» живет кот, которого зовут Григорий Алексеевич (а как же еще?). Ну, кот — громко сказано. Котенок. Соответственно, Гришка. Гришка спит на факсе, его (Гришку) все любят.

Во время пресс-конференции Явлинского Гришка стал орать дурным голосом: на столах лежала колбаса. Привык получать, что просит, а тут не дают. Я его выловил за шкирку, снабдил куском колбасы и отправил в коридор. Пока я нырял под стол, Явлинский как раз отвечал на мой вопрос про коммунальную реформу. Удивился, наверное, отчего я под столом прячусь.

Потом я остановил вождя в коридоре и говорю: «Григорий Алексеевич, извините за фамильярность, но надо сфотографироваться с вами, сегодня верстаюсь». Его такие просьбы провинциальных соратников, по-видимому, не напрягают: белый путешественник должен одаривать папуасов цветными наклейками. Он согласился, я крикнул фотографу: «Миша, давай». И тут Явлинский стал язвить: «Давай, Миша, давай-давай». От этих подначек лицо Явлинского на фотографии получилось перекошенным. Хорошо, Миша успел второй кадр щелкнуть. Фотографию потом опубликовали в «Домашке», мне это здорово помогло. Визит Явлинского вообще всем яблочникам здорово помог, лидер партии хорошо выступил в парке Горького и по «Дон-ТР».

За несколько дней до выборов задождило. Те, кто ходил по округу, и те, кто не ходил, — все оказались в равных условиях.

Пошли последние инструктажи наблюдателей. Я и не думал, что столько людей занимается политикой, «профессионально» следит за выборами. У «Яблока» очень мощная сеть агитаторов и наблюдателей.

Особого волнения накануне не было. Все, что можно сделать, сделано. В субботу яблочные менеджеры разогнали кандидатов отсыпаться на сутки вперед.

1 июня собрался и — вперед, по родному округу, обходить участки. Явка с утра была средней вялости. На одном из участков подошел наблюдатель соперника и, стесняясь, заметил мне, что кандидату запрещено находиться на участке в день выборов. Будто бы я агитирую «своим внешним видом». Это чушь, ничего не запрещено. Я покрутил перед стеснительным наблюдателем свой внешний вид со всех сторон и попросил указать, какая часть меня выглядит наиболее агитационно. Он побежал звонить своим. Больше инцидентов с моим участием не было. <…>

По «Яблоку» ходила установка: до 21.00 — только минералка. Выдам партийную тайну: установку выдержали не все. Кое-кто в партийной верхушке начал раньше.

После десяти сели на телефоны. Мой первый участок пришел чуть ли не раньше всех, чуть ли не через полчаса после окончания голосования. Двукратный перевес. Тут уж и я отпробовал коньяку — не за победу, а так, горло промочить.

В центральном яблочном штабе результатов ожидали несколько кандидатов. Их представители и они сами носились туда-сюда со своими сводными «простынями», отмечали данные, которые передавали по телефонам наши наблюдатели с участков.

Мои участки все показывали двух-трехкратный перевес. Еще более уверенно шли Т. Георгиева и В. Байбуртян. Выигрывали, конечно, не все наши. Но и проигрывающие держались достойно. Время от времени подъезжали другие яблочники из своих окружных штабов. Метался с сотовым телефоном Емельянов. Вел вдумчивые беседы с вновь прибывшими Байбуртян.

Ночь становилась все глубже и глубже. Начались поздравления одних и утешения других. Яблочное руководство загодя стало считать число яблочных мест в Думе. Пять? Шесть? (Наутро оказалось: семь.)

Наконец пришел один мой участок, в котором я проиграл. Там голосовали солдатики. Еще я проиграл в Кировском СИЗО. Зекам и солдатикам один из моих конкурентов оказался более мил, чем я. Тот, кто знаком с принципами организации местных выборов, понимает, что это значит. Мне мой проигрыш на этих двух участках нравится.

В целом же из-за двух проигранных участков из тринадцати мой перевес чуть-чуть не дошел до двукратного. Часов около четырех утра я поехал домой.

Июнь 1997 года.

Вражда и дружба журналистов с рекламщиками О разграничении журналистского и рекламно-заказного подходов к описанию действительности. 1997 г

Пресса продажна — такое мнение установилось среди читателей. Общественность наловчилась читать между строк. Доходит до абсурда. Одна массовая газета написала про то, как огромная собака пугает соседей. В газету позвонил хозяин собаки и сказал: «Я знаю, чей это ЗАКАЗ».

Иногда прямо обидно, что буквальный смысл статьи читатель не воспринимает. Ищутся какие-то потаенные заказные смыслы. Если я, скажем, захочу написать про директора успешно работающего завода, читатель скажет: «А, ну понятно, заказ». Если завод разваливается и я напишу критическую статью о директоре, читатель скажет: «Интересно, кто его заказал?» Ну а если же я напишу нейтральную статью, то читатель скажет: «Так-так, а в чем же тут заказ?..»

В связи с этим вспоминается притча. У знахаря подрастал ученик, который стал превосходить учителя. Знахарь предложил ему поединок — каждый из них готовит яд, дает сопернику, тот должен выпить, распознать и принять противоядие. По старшинству знахарь первым приготовил яд и дал ученику. Ученик определил зелье и принял противоядие. Настала очередь ученика. Он понимал, что его учитель очень искушен и знает все яды. Поэтому ученик махнул рукой и дал своему наставнику простой воды. Знахарь выпил и никак не мог распознать: что за яд такой, так искусно замаскированный под воду? Так и умер в мучениях.

Искушенный читатель — уже как тот знахарь. Ищет яд даже там, где его нет. Любая острая статья воспринимается как инспирированная и оплаченная. Такое восприятие журналистики, конечно, сильно вредит ее общественному статусу, уничтожает пафос журналистской профессии. Кто виноват в этом — читатель или журналист?

В общем-то, продажная пресса нужна и важна, она цивилизует войну властвующих кланов. Заказные статьи лучше заказных убийств. Однако журналисты должны найти в себе силы показать обществу, что продажная журналистика — необходимая, но все-таки лишь часть отечественной журналистики. Еще не поздно это сделать.

Существуют и некоторые объективные предпосылки, приведшие к формированию «продажного» имиджа российской прессы. Не имея рекламного опыта, отечественная пресса не сумела в нужный момент предельно формализовать разницу между профессиональным и рекламно-заказным описанием действительности. А когда читатель не может определить, является журналистский материал заказным либо все-таки журналистским, то при всеобщей коммерциализации массового сознания и упадке нравов он сделает вывод, что материал является, скорее всего, заказным.

Вот если бы для читателя были очевидными формальные признаки рекламы и он был бы приучен, что заказной материал помечается как таковой, то вопрос о продажности прессы свелся бы исключительно к проблеме личного выбора отдельных журналистов.

Естественно, приучать читателя к формальным признакам рекламы — дело не читателя, а журналиста и редактора. Поэтому борьба с «продажным» имиджем прессы в какой-то мере может вестись профессиональными средствами, а не только морально-этическими.

На самом деле это давний (для «взрослых» иностранных журналистик) спор между журналистикой и рекламой.

Наиболее отчетливо противостояние журналистов и рекламщиков ощущается в изданиях, пишущих на экономические темы. В самом деле, надо писать о фирмах, их акциях, их новинках. Простая информация о фирмах может расцениваться как реклама. Здесь хочу сослаться на опыт ростовского еженедельника «Город N» — экономического издания, наработавшего определенный опыт в этой сфере.

Как сопрячь в газете профессиональный интерес журналиста и коммерческий интерес рекламщика?

Решение есть. Журналист создает информационную площадку, на которой потом работает рекламщик. Нам повезло, «Город N» возник в начале 1990-х — как раз тогда, когда формировались в Ростове различные рынки: компьютерный рынок, рынок недвижимости, рынок страхования, банковский рынок, политический рынок и т. д. В газете был взят курс на информационное обеспечение этих рынков. «Город N» стал информационной площадкой для многих ростовских рынков.

А раз так, то со временем у соответствующих фирм возникло желание представить себя на этой площадке. И тогда в дело вступили наши рекламщики. Так появились профильные приложения по компьютерам, по банкам, по недвижимости, где наряду с профессиональной информацией публикуется реклама.

Но это только частичное решение проблемы баланса между профессиональным и рекламно-заказным описанием действительности. Вот журналист создал площадку, на нее пришел рекламщик. И как потом эту площадку делить? Если там будут сплошь заказные материалы, читатель утратит интерес. Вслед за ним утратит интерес и рекламодатель. <…>

Чтобы избежать подозрений в «джинсе», необходимо четко разграничить рекламу и журналистику.

После того, как журналист чередой интересных публикаций создал информационную площадку и на нее пришел рекламщик, встает вопрос о критериях рекламности. Какие отныне тексты считать рекламными, а какие — журналистскими? Ведь информацию хотят разместить все фирмы (если, конечно, площадка создана хорошая). За что брать деньги?

Вот тут и встает вопрос о формальных, очевидных прежде всего для журналиста, а потом и для читателя критериях, отделяющих профессиональное описание действительности от рекламно-заказного.

В «Городе N» за пять лет выработаны следующие внутренние критерии.

1. Легко оценить рекламный потенциал темы, выяснив, кому принадлежит инициатива публикации. Если с такой инициативой выступает сторонний по отношению к редакции субъект, то такой материал надо пускать через рекламный отдел. Если же написать решил сам журналист, то в большинстве случаев это будет журналистский материал.

2. Важным критерием рекламности является наличие в будущем материале общественно-значимого события, информационного повода. Если таковой есть, то это относится, скорее, к журналистике. Если события-повода нет, то материал, скорее всего, должен идти как платный — через рекламный отдел. (Это подсказка и рекламодателю: сделай интересное событие, и о тебе напишут бесплатно.)

3. В рекламных материалах допускается частое упоминание заинтересованной фирмы (или иного субъекта, заинтересованного в появлении материала). В «Городе N» признаком рекламности в большинстве случаев считается упоминание названия фирмы (субъекта) в заголовке и в лиде. В журналистских материалах этого надо избегать. (Естественно, в некоторых случаях приходится упоминать названия в заголовках и в нерекламных материалах. Так что это не абсолютный критерий.)

4. Важным критерием является наличие в материале другой точки зрения. Журналистский материал предполагает наличие другой точки зрения, рекламный — скорее всего, нет.

5. Ну, и наиболее размытым критерием является общий хвалебный тон статьи, который определяется «на глазок».

Вооружась этими критериями, журналисты делят мир с рекламщиками. А читателю посвящено одно суперформализованное правило: материалы, попавшие в разряд рекламно-заказных, при публикации помечаются особым значком или берутся в рамку.

Естественно, такой технологический подход не снимает всей остроты проблемы продажности журналиста. Подозреваю, что во многих газетах сочтут странным вопрос, за что НЕ брать деньги. Да за все брать! Кто бы только дал…

Это, однако, недальновидно. Независимая позиция газеты в освещении действительности — это не просто журналистский пафос. Если издание заявляет и выдерживает независимую позицию, то и реклама в таком издании стоит дороже. Потому что, как правило, такое издание — это газета влияния. А реклама в таком издании — это, как правило, имиджевая реклама, более дорогая.

Вот таким и видится решение проблемы баланса интересов журналистов и рекламщиков. Чем лучше и «независимей» работает журналист, тем больше собирает рекламщик. А чтобы отвратить общество от постыдных рассуждений о продажности журналистов, уважающие себя газеты должны максимально формализовать основания, по которым они берут деньги за публикацию рекламы. Это должны быть сугубо рекламные, технологически определенные основания. Тогда нам удастся спасти от позора хотя бы часть отечественной журналистики.

Конечно, эти советы не годятся цепным журналистам, откровенно обслуживающим интересы магнатов. Но такие журналисты — их имена известны на всю страну журналистике, в общем-то, не вредят. Ведь их «репутация» известна, и их покупной статус формализован именно таким образом — известной «репутацией». Их фамилии — все равно что табличка на груди: «на правах рекламы».

Куда важнее разграничение рекламно-заказного и журналистского подходов к описанию действительности для газет, которые претендуют на лавры «влиятельности-самостоятельности» и для которых наступает время выбора между властью четвертой и властью денег.

Все эти проблемы возникли как болезни роста: во время перестройки журналисты были отпущены государством на вольные заработки, а там много соблазнов… Но уже накоплен определенный опыт, накоплен определенный моральный потенциал профессии (ни советские, ни зарубежные кодексы не годятся, пока свою школу не пройдем). Необходимо четко разграничить журналистский и рекламно-заказной подходы к описанию действительности так, чтобы это стало очевидно для читателя.

Издание может заработать на независимой журналистике капитал влияния, и тогда окажется, что капитал влияния хорошо привлекает и рекламный капитал. Это вещи взаимозависимые, если их разделить, и это цивилизованный путь.

Июль 1997 года.

Опыт методологизированных журналистов: репортаж с ведром на голове Из истории создания «Города N». 1996 г

Ростовский деловой еженедельник «Город N» создан в начале 1992 года группой старшекурсников и выпускников журфака Ростовского университета при участии членов ростовского методологического сообщества. В то время газетные проекты рождались как пузыри на дождевой луже. В отличие от многих других проектов «Город N» изначально не имел никакого обеспечения, кроме голов шести его создателей, методологизированных добрыми методологами. Этого оказалось достаточно, чтобы привлечь по сути на пустое место серьезные инвестиции, создать машину и управлять ею.

В настоящее время <1996 год> «Город N» завоевал прочные позиции на региональном рынке средств массовой информации. Журналисты газеты занимаются анализом городских, региональных политических и экономических процессов. Еженедельник выходит форматом АЗ на 16–24 полосах тиражом 8 тысяч экземпляров. На базе еженедельника создан издательский дом «Город N», который выпускает кроме аналитического еженедельника массовое издание — еженедельник «Домашняя газета» (тираж 30 тысяч), специализированное издание — «Фармацевтический бюллетень» (тираж 999 экз.), ежегодные справочники «Деловой Ростов», деловую литературу.

Вообще-то, я работаю в «Городе N» редактором отдела «Политика» и сам заказываю статьи авторам. Но в этот раз редактор «Кентавра» Геннадий Копылов, заинтересовавшись моей фразой о «методологизированных журналистах», предложил написать статью на тему: «Что методологизированные журналисты имеют в виду, когда говорят о себе, что они методологизированные». Заказ Г. Копылова был бы, наверное, благодатным импульсом для методологической рефлексии, но не претендуя на квалификацию и откровенно боясь методологов-снобов, очерчу поле статьи как пространство для рефлексивных потуг на почве мемуаристики.

В конце 1991 года на журфаке РГУ сложился коллектив молодых людей, желающих устроить себя в профессиональном плане более-менее достойно. Одновременно в Ростове набирал обороты так называемый Центр социального проектирования, проведший к тому времени, кажется, одну игру с горкомом комсомола. Руководство ЦСП интенсивно искало какие-то прогрессивные, «послепутчевые» типы деятельности (на предмет, как я думаю, формирования заказа на организационно-деятельностные игры). Одним из таких типов могла оказаться журналистика: на журфаке как раз проходила всесоюзная научно-практическая конференция. Думаю, теоретики журналистики не оправдали ожиданий директора ЦСП. Зато состоялось наше знакомство.

Первые выводы об эффективности методологии пришли на первой организационно-деятельностной игре. Это была игра с местным отделением Республиканской партии, ищущей новые ориентиры после ухода КПСС со сцены. Игра околдовала многодневной интеллектуальной нагрузкой, а методологи оказались людьми, умеющими ни с того ни с сего, т. е. с нуля, организовывать работу большой массы посторонних людей. Умение организовывать других долгое время казалось самым ценным достоянием человека методологизированного. На этом этапе нами были в какой-то мере осмыслены понятия позиции, цели, средств, ценностей и процедур самоопределения, целеполагания.

Рефлексия по поводу игры открыла более глубокие возможности СМД-методологии.[25] Мы обсуждали прошедшую игру, одновременно состоя в чем-то вроде школы игротехника. <…>

Одновременно и отдельно от методологов мы пытались спроектировать будущую газету. Методологическая дрессировка была эффективной и склонила к простой, но убедительной мысли, что прежде, чем что-то сделать, это что-то надо тщательно и методологически грамотно продумать. Мысль кажется банальной, но, на мой взгляд, многие газетные проекты загнулись именно из-за отсутствия периода тщательного продумывания по двум направлениям: а) «что надо», б) «что для этого надо сделать».

Мы провели контент-анализ местной прессы с целью подыскания свободной ниши. Ниша прекрасным образом соответствовала нашим ожиданиям: мы хотели сделать престижное издание, а на рынке оказалось свободным место качественной прессы (так что этот контент-анализ нельзя признать чистым, это была своего рода «верификация желания»). Надо отметить, что идеи создания аналитических деловых средств массовой информации в то время носились в воздухе: развивался «Коммерсантъ», создавал свою программу Е. Киселев.

На основе контент-анализа была обоснована идея создания качественного еженедельника. Затем была функционально расписана структура редакции в ее должном состоянии, и мы заполнили выделенные ключевые функции. Началось погружение в журналистские предметы. Для меня это была политика и все, что с ней связано.

На этом этапе произошла «секуляризация» журналистов от методологов. У нас был собственный проект, довольно подробный, оснащенный технико-экономическим обоснованием и программой запуска, благодаря чему удалось довольно быстро найти инвестора и выпустить в феврале 1992 года сигнальный номер «Города N».

Далее в газете был перерыв, связанный с поиском нового, достаточно мощного инвестора, — у нас был образец продукта, и мы могли торговаться. В этот период простоя прошла моя вторая игра (с администрацией одного из городских районов) — первая, которую я, кажется, понял. Сама игра была кризисной. Чиновники — плохие игроки: они сачковали (сбегали домой). Чуть ли не с первого дня игра велась на исполнение заказа, что вызвало раскол среди методологов. Часть из них, борясь за чистоту СМД-методологии, воспротивилась получению фиктивно-демонстрационного результата с целью оправдания затрат заказчика. Однако ничего взамен эти методологи не предложили. Руководитель игры чудовищными усилиями игру вытянул, и не мое право его судить. Но именно раскол методологов, вылившийся во всенощную дискуссию, помог мне понять позицию одних и других, понять игру в целом. На той же игре мне удалось хотя бы почувствовать моменты перехода онтологических полаганий в деятельностные установки.

Самым чудесным было именно сворачивание группового продукта (я был вторым игротехником в группе архитектуры и управления строительством) и вывод его в оргдеятельностный план. Неважно, что там группа наиграла, но когда встал вопрос, что с этим придуманным делать, чиновники выстроили деятельностные установки в 15 минут! Сильнейшим стимулом оказалась необходимость представить результаты начальству, сработал также навык принимать постановления «о мерах по…». В их случае это был фиктивно-демонстрационный продукт, но я хоть увидел, как это делается.

В дальнейшем мы продвигались в своем газетном проекте без сколько-нибудь регулярных контактов с методологами.

Оценивая методологическую добавку к нашим общим интеллектуальным способностям, надо отметить, что она заключалась в следующем: признавалось, что главным критерием любого проекта является не его красота, а реализуемость, обеспеченность ресурсом и инструментом. В общем, мы признали возможность и ценность практического мышления, но это не значит, что наше мышление стало практическим. Мы не стали методологами.

<…> Весьма полезным знанием, приобретенным в общении с методологами, оказались представления о структурах деятельности. Особенно хорошие плоды это принесло в общении с подчиненными. Методологизированные функционеры — мы — заняли ключевые посты, поэтому подчиненные всех подразделений редакции оказались подключены к каналам трансляции: а) деятельностных — применительно к журналистике — норм, б) конкретных профессиональных задач. Созданная таким образом машина оказалась, в общем-то, неплохо управляемой, достаточно мобильной, так как все нити управления находились в руках группы методологически подготовленных и коммуникативно притертых руководителей. Только этим можно объяснить прогресс «Города N» на фоне неудач многих подобных проектов. (В 1994 году «Городу N» даже дали второе — после «Коммерсанта» — место на всероссийском конкурсе Торгово-промышленной палаты и Союза журналистов «Экономическое возрождение России».)

Ничто не было залогом стабильности (более того, развития) системы, кроме нас самих, изначально не имевших ни денег, ни связей. Осуществление такого большого кустового проекта без чьего-либо патроната и протекции — большая редкость, поэтому в разное время разные земляки, не верящие в возможность «самосоздания» чего бы то ни было, питались различными слухами о том, кто же все-таки «держит» газету.

Понятийная оппозиция «развитие — воспроизводство» с самого начала была для нас рабочей. Под развитием, говоря коротко, понималось в содержательной сфере — освоение смыслов, в вещественном плане — освоение, расширение «среды обитания». Такое понимание развития очень удачно проецируется на журналистику: развитием было журналистское освоение новых тем, новых предметных областей в политике и экономике, освоение новых рынков, увеличение числа носителей (в том или ином виде) имени «Город N», запуск сателлитных проектов (массовая газета, деловой справочник и т. д.).

В первое время, попав на волну экономических преобразований, «Город N» принимал активное участие если не в создании, то в формировании многих местных рынков. Газета создала плацдарм для сводной предъявленности и публичной фиксации прарыночных образований — будущих субъектов рынка. Так было с рынками компьютерной техники, страхования, местных политических деятелей и т. д. Легко заметить, что «Город N» свои развивающие действия осуществлял синхронно с развитием местной экономики, имея тем самым благоприятную внешнюю среду. <…>

Март 1996 года.