Талисман из Ла Виллетт

ГЛАВА ВТОРАЯ

Пятница 9 февраля 1894 года

Было около пяти. Париж медленно тонул в сумерках. Город-спрут с большими доходными домами, ярко освещенными проспектами, подозрительными кварталами, оживленными улицами, темными улицами, пустынными улицами. Океан камня, роскоши, трущоб, подонков общества, богачей, бедняцкого люда… Корантен Журдан точно знал, как будет действовать. Женщины могут покинуть дом вместе или поодиночке. В зависимости от того, будет это брюнетка или блондинка, он поступит в соответствии с планом.

Из мансарды была хорошо видна анфилада улицы Альбуи,[8] но его интересовал только павильон на углу улицы Винегрие. Если брюнетка — Софи Клерсанж — появится, он вполне успеет дойти до конюшни. Стоянка фиакров находится на бульваре Мажента, женщина будет там через пять минут, и он ее легко догонит.

Случай, судьба и удача оказались на его стороне. Все концы сошлись, и он преуспеет. Удобнее всего добывать информацию, когда живешь уединенно и держишься скрытно.

Он понимал, что ему, возможно, придется вести слежку за фиакрами или омнибусами, а значит, понадобится транспортное средство. Нанять коляску не по карману: двадцать пять — сорок франков в день быстро опустошат его карманы. Удача снова улыбнулась ему: грузчик, живший в соседнем доме, за весьма умеренную плату сдал Корантену внаем вполне резвую кобылу и двуколку. И тем и другим тот мог распоряжаться круглосуточно.

Выйдя из поезда на вокзале Сен-Лазар, Корантен отправился по адресу, указанному в голубой тетради спасенной им молодой женщины. Маленькая, выкрашенная в кричащий синий цвет лавчонка сразу бросилась ему в глаза. Вывеска гласила:

Сердце бешено заколотилось, он скинул с плеча вещевой мешок. Теперь нужно найти гостиницу или меблированные комнаты — любое жилье по соседству с магазином — и ждать. Корантен взглянул на выстроившиеся по ранжиру на полках банки: карамельки, драже, пралине, помадка, анис, постный сахар, леденцы, драже, маршмеллоу,[9] лакрица. Разноцветье красок вызвало в памяти ароматы детства, свободы, беззаботности. Окружающая действительность расплылась, и Корантен как наяву увидел бегущую ему навстречу по пляжу грациозную девушку.

Луч заходящего солнца вернул его к реальности.

Клелия мертва. Ты ищешь Софи Клерсанж.

Она была там, в кондитерской, стояла у прилавка рядом с пожилой женщиной. Толкнуть дверь и войти? Нет. Он так к этому стремился, цель совсем близко, можно дотронуться до нее рукой. Терпение! Нельзя совершить ошибку, объявившись раньше времени.

Корантен сел у стойки в кафе «Якорь фортуны», примыкающем к булочной на улице Винегрие, — в этом крошечном заведении на окраине столицы он чувствовал себя как дома, в Шербуре. За стеклом витрины, в чахлом палисаднике, стоял сарайчик из просмоленных досок. В свете газового рожка к ручейку, на берегу которого резвились два веселых пса, тянулись тонкие тени. Мальчонка со взлохмаченными волосами нес в руке литровую бутыль дешевого пива. Вокруг было тихо, только пыхтели поезда на Восточном вокзале.

— Не знаете, где бы мне поселиться? — спросил Корантен у хозяина кафе.

— Надолго?

— На месяц-другой. Плачу вперед.

— Матушка! — позвал мужчина. — Тут у нас клиент.

Из кухни выглянула старушка.

— Если вы не привередливы, могу предложить мансарду. Колонка во дворе. С отоплением разберетесь.

— Согласен. Сколько?

Вечер он провел в мечтах: решив не думать о завтрашнем дне, лежал и любовался небом над высоким темным строением. Вдалеке зажигались окна, свет, отражаясь от черепичных крыш, рассыпался разноцветными бликами. Его сирена была совсем рядом: за шторами мелькали зыбкие тени.

За две следующие недели Софи Клерсанж ни разу не вышла из дома. Корантен Журдан расспросил местных торговцев и выяснил, что мужчина с саквояжем, каждое утро переступавший порог павильона, — врач: новая обитательница недомогала.

Однажды вечером он заметил Софи в окне. Она поправилась! У Корантена от сердца отлегло.

Теперь нужно быть настороже и действовать стремительно. Он не знал всей последовательности событий, и воображение дорисовывало детали. Кто та блондинка? Сиделка или подруга?

Корантен смотрел на освещенное окно на третьем этаже и думал о Софи Клерсанж, о ее молодом теле и о тайнах голубой тетради.

Пьянчужка, сидевший на скамье в кухмистерской «С утра пораньше» на Немецкой улице,[10] со всхлипом икнул и произнес в пространство:

— А ты недоливаешь!

Мартен Лорсон жевал жилистое рагу, уставясь невидящим взглядом в календарь «Самаритен» на растрескавшейся стене. Он не обращал внимания на окружающих, ему ни до кого не было дела. Сосед слева, бывший проповедник с бородой, испачканной яичным желтком, цитировал Экклезиаста: «Что было, то и будет», соседка справа, худенькая молодая мать лет шестнадцати, играла в ладушки со своим малышом: «Чьи это ручки?». Мужчина с деревяшкой вместо ноги улыбнулся младенцу беззубым ртом и воззвал к посетителям:

— Средневековье — вот это была эпоха! Щедрая, великодушная! В пятницу я грелся у печки в церкви Святого Евстафия. Появляется ризничий и начинает орать: «Что это вы здесь делаете?» — «Греюсь», — отвечаю я. — «Здесь вам не котельная, а дом нашего милосердного Господа, вы должны уйти», — говорит он.

— Средневековье? Ты бредишь! — прошамкал экс-проповедник.

— Храмы тогда давали людям убежище, господин церковник! Я человек образованный, хоть и впал в бедность!

Мартен Лорсон пришел в отчаяние и резко отвернулся к нише в мавританском стиле, где под звуки «Наслаждения любви» крутилась на одной ножке восковая египетская танцовщица. На одно короткое мгновение он сбежал от повседневности, мысленно заключил красавицу в объятия и забыл об уродстве окружающего мира.

— «Нет ничего нового под солнцем!» Я далек от того, чтобы обвинять в своих бедах общество, но это немыслимо, когда человек моего положения вынужден кривляться в Шатле! Пять переодеваний за вечер за сорок су! Экклезиаст прав: «Что пользы работающему от того, над чем он трудится?»

Хозяин заведения, желчный сухой человек в лихо заломленной кепке, косоротый, с цепким взглядом, раздраженно собрал тарелки, дал тычка Мартену Лорсону и вмешался в беседу:

— Ему вот тоже не повезло. Я прав, трудяга? Так его называли, когда он просиживал штаны в Министерстве финансов. Сами видите, до чего его это довело.

Взгляды присутствующих обратились на объект презрительной насмешки хозяина — полного лысеющего мужчину лет сорока с приплюснутым носом в обтрепанном грязном костюме.

— Знаете, что с ним случилось? — продолжил хозяин кухмистерской. — Долги! О, мсье не ленился, лет этак через восемь-десять мог бы стать начальником отделения. То-то была бы синекура: почитывай газетку да перебирай бумажки! Так бы все и случилось, кабы не жена!

Скомканная тряпка шлепнулась на стойку. Мартен Лорсон поспешно расплатился, надел потертый шапокляк и знававший лучшие времена редингот. Толстозадый, с огромным животом, он двигался медленно и неуклюже, втянув голову в плечи, как побитая собака.

— Мадам захотелось трехкомнатную квартирку в Пантене.[11] Она не могла потерять лицо перед людьми своего круга. Туфельки, платье, горничная, ложа в театре! — ядовито бросил хозяин заведения в спину Мартену. — Возьмем, к примеру, меня — я себе такой роскоши позволить не могу. Ну, ясное дело, мсье наделал долгов, кредиторы явились в министерство — раз, другой, десятый кассир выдал аванс, а на одиннадцатый… пинок под зад!

Мартен был уже у двери, когда заметил, что забыл шарф. Пришлось вернуться, несмотря на душивший его стыд. Проповедник неожиданно повеселел и проникся непривычным самоуважением. Юная мамаша укачивала малыша и думала, что уж с ним-то точно никогда такого позора не случится.

— «Суета сует, — сказал Экклезиаст, — суета сует, — все суета!» — рявкнул проповедник.

— Дайте выпить! — зарычал пьяница.

— Стоило мадам Лорсон узнать, что ее муженек попал в опалу, как она выгнала его из дома. Счастье, что у них не было детишек! — заключил хозяин кухмистерской, глядя на девушку с ребенком.

— И что теперь? — поинтересовался любитель Ветхого Завета.

— Теперь? Нищий в черном сюртуке!

— «Все — суета и томление духа! Кривое не может сделаться прямым».

Громкие возгласы из булочной напротив нарушили тишину ночи. Корантен Журдан привстал взглянуть, что происходит. На тротуаре лежал отсвет тускло-оранжевого света. Молодые, голые по пояс подмастерья месили тесто, напевая и пританцовывая, как дикари вокруг костра. Корантен взглянул на часы: было восемь утра. Он вернулся на свой пост у окна и продолжил чтение.

Корантен закрыл книгу. Он постоянно читал и перечитывал ее, и всякий раз на этом месте у него сжималось сердце. «Лазить по деревьям… скакать по горам…» Ему самому такое больше не светит. Впрочем, то, чем он занят сейчас, очень похоже на поиски сокровища по карте острова в южных морях. Он — Джим Хокинс, плывет вместе с Джоном Сильвером на яхте «Эспаньола»…

Какой-то скрип вывел его из задумчивости. Он отодвинул занавеску. Калитка павильона отворилась. Женщина в накидке с золотыми блестками и бархатной шляпке на темных, высоко взбитых волосах семенила в сторону улицы Ланкри. Корантен схватил куртку, нахлобучил кепи, не обращая внимания на резкую боль в покалеченной ноге, сбежал вниз и кинулся во двор. Лошадка тихо фыркнула в знак приветствия.

Корантен догнал женщину на бульваре Мажента: она села в фиакр и поехала в сторону набережной Вальми.

Корантен пустил лошадь рысью, стараясь соблюдать дистанцию. На берегу канала, в слабом свете сигнальных огней выделялось цилиндрическое здание, похожее на античный памятник.

Ночь темным покрывалом нависала над рынком Ла Виллетт, царством бифштексов, фрикандо, жито и потрохов. Мартен Лорсон шел мимо бойни, пытаясь успокоиться и забыть колкости хозяина кухмистерской. «Рыба гниет с головы, плюнь на всех этих слабоумных, они не стоят и одной твоей слезинки».

Мартену казалось, что он слышит жалобные стоны обезумевших животных, которых погонщики оставили у входа на главную парижскую бойню, на самом же деле это кровь стучала у него в висках. Воздух в этом жутковатом месте, где разделывали туши, чтобы жители столицы могли купить себе мясо на обед, был пропитан ужасом жертв. С тех пор, как Мартен Лорсон оказался на улице, страх не покидал его ни на минуту. В сочетании с озлобленностью и ощущением полного одиночества он был неистребим, этот страх, не имеющий ничего общего с бьющим по нервам испугом, когда рядом неожиданно с грохотом переворачивается тележка с углем или фуражом. Страх лежал у Мартена на душе тяжким грузом, и лишь иногда отступал ненадолго, чтобы тут же вернуться и нанести предательский удар из-за угла. Но Мартен был упрям и твердо верил, что в один прекрасный день избавится и от страха, и от камня на сердце.

Фонарщик зажигал фонари: приподнимал газовый вентиль, нажимал на резиновую грушу на запальной трубке, и стеклянные колпаки загорались желтым светом. Мусорщики с грохотом опустошали баки. Мартен Лорсон потуже завязал шарф: зима в этот год выдалась не слишком холодной, но сырой, и он продрог до костей.

Он перебирал в голове дела на ближайшие сутки.

«Подменить Гамаша. Выспаться. Поваляться подольше. Подскочить на фабрику музыкальных инструментов и подменить Жакмена. Перекусить в „Дешевых обедах“ на Нантской улице. Подменить Бертье, Норпуа и Коллена на бойнях. Поужинать в „Пти Жур“. Вернуться к Гамашу».

Отлаженная как по нотам работа «на подхвате» была предметом его гордости. Приятели, которых он отпускал перекусить и выпить стаканчик вина, платили ему немного, но на еду и курево хватало. Проблема с жильем разрешилась благодаря Гамашу. Ну разве не отличный выход? Беспечальная жизнь — ни тебе начальника, ни продвижения по службе, ни жены, ни дома, ни обстановки, ни собственности — кроме небольшой кучки спрятанной в хибаре одежды. Независимость, самая что ни на есть настоящая. Так не все ли равно, что там болтает хозяин кухмистерской? Теперь, вкусив прелесть такого существования, Мартен не променял бы его на все сокровища мира. Пусть бывшие коллеги по министерству каждый месяц думают, как свести концы с концами, пытаются подработать, где только удастся, и сражаются с женщинами — конкурентками на их должности.

Внезапно им овладело смутное беспокойство. Он выкурил сигарету перед зданием общественных бань, где можно было помыться за 20 сантимов, и пошел дальше.

Здание таможенного поста в центре круглой площади Ла Виллетт напоминало укрепленную гробницу с круговой галереей, сорока колоннами и аркадами. В этом мавзолее, выстроенном Клодом Николя Леду,[13] хранились взятые под залог товары. Здание давно и безнадежно обветшало и выглядело очень мрачно. На треугольном фронтоне над ржавыми решетками висела табличка с надписью «Вход воспрещен».

В свете фонаря Мартен Лорсон разглядел человека в кепи с клинковым штыком в руках, который совершал обход территории, то и дело подкручивая пышный рыжий ус. Завидев Мартена, он накинул пелерину и передал своему «сменщику» портупею и головной убор, где на темном фоне был вышит красный охотничий рожок.

— Я уже начал терять терпение, у меня времени в обрез!

— А у меня всего две ноги.

— Ладно-ладно, извини. Я могу слегка задержаться, у меня свидание с одной потаскушкой, она подвизается на вторых ролях в театре Ла Виллетт. Я пообещал ей угощение, а там, глядишь, она меня и в постель пустит. Эта Полина — просто персик! — Он смачно поцеловал сложенные пальцы, но Мартен только неодобрительно хмыкнул. Ему не было дела до сердечных тайн сторожа Альфреда Гамаша, он жаждал остаться в одиночестве и насладиться ромом, купленным в полдень.

Первым делом Мартен отставил подальше штык, утолил заветное желание и впал в состояние восхитительного блаженства.

На бульваре Ла Шапель шарманка тихо играла мелодию из «Дочери Мадам Анго».[14] Мартен Лорсон задремал, привалившись к прутьям решетки. Вокруг было пусто, лишь время от времени слышался звук шагов по тротуару. Канал спал, отдыхая от утюживших его поверхность барж, груженых материалами для портовых доков и товарами для владельцев складов.

Одурманенный ромом Мартен Лорсон не заметил, как на площадке, отделяющей ротонду от канала, остановился фиакр. Из него вышла женщина в бальном платье и нарядном плаще. Она отпустила кучера и огляделась. Лицо ее скрывала черная бархатная маска. Со стороны улицы Фландр подъехал второй фиакр, и на этот раз Мартен Лорсон проснулся, но не увидел экипаж, который остановился под газовым фонарем, вне поля его зрения. Седок, мужчина в мягкой широкополой шляпе, некоторое время курил, наблюдая за женщиной в маске, и только потом решил к ней присоединиться.

— Будет весело поглазеть на грязные игры аристократишек, — проворчал Мартен Лорсон, но почти сразу понял, что эти двое — не любовники. Иначе как объяснить их холодность — ни нежных объятий, ни поцелуев?

Мужчина и женщина разговаривали, но слов было не разобрать. Потом женщина достала из сумочки конверт, мужчина попытался выхватить его, она со смехом увернулась и побежала в сторону улицы Фландр. Дальнейшее происходило так стремительно, что Мартен Лорсон даже не успел дотянуться до штыка. Мужчина набросился на женщину, схватил за шею и сжимал до тех пор, пока она не дернулась в последней судороге и обмякла. Тогда он опустил бездыханное тело на землю, несколько мгновений смотрел на него, потом наклонился, схватил сумочку и скрылся. Вскоре затихло и цоканье копыт по мостовой.

Шарманка на бульваре Ла Шапель теперь играла «Дочь тамбурмажора».[15] Из-за ротонды снова появился мужчина.

«Я пьян, — подумал Мартен Лорсон. Сердце у него колотилось, как обезумевший от страха кролик. — У меня начались видения… Неужто мне конец?»

Но это было не видение. Убийца вернулся. Опустился над женщиной на одно колено. Снял с нее маску. Замер, вгляделся, снова надел ей маску и исчез в глубине здания.

Мартен Лорсон онемел. Он не мог ни шевельнуться, ни даже сглотнуть, уверенный, что незнакомец подкарауливает его, как кот воробья, и упивается его ужасом. С какой стороны он нападет? С той или с этой? У Мартена скрутило внутренности, он словно врос в землю. Что-то скрипнуло. Неужели сейчас?.. Эта тень — уж не занесенный ли для удара кулак?

Мартен закрыл глаза и стиснул зубы, он дышал тяжело, со всхрипами. Через пятнадцать минут — ему показалось, что миновал целый час, — он наконец убедил себя, что рядом никого нет, и, не переставая оглядываться, подкрался к женщине. Толкнул носком ботинка тело, жадно, со свистом, втянул в себя воздух. Его внимание привлек застрявший между булыжниками медальон. Мартен присел на корточки, поднял вещицу, сунул в карман, увидел брошенный убийцей окурок и, схватив его, жадно закурил. Ротонда смотрела на Мартена пустыми глазницами, словно приказывая вернуться на пост. Что ему делать — ждать, пока Гамаш вернется от своей девки? Нет, ни за что. Мартен хлебнул рома, и тут его осенило: он оставит кепи и штык на посту под перистилем,[16] хитрец Гамаш увидит покойницу, догадается, что приятель счел за лучшее смыться, вызовет полицию и, конечно же, не станет сообщать легавым о том, кто был свидетелем убийства, — ведь тогда ему придется признаться, что он отлучился со своего поста.

Пошатываясь, Мартен Лорсон добрался до набережной Луары: там стояла сколоченная из досок хибара, где хранились конфискованные за неуплату пошлины посылки. Среди нагромождения коробок и корзин лежал простой соломенный тюфяк, служивший Мартену постелью. Набитая конским волосом подушка, два стеганых одеяла, печурка, кувшин и миска составляли все его имущество. Мартен не раздеваясь рухнул на жалкое ложе, закутался в одеяло и захрапел.

Улица Винегрие тонула в вечерней темноте. Часы на фасаде кафе мелодично пробили десять раз, и хозяин зажег вторую лампу. Корантен Журдан сидел спиной к стойке — так ему был хорошо виден павильон на улице Альбуи. Ему казалось, что игроки в кости изъясняются на каком-то чужом языке. По его телу то и дело пробегала нервная дрожь, он выпил две рюмки коньяку, но так и не успокоился и решил пересесть поближе к двери.

Он чувствовал себя совершенно разбитым, но все же расседлал лошадь, обтер ее пучком соломы, задал корма и рухнул на стул в кафе в нескольких метрах от павильона с закрытыми ставнями.

Внезапно его осенило: это ошибка! Кто мог знать, что блондинка перекрасит волосы в черный цвет?

Корантен рассчитался, перешел улицу, освещенную рдеющим пламенем из отдушины булочной, поднялся на четвертый этаж и лег, но от усталости не мог заснуть. Происшествие у заставы Ла Виллетт не укладывалось в хронологию событий. Он много дней подряд следил за Софи Клерсанж. Так когда же?.. Что, у него выпадение памяти, что ли… Сначала она отправилась к церкви Сен-Филипп-дю-Руль. Остановила фиакр и оглядела фасад, не выходя из экипажа. То же повторилось у частного особняка на улице Варенн и в третий раз — на улице Мартир, рядом с доходным домом. Корантен записал все три адреса, решив, что потом установит личности хозяев и сопоставит с данными из голубой тетради.

Свисток паровоза разорвал тишину, и Корантен Журдан вдруг ощутил щемящее чувство одиночества. Он скучал по Жильятту, по Флипу, даже по матушке Генеке. В этом опасном предприятии он мог рассчитывать только на себя, но должен был любой ценой выполнить задуманное. Когда Корантен наконец заснул, ему приснилась Клелия.

На рассвете Мартена Лорсона разбудил бешеный стук в дверь. Он зевнул, с трудом поднялся — с похмелья кружилась голова — и открыл: на пороге стоял разъяренный Альфред Гамаш.

— Такова твоя благодарность? Да если бы не я, ты ночевал бы на улице! Ты меня подставил! Полицейские нашли на берегу канала труп, явились за мной — и что обнаружили? Мои кепи и оружие лежат на земле, а меня нет на посту! Хорошо еще, что я появился почти сразу и объяснил, что отошел по нужде, а символы власти оставил поддерживать порядок, так что бедняжку задушили в мое отсутствие.

— Они тебе поверили?

— Очень на это надеюсь, потому что иначе я попал в тот еще переплет! На днях меня вызовут на допрос в участок!

— Ты… ты про меня не скажешь?

Тугой комок скакнул из желудка Мартена Лорсона прямо в горло, он запинался на каждом слове, с ужасом осознав, что убийство не привиделось ему по пьянке, а произошло на самом деле.

— Не скажу, старый ты осел, но, уж конечно, не ради твоих прекрасных глаз. Если я признаюсь, что надолго оставил пост, лишусь работы. А теперь колись.

— Ты о чем?

— Не морочь мне голову, расскажи, как все произошло.

— Ну… Я задрых. Промочил глотку и отрубился. А когда проснулся, заметил какого-то типа рядом с лежащей на земле женщиной. Она не шевелилась, и я так перепугался, что…

— «Промочил глотку»… Так я в это и поверил! Да ты был мертвецки пьян!

— Да нет же, клянусь, я сделал всего несколько глотков… Обещаю, больше такое не повторится!

Гамаш пожал плечами.

— Ладно, успокойся. Один из легавых — мой бывший однополчанин. Трупы тут находят часто, так что одним больше, одним меньше… Ладно, старина, спи дальше и держи рот на замке. Это будет наш секрет, понял? Мы ведь с тобой старые друзья и не станем портить себе кровь из-за какого-то убийства на почве страсти!

Гамаш ушел, но Мартен Лорсон больше не мог сомкнуть глаз. Убийство на почве страсти? У него не шел из памяти мужчина в фетровой шляпе и бездыханное тело женщины, лежащее на земле.

Что-то тут было не так.

Мартен Лорсон пытался привести мысли в порядок. Сделать это оказалось непросто, но в конце концов пасьянс все-таки сошелся. Женщина в маске прохаживается перед зданием таможни. Невидимый фиакр останавливается за зданием. Пассажир выходит, вступает в бурный, но короткий спор с женщиной, после чего душит ее и исчезает: «Тагада-тагада-тагада» — стучат копыта по булыжнику мостовой.

«Так, в этом я уверен… Но как объяснить почти мгновенное возвращение убийцы?»

Мартен Лорсон высосал из бутыли последние капли рома, и его вдруг осенило: убийца не мог раздвоиться, значит, в засаде сидел второй разбойник. Точно! Именно он и вернулся, чтобы заглянуть в лицо убитой.

«Если только… А что, если душитель вообще не садился в тот проклятый фиакр?.. Что, если он меня видел? Если он меня видел…»

Мартен Лорсон сунул задрожавшую руку в карман, нащупал там медальон и с трудом сдержал проклятье.